Мэри Тюдор сжигает мосты в прошлое

[MirrinMinttu]

После отъезда Филиппа, Мэри ушла в работу. Она ложилась за полночь, и вставала с рассветом. Помимо дел текущих, ее внимание занимало то, что она определила для себя, как свое предназначение: спасение своего королевства от ереси.



Разумеется, несправедливо обвинять Мэри в каждом отдельном приговоре к сожжению. Приговоры выносил суд, а суды находились под рукой Гардинера, отнюдь не расположенного к милосердию по отношению к еретикам. Но три казни, самые первые, несомненно случились по ее желанию: казни Латимера, Ридли и Кранмера. Я уже писала об обстоятельствах их арестов. Джентельмены так рвались в мученики, что пренебрегли всеми возможностями достойно эмигрировать за границу.

Напомню, что Латимер был любимцем Болейн, абсолютным фанатиком, и человеком жестоким. Это он читал проповеди, когда протестанты короля Генри жгли католиков короля Генри на медленном огне, это он разжигал предубеждения против церкви, в результате чего Англия потеряла огромную часть своего культурного наследия и отказалась отброшенной ниже уровня Средневековья в вопросах социальной заботы о населении. Католики королевы Мэри жгли протестантов королевы Мэри более эффективно, привязывая каждому на шею мешочек с порохом.

Латимер

Ридли был тем человеком, который называл королеву бастардом во времена Джейн Грей, и отчаянно работал над неокрепшей психикой мальчика Эдуарда VI, ожесточая его против сестры, и требуя ее казни в качестве показательного примера для всех упрямцев.

Ридли

Тем не менее, их судили открытым судом, и им дали возможность отказаться от заблуждений в обмен на помилование. Но зачем им было помилование? Они хотели смерти, мученической и публичной гибели, которая сделала бы их бессмертными.

На Кранмере имеет смысл задержаться. Его тоже судили, и тоже открытым судом. 12 сентября 1555 года, Кранмеру было предъявлено 15 обвинений: шесть из них касались его действительно пылких матримониальных отношений, шесть – его предательских действий по отношению к папскому престолу, что тоже было истиной, и только три касались его еретических воззрений, которые были истиной для одних и ересью для других.



Но дело было в том, что Кранмер был посвящен в архиепископы самим римским папой, чью власть он отрицал и продолжал отрицать на суде. Поэтому суд, хоть и признал его виновным по всем пунктам обвинения, отправил Кранмера обратно в тюрьму, а дело его передал в Рим. Напомню, что он уже был осужден на смерть за участие в действиях Нортумберленда против королевы.

Суд в Риме, который состоялся 4 декабря, лишил его достоинства архиепископа и всех других экклезиастических превилегий, и дал разрешение на его казнь. Храбрости Кранмеру хватило ненадолго. Для начала, в конце декабря, он заявил, что признал короля главой английской церкви только потому, что король ему приказал, а он всегда был послушным и верноподданным человеком. Через несколько дней, он написал отречение: «Я, Томас Кранмер, доктор теологии, склоняюсь перед католическом церковью Христа, и перед Папой, верховным главой церкви, и перед их величествами Королем и Королевой, а также их законами и приказами».



Неизвестно, что предпочел бы Рим, но Мэри предпочла пресмыкания Кранмера проигнорировать. На Кранмере, который, несомненно, считал себя истинным христианином, было столько крови, страданий и разрушенных судеб, что было высшей справедливостью, чтобы он заплатил, наконец, за всё. Надо сказать, что Кранмер не был лицемером, он просто обладал очень подвиженой совестью и необычайно сильным даром самоубеждения и самооправдания. Поднятый в свое время, благодаря случайности, из беззвестности, он сумел уцепиться за власть, удержаться при ней, и, в конце концов, получить изрядную власть для себя. Конечно, в белых перчатках такую карьеру не сделаешь, но именно этот госполин ухитрялся предавать тех, кому клялся в верности, еще до того, как приносил им клятву, с наивным бесстыдством оправдывая любую подлость желанием быть праведным и справедливым, жить по совести.

В феврале 1556 года, он публично был лишен всех своих санов епископом Боннером. Сначало ему пришлось облачиться в одеяния архиепископа, и сложить их с себя, затем – в одеяния священника, и также сложить их с себя. Голову ему обрили, что бы уничтожить таким образом тонзуру, пальцы тщательно «оттерли» от святого масла. Затем его одели в одежды горожанина, и отправили в тюрьму. Вскоре мэр Оксфорда назначил место его казни.



Кранмер продолжал писать покаянные письма. Этот человек вообще обожал писать письма. Он называл в них себя «богохульником, гонителем и обидчиком... превзошедшим Саула в подлости и преступлениях». Он бил себя в грудь кулаками, что «не заслуживает ни милосердия, ни доброты, но божественного и вечного наказания». Он также признавал, что он был инициатором развода короля Генри, что привело «к бедам и катастрофам в королевстве», он признавал себя виновным в гибели «многих добрых людей, в схизме, разделившей королевство, в убийстве стольких душ и тел, что мой разум содрогается». И... снова лгал этими письмами.

А может, и не лгал, может, надеялся разжалобить своим раскаянием королеву. Или разжалобить Бога настолько, чтобы тот явил ему свое чудо. Томас Кранмер был человеком... сложным, мягко говоря. Он вполне мог просто обидеться, не получив распростертых объятий всепрощения за самоуничижение. А мог и пережить истинную трагедию разочарования, не получив чуда в ответ на раскаяние. Я искренне надеюсь, что в тюрьме его посещали тени Болейн и Говард, первой из которых он пожертвовал, а вторую подвел под топор доносом.

Тем не менее, будет не лишним помнить, что Кранмер был практически единственным человеком в окружении короля Гарри, которому этот жесткий и переменчивый монарх не отказывал в покровительстве никогда и не смотря ни на что. Даже когда жизнь Кранмера висела на волоске, именно король спас его. Более того, находящийся при смерти Большой Гарри просто отказался исповедоваться кому бы то ни было, кроме Кранмера. Король был глубоко верующим человеком, для которого смерть без исповеди была бы истинной трагедией, а Кранмера даже не было в Лондоне.

Есть серьезные сомнения в том, мог ли король говорить вообще, когда Кранмер (за которым послали) добрался до дворца. Кранмер, разумеется, объявил, что король исповедовался. Очевидно, Генри то ли был уверен, что никто, кроме обуреваемого страстями Кранмера, не сможет его понять, то ли был уверен в том, что Кранмер знает его достаточно хорошо, чтобы нуждаться в формальных словах исповеди. Так что не все просто с этим Кранмером.

В любом случае, когда он 21 марта 1556 года взошел на помост, где его должны были казнить, он заявил: «И сейчас я подхожу к очень важному, что волнует меня больше, чем что либо, чем всё, что я сказал и сделал за всю свою жизнь, и что было затеяно и написано за границей, противореча правде: здесь и сейчас я объявляю, что отказываюсь от всего, написанного моей рукой, в противоречие правде, которую я чувствовал в своем сердце, в страхе смерти и надежде сохранить жизнь... И поскольку моя рука оскорбила меня, написав протеворечиво моему сердцу, моя рука будет первой и наказана: когда я взойду на костер, она сгорит первой. Что касается Папы, то я отвергаю его, как Христова врага и Антихриста, вместе с его лживой доктриной!».

Возможно, Кранмер в свои 66 лет просто обезумел от зигзага Судьбы, вознесшей его на вершину из ничтожества, и затем сбросившей обратно, в первоначальное – и хуже! - состояние. Эпитефией ему послужили слова посла Венеции: «21 марта, в субботу, Кранмер, бывший архиеписком Кентерберийский, был сожжен, полностью подтвердив мнение, которое имела о нем Королева, что он фальсифицирует раскаяние в надежде сохранить свою жизнь, по причине чего она не считает его заслуживающим помилования».

Помилование? Да Мэри прежде сожгла бы собственную руку, чем подписала помилование Кранмеру!

Для нее конец 1555 и начало 1556 года были настолько тяжелыми, что смерть своего заклятого врага, человека, ненавидимого ею всеми фибрами души, она вполне могла воспринять, как самое приятное из происшедшего. На этом и закончилась ее личная заинтересованность в искоренении еретиков в королевстве. Остальное делалось из чувства долга, и в попытке делать политику по образцу, данному отцом.



Но разве у Мэри был шанс править ТАК?