Императрица Матильда - приключения в Лондоне

[MirrinMinttu]

Когда в середине июня 1141 года лондонская делегация выразила желание встретиться с Матильдой в аббатстве Сент-Олбанс, и обсудить планы сдачи города, она, возможно, чувствовала себя так, словно ухватила Господа за бороду. Сами пришли и сами предложили, и вот она въезжает в этот капризный, самовольный город в блестящей процесии.



Лондонцы и в самом деле что-то себе покумекали и решили признать очевидное: масса вопросов в государстве завязана на главного правителя и без него нерешаема. А из-за этих зависших моментов страдает бизнес и вообще внутренний распорядок жизни столицы, что чревато недовольством простолюдинов и не только. А Стефан прочно сидит в Бристоле, и даже освободил архиепископа от клятвы верности. То есть, на освобождение явно не надеется.

В общем, Матильда торжественнейшим образов въехала в Вестминстер, где занялась решением накопившихся вопросов. Для начала, она хладнокровно назначила Роберта де Сигелло, хранителя печати при её отце и, после этого, монаха в Редингском аббатстве, епископом Лондона. Должность пустовала уже семь лет, если не больше, и дело не двигалось ни туда, ни сюда из-за традиционной грызни между разными группировками в епархии. Матильда ничего не знала об этой грызне, но она хорошо знала Роберта де Сигелло - и верила в его полезность на посту епископа столицы. Далее, она договорилась с комендантом Тауэра, Джеффри де Мандевиллем, утвердив за ним обещанный Стефаном титул графа Эссекса. А заодно и сделав графами парочку своих последователей - Балдуина де Редверса (он стал графом Девона) и Вильгельма де Богуна (который стал графом Дорсета). И, разумеется, отдала распоряжение о чеканке монет со своим именем. И вот с этой чеканкой монет связан интересный вопрос о титуле Матильды.

Эдмунд Кинг пишет, что печать Матильды, хранившаяся в частной коллекции сэра Роберта Брюса Коттона в Плимуте (т.н. Коттонианская библиотека), была уничтожена во время случившегося там пожара в 1731 году. Но в 1635 году Ричард Фиц-Джордж сделал скетч этой уже тогда поврежденной печати, и предположил, что надпись вокруг изображения читается как "Matildis imperatrix rom. et regina angliae" (Матильда императрица римская и королева английская). Кинг в своих исследованиях (а также профессор Марджори Чибнелл в своей книге "The Empress Matilda: Queen Consort, Queen Mother and Lady of the English") пришли к выводу, что Фиц-Джордж не столько прочел, сколько вообразил эту надпись, а на самом деле там было написано "Mathildis dei gratia romanorum regina" (Матильда, Божьей милостью правительница римлян). Что, согласитесь, две большие разницы.

Ну и, разумеется, в какой-то степени разбирался вопрос о том, что делать со Стефаном. Возможно, сама Матильда никакой проблемы в ситуации не видела. Её непопулярный дядюшка провел в английской каталажке половину своей жизни, и ничего. Её непопулярный кузен вполне мог повторить судьбу Роберта Нормандского. Но Матильде быстро объяснили, что Роберт тихо-мирно сидел в каталажке у младшего брата только потому, что его сдали все, кто мог за него заступиться, ради политических выгод союза с сильным королем Англии. В случае же со Стефаном, его родня и родня его жены были настолько не последними людьми в Европе, что никто там закрывать глаза на ситуацию просто не сможет.

Одним из предложений было высшей знати было убедить Стефана отказаться от короны по всем правилам, и уйти после этого в монастырь. Матильда на это, разумеется, не согласилась. У Стефана были сыновья и довольно амбициозный брат Тео, и в монастыре раскоронованный король вполне мог в тайне и спокойно плести какие угодно заговоры. Кстати, о сыновьях. Помимо того, что Стефан носил корону, он был графом Булонским и Мортенским. По мнению знати (и Генри Винчестерского) теперь эти титулы должны были перейти к Юстасу, старшему сыну и наследнику Стефана. У Генри Винчестерского, епископа и легата, была привычка видеть лес за деревьями и думать креативно. Очевидно, у него были причины верить в то, что подобный переход титулов удовлетворит всех, потому что, чего уж там, знать проявляла озабоченность судьбой Стефана и его титулов не ради Стефана, а потому, что он был одним из них. И решения, вынесенные властью по его делу, могли быть когда-нибудь применены и к ним, если им случится оказаться на проигравшей стороне.

Матильда же то ли была способна решать проблемы только по мере их появления, то ли имела основания подозревать, что Юстаса не устроит понижение статуса от наследника престола в графы, да и проблемы её отца-короля с Клито она помнила прекрасно. Так что она предпочла лишить потомков Стефана имущественного наследства, и раздать их земли и титулы другим. Что, разумеется, привело в ужас тех, кто был связан со Стефаном, потому что, при желании, Матильда могла применить подобные санкции и к прочим неугодным. В общем, решив себя обезопасить от наследников Стефана и их родни в будущем, Матильда потеряла огромное количество потенциальных сторонников в настоящем. Что ещё хуже, она задела чувство собственного достоинства Генри Винчестерского, который мог считать, она будет лучшей королевой чем его брат - королем, но жертвовать братом и благополучием своих племянников был совершенно не согласен.

Впрочем, Матильде удалось оттолкнуть от себя не только Генри Винчестерского и бывших приближенных Стефана. Дэвид Шотландский, дорогой доверенный дядюшка, просто уехал к себе после неоднократных столкновений с той стороной племянницы, о которой он раньше не подозревал: она не только не слушала советов, но и не считала нужным держать уже данное слово, причем позволяла себе публично отчитывать людей, которые ей чем-то не угодили, не взирая на их статус. У дядюшки Дэвида было свое королевство, в делах племянницы он участвовал отчасти ради сына, а отчасти - чисто из родственной привязанности, которая не была оценена.

Что касается лондонцев, то те, возможно, и ожидали поборов со стороны Матильды (ведь и Стефан запускал в их карманы обе руки), но, кажется, не ожидали, что запрошено будет много и сразу. Поэтому они попросили Матильду несколько умерить натерпение и подождать, потому что по щелчку пальцами такие деньжищи не собрать - и напоролись на нечто, ранее невиданное. А именно - на ярость женщины, к публичным проявлениям которой никто из них подготовлен не был. С искаженным злобой лицом, Матильда орала, что Стефана они поддерживали неоднократно, что они, видно, сговорились с её врагами, и что пусть оставять все надежды, что она не выжмет их досуха! Как понимаете, подобными речами она друзей среди отцов города не приобрела. А такое поведение заставило многих колеблющихся сделать вывод, что эта женщина точно не заслуживает статуса и обязанностей правительницв страны.

Для равновесия, я посмотрела, как поведение Матильды объясняет автор её последней биографии, Катерина Хэнли, которая императрицей откровенно восхищается, считая, что Англия потеряла в её лице великую королеву. Не отрицая самих фактов, Хэнли бросает тень подозрения на тех, кто их излагал - на хронистов, называя их записи относительно Матильды словом "заговор", намекая даже на мужской шовинизм, потому что, например, Уильям Малмсберийский (наименее негативный в адрес Матильды, кстати) посмел посожалеть, что Матильда слишком мало прислушивалась к более дипломатичному Роберту Глостерскому. Джону Вустерскому Хэнли пеняет за оборот "грубо отвергла" в истории об обращении лондонцев. А суждения остальных хронистов о Матильде она просто называет жестокими. Почему-то Генри Хантингдонский пишет о том, что она отвратила от себя сердца практически всех, и заслужила изгнания из Лондона, но не отдает ей должное за победу при Линкольне. Я знаю ответ, почему: к той победе Матильда не имела ни малейшего отношения, это была победа Роберта Глостерского, тогда как хамила направо и налево она лично. Роджер Ховденский посмел упомянуть "женскую ядовитость", описывая художества Матильды в Лондоне, а больше всего упреков от Хэнли получил неизвестный автор Gesta Stephani, хотя его-то в шовинизме обвинить невозможно - уж очень горячо он восхваляет другую Матильду, супругу Стефана. Хотя Хэнли и тут пеняет, что автор хвалит Матильду Булонскую за мужскую решительность, тогда как осуждает императрицу Матильду за отсутствие женской мягкости.

Со своей стороны, Эдмунд Кинг пеняет Матильде за возвышение Джеффри де Мандевилля, которого лондонцы ненавидели, но ведь возвести де Мандевилля в графы пообещал ещё Стефан, а ссорится с кастелланом Лондонского Тауэра было бы настоящим безумием. Зато Кинг пишет о том, о чем молчит Хэнли - о собранной сподвижниками Матильды армии, расположенной как раз напротив города, и обращавшейся с поселениями пригородов как с вражеской территорией. Что, честно говоря, несколько уменьшает впечатление от сентенции Уильяма Малмсберийского насчет дипломатичности Роберта Глостерского, ведь дисциплина в армии была его заботой.