Генри VII - за блестящими кулисами

[MirrinMinttu]

Потихоньку, полегоньку и тихим сапом, Генри VII начал свой путь в политике постепенного оттеснения пэров королевства от власти сразу, как в очередной раз убедился, что ставить свою власть в зависимость от чужих амбиций – это не для него. Тем более, что за всеми происходящими заговорами и конр-заговорами, брожениями и шатаниями сэров и пэров из одной партии в другую, никто не успел заметить, как с 1493 года, после «первого звоночка» с заговором Ламберта Симнелла, во дворце начинает появляться все расширяющаяся с годами территория, доступ на которую имели сущие единицы – территория приватных палат короля.



Самое приватное место в приватных покоях

Внешне это успешно маскировалось всё возрастающим великолепием и обрастанием сложными деталями обрядов королевской жизни. Как и при всех дворах монархов, придворные и администраторы сновали между дворцом и внешним миром. Но никто из них не имел входа в приватные палаты короля, кроме избранной группы придворных. Это они стелили постель королю и убирали её, меняли солому на полу, купали, одевали и раздевали короля, доставляли ему еду, и непристанно бдили, чтобы в приватных палатах не происходило ничего «странного», выбивающегося из рутины.

Вся эта персональная прислуга короля подчинялась одному человеку: Хью Дэнису, «камергеру стула», как говорится. Сам Дэнис был из джентри, был женат на аристократке, но, собственно, о его жизни до появления в придворной роли известно удивительно мало. Известно, что у него был статус гражданина Лондона, и что он состоял в гильдии бакалейщиков. Так что можно предположить, что до начала службы в качестве начальника приватной обслуги Генри VII, с дворцовыми кругами он связан не был, а занимался коммерцией. Удобно для короля, но, тем не менее, камергер стула был человеком, наиболее физически соприкасающимся с персоной короля, так что «с улицы» на такую должность попасть никто не мог. То есть, кто-то этого Хью Дэниса королю порекомендовал. Возможно – леди Маргарет Бьюфорт, матушка Генри VII, которая как раз и обустроила разрыв между внешними палатами дворца и внутренними покоями короля. Во всяком случае, леди Мэри Рос, супруга Хью Дэниса, была связана родством с Бьюфортами.

В наше время преувеличенного понимания интимной приватности, трудно себе представить, чтобы рядом с человеком, отправляющим свои нужды на стульчаке, маячил бы какой-то камергер. Тем не менее, во времена Генри VII процесс усаживания на стульчак был сопряжен со сложной системой раздевания дорогих и не слишком-то функциональных аристократических одеяний. Опять же, обмывание приватных частей королевского тела после отправления, для самого короля было бы делом затруднительным по той же причине наверченности одежд, и было намного практичнее, когда это делал слуга.

Впрочем, Хью Дэнис был близок к королю не только тем, что следил за чистотой королевской попы, но, в основном, потому, что следил за личным кошельком его величества. И это не было просто оплатой счетов и распределением королевской милостыни. В случае именно этого монарха, через Дэниса шли многие приватные финансовые операции короля. Дело в том, что «жадность до денег», над которой зло иронизировал Педро де Айала, была у Генри VII семейной чертой, и именно с жадностью как таковой не имела ничего общего. Леди Маргарет, матушка короля, была ещё молоденькой женщиной, когда приобрела репутацию человека, сидящего на своих сундуках с добром. Она, естественно, не жалела средств на себя, на подобающий её статусу образ жизни, и охотно тратила средства на политику и шпионаж, но да, собственноручно вела финансовые записи уже во время своего брака с Генри Стаффордом. Будучи женщиной, она зачастую не могла сама представлять свои интересы, и действовала через Реджинальда Брэя, управляющего сначала Стаффорда, а потом самой леди Маргарет.

Что касается Генри VII, то он зачастую не мог действовать от собственного имени, потому что был королем. Есть предположения, что покупаемые Хью Дэнни поместья и недвижимость были, на самом деле, собственностью короля. Более того, взяв на себя обязанности казначея королевского хозяйства, Генри VII вывел эту статью из под контроля парламента, ревниво разделявшего частные средства короны и финансы королевства. По сути, отслеживание финансовых операций непосредственно короля стало для посторонних штату внутренних покоев недоступным. Ситуация инстинктивно выбешивала пэров королевства, утверждавших, что подобная деятельность достойна лишь «жалких негодяев низкого рождения», этим оборотом пользовался, в свое время, даже Варбек. Но было за этим брезгливым возмущением и нечто гораздо большее, чем аристократическое высокомерие – страх.

По сути, в курсе финансовых дел короля были единицы – архиепископ Мортон, епископ Фокс, Реджинальд Брэй, Томас Ловелл и Генри Вайатт. О том, какими делами занималась, в обход формальной власти королевского совета, эта тесная группа, которая даже одевалась так же, как сам король, в сдержанной но дорогой манере – никто, кроме них, понятия не имел. А ведь рассчетные книги короля содержали отнюдь не только баланс доходов и расходов. Там же содержались сведения о долгах значимых для королевства персон, о бондах, которыми король связывал сэров и пэров, обеспечивая их примерное поведение, и даже о суммах, тратящихся на шпионаж. В частности, из этих книг становится понятно, почему Генри VII так легко отпустил домой корнуолльских бунтовщиков – очень большое их количество было просто-напросто завербовано в роли платных осведомителей. И это не было мелочной слежкой или сбором сплетен – всё собиралось и анализировалось для составления общего представления о состоянии региона и отношений в нем, на основании чего позднее намечалось, как там должна действовать королевская власть. Более того, король и его доверенные лица никогда и не скрывали, что наводнили страну шпионами. Скорее всего, они даже преувеличивали это фактор, осуществляя такой политикой старый добрый принцип «разделяй и властвуй».

В общем, к 1497 году Генри VII хоть и не мог править открыто на французский манер, когда слово короля было законом, но на практике, уже перестал подчиняться английской системе, в которой, формально, закон был для всех один. И для короля тоже. Во всяком случае, так ситуация выглядела для тех, кто лишился привычных привилегий трактовать закон себе в угоду. Внезапно, они указались на месте тех, чьи лояльность и полезность были вычислены с точностью до пенни. И выпускаемые властью законы внезапно стали тем самым словом короля.