Do or die
Меланхолия Елизаветы объяснялась просто. Ей было 45 лет, и рой потенциальных женихов вокруг ее трона значительно поредел. Уж очень сомнительно было получить от дамы такого возраста наследника, а без наследника ни один иностранный регент на английском троне не удержался бы. Опять же, долгом каждого короля было обеспечить продолжение своей династии, укрепление политических интересов. Потратить годы и усилия ужиться с властной женщиной и влиятельным правительством без результата? Это было бы слишком неблагодарной задачей.
читать дальшеВ такой ситуации настойчивость Екатерины Медичи выдать хоть одного из своих сыновей за Елизавету не могла не принести плоды. Алансону, младшему, исполнилось 24 года, и это делало брачные проекты менее абсурдными, хотя королева оставалась дамой вдвое старше. С политической точки зрения, брак с французским принцем дорогого стоил для протестантской страны, на королеву которой Римом была объявлена официальная охота. И еще один немаловажный момент: французы не видели никаких препятствий к тому, чтобы жених сам появился перед предполагаемой невестой.
Бедняжка Елизавета никогда не видела ни одного иностранного принца из тех, чьи послы ее осаждали годами. Филипп не считается. Он, собственно, был просто готов пожертвовать собой во славу империи Габсбургов, если это совершенно необходимо, так что всерьез их брак с Елизаветой никогда не обсуждался. Поэтому появление Алансона не могло не быть триумфальным, даже если бы он был менее очаровательной личностью. Казалось бы, в чем проблема? Ведь советники Елизаветы пытались выдать ее замуж уже пару десятилетий уговорами и угрозами. Почему же практически никто, кроме Сесила, не выказал энтузиазма?
Часть лордов продолжала быть за союз с Габсбургами. Дадли был в ужасе от перспектив возможной беременности королевы, которая, как он был уверен, просто сведет ее в могилу. Сесил писал, что женщины в возрасте Елизаветы и даже старше рожают вполне благополучно. Дадли, то ли более образованный, то ли более осведомленный об особенностях женской анатомии, просто отправился к королеве с прямым вопросом: девица она или женщина? Потому что женщина 45 лет еще имела шанс справиться с первыми родами, но 45-летней девственнице это было бы, при существующем уровне медицины, просто летально. Интересный факт, кстати, доказывающий, что Лейчестер никогда не был любовником Елизаветы.
Прямого ответа от королевы ее фаворит не получил, зато получил достаточно ледяного неудовольствия коронованной женщины. И в начале января 1579 года в Лондоне появился друг и посланник Алансона, Жан де Симьер, барон де Сент-Марк, немедленно получивший от королевы прозвище Мартышка за живость и проказливый нрав. Он стащил у королевы ее носовой платок, где-то раздобыл ее ночной чепчик, и отправил их своему принцу, как любовные трофеи. Лорды практически единогласно осуждали поведение барона, потому что, как они считали, истинные мужчины так себя не ведут, но Елизавета таяла.
А когда королева была в таком настроение, оппозиция ей была более, чем чревата. Сэр Фрэнсис Уолсингем после Варфоломеевской ночи всерьез боялся усиления католиков в Англии, и Дадли, кстати, был вполне серьезен в вопросах веры. Так что пусть Франсуа Алансон и не имел репутации фанатика – оба безопасника знали точно, как отреагируют католики на брак королевы с католиком. Тем не менее, Лейчестер писал сэру Фрэнсису: «Я рекомендую тебе, насколько возможно, воздержаться от выражения подозрений, что Монсеньор вовсе не без ума от любви к ней». И снова стресс оказался для Дадли слишком сильным. Он снова заболел, и снова королева двое суток просидела у его постели. Такие «посиделки» были у них в ходу: когда королева страдала от почечной болезни, или маялась очередным воспалением, вызванным процессом гниения зубов, за руку ее держал дни и ночи сэр Роберт.
Но ничего не изменилось. Паспорт для въезда в страну герцога Алансона был подписан вовремя, и 17 августа 1579 года французский принц прибыл в Гринвич на 12 дней. Подданные королевы об этом ничего, теоретически, не знали – не было никаких формальных торжеств в честь гостей. С другой стороны, французов и не скрывали. Правда, многие лорды королевства подозрительно быстро нашли массу неотложных дел в провинции, и из Лондона уехали, что было плохим знаком. При дворе не было и Дадли, который уехал еще в июле. Некоторые считают это выражением протеста, но, думаю, дело было просто в том, что присутствие фаворита королевы, годами считавшегося ее любовником или женихом, было бы неуместно во время визита жениха настоящего. Более того, он знал, что ему придется эмигрировать, если брак состоится.
Вряд ли Елизавета обратила на это внимание: она влюбилась. Впервые в жизни за ней ухаживал настоящий, равный ей принц, а это, согласитесь, совсем иное дело, чем какие угодно выражения любви словом и делом от собственных подданных. Судя по портретам, оспа отнюдь не деформировала лицо Франсуа, а живость его характера, знание женской психологии и общее харизматическое обаяние не оставили королеву равнодушной. К концу визита герцога, она объявила, что с ее стороны брак не вызывает никаких возражений.
Французский и испанский послы искрились радостью и предвкушением того, что эра еретического засилья в Англии походит к концу. Советники королевы собрались на экстренное заседание. «Никогда со времен королевы Мэри паписты в этой стране не были так оживлены», - заявил Дадли. И, несомненно, доказал, что он не голословен. Барон де Сент-Марк, узнав об этом, решил пойти с козырной карты: танцуя с королевой, он шепнул ей на ушко, что ее фаворит и ее двоюродная племянница уже год, как женаты.
Елизавета умела держать лицо. Тем страшнее были ее истерики тогда, когда она могла себе их позволить. Для начала, она запретила Дадли покидать дворец, затем написала приказ о заключение его в Тауэр. Сассекс, не слишком любивший Дадли персонально, не побоялся заметить взбешенной женщине, что даже у королевы нет права посадить в тюрьму человека за то, что он благопристойно женился. Во всяком случае, она могла запретить Дадли показываться при дворе, и уж это она сделала, c ”open and great disgraces delivered from her majesty’s mouth”, как он написал Сесилу, объясняя, почему не может показаться на очередном заседании.
Елизавету можно понять. Очень унизительно узнать таким образом о том, что твой друг и твоя родственница давно женаты. Но был еще один момент, о котором королева промолчала, и молчала, почему-то, целый год. Возможно, она просто не знала, как выпутаться из ситуации, которая, как она была уверена, имела место быть. В 1580, когда лорд Стаффорд, тайно женившийся на Дуглас Шеффилд в 1579, увез ее в Париж, она срочно вызвала его из Франции, и заявила в приватной беседе, что он сделал большую глупость, скрыв от нее свой брак: его жена, Дуглас, замужем за Дадли, что делает и его брак недействительным, и саму Дуглас и Дадли виноватыми в бигамии, не говоря о том, что брак Летис тоже недействителен. По-видимому, именно эта уверенность и стояла за взрывом негодования королевы в 1579 году. Только разговор с самой Дуглас, которая, рыдая, призналась, что верила Дадли слишком сильно для того, чтобы как-то узаконить свои отношения, убедил королеву.
Вот Летис она действительно возненавидела. Ведь графиня Эссекс дала Роберту все то, что не могла дать ни одна женщина до нее: большую, довольно дружную семью. Пусть дети Летис от первого брака не были Роберту родными, в те времена это большого значения не имело. Дочерей Летис обучала сестра Роберта, старший сын Летис, унаследовавший титул графа Эссекса, относился к Дадли с большим уважением. Не могу утверждать с уверенностью, но, кажется, и сын Дадли от Дуглас Шеффилд тоже жил теперь вместе с отцом и мачехой. А в 1581 у пары родился совместный ребенок. Похоже, что и сама Летис оказалась женщиной не только интересной, но еще и такой, которую можно по-настоящему любить и уважать. Во всяком случае, когда в 1584 годы маленький сын Дадли неожиданно умер после совсем непродолжительной болезни, первым действием Роберта было кинуться домой, бросив все дела, чтобы утешить супругу, хотя и сам нуждался в утешении не меньше, если не больше. В общем, королева перестала быть главной осью, вокруг которой крутилась жизнь Роберта Дадли, и это не могло не изменить их отношений.
читать дальшеВ такой ситуации настойчивость Екатерины Медичи выдать хоть одного из своих сыновей за Елизавету не могла не принести плоды. Алансону, младшему, исполнилось 24 года, и это делало брачные проекты менее абсурдными, хотя королева оставалась дамой вдвое старше. С политической точки зрения, брак с французским принцем дорогого стоил для протестантской страны, на королеву которой Римом была объявлена официальная охота. И еще один немаловажный момент: французы не видели никаких препятствий к тому, чтобы жених сам появился перед предполагаемой невестой.
Бедняжка Елизавета никогда не видела ни одного иностранного принца из тех, чьи послы ее осаждали годами. Филипп не считается. Он, собственно, был просто готов пожертвовать собой во славу империи Габсбургов, если это совершенно необходимо, так что всерьез их брак с Елизаветой никогда не обсуждался. Поэтому появление Алансона не могло не быть триумфальным, даже если бы он был менее очаровательной личностью. Казалось бы, в чем проблема? Ведь советники Елизаветы пытались выдать ее замуж уже пару десятилетий уговорами и угрозами. Почему же практически никто, кроме Сесила, не выказал энтузиазма?
Часть лордов продолжала быть за союз с Габсбургами. Дадли был в ужасе от перспектив возможной беременности королевы, которая, как он был уверен, просто сведет ее в могилу. Сесил писал, что женщины в возрасте Елизаветы и даже старше рожают вполне благополучно. Дадли, то ли более образованный, то ли более осведомленный об особенностях женской анатомии, просто отправился к королеве с прямым вопросом: девица она или женщина? Потому что женщина 45 лет еще имела шанс справиться с первыми родами, но 45-летней девственнице это было бы, при существующем уровне медицины, просто летально. Интересный факт, кстати, доказывающий, что Лейчестер никогда не был любовником Елизаветы.
Прямого ответа от королевы ее фаворит не получил, зато получил достаточно ледяного неудовольствия коронованной женщины. И в начале января 1579 года в Лондоне появился друг и посланник Алансона, Жан де Симьер, барон де Сент-Марк, немедленно получивший от королевы прозвище Мартышка за живость и проказливый нрав. Он стащил у королевы ее носовой платок, где-то раздобыл ее ночной чепчик, и отправил их своему принцу, как любовные трофеи. Лорды практически единогласно осуждали поведение барона, потому что, как они считали, истинные мужчины так себя не ведут, но Елизавета таяла.
А когда королева была в таком настроение, оппозиция ей была более, чем чревата. Сэр Фрэнсис Уолсингем после Варфоломеевской ночи всерьез боялся усиления католиков в Англии, и Дадли, кстати, был вполне серьезен в вопросах веры. Так что пусть Франсуа Алансон и не имел репутации фанатика – оба безопасника знали точно, как отреагируют католики на брак королевы с католиком. Тем не менее, Лейчестер писал сэру Фрэнсису: «Я рекомендую тебе, насколько возможно, воздержаться от выражения подозрений, что Монсеньор вовсе не без ума от любви к ней». И снова стресс оказался для Дадли слишком сильным. Он снова заболел, и снова королева двое суток просидела у его постели. Такие «посиделки» были у них в ходу: когда королева страдала от почечной болезни, или маялась очередным воспалением, вызванным процессом гниения зубов, за руку ее держал дни и ночи сэр Роберт.
Но ничего не изменилось. Паспорт для въезда в страну герцога Алансона был подписан вовремя, и 17 августа 1579 года французский принц прибыл в Гринвич на 12 дней. Подданные королевы об этом ничего, теоретически, не знали – не было никаких формальных торжеств в честь гостей. С другой стороны, французов и не скрывали. Правда, многие лорды королевства подозрительно быстро нашли массу неотложных дел в провинции, и из Лондона уехали, что было плохим знаком. При дворе не было и Дадли, который уехал еще в июле. Некоторые считают это выражением протеста, но, думаю, дело было просто в том, что присутствие фаворита королевы, годами считавшегося ее любовником или женихом, было бы неуместно во время визита жениха настоящего. Более того, он знал, что ему придется эмигрировать, если брак состоится.
Вряд ли Елизавета обратила на это внимание: она влюбилась. Впервые в жизни за ней ухаживал настоящий, равный ей принц, а это, согласитесь, совсем иное дело, чем какие угодно выражения любви словом и делом от собственных подданных. Судя по портретам, оспа отнюдь не деформировала лицо Франсуа, а живость его характера, знание женской психологии и общее харизматическое обаяние не оставили королеву равнодушной. К концу визита герцога, она объявила, что с ее стороны брак не вызывает никаких возражений.
Французский и испанский послы искрились радостью и предвкушением того, что эра еретического засилья в Англии походит к концу. Советники королевы собрались на экстренное заседание. «Никогда со времен королевы Мэри паписты в этой стране не были так оживлены», - заявил Дадли. И, несомненно, доказал, что он не голословен. Барон де Сент-Марк, узнав об этом, решил пойти с козырной карты: танцуя с королевой, он шепнул ей на ушко, что ее фаворит и ее двоюродная племянница уже год, как женаты.
Елизавета умела держать лицо. Тем страшнее были ее истерики тогда, когда она могла себе их позволить. Для начала, она запретила Дадли покидать дворец, затем написала приказ о заключение его в Тауэр. Сассекс, не слишком любивший Дадли персонально, не побоялся заметить взбешенной женщине, что даже у королевы нет права посадить в тюрьму человека за то, что он благопристойно женился. Во всяком случае, она могла запретить Дадли показываться при дворе, и уж это она сделала, c ”open and great disgraces delivered from her majesty’s mouth”, как он написал Сесилу, объясняя, почему не может показаться на очередном заседании.
Елизавету можно понять. Очень унизительно узнать таким образом о том, что твой друг и твоя родственница давно женаты. Но был еще один момент, о котором королева промолчала, и молчала, почему-то, целый год. Возможно, она просто не знала, как выпутаться из ситуации, которая, как она была уверена, имела место быть. В 1580, когда лорд Стаффорд, тайно женившийся на Дуглас Шеффилд в 1579, увез ее в Париж, она срочно вызвала его из Франции, и заявила в приватной беседе, что он сделал большую глупость, скрыв от нее свой брак: его жена, Дуглас, замужем за Дадли, что делает и его брак недействительным, и саму Дуглас и Дадли виноватыми в бигамии, не говоря о том, что брак Летис тоже недействителен. По-видимому, именно эта уверенность и стояла за взрывом негодования королевы в 1579 году. Только разговор с самой Дуглас, которая, рыдая, призналась, что верила Дадли слишком сильно для того, чтобы как-то узаконить свои отношения, убедил королеву.
Вот Летис она действительно возненавидела. Ведь графиня Эссекс дала Роберту все то, что не могла дать ни одна женщина до нее: большую, довольно дружную семью. Пусть дети Летис от первого брака не были Роберту родными, в те времена это большого значения не имело. Дочерей Летис обучала сестра Роберта, старший сын Летис, унаследовавший титул графа Эссекса, относился к Дадли с большим уважением. Не могу утверждать с уверенностью, но, кажется, и сын Дадли от Дуглас Шеффилд тоже жил теперь вместе с отцом и мачехой. А в 1581 у пары родился совместный ребенок. Похоже, что и сама Летис оказалась женщиной не только интересной, но еще и такой, которую можно по-настоящему любить и уважать. Во всяком случае, когда в 1584 годы маленький сын Дадли неожиданно умер после совсем непродолжительной болезни, первым действием Роберта было кинуться домой, бросив все дела, чтобы утешить супругу, хотя и сам нуждался в утешении не меньше, если не больше. В общем, королева перестала быть главной осью, вокруг которой крутилась жизнь Роберта Дадли, и это не могло не изменить их отношений.
@темы: Elisabeth I
-
-
13.08.2011 в 18:35-
-
13.08.2011 в 19:07-
-
13.08.2011 в 20:08-
-
13.08.2011 в 20:31-
-
13.08.2011 в 20:37Нари Здесь он оскользом, речь-то идет о Дадли.
-
-
13.08.2011 в 21:15- Дадли!!! Ну хватит уже издеваться!!!!
-
-
13.08.2011 в 21:31-
-
13.08.2011 в 23:24Irina* Судя по портрету, написанному с него во время визита в Лондон, юноша был вполне себе ничего. И зачем бы художнику льстить модели, которую все хорошо рассмотрели?
-
-
14.08.2011 в 09:25Ого! А это точно он? На Кирилла не похож.
-
-
14.08.2011 в 11:58-
-
14.08.2011 в 12:15-
-
14.08.2011 в 12:48Вот и я про то. В общем, кто-то из Валуа.
-
-
14.08.2011 в 14:09Нари Я еще раз проверю. Дело в том, что тогда его рисовал Хиллиард, а у мастера Николаса все получались чертовски похожими на котов, почему-то. А вот этот не похож. Так что сомнения имеются.
-
-
14.08.2011 в 14:30Этот и на Валуа не похож. Нос где??? Знаменитый фамильный. Больше похож на итальянца какого-нибудь.
-
-
14.08.2011 в 14:51Нет, нужно мнение человека, который знает профессионально миниатюристов того времени.
-
-
14.08.2011 в 14:58А такие человеки бывают?
-
-
14.08.2011 в 15:23-
-
14.08.2011 в 15:45Я имела в виду - в пределах нашей досягаемости.
-
-
15.08.2011 в 01:49-
-
15.08.2011 в 10:53Лучиэн Похоже на то. Маловато о ней знаю.
-
-
01.09.2011 в 15:23а какая разница?
-
-
01.09.2011 в 16:35В 1500.х пожилая первородка просто истекла бы кровью, получила бы переломы таза, и просто умерла. И не факт, что ребенок бы получился жизнеспособный. Почему, думаешь, Мэри Тюдор сделала завещание, когда думала, что она беременна? Она была уверена, что родов не переживет.
-
-
01.09.2011 в 19:39Встает вопрос с Анной Австрийской. Ей повезло или сплетни насчет Гастона Орлеанского и бастардов были не сплетнями...
-
-
01.09.2011 в 19:45-
-
01.09.2011 в 20:20Ну роман-то с Гастоном точно был, а вот бастарды... дело темное и непонятное. Примерно как с детьми кардинала Ришелье.
-
-
01.09.2011 в 21:32Роды-то все равно будут первыми и эластичность матки уже не та и так далее и такое прочее.
Почему 45летняя девица имеет больше шансов помереть в родах, чем 45летняя не рожавшая женщина?
-
-
01.09.2011 в 22:59