Do or die
Августовский вечер был теплым, словно на улице была не предосенняя пора, а весна, как тот далекий май 1528 года. Королева невесело усмехнулась: та весна для большинства жителей королевства была, честно говоря, не лучше нынешней осени для нее. Тогда в Лондоне в очередной раз вспыхнула чума, и, хотя лондонцы успели притерпеться к этой Божьей каре, им было неуютно думать, что от нее не спасает ни безгрешная жизнь, ни туго набитый кошелек. Все, кто мог, потянулись прочь из города. Уехала и Мэри. Уехала, как на самый веселый праздник, ведь впереди были долгие дни с отцом и матерью. Бояться чумы она не боялась, за 12 лет ее жизни с ней никогда не случалось ничего плохого или неприятного, так что бояться она просто не умела.
читать дальшеОни действительно прекрасно провели время. Целый месяц с родителями, каждый день! Это было такой редкостью... И она ничего не замечала, никаких зловещих признаков, хотя отец, оказывается, уже целый год пытался развестись с ее матерью. Но тогда она об этом даже не догадывалась: он был по-прежнему весел, остроумен, любезен, неистощим на выдумки, и она даже письменно поблагодарила кардинала Волси, в чьем доме они жили, за прекрасно проведенное время, которое тогда казалось ей лучшим в ее жизни. Ведь она думала, что таких дней, проведенных с семьей, осталось совсем немного, потому что совсем скоро она уедет, чтобы стать принцессой в чужой стране. Может быть, даже королевой со временем. От этих мыслей было щекотно, смешно и грустно сразу, но за прогулками, играми, танцами, охотой грустить было некогда.
Конечно, вскоре она узнала. Правда, живя то своим двором, то с матерью, то при дворе отца, она не понимала, насколько серьезен кризис. Не понимала даже летом 1530 года, когда отец приехал к ней в Ричмонд на целый день, и всё было прекрасно, как всегда. Он ее хвалил, он ее обожал, он называл ее своей жемчужинкой. Тогда она еще не знала, что в ее жизнь, такую уютную и защищенную, вторглось страшное: ненависть. Ненасытная, беспощадная ненависть фаворитки отца. Не знала она и того, что за их разговорами пристально наблюдают два человека, специально для этого посланные Болейн.
Ее жизнь менялась исподволь, незаметно. Внезапно практически прервалась связь с матерью. Она огорчалась тем, что мать так странно от нее отдалилась, не подозревая, что ее отец заставил выбирать жену между собой и дочерью: если она попытается увидеть дочь, она перестанет видеть его. Семьи больше не было, Мэри стала объектом, при помощи которого ее родители пытались манипулировать друг другом. Впрочем, очень скоро отец потерял интерес к своей дочери, и она снова переехала к матери. И вот тогда она узнала всё, и что такое слезы – тоже. Бессильные и безнадежные, горькие и бесполезные.
Пусть королева Катарина и она сама были эрудитками и книжницами, пусть они читали древних философов на древних языках, их жизни крутились по своим определенным орбитам вокруг их Солнца: мужа и отца, суверена. Он был создателем их маленькой вселенной, ее центром. Теперь это Солнце исчезло, и они были обречены. Вместе мать и дочь были недолго, потому что отец велел уехать Мэри в Ричмонд, а ее мать отправил в Хердфоршир. Она не знала даже этого, умоляя в письмах отца разрешить ей посетить родителей в Гринвиче. Она все еще не предполагала, что ее мать сослана, что теперь ее отец и Болейн открыто живут вместе.
Мэри инстинктивно положила руку на живот. В то лето 1531 года, когда она сходила с ума от непонимания и неизвестности, у нее начался первый менструальный период. Это было ужасно. К боли в душе прибавилась боль в теле. К ее услугам всё еще были врачи, но впервые в жизни она осознала, что того мира, в котором она так долго и безмятежно жила, больше нет. Она осталась одна, хотя совершенно не была к этому готова. Что ж, жизнь ее закалила, но надлом остался. И теперь, когда она снова была оставлена теми, кому безгранично доверилась, она снова чувствовала себя неприкаянной.
Тогда ей помогла ярость. Слепая и безрассудная ярость, от которой рот пересыхает и наполняется горечью, сердца стучит в висках и напрягаются мышцы. Которая наполняет душу странной легкостью и делает мысли такими быстрыми и ясными. В которой она пожила пять лет. Наверное, она просто умерла бы от этого напряжения, если бы не научилась периодически снимать его слезами. Но плата, все-таки, оставалась высокой: практически постоянные головные боли, боли в животе, невралгические боли в зубах, когда она болели сразу все и сильно. А вот бояться она так и не научилась. Она наполнила свою душу яростью, через которую не могли пробиться ни страх, ни даже ненависть.
Ее морили голодом. Ее держали под стражей, в изоляции от внешнего мира. У нее отобрали все ее украшения и даже большую часть одежды. Ей не позволяли ходить в церковь, видеться с матерью, даже когда та умирала. Отец не отвечал на ее письма, которыми она продолжала его методично засыпать. Дважды она планировала побег. В какой-то момент она поняла, что ее просто боятся. Это случилось, когда Болейн вдруг посетила ее лично. Всемогущая любовница отца приехала не угрожать, а подкупать, но и ей Мэри ответила так же, как и прочим: согласно законам земным, небесным и природы, она является дочерью своего отца, короля, и своей матери, королевы, и, следовательно, принцессой.
Теперь Мэри знала, что ей на самом деле угрожало в те годы. Ее планировали отравить, Болейн строила планы или выдать ее замуж за какого-нибудь мелкого дворянина, или просто организовать изнасилование, после которого Мэри потеряла бы всякую ценность. Этого не случилось только потому, что ее боялись. Ее караулили день и ночь, как какого-нибудь знаменитого воина. Из-за этого она не могла бежать во Фландрию, но и к ней никто не мог пробраться незаметно. Тогда она восхищалась ловкостью посла своего кузена, который и в таких условиях находил людей, готовых помогать их переписке. Теперь она понимала, что заслуга принадлежала не только и не столько послу, сколько ее главной тюремщице, леди Шелдон. Упрямая дама имела свое понимание ситуации, причем руководствуясь только собственной совестью, без надежды на награду, зато сильно рискуя.
Теперь Мэри знала, почему отец не допускал ее даже к умирающей матери, даже поняв, что разлука не сломала, а закалила обеих: он боялся. Он их боялся! Будучи человеком взрывного темперамента, он не раз выпаливал в сердцах то, о чем обычно вслух не говорят. Например о том, что если эти «испанские дикарки» соберутся вместе, то легко устроят в Англии то, что Изабелла устроила в Испании. Тем более, что Англии и без того приходилось нелегко после того, как Франциск и Чарльз в очередной раз ударили по рукам. И он не мог не испытывать ужаса от факта, что после смерти Катарины Бог дважды поразил его: сначала несчастным случаем на турнире, когда он чудом остался жив, и потом, в день похорон Катарины, у Болейн случился выкидыш мужского пола. Генри не был глупцом: если Бог наказывал его бездетностью с Катариной потому, что та была вдовой его брата, то кем должна быть Анна Болейн, если Бог продолжает его наказывать!
Казнь отцовой наложницы, которая называла себя женой, не произвела на Мэри никакого впечатления. Она никогла не ненавидела Болейн, но не потому, что была хорошей христианкой, а потому, что Болейн для нее была никем. Любовницы отца приходили и уходили, и эта отличалась от других разве только исключительной наглостью. Но перемен для себя Мэри, конечно, ожидала.
Королева вздохнула и покачала головой. Она так и не научилась настаивать на своем просто потому, что это «свое» было ее королевским требованием. Прессовать оппонентов она умела не хуже покойного короля, но в ее требованиях всегда была рациональность. Когда она получала то, что желала получить, сводить счеты с оппонентами ей не хотелось. Зачем? Ведь они все равно проиграли. Впрочем, хотя ее отца называли тираном, он тоже был по-своему рационален. Их битва характеров продолжалась много лет и была всем известна. Мог ли он внезапно отступить от своих требований? Наверное, нет.
Но для нее их борьба потеряла смысл. Мать была мертва, наложница, пытавшаяся узурпировать титул королевы, мертва. Что касается ее самой, то теперь ей было безразлично, будет ли она принцессой или просто леди Мэри, королевской дочерью. Отец был женат на тихой и ласковой, но такой мужественной Джейн Сеймур, и имел все шансы получить долгожданного наследника престола. Джейн Мэри любила. В самые мрачные годы, когда попытка общаться с опальной принцессой была смертельно опасна, Джейн не побоялась передать ей ободрение: надейся, верь, и все еще будет хорошо.
Поэтому Мэри и подписала, наконец, все требования отца: да, он признает его главой Церкви, да, она признает брак своих родителей недействительным, да, она признает себя бастардом. Пассаж относительно главы Церкви был, с ее точки зрения, совершенно безумным, но она получит за вырванное у нее признание диспенсацию папы, ей обещали. Да, она спасла тремя подписями и несколько жизней, тех, кто был ей верен и добр к ней – отец держал их в Тауэре практически заложниками ее «доброй воли». В данных обстоятельствах она уже могла бежать во Фландрию, как предлагал ей посол кузена, но... зачем?
Теперь, когда ярость ушла из ее жизни, она чувствовала себя немного не в себе. Снова попав ко двору, узнав новости за последние пять лет, Мэри поняла многое и подумала о многом, только вот большого интереса у нее это не вызвало. Гораздо приятнее было радоваться рождению брата, навещать его, смотреть, как он растет. Смерть Джейн свалила ее с ног на несколько дней, но она взяла себя в руки, и смогла проехать во главе похоронной процессии. Она знала, что отец снована начал активный торг ее рукой, то с Франциском, то с Чарльзом, но и это ее не волновало. Она вообще не хотела бы выходить замуж после того, как увидела, чем это может закончиться. Зато, благодаря активности отца, она узнала, что мысль о возможной незаконности его брака с ее матерью была высказана именно французами, и именно после ее обручения с герцогом Орлеанским. Что ж, не будет французам от нее симпатии.
Королева задумалась. Неужели ее отец действительно казнил бы ее, если бы она не подписала ту безумную бумагу? Теперь, через двадцать лет, она могла думать об этом спокойно. Наверное, казнил бы. И, надо быть с собой честной, никого бы это особенно не потрясло. Даже кузена Чарльза. Перестав быть наследной принцессой, она потеряла значительную часть своей ценности в его глазах. Уж больно король обрадовался тому, что она сдалась. Ничто не было слишком дорогим для нее, он буквально завалил ее деньгами и подарками, без нее не обходилось ни одно торжество. Словно с его плеч упала тяжелая ноша. Тогда она не задумывалась о таких тонкостях. Она отдыхала. Танцевала, обустраивалась в Ричмонде, наряжалась – и чувствовала себя странно пустой.
читать дальшеОни действительно прекрасно провели время. Целый месяц с родителями, каждый день! Это было такой редкостью... И она ничего не замечала, никаких зловещих признаков, хотя отец, оказывается, уже целый год пытался развестись с ее матерью. Но тогда она об этом даже не догадывалась: он был по-прежнему весел, остроумен, любезен, неистощим на выдумки, и она даже письменно поблагодарила кардинала Волси, в чьем доме они жили, за прекрасно проведенное время, которое тогда казалось ей лучшим в ее жизни. Ведь она думала, что таких дней, проведенных с семьей, осталось совсем немного, потому что совсем скоро она уедет, чтобы стать принцессой в чужой стране. Может быть, даже королевой со временем. От этих мыслей было щекотно, смешно и грустно сразу, но за прогулками, играми, танцами, охотой грустить было некогда.
Конечно, вскоре она узнала. Правда, живя то своим двором, то с матерью, то при дворе отца, она не понимала, насколько серьезен кризис. Не понимала даже летом 1530 года, когда отец приехал к ней в Ричмонд на целый день, и всё было прекрасно, как всегда. Он ее хвалил, он ее обожал, он называл ее своей жемчужинкой. Тогда она еще не знала, что в ее жизнь, такую уютную и защищенную, вторглось страшное: ненависть. Ненасытная, беспощадная ненависть фаворитки отца. Не знала она и того, что за их разговорами пристально наблюдают два человека, специально для этого посланные Болейн.
Ее жизнь менялась исподволь, незаметно. Внезапно практически прервалась связь с матерью. Она огорчалась тем, что мать так странно от нее отдалилась, не подозревая, что ее отец заставил выбирать жену между собой и дочерью: если она попытается увидеть дочь, она перестанет видеть его. Семьи больше не было, Мэри стала объектом, при помощи которого ее родители пытались манипулировать друг другом. Впрочем, очень скоро отец потерял интерес к своей дочери, и она снова переехала к матери. И вот тогда она узнала всё, и что такое слезы – тоже. Бессильные и безнадежные, горькие и бесполезные.
Пусть королева Катарина и она сама были эрудитками и книжницами, пусть они читали древних философов на древних языках, их жизни крутились по своим определенным орбитам вокруг их Солнца: мужа и отца, суверена. Он был создателем их маленькой вселенной, ее центром. Теперь это Солнце исчезло, и они были обречены. Вместе мать и дочь были недолго, потому что отец велел уехать Мэри в Ричмонд, а ее мать отправил в Хердфоршир. Она не знала даже этого, умоляя в письмах отца разрешить ей посетить родителей в Гринвиче. Она все еще не предполагала, что ее мать сослана, что теперь ее отец и Болейн открыто живут вместе.
Мэри инстинктивно положила руку на живот. В то лето 1531 года, когда она сходила с ума от непонимания и неизвестности, у нее начался первый менструальный период. Это было ужасно. К боли в душе прибавилась боль в теле. К ее услугам всё еще были врачи, но впервые в жизни она осознала, что того мира, в котором она так долго и безмятежно жила, больше нет. Она осталась одна, хотя совершенно не была к этому готова. Что ж, жизнь ее закалила, но надлом остался. И теперь, когда она снова была оставлена теми, кому безгранично доверилась, она снова чувствовала себя неприкаянной.
Тогда ей помогла ярость. Слепая и безрассудная ярость, от которой рот пересыхает и наполняется горечью, сердца стучит в висках и напрягаются мышцы. Которая наполняет душу странной легкостью и делает мысли такими быстрыми и ясными. В которой она пожила пять лет. Наверное, она просто умерла бы от этого напряжения, если бы не научилась периодически снимать его слезами. Но плата, все-таки, оставалась высокой: практически постоянные головные боли, боли в животе, невралгические боли в зубах, когда она болели сразу все и сильно. А вот бояться она так и не научилась. Она наполнила свою душу яростью, через которую не могли пробиться ни страх, ни даже ненависть.
Ее морили голодом. Ее держали под стражей, в изоляции от внешнего мира. У нее отобрали все ее украшения и даже большую часть одежды. Ей не позволяли ходить в церковь, видеться с матерью, даже когда та умирала. Отец не отвечал на ее письма, которыми она продолжала его методично засыпать. Дважды она планировала побег. В какой-то момент она поняла, что ее просто боятся. Это случилось, когда Болейн вдруг посетила ее лично. Всемогущая любовница отца приехала не угрожать, а подкупать, но и ей Мэри ответила так же, как и прочим: согласно законам земным, небесным и природы, она является дочерью своего отца, короля, и своей матери, королевы, и, следовательно, принцессой.
Теперь Мэри знала, что ей на самом деле угрожало в те годы. Ее планировали отравить, Болейн строила планы или выдать ее замуж за какого-нибудь мелкого дворянина, или просто организовать изнасилование, после которого Мэри потеряла бы всякую ценность. Этого не случилось только потому, что ее боялись. Ее караулили день и ночь, как какого-нибудь знаменитого воина. Из-за этого она не могла бежать во Фландрию, но и к ней никто не мог пробраться незаметно. Тогда она восхищалась ловкостью посла своего кузена, который и в таких условиях находил людей, готовых помогать их переписке. Теперь она понимала, что заслуга принадлежала не только и не столько послу, сколько ее главной тюремщице, леди Шелдон. Упрямая дама имела свое понимание ситуации, причем руководствуясь только собственной совестью, без надежды на награду, зато сильно рискуя.
Теперь Мэри знала, почему отец не допускал ее даже к умирающей матери, даже поняв, что разлука не сломала, а закалила обеих: он боялся. Он их боялся! Будучи человеком взрывного темперамента, он не раз выпаливал в сердцах то, о чем обычно вслух не говорят. Например о том, что если эти «испанские дикарки» соберутся вместе, то легко устроят в Англии то, что Изабелла устроила в Испании. Тем более, что Англии и без того приходилось нелегко после того, как Франциск и Чарльз в очередной раз ударили по рукам. И он не мог не испытывать ужаса от факта, что после смерти Катарины Бог дважды поразил его: сначала несчастным случаем на турнире, когда он чудом остался жив, и потом, в день похорон Катарины, у Болейн случился выкидыш мужского пола. Генри не был глупцом: если Бог наказывал его бездетностью с Катариной потому, что та была вдовой его брата, то кем должна быть Анна Болейн, если Бог продолжает его наказывать!
Казнь отцовой наложницы, которая называла себя женой, не произвела на Мэри никакого впечатления. Она никогла не ненавидела Болейн, но не потому, что была хорошей христианкой, а потому, что Болейн для нее была никем. Любовницы отца приходили и уходили, и эта отличалась от других разве только исключительной наглостью. Но перемен для себя Мэри, конечно, ожидала.
Королева вздохнула и покачала головой. Она так и не научилась настаивать на своем просто потому, что это «свое» было ее королевским требованием. Прессовать оппонентов она умела не хуже покойного короля, но в ее требованиях всегда была рациональность. Когда она получала то, что желала получить, сводить счеты с оппонентами ей не хотелось. Зачем? Ведь они все равно проиграли. Впрочем, хотя ее отца называли тираном, он тоже был по-своему рационален. Их битва характеров продолжалась много лет и была всем известна. Мог ли он внезапно отступить от своих требований? Наверное, нет.
Но для нее их борьба потеряла смысл. Мать была мертва, наложница, пытавшаяся узурпировать титул королевы, мертва. Что касается ее самой, то теперь ей было безразлично, будет ли она принцессой или просто леди Мэри, королевской дочерью. Отец был женат на тихой и ласковой, но такой мужественной Джейн Сеймур, и имел все шансы получить долгожданного наследника престола. Джейн Мэри любила. В самые мрачные годы, когда попытка общаться с опальной принцессой была смертельно опасна, Джейн не побоялась передать ей ободрение: надейся, верь, и все еще будет хорошо.
Поэтому Мэри и подписала, наконец, все требования отца: да, он признает его главой Церкви, да, она признает брак своих родителей недействительным, да, она признает себя бастардом. Пассаж относительно главы Церкви был, с ее точки зрения, совершенно безумным, но она получит за вырванное у нее признание диспенсацию папы, ей обещали. Да, она спасла тремя подписями и несколько жизней, тех, кто был ей верен и добр к ней – отец держал их в Тауэре практически заложниками ее «доброй воли». В данных обстоятельствах она уже могла бежать во Фландрию, как предлагал ей посол кузена, но... зачем?
Теперь, когда ярость ушла из ее жизни, она чувствовала себя немного не в себе. Снова попав ко двору, узнав новости за последние пять лет, Мэри поняла многое и подумала о многом, только вот большого интереса у нее это не вызвало. Гораздо приятнее было радоваться рождению брата, навещать его, смотреть, как он растет. Смерть Джейн свалила ее с ног на несколько дней, но она взяла себя в руки, и смогла проехать во главе похоронной процессии. Она знала, что отец снована начал активный торг ее рукой, то с Франциском, то с Чарльзом, но и это ее не волновало. Она вообще не хотела бы выходить замуж после того, как увидела, чем это может закончиться. Зато, благодаря активности отца, она узнала, что мысль о возможной незаконности его брака с ее матерью была высказана именно французами, и именно после ее обручения с герцогом Орлеанским. Что ж, не будет французам от нее симпатии.
Королева задумалась. Неужели ее отец действительно казнил бы ее, если бы она не подписала ту безумную бумагу? Теперь, через двадцать лет, она могла думать об этом спокойно. Наверное, казнил бы. И, надо быть с собой честной, никого бы это особенно не потрясло. Даже кузена Чарльза. Перестав быть наследной принцессой, она потеряла значительную часть своей ценности в его глазах. Уж больно король обрадовался тому, что она сдалась. Ничто не было слишком дорогим для нее, он буквально завалил ее деньгами и подарками, без нее не обходилось ни одно торжество. Словно с его плеч упала тяжелая ноша. Тогда она не задумывалась о таких тонкостях. Она отдыхала. Танцевала, обустраивалась в Ричмонде, наряжалась – и чувствовала себя странно пустой.
@темы: Mary I
-
-
29.05.2013 в 03:30-
-
29.05.2013 в 08:47