Do or die
Что касается Мод, то рассуждая о коммуникационных проблемах дочери Генри I, д-р Кэтрин Хэнли обращает внимание, что ко двору отца вдовая императрица прибыла после пятнадцатилетнего проживания в немецкоязычной стране. Двор же короля говорил на англо-норманнском диалекте французского, который не был для неё чужим, но оказался основательно забытым. Очевидно, язык окружающих Мод понимала без проблем, но вот самой ей говорить было сложно. Отсюда её немногословность, которую окружающие воспринимали надменностью.
читать дальшеВторым шоком для неё должен был стать придворный этикет. Двор Генри I, как и его отца и старшего брата, был в высшей степени неформальным. Этой же неформальностью будут отмечены и последующие царствования английских королей, вплоть до Тюдоров. Матильда же привыкла к изысканной декоративности имперского двора, одним из центров которого она являлась. При дворе отца ей предложили определенную нишу, которая и более адаптированной к местным обычаям женщине показалась бы несносной – нишу пешки, которую другие будут передвигать по игровому полю в своих целях. Настоящий культурный шок и жизненный кризис, приведшие к созданию пространства между собой и остальными. Окружающие назовут эту отдаленность высокомерием.
К счастью, один друг при дворе у Мод был – королева Аделиза, мачеха, которая была приблизительно её лет. Что касается прочих приближенных к трону (Тео и Стефан Блуасские, Роберт Глостерский, Брайан Фиц-Каунт), то ей пришлось задуматься, какую роль каждый из них играл в политических играх короля. С Тео было всё понятно – заслуженный и верный племянник, приятель и союзник его английского величества. Стефан – определенный любимчик, о чем свидетельствовала его женитьба на наследнице Булони, устроенная королем. Роберт, знакомый с детства, но когда Мод уехала в Германию, он был ещё юнцом, а теперь стал правой рукой короля, богатым магнатом. Брайан Фиц-Каунт, брат-бастард герцога Бретани, выросший при английском дворе, был другом Роберта Глостерского, хотя и человеком совсем другого типа. Эти люди были оплотом трона, причем трое были полностью в долгу благодарности королю. Да и Тео... Ну был бы он графом Блуа, ну и что? А вот вращение в орбите английской короны придало ему политический вес и международный авторитет.
Довольно долго Матильда оставалась в роли запасного игрока. Можно спорить о том, намеревался ли король Генри объявить её наследницей короны ещё тогда, когда приказал дочери бросить всё и явиться к его двору. Возможно и нет. Но даже если такая мысль рассматривалась им в бытность в Нормандии, ему в любом случае нужно было дать окружающим время привыкнуть к присутствию Матильды в жизни его двора. Но вышло так, что и сам король получил почти год, чтобы познакомиться со своей взрослой дочерью, и мнение о её уме и способностях сложилось у него самое благоприятное. С другой стороны, король категорически не мог признать право Вильгельма Клито на корону, потому что это неумолимо ославило бы его на весь христианский мир узурпатором, обездолившим собственного племянника и державшим в заточении родного старшего брата. Конечно, так оно и было, но Генри позиционировал себя спасителем Нормандии, а не узурпатором её короны.
Собственно, никого, кроме Матильды, имеющей преимущество «порфиророжденности», у Генри для передачи короны и не было. Матильда, конечно, это хорошо знала, и не сидела, сложа руки. Она решительно подружилась с Робертом Глостерским, и приняла самое деятельное участие в его усилиях лоббировать перевод Роберта Куртгеза из-под эгиды епископа Солсбери в замок самого Роберта Глостерского. Сама идея перевода ей, таким образом, всё же не принадлежала. Но она действительно считала дядюшку Роберта самым важным и самым опасным политическим узником во всей Англии, и такого же мнения оказался король Дэвид Шотландский (этот младший сын Маргарет Уэссекской и Малькольма III был прелюбопытнейшим политиком и успешным королем, проводившим очень много времени в Англии). В общем, бедолагу Куртгёза упекли за более толстые стены на тот случай, если его сын станет реальной угрозой власти преемника Генри I.
Тем не менее, по английским обычаям Генри не мог просто объявить своим баронам, что наследницей престола станет Матильда - и точка, потому что она оказалась его единственным ребенком. Он вообще не мог пуститься в рассуждения о линии Завоевателя, не усиливая при этом очевидного преимущества Роберта Куртгёза и его сына. Поэтому 1 января 1127 года он разразился речью, которую мы не были бы в состоянии понять, если бы не некоторые пояснения Уильяма Малмсберийского. Потому что его величество плел что-то о зеленых побегах от корня засохшего дерева, которые, в свою очередь, превратяся в величественные деревья, приносящие прекрасные плоды. Вся эта ботаника была отсылкой к Эдварду Исповеднику в частности и уэссекской династии в целом, то есть к линии Мод по матери. Вообще, с этого ракурса ситуация тоже не выглядела беспроблемной, потому что был же вполне жив Дэвид Шотландский. Но Дэвид всегда и во всем поддерживал племянницу с самого начала, и первым принес ей присягу верности (которую потом даже соблюдал).
Кстати сказать, «галантный спор» Роберта Глостерского и Стефана Блуасского по поводу того, кто первым принесет присягу Матильде, был далек от галантности. На самом деле, налицо была проблемная ситуация с поименным вызовом приносящих присягу. Если с архиепископами и епископами было достаточно просто, то короля Шотландии пришлось воткнуть между ними и аббатами. А Стефан попал впереди Роберта потому, что он был законорожденным, тогда как Роберт – бастардом. Не говоря о том, что само по себе принесение присяги под тяжелым взглядом короля не имело альтернатив ни для кого, кто не собирался за следующие два часа доскакать до Гренландии, так ещё и сама Матильда внимательно взвешивала чуть ли не степень энтузиазма, с которым присяга приносилась. Потому что все присутствующие не забывали ни на секунду, что есть такой Вильгельм Клито – старший сын старшего сына Завоевателя, да ещё и неплохой воин, и, главное, мужчина. Д-р Хэнли также выражает сомнение, было ли будущее поведение Роджера Солсберийского тем отвращением к женщине на королевском троне, которое подозревала в нем Мод, или его поведение просто стало ответом на её действия по переводу Куртгёза в более надежные, по её мнению, руки.
На самом деле, ничто в законах Англии и Нормандии не запрещало посадить женщину на королевский трон. Просто их на этом троне не случилось, не было прецедента. Прецедент был в Кастилии и Леоне, где королева Уракка правила семнадцать лет сначала от собственного имени, потом – от имени наследника, сына. В какой-то степени, прецедент был и в Иерусалимском королевстве, где наследницей престола была обозначена Мелисенда. Женщины также весьма часто оказывались и во главе баронств и графств, но тут уж вступало в силу право и привелегия их оверлорда «дать им мужа» - именно так возвысились Стефан Блуасский, Роберт Глостерский, Брайан Фиц-Каунт. Их дали в мужья бесхозным богатым наследницам.
Именно поэтому для короля было важно поскорее выдать Мод замуж и надеяться, что она поспешит родить наследника прежде, чем он сам умрет. Править от имени несовершеннолетнего сына как регент – это было нормально, привычно и практично. Но тогда вставал вопрос о муже и его статусе. Клятва была принесена Мод, но в ней не было ни строчки о статусе её будущего мужа. Могла ли женщина, по законам всегда вторая после мужа, быть важнее его по статусу и реальной власти? Поэтому важность будущих сыновей Мод от её будущего мужа не могла быть переоценена. Родись у неё сын, король мог передать власть напрямую ему.
читать дальшеВторым шоком для неё должен был стать придворный этикет. Двор Генри I, как и его отца и старшего брата, был в высшей степени неформальным. Этой же неформальностью будут отмечены и последующие царствования английских королей, вплоть до Тюдоров. Матильда же привыкла к изысканной декоративности имперского двора, одним из центров которого она являлась. При дворе отца ей предложили определенную нишу, которая и более адаптированной к местным обычаям женщине показалась бы несносной – нишу пешки, которую другие будут передвигать по игровому полю в своих целях. Настоящий культурный шок и жизненный кризис, приведшие к созданию пространства между собой и остальными. Окружающие назовут эту отдаленность высокомерием.
К счастью, один друг при дворе у Мод был – королева Аделиза, мачеха, которая была приблизительно её лет. Что касается прочих приближенных к трону (Тео и Стефан Блуасские, Роберт Глостерский, Брайан Фиц-Каунт), то ей пришлось задуматься, какую роль каждый из них играл в политических играх короля. С Тео было всё понятно – заслуженный и верный племянник, приятель и союзник его английского величества. Стефан – определенный любимчик, о чем свидетельствовала его женитьба на наследнице Булони, устроенная королем. Роберт, знакомый с детства, но когда Мод уехала в Германию, он был ещё юнцом, а теперь стал правой рукой короля, богатым магнатом. Брайан Фиц-Каунт, брат-бастард герцога Бретани, выросший при английском дворе, был другом Роберта Глостерского, хотя и человеком совсем другого типа. Эти люди были оплотом трона, причем трое были полностью в долгу благодарности королю. Да и Тео... Ну был бы он графом Блуа, ну и что? А вот вращение в орбите английской короны придало ему политический вес и международный авторитет.
Довольно долго Матильда оставалась в роли запасного игрока. Можно спорить о том, намеревался ли король Генри объявить её наследницей короны ещё тогда, когда приказал дочери бросить всё и явиться к его двору. Возможно и нет. Но даже если такая мысль рассматривалась им в бытность в Нормандии, ему в любом случае нужно было дать окружающим время привыкнуть к присутствию Матильды в жизни его двора. Но вышло так, что и сам король получил почти год, чтобы познакомиться со своей взрослой дочерью, и мнение о её уме и способностях сложилось у него самое благоприятное. С другой стороны, король категорически не мог признать право Вильгельма Клито на корону, потому что это неумолимо ославило бы его на весь христианский мир узурпатором, обездолившим собственного племянника и державшим в заточении родного старшего брата. Конечно, так оно и было, но Генри позиционировал себя спасителем Нормандии, а не узурпатором её короны.
Собственно, никого, кроме Матильды, имеющей преимущество «порфиророжденности», у Генри для передачи короны и не было. Матильда, конечно, это хорошо знала, и не сидела, сложа руки. Она решительно подружилась с Робертом Глостерским, и приняла самое деятельное участие в его усилиях лоббировать перевод Роберта Куртгеза из-под эгиды епископа Солсбери в замок самого Роберта Глостерского. Сама идея перевода ей, таким образом, всё же не принадлежала. Но она действительно считала дядюшку Роберта самым важным и самым опасным политическим узником во всей Англии, и такого же мнения оказался король Дэвид Шотландский (этот младший сын Маргарет Уэссекской и Малькольма III был прелюбопытнейшим политиком и успешным королем, проводившим очень много времени в Англии). В общем, бедолагу Куртгёза упекли за более толстые стены на тот случай, если его сын станет реальной угрозой власти преемника Генри I.
Тем не менее, по английским обычаям Генри не мог просто объявить своим баронам, что наследницей престола станет Матильда - и точка, потому что она оказалась его единственным ребенком. Он вообще не мог пуститься в рассуждения о линии Завоевателя, не усиливая при этом очевидного преимущества Роберта Куртгёза и его сына. Поэтому 1 января 1127 года он разразился речью, которую мы не были бы в состоянии понять, если бы не некоторые пояснения Уильяма Малмсберийского. Потому что его величество плел что-то о зеленых побегах от корня засохшего дерева, которые, в свою очередь, превратяся в величественные деревья, приносящие прекрасные плоды. Вся эта ботаника была отсылкой к Эдварду Исповеднику в частности и уэссекской династии в целом, то есть к линии Мод по матери. Вообще, с этого ракурса ситуация тоже не выглядела беспроблемной, потому что был же вполне жив Дэвид Шотландский. Но Дэвид всегда и во всем поддерживал племянницу с самого начала, и первым принес ей присягу верности (которую потом даже соблюдал).
Кстати сказать, «галантный спор» Роберта Глостерского и Стефана Блуасского по поводу того, кто первым принесет присягу Матильде, был далек от галантности. На самом деле, налицо была проблемная ситуация с поименным вызовом приносящих присягу. Если с архиепископами и епископами было достаточно просто, то короля Шотландии пришлось воткнуть между ними и аббатами. А Стефан попал впереди Роберта потому, что он был законорожденным, тогда как Роберт – бастардом. Не говоря о том, что само по себе принесение присяги под тяжелым взглядом короля не имело альтернатив ни для кого, кто не собирался за следующие два часа доскакать до Гренландии, так ещё и сама Матильда внимательно взвешивала чуть ли не степень энтузиазма, с которым присяга приносилась. Потому что все присутствующие не забывали ни на секунду, что есть такой Вильгельм Клито – старший сын старшего сына Завоевателя, да ещё и неплохой воин, и, главное, мужчина. Д-р Хэнли также выражает сомнение, было ли будущее поведение Роджера Солсберийского тем отвращением к женщине на королевском троне, которое подозревала в нем Мод, или его поведение просто стало ответом на её действия по переводу Куртгёза в более надежные, по её мнению, руки.
На самом деле, ничто в законах Англии и Нормандии не запрещало посадить женщину на королевский трон. Просто их на этом троне не случилось, не было прецедента. Прецедент был в Кастилии и Леоне, где королева Уракка правила семнадцать лет сначала от собственного имени, потом – от имени наследника, сына. В какой-то степени, прецедент был и в Иерусалимском королевстве, где наследницей престола была обозначена Мелисенда. Женщины также весьма часто оказывались и во главе баронств и графств, но тут уж вступало в силу право и привелегия их оверлорда «дать им мужа» - именно так возвысились Стефан Блуасский, Роберт Глостерский, Брайан Фиц-Каунт. Их дали в мужья бесхозным богатым наследницам.
Именно поэтому для короля было важно поскорее выдать Мод замуж и надеяться, что она поспешит родить наследника прежде, чем он сам умрет. Править от имени несовершеннолетнего сына как регент – это было нормально, привычно и практично. Но тогда вставал вопрос о муже и его статусе. Клятва была принесена Мод, но в ней не было ни строчки о статусе её будущего мужа. Могла ли женщина, по законам всегда вторая после мужа, быть важнее его по статусу и реальной власти? Поэтому важность будущих сыновей Мод от её будущего мужа не могла быть переоценена. Родись у неё сын, король мог передать власть напрямую ему.
@темы: Empress Matilda, King Stephen
-
-
24.03.2019 в 19:34-
-
24.03.2019 в 21:15-
-
24.03.2019 в 21:19-
-
24.03.2019 в 21:25