Do or die
В самом конце сентября, к концу охотничьего сезона, Генри VII с сопровождением вернулся в аллею Темзы. Надо сказать, что выбор мест, где он останавливался, внезапно оказался специфичным. Манор Юлми он отжал у Саффолков. Дворец в Вокинге был отжат у леди Маргарет. Да-да, его величество каким-то образом вынудил маменьку сдать Вокинг ему и получить взамен куда как менее блестящий манор в Хансдоне. По слухам, леди Маргарет была чрезвычайно раздосадована. И вот теперь король наведался в свое последнее приобретение – манор в Ханворте, который был куплен у сэра Джона Хасси. Неизвестно, насколько добровольно сэр Джон расстался с этим манором, но на тот момент он не прогадал – Тюдоры обеспечили ему симпатичную карьеру, которая, правда, закончилась на плахе, но это уже история следующего царствования.
читать дальшеВообще, именно Ханворт планировалось использовать как полутайное убежище для короля – он был рядом с Ричмондом, так что его величество мог в любое время вскочить в седло, и оставить позади двор с его требованиями и интригами. Надо сказать, что на другой стороне Лондона у него было ещё одно подобное убежище, Вестейд Холл. Как ни странно это прозвучит, но к концу жизни Генри VII определенно устал от своей королевской роли. Всё чаще даже приватные покои не давали ему той уединенности, которую он лихорадочно искал. Проживи он чуть больше, Англия, возможно, смогла бы увидеть передачу короны сыну при живом отце, пожелавшем удалиться от мира.
Действительно, роль короля, пока некоронованного, повсюду играл теперь принц Гарри. Никто, правда, не знает, насколько принцу было скучно таскаться повсюду за больным папенькой, как собачка на поводке, но что он мог? Любой его проступок неизбежно становился известен отцу, потому что вокруг были почти исключительно ставленники отца. Так что дебоширство, к которому были склонны юные аристократы, на данное лето категорически исключалось. Тем не менее, была с принцем тем летом связана одна странность – у него начали периодически пропадать драгоценности. Он якобы потерял дорогущее кольцо с рубином, подаренное ему матерью, потерял бриллиантовый перстень, подаренный Эдмундом Дадли, и в довершение ко всему, его слуги внезапно стали столь же рассеянными. Ральф Падси потерял изысканную золотую цепь, принадлежавшую принцу.
Похоже на то, что его высочеству не хватало карманных денег. Хотя то, на что он деньги тратил, особого гнева у короля вызвать не могло. Повсюду по пути королевского прогресса, принц посылал своих приближенных искать редкие музыкальные инструменты в свою коллекцию, и… сборники фольклорных пьес типа «A Gest of Robin Hood», потому что принц просто обожал такие вещи. И обожал вживаться в роль Робина. Так, как он ее понимал, разумеется. В общем-то, любому взрослому наблюдателю было понятно, что, сорвавшись с поводка, принц будет вести себя так, как он, собственно, себя и повел, так что на его дружбу с тихоней Уильямом Комптоном король и надзиратели за принцем отреагировали с некоторым облегчением. Комптону было за 20, и с 11 лет он был при дворе, внимательно наблюдая за происходящим. Вторыми по значимости ближними компаньонами принца были живчик Генри Гилфорд и его сводный брат Эдвард, через которых живущий в практической изоляции Гарри и получал информацию об окружающем мире.
Тем не менее, по сравнению с Уильямом Брэндоном эти ребята (да и сам принц) были малышней. Брэндон был для окружения принца неиссякаемым генератором эмоций, варьирующих от ужаса до восхищения. Он как раз бросил свою беременную невесту Анну Браун, чтобы жениться на её тётушке Маргарет Мортимер, чтобы, распродав приданое этой дамы, расторгнуть брак на основании близкого родства, сосредоточить свои усилия снова на Анне Браун. Поскольку Анна не проявила должного энтузиазма по поводу возвращения блудного жениха, Брэндон просто-напросто увез ее силой и женился на бедняге в какой-то церкви в Степни, в присутствии Эдварда Гилфорда и Эдварда Говарда.
Принц Гарри предпочел увидеть в этой истории романтику. В конце концов, это было не так уж трудно – ведь Брэндон, в конечном итоге, практически нарушил закон, чтобы жениться на опозоренной им Анне. Спас леди в беде, так сказать. Благосклонная трактовка дикого по всем меркам поступка Брэндона была, в случае Гарри, практически наследственной. Хотя Генри VII трудновато заподозрить в склонности к романтическим порывам, в Хуану он влюбился именно потому, что она была классическим примером леди в беде. И его чувство только углубилось от убежденности в том, что король Фердинанд эксплуатирует слухи о безумии дочери, которые распускал о Хуане её супруг, чтобы держать под своей властью Кастилию. Пенн, в свою очередь, предполагает, что изначальный интерес к Элизабет Йоркской леди Маргарет зажгла в сыне, придумав историю о том, что эту златовласку преследовал с грязными намерениями её родной дядя, Ричард III. В самом деле, в свое время никто не мог сказать, откуда пошел слух о планах Ричарда жениться на племяннице, но слух этот действительно сыграл свою роль в трагедии Ричарда, хотя тот публично и с неподдельным ужасом отрицал подобную дичь. И вот теперь скрытая романтичность отца и открытая романтичность бабушки передались Гарри, который, не смотря на репутацию, оставался романтиком буквально до последнего своего брака.
И в 1507 году принцу было куда выплеснуть скопившуюся потребность в романтических чувствах – ведь рядом была самая настоящая леди в беде, Катарина Арагонская. Не то чтобы они друг друга видели часто или хотя бы регулярно, вовсе нет. Но Гарри всегда был предрасположен любить своих любимых тогда, когда они были от него на некотором расстоянии. Что вполне естественно для тех, кто не видит самостоятельную личность за объектом своей симпатии, а привязывают свои уже существующие идеалы к приглянувшейся мордашке. На Новый год, во всяком случае, принц Гарри подарил Катарине четки, украшенные рубиновыми розами, что, по его пониманию, вполне ясно говорило красавице, что он дарит ей себя.
Насколько неискушенная в искусстве флирта Катарина была способна понять подобные амурные намеки, история умалчивает. Но лорд Монтжой, ментор принца, как раз активно ухаживал за одной из придворных дам принцессы, весьма часто бывая в Дарем Хаус, так что, возможно, до Катарины значение подарка как-то донесли. Хотя… вряд ли она даже сомневалась хоть на миг, что принц Гарри принадлежит ей – ведь свой отказ подтвердить намерение на принцессе жениться тот произнес на тайном заседании советников, ни один из которых не имел причины рассказать Катарине о том, что её положение при королевском дворе даже более неопределенно, чем она могла себе представить.
В декабре 1507 года оживление его величества даже пролилось на головы лондонцев если и не золотым, то хотя бы винным дождем - Генри VII решил порадовать жителей столицы по поводу заключения очередного договора о вечной дружбе с императором Максимиллианом. Поскольку в центре этого договора был союз принца Карла со стороны Габсбургов и принцессы Мэри со стороны англичан, брак этой детской пары по прокси был назначен на Пасху 1508 года. Как известно из архивов Маргарет Савойской, сам Максимиллиан говорил ей, что союз с английским королем нужен ему исключительно ради денег. И деньги император получил, целых 38 000 фунтов! К слову сказать, на эти деньги весной будет нанята армия, с которой Максимиллиан ударит по владениям Венеции, союзницы Англии, но политика есть политика. Сам Генри VII несколько цинично говаривал, что окружил Англию самой надежной из крепостных стен – стеной из звонкой монеты.
Тем не менее, Генри VII не был бы самим собой, если бы он просто безответственно выкачивал деньги из сундуков казначейства. Нет, он озаботился тем, чтобы в эти сундуки не прекращались и вливания. Практическую заботу о которых он и возложил на своих верных комиссионеров. В прихожих Эмпсона и Дадли околачивались ожидавшие приговоров о штрафах грешники разных калибров, многие из которых приходили, выпятив грудь колесом и требуя честного суда, и заканчивали тем, что умоляли решить вопрос деньгами. Причем, притеснения распределялись абсолютно демократично, вне зависимости от величины состояния или статуса провинившегося. Торговец Кристофер Хос и аристократ сэр Джордж Талбойс для комиссионеров имели одинаковую ценность, ценность денежного источника. Чем провинился умерший в процессе «от неприятных мыслей» Хос – история умалчивает, а вот сэр Джордж за 500 фунтов избежал объявление его безумным и, соответственно, конфискации всего состояния. К слову сказать, сэр Джордж действительно был несколько с заскоками, и к 1517 году стал настолько безумен, что был отдан под опеку герцога Норфолка, будучи не в состоянии жить без присмотра.
Что касается самого короля, то в дипломатической корреспонденции де Пуэблы, адресованной королю Фердинанду, в 1508 году промелькнуло интересное наблюдение: королевский совет стал не тем, чем он был каких-то 10 лет назад – король больше не подпускает никого ни к своей власти, ни к своим секретам. Это не было чем-то неожиданным. Тот же де Пуэбла ранее писал о явном желании Генри VII стряхнуть совет со своей шеи, так что процесс просто получил закономерное завершение. Что бросалось в глаза, так это безжалостное отношение короля к тем, с кем он был ранее чуть ли не в доверительных отношениях: Ричард Фокс был оштрафован на 2000 фунтов за нарушения в численности своего вооруженного эскорта, архиепископ Уорхэм – на 1600 фунтов за то, что из его епископальной тюрьмы сбежали заключенные, леди Маргарет Бьюфорт, мать короля – на 700 марок за какое-то аббатство и полученные бенефиции. Главный камергер, Жиль Дюбени, умер в 1508 году, и из его завещания становится понятным, что последние два года король его всерьез шпынял за допущенные промахи, не стирая, впрочем, позолоту с фасада имиджа одного из своих старейших сторонников. Дюбени завещал, естественно, оплатить с его активов все долги, но особо подчеркнул, что хотя король и потребовал от него залога в 2000 фунтов и конфисковал французскую пенсию Дюбени, он, главный камергер королевства, был верным слугой его величества более двадцати шести лет.
Что ж, именно Дюбени был отправлен представлять короля в Вестминстерское аббатство незадолго до своей смерти, на годовщину смерти королевы Элизабет Йоркской. Сам же король, с самого нового года, был уже практически не в состоянии двигаться, кроме как в редкие дни и с трудом – его туберкулез вступил в последнюю стадию. Леди Маргарет снова переехала в Ричмонд, и снова окружила короля своими людьми, что говорило о серьезности ситуации. Её сын мог умереть в любой момент, но династия должна была выжить.
читать дальшеВообще, именно Ханворт планировалось использовать как полутайное убежище для короля – он был рядом с Ричмондом, так что его величество мог в любое время вскочить в седло, и оставить позади двор с его требованиями и интригами. Надо сказать, что на другой стороне Лондона у него было ещё одно подобное убежище, Вестейд Холл. Как ни странно это прозвучит, но к концу жизни Генри VII определенно устал от своей королевской роли. Всё чаще даже приватные покои не давали ему той уединенности, которую он лихорадочно искал. Проживи он чуть больше, Англия, возможно, смогла бы увидеть передачу короны сыну при живом отце, пожелавшем удалиться от мира.
Действительно, роль короля, пока некоронованного, повсюду играл теперь принц Гарри. Никто, правда, не знает, насколько принцу было скучно таскаться повсюду за больным папенькой, как собачка на поводке, но что он мог? Любой его проступок неизбежно становился известен отцу, потому что вокруг были почти исключительно ставленники отца. Так что дебоширство, к которому были склонны юные аристократы, на данное лето категорически исключалось. Тем не менее, была с принцем тем летом связана одна странность – у него начали периодически пропадать драгоценности. Он якобы потерял дорогущее кольцо с рубином, подаренное ему матерью, потерял бриллиантовый перстень, подаренный Эдмундом Дадли, и в довершение ко всему, его слуги внезапно стали столь же рассеянными. Ральф Падси потерял изысканную золотую цепь, принадлежавшую принцу.
Похоже на то, что его высочеству не хватало карманных денег. Хотя то, на что он деньги тратил, особого гнева у короля вызвать не могло. Повсюду по пути королевского прогресса, принц посылал своих приближенных искать редкие музыкальные инструменты в свою коллекцию, и… сборники фольклорных пьес типа «A Gest of Robin Hood», потому что принц просто обожал такие вещи. И обожал вживаться в роль Робина. Так, как он ее понимал, разумеется. В общем-то, любому взрослому наблюдателю было понятно, что, сорвавшись с поводка, принц будет вести себя так, как он, собственно, себя и повел, так что на его дружбу с тихоней Уильямом Комптоном король и надзиратели за принцем отреагировали с некоторым облегчением. Комптону было за 20, и с 11 лет он был при дворе, внимательно наблюдая за происходящим. Вторыми по значимости ближними компаньонами принца были живчик Генри Гилфорд и его сводный брат Эдвард, через которых живущий в практической изоляции Гарри и получал информацию об окружающем мире.
Тем не менее, по сравнению с Уильямом Брэндоном эти ребята (да и сам принц) были малышней. Брэндон был для окружения принца неиссякаемым генератором эмоций, варьирующих от ужаса до восхищения. Он как раз бросил свою беременную невесту Анну Браун, чтобы жениться на её тётушке Маргарет Мортимер, чтобы, распродав приданое этой дамы, расторгнуть брак на основании близкого родства, сосредоточить свои усилия снова на Анне Браун. Поскольку Анна не проявила должного энтузиазма по поводу возвращения блудного жениха, Брэндон просто-напросто увез ее силой и женился на бедняге в какой-то церкви в Степни, в присутствии Эдварда Гилфорда и Эдварда Говарда.
Принц Гарри предпочел увидеть в этой истории романтику. В конце концов, это было не так уж трудно – ведь Брэндон, в конечном итоге, практически нарушил закон, чтобы жениться на опозоренной им Анне. Спас леди в беде, так сказать. Благосклонная трактовка дикого по всем меркам поступка Брэндона была, в случае Гарри, практически наследственной. Хотя Генри VII трудновато заподозрить в склонности к романтическим порывам, в Хуану он влюбился именно потому, что она была классическим примером леди в беде. И его чувство только углубилось от убежденности в том, что король Фердинанд эксплуатирует слухи о безумии дочери, которые распускал о Хуане её супруг, чтобы держать под своей властью Кастилию. Пенн, в свою очередь, предполагает, что изначальный интерес к Элизабет Йоркской леди Маргарет зажгла в сыне, придумав историю о том, что эту златовласку преследовал с грязными намерениями её родной дядя, Ричард III. В самом деле, в свое время никто не мог сказать, откуда пошел слух о планах Ричарда жениться на племяннице, но слух этот действительно сыграл свою роль в трагедии Ричарда, хотя тот публично и с неподдельным ужасом отрицал подобную дичь. И вот теперь скрытая романтичность отца и открытая романтичность бабушки передались Гарри, который, не смотря на репутацию, оставался романтиком буквально до последнего своего брака.
И в 1507 году принцу было куда выплеснуть скопившуюся потребность в романтических чувствах – ведь рядом была самая настоящая леди в беде, Катарина Арагонская. Не то чтобы они друг друга видели часто или хотя бы регулярно, вовсе нет. Но Гарри всегда был предрасположен любить своих любимых тогда, когда они были от него на некотором расстоянии. Что вполне естественно для тех, кто не видит самостоятельную личность за объектом своей симпатии, а привязывают свои уже существующие идеалы к приглянувшейся мордашке. На Новый год, во всяком случае, принц Гарри подарил Катарине четки, украшенные рубиновыми розами, что, по его пониманию, вполне ясно говорило красавице, что он дарит ей себя.
Насколько неискушенная в искусстве флирта Катарина была способна понять подобные амурные намеки, история умалчивает. Но лорд Монтжой, ментор принца, как раз активно ухаживал за одной из придворных дам принцессы, весьма часто бывая в Дарем Хаус, так что, возможно, до Катарины значение подарка как-то донесли. Хотя… вряд ли она даже сомневалась хоть на миг, что принц Гарри принадлежит ей – ведь свой отказ подтвердить намерение на принцессе жениться тот произнес на тайном заседании советников, ни один из которых не имел причины рассказать Катарине о том, что её положение при королевском дворе даже более неопределенно, чем она могла себе представить.
В декабре 1507 года оживление его величества даже пролилось на головы лондонцев если и не золотым, то хотя бы винным дождем - Генри VII решил порадовать жителей столицы по поводу заключения очередного договора о вечной дружбе с императором Максимиллианом. Поскольку в центре этого договора был союз принца Карла со стороны Габсбургов и принцессы Мэри со стороны англичан, брак этой детской пары по прокси был назначен на Пасху 1508 года. Как известно из архивов Маргарет Савойской, сам Максимиллиан говорил ей, что союз с английским королем нужен ему исключительно ради денег. И деньги император получил, целых 38 000 фунтов! К слову сказать, на эти деньги весной будет нанята армия, с которой Максимиллиан ударит по владениям Венеции, союзницы Англии, но политика есть политика. Сам Генри VII несколько цинично говаривал, что окружил Англию самой надежной из крепостных стен – стеной из звонкой монеты.
Тем не менее, Генри VII не был бы самим собой, если бы он просто безответственно выкачивал деньги из сундуков казначейства. Нет, он озаботился тем, чтобы в эти сундуки не прекращались и вливания. Практическую заботу о которых он и возложил на своих верных комиссионеров. В прихожих Эмпсона и Дадли околачивались ожидавшие приговоров о штрафах грешники разных калибров, многие из которых приходили, выпятив грудь колесом и требуя честного суда, и заканчивали тем, что умоляли решить вопрос деньгами. Причем, притеснения распределялись абсолютно демократично, вне зависимости от величины состояния или статуса провинившегося. Торговец Кристофер Хос и аристократ сэр Джордж Талбойс для комиссионеров имели одинаковую ценность, ценность денежного источника. Чем провинился умерший в процессе «от неприятных мыслей» Хос – история умалчивает, а вот сэр Джордж за 500 фунтов избежал объявление его безумным и, соответственно, конфискации всего состояния. К слову сказать, сэр Джордж действительно был несколько с заскоками, и к 1517 году стал настолько безумен, что был отдан под опеку герцога Норфолка, будучи не в состоянии жить без присмотра.
Что касается самого короля, то в дипломатической корреспонденции де Пуэблы, адресованной королю Фердинанду, в 1508 году промелькнуло интересное наблюдение: королевский совет стал не тем, чем он был каких-то 10 лет назад – король больше не подпускает никого ни к своей власти, ни к своим секретам. Это не было чем-то неожиданным. Тот же де Пуэбла ранее писал о явном желании Генри VII стряхнуть совет со своей шеи, так что процесс просто получил закономерное завершение. Что бросалось в глаза, так это безжалостное отношение короля к тем, с кем он был ранее чуть ли не в доверительных отношениях: Ричард Фокс был оштрафован на 2000 фунтов за нарушения в численности своего вооруженного эскорта, архиепископ Уорхэм – на 1600 фунтов за то, что из его епископальной тюрьмы сбежали заключенные, леди Маргарет Бьюфорт, мать короля – на 700 марок за какое-то аббатство и полученные бенефиции. Главный камергер, Жиль Дюбени, умер в 1508 году, и из его завещания становится понятным, что последние два года король его всерьез шпынял за допущенные промахи, не стирая, впрочем, позолоту с фасада имиджа одного из своих старейших сторонников. Дюбени завещал, естественно, оплатить с его активов все долги, но особо подчеркнул, что хотя король и потребовал от него залога в 2000 фунтов и конфисковал французскую пенсию Дюбени, он, главный камергер королевства, был верным слугой его величества более двадцати шести лет.
Что ж, именно Дюбени был отправлен представлять короля в Вестминстерское аббатство незадолго до своей смерти, на годовщину смерти королевы Элизабет Йоркской. Сам же король, с самого нового года, был уже практически не в состоянии двигаться, кроме как в редкие дни и с трудом – его туберкулез вступил в последнюю стадию. Леди Маргарет снова переехала в Ричмонд, и снова окружила короля своими людьми, что говорило о серьезности ситуации. Её сын мог умереть в любой момент, но династия должна была выжить.
@темы: Henry VII