Почему о Ричарде III известно так мало

[MirrinMinttu]

Кажется, мне, наконец, повезло с книгой о Ричарде. Каролина Халстед пишет в 1844 году в своем вступлении к книге о Ричарде, что эпоха царствования Ричарда III является самым темным, противоречивым и недостоверным этапом в английских хрониках. Историки, привыкшие исследовать деяния королей при помощи хроник, которым можно доверять, подойдя к этому периоду оказываются перед фактом, что те, кому они привыкли доверять, полностью игнорируют весь период царствования этого короля, а то, что о нем написано, отравлено либо сильным предубеждением, либо понятной горечью очевидцев, переживших долгий период гражданского несогласия. В такой ситуации история сжимается и отступает, уступая место поэзии, черпающей вдохновение из предполагаемых трагедий и загадочных злодейств.

Триумф поэзии – это поражение истории. Поэзия начинает строить историю из намеков, из сплетен, из страшных сказок. Поэзии не нужны доказательства. Поэзия всего лишь хочет захватить чувства читающего. Гений Шекспира развернулся именно в той нише, которая оказалась свободной от истории, настоящей истории Ричарда III, и незаметно история, рассказанная Шекспиром, подменила саму настоящую историю того времени.

Нельзя сказать, что господствующие убеждения о том, кем был Ричард, никогда не подвергались сомнению. Подвергались, и очень энергично. Но правда, историческая правда, проявлялась в этих дебатах крайне редко. Скорее всего потому, что никакие блестящие философские доводы по поводу этого обесчещенного в глазах потомков монарха не могуи заменить фактов, простых фактов.

В своей работе Каролина Халстед использует документы, найденные отовсюду понемногу. Часть – в университетской библиотеке Норвича, часть – в частных коллекциях Джона Брюса, Генри Эллиса, Чарльза Джорджа Янга, часть – в записях Тауэра, часть – в публикациях того времени под издательством Харриса Николаса. Более того, группа джентельменов (Уильям Хэйгейт и Томас Парес) провели свои исследования непосредственно в тех местах, которые связаны с именем Ричарда III – Босворт Филд, Лейчестер и Ноттингем Кастл.

Каролина Холстед вспоминает, что она с детства слышала страшные рассказы о Ричарде. И о том, что он родился чудовищем (”King Richard III, whose monstrous birth foreshowed his monstrous proceedings, for he was born with all his teeth, and hair to his shoulders” – Camden’s Remains), и о том, что в ночь перед смертью его терзали во сне демоны за его земные прегрешения, и балладу о детях в лесу, рассказанную Томасом Муром в его работе о короле Ричарде.

Поэтому она заинтересовалась, почему именно этот монарх оказался объектом такого недоброжелательства? Со временем она пришла к выводу, что овет, в общем-то, лежит на поверхности: в длинном ряду Плантагенетов Ричард III оказался единственным побежденным и погибшим в бою на своей территории, да еще в те времена, когда героизм и личная мощь были особенностями, вызывающими уважение. Не ум, не справедливость, а именно сила и победы. К тому же, на нем пресеклась династия, что, опять же, в те времена рассматривалось, как величайшее несчастье, которое может постичь монарха только за исключительные прегрешения.

Ричард также жил в период, когда национальная английская литература находилась в периоде глубочайшего упадка после долгой гражданской войны. Именно в тот период национальная знать бряцала оружием, забыв о своей обязанности покровительствовать наукам. Книгопечатание только начиналось. Хронисты не смели беспристрастно излагать события, потому что беспристрастность была забыта в ходе гражданской войны, каждый был за одну партию и против другой. Многие библиотеки и собрания документов были попросту уничтожены всесте с местами, где они находились, причем не только в период самого царствования Ричарда III, но и гораздо позже – например, во время разгрома толпой дворца епископа Винчестерского в 1554 году, когда погибла бесценная библиотека и собрание писем и документов. Много документов погибло при расформировании монастырей при Генри VIII. Интересно, что еще в начале 19-го века было известно, что много частных записей и документов времен правления Ричарда существует, и не только в частых коллекциях, но и в лондонских архивах, но работать с ними практически никто не допускался. Ситуация начала меняться только после 1850-х годов.

Во времена Халстед были известны всего лишь две хроники времен Ричарда III: хроники Кройленда и хроники Руиса. Первый был доктором канонического права при короле Эдуарде, второй – антикваром из Варвика. Недостаток хроник Кройленда в том, что они предствляют собой только краткие записи событий, и много бы выиграли, если бы были иллюстрированы документами тех времен. Что касается Руиса, то его труд был посвящен политическому сопернику короля, и правды о Ричарде III там искать не приходится.

Зато Тюдоры умели находить талантливых историков, и оказывать им покровительство: Бернард Андреас, Виргил Полидор, Фабиан, лорд Бэкон. Да и годы его правления были долгими и мирными. Несомненно, что если бы Ричард благополучно пережил битву при Босворте, страна процветала бы под его умными и справедливыми законами, и нашлось бы немало тех, кто написал бы о его жизни и его правлении. О его узурпации благополучно бы забыли, как забыли в свое время об узурпации Генри IV, и из злодея-захватчика он превратился бы в героя-завоевателя, как это случилось с Вильгельмом I.

Но Ричард III погиб при Босворт Филд, и с ним погибли все те, кто был к нему близок, кто знал его планы, и кто разделял его взгляды. Королевство стало объединяться под красно-белой розой Тюдора, прегрешения и преступления Эдуарда IV были забыты ради его дочери, которая стала королевой Генри, то есть роль злодея монстра досталась тому единственному, кто был мертв и не мог себя защитить. Весь груз преступлений, которые были совершены домом Йорка, переложили на плечи Ричарда Глочестера. Постенно молва придала его внешнести уродливые формы, потому что люди в те времена верили, что пристанищем уродливой души может стать только уродливое тело. Точки над и поставил Шекспир:

”Since the heavens have shap’d my body so,
Let hell make crook’d my mind to answer it”

Историками Тюдора было решено, что со смертью Ричарда III в Англии закончился весь средневековый период, и начались новые, более яркие времена.

Похоже, что теперь материала о Ричарде будет много.

@темы: Richard III

Comments

[Coolevrina]

Хм. Генрих седьмой никак не мог привлечь к популяризаторству истории Фрэнсиса Бэкона. Потому что тот жил почти через столетие после этого короля

[Coolevrina]

Вот, кстати, цитата из его книги "THE HISTORY OF THE REIGN OF KING HENRY THE SEVEN":

После того как волею Всевышнего Судии, благоприятной для замыслов изгнанника, на Босуортском поле был свергнут и убит король Ричард, третий из носивших это имя, король лишь силою факта, по существу же узурпатор и тиран, каковым он и прослыл на все последующие времена, — королевство унаследовал граф Ричмонд, именуемый с тех пор Генрихом VII. Тотчас после победы новый король, воспитанный благочестивой матерью и по натуре весьма приверженный к соблюдению религиозных обрядов, повелел тут же, на поле битвы, перед всей армией, торжественно пропеть Te Deum laudamus; всеобщие рукоплескания и громкие крики ликования означали провозглашение его королем и как бы присягу войск на верность. Тем временем тело Ричарда после многообразного осквернения и надругательства (отпевания и погребения, которыми простой народ удостаивает тиранов) было бесславно предано земле. Ибо, хотя король со свойственным ему благородством и поручил лестерским монахам похоронить его с честью, сами духовные (не свободные от настроений простонародья) пренебрегли этим, за что, впрочем, не навлекли на себя ничьего упрека или осуждения. Ведь не было такого позора или бесчестья, которых, по мнению любого, не заслужил этот человек, своими руками умертвивший Генриха VI (этого безгрешного государя), повинный в убийстве герцога Кларенса, своего брата, убийца двух своих племянников (своего законного короля в настоящем и другого, которому он не дал стать королем в будущем, и к тому же сильно подозреваемый в отравлении собственной жены с целью освободить ложе для женщины, с которой он состоял в родстве в запрещенной для брака степени. И хотя это был государь испытанной воинской доблести, ревновавший о чести Англии, и к тому хороший законодатель, облегчавший участь простого народа, однако его жестокости и убийства родственников перевешивали в общем мнении его добродетели и заслуги, а во мнении мудрых людей и сами эти добродетели были скорее проявлениями притворства и лицемерия, служившими его честолюбию, нежели подлинными свойствами его ума и характера. Люди проницательные (те, кто, видя его последующие действия, оглядывался на то, что им предшествовало) отмечали поэтому, что уже в правление короля Эдуарда, его брата, у него хватало тайных средств, чтобы обращать против правительства брата зависть и ненависть; он ожидал и как-то провидел, что страдающий множеством болезней король долго не проживет и, вероятно, оставит своих сыновей в нежном возрасте, а уж далее он хорошо знал, сколь невелико расстояние от места, занимаемого протектором и первым принцем крови, до престола. Тем же глубоко запрятанным честолюбием объясняли то, что при заключении мирного договора между Эдуардом IV и Людовиком XI во время встречи королей в Пикени и во всех других случаях Ричард, в ту пору герцог Глостерский, всегда становился на сторону чести, упрочивая свою репутацию за счет брата-короля и обращая на себя взоры всех (особенно знати и солдат); казалось, что сластолюбие и брак с женщиной низкого происхождения сделали короля изнеженным и менее восприимчивым к вопросам чести и интересам государства, чем это подобает монарху. Что же касается принятых в правление Ричарда разумных и благотворных законов, то они были истолкованы как всего лишь подачки, которыми завоевывал сердца людей узурпатор, в глубине души сознававший, что подлинного права на повиновение подданных он не имеет. Король Генрих, со своей стороны, в самом же начале своего правления, в тот самый момент, когда королевство оказалось в его руках, столкнулся с вопросом весьма трудным и запутанным, вопросом, который мог бы смутить и озадачить мудрейшего из королей, только что оказавшегося на престоле, — тем более, что вопрос этот не оставлял времени на размышление, требуя незамедлительного решения. Ему на долю выпали и в его лице совместились троякого рода права на корону Англии. Во-первых, наследственное право леди Елизаветы, с которой он, согласно ранее заключенному договору с партией, призвавшей его в Англию, должен был вступить в брак. Во-вторых, древнее и давно оспариваемое (и словом, и оружием) право Ланкастерского дома, наследником которого Ричмонд себя считал. В-третьих, право меча или право завоевателя, поскольку он пришел к власти, победив в сражении, и поскольку прежде царствовавший монарх был убит на поле брани. Первое из названных прав было наиболее бесспорным и вероятнее других удовольствовало бы народ, который за двадцать два года правления короля Эдуарда IV вполне освоился с мыслью об очевидности прав Белой Розы, или дома Йорков, а милостивое и снискавшее добрую славу правление того же короля в последние годы привязало народ к этой династии. Но Ричмонд хорошо понимал, что опершись на это право, он был бы всего лишь королем из милости и обладал бы скорее супружеской властью, чем властью монарха, последняя же принадлежала бы его королеве, со смертью которой, с потомством или без потомства, ему пришлось бы уступить трон другому. И хотя он добился бы у парламента подтверждения своих прав, он знал все же, сколь велико различие между королем, возведенным на престол в результате волеизъявления сословия, и тем, кто владеет короной по праву, основанному на законе природы и происхождении. Кроме того, уже в то время не было недостатка в тайком передаваемых слухах (позднее набравших силу и послуживших причиной больших бедствий), что двое юных сыновей короля Эдуарда IV (о которых было сообщено, что они были умерщвлены в Тауэре), или один из них, на самом деле не убиты, а тайно увезены, и что они еще живы, — что, окажись это правдой, лишило бы леди Елизавету ее права на престол. С другой стороны, если он опирался на право, принадлежавшее лично ему как представителю дома Ланкастеров, ему пришлось бы считаться с тем, что это право было в свое время аннулировано парламентом и что против Ланкастеров предубеждено общественное мнение королевства; между тем признание их права на престол прямо вело бы к лишению этого права представителей Йоркского дома, которые в ту пору считались бесспорными претендентами на обладание короной. Так что если бы у него не оказалось потомства от леди Елизаветы, в котором бы сошлись обе линии, то снова бы вспыхнуло рождаемое соперничеством двух родов пламя раздоров и междоусобных войн.

[MirrinMinttu]

Очевидно, автор имела в виду Тюдоров вообще.