A финны пошли дальше

Не успела улечься икота от удивления странным персонажем неевропейского цвета в ”Henry V”, как дыханье сперло от следующей удивительнейшей кинематографической новости. Финны сняли фильм о Маннергейме… в Кении. И все актеры оттуда. Шедевр называется «Маршал Финляндии», как понимаете. Только один эпизод, из Зимней войны, был снят в Финляндии, да и то потому, что снега в Найроби не нашлось. Говорят, что идеей было отрешиться от мифа национальной иконы и показать человека. Ну-ну. А не то ли, что актеру, исполнившему главную роль и решительно не знавшего, кого же он играет, заплатили за все про все около тысячи баксов? Да и сам бюджет фильма был 20 000. Интересно, как бы отнеслись русские к Сталину цвета расовой толерантности?

Карл Густав Эмиль Маннергейм нашего времени

Устаревшая версия

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Генри V и его последний поход

Толпы народа всех рангов и сословий, буквально на руках носивших своего героя-короля и его королеву, встречи, приемы, гуляния – так встретила Англия Генри и Катерину. Даже палата общин, принося свои поздравления и благословения делала это из чистой радости: никакой политической необходимости в этом не было.



Оставив Катерину в Элтеме, король прибыл в Лондон на день св. Валентина, где его встретили, разумеется, с триумфон, превосходящим триумф после битвы при Айзенкуре.



Королеву Лондон встретил только через неделю, когда вся подготовка к ее коронации была сделана. Первую ночь она провела в Тауэре (во дворце, разумеется), и утром к ней пришла делегация лондонцев (мэр, олдермены, старшины гильдий), чтобы показать ей город: " And they showed to her all the royalty of sights that might be done to her comfort and pleasure, and every street richly hung with cloth of gold and silks and velvets and cloth of Arras the best that might be got. So they brought her through the city to the King's palace at Westminster." Интересная деталь: в хронике подчеркивается, что они шли пешком. Если так, то это еще один пинок в адрес историй о непроходимой грязи на улицах средневековых городов. Месяц-то кстати, был февраль.



На следующий день, 23 февраля 1421 года Катерина Валуа была коронована королевой Англии в Вестминстерском Аббатстве, и затем дала свой первый банкет. По этикету, король на этом банкете присутствовать не мог, это был день только и только королевы, и все приглашенные и пришедшие, таким образом, как бы подтверждали свою лояльность лично ей. На банкете по правую руку королевы сидели архиепископ Кентерберийский и епископ Винчестерский, по левую – король Шотландии Джеймс. Хэмфри Глочестер, как ответственный за церемонию, стоял перед королевой с непокрытой головой. Граф Ворчестер, выполняя роль маршала, сновал по холлу, раздавая приказы. Все остальные сидели за столами по рангу. Сохранилось меню банкета:

" Brawne with mustarde. Dedel in Borneux. Furmente with
baleyne. Pike. Lamprey powdred. Great Elis poudred. Trought.
Codlyng. Plaies and merlyne fried. Crabbes great. Lech lum-
barde florisshid with colars of esses and brome coddes of Gold in a
Target with the armes of the Kyng and the Quene departid. Jarves.
A Sotelte, callid a pellican on hire nest with briddis and an ymage
of Seint Katerine with a whele in hire hande disputyng with the
Hethen. clerks, having this Reason in hir hande MADAME LA
ROIGNE ; the Pellican answeryng CEST ENSEIGNE; the briddes an-
sweryng EST DU ROY PUR TENIR JOIE. A TOUT GENT IL MET
SENTENT."

Генри только дождался, чтобы коронация королевы прошла так, как должно, и на следующий же день отправился в объезд провинций. Сначала он путешествовал один, и с Катериной они встретились только перед Пасхой, в Лейчестере, где провели праздник в старом дворце Ланкастеров. Оттуда они отправились в Йорк, и, пока Катарина навещала своего кузена, герцога Орлеанского, в Понтефракте, король посетил несколько святых мест.

В Йорке их и застали тревожные новости из Франции. Перед отъездом, Генри отдал распоряжение Томасу Кларенсу возобновить военные действия в Анжу и на Мене весной. Тот начал сравнительно неплохо, но, заняв город Beaufort-en-Vallee, узнал, что неподалеку находятся соединенные франко-шотландские силы. Вопреки мнению графа Хантингтона, Кларенс кинулся их атаковать весьма небольшим отрядом, состоящим из легкой кавалерии. По дороге его догнал сэр Амфравилль с пятью конниками, и стал просить вернуться назад. Герцог отрезал, что если тот боится, то может возвращаться домой. Амфравилль ответил, что он этого не сделает, потому что герцог останется совсем один. Амфоравилль со своим кузеном Греем и их десятью конниками (у каждого было только по пять) присоединились к Кларенсу. Тем временем несколько графов со своими рыцарями уже скакали вдогонку герцогу, но результат все равно оказался трагическим: Кларенс, Амфравилль, Грей, Руз и половина их рыцарей погибли, Хантингтон, его брат и ФитцВолтер были взяты в плен. Основные силы англичан во главе с графом Солсбери подоспели только к финалу, и смогли лишь отбить тела погибших. Ни для кого не было секретом, что вся эта трагедия разыгралась по одной единственной причине: герцог Кларенс хотел для себя еще более громкой победы, чем победа его брата при Айзенкуре.

Поразительно, что Генри, узнав о случившемся, ничего никому не сказал до следующего дня, продолжая проводить запланированные мероприятия, встречая тех, с кем были договорены встречи, и решая текущие дела. Это была его особенность: железная самодисциплина. Они встретились с Катариной в Йорке, и отбыли на южное побережье, куда был созван парламент, потому что гораздо раньше Генри уже сделал все приготовления к тому, чтобы снова отплыть во Францию, причем раньше, чем собирался, уезжая оттуда. 10 июня 1421 года Генри покинул Англию в последний раз. Катарина, ожидающая ребенка, осталась в Англии, и герцог Бедфорд был назначен регентом – в третий раз.

В Нормандии, собственно, дела к тому времени шли хорошо. Смерть герцога Кларенса дала возможность графу Салсбери продемонстрировать свои таланты генерала, и ситуация была спасена, но в целом положение было критическим. Аглийская коммуна в Париже требовала реванша, парижская толпа тоже вдруг вспомнила, что англичане их исконные враги, и только авторитет герцога Экзетера, бывшего капитаном Парижа, удержала их от того, чтобы вцепиться друг другу в глотки. Зашевелились сторонники дофина и в Пикардии. Именно устраивать дела в Пикардии Генрих и остался на несколько дней первым делом. Встретившись с Филиппом Бургундским, он предложил, чтобы тот занялся Жаком де Аркуром, а сам Генри отправится воевать с дофином в район Шартреза. В Париже Генри задержался всего на четыре дня, да больше и не нужно было: само появление короля произвело буквально магическое впечатление и на англичан, и на французов.

Генри присоединился к армии, надеясь, что во-вот произойдет решающее сражение с войсками дофина, но те только отступали, не оказывая ни малейшего сопротивления. Города за городами и крепости за крепостями спокойно сдавались англичанам и бургундцам. В октябре Генри осадил Мо, сильную крепость, которую держал гарнизон Арманьяка. Вернее, ее держало отребье, состоящее из французов, шотландцев, ирландцев и англичан, которые нанялись под знамена Арманьяка, и превратили Мо в настоящее гнездо бандитов, терроризирующих окрестности. Терять им было решительно нечего, потому что никто из них не мог надеяться получить нормальные условия сдачи, и этот факт делал Мо более чем твердым орешком. Комендантом этой крепости был гасконец по кличке Бастард из Вауруса. Даже среди других наемников он выделялся кровожадностью и жестокостью.

Это была трудная осада, которую сделал еще более трудной разлив Марны. Ни продовольствие, ни подкрепление было невозможно получить, и будь на месте Генри менее упорный командующий, осада была бы снята. Но Генри продолжал бомбить крепость и делать подкоп за подкопом. Положение только ухудшилось, когда Генри был вынужден оторвать от своих сил подкрепление для Салсбери и Саффолка. Его старый соратник, неунывающий сэр Корнуэлл покинул войска и вернулся в Англию после того, как его сын погиб у него на глазах.

Пять месяцев продолжался этот ад. Наконец, 9 мая 1422 года Гай де Несл попытался ночью прорваться в крепость. Вернее, пробраться, и ему это почти удалось, как он сорвался со стены в воду. Его люди кинулись спасать своего капитана, шум потревожил анлийский гарнизон. Де Несл попал в плен, а гарнизон Мо отступил из города в замок. Началась изнуряющая битва за город, стоившая жизни многим. Наконец, Генри лично разработал конструкцию из двух барж, соединенных вместе и несущих на себе огромную штурмовую башню. Гарнизону было достаточно увидеть это, чтобы понять, что сопротивление бесполезно. Гарнизон сдался. Рядовая часть гарнизона была, все-таки, отпущена, кроме шотландцев, англичан и ирландцев. Сам Бастард, его брат и наиболее свирепые командиры были повешены на дереве, то есть разделили участь тех, кого они вешали, не получив требуемого выкупа. Менее справедливой выглядит казнь трубача гарнизона, но парень имел привычку бить осла, пока тот не начинал кричать, и потом орать англичанам, слышат ли они, как их король зовет на помощь.

Сам по себе Мо был городом незначительным, и его падение имело скорее моральную, чем военную ценность. И в самом деле, англичане получили твердое господство над всей Нормандией и Пикардией, северной частью Шампани и значительной частью Майна и Орлеана. Но победа досталась дорогой ценой. Меч и болезни прошлись по английской армии, которой теперь был необходим отдых. Победа над Мо стала последней победой Генри.

Он понял, что Англия практически исчерпала свои человеческие ресурсы, и что дальнейшее завоевание Франции требует более активной помощи союзников, из которых практическую помощь пока оказал только один, герцог Баварский. А как же Сигизмунд? О, этот не предал интересы Англии напрямую, он оставался фанатом Генри в частности и Англии в целом. Просто внимание Сигизмунда никогда не могло сосредоточиться на чем-то одном, он постоянно отвлекался, и политиком он был никаким. То ему нужно было утрясти дела в Германии, то подавить движение гуситов в Богемии, то он рассорился разом с поляками и с тевтонами.

Хартанк ван Клюкс написал Генри в конце апреля 1420 года о планах Сигизмунда: ' The Emperor said to me plainly, that I should not go from him unto time I should wit whether he might come to you this summer or not. And now I know well that he may not come, for this cause that many of the great lords of Bohemia have required him for to let them hold the same belief they be in. ... Therefore the Emperor gathers all the power he may for to go into Bohemia upon them . . . and has charged me abide and see an end."

Генри, конечно, послал к Сигизмунду людей напомнить о договоре, но гораздо большей удачей на то время стал для него договор с генуэзцами, которые пообещали не оказывать больше помощь дофину и шотландцам. Король вообще имел далеко идущие планы на освобождение Италии из-под влияния французов, но на текущий момент у него было достаточно проблем. Дело в том, что хотя средневековые союзнические договоры и заключались с превеликой помпой, верить им было нельзя. Да, интересы Аквитании были тесно связаны с интересами Англии из-за агрессивности испанских конкурентов, но Генри знал, что нобли Аквитании не слишком-то лояльны ни ему, ни французам. Они были сами по себе и только за себя. Бретонский герцог после гибели Кларенса внезапно проснулся из состояния политического нейтралитета, и заключил договор с дофином, из которого, правда, быстро снова выпал в обычную спячку, очевидно под влиянием Артура де Ришмона. Но и де Ришмон не был предан интересам Англии, он был предан лично Генри. К счастью для англичан, в Испании инфанты Арагона рассорились с Кастилией, что привело к гражданской войне и лишило, таким образом, французов испанской поддержки. Португалия же честно выполняла свой союзнический долг по отношению к Англии. Генри всегда старался высказать максимальное дружелюбие к королю Шотландии, но при его жизни возвратить Джеймса на престол не удалось.

Вообще, более поздние события показали, что вся союзническая деятельность администрации короля была завязана на личность самого Генри, на его харизму, ум, терпение, понимание человеческой натуры. Он сделал больше завоеваний во Франции политической интригой, нежели оружием. И весной 1422 года он отчетливо понял, что завоевать Францию силой оружия просто не получится. Он, собственно, высказал герцогу Бургундскому мнение, что войну необходимо закончить миром с дофином. Есть четкие доказательства того, что Генри и Филипп увлеклись идеей нового освобождения Иерусалима, крестовым походом, который снова объединил бы христианских владык под одной идеей. Для него это не было утопией. На восток даже были посланы агенты собирать сведения о состоянии дел.

Катарина, родившая сына в Винзоре 6 декабря 1421 года, прибыла во Францию вместе с гарцогом Бедфордом в конце мая, и вместе с мужем они обосновались в Париже, в Лувре. Король Шарль по-прежнему прозябал в полном пренебрежении, что не нравилось многим, но никто не смел ничего сказать – просто боялись. Генри, тем не менее, чувствовал себя плохо. Его неиссякаемая энергия куда-то испарилась, в чем он винил парижскую жару начала лета. Они переехали в Санлис, где король действительно быстро пришел в себя, и даже выехал с инспекцией в Компань. Оттуда ему пришлось срочно ехать в Париж, потому что там, по слухам, наклевывался заговор сдать город дофину. Ничего серьезного не обнаружив, Генри вернулся в Санлис. Он твердо решил отдохнуть, передав военные дела Бедфорду и Варвику, но уже в июле его срочно вызвали в Бургундию: там силы дофина осадили небольшой гарнизон, который пообещал сдачу, если помощь не придет до 16 августа. В дороге Генри начал быстро слабеть, сначала пересев с кони в носилки, а затем и вовсе остановившись в Корбейле. Там он пришел в себя достаточно, чтобы передать командование Бедфорду и вернуться по воде в Париж. В Шарантоне он попытался снова пересесть на лошадь, но было видно, что каждое его движение сопровождается сильной болью. Он снова пересел в носилки.



Он остановился во дворце в Винсенском лесу, и через несколько дней понял, что конец близок. Умирающий король решил посвятить последние дни устройству государственных дел, и остается только поражаться его энергии. Он постоянно совещался с герцогом Бедфордом, с графом Варвиком, с герцогом Экзетером. Бедфорд, кстати, благополучно успел освободить осажденных бургундцев. Джону Бедфорду была поручена забота о сыне Генри, он был назначен губернатором Нормандии и регентом Франции. Хэмфри Глочестер должен был оставаться регентом Англии, но в подчинении своему брату Бедфорду. Опекунство и гувернерство над сыном Генри поручил герцогу Экзетеру, епископу Винчестерскому и графу Варвику. Он особенно подчеркивал важность сохранения близких союзнических связей с герцогом Бургундским. Брату Хэмфри, амбитность и слабость которого он слишком хорошо понимал, Генри отправил личное письмо, в котором заклинал его не жертвовать общим благом ради своих личных интересов. Генри подчеркивал важность того, что герцог Орлеанский должен оставаться в плену, в Англии, и что мир с дофином не должен заключаться без абсолютной гарантии безопасности для Нормандии. Совещания продолжались, пока медики короля не предупредили его, что ему осталось всего несколько часов жизни, и он должен подумать о своей душе. Тогда политиков сменили священники.

Генри умер в ночь на 1 сентября, в 2 часа, прожив почти 35 полных лет. Отчего? Исходя из того, какие бедствия претерпела английская армия под Мо, принято считать, что Генри умер от дезинтерии. Тем не менее, с таким диагнозом трудно согласиться. Во-первых, дезинтерия чрезвычайно заразна, и если бы Генри действительно ею болел, она бы унесла не только его. Во-вторых, умирают от дезинтерии довольно быстро (если умирают), а в данном случае ухудшения-улучшения длились 4 месяца. Недаром современники Генри подозревали, что его просто отравили. Поскольку я не связана обязанностью историка приводить доказательства своим умозаключениям, то я предлагаю версию рака. Рак желудка в агрессивной форме действительно сводит человека в могилу ровнехонько за этот срок, и симптомы очень похожи. Впрочем, мне есть на что сослаться, я лично близко наблюдала один такой случай.

@темы: Henry V

---

Рабочий дыбр

Вчерашняя смена была 14 часов. Утром одна из "звена" ушла на больничный, второй работает короткие смены, до полудня, фельдшерицу я практически не видела. Девочка вообще хорошо увиливает от ухода за больными, просто с деловым видом закрывается в лекарственной комнате. Практически я носилась одна по отделению, на 18 больных. Ну, а в вечер всегда на отделение только двое. К счастью в паре со мной была хорошая фельдшер, которая успевает и лекарства раздать, и капельницы поставить, и поучаствовать в базовом уходе. Трое выписались, пятеро вписались, отделение заполнено под завязку.

К счастью, часть больных автономна. Но им все время что-то надо, так что ланч у меня растянулся часа на полтора. Только сядешь - надо бежать. Обеда и ужина не было. Дома слопала тарелку супа поздним вечером.

Много возилась с одним из автономных больных, там ситуация обострилась до предела. Молодой мужчина, с 1971 года. У него психическое расстройство, двустороннее что-то, не знаю русского термина. Короче, "испорченный телефон": он слышит не совсем то, что ему говорят, и не может нормально выразить то, что у него на душе. Плюс проблемы с памятью. Плюс проблемы моченедержания. Утром он заявил, что уходит домой, что им не занимаются, что одна медсестра так и сказала, что он тут только место занимает. В общем, разруливала ситуацию до часов двух, пробивалась через блок "я несчастный, я никому не нужен". Пробилась. Оставила вечером улыбающегося парня, радостно треплющегося по телефону.

Как странно, что в школе я для себя решила, что реабилитация психических больных и алкоголиков - не мое, что я не подхожу характером для этой работы. На самом деле, я лучше всего нахожу общий язык именно с этой категорией больных. Нет, ничего радикального. Радикальным, надеюсь, занимаются врачи. Или не занимаются. Просто - немного уважения и интереса, и очень, очень много терпения и настойчивости, которая не выглядит настойчивостью. Этим больным глупо долбить относительно того, что каждый - творец своей судьбы, что надо уметь жить через "не могу", уметь брать себя за шкирку. Они все это знают. Просто не могут жить, держа себя за шкирку.

И есть в отделение больной, за которым я ухаживать не люблю. Стыдно, потому что у него тетраплегия, полностью парализован от подбородка и ниже. Бывший пожарный, провалился на выезде через крышу. Вообще, у него три частные медсестры, обслуживающие только его, которым платит за это муниципал - рабочая травма и все такое. Но вышло так, что одна из них, коровища, потащила мужика в кресле в душ непривильно, толкая сзади, а не тяня на себя. А сколько он весит - не берусь утверждать, но сотни полторы килограммов, наверное. Ну мужик и спланировал носом вперед, сломав обе ноги. Теперь он лежит у нас, его хорошо оплачиваемые личные медсестры в отпуске, а мы пытаемся вокруг него вытанцовывать.

Мужик занимает всю комнату. На одной кровати он, на другой - миллион сумок, прибамбасов, техники. Телевизор/ДВД, компьютер, черт и дьявол, куча проводов, куча всего перед ним. Передвинь то сюда, а это туда, нет, на пять миллиметров вправо. Нет, влево. Вынь изо рта табак. Положи в рот табак. Поставь ДВД. Нет, не это, поставь другое. Проверь кровь на воспаление. Поверни мне голову чуть вперед и вбок, бедро вытащи. Не клади одеяло на ноги. Прикрой мне плечи. Нет, я же сказал, что плечи, а не горло, мне дышать же надо! Набери номер по телефону. Набери другой.

Короче, он ведет себя так, словно мы - его личная обслуга. Так, как привык. И да, все выше описанное и больше кто-то должен делать за него, потому что он только головой может крутить. И ему совсем не повезло, потому что он полностью парализован, но боль в парализованном теле чувствует прекрасно.

Почему он меня так бесит? Меня злит его эгоизм? Чувствуешь себя идиоткой, пятнадцать минут выбирая и пробуя фильмы, когда тебе надо бежать в соседнюю палату, где тоже парализованная тетка, которой надо ставить капельницу с едой. Но паралитик должен быть эгоистичным, чтобы его воспринимали личностью, чтобы через его нужды не перешагивали. Или меня выбивает из колеи отсутствие диалога? Он ведь только отдает распоряжения. Как барин нерадивой и весьма бестолковой прислуге. Но, надо признать, ведь и я не рвусь найти с ним общий язык. Тот самый случай, когда хочется отказаться иметь дело именно с конкретным больным, только вот возможности нет. Не знаю, почему. Не понимаю. И это меня беспокоит.

Домой еле вползла, тело болело от шеи до пальцев на ногах. Пришлось принять Трамал, иначе я бы просто не встала сегодня. От усталости закинула таблетку в пасть, совершенно забыв, что ее надо было растворить в воде Сегодня смена с 12:45 до 21. Хорошо, что снова с Яной в паре.

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Генри V и его Англия

Генри вошел в Париж 1декабря 1420 года, во главе процессии, с королем Франции по правую руку и герцогом Бургундии по левую. Улицы были украшены, повсюду – толпы народа, и через равные интервалы - священники и монахи, вынесшие из церквей реликвии. Король Шарль сделал знак королю Генри, что первым целовать реликвии должен король Франции. Так они прошли через весь город. Через два дня с такой же торжественностью Париж встретил двух королев. По вечерам на перекрестках были установлены фонтаны, бившие вином. Парижане получили мир, вино и зрелища.

Король Шарль

Рождество оба двора встретили в Париже. Увы, мало кто пришел к королю Шарлю, кроме служащих и старых друзей, зато двор короля Генри в Лувре праздновал со всей возможной помпезностью. Он не сделал по отношению к больному королю ни одного жеста доброй воли, просто вел себя так, словно был единственным властелином Франции. Он принимал поздравления, награждал, наказывал, делал назначения. Поскольку французы не давали себе труда скрывать свои чувства, Генри знал довольно хорошо, кто из занимающих более или менее важные должности относится к его регенству отрицательно. Все эти люди очень быстро оказались не у дел, а многие и потеряли свободу.

Король Шарль

А потом пришло время вернуться в Англию, где он не был ровно три с половиной года.

Англия, очевидно, процветала. Очевидно – потому что историки не перестают удивляться отсутствию вразумительных хроник за период 1417 – 1420 гг. Словно ничего в стране и не происходило. То есть, кое-что было. Например, был, наконец, схвачен и казнен Олдкастл. Наверняка король был счастлив, что это произошло в его отсутствие. В страну пробовали вторгнуться шотландцы, но их быстро завернули. Французов-пленников отпустили под честное слово во Францию, оставив в Тауэре только герцога Орлеанского, титул и статус которого во Франции были слишком для Генри угрожающими.

Собирались три парламента. О том, что Англия переживала период экономического роста, можно судить, например, по вопросам, обсуждавшимся в палате общин: коммерческие регулирования, безопасность морских путей, улучшение процесса чеканки монеты. Довольно показательно и то, что с 1414 года в стране не было сделано ни одного постановления, касающегося сельского хозяйство, да и постановление 1414 года было просто подтверждением уклада о рабочей силе. Еще в 1417 году было объявлено, что за нелегальную рубку леса, потраву полей и порчу парков виновные понесут наказания.

Страна превратилась из преимущественно аграрной во времена Эдварда Третьего в преимущественно промышленную уже при Генрихе Пятом. Даже торговля шерстью уступила место торговле готовой одеждой, ставшей главным предметом экспорта. В конце первой четверти пятнадцатого века сформировалась отечественная промышленная буржуазия, вытеснившая с внутренних рынков иностранных торговцев и производителей.

Любопытно, что в правление Генри V криминальные сводки по стране не содержат практически никаких записей о нарушениях закона в королевстве, за исключением одного случая в 1419 году, когда кузен старого Олдкастла осадил своего соседа Виттингтона и потребовал с него выкуп. Зато ни одно заседание парламента не проходило без того, чтобы не был поднят вопрос о пиратстве. Испокон веков пиратство в Англии позором не считалось. Напротив, пираты считали себя честными коммерсантами, заседали в городских советах и даже в парламенте. Потому что моряки других стран вели себя точно так же. К пятнадцатому веку европейские государи пришли, тем не менее, к необходимости как-то обеспечить безопасность международной коммерции. Поэтому проблема пиратства стала весьма актуальной и для законодательных властей.

Еще в 1414 году парламентом был принят закон, обязывающий всех капитанов принести перед отплытием клятву не грабить корабли дружественных и союзнических держав. Адмиралы были обязаны надзирать за тем, чтобы коммерческие корабли могли ходить спокойно. Создавались даже флотилии торговых судов, потому что обеспечить безопасность флотилии было легче, чем охранять каждый корабль в отдельности. Для Генри экономическая сторона его политики была настолько важна, что он всегда учитывал интересы Ганзы, бретонцев, фламандцев и даже бургундцев в самые жесткие моменты противостояния: война войной, а коммерция коммерцией. Поэтому война с Францией и агрессивность франко-испанского флота вынудили Англию искать для себя позицию морской сверхдержавы: для островного государства безопасность на море автоматически было делом первоочередной важности.

Помимо шерсти и одежды, Англия экспортировала кожу и кожевенное сырье, рыбу, свинец, олово, уголь. Импортировались дерево и шкуры из Прибалтики (в том числе тис для луков);
соль, вино и железо из Бретони, Гаскони и Испании; воск, масло, фрукты из Португалии. Но самыми желанными в Англии были итальянский флотилии:

«The grete galees of Venees and Florence
Be wel ladene wyth thynges of complacence,
Alle spicerye, and of grocers ware,
Wyth swete wynes, alle manere of chaffare,
Apes and japes and marmosettes taylede,
Trifles, trifles that litelle have availede.

Thus these galeise for this lykynge ware,
And etynge ware, bere hens our best chaffare,
Clothe, wolle, and tynne”

Очевидно, поэту казалось, что какие-то там рыба, одежда и шерсть несравнимы со специями и апельсинами, сладкими винами и предметами роскоши, но на самом-то деле торговый обмен был всегда в пользу Англии. В первой четверти пятнидцатого века Англия была самой богатой европейской страной, учитывая ее размеры, с хорошей циркуляцией денег, чего вообще было довольно трудно достичь, из-за вечного дефицита драгметаллов.

Иностранцев в Англии того времени поражал, тем не менее, не столько достаток, сколько невиданная по тем временам на континенте свобода горожан. Каждый населенный пункт имел свое собственное управление, стремящееся сделать его максимально самодостаточным и независимым. Практически не было деревни, которая не имела бы рыцаря «из своих». Сэр Джон Фортескью, английский юрист, с ужасом писал о состоянии простолюдинов во Франции, «скрюченных и хилых, униженных, неспособных защитить ни себя, ни свою страну». Он пишет: «Blessed be God this land is ruled under a better law; and therefore the people thereof be not in such penury, nor thereby hurt in their persons, but they be wealthy and have all things necessary to the sustenance of nature."

сэр Джон Фортескью

Если сэра Джона можно заподозрить в слепом патриотизме, то бургундец Филипп де Комин не имел причин петь диферамбы Англии, но и он пишет: " In my opinion, of all the countries in Europe where I was ever acquainted, the government is nowhere so well managed, the people nowhere less exposed to violence and oppression than in England.”

путешественник Филипп де Комин

В этом, собственно, и была сила Англии: в единстве нации и чувстве собственного достоинства каждого, от крестьянина до аристократа, чему давали пример короли.

Очень интересно положение буржуазии в средневековой Англии. Английские короли не скупились раздавать своим буржуа дворянские титулы и должности. И если назначение сына купца де ла Поля Лордом Канцлером вызвало в дни правления Эдуарда Второго настоящую бурю (а может, бурю вызвал факт, что он был очень плохим Лордом Канцлером), то в более поздние времена выдвижение простолюдинов явного гнева у аристократов не вызывало. Например, епископ Кентерберийский, протеже Генри, знаменитый Чичель, был сыном йомена. Йоменом был и сэр Томас Кноллс, олдермен и дважды мэр Лондона. Не имел знатных предков и еще один мэр, сэр Уильям Севенок. Знаменитейший Ричард Виттингтон начал подмастерьем, а во времена Генри он уже принимал его и королеву Катерину у себя дома, подарив королю после обеда акции на 60 000 фунтов стерлингов. Виттингтон был мэром Лондона трижды. Кстати, свое состояние он оставил полностью на благотворительные нужды: создание библиотек, приютов, перестройку тюрьмы, и пр. в том же духе.

Виттингтон (с кошкой *!!!*)

Было бы наивным полагать, что война никак не отразилась на Англии. Просто царствование Генри Пятого пришлось на период затишья между двумя бурями. Катастрофические последствия правления Ричарда Второго были залечены еще стараниями Генри Болингброка, так что его наследнику осталось только сделать финальные штрихи. Последствия ориентации промышленности на экспорт и оскуднение сельскохозяйственного сектора, вкупе с 20 000 молодых мужчин, служащих за границей, еще не начали сказываться. Но недостатки людских ресурсов были замечены уже в 1419 году. Тем не менее, последние годы правления Генри Пятого были, пожалуй, самыми счастливыми годами в Англии пятнадцатого столетия.

@темы: Henry V

---

"И полцарства в придачу" II - 18

- Я придумала! – воскликнула Кэт, вгрызаясь в куриную ножку и одновременно что-то рассматривая в дальнем углу таверны. – Мы сейчас немного поедим, а потом пойдем в парную! Видите, там, рядом с дверью в кухню есть вторая дверь, из-под которой немножко просачивается пар? В этой таверне есть парная, благослови Господь хозяина или хозяйку этого заведения! А я не была в настоящей парной… ну, точно с монастырских времен. Согласитесь, что одно дело – мокнуть в бочке с водой, и совсем другое – прогреться до самых мелких косточек. Марго?

- Согласна! – тряхнула кудрями Маргарет, задумчиво глодая куриное крылышко. Честно говоря, она бы согласилась на что угодно, только бы встать из-за стола, где ее соседкой напротив оказалась Биргитта. Глаза женщины были полуопущены, она рассеянно пощипывала тонкими пальцами пирог, но Маргарет все-таки казалось, что Биргитта постоянно за ней наблюдает.

- Увы, - с улыбкой отказалась Годлина. – Боюсь, что мой супруг не поймет, если я отправлюсь в парную без него. Он – славный малый, но немного ревнив. Так что лучше я отправлюсь в резиденцию милорда Вайатта. А завтра мы все придем прямо в церковь.

- В церковь? – непонимающе посмотрела на нее Маргарет.

- Свадьба, Марго. Твоя и Кэт, ты не забыла? – с лукавой усмешкой ответила Годлина. – Свадьба в церкви святой Маргариты.

- В церкви, которая стала странно популярной, - задумчиво пробормотала Маргарет, вспомнив загадочные слова Брайана.

- Почему бы нет? – легкомысленно пожала плечами Кэт. – Покровительство святой Маргарет не помешает новобрачным.

- Вот еще! – неожиданно фыркнула Биргитта. – Много прока от этих святых в таких делах, как же!
- Вы о чем? – непонимающе спросила Маргарет.

- Свадьба, Марго, - терпеливо напомнила ей Кэт. – Когда люди женятся, у них, обычно, со временем появляются дети. А святая Маргарет покровительствует роженицам.

- О, Господи, - испуганно перекрестилась Маргарет. – Ты слишком далеко заглядываешь. Тут разобраться бы с тем, что есть, а ты о детях.

- Сама затеяла эту историю со свадьбами, а теперь крестишься, - упрекнула ее Агата. – Я, кстати, тоже с вами не пойду. Меня мастер Томас пригласил к себе домой, и распаренной туда я идти не собираюсь.

«Спину свою ты показывать всему честному народу не собираешься», - подумала Маргарет, и вежливо спросила у сидящей напротив женщины: - А вы, мистрисс Биргитта?

- Нет, - покачала та головой к большому облегчению девушки. – Хоть и не стоило бы оставлять вас вдвоем, без сопровождения старшей женщины, но это место кажется мне довольно приличным. Авось, ничего неприятного не случится.

- Кэт, - шепнула Маргарет подруге, когда они, расплатившись за ужин и заплатив за вход в парную, направились к заветной двери, - а при чем здесь ревность мужа Годлины?

- А при том, - хихикнула Кэт, кивком головы указывая девушке на компанию солидных мужчин, заходящих в дверь парной.

- Боже правый! – воскликнула Маргарет, застыв на месте, но Кэт уже втолкнула ее в открытую дверь. – Смотри!

Прямо перед девушками возвышалась настоящая великанша, властным взмахом внушительной ручищи отправившая шедших впереди мужчин в одну сторону, а их, после мгновенного, но внимательного осмотра, в другую. Покорно отправившись туда, куда им указали, девушки нашли в клубах пара другую, не менее внушительного вида банщицу, которая кинула им льняные простыни, велела раздеться и сложить одежду на лавку возле ее конторки. Маргарет прихватила сумку с купленными в лавке вдовы Симсон украшениями с собой, положив туда и снятые с шеи крестик, подаренный ей Гарри, брелок Робина и перстень с Черным Принцем, мысленно сетуя на то, что не догадалась как-то его скрыть. На мгновение ей показалось, что с мужской половины за ее действиями кто-то наблюдает, но из-за широкой спины банщицы и густого пара разобрать что-то было трудно. Кэт прихватила с собой кошель с деньгами.

Закутавшись в простыни, девушки нашли свободную лавку и благодарно на нее опустились. В пару мимо них скользили другие купальщицы, на широких и низких столах банщицы массировали желающих, но, в целом, в парной было удивительно спокойно.

- Эх, вина бы, - мечтательно пробормотала Кэт, расслабленно облокотившаяся на деревянную подпорку.
- Далось тебе это вино! – ответила ей Маргарет с досадой. – Ты уж привыкни к мысли, что вино не для тебя, иначе твоему Рэтклиффу придется учить тебя уму-разуму тем же методом, каким лечат пьяниц. Уж очень он тяжело воспринял твой маленький недостаток.

- А как лечат пьяниц? – заинтересовалась Кэт.

- Сначала вливают в них столько вина, сколько они смогут проглотить, а потом продолжают вливать вино, смешанное с солью! – свирепо ответила Маргарет.

- Признайся, что ты это только что придумала, - фыркнула Кэт. – От такого лечения и умереть можно.

- Лечение должно быть неприятным, - наставительно заметила Маргарет, - иначе никто не пытался бы остаться здоровым.

- Злая ты, Марго! А я знаю, как лечить злюк! – и с этими словами Кэт вскочила на лавку, и вылила Маргарет на голову ковш холодной воды. На визг девушки немедленно пришла банщица, и следующие полчаса купальщиц терли, мяли, скоблили и окатывали попеременно то холодной, то горячей водой.
Они уже успели одеться и почти просушить волосы, когда в предбанник, где они сидели, торопливо вбежала трактирная служанка.

- Вон ту леди, которая светлая, ожидает в зале какой-то молодой господин! – выпалила она, возбужденно сверкая глазами. – Красивыыый… Жаль только, что сам попариться отказался.

- Молодой господин? – нахмурилась Кэт. – Кто-то из мальчиков папаши Джузеппе? Или Дик? Но жених у меня хоть и красивый, молодым человеком его, беднягу, не назовешь.

К удивлению Маргарет, молодым человеком оказался Эдвард Стэнли, которого она видела у кардинала.

- Добрый вечер, леди Маргарет, леди Кэтрин, - начал молодой человек с некоторой неловкостью.

- Добрый вечер, сэр Стэнли, - ответила Маргарет. Кэт молча стояла рядом, ожидая, когда их с Эдвардом Стэнли представят друг другу. – Кэт, это твой юный родственник, который находится сейчас под опекой моего бывшего опекуна. Чем обязаны, сэр Эдвард?

- Собственно, у меня дело к кузине Кэтрин. Дело касается владений в Соммерсоме, которые достались ей от епископа. Когда леди Кэтрин так неожиданно исчезла, моя семья сочла своей обязанностью взять поместье под свое управление. Ну, вы понимаете…

- Понимаю, - резковато вмешалась Кэт. – Очень даже хорошо понимаю. Вы прибрали мои земли в надежде, что мне они больше уже не понадобятся. Ну, так вы ошиблись. Дарственная, сделанная еще при жизни моего батюшки, в полном порядке и находится здесь, в Лондоне, у знакомого мне стряпчего. С делами в поместье прекрасно справлялся мой управляющий, Блэксмит.

- Не торопитесь оскорблять меня, кузина, - зло блеснул глазами юноша. – Уж мне-то ваше поместье точно не нужно, своих хватает. Тем более, что пока мне не позволено распоряжаться даже ими. Но после вашего исчезновения, ваше крохотное аббатство просто расформировали, и земли отошли бы к короне, если бы на них не заявила право моя старшая сестра. Ее муж имеет немалое влияние при дворе, так что всё получилось. И вот я узнаю, что вы живы, и в Лондоне, и собираетесь замуж, что неизбежно означает, что свое вы потребуете. Не согласитесь ли вы отправиться со мной в дом моей сестры, чтобы попытаться решить дело? Мы, Стэнли, всегда держимся вместе.

- Возможно, - прищурилась Кэт. – Только давайте-ка уточним сначала степень нашего родства. Моего кузена по линии старшего сына звали, вообще-то, Томас. В честь деда.

- Это мой отец, леди Кэтрин, как вам прекрасно известно. А меня, если вы запамятовали, зовут Эдвард… тетушка, если вам так больше нравится.

- Не сердись, племянник, - рассмеялась Кэт. – Должна же я была немножко подергать тигра за хвост. Хорошо, мы отправимся сейчас к твоей сестре, если моя подруга не возражает против одинокой дороги домой.

- Ничуть, - улыбнулась Маргарет, которая действительно чувствовала себя в темноте в полной безопасности. - Кто может рассмотреть тень, скользящую во мраке ночи?

Стэнли непонимающе на нее посмотрел, но учтиво улыбнулся и предложил руку Кэт. Оставшись одна, Маргарет заказала себе эль, прицепила увесистую сумку с украшениями к поясу, и стала рассеянно рассматривать посетителей таверны. На нее уже стали поглядывать – к одиноким женщинам в кабаке, да еще в поздний час, отношение у окружающих было однозначным.

Поторопившись допить эль, девушка решительно встала и направилась к выходу, как вдруг кто-то сзади ухватил ее за руку. Взбешенная, она повернулась, уже готовясь дать отповедь, но это была всего лишь старая цыганка. Молча стряхнув цепкую руку, Маргарет продолжила свой путь к двери, но цыганка не отставала.

- Добрая леди, добрая леди, не убегай от старой Мариты, Марита расскажет тебе то, что скрыто в будущем. Всего лишь за медяшку, леди. За маленькую, жалкую медяшку…

- Ну что ты можешь рассмотреть в такой темноте, старуха, - рассмеялась Маргарет, кивая головой на тусклые свечи. – Получи свою медяшку, и оставь меня в покое. Я не верю в предсказания.

- Старая Марита видит, старой Марите не нужен свет, чтобы видеть, - пробормотала цыганка, ловко спрятала монету в ворохе юбок, и снова схватила Маргарет за руку. – Ждет тебя дома твой король…

Цыганка внезапно осеклась и отпустила руку девушки. Потом, в недоумении, снова коснулась руки Маргарет, и внезапно упала на колени. – Три короля вокруг тебя, девушка, три короны. Выбирай, какую хочешь. Прости меня, глупую, не гневайся.

И цыганка вдруг стала целовать руки Маргарет, сбивчиво шепча что-то о прощении. Вырвавшись, девушка почти выбежала из таверны. Шепча проклятия и вытирая руку об юбку, она свернула по направлению к мосту, но кто-то шагнул ей навстречу, преграждая дорогу. – Кровь Христова, - выругалась она, узнав Крэддока.

- Давай-ка мне, девонька, ту луковицу, которая у тебя в кошеле, и тогда, может быть, целой уйдешь. Или почти целой, - мерзко хихикнул старый негодяй, протягивая к ней руки. – Можешь вместе с кошелем дать, к чему тебе такие тяжести таскать.

Маргарет уже примеривалась, как половчее отскочить в сторону от старого душегуба, чтобы исчезнуть для его глаз, но именно с облюбованной ею темной стороны улицы в направлении Крэддока пронеслось что-то вроде потока воздуха. Все дальнейшее заняло всего лишь мгновение. Стоящий перед ней обтрепанный, но ражий мужчина вдруг словно потерял всю плоть. Скелет, обтянутый рассыпающейся в пыль кожей, покачался на месте, и рухнул грудой костей к ногам девушки. Пытаясь сдержать крик испуга, она зажала себе рот ладонью, обнажив своим жестом браслет в виде дракона. Сверкнули рубиновые глаза украшения, и на месте груды костей осталась кучка пепла, который начал размывать внезапно начавшийся дождь.
Чертыхаясь, Маргарет отскочила под нависающий над улицей выступ дома, и повернулась к неподвижно стоящей рядом с ней Биргитте.

- Спасибо, леди матушка, - с чувством, далеким от благодарности сказала она. – Без вас я бы никогда с этим происшествием не разобралась. Вы всегда применяете столь… окончательные способы решения проблем?

- Не спеши благодарить, дочь, - высокомерно ответила Биргитта. – Что касается своего вопроса, то способ я выбираю по настроению, скажем так.

- Если у вас такое сухое настроение, то высушите, пожалуйста, этот дождь, - огрызнулась Маргарет. – Мне хочется, чтобы мой жених хоть раз увидел меня до свадьбы в нормальном виде.

- Пожалуйста, - пожала плечами Биргитта. – И, пожалуй, мне пора. Скучно тут у вас.

И ее силуэт стал быстро принимать туманные очертания. – Кстати, я не давала тебе разрешения вступить в брак, - донеслось до Маргарет из тумана.

@темы: "побасенки"

---

Генри V добивается своего

Осень 1419 года Генри провел в интенсивных переговорах с Филиппом, новым герцогом Бургундским, королевой Изабо, и королевским правительством в Париже. В принципе было договорено, что Генри женится на Катерине, оставит все королевские привилегии королеве с ее мужем, но будет назначен регентом королю Франции при его жизни, и его наследником. С Филиппом Бургундским было отдельно оговорено, что силы англичан и бургундцев смогут свободно передвигаться по территориям друг друга, что Филипп и Генри будут братьями навсегда, и что с особой энергией обы будут разыскивать и стараться наказать виновных в смерти старого герцога, не отпуская никого из свиты дофина под залог без ведома друг друга.



Договор между бургундцами и англичанами был ратифицирован 4 января 1420 года, но уже в декабре они начали совместные военные действия против дофина. С тех пор практически ежедневно дофиновы города и замки начали сдаваться объединенным англо-бургундским силам, причем даже с некоторой помощью французов в Париже и Труа. В апреле войска подошли к Труа, и Варвик снова был принят королем и королевой. Состояние короля Варвика потрясло. «Несчастный Король готов согласиться с чем угодно, хоть во вред себе, хоть на пользу», - рапортует он Генри. Было понятно, что переговоры вести надо с королевой Изабо, которая прекрасно понимала, что ей на пользу.



Кинсфорд пишет, что королева была зла на сына, и что она всегда любила Катерину больше, чем Шарля. Увы, он единственный, кто пишет о любви между королевой и хоть кем-то из ее детей. Катерина просто на тот момент имела большую ценность, являясь гарантией комфорта для самой Изабо, тогда как ее сын своими выходками жизнь ей осложнял. Я не буду здесь спекулировать по поводу морали королевы. То, что я вкратце видела, характеризует ее, как даму без морали и нравственности, но так ли это – пока сказать не могу. Во всяком случае, Шарля до конца его дней преследовали сплетни, что он не является сыном короля. О Катерине такого, кажется, не говорили, да и привязана она была к своему безумному отцу.



Варвик предварительно договорился, что Генри будет коронован Регентом, и примет обычную для регента клятву во время коронации, и что при жизни короля он будет во Франции носить титул «Генри, король Англии и регент Франции».

Данные прожекты вызвали недовольство, как ни странно, по обе стороны Ла Манша. Французы считали, что отстранение дееспособного, живого и молодого наследника престола ради чужеземного короля, причем короля враждебной страны, было делом просто позорным. Англичане не понимали, почему Генри, собственно, согласился на титул какого-то регента, если мог стать королем. Сам же Генри, судя по всему, понимал чувства французов гораздо лучше, чем его земляки в Англии. Он знал, что даже приближенные герцога Бургундского с трудом проглотили новость, не говоря о тех, кто с англичанами в союзе не был.

8 мая 1420 года Генри, в сопровождении герцогов Кларенса и Бедфорда, графов Варвика и Хантингтона, и эскорта из 15 сотен парадно одетых воинов, прошел через Сен-Дени и вступил в Париж. Люди глазели на великолепное зрелище, и депутация горожан преподнесла королю вино. Из Парижа он отправился в Прованс, откуда 15 мая известил короля Франции о своем прибытии. Через шесть дней его уже встречал в Труа герцог Бургундский.



21 мая знаменитый Договор в Труа был заключен в соборе св. Петра. Генри сопровождали оба брата, 40 рыцарей, ноблей и сквайров, и герцогиня Кларенс со своими придворными дамами. Короля Франции представляли королева и герцог Филипп, а также принцесса Катерина со своими придворными. Генри и Катерина встретились посреди церкви, и вместе подошли к алтарю. Статьи договора были зачитаны вслух, договор запечатан, и стороны принесли клятву его выполнять: Генри – за себя, а королева Изабо и герцог Филипп – за короля Шарля. Затем Генри и Катерина были объявлены официально помолвленными. В конце церемонии герцог Бургундский публично поклялся подчиняться Генри, как регенту Франции, пока король жив, и как своему сеньору, после того, как король умрет. К вечеру договор на английском и французском языках был оглашен публично.

Надо сказать, что этот договор несколько отличался от того, который был предварительно обсуждаем в апреле. Например, там появилась часть о том, что

«From the time that we or any of our heirs come to the
same, both realms shall be governed not severally, but
under one and the same person ; keeping none the less,
in all manner other things, to either of the same realms
their Rights, or Customs, Usages and Laws. Also that
henceforward perpetually shall be still, rest, and shall
cease all manner of Dissensions, Hates, Rancours, Enmities
and Wars ; and there shall be for ever more and
shall follow Peace, Tranquillity, Good Accord and Common
Affection, and Stable Friendship and Stedfast
between the same Realms.”

Стороны также поклялись не заключать никаких договоров с «Шарлем, именующим себя Дофином». 30 мая договор был объявлен в Париже, а 12 июня – в Лондоне.



Между тем, свадьба Катерины с Генри состоялась 2 июня 1420 года, на Троицу, в соборе St. John's. Хотелось бы сказать, что это было праздничное событие, но это была, скорее, просто официльная церемония, в связи с которой Генри сделал церкви щедрые подношения. Не более. Когда молодые нобли намекнули своему королю, что неплохо было бы организовать по поводу свадьбы турнир, он сухо ответил, что следующим утром они все отбывают под осажденный Санс, где они смогут продемонстрировать свою удаль с пользой.



И они туда отправились! С дамами Бургундского двора и английского двора, леди и аристократками, и двумя королевами: Изабо и Катериной. Горожане Санса не видели смысла биться за Арманьяка, к которому не испытывали ни малейшей симпатии, и запросили условия сдачи. Сэр Джон Корнуэлл отправился в город договариваться, но случился небольшой анекдот: представитель горожан, который его встретил, оказался мужичонкой с растрепанной бородой, и Корнуэл заявил, что не начнет переговоры, пока другой не приведет себя в порядок: " for such was not the manner and custom of England." 11 июня Генри вступил в Санс, заметив при этом архиепископу: «You have given me a wife, now
I restore you your own - your Church."



Кстати, французский король, очевидно, тоже был с ними в Сансе, потому что известно, что, когда Генри и герцог двинулись дальше, обе королевы и Шарль VI остались в Брее. Следующим городом на его пути был Монтрей, в котором был убит старый герцог Бургундский, и который удерживался сильным гарнизоном французов и шотландцев. Положение их было безнадежным, но комендант крепости, сэр де Гутри, отказался сдаться. Здесь Генри повел себя довольно необычно для своей нормальной политики терпения и примирения: он просто повесил перед воротами 16 дворян, которые попали в плен к англичанам несколькими днями раньше. 1 июля гарнизон сдался.

Оплотом дофина был город Мелён, гарнизон которого не только успешно противостоял попыткам штурма, но и угрожал Парижу. Состоял гарнизон из наемников, по большей части шотландцев. Генри привезли из Англии короля Джеймса, чтобы тот как-то повлиял на соотечественников, но те не признали его авторитета над собой. В целом англичане собрали под Мелён 20 000 человек, в том числе людей нового союзника Генри, брата королевы Изабо, Луи The Red Duke of Bavaria.

Это было довольно любопытное время. Королевы и король Франции находились в прекрасно укрепленном лагере англичан, и перед их штаб-квартирой каждый день утром и вечером по часу проходил концерт. Гарнизон, тем не менее, сдаваться не спешил, потому что никакого пиетета к присутствующим коронованным особам не испытывал. Дофин же, которому город был верен, слонялся неподалеку, не решаясь ни прорваться в крепость, ни просто напасть на англичан. Герцог Баварии по прибытии немедленно полез на штурм, вопреки мнению Генри, но был отбит с большими потерями. «Это была благородная попытка», - успокоил король новоприобретенного родственника. «Это было чистое безумие», - ворчали за спиной баварца прочие англичане, недовольные его самодеятельностью. Настоящая битва за Мелён проходила под землёй, в подкопах, где однажды сразились сам Генри и комендант крепости, Барбазан, даже не зная, с кем сражаются. Это сражение позже подарит Барбазану жизнь.



Дофин утешался в Бурге, а в крепости начался голод. В ноябре она была сдана, с обычными условиями. Были задержаны только те, кто принимал участие в заговоре против старого герцога Бургундского, шотландцы, и около 20 дезиртиров из английской армии. Все они были практически немедленно казнены. Потерял бы голову и Барбазан, который присутствовал при убийстве герцога, хотя утверждал, что участия в нем не принимал и даже о самом заговоре не знал. Его спасло лишь заступничество Генри. А вообще после свадьбы характер английского короля очень изменился. Может быть, что он устал и огрубел от войны. Может быть, он стал отвечать жестокостью на жестокость, потому что французы изначально с английскими пленниками не церемонились. А может, став Регентом Франции, просто начал вести себя соответственно французским стандартам. Или ему, добившемуся того, о чем его поколения его предков только нахально фантазировали, расхотелось мармеладничать, быть рассудительным и толерантным. Во время осады Мелёна ему исполнилось 34 года.

@темы: Henry V

---

"Henry V"

Ну что тут скажешь? Только показать можно

Меня даже не удивил сильно негроидный персонаж, затесавшийся в высшую английскую знать пятнадцатого столетия, который иногда, по ходу, говорил реплики то Вестморленда, то Глостера, то Йорка. Умер он Эдвардом Йорком, упокой Боже его трансформерскую душу.

Он выглядел среди прочей аристократии не более потерянным, чем вся аристократия, с королем во главе, выглядела во Франции. Да, в такой ситуации очень уместно прозвучали слова о чуде. Ибо такая инвалидная команда, которую нам показали, сама по себе никакую битву выиграть не смогла бы. Кстати, из французских бахвальств авторы фильма тоже много чего выкинули, хотя в пьесе этот обмен репликами среди французов довольно живенький. Правда, выглядят французы при этом, в свете грядущего, полными надутыми спесью кретинами.

В роли короля вполне убедительный принц выглядел жалко. Но что он, холера, мог сделать, если Шекспир-нашефсе заставил его то произносить длиннейшие монологи (часть авторы фильма даже выкинули, в пьесе их больше), возведя глаза к небесам, то падать на колени и молиться в самые неподходящие моменты?

Короче, пьеса провальная, и шедеврального фильма из нее даже чудом не выкроишь. Как ни странно, самая дикая ее сцена, диалог Генри с «Кэт», имеет хотя бы объяснение.

Дикая она потому, что настоящий, реальный король, разумеется, говорил на французском и на латыни (которая вообще была международным языком дипломатии), и речь в духе «я старый солдат, и я не знаю слов любви» держать просто не мог. Все-таки, не на конюшне воспитывался. «Не смастерить ли нам между днем святого Дионисия и днем святого Георга мальчишку, полуфранцуза-полуангличанина, который отправится в Константинополь и схватит турецкого султана за бороду?» О да, именно так короли и объяснялись с принцессами

А объяснение ее в нескольких забавных логический пассажах, типа «Нет, Кэт, полюбить врага Франции тебе невозможно. Но, полюбив меня, ты полюбишь друга Франции. Ведь я так люблю Францию, что не хочу расстаться ни с одной ее деревушкой. Я хочу иметь ее целиком. И вот, Кэт, если Франция будет моя, а я - твой, то Франция будет твоя, а ты – моя». Очень елизаветинский пассаж.

Вообще, я теперь понимаю, почему вокруг продукции Шекспира продолжают бушевать страсти. Да, очень трудно поверить, что «Гамлета» и «Генри V» написал один и тот же человек.

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Генри V смотрит на Париж

Переговоры с дофином действительно были намечены. Предложение встретиться 26 марта 1419 года было сделано буквально на следующий день после сдачи Руана. Но Генри вел переговоры со всеми и повсюду. По сути, ему было безразлично, договариваться ли с герцогом Бургундским, или с дофином, или просто продолжать войну.



Шли активные переговоры о том, чтобы женить Хэмфри на дочери Шарля III Наваррского (это могла быть или незамужняя Мари, или вдовеющая Бланш, или даже Изабелла, которая выходила как раз в 1419 году замуж в дом Арманьяк). Относительно Джона Бедфорда планы были или женить его на какой-то немецкой принцессе, или (совсем уж экзотика) рассматривался вариант «the adoption of Bedford by Queen Joanna of Naples” (дело в том, что она как раз освободилась от своего французского мужа в 1418 и была свободна, готовясь к коронации в возрасте 41, так что замуж за Бедфорда она бы, возможно, и вышла, даже с радостью, но усыновить???). Впрочем, все эти и другие переговоры скорее были просто методом прощупать дипломатически симпатии тех, кто был каким-то образом связан с французским королевским домом.



Король даже не слишком удивился тому, что на рандеву дофин не явился. Разумеется, этот факт мощно использовался в международной проанглийской пропаганде, но о чем король с дофином, собственно, могли договориться? На самом деле, переговоры шли с герцогом Бургундским, с кем было сделано мирное соглашение повсюду, за исключением Нормандии, где англичане продолжали осаду Иври и Гисорса. А к дофину в Прованс отправили Варвика, который должен был встретить наследника французского престола в середине мая. Правда, по пути в Прованс Варвик не удержался от того, чтобы повоевать с дю Шателем, который его внезапно атаковал – что, надо сказать, было актом довольно предательским, потому что Варвик на тот момент находился в полномочиях посла.



Генри не доверял бургундцам, но они были, все-таки, предпочтительнее дофина. Каким бы интриганом герцог ни был, он был, в первую очередь, человеком государственного ума. К 1419 году он понял, что сеть сплетенных им же самим интриг вот-вот опутает его самого, и в этой ситуации даже клеймо англомана было менее опасным, чем борьба фракций внутри французского двора. Дофин же, с беззаботностью юности, действовал заодно с искателями приключений, которые его окружали, и ожидать от него разумных поступков, как от государственного лидера, не приходилось.

Наконец, время и место конференции было назначено: 30 мая, Ла Прю дю Шат. Место было выбрано так, чтобы все стороны чувствовали себя в безопасности, но французы, наученные горьким опытом собственных мирных переговоров, превратили свою ставку в настоящую крепость. На переговоры явились с французской стороны король, королева, герцог Бургундский... и принцесса Катерина. Лично.



Первый день прошел в обменах церемониальными любезностями. Настоящие переговоры начались на второй. Генри подтвердил свои претензии на руку принцессы, и потребовал в качестве приданного за невестой выполнение всех условий Бретонского договора и Нормандию в придачу. Французы потребовали, чтобы, во-первых, Генри отказался от титула короля Франции. Генри согласился с оговоркой, что сохранит этот титул на тех территориях Франции, которые находятся и перейдут в его владение. Вторым требованием было отказаться от всех притязаний на Анжу, Турин, Майн, Фландрию и Бретонь. Это Генри сделать отказался. Третьим требованием было дать слово короля, что ни он сам, ни те, кто займет трон Англии после него, не будут претендовать на корону Франции. Генри ответил, что, договариваясь о встрече с дофином, он был готов на это согласиться, если другая сторона даст то же обещание. По сути, он ответил отказом, и позже уточнил, что считает данный пункт ограничением своей личной свободы. Последним пунктом французы потребовали, чтобы Генри подтвердил мирный договор тремя своими владениями в Англии в виде залога. От этого король отказался, посчитав оскорбительными все сомнения в своей искренности. Затем стороны немного поторговались о размере приданного принцессы.

В целом, конференция прошла неплохо. На одной из встреч Генри даже оставил свой вооруженный эскорт за пределами палатки для переговоров, и был устроен пир для сопровождений обеих стран. Гром грянул 30 июня, в день завершения. Выяснилось, что герцог Бургундский успел за это время тихонько договориться с дофином. Что сводило к нулю все результаты конференции. Генри вызвал герцога для приватных переговоров. Если переговорами можно назвать финальную фразу Генри, которая была произнесена достаточно громко для того, чтобы ее услышали многие: ”Fair cousin, we would have you to wit, that we will have your King’s daughter and all we have demanded, or else we will drive him and you out of his kingdom!”

Переговоры с дофином у бургундца тоже не складывались. «Разговаривать с герцогом – все равно, что беседовать с глухим ослом!», - жаловался представитель дофина. Тем не менее, что-то вроде договора заключить удалось. Во всяком случае, обе стороны пообещали не предпринимать ничего в ущерб друг другу, и не договариваться за спиной друг друга с англичанами. Поскольку формально французы не явились на дальнейшие переговоры, Генри возложил всю ответственность за несостоявшийся мир именно на них.

О том, что случилось за кулисами, можно понять из письма королевы Изабо к Генри, которое она написала 2 месяца спустя. Дело было в том, что дофин пригрозил родителям и герцогу Бургундскому, что если они договорятся с Генри, то во Франции не останется города, где они смогут чувствовать себя в безопасности, и ни одного француза, который не станет их врагом.

Генри, до последней точки выдерживая условия перемирия, использовал перерыв в военных действиях с толком. Его рыцари часто бывали в соседнем Понтуазе, находящемся, кстати, всего в 30 км от Парижа. Они составили прекрасное описание системы обороны города и его гарнизона. Король решил нанести удар так, чтобы он стал полным шоком для противника. Перемирие закончилось 29 июля, и уже на следующее утро авангард под командованием гасконца Гастона де Фоя тайно подобрался к городу с таким расчетом, чтобы дождаться смены караула. В подходящий момент лазутчики, никем не замеченные, забрались на стены, проникли в крепость и открыли ворота, через которые отряд де Фоя массой ворвался в город с криками: «St. George! St. George! The town is taken!”. Ошалевшие солдаты гарнизона и капитан крепости не могли организовать какое-то единое сопротивление, но отдельные группы сражались отчаянно. К отряду де Фоя, который, ради пущей секретности продвижения, был пешим, к этому моменту должны были присоединиться конники Хантингтона, но они слегка заблудились в темноте, и ворвались в город действительно в самый драматический, переломный момент, когда было неясно, на чьей стороне перевес.



Комендант закричал «Tout est perdu: sauve qui peut!”, что, очевидно, означало «спасайся, кто может», потому что горожане и солдаты, прихватывая что можно по пути, бросились прочь из города через противоположные ворота, прямиком по дороге на Париж. Первые вестники достигли Сен-Дени довольно скоро, и двор спешно бежал прочь из Парижа, даже не пообедав. Париж был в шоке и страхе, ожидая, что под его стенами вот-вот появятся страшные английские пушки, но армия Генри осталась в Понтуазе, который, как писал Генри домой, оказался самым полезным приобретением этой войны. Добыча была огромной, одних припасов было столько, что гарнизон мог свободно выдержать двухлетнюю осаду!

Собственно, англичанам и не нужно было появляться под Парижем. Паника там возникла и без них. Кто-то говорил, что это герцог Бургундский сдал Понтуаз, кто-то обвинял коменданта, что тот слишком был занят, спасая золото, награбленное во время репрессий Арманьяков, и ничего не сделал для защиты крепости. В Париж начали стягиваться также перепуганные жители окрестных городов и деревень, что еще больше увеличило хаос. Комендант Парижа попытался как-то реорганизовать защиту, но слишком понадеялся на наемников, которые никоим образом не воспрепятствовали появлению войска герцога Кларенса под самыми стенами Парижа. Почему? «Наше дело – защищать город», - сказали они. Париж стал ожидать штурма. Но Генри, оставив добрых парижан и французский двор мариноваться в страхах, сплетнях и подозрениях, удалился совсем в другом направлении, отправившись на осаду города Vauconvilliers.

Французский двор укрылся в Труа, и теперь дофину было самое время к нему примкнуть, хотя его ближайшие советники, особенно дю Шатель, очень этого не хотели. Предполагая, что их основным противником является герцог Бургундский, они организовали заговор, явившись с письмом от дофина, в котором в самых теплых словах выражалась надежда встретиться с герцогом и договориться. Хитрый лис заподозрил ловушку, но в представительстве дофина был епископ Валенский, ничего о заговоре не знавший, который подтвердил, что перед лицом общей угрозы все должны объединиться. Герцог Бургундский выехал из Труа, но так натренировано на предательство было его чутье, что он остановился в Брее, и отказался двигаться с места. И все-таки его заманили! Джон Бесстрашный, герцог Бургундский, интриган, лжец и убийца, встретил свою смерть в присутствии дофина в Монтрее. Дофин, судя по всему, так же ничего о заговоре не знал, как и бургундец.



Это убийство было настолько безрассудным, что плохая репутация герцога Бургундского была забыта, и он в один день превратился из подозрительного интригана в мученика за дело мира во Франции. Париж, двор в Труа и новый герцог Бургундии Филипп в Генте трогательно объединились в желании реванша и союза с англичанами. А Генри, прекрасно понимая, какой подарок преподнесла ему Фортуна, деловито занимал себя в осадах важных крепостей и хозяйственных делах, никак не пытаясь надавить на королевский двор в Труа.

Англичане под командой самого Генри взяли Meulan, и под командой Глочестера Сен-Жермен, Пуасси, и Монтжой. В конце ноября пришло известие о падение Шате Жильяр.

Генри провел зиму в Руане, посвятив время переговорам со своими советниками в Англии, с Филиппом Бургундским, и организовывая жизнь территорий, который он захватил. Герцог Бедфорд, прекрасный администратор, передал в 1420 г регенство в Англии брату Хэмфри, герцогу Глочестерскому, и присоединился к Генри в Руане. В Нормандии политика терпимости начала, наконец, приносить свои плоды. Снова оживилась коммерция, бретонцы и фламандцы появились в нормандских портах, куда, кстати, был дозволен свободный доступ и парижским купцам. Нормандцам была снова дана возможность принести клятву королю Генри, и вернуть этим себе владения, которые им принадлежали на август 1417 года. Записи говорят, что практически каждый день большое количество торговцев, военных, чиновников возвращались к нормальной жизни. Прогресс был настолько очевиден, что стало возможным ввести в Нормандии нормальные рутинные налоги.

Не так уж плохо дела обстояли и у дофина. После почти десятидневного молчания, вызванного, по-видимому, шоком от убийства герцога Бургундского и резонанса, который оно вызвало среди здравомыслящих приближенных Шарля, машина пропаганды начала действовать. Администрация дофина разослала во все крупные города письма, где утверждалось, что герцог вовсе не был убит в ловушке, но погиб, глупо напав на дофина. На севере Франции версия успеха не имела, зато юг принял ее на ура. В январе 1420 года Шарль вступил в Лион, был принят в Дофине, и осел в Тулузе. При помощи графа де Фоя (кстати, брата Гастона де Фоя, сражавшегося за англичан) дофина принял Лангедок. Практически весь юг Франции признал администрацию Шарля.

Не стоит думать, что дофин со своими советниками не искали понимания за границей. Собственно, их планы были довольно простыми. Например, заключив союз с королем Кастилии и регентом Шотландии, они намеревались привезти во Францию шотландцев на кастильских кораблях, чтобы те воевали здесь против англичан. Генри просмотрел этот маневр, и в октябре 1419 года шесть тысяч шотландцев высадились в Ла Рошели, а тремя месяцами позже соединенный франко-кастильский флот одолел англичан в морском сражении. Тем не менее, эти успехи были сведены на нет очередным приступом глупости у администрации дофина. Герцог Бретонский решительно придерживался нейтралитета. Поэтому все тот же дю Шатель решил земенить его на более сговорчивого герцога, и подговорил графа Пентэвре похитить Джона Бретонского и узурпировать его место. Это был просчет. Жена Джона, Жанна (кстати, сестра дофина) осадила замок, куда украли ее мужа, и отбила своё у врага. Разумеется, после этого бретонцы всех рангов уже перестали быть нетрайльны, и ополчились против дофина. Генри, кстати, вовремя выразил «глубокую симпатию» герцогине и даже отпустил брата герцога, Артура де Ришмона, наделив владениями в Нормандии.



Пришло время решительных переговоров между Генри и французским королевским двором в Труа.

@темы: Henry V

---

Генри Пятый покоряет Нормандию

1 августа 1417 года Генри V отправился во второй французский поход. И снова сюрприз: высадился он не у Арфлёра, который мог бы служить базой, а в маленьком, ничем не замечательном местечке Туке. Гарнизон там был никакой, и после того, как англичане постояли под стенками замка неделю, произошла торжественная сдача.



Теперь нужно было решить, куда двигаться дальше. На совете обсуждили возможность осады Анфлёра, но было решено, что проблемы и затраты на штурм этой неплохо укрепленной крепости превысят пользу от ее завоевания. Ведь надвигалась зима, и провести ее было желательно со всем возможным комфортом. Поэтому было решено идти на Кан. 13 августа Генри с войском неторопливо двинулся к Кану, выбирая максимально удобный маршрут для войска, заодно отрезая добычу от коммуникаций и очищая окрестности от врага.



Французы совершенно просмотрели маневр с герцогом Кларенсом, которого Генри послал с обозом и легким сопровождением короткой дорогой, вдоль побережья. Французы были в полном шоке, увидев англичан под стенами аббатства св. Стефана. А аббатство это было старинное, основанное еще самим Вильгельмом Завоевателем, имело оно крепкие стены и господствующее над местностью положение. Англичанам пришлось бы нелегко, если бы французы не решили в панике разрушить аббатство, чтобы лишить врага опорного пункта. Один из монахов решил аббатство спасти, и передал англичанам, где в стене имелось слабое место, через которое они могли бы легко попасть во внутренний двор.



Монаха можно легко понять, ведь в этом аббатстве был похоронен сам Вильгельм, и построено аббатство было, как плата за разрешение на брак Вильгельма с Матильдой (через несколько веков кальвинисты разобьют гробницу короля и расбросают его кости).

Аббатство было взято 17 августа, и Генри, который прибыл в Кан на следующий день, устроил там свою штаб-квартиру, из окон которой мог, по сути, наблюдать за городской жизнью. 4 сентября город пал, а Генри хладнокровно позволил своей армии делать с ним все, что заблагорассудится, только с некоторыми ограничениями: церкви нельзя было жечь, а священников и монахов нельзы было убивать. От женщин тоже было велено держаться подальше.

Замок, тем не менее, держался, и с гарнизоном замка договорились, что если они не получат помощи в течение 10 дней, то замок будет сдан. Пока французы (снова бесплодно) ждали подкрепление, Генри послал брата Хэмфри в Байё, договариваться с этим узловым городом и окружающими его городами и деревнями о сдаче. Всего 14 населенных пунктов обещали сложить оружие, если гарнизон Кан сдастся, не получив подкрепления. Так и вышло. К 20 сентября Генри получил, таким образом, изрядную территорию Нормандии.



Генри остался в Кане ненадолго, чтобы проследить за сдачей крепости, и решить некоторые административные вопросы, касающиеся управления покоренных территорий. Сдачу гарнизона крепости провели с подобающими военными почестями, солдатам было под страхом смерной казни запрещено касаться имущества и женщин сдавшихся. Можно было бы прослезиться над такой церемонной куртуазностью, если бы не то, что английская армия совсем недавно вдоволь отыгралась на горожанах Кана.



Впрочем, Генри был умным администраторам. Он снова позволил всем желающим горожанам покинуть Кан вместе с гарнизоном, гарантировав неприкосновенность как им самим, так и их имуществу. Остались те, кто принес присягу новому королю. Над территорией была установлена военная администрация, которая равно подавляла бунты, если и когда они вспыхивали, и препятствовала собственным солдатам заняться грабежом. Что, естественно, сразу привлекло на сторону Генри симпатии местного крестьянства, которое к подобной заботе не привыкло. Но, конечно, англичан боялись. Например, когда те подошли к Лизьё, они нашли городок, полностью покинутый жителями. Гарнизон Арзентана сдался, даже не пытаясь сопротивляться. Та же история повторилась в Сизе.

Одновременно левое крыло армии под командованием сэра Джона Типтофта, действуя восточнее, присоединило к завоеванному еще пять городов.



Некоторое сопротивление попытался оказать хорошо укрепленный Алансон, но гарнизон, увидев, как легко англичане справились в пригородах, начал обычные переговоры о сдаче, при условии, если не подойдет помощь. Помощь и в этот раз не подошла, и Генри вступил в Алансон 24 октября 1417 года. Там он остался на целый месяц. За это время его армия подчистила окружающие территории и доставила снаряжение под самые стены Ле-Мана.

Такой блицкриг англичан выглядит чудом, и пропаганда короля объясняла его тем, что Генри, по сути, не завоевывал чужое, а возвращал свое, законное, то есть пользовался благоволением высших сил, которые, как известно, любят справедливость. Но на практике дело могло иметь и более прозаическое объяснение: причиной тому, что Париж не интересовался Нормандией, была внутриполитическая ситуация.

После смерти дофина Жана, у старого короля остался только один сын, Шарль, который был еще подростком. В феврале 1417 года ему только исполнилось 14 лет, то есть в возраст молодого человека он как бы вошел, но был еще полностью зависим от Арманьяка. Здесь у меня небольшая непонятка. Кингсфорд пишет, что дофин Шарль ”was a mere boy, but already married to Marie of Anjou”, а в Вике я читаю, что женился он только в 1422 году, когда был вынужден искать убежища у Иоланды Арагонской.



Как бы не обстояло дело с дофином, ситуация в Париже к 1417 году сложилась такая: Арманьяк решает отделаться от королевы, Изабо Баварской, и отсылает ее в Труа, где заключает в тюрьму. Опять же, Кингсфорд не объясняет, как такое в принципе было возможно, но ведь он пишет о делах англичан, а не французов. Очевидно, французские историки все эти повороты хорошо осветили в своих работах.

Старый интриган герцог Бургундский, после смерти дофина Жана оказавшийся как бы не у дел, быстро возглавляет оппозицию. В тот самый момент, когда Генри маршировал к Кану, герцог Бургундский осаждал своих врагов в Париже. В ноябре бургундец предпринял неожиданый налет на Труа, и освободил королеву, которая немедленно провозгласила себя регентом своего безумного мужа (на что имела право), став, таким образом, соперницей собственному сыну. Более того, еще весной начавшийся по инициативе герцога Бургундского мятеж в Нормандии благополучно продолжался, невзирая на вторжение англичан. В тот момент, когда англичане брали один французский город за другим, бургундцы под командованием Алана Бланшарда изгоняли сторонников Арманьяка из Руана.



Каждый форанцузский нобль и властитель оказался в такой ситуации как бы сам по себе, и поэтому неудивительно, что часть властителей предпочла просто договориться с Генри. В ноябре договор был заключен с герцогом Бретонским, и даже Иоланда Сицилийская поторопилась подтвердить через него у Генри права на замли на Майне и в Анжу для своего сына. Собственно, в конце ноября представители правительства дофина встретились с представителями Генри у Туке, но эта встреча не могла привести ни к какому договору: англичане прекрасно знали, что они, даже не начав всерьез воевать, практически покорили всю Нижнюю Нормандию, а у французов даже не было какого-то единого списка требований.



Довольно интересной оказалась декабрьская осада Фалеза, хорошо укрепленного города. Зимние осады могли показаться хуже летних, но на практике Генри доказал, что и у зимних осад есть свои преимущества, если все сделать правильно. Осаждающие были снабжены шерстяной одеждой, для них были построены укрытия, для предупреждения вылазок из крепости осаждающие окружили себя крепким палисадом, да еще и устроили посреди своего лагеря... рынок для крестьян, которые при нормальных обстоятельствах привозили бы свои продукты в Фалез. Помимо прочего, такой ход обеспечил англичанам не только постоянный приток свежего продовольствия, по и расположение окрестных крестьян.

Жители Фалеза полюбовались на открывающуюся картину с месяц, и решили сдаться, пока не начались военные действия, от которых они ничего не выиграют, но многое проиграют. 2 января англичанам открыли ворота. Картину общей радости испортил комендант крепости, сэр Оливье де Миньяк, отказавшийся сдать крепость, которую он считал неприступной.



Крепость действительно впечатляла, но впечатляло и бессмысленное упрямство сэра Оливера, которое могло объясняться родством с героическим Дюгескленом, но времена изменились. В конце концов, через две недели крепость сдали, и гарнизон оттуда выпустили, хотя и без военных почестей, но вот самому коменданту пришлось задержаться. Генри заставил его восстановить за свой счет повреждения замка, которые комендант вызвал собственным безрассудством.

Все поведение Генри Пятого в Нормандии практически сознательно копирует поведение Вильгельма Завоевателя в Англии. Он тоже вовсю пользуется правом суверена организовывать браки девиц и вдовиц, он организовывает для своих приближенных графства, виконтства и баронства, которые, собственно, ложились изрядным грузом на плечи пожалованных, потому что тем приходилось организовывать в новых владениях жизнь и управление. Томас Бьюфорт получил Аркур, сэр Джон Грей – Танкервилль, граф Салсбери – Перш, Гастон ла Фой – Лонгвилль, Артур де Ришмон – Иври, и так далее...



Было сформировано правительство, таким образом, чтобы главные административные посты были в руках англичан, но само управление осушествлялось через местные кадры. Немедленно после высадки. Генри возобновил записи в Rotulus Normanniae куда вносились все официальные документы герцогства еще во времена короля Джона. Сенешалем Нормандии стал Хью Латтрелл, командирами вооруженных сил графы Марш и Салсбери, и адмиралом – граф Саффолк. В графстве была задействована нормальная конституция для Совета.

Крестьянам, ремесленникам и мелкой буржуазии Нормандии было, по сути, безразлично, кто стоит у власти. Им просто некому было быть лояльными. Пожалуй, единственной проблемой среди этой части населения были так называемые бриганы, попросту разбойники, которые появляются при любых кризисах власти. Среди них несомненно были и те, кто хотел бы покинуть Нормандию, но не имел к этому возможности, но большая часть все-таки состояла из обычного межсословного отребья.



Ситуация с аристократией и даже крупной буржуазией была совершенно другой. В свое время из Арфлёра ушли 2 000 жителей, из Кан – около 1 000. Что еще хуже, новую власть не поддержала церковь. Из 40 землевладельцев, подписавших договор с Генри к марту 1419 года, только семеро были рыцарями или вдовами рыцарей. Король снова занялся законотворчеством. 12 апреля 1418 года он предложил сдаться на льготных условиях всем, кто конкретно не поднимал против него оружия и не был повинен в клятвопреступничестве. Были вдвое снижены налоги на соль, пересмотрены другие налоги, было запрещено взымать дополнительные налоги. И, тем не менее, большого успеха политика англичан в Нормандии не имела. Более того, была предпринята попытка компенсировать отток французов притоком англичан в новые колонии, но и здесь ничего не вышло. В Арфлёре, например, к 1435 году было всего около 400 колонистов.

Самым ярким событием компании 1418 - 1419 гг стала осада Руана. Этот город хотел и мог себя защитить, и был городом такой значимости, что его осада не могла не привести к переговорам. Помимо дел славных, были и дела бесславные. Так перед Рождеством 1418 года Руан выгнал из города 12 000 «ненужных» там горожан (всего населения там насчитывалось около 70 000), которых англичане, разумеется, не могли пропустить через свои линии, и завернули обратно. Несчастные остались под стенами города. Король, конечно, накормил за свой счет всю эту ораву голодных на Рождество, и отдал солдатам распоряжение, что они могут давать еду тем, кому могут, и если это будет возможным, но большая часть изгнанных несомненно погибла от холода и болезней, если не от голода.



Переговоры с французами действительно прошли, и заняли, в общей сложности, шесть недель, потому что шли они в два приема. Зачем являлись на переговоры французы – опять же, не совсем понятно. Разве что Орсини передал Генриху портрет сестры дофина. А вот англичане, как всегда, использовали время переговоров на подтягивание сил и перегруппировки. Прибыла и делегация из Руана, с просьбой смиловаться над людьми, находящимися между армией Генри и городом. «Fellows! who put them there? It was not I as ye know well. As for yourselves it is my own city and heritage that you hold against me”. В общем, снова ни о чем не договорились. Что было потом на самом деле – не знает никто. Французы писали, что все население Руана в едином порыве решило умереть, но не сдаваться, англичане – что в городе было восстание простонародья против гарнизона.



Неизвестно, чем бы все закончилось для Руана, если бы архиепископ Генри Чичел не убедил духовенство в бесполезности сопротивления. На переговорах, прошедших 10 – 13 января 1419 года, были договорены условия сдачи. Гарнизону позволялось покинуть город без оружия, сам город должен был заплатить 300 000 крон, но получил взамен подтверждение старинных привилегий. Также в условиях отдельно было выделено, что девять человек из гарнизона англичане отпускать не собираются. Первым именем стояло имя командира лучников Алана Бланшарда – за то, что он вешал на стенах Руана английских пленных. Его казнили в Руане. Другим был Роберт де Ливет, клеветавший на короля (он был отправлен в Англию, где 5 лет провел в тюрьме). Остальным семерым было дозволено себя выкупить.

роза "Алан Бланшард"

После падения Руана о каком-то сопротивлении французов в Нормандии говорить уже не приходилось. Падение второго по значимости города королевства должно было, наконец, привлечь внимание Парижа к ситуации и сподвигнуть правительство дофина к серьезным переговорам.

@темы: Henry V

---

Красоты для и профиту ради

Я тоже хочу денежное дерево!

@темы: "нетягостная бредь"

---

А кто интересовался правами женщины в Российской империи?

Вот, у Баньши на ЖЖ чудесный материал:

b-a-n-s-h-e-e.livejournal.com/844080.html

Хочу поделиться материалом, который вынес мне мозг.

На что я рассчитывала, готовясь прочесть статью о положении русских крестьянок в конце 19 века? Разумеется, на беспросветную жесть. Уж мы-то читали классиков и знаем, что «долюшка женская» была угрюмой до крайности и кроме побоев, изнурительной работы по дому и ловли коней на скаку крестьянкам заняться было особо нечем. Тем сильнее было мое удивление, когда выяснилось, что они периодически подавали в суд на своих обидчиков. И что решения принимались в их пользу. О как.

Разумеется, невозможно отрицать, что насилие над женщинами существовало, причем в ужасающих масштабах, но такие статьи хотя бы показывают, что у женщин из низов была возможность постоять за себя и вообще то, что в англоязычных источниках называется agency. И, конечно же, возможностью подать в суд пользовались единицы — это ж какая смелость нужна! Но ведь все равно пользовались, все равно было такое. Сейчас все не то, розгами-то домостроеевцев уже никто не отстегает. А в те годы это еще был бонус. 

Автор статей Ф. Покровский рассматривает дела только в двух волостях — Письменской и Холмовской, так что подборка, конечно, не репрезентативная, но все равно любопытная. Для начала, посмотрим, как в этих волостях карали любителей распускать кулаки.






(&hellip Мне известно по личному наблюдению, это печальное явление [побои жене от мужа] в Письменской волости, к стыду «сильной половины» составляющего ее человечества, - вещь совсем заурядная, в некоторых же деревнях и семьях даже чуть не обыденная. Между тем за целые 35 лет оказались там только две решительные женщины, которые нашли в себе мужество «пойти против рожна» и пожаловались на своеобразное выражение супружеской ласки суду. В 1873 г. получил за это 5 розог кр. д. Мал. Куданово, Гаврило Андр., и в 1894 г. кр. д. Жуково, Никанор Ив. Сарычев арестован на 7 дней, так как по свидетельским показаниям повод к избиению был дан самой его женой.

Холмовская волость в этом отношении представляет несравненно более утешительное явление. Несмотря на то, что большая часть мужей не живет там дома по целым месяцам и следовательно не имеет возможности в значительный период времени учить своих супруг «ум-разуму» даже и при добром желании к тому, дел о побоях жен за 35 лет было возбуждено там 9, из коих одно (1877 г.) оставлено без последствий как недоказанное, одно (1894 г.) окончилось примирением на суде, в семи же остальных случаях любители домостроевского способа «укрощения строптивых» получили «мзду» по роду своему:
29. янв. 1883 г.. один такой любитель, напр., обязан был судом содержать свою жену «прилично»;
22 янв. того же года, другой глава своей жены получил 15 розог, так как суд припомнил, что он уже судился с женой неоднократно «вместо того, чтобы давать добрый пример своим детям»;
8 янв. 1885 г. отставной рядовой был оштрафован на 3 руб.;
25 февр. 1887 г. жестокий муж получил 20 розог;
3 мар. 1889 г. - 15 розог же, и даже не по жалобе жены, а по представлению сельского старосты и десятского;
27 мар. 1890 г. - арестован на 3 дня;
и, наконец, 20 января 1895 г. волостной суд присудил мужа к постоянной выдаче определенного количества хлеба на содержание терпевшей от него непрерывные побои и, очевидно, убежавшей наконец от прелестей семейного «очага» в чужие люди жены с двухлетним сыном.

Тот же самый Холмовский вол. суд представляет нам, - правда, всего только один, - случай супружеских отношений и еще более утешительный с точки зрения морали «око за око». Именно, 10 апр. 1897 г. он наказал двухдневным арестом жену, по жалобе мужа, за оскорбление действием его — хозяина и главы... Здесь же наконец 10 ноябр. 1889 г. жена жаловалась, что ее муж под влиянием снохи не дает ей распоряжаться в доме, - конечно, в чисто женских делах, - и суд постановил, водворив жалобщицу в дом мужа, обязать последнего давать ей содержание и «обращаться благосклонно».




Теоретически, жена также могла уйти от мужа. Более того, крестьянская женщина даже могла свободно распоряжаться своим добрачным имуществом! По крайней мере, такое право за ней закрепили традиции. Вот как этот момент комментируют в «Живой старине»:

Расходу мужа и жены или, точнее, уходу последней от первого, содействует, в особенности на первых годах супружеской жизни, то благодетельное в этом отношении народное воззрение на приносимое женою вещное имущество, по которому оно считается личной ее собственностью и следовательно может быть по праву взято ею от мужа при уходе из дому его. На это женское имущество не посягает безнаказанно никто из семейства, в которое входит при замужестве жена, так что в Письменской вол., напр., в 1883 г. (12 февр.), когда солдатка д. Дудурово Ольга Ев. Буйлова, пожаловалась на свекра, заложившего ее пальто, то хотя последний и говорил, что он это сделал «считая пальто своей собственностью», так как все материалы для него куплены им на свой счет перед браком его сына на истице вместо вывода за нее, тем не менее суд признал возможным удовлетворить солдатку Буйлову и возвратить ее одежду.

Согласно той же самой традиции «женина «собина» по смерти бездетной ее обладательницы переходит не к мужу-вдовцу, а в родное семейство покойной. В 1889 г. (30 янв.) крестьянин д. Цыколево, Сергей Алексеев только потому и уклонился от необходимости возвратить тестю шубу своей умершей после трехлетней с ним жизни жены, что сослался на издержки при ее погребении, крестьянка же д. Адреяновского, Авдотья Адреян., в 1895 г. (23 мая) вытребовала с зятя все вещи, которые, умирая, оставила ее дочь.

Тем не менее, при желании муж мог вернуть жену домой через суд, хотя тут все зависело от суда. Для сравнения, в просвещенной Великобритании таким же правом мужья из любого сословия могли воспользоваться почти что до конца 19 века. Так что это примета эпохи, так сказать.

В Письменской вол. еще в 1871 г. (26 июл.) крестьянка Мал. Куданово была за это [уход от мужа] наказана 7-дневным арестом;
в 1874 г. (24 янв.) другой непокорной жене из той же деревни суд внушал, что супруги «на основании общих законов и обычаев крестьян должны жить совокупно, вместе»;
в 1881 г. (9 мар.) жена была обязана жить совместно с мужем и наказана за уход от него 6-дневным арестом;
побои мужа в том же году, но в другом уже случае (23 авг.), были признаны неуважительной причиной к расходу и тоже дополнены 6-дневным арестом;
в 1883 г. (28 сент.) недостаточным основанием к прекращению супружеской жизни послужило и такое своеобразное оправдание жены, как то, что с мужем ей «нечем жить», и она была подвергнута 7-дневному аресту;
в 1884 г. непокорная жена отделалась уже только 4-мя днями ареста, а в 1889 г., когда д. Ульянова Степанида Кузьм. жаловалась на мужа за изгнание из дому без выделения части имения и на суде выяснилось, что она ушла самовольно, последний просто напросто помирился со свершившимся фактом и не взял на себя инициативы наказания.

Естественно, при проживая большой семьи в одной избе неизбежны были конфликты между снохой и свекрами (хотя и без общей избы можно устроить друг другу ад — думаю, нам всем есть, что сказать по этому поводу). Конфликты обострялись еще и от того, что после отмены крепостного права возросла мобильность, мужья часто уезжали на заработки, жены же оставались во власти свекров, которые не могли отказать себе в удовольствии есть их поедом. Но и на злую свекровь (как вариант — нахальную сноху) можно было подать в суд.


С 1865 г. начинают, однако, встречаться и случаи наказания жестоких свекров за оскорбление снохам. (&hellip В том же [1865] году 10 окт. Митинский сельский староста доносил суду, что когда крестьянка д. Кракино Катерина Ив. пожаловалась ему на свекра за побои и склонение к любовной связи и он созвал сельский сход для обсуждения ее жалобы, свекор, увидав на сходе мать снохи, принадлежавшую к другому обществу, настолько обиделся ее вмешательством в жизнь дочери, что при всех присутствующих обругал ее и вытащил со схода за волосы; - на суде этому свекру достойно и праведно назначили за это 20 розог.
(&hellip когда в 1866 г. крестьянин д. Гаврилкова, Василий Минин, пожаловался на двух родных своих братьев, побивших жену его, обвиняемые получили по 20 розог, а отец их, Мина Васильев, - 15 розог, за о, что он дозволил детям бить сноху и вообще за послабление и нераспорядительность, проявленные им в своем семействе, хотя последнее и было уже в разделе.
(&hellip в 1882 г. (22 авг.), когда сноха, жалуясь на притеснения свекрови, просила на суде отделить ее и мужа от родителей его, судебная власть посмотрела на нее настолько снисходительно, что хотя и обязала жить вместе со свекром и свекровью, однако первого оштрафовала на 1 рубль, а последнюю приговорила к 6-дневным общественным работам. (&hellip в 1890 г. жестокие родители не давали пропитания ни сыну ни снохе, что последнюю привело до крайности собирать Христа-ради; отец за это был подвергнут строгому аресту на 7 дней, мать же на 10 дней.
(&hellip 24 июн. 1873 г. оказалось, что «свекровь Болтушкина, пьяная, казавшая снохе своей кукиши похабные и ругавшая сваху неприличными словами, производила этим стеснительное действие в прожитии в доме снохи без мужа ее» и поэтому была наказана 7-дневным арестом. (&hellip 4 июл. 1876 г. со снохи, избившей свекровь до невозможности работать, взыскано было 5 рублей на наем работницы.
(&hellip 11 июл. 1893 г. свекровь за постоянные оскорбления снохи непотребными словами арестована была на 3 дня, то в 1895 г. (24 февр.) сноха за постоянные же оскорбления словом свекрови высидела под арестом 5 дней.




Тесть и теща тоже могли подкузьмить зятю — было бы желание и праведный гнев.

Принятые в дом зятья, по жалобам тестя и тещи на их непорядочную жизнь, были приговорены судом к телесным наказаниям, как и сыновья по жалобам родителей, в двух случаях: одном, по жалобе тестя, зятю было назначено 20 розог; в другом, по жалобе тещи на то, что зять, пьянствуя, не кормит семейство, - 15 розог.

Наконец, матери, которые так и не научили сыновей хорошим манерам, тоже могли прибегнуть к помощи суда.

В 1867 г. пьяный сын выгонял мать из дому и бил, - ему за это приговорено было телесное наказание по усмотрению обиженной;
в 1893 г. сын наплевал матери в глаза и получил 20 розог;
в 1894 г. за оскорбление словом и действием сын был арестован на 2 дня, так как на суде раскаялся в своем проступке и просил у матери прощения.
За словесные же обиды в одном случае (1865 г.) сын был наказан 10 розгами, в другом (1893 г.) - 20 розгами, в двух других случаях (1877 и 1885 гг.) - двухдневным арестом, и в одном (1878 г.) - приемный сын, кроме ареста на 2 дня, был еще отстранен судом от части имущества, принадлежавшего его собственному, родному отцу.

Источники:
Живая старина, 1896 год, 457 — 476 (весь журнал берется тут), и 1902 год, 139 — 146. Автор — Ф. Покровский.
Фото - Андрей Карелин (1837 - 1906)
Пользуясь случаем, еще раз порекомендую жж и ее заметки о Российской империи, в основном 2-я половина 19 века.

@темы: Дамский вопрос

---

"Henry IV"

Все-таки, Шекспир – большая сволочь, честное слово. Мало того, что в последней сцене, сцене коронации, он изобразил полной сволочью молодого короля, он еще и оклеветал сэра Джона Фастольфа. То, что первоначально он назвал этот персонаж Олдкастлом – еще гаже. И Олдкастл, и Фастольф были лоллардами, людьми подчеркнуто трезвого поведения. Как, собственно, и принц Хэл, который был трезвенником, не будучи лоллардом.

Детишки-принцы, братики Хэла. Угу. На год смерти Болингброка самому Хэлу было 27 лет, Томасу Кларенсу 26, Джону Бедфорду 24, а младшему, Хэмфри, 23. Чего ради было выводить их в пьесе подростками? И принц Хэл уже вовсю играл в политику к тому времени, а не таскался по кабакам.

Режиссер со сценаристом пересволочили Шекспира, заканчивая фильм сценой, в которой трактирщицу и Долль волокут в тюрьму. Типа, король произвел зачистку. Как хорошо, что реальному Хэлу в этом плане «зачищать» было нечего. Для чего Генри V изобразили жестокой, холодной душой, от которой никому нет радости? К нему тянется отец, но принц проводит время в кабаке. К нему тянется Фальстаф, но принц тратит много времени на то, чтобы делать старику пакости. Его, собственно, боятся даже братья.

При всем при этом фильм гениален. Эти диалоги глазами, которые говорят больше, чем слова. Сцены пьесы переставлены местами так, что фильм лучше и целостнее оригинала. Парень, играющий Хэла, до сих пор кажется мне задохликом, для представительных ролей физически не подходящим, но, холера, актер он высочайшего класса. Да там все актеры фееричны, чего там.

С моей точки зрения, этот фильм гораздо, несравнимо сильнее первой части. Бедняга Ричард II, его время еще явно не пришло. Когда-нибудь его покажут таким, каким он был, надеюсь.

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Собрала файлы по Средневековью

samlib.ru/editors/m/mirrinminttu/medieval.shtml

www.litsovet.ru/index.php/material.read?materia...

Вообще, когда совершенно случайно, в поисках точного названия одной книги, наткнулась на целый веер перепостов (и даже одного теста) только одной своей статьи (без ссылки на автора, конечно), стало гадко. Я понимаю, что за 3 года инфа не могла не поползти, и что подобный сетевой плагиат - это безобидно. Но чтобы предотвратить плагиат серьезный, я больше не буду давать списков литературы, которой пользуюсь. Думаю, что это - хороший метод, потому что научный текст требует для публикации библиографии. У меня она будет, у плагиаторов - нет.

Разумеется, эти выкладки - только сырье. Но пусть будут в одном месте, чтобы не рыться по всему дневнику.

---

Генри V занимается дипломатией

У человека, в управлении королевством неискушенного, поведение Генри после Азенкура может вызвать законный вопрос: почему? Почему он пошел, например, в Кале, а не в Париж? Почему он вообще после двухмесячной феерически успешной компании вернулся в Англию и засел там на целых 18 месяцев? Разве не более логичным было бы постучать в ворота Парижа, и, сияя доспехами, сесть на французский престол? Оказывается, не для настоящего короля.

Настоящий король, в первую очередь, думает о своем королевстве, какими бы ни были его личные амбиции. В первую очередь, Генри было необходимо обустроить экономику своей страны так, чтобы грандиозные затраты на завоевание Франции не обескровили Англию. Далее, в планы Генри входило развитие английского флота для достижения полного доминирования в Ла-Манше. Очень важным делом считал он также работу дипломатическую: нужно было изолировать французское правительство настолько, чтобы никто не кинулся его выручать по каким-то соображениям, когда придет время. То, что он силен, европейские политики уже увидели.

Но начал король со своего собственного правительства. Он полностью восстановил молодых графов Марша и Хантингтона в их правах и имуществе за проявленную доблесть. Он обменял наследника Хотспуров, находящегося в тюрьме в Шотландии, и восстановил его в правах, имуществе и положении при дворе. Он продлил мирный договор с шотландцами и дал поручение Джилберту Тальботу еще раз попытаться даговориться с Глендоуэром и его последователями – на границе с Уэллсом уже давно был полный покой, и переговоры могли оказаться успешными. Оба парламента, в ноябре 1415 года и в марте 1416 года, обе палаты, выразили полную поддержку королю, не предъявили ему ни одного требования, не выразили никакого недовольства: правительство было сильным и стабильным, и политика за рубежом полностью отвечала амбициям нации.

Дела во Франции обстояли следующим образом. Герцог Бургундии попытался утвердить себя поближе к королевскому двору, но Арманьяк быстро и энергично перехватил у него инициативу, став Коннетаблем. В декабре 1415 года дофин Луи умер, и его место занял дофин Жан, который вырос при бургундском дворе, и был обручен с племянницей герцога Бургундского Жаклин, но при дворе продолжал, по сути, заправлять всем Арманьяк. Умеренная группировка, которой руководил герцог де Берри, могла бы искать мира с Англией, если бы не зависимость от Арманьяка, который жаждал реванша. Но для Генри на весь следующий год центральной задачей в его игре стали не практически домашние уже склоки с французами, а вполне конкретная личность по имени Сигизмунд Люксембургский.



Казалось бы: Англия, Франция, и какой-то маркграф Бранденбургский... Тем не менее, уже в средневековой Европе имелся своего рода общеевропейский союз с правительством, чья власть была куда сильнее, чем власть нынешнего правительства объединенной Европы: римский император и его двор. Задачи этого правительства и в средние века были очень схожи с нынешними: увязать между собой противоречивые интересы Франции, Англии, Германии, принцев Италии, королевств Иберии, плюс противоречия интересов властей светских и властей духовных.

Сигизмунд был сыном римского императора Карла IV, от которого и унаследовал титул марграфа. В 1387, женившись на Мари Анжуйской, он утвердил за собой корону Венгрии, а после смерти короля Венцеслава – корону императора Рима. Сигизмунд как раз начал проводить церковную реформу, которая должна была много изменить как и в самом руководстве разделенной церкви, так и на локальных уровнях. Они с Генри были практически ровесниками, и Генри Сигизмундом искренне восхищался. Они были знакомы, хотя и заочно: еще в феврале 1411 года, когда Генри руководил правительством от имени отца, он послал к Сигизмунду доктора Джона Стокса и рыцаря из Силезии Хартанка ван Клюкса с предложением альянса. Тогда Сигизмунд это предложение проигнорировал, хотя и оставил у себя силезца, который стал там агентом английской короны (мальцу было тогда всего 12 лет!).

Мари Анжу

Второе посольство (в июле 1414) к Сигизмунду возглавлял сэр Уолтер Хангерфорд. О чем во время встреч говорить, было несколько неясно, потому что у Сигизмуда были руки полны забот по поводу собора в Констанце, в связи с чем ему пришлось опереться на французское духовенство и кузенов из дома Орлеан. Скорее всего, цель англичан было просто держать двери открытыми. Уже в октябре 1415 года у Сигизмунду отправилось посольство, состоящее из графа Варвика и епископов Бата, Салсбери и св. Дэвида. Но и на этот раз если какой-то прогресс и был сделан, то он остался тайной, потому что в марте 1416 года Сигизмунд отправился в Париж, где на него возлагали серьезные надежды. То, что Сигизмунд в Париже увидел, не понравилось ему совершенно. Мало того, что при дворе и в самой королевской семье все были против всех, так еще и Арманьяк демонстративно покинул Париж и начал докучать Aрфлёру. Сигизмунд покинул Париж, и отправился в Кале, к Варвику.



Варвик, принимая Сигизмунда, превзошел все мерки гостеприимства того времени, заслужив неофициальный, но почетный титул «Отец Куртуазности». И дальше было еще лучше. 30 апреля Сигизмунд прибыл в Дувр, и до самого Лондона, куда он прибыл 7 мая 1416 года, его встречали с невероятными почестями, причем не только нобли, но и народ. К народу с этой просьбой обратился король, но Сигизмунд-то видел только конечный результат. Контраст с Парижем в частности и Францией вообще Сигизмунда приятно поразил. Нужно сказать, что он был первым Римским Императором, допущенным в Англию, что, несомненно, было не лишним для его статуса, а уж пожалованный ему Орден Подвязки и вовсе увенчал визит: англичане своими орденами не разбрасывались.





Сигизмунд не только развлекался. Он действительно старался что-то сделать для примирения Англии и Франции. На уровне сплетен, правда, остался его визит к пленным французам. Что бы им ни предложили за освобождение, от предложения они отказались. Во Францию с предложениями мира отправился де Гонкур. Вряд ли Генри на самом деле нужен был мир, но он ничем не рисковал, зная Арманьяка. А тот упорно штурмовал Aрфлёр, сговорился с генуэзскими пиратами о рейдах в английские порты, и высокомерно отклонял любую возможность мира. Это позволило Генри возобновить давление на французов (на этот раз командование принял на себя его брат Джон, герцог Бедфорт), а Сигизмунд откинул все планы примирения, и полностью примкнул к Генри. 17 августа был объявлен и формальный договор в подходящих выражениях. Тем не менее, конференция в Кале, на которую ожидали герцога Бургундского, не отменялась, и 24 августа Сигизмунд отправился на континент. Через 10 дней к нему присоединился Генри, а к 7 сентября подтянулись и французы. Нужно отдать должное союзникам: предложение французов, что он может «купить мир», отдав Франции исконные земли Империи (находящиеся с данный момент под герцогом Бургундским), не вызвало никакой реакции. Переговоры они тянули аж до февраля 1417 года!

На самом деле, вся эта комедия в Кале была затеяна Генри только с одной целью: поторговаться с герцогом Бургундским. Поведение французов было, так сказать, дополнительным бонусом. Герцогу, прозванному Бесстрашным, доверять было, разумеется, нельзя, доверия он не заслуживал (да и не добивался). Зато его можно было купить. Разумеется, просто так герцог Бургундский в Кале не явился: не будучи человеком порядочным сам, он не верил в порядочность других. Брат Генри, Хэмфри, отправился ко двору герцога заложником на время переговоров, и они драматично обменялись кораблями посреди залива. О чем договаривался герцог с английским королем – осталось тайной. Известен только один факт: Генри уже имел готовые договорные документы, которое герцогу оставалось только подписать. И все-таки старый лис еще раз попробовал начать свою игру: он встретился с дофином и его тестем, Вильямом Голландским, и предложил заключить им свой союз против Арманьяка. Смерть дофина заставила герцога вернуться к союзу с англичанами.

Сигизмунд отбыл из Кале в Германию, прославляя всем, кто был готов слушать, Англию, как рай земной. Генри вернулся в Англию, как раз к заседанию парламента.

Вряд ли кто-то, кроме самого Генри, знал, как много делалось его агентами во всех странах Европы, пока он развлекал Сигизмунда. А сделана была колоссальная работа: был достигнут договор о поддержке с архиепископом Колони (в обмен на ежегодную пенсию), шли переговоры с Ганзой, укреплялась дружба с Венецией (за коммерческие бенефиции), генуэзцев уговаривали отказаться от союза с Францией, договор подписали с Арагоном, в Кастилии шли переговоры (с попыткой хотя бы добиться ее союза с Португалией). Одновременно его брат успешно разбил французов на море и с триумфом вошел в Арфлёр.



Все эти 18 месяцев, которые заняли дипломатические кадрили, строился и укреплялся английский флот, причем корабли строились мощные, сильные. 29 июля 1417 года англичане разбили сводный флот генуэзцев и французов, и после этого периодически патрулировали Ла Манш, но это сражение осталось единственным в истории правления Генри. Он строил корабли и позже, все больше и все мощнее. Нельзя сказать, что Генри основал английский флот, тот существовал и до него, но был малочисленен и использовался, собственно, для патрулирования. Когда Генри перевозил свою армию на континент в 1415 году, большая часть кораблей была занята, арендована, куплена. К 1417 году у короля уже был свой флот и господство в Ла Манше.

@темы: Henry V

---

Правда интересный тест

Не по результатам, а чтобы мозги в тонусе держать. prof.ht-line.ru/m-tests/?testing=d5943df68ae6d4...

Результат-то вполне ожидаемый в моем случае:



Спасибо  Bearth за наводку!

@темы: "нетягостная бредь"

---

Генри V сражается и побеждает во Франции

До сих пор историки гадают, почему англичане высадились во Франции, не встретив вообще никакого сопротивления. Разумеется, место высадки держалось в секрете долго, но за 2-3 недели до отплытия такого огромного флота Париж знал уже совершенно точно: кто, в каком количестве, и куда. Возможно, у французов банально не было денег на подготовку хоть какой-то линии обороны: карусель внутренних распрей опустошила казну, а появление сборщиков налогов превратилось и вовсе в балаган – население просто пряталось от них. Сами французские крестьяне были доведены до той точки, когда им было уже все равно, грабят их свои или чужие. В любом случае, высадка войск Генри V во Франции прошла абсолютно спокойно, хотя заняла она три дня.

Активизировались французы только к 17 августа, когда Генрих начал готовить осаду городка Aрфлёр, который сам по себе не имел никакого значания, но был хорошо укрепленной крепостью, закрывающей путь в Нормандию. До того, как англичане толком обложили город, туда успел прорваться сир де Гонкур, который привел с собой 300 пехотинцев. Героем этой осады стали герцог Кларенс, который, благодаря окружному маневру перехватил обоз со снаряжением, направляющийся в город, и чудовищной величины английские бомбарды: London, Messenger, King’s Daughter. За несколько дней стены крепости и часть самого города были превращены в руины.



Надо сказать, что англичане Генри в случае Aрфлёра проходили своего рода полевую практику, потому что осады они не использовали довольно давно. Король сам обходил город каждый вечер, делая заметки о том, насколько расходится практика с теорией книги Гвидо ди Колонны «De Re Militari”, не так давно переведенной на английской Xокклевом специально для Генри (который, кстати, активно вводил в своем королевстве использование английского языка вместо латыни). Одно неудобство осад было очевидно: и гарнизон, и осаждающие довольно быстро стали страдать от последствий скопления большого количества людей на узком пятачке пространства. Лихорадка, дезинтерия, необходимость строго нормировать продукты. При осаде Aрфлёра умерли Ричард Кортни, епископ Норвич, и Мишель де ла Поль, граф Саффолк.

17 сентября Генри предложил крепости сдачу, которая первоночально была гарнизоном отклонена, но потом принята с любопытным условием: город сдастся 22 сентября, в воскресенье, если не получит подкрепления. Отцы города пришли в лагерь англичан в качестве заложников, а де Гонкур отправился в Руан, где находилась армия Дофина, и... не получил там ничего. «Мы не готовы», - ответили ему. Де Гонкур вернулся в полуразрушенную крепость с пустыми руками. Сдача крепости прошла с подобающей торжественностью и обменом любезностями. Видным горожанам был назначен выкуп, и они были отосланы в Англию его ожидать. Простым горожанам дали выбор: принести присягу или покинуть город, захватив свое имущество. Сам де Гонкур и другие нобли были вообще отпущены под честное слово, что они 11 ноября явятся в Кале и формально сдадутся. Граф Дорсет был сделан капитаном Aрфлёра, ему был дан гарнизон в 300 пехотинцев и 900 лучников. А Генри послал формальный вызов дофину решить войну поединком, прибавив, что будет ждать дофина в Aрфлёре восемь дней.

Куртуазность средневековой войны? Не совсем. Сданную крепость нужно было укрепить, разобраться, кто из жителей уходит, а кто остается, и, наконец, эвакуировать в Англию изрядное число больных и получивших ранения. Командовать этим делом назначили герцога Кларенса, который и сам был нездоров, а Генри начал группировать силы для своего весьма смелого предприятия: он собрался пройти маршем до Кале. Кингсфорд подчеркивает, что разные первоисточники упоминают величину английской армии по-разному. Сам он склонен предположить, что в Кале с королем отправились около девятисот пехотинцев и пяти тысяч лучников.

Кстати, уже сам метод ведения Генрихом войны во Франции говорит о том, что это проходило именно завоевание, а не просто военные рейды, к которым французы привыкли в 14-м веке. Намерением короля явно не было уничтожать максимально много и максимально эффективно, он предпочитал покорять, шаг за шагом. Генри планировал сделать марш в сотню миль за восемь переходов. Артиллерия была отправлена в Англию морем. Было сформировано три девизии. Фургонами командовали сэр Джон Корнуэлл и сэр Джильберт Амфравиль. Сам Генри с братом Хэмфри и графом Хантингтоном командовали центром. Арьергардом командовали герцог Йорк и граф Оксфорд. Солдатам под страхом смерти было запрещено безобрачничать в населенных пунктах, под страхом же смерти запретили что-либо поджигать. Было только разрешено проводить конфискации продовольствия в тех случаях, когда жители отказывались сдавать это продовольствие добровольно. Но солдаты есть солдаты, и история сохранила рездраженный комментарий Генри, что он не возражает, когда его солдаты наполняют свои бутылки вином, но ему не нравится, что они делают свои животы этими бутылками.

Продвижение проходило более или менее по плану. Были налеты, отраженные без особых усилий, были довольно мирные препирательства с крепостями, мимо которых проходили англичане, которые заканчивались откупом продовольствием, но одно из знаменитых сражений, битва при Азенкуре, могло и вовсе не произойти, если бы в недобрый для Франции день арьергард английской армии не натолкнулся бы на некоего гасконца, который утверждал, что впереди короля и его армию ожидает засада – армии величиной в 6 000 человек. В принципе, неясно, а была ли эта засада. Летописец из Сен Реми проклинает проклятого гасконца, утверждая, что если бы не он, англичане спокойно промаршировали бы в Кале. К нему примыкают историки, утверждающие, что враждебность и взаимное недоверие между французскими принцами действительно не свидетельствуют о том, что они готовы были дать битву объединенными силами. Другие историки говорят, что французская кавалерия не потерпела бы позора спокойного продвижения англичан к Кале. В самом деле, невозможно утверждать, что было нелогично для французов давать сражение, если логика и амбиции ноблей Арманьяка не имеют между собой ничего общего.

Я не буду описывать здесь битву при Азенкуре – ее детально описание есть в сети на любом языке. Скажу только, что сама битва продолжалась не более трех часов, и это был сплошной хаос. В какой-то момент чуть не погиб Хэмфри, которого король спас сам, в какой-то момент король переоценил силы французов, и приказал убить пленных (избиение было остановлено, когда французы отступили), пленные вообще сдавались по нескольку раз, потому что до них никому не было дела. В этой битве навечно прославил себя и свою породу мастиф сэра Пирса Ли, который не допустил врагов к своему хозяину, когда тот был ранен (сэр Ли позднее умер, но пес был с почетом привезен в родное поместье, где стал родоначальником знаменитой линии мастифов).

перед началом

эпизод с пленниками

Тем не менее, если подсчитать потери, то становится ясным: среди французов хаос был большим. У них в битве погибли 3 герцога, 5 графов, 90 баронов, 1500 рыцарей, а общее количество погибших составило около 10 000 человек (очевидно меньше, но средневековые летописцы любили круглые цифры). Англичане потеряли одного герцога (Йорка), одного графа (молодого Саффолка), одного барона (сэра Ричарда Кигли), и одного рыцаря (Дэвида Гама, сквайра короля Уэлса, который погиб, защищая своего сеньора). Общее количество погибших у англичан составило примерно сотню человек. В плен англичанам попала масса французов, самыми важными из которых были герцоги Орлеан и Бурбон, маршал Бусико, и Артур де Ришмон, будущий сенешаль Франции.

Генри молится перед битвой

Генри спасает Хэмфри

Генри сражается

После битвы англичане благополучно добрались до Кале, рядовые вместе с их добычей были оттуда немедленно отправлены в Англию (всю эту прорву народа в Кале было бы просто не прокормить!), а Генри остался со своей высокородной добычей дожидаться пленников, отпущенных из Aрфлёра под честное слово. Когда те явились, король 16 ноября отплыл в Англию, и, несмотря на сильнейший шторм, благополучно прибыл в Дувр вечером того же дня. Говорят, что горожане Дувра в буквальном смысле перенесли короля-победителя на берег на своих плечах. Это был триумф, это были дни в буквальном смысле слова общенационального ликования. После посещения Кентербери, Генри вступил в Лондон в субботу. Это было именно вступление, потому что вряд ли Лондон до этого хоть один раз так приветствовал своего короля:

”Welcome, Henry the Fifte, Kynge of Englond and Fraunce”

@темы: Henry V

---

Генрих V отправляется во Францию

На войну во Францию Генри Монмунт отправлялся, приведя в порядок оборону Англии. Шотландцам он вдруг предложил восстановить на троне короля Джеймса, и те, от неожиданности, по-видимому, подписали с Англией мирный договор. А вот гарнизоны на границах были укреплены довольно интересным методом: отрядами самих жителей-добровольцев, что не стоило казне ни гроша, да еще и поднимало общий воинственный дух и чувство сопричастности к происходящему у всей нации.

(просто картинка, не из контекста)

Если говорить о походе Генри его собственными словами, то парламенту 16 апреля 1415 года он объявил, что отправляется во Францию для того, чтобы получить свое законное наследство (совсем как его папенька в свое время отправился в Англию). Лейтенантом Англии на время отсутствия короля был оставлен герцог Бедфорд, то есть брат короля, Джон. На том же заседании было решено, сколько будет уплачено участникам похода, и присутствующие нобли озвучили, какие именно силы они готовы взять с собой. Первым высказался брат короля герцог Томас Кларенс, который объявил, что приведет чудовищную по тем временам силу: 240 пехотинцев и 720 конников-лучников. Даже граф Солсбери смог пообещать только 40 пехотинцев и 80 всадников-лучников. Обычным же количеством было то, что мог представить барон Томас Кэрью: 12 пехотинцев и 24 пеших лучника. 29 мая во все уголки королевства отправились командиры, чтобы провести тренировки собранного состава. Сбор войска был назначен на начало июля в Саутхемптоне.

Тем не менее, переговоры во Франции продолжали вяло тащиться по проложенному руслу. 7 апреля Генри послал в Париж Гаральда Дорсетского с вопросом, где же заблудилось французское посольство? Через несколько дней французы начали собирать посольство, которое к 17 июня выехало, наконец, из Парижа, и 30 июня прибыло в Винчестер. Их ожидало неожиданно величественное зрелище: король в затканной золотом церемониальной робе с братьями, герцогом Йорком и другими ноблями по правую руку, и епископами Винчестера, Дарема и Норвича по левую. Послы передали королю верительные грамоты, которые король, поцеловав, передал Лорду Канцлеру. Послам предложили вина с пряностями, и на этом аудиенция завершилась. Посольство пригласили на следующий день на обед.

Нельзя не заметить, как нетипично церемониально вел себя на этот раз с послами Генри. Он принимал их именно как король, и показал им достаточно, чтобы они поняли: на этот раз с посольством говорит не Генри Монмут, на этот раз с Францией говорит Англия.

Послы торговались за приданное принцессы, как торговцы на базаре. Англичане хотели 900 000, французы уперлись на 850 000, но предложели территориальные концессии в Лиможе. В конце пятого дня на переговорах появился сам король, и объявил, что согласен подумать над этими предложениями, если французы добавят к ним мирный договор на пятьдесят лет. Он объявил, что готов послать своего секретаря в Париж за ответом на свое предложение, а послы пока останутся в Англии. Послы, озадаченные неожиданным поворотом, замялись, и король покинул зал заседаний в очень четко выраженном недовольстве.

На следующий день Лорд Канцлер объявил послам, что король Генри желал договориться о мирном решении вопроса через честный и достойный брак, но, поскольку французская сторона не пожелала ответить добром на добро... ”Therefore my master relying upon the divine assistance must have recourse to the other remedies. God, angels and mankind, heaven and earth and all that are therein, are his witnesses, that he is driven hereto by the denial of justice that he has not at the hands of he said cousin”. Попросту говоря, Генри объявил войну Франции.

Умилительная риторика, если учесть, что в момент переговоров английская армия уже собралась в Саутхемптоне. Генри это знал, и французы не могли этого не знать. Зато приличия были соблюдены. Пожалуй, никто из английских королей до Генри Пятого не хотел для себя всерьез французского престола. Так, повоевывали, пограбливали... Для оправдания этого перед международным сообществом и папским престолом гипотетическое право на французскую корону было очень кстати. Но вот этот парень взялся за дело всерьез и методично. Чарльз Летбридж Кингсфорд, пишущий о Генрихе Пятом, высказывает предположение, что тот хотел стать лидером христиан Западной Европы. Возможно. Но одинаково возможно и то, что Генри Монмунт с советниками просто усмотрели уникальный шанс взять то, что в тот момент во Франции лежало очень плохо: власть и корону.

Все было готово к отплытию во Францию 20 июля, когда у Генри неожиданно попросил аудиенции граф Марш. То, что рассказал королю граф, несомненно поразило того не меньше, чем гром среди ясного неба. Оказывается, графа внезапно поставили перед фактом, что существует заговор на предмет возвращения ему «того, что принадлежит по праву», а именно престола Англии. Граф отбрыкивался, потому что лично ему этот престол, да еще и занятый хорошим приятелем, был не нужен. Заговор, тем не менее, набирал обороты независимо от желаний графа, и достиг точки, когда стране стала угрожать явная опасность.

Граф Кембридж практически потребовал от графа Марша, чтобы тот укрылся в Уэльсе и объявил корону Англии своей, и поставил себя во главе заговора. Кроме Кембриджа, заговор возглавляли Генри ле Скроп (лживый друг, а ведь сколько времени он провел с принцем, и как много получил от короля), и сэр Томас Грей из Хетона, рыцарь из северной Англии. Это было все тот же старый альянс между де Перси (представляемых Греем), Мортимерами (в лице графа Кембриджа) и уэльским мятежником Глендоуэром. Как же угодил туда любимчик короля ле Скроп (который, как пишет Кингсфорд, ”he had even shared a King’s bed” – что бы это ни значило)? Возможно, именно угодил, женившись на Джоанне Холланд, вдовствующей герцогине Йоркской и мачехе графа Кембриджа. Но с одинаковым успехом он мог быть и инициатором. Есть мнение, что этот заговор был осуществлен на французское золото, и ле Скроп, который годами вел наиболее важные переговоры во Франции от имени Генри, вполне мог быть тем самым каналом, по которому это золото попало в Англию. В англоязычной Вики утверждается, что ле Скроп должен был убить Генри перед отплытием во Францию, но Кингсбридж ничего об этом не пишет. Судя по тому, что Олдкастл явно ожидал отплытия флота вместе с королем, вряд ли в план заговора входило убийство.

На следующий же день заговорщики были арестованы, и разбором заговора занялась специальная комиссия. В Саутхемптон Кембридж, Грей и ле Скроп были доставлены 2 августа. Кембридж и Грей признали себя виновными перед королем, но ле Скроп потребовал суда пэров. Он не отрицал своей вины, но считал себя слишком благородным для того, чтобы подчиниться каким-то судейским. Ничего не помогло. Грея, который аристократом не был, обезглавили немедленно, Кембриджа и ле Скропа – после решения суда пэров 5 августа. Не совсем понятно, насколько за этим довольно нелепым заговором могли стоять лолларды, но участвовали они в нем широко. Показался на публике даже Олдкастл, но обнаружив, что король все еще в Англии, снова таинственно скрылся. Как и его отец в свое время, Монмунт покарал только руководителей заговора. Брат графа Кембриджа, Эдуард Йорк, жена ле Скропа, Джоанна Холланд, и сам пресловутый граф Марш никак не пострадали. Разумеется, король обговорил с братом меры, которые должны были быть приняты для обеспечения безопасности королевства, но отплытие во Францию задерживать не стал.

Он поднялся на борт «Тринити» 7 августа 1415 года, флаг был поднят, и флот, состоящий из 1500 кораблей, начал выходить из Саутхемптона. Выход такого огромного флота занял три дня. На борту кораблей находились 9000 воинов, не считая тех, кто принадлежал к дворам ноблей, а ведь только один король взял 750 «своих» людей. Три герцога, восемь эрлов, около 20 баронов – вместе взятые их йомены, седельщики, оружейники, плотники, пажи, гвардейцы, хирурги, физиологи, капелланы и пр. составляли изрядное количество боеспособных мужчин. Какое – об этом до сих пор спорят, тряся различными списками, но речь идет о 5 000 – 12 000 человек впридачу к упомянутым 9 000. Из графов королевства отсутствовали только Варвик, капитан Кале, Вестморленд, оставленный приглядывать за шотландской границей, и Девоншир, который был слишком стар. Слишком молодых, Сомерсета и Стаффорда, тоже в поход не взяли, потому что эти дети были слишком малы даже для должности пажей.

В воскресенье 11 августа бриз подхватил флотилию, скалы острова Вайтс остались позади, и уже во вторник, 13 августа, в пять часов вечера, якоря были брошены в Сене, в районе Chef de Caux.

@темы: Henry V

---

Сижу и радуюсь

Мое подсознание умнее моего сознания Утром перед работой так зажало нерв в хвостовой части, что пришлось взять больничный на неделю. Угадайте, болит ли спина теперь? Так я и знала, что моя замучанная тушка сама о себе и своем праве на отдых позаботится. Психосоматика как она есть.

---

"Роман о Розе"

Le Roman de la Rose, Роман о Розе, Роман Розы – как его ни назови, эта книга стала первым несомненным бестселлером Средневековья. Ее переводили на итальянский, фламандский и английский, ее переписывали так активно, что 250 рукописей дошли до наших дней, его стали активно печатать во времена Ренессанса. С 1481 по 1537 год книга была издана 21 раз! Ее перерабатывали, ее интерпретировали, и, в конце концов, без упоминания о ней не обходится ни одно исследование о месте женщины в Средневековой Европе.



Очевидно, неувядающая популярность Le Roman de la Rose кроется в том, что она включает в себя две части. Одна написана в Гийомом де Лоррисом в 1225 – 1230 годах. Другая – всего лишь в 1275 Жаном де Меном. Разница в полвека, но абсолютно полярные друг другу взгляды на природу женщины и ее место в существующем порядке вещей. Упрощая, можно сказать, что у де Лорриса женщина – прекрасный венец творения, стремиться к которому сойдет за цель жизни для идеального рыцаря. Ведь ему придется стать идеальным, чтобы стать достойным. Причем любовь к Прекрасной Розе останется, скорее всего, платонической. У де Мена женщине отведена в Мироздании одна роль: продолжение рода. Женщина уже не светлый идеал, а всего лишь ловушка для идиота. Это не значит, что ее не стоит добиваться – стоит, но только с тем, чтобы овладеть ею.



Краткое содержание романа:

Первая часть

Поэт видит во сне, как он ранним майским утром, гуляя, выходит за город, чтобы послушать пение соловья и жаворонка, и оказывается перед неприступными стенами, которые окружают таинственный сад. На стенах он видит изображения различных фигур, которые символизируют Ненависть, Измену, Корыстолюбие, Скупость, Зависть, Уныние, Старость, Время, Лицемерие и Бедность. Они преграждают ему дорогу в сад, но Беззаботность, подруга Утехи, впускает его туда через узенькую дверцу.

Войдя в сад, он видит хоровод, который ведет Веселье, а среди танцующих узнает Красоту, Богатство, Щедрость, Великодушие, Любезность и Юность. Он очарован: его окружают прекрасные цветы и деревья, сказочные птицы оглашают сад любви сладкозвучным пением, всюду царит радость и беззаботное веселье. Гуляя по саду, он приходит к источнику Нарцисса, в котором видит зеркальное отражение всего сада и прекрасные розы. Остановившись перед нераспустившейся розой, он погружается в созерцание. В это время Амур, вооруженный луком и стрелами, который все это время следовал за юношей, куда бы тот ни шел, ранит его пятью стрелами, имена которых — Красота, Простота, Любезность, Радушие и Миловидность.



Пронзенный стрелами Амура, юноша, пылая нежной страстью, объявляет себя вассалом Любви. Амур поучает его, как он должен себя вести, чтобы добиться расположения любимой: ему необходимо отречься от всего низменного, всецело предаться служению даме сердца, выказывать верность и щедрость, а также следить за своей внешностью и манерами. Затем Амур отмыкает своим ключом сердце юноши и знакомит его с посланцами любви: бедами и благами. Блага любви — это Надежда, Сладостная Мысль, Сладкоречие, Сладостный Взор.

Ободренный Благосклонным Приемом, влюбленный приближается к Розе, но он слишком пылок, и его необдуманное поведение приводит к тому, что появляются стражи Розы: Сопротивление, Страх и Стыд, которые преграждают ему путь. Ослепленный страстью, юноша упрямо пытается добиться взаимности любимой, не слушаясь советов Разума, который, наблюдая за ним со своей высокой башни, призывает к умеренности и воздержанности. Друг подсказывает влюбленному, как утихомирить стражей, а Амур посылает ему на помощь Великодушие и Жалость. Но когда стражи умиротворены и Сопротивление наконец сломлено, на пути юноши встает Целомудренность. Тогда в дело вмешивается Венера, и благодаря ее содействию влюбленному удается поцеловать Розу. Это вызывает гнев стражей: Злоязычие призывает Ревность, они пробуждают Сопротивление и возводят вокруг Розы неприступный замок, в стены которого заключают Благосклонный Прием. Юноша сетует на непостоянство Амура и Фортуны и оплакивает свою горькую участь.



Вторая часть

Слово берет Разум: он осуждает пылкого юношу за то, что тот поддался любовной страсти, предостерегает его от лживости и коварства женщин. Лишь по причине своей юности и неопытности влюбленному прощается его легкомысленное поведение. Разум объясняет ему, что любовь по самой своей природе служит цели сохранения и воспроизведения человеческого рода, а сопутствующие ей чувственные радости не должны становиться самоцелью. Однако в этом падшем мире, подверженном порокам и страстям, не сама любовь, а лишь любовные наслаждения привлекают к себе большинство мужчин и женщин. Необходимо стремиться к наивысшей любви, а это — любовь к ближнему.



Влюбленный разочарован речами Разума и не внемлет его советам. Он обращается за помощью к Богатству и просит его освободить из заточения Благосклонный Прием. Но Богатство с негодованием отказывается, ибо Благосклонный Прием никогда не уделял ему внимания.

Тогда Любовь сама решает взять приступом стены замка. Среди ее приближенных присутствуют Скрытность и Притворство, которые пользуются при дворе Любви большим влиянием. Притворство рассказывает Любви о том, как можно добиться цели, действуя лишь обманом и лестью. Друг также убеждает юношу в том, что Скрытность и Притворство — наилучшие союзницы Любви, и он соглашается с ним.

Тем временем Амур собирает войско, чтобы взять штурмом замок. Желая заручиться поддержкой своей матери, Венеры, он посылает к ней Великодушие и Сладостный Взор. В воздушной колеснице, запряженной стаей голубок, Венера спешит на помощь. Она возмущена тем, что Целомудренность препятствует сближению юноши с Розой, и обещает, что отныне не потерпит, чтобы женщины столь ревностно хранили целомудрие.



Под предводительством Притворства войско Амура захватывает замок: Злоязычие побеждено, Благосклонный Прием освобожден из плена. Но когда влюбленный собирается сорвать Розу, вновь ему препятствуют Сопротивление, Стыд и Страх.

Все это время Природа в неустанных заботах о сохранении жизни трудится в своей кузнице. В исповеди перед Гением Природа говорит о том, что все в этом мире подчинено ее законам. Только люди в погоне за преходящими плотскими радостями зачастую пренебрегают одной из ее важнейших заповедей: плодитесь и размножайтесь. Гений отправляется к войску Любви и передает всем жалобы Природы. Амур облачает Гения в священнические одежды, вручает ему перстень, посох и митру, а Венера дает ему зажженную свечу. Все войско, перед тем как идти на штурм, посылает проклятия Целомудренности. Наконец наступает час битвы: Гений бросает зажженную свечу на крепостную стену, Венера бросает на нее свой факел. Стыд и Страх побеждены и обращаются в бегство. Благосклонный Прием позволяет юноше приблизиться к прекрасной Розе, он срывает ее и — просыпается.

(автор пересказа: В. В. Рынкевич, источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература древних эпох, средневековья и Возрождения / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1997. — 848 с.)

Все бы это ничего, но Жан де Мен щедро рассыпает свои собственные представления о женщине и ведет пламенные дискуссии со своим «соавтором» о предпочтении любви нормальной, земной, перед любовью куртуазной, надуманной.

Итак, Гийом де Лоррис и наставления Амура:

«— Начни с того, что Низости приказы отвергни навсегда, — сказал Амур. — Лишь Куртуазность чтить ты должен. Отлучены и прокляты все те, кто любит Низость. Ей суждено творить лишь подлецов, подлец же лжив и беспощаден, не знает дружбы и обязанностей честных. Поэтому остерегись о людях говорить то, что скрывать пристало. Нет доблести в злословье...

Разумен будь и вежлив с тем, кто знатен, и с людьми пониже. На улице имей привычку первым здороваться с людьми и, ежели приветствуют тебя, не будь немым, а поспеши ответить. Остерегайся слов скверных, пошлых выражений. Уста сомкни для всех речений мерзких, которых Куртуазность не приемлет.

Чти дам, любая из них услуг и уважения достойна, и должно ей служить с вниманием и честно. А коль услышишь речь, что женщину порочит, молчать заставить должен наглеца. Девицам, дамам угождать старайся, лови желанья их, чтобы исполнить сразу. Они ж молву по свету разнесут. Их похвалы тебе поднимут цену. Гордыни лишь страшись. Безумие и грех в гордыне скрыты. Гордец не может собственное сердце склонить к мольбе. Все в нем противно деяньям истинной любви.

Страдая от любви, к изяществу стремись. Не стоит слова доброго влюбленный, отринувший его. Изящество не чванно. Того, кто одарен им, ценят больше. Ему и робость и гордыня равно чужды. Украсят каждого красивые доспехи, обувь, платье. О красоте пекись, с доходом сообразуясь. Пусть платье шьет тебе искуснейший портной, умеющий пригнать его к фигуре.

И рукава должны быть хорошо пришиты, а башмаки нарядны и свежи, с шнуровкой ровной. Старайся обуваться так, чтоб хитрый виллан не видел, как ты надеваешь и снимаешь свой башмак. Обзаведись перчатками и шелковой сумой, изящным поясом. А если не имеешь средств на это, другой расход уменьши. Можно ведь носить, не разорившись, шляпу из роз (так дешево) иль из бутонов мелких. На Троицу их всюду собирают. Любой бедняк иметь такую может.

Будь к грязи нетерпим, мой руки, чисти зубы и ногти и волосы держи в порядке. Мужчине не пристало ни краситься, ни щуриться, как дамам иль тем, кто, попирая естество, любви порочной ищет.

Ты должен помнить, что любовь не любит мрачных. Будь весел, радостен, открыт для удовольствий. Так куртуазен и так мил недуг любви. И потому играй и смейся, черпай радость. Влюбленный счастье с муками вкушает. Один час сладок, горек час другой. Недуг любовный с бурей сроден. То впал в печаль влюбленный, то страдает, то плачет, то поет. Но коль всегда невесел, чем он завоюет сердце? Он должен лучшее в себе представить людям: за то ему хвала, и честь, и милость.

Если ты ловок, легок, не спеши опасности навстречу. Когда сидишь верхом, пришпоривай коня. Коль хорошо ломаешь копья, все тебя оценят. И красоту доспехов не забудут. Коль голос у тебя красив и чист, то пой, когда тебя об этом просят. Ведь пенье добавляет обаянье. Коль в рыцари готовишься, учись владеть виолой, флейтой, искусно танцевать. Это тебе добавит чести. Не позволяй, чтобы тебя скупым считали, безмерно это повредит тебе. Влюбленный должен быть щедрей, чем глупый виллан. Не заставишь себя любить, не одарив подарком, и жаждущий любви от скупости бежит. Тот, кто за взгляд, за полный ласки смех отдал все сердце, дар дорогой приняв, любовь отдаст сполна».



А вот одно из отступлений Жана де Мена:

«Бесспорно, если подвести итог, то женщины позорят имя Бога. Они глупы, беспутны, не ценят красоту им Богом данную. Любая на голову нацепит цветы, шелка, безделки золотые и городу всему идет хвалиться. Презренные, они идут на униженье, выпячивая напоказ столь жалкие уловки. Так женщина не ценит воли Бога и в глупой дерзости считает, что недодал он ей красы природной. Поэтому старается украсить естество цветами, шляпками и прочей дребеденью… И я на ветер выбрасываю деньги, когда вам покупаю охапки платьев разноцветных. Вы без ума от них и вертитесь, как обезьяна, гримасы корча, и пудритесь, чтобы покрыть все тело грязью…»



Комментарии, как говорится, излишни. В первой части говорит ментор, шутливо-грубовато пытающийся помочь ученику превозмочь все недостатки. Во второй – буржуа, считающий копеечку и злящийся, что его капиталовложение выставляется напоказ другим. Прошло всего полвека, и как же изменились вкусы читающей публики!

Неудивительно, что Кристина Пизанская не жалела яда, протестуя против той карикатуры на женщину, которую нарисовал Жан де Мен: «Они говорят, что нет зла большего, чем женщина. Но женщины не убивают людей, не разрушают города, не угнетают народ, не предают королевства, не отбирают землю, не жгут, не отравляют, не заключают лживых договоров. Они любящие, нежные, щедрые, скромные, тактичные. Да, Ева согрешила – но она пала жертвой предательства, и Адам повел себя ничем не лучше!»

@темы: "Чтиво"

---

"И полцарства в придачу" II - 17

- Белье, и нижняя юбка, и шемизетка, и верхняя юбка… Корсет, корсаж, вставки, рукава… Потом сетка для волос, кушак, и все, что там на кушак можно прицепить, - перечисляла Кэт. – И драгоценности! Марго, Годлина сказала мне, что король подарил этой корове Болейн кольцо с изумрудом, девятнадцать бриллиантов для койфа, пару браслетов, где бриллианты и жемчуг, и серьги с бриллиантами, да еще бриллиант для броши! Нет, у меня просто зла не хватает, он же осыпает ее драгоценностями! Ты не можешь быть хуже, чем она, Дикон наверняка даст тебе столько украшений, что у Болейн глаза от зависти лопнут! А я еще добавлю – девушка я не бедная, кстати, и отец любил мне украшения покупать.

- Ну уж нет! – отрезала Маргарет. – Во-первых, я просто рухну под таким весом, если дам тебе волю меня украшать. Во-вторых, не хочу быть такой же сорокой, как Болейн. Девятнадцать бриллиантов для койфа, кровь Христова! Что-то никогда не видела, чтобы королева носила даже те украшения, которые еще из Испании привезла, кроме ониксов. Разве что по официальным случаям, чтобы послам было о чем домой рапортовать.

- Дочь Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского может себе позволить не украшаться, - сухо заметила Агата. – А вот Маргарет Эртон никто не воспримет всерьез, если она явится по вызову короля и королевы, одетой как бродячая цыганка. И титул леди тебе, девочка, не поможет. А уж учитывая, с каким скандалом ты исчезла чуть ли не из спальни его величества…

- А мне все равно, как меня воспримут! – ощетинилась Маргарет.

- Ну и глупо, - бесстрастно отпарировала Агата. – Хочешь ты этого или нет, но теперь ты не просто бедная сиротка, пригретая кардиналом. Ты должна своим видом вызывать доверие и почтение, быть своей среди своих, если хочешь справиться с миссией, которую отчасти сама на себя и взяла.

- Кстати, Марго, тебе еще понадобится и обычная, домашняя одежда. Никто не заставляет тебя носить эти придворные доспехи круглосуточно, - заметила Годлина. – Но Кэт и Агата правы: ты должна выглядеть леди, а не только быть ею. А то знаешь, как в песенке поется: «И знатная леди, и прачка О' Грэди во всем остальном равны». Скажи ей, Биргитта!

- Люди видят то, что ожидают увидеть. – Голос у Биргитты оказался мягким и напевным. – Если женщина с загадочным титулом леди Бьертан явится ко двору в костюме пастушки и будет принята хорошо, то на следующий день половина придворных дам оденутся пастушками.

- При условии, что этот костюм будет сшит из лучшего сатина и украшен россыпями бриллиантов, - хохотнула Кэт.

Впрочем, они уже дошли до Лондонского моста, и компанию женщин, явно собирающихся потратить деньги, заметили и торговцы, и мальчишки-зазывалы. Пришлось буквально спасаться от теребящих рук и пронзительных голосов в лавку наиболее почтенного вида.

- Чем могу служить, прелестнейшие дамы? – навстречу им вышел пожилой итальянец, удивительно похожий на грача. По-птичьи склонив голову на бок, он внимательно рассматривал разношерстную компанию, стараясь определить, с кем имеет дело. Годлина вышла вперед, грациозно склонила голову, и защебетала по-итальянски. Через минуту все дамы были рассажены на мягкие подушки, им были вручены чаши с розовой водой и салфетки из тончайшего льна, чтобы они могли обтереть лицо и руки, а на столики перед ними проворные подмастерья собрали сладости и напитки. Маргарет подозрительно присмотрелась к содержимому кувшинов, но в них, к ее великому облегчению, не было ни капли спиртного. И снова она поймала слегка насмешливый и оценивающий взгляд Биргитты, которая, как показалось девушке, прекрасно знала, что Маргарет делает.

Тем временем, Годлина продолжала что-то говорить хозяину лавки, и он отдал подмастерьям насколько приказаний. Перед дамами был поставлен еще один стол, на который начали выкладываться чулки, шемизетки, корсеты, нижние юбки.

- Шелковые чулки! – взвизгнула Кэт, зарываясь руками в груду разноцветного шелка. - Матерь Божья, как же я без вас тосковала, ненаглядные мои, гладенькие, тоненькие! Монахине, как понимаете, пристало носить только простое белье. Как же я намучалась! Воистину, нет худа без добра.

Агата сурово оглядела шелка, поморщилась, и отдала подмастерьям какой-то приказ – по-итальянски, к изумлению Маргарет. Хозяин лавки на мгновение застыл с комично приподнятыми бровями, но затем кивнул своим помощникам.

- Ты хоть переведи, - тихонько толкнула Маргарет Годлину.

- Леди Агата приказала принести мужские штаны для себя, - шепнула та с улыбкой. Маргарет прыснула. Агата грозно на нее глянула, но тут же рассмеялась сама.

- Мой придворный наряд – доспехи, - пояснила она. – И под юбкой я предпочитаю носить что-то, в чем смогу вскочить на лошадь и проскакать несколько миль, если понадобится. В мужском седле. Все эти красивые лоскутки мне не подходят. Кстати, юбку мне они сделают такую, что я ее в мгновение смогу скинуть.

- Вот мастер Томас-то обрадуется… - невинно заметила Маргарет. Агата густо покраснела.

- Марго, ты не язви, а выбирай, - напомнила Годлина. – По-моему, сорочку тебе надо взять малиновую, а верхнее платье – из золотой парчи. Или наоборот. Малиновое платье и золотистые вставки. Ты же леди, тебе можно. А я возьму васильковое.

- Нет, зеленое! И сорочку из золотистого шелка, - уверенно сказа Биргитта.

- Белое! – стукнула кулачком по колену Кэт.

- Черное - и точка! - одновременно заявила Маргарет.

- Ох, да не кричите же вы так, - посетовал непонятно откуда возникший в лавке Кот. Онемевшие от неожиданности женщины молча наблюдали, как он уверенно подошел к столу и стал придирчиво рассматривать образцы ткани.

- Тебе, нежная Кэт, подойдет белое с золотом. Зеленый – цвет мистрисс Биргитты. Вас, прекрасная Годлина, васильковый сделает еще прекраснее. А моя невеста найдет свои наряды уже доставленными в ее комнату. Надеюсь, я не ошибся с мерками, - подмигнул Кот. – Я готов во всем подчиниться своей госпоже, но невеста в черном – дурная примета.

- Хвала Всевышнему, - с облегчением выдохнула Маргарет, которая с ужасом думала, что вслед за этой лавкой им еще придется искать туфли, кушаки, накидки, головные уборы и прочие наряды, без которых леди, оказывается, совершенно неприлично показаться при дворе и не вызвать презрительных пересудов.

- И все же, - вступила Агата, - по какому праву мужчина решает за нас, женщин, что нам к лицу, а что – нет! Это возмутительно!

- По праву нахала, маам, - озорно подмигнул Кот и удалился прочь, не забыв отвесить дамам изящный поклон, и небрежно бросить пухлый кошелек на конторку, за которой сидел хозяин лавки.

- Ох и намучаешься ты с ним, - задумчиво потянула Агата.

- Почему? – изумилась Маргарет. – По-моему, это он со мной намучается. Мало ему своих забот, так еще жене придется сорочки выбирать. Я же с тряпками могу возиться только по вдохновению, а бывает оно у меня редко. Надо было, наверное, в детстве в куклы играть, а не по деревьям лазать.

Биргитта хмыкнула, а Агата тяжело вздохнула.

- Если мужчина наряжает женщину, как куклу, он и относиться к ней будет, как к кукле. Или как к несмышлёному ребенку.

Маргарет чуть не прикусила себе язык, чтобы не брякнуть вслух, что кто-кто, а Робин прекрасно знает, что в голове у нее между сережками не только воздух.

- Знаю, знаю, - услышала она мысль Кота. – Кстати, насчет сережек. Сходили бы вы за сережками и прочим к вдове Симсон. Интересно же, как она себя чувствует, обнаружив, что птичка из подвала ускользнула. Да и вообще за этой дамочкой надо приглядывать.

Когда дамы, сделав заказы и велев доставить наряды в «Белый Лев», отправились в ювелирную лавку, Агата зашагала рядом с Маргарет.

- Спрашивай, - разрешила она.

- И спрошу. Вернее, выскажу мнение. Я знаю, что ты любишь Ричарда. Как ты могла польститься на этого подозрительного типа? Ты же видела, что он спровоцировал Кэт, чтобы она напилась. Просто из вредности натуры, потому что какая ему выгода в том, чтобы слабая на вино девица упилась под лавку?

- Не скажи, - усмехнулась Агата. – Мастер Томас – политик и торгаш, и намеревается стать большим политиком. А для политика естественно проверять всех встречных на слабость, нащупывать уязвимые места, пытаться внести раздор в тесно связанные группы. Теперь он знает, что Кэт Стэнли не может устоять перед вином, а это может помочь ему прижать при случае других Стэнли, поторговаться. Что касается «польститься»… Ты не знаешь своего брата, девушка. А я – просто женщина из плоти и крови, которой мало обожать на расстоянии. Ты еще поймешь, если до сих пор не поняла.

Теперь покраснеть пришлось Маргарет, которая не была, все-таки, настолько наивна, чтобы не понять, о чем говорит ее старшая собеседница.

- Расскажи мне об этом браслете! – поспешила сменить она тему, подняв рукав и демонстрируя полученный накануне от Робина браслет.

- Это, как понимаю, браслет лорда Бьертана, - констатировала Агата. – Ты рукав-то опусти, не надо, чтобы на тебе его видели. Браслет этот… ну, ты, видимо, уже поняла и так, что браслет не простой. Он предупреждает о том, что рядом опасность, о враждебной магии, и все прочее в том же роде. Помимо того, что является опознавательным знаком членов ордена. Чего я не понимаю, так этого того, как это ты еще жива.

Маргарет споткнулась на ровном месте, остановилась и вопросительно уставилась на Агату.

- Впрочем, - продолжала рассуждать та, продолжая идти вперед, - ты в любом случае жива как-то странно. Может быть, в этом все дело? Хотя нет, каждый браслет настроен на своего партнера – на того, кто одел его первым. Любого другого он просто уничтожит, а потом уничтожит сам себя. Ничего не понимаю… Возможно, он просто признал тебя принадлежностью лорда?

- Возможно, - пробормотала Маргарет. Объяснение, придуманное Агатой, было довольно унизительным, но не объяснять же ей, что присутствие их с Робином личностей в мыслях друг друга делало их в каком-то смысле одним целым.

Лавка вдовы Симсон при свете дня выглядела весьма привлекательно. Лучи солнца зажигали искры в камнях украшений, щедро выставленных напоказ, несколько мастеров работали в глубине комнаты, а расторопные подмастерья завились вьюнами вокруг женщин. Кэт и Годлина, раскрасневшиеся от удовольствия, с упоением прикидывали на себя цепочки, сережки, ожерелья, браслеты и кольца. Агата с интересом рассматривала коллекцию богато украшенных кинжалов. Маргарет осторожно осматривалась по сторонам в поисках хозяйки, но той нигде не было видно.

Внезапно она услышала, как стоящая неподалеку от нее Биргитта резко втянула воздух. По лестнице из хозяйских апартаментов неторопливо спускался мужчина весьма примечательной внешности. Один глаз его был закрыт кожаной повязкой, на голове красовалась шляпа придворного, а поверх расшитой золотом куртки, небрежно одетой на кожаный дублет из тех, которые так любят наемники, была кривовато наброшена должностная цепь королевского советника. Вдова Симсон спускалась вслед за ним, и вид имела довольно испуганный.

«Фрэнсис Брайан», - припомнила Маргарет. Она мельком видела его при дворе два года назад, когда он входил в компанию приятелей Гарри, но тогда у него еще не было этой повязки, придающую усталому и циничному лицу такой зловещий вид. Взгляд мужчины безразлично скользнул по группке женщин, перебирающих украшения, и задержался на Маргарет. Биргитту он словно и не заметил.

- Маленькая Эртон… - пробормотал он себе под нос, останавливаясь на мгновение перед девушкой. Маргарет присела в глубоком поклоне, опустив глаза. – Готовишься к большому дню? Ну-ну…
Уже подходя к двери он вдруг бросил, не поворачивая головы: - Церковь святой Маргариты становится странно популярной.

- Кто это? – с любопытством спросила Агата.

- Верховный судья Ирландии, - ответила Биргитта, и голос ее при этом не был ни мягким, ни музыкальным.

Легкое прикосновение к мыслям Энн Симсон сказало Маргарет, что Брайан приходил к ней по поводу исчезновения Грегори Кромвеля, которого шпионы нового главы службы безопасности неоднократно видели заходящим в лавку Симсонов. Это было странно, потому что Брайан, насколько Маргарет могла припомнить, был исключен из королевского совета стараниями ее опекуна. С каких это пор домашние дела секретаря его врага стали интересовать друга короля и кузена Нэн Болейн? И что он хотел сказать своим замечанием о церкви святой Маргариты, в которой они с Каталиной прятались от стражи после убийства, свидетелями которого они стали накануне ярмарки в Саутварке?

Пребывающая в размышлениях Маргарет автоматически кивала в ответ на все, что ей щебетали Годлина и Кэт, и неожиданно для себя стала обладательницей довольно увесистой сумки, набитой неизвестно чем, и стоившей ей половины полученных от Дикона денег.

- А теперь я просто умру, если мне не дадут поесть, - заявила Кэт, и, посовещавшись с хозяйкой лавки и подмастерьями, женщины решили отправиться в ближайшую таверну, которая, по странному совпадению, оказалась именно той, где останавливались Ричард и Джон, и носила многообещающее название «Три Бочки».

@темы: "побасенки"