И полцарства в придачу III - 6

Часовню Кросби Плейс, положа руку на сердце, стоило бы назвать бывшей часовней. Еще можно было определить, где находился алтарь, и предположить, что ниши были когда-то украшены статуями святых, но теперь небольшое помещение было абсолютно пустым. На полу, перед местом, где должен был находиться алтарь, стоял одинокий подсвечник на три свечи, которые догорели на две трети. Маргарет внутренне содрогнулась, представив, как Дикон часами сидел в этом мрачном, разоренном помещении в полном одиночестве, глядя на свечи и ожидая – чего? Что тени ушедших появятся рядом и заговорят с ним?

Тем временем король, в сопровождении Робина, подошел к одной из ниш и уверенно приложил ладонь к камню в правом нижнем углу. Маргарет услышала тихий скрип, и целый блок пола, состоящий из нескольких скрепленных между собой плит, ушел вниз. Как ни странно, из проема потянуло не сыростью, а именно сухим теплом. Кот, искоса взглянув на жену, достал что-то из кармана, и темнота осветилась ярким лучом. Маргарет удивилась странному потайному фонарю, но Дикон уже начал спускаться в тайник по вполне надежно выглядящей лестнице, призывно махнув рукой ей и Робину.

Подземелье было глубоким. По расчетам Маргарет, где-то в два человеческих роста. Луч из чудесного фонаря Робина скользнул вбок сразу, как только она оказалась внизу. Дикон небрежно коснулся факела, установленного в креплении на стене, и комната озарилась таким ярким светом, что девушка ахнула и закрыла лицо руками. Когда ее глаза привыкли, она огляделась по сторонам, и застыла на месте, не в силах вымолвить ни слова. Зато слова нашлись у Робина.

- Святая Троица! Сколько же лет прошло, как мы здесь все оборудовали, а работает…

- Сколько лет? Сорок восемь, мы ведь начали где-то в 1480-м, так? – мечтательно ответил ему Дикон. – Матушка, помнится, была в таком восторге, что почти сюда переселилась.

- Интересно, а в поместье Ловелла тоже все работает? – бросил Робин, и выражение лица Дикона несколько изменилось.

- Очевидно, - неохотно ответил он. – Не вижу причины, почему бы нет. Там ведь работы были сделаны на четыре года позже. Только в Минстер Ловелл никто сейчас попасть не может, слишком уж там оживленно. Фрэнсис говорил, что нынешний король подарил его некоему сэру Норрису.

Маргарет сэра Норриса знала. Милый, спокойный, уклончивый человек. Его так и называли, «милый Норрис». Странность была в том, что она не могла себе представить его поместье оживленным. Сам Норрис был при дворе, жена его, насколько она знала – тоже. Мысль мелькнула и исчезла, потому что Дикон и Робин уже располагались за столом, и король был явно намерен выслушать полный отчет о том, что произошло с того времени, как они расстались.

Дикон выслушал ее рассказ о разговоре с Гарри и приключении с сэром Брайаном молча, побарабанил пальцами по столу, и с любопытством посмотрел на Маргарет.

- И как ты собираешься выпутываться из этой ситуации? Ты согласилась занять место секретаря королевы, но пообещала королю и Брайану свою лояльность. Тебе не кажется, что твои обязательства могут вступить в противоречие друг с другом?

- Не дай Бог, - мрачно ответила Маргарет. – Хотя пока я противоречия не вижу. Мы должны оградить короля от магического влияния Нэн Болейн. Того же хочет и королева. И, полагаю, Брайан тоже. Я предупредила Гарри насчет зелья подчинения, а королева каждый вечер снимает с него то, что напутывает ведьма. Поверьте мне, он – сильный человек, и пока что вполне в своем уме.

- Но не собирается отказываться от своей любовницы.

- Не собирается, - вздохнула Маргарет. – Он уверен в том, что полностью управляет ситуацией.

- Робин?

- Он болен, - серьезно сказал Кот. – Магия камней – сильная магия, и она берет свое у человека. Да и зелье даром не прошло. И я еще понятия не имею, что там творит эта змеешеяя девица… Но лет десять жизни все это из него уже вытянуло. Честно говоря, не будь Бугай Бугаем, он бы уже зачах. Но нет, напрасная надежда – только шире становится!

- Робин! – возмущенно воскликнула Маргарет и от души пнула супруга под столом. Размокшая туфелька соскочила с ее ноги, и девушке не осталось ничего другого, как только совершенно неграциозно, кряхтя и чертыхаясь, лезть ее искать. Стоя на четвереньках под столом, она заметила, что на полу лежит, кроме ее несчастной туфельки, еще кое-что – серебряная застежка в виде дикого вепря. Старая, потемневшая. Если бы не яркое освещение, она бы ее даже не увидела.

- Марго, ты надолго туда? – услышала она ироничный вопрос мужа. – Если что, то мы, продолжая пить такими количествами, скоро к тебе присоединимся. Жаль, что Кэт нет, она бы оценила.

- О, кстати! – вышел из задумчивости Дикон. – Не оценила бы. Когда вы так гордо удалились, я вернулся в церковь. Миледи Рэтклифф уже пришла в себя, но Дик решил, что ей надо подкрепить силы, и жертвенно протянул ей чашу с вином. Подозреваю, с вином для святой церемонии, но не важно. Главное, что Кэт оттолкнула эту чашу так, словно он ей яд протягивал, и заявила, что ее мутит от одного запаха вина.

- Серьезно? – вынырнула из-под стола Маргарет. – Вот бы и вас, сир, замутило. А то что-то вы часто к вину стали прикладываться. Семейное?

Она поняла, что брякнула что-то не то, когда заметила внезапно потемневшие глаза короля.

- Пожалуй… Пожалуй, ты права. Нэда это свело в могилу. Я, правда, уже там побывал, так что не уверен, что мне вино повредит, но если ты настаиваешь…

- Настаиваю! – уверенно сказала Маргарет, окончательно выбираясь из-под стола, и украдкой укрепляя найденную застежку за пояс. Почему - она и сама не понимала, но руки словно сами решили спрятать находку. – Вы, сир, насколько мне известно, всегда были умерены с вином, и меня нервирует смена ваших привычек. Не забывайте нашего друга, который скромно болтается у вас на шее, и которой однажды вас уже подвел.

- Ладно, пусть он болтается у тебя на шее, - кротко заметил король, и протянул ей перстень с пылающим камнем. – Тебе он вряд ли опасен, да и в корону его надо, каким-то образом, вернуть. Кто там теперь сокровищницей королевской управляет? Норфолк, внук Джона Говарда? Поговори с ним. Осторожно, но поговори
.
- Дикон, этот Говард – не в деда, уверяю тебя, - фыркнул Кот. – Джон был сама честность, сама прямота. Большой человек. А этот…

- Я поговорю, - поспешно сказала Маргарет. – Я совсем не знаю сэра Томаса, но я его немного боюсь, а бояться я не люблю. Поэтому лучше уж выяснить, стоит мне его бояться или нет. Хотя Нэн – его племянница. Но сэр Томас, кажется, держится от нее на некоторой дистанции кое в каких делах. Помнишь, Робин, как мой кузен чертыхался, что Норфолк на королевской сокровищнице как дракон на своей добыче сидит?

Робин кивнул головой, но Маргарет уже видела, что мысли ее супруга перескочили с королевской сокровищницы на что-то другое.

- Насчет турнира, Дикон, - с фанатичным блеском в глазах начал он. Маргарет тихонько вздохнула, и выскользнула из-за стола, чтобы осмотреться, наконец, толком в этом странном подвале.

Собственно говоря, назвать подвалом ЭТО было невозможно. Помещение представляло собой ряд апартаментов, каждый из которых был куда как роскошнее выделенного им с Робином во дворце. Единственным отличием было полное отсутствие дверей или гобеленов, их заменяющих. На стенах – пожалуйста, причем такой красоты она не видела и в коллекции Гарри, но дверные проемы отсутствовали как таковые. Повсюду была добротная каменная кладка, и никаких перегородок и навесов.

Маргарет уже была готова удивиться странным вкусам старой герцогини, которая, по утверждению Дикона, готова была сюда переселиться, как заметила в одной из комнат ряды полок, заставленных фолиантами. И здесь, как и повсюду, комната была хорошо освещена какими-то странными кристаллами, вделанными в стены. Книги были расставлены в идеальном порядке. Финансы, управление, какие-то отчеты. История, рыцарство, генеалогия – как же без нее… Романы, баллады, охота. Много описаний жизни святых, и – неожиданно – много свитков с предсказаниями.

Она развернула один, и, к своему удивлению, увидела, что он подписан. Имя «Элисабет» было выписано округло, и украшено внизу кокетливыми росчерками, напоминающими облака. Подпись короля Эдуарда она бы никогда не опознала, если бы не ожидала увидеть ее в этой библиотеке. Как ни странно, и его именем были подписаны некоторые свитки с предсказаниями. Щедрая, размашистая подпись, все завитушки сверху. Ухмыляясь, Маргарет потянула с полки увесистый рыцарский роман. Ну-ка, кто его читал? Она ожидала увидеть женское имя – Сесилии, или Анны, или даже этой Элисабет, но верх первой страницы украшал чудесный, летящий «Рикардус».

- Ты любишь думать о тайнах людей, рассматривая их подписи? – раздался сзади голос Дикона. Маргарет вздрогнула и покраснела, но книгу из рук не выпустила.

- Да, сир, - просто призналась она. – Только я еще никогда не видела, чтобы кто-то подписывал книги в своей библиотеке. А где Робин?

- Робин спит, - усмехнулся король. – Пусть отдохнет. Ему сегодня досталось, хотя он и не признается. Он рассказал мне о выходке с целованием руки принцессы. Что ж, я его пониманию, только именно чего-то подобного я и опасался с самого начала. Скрывать свои чувства вы оба не умеете. Чем ты удивлена сейчас, например?

- Вот этим, - ответила Маргарет, ткнув в роспись короля. - Вы читали рыцарские романы?

- Конечно, - признался Дикон без тени смущения. – Я их и сейчас читаю везде, где вижу. Нет ничего лучше рыцарского романа, когда вокруг смута и смятение. Знаешь, поневоле начинаешь и сам терять ясность мыслей. А роман снова расставит все на свои места.

- Не знаю… - усомнилась девушка. – Но спорить не буду. А вот подпись у вас совершенно замечательная, сир.

- В самом деле? – невесело усмехнулся Дикон. – Это я подписывался в те счастливые времена, когда был мужем, отцом и просто герцогом. А теперь смотри сюда…

Он подошел к полке, на которой стояли скучно выглядящие книги по управлению и финансам, и достал одну из них.

- Вот…

Подпись короля Ричарда мало напоминала подпись герцога Ричарда. Она все еще оставалась открытой, но полет в ней безвозвратно исчез. Строка слегка загибалась вниз, словно пишущий превозмогал усилием воли сильную усталость.

- Нда, - покрутила головой Маргарет, ставя книгу на место.

- Он предлагал тебе корону консорта? – внезапно спросил Дикон. Маргарет застыла у полки, и молча кивнула головой, не поворачиваясь.

- Не думаю, чтобы это была его идея, - она постаралась, чтобы ее голос звучал совершенно спокойно. – Скорее всего, мой опекун… мой бывший опекун…

- Думаю, это была именно его идея, Марго. Если он всегда знал, кто ты, если он столько лет держал тебя рядом каждую свободную минуту, если его душа рыдала, когда ты исчезла – оставила его добровольно, как он думал… Это была его идея.

Маргарет, ошеломленная чувством, звучащим в голосе Дикона, медленно повернулась к нему.

- Он любил тебя, даже если и сам себе в этом не признавался. Любил настолько, насколько способен любить. Возможно, любит до сих пор.

- К чему эти разговоры, - пожала она плечами. – Гарри женат. Я – замужем. К тому же, он хочет Нэн Болейн, а его жаждут многие женщины.

- Но ты могла бы избавить королевство от грядущих потрясений. Видишь ли, он все равно избавится от королевы, так или иначе. Если ее место займет леди Болейн, пострадают многие люди. Если бы ее место заняла ты…

- Дикон, в чем дело? – она впервые назвала его по имени, и это было нелегко. – Что случилось? Ты ведешь себя странно, ты говоришь странные вещи… Меня это пугает. Не знаю, почему, но меня это очень пугает!

- Меня тоже, - признался король, тяжело опускаясь на стоящее у стены кресло, и откинул голову, устремив невидящий взгляд в потолок. – Я запутался, Марго. Сначала мне казалось, что я прекрасно понимаю, в чем состоит наша задача. Мы появляемся, быстро спасаем Англию, а потом, скорее всего, снова исчезаем – куда-то. Теперь выясняется, что спасение Англии не имеет простого решения, мы все вдруг обрастаем семьями, нам всем есть, кого любить, и есть чего бояться потерять.

- А мне кажется, вы просто измаялись от безделья, сир, - предположила Маргарет. – Хотя руководить процессом спасения Англии должны, все-таки, именно вы. Только вы уж постарайтесь меня простить: я не собиралась и не собираюсь предлагать вам самое простое решение. Я не очень сведуща в искусстве стратегии, но мне кажется, что спасение королевства через мой брак с Гарри не потребовал бы таких причудливых поворотов, как ваше появление. Это, знаете ли, и без вас вполне могло случиться, если могло. В общем, я тоже запуталась… В объяснениях…

- И что ты предлагаешь?

- Обустраиваться. А там будет видно. Сколько времени вам понадобится на то, чтобы привести Кросби Плэйс в живой вид? Когда мы все снова будем вместе, грустить вам станет некогда.

- Думаю, неделя, - ответил Дикон, немного подумав. – Продержитесь?

- Постараемся, - сказала Маргарет с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Возвращаться во дворец, особенно теперь, после вдохновенной речи Дикона, ей не хотелось до дрожи в коленках.

@темы: "побасенки"

---

Похороны Генри ФитцРоя

Говоря о странных похоронах, будет уместно вспомнить похороны бастарда Большого Гарри, графа Ричмонда, то есть Генри ФитцРоя.



В принципе, парень рос здоровым, атлетичным и ровно настолько безбашенным, насколько был и его лучший приятель – сын третьего герцога Норфолка, Томаса Говарда. Вместе они росли, вместе развлекались во Франции с детьми короля Франциска, вместе терроризировали французских горожан. Генри и женился на сестре своего приятеля, Мэри Говард. Говорили потом, что этот брак никогда не был завершен (читай – молодые так и не зашли дальше совместного сна в общей кровати), но верится в это так же мало, как в незавершенность брака Катарины Арагонской и принца Артура.

Основанием для утверждения стала фраза Чарльза Ризли в его заметках: «он никогда не спал со своей женой, которая была девицей и женой, а теперь стала вдовой. Молю Бога послать ей удачу». Кто его знает, на чем базировалось такое утверждение, в ближний (и даже дальний) круг принца Ризли не входил.

Генри ФитцРой принял участие в открытии парламента 8 июня 1536 года, но через месяц внезапно слег в своем дворце (Сент-Джеймс), и начал явно умирать. Его личный врач, Джон Хьюси, писал в Кале своему начальнику, лорду Лайлу, 18 июля: «милорд Ричмонд очень болен, помоги ему Иисус». Не помог. Юноша умер 23 июля 1536 года от какой-то легочной инфекции. Ему было всего 17 лет. Фактически, никто не знает точно, отчего умер принц-бастард. В то время ходило по этому поводу много слухов.

Как обычно в случае неожиданной смерти человека молодого, говорили о яде. Чарльз Ризли писал, что «думают, что он был отравлен по приказу королевы Анны и ее брата Рочфорда, ибо он чувствовал колики в своем теле задолго до того, как умер. Только Бог знает правду. Он был хорошим молодым лордом, одаренным многими качествами и способностями».

Насколько можно судить по тому, что король Гарри приказал Норфолку похоронить принца тайно, король был не столько поражен горем, сколько страхом. Он не верил в «предрассудки», но судьба настолько явно не была расположена давать Тюдорам шанс на укрепление династии, что толки относительно смерти сына-бастарда короля могли стать больше, чем просто толками.

Во всяком случае, король распорядился произвести инвентаризацию хозяйства сына, что и было сделано помощником Кромвеля, Гоствиком. В распоряжении графини Ричмонд были оставлены лишь подарки, которые упоминались в брачном контракте. Гоствик был озадачен некоторыми моментами в отношении драгметаллов, найденных у принца.

Например, четыре меры золота (слитки?) оказались слишком твердыми, настолько, что не поддавались молотку, и специалисты из сокровищницы Тауэра пришли к заключению, что нужна переплавка с облагораживанием. Проще говоря, слитки были отнюдь не государственной чеканки, один даже весил больше нормы. В них было мало золота. Цепь принца, весом в 138,5 унций (почти 3,5 кг), была оценена в Тауэре всего в 40 шиллингов, хотя король был уверен, что она стоит 500-600 фунтов. Очевидно, принц поработал и над цепью тоже, не только над слитками. Действительно, многообещающий был молодой человек.

Через 8 дней после смерти, тело принца было положено в повозку, прикрыто соломкой, и отправлено в Тетфорд, где он должен был быть тихонько похоронен среди Говардов. Путь из Лондона в Кеннингхолл был неблизким, так что тело, скорее всего, было перед дорогой набальзамировано, иначе такая транспортировка по летней жаре приобретает совсем уж жуткие черты. Впрочем, два человека конвоя все равно ехали вдали от повозки. Норфолк с сыном поторопились в родные пенаты, и Генри ФитцРой был похоронен в их присутствии, но «without pomp or ceremony».

Надо отдать должное королю Гарри: услышав о том, как Норфолк выполнил его распоряжение о секретных похоронах принца, он взбесился. Очевидно, у короля, все-таки, было на уме нечто более достойное. Или он, просто-напросто, уже был сыт по горло Говардами на тот момент.

Младший брат герцога (сводный), которого звали тоже Томас Говард, ухитрился в том же году, где-то в районе Пасхи, соблазнить родную племянницу короля. И ладно бы просто соблазнил, но ведь еще и женился на ней, в июле 1536 года. Тайно, конечно. Кто ж ему дал бы разрешение на обычный брак. Парочка и ахнуть не успела, как оказалась в Тауэре – они выбрали для своего романа очень неудачный год: обе дочери короля были объявлены парламентом бастардами (хорошая работа, Томас Кромвель!), его признанный бастард умер, королева Джейн не была даже беременна. Дети старшей сестры короля, тем не менее, жили себе и процветали, несмотря на то, что сама леди Маргарет в своих исканиях абсолютного счастья брату не уступала.

Поэтому лорд Томас Говард, 24, и Маргарет Дуглас, 21, оказались в Тауэре по обвинению в государственной измене. Парламент, который так кстати в тот момент заседал, немедленно издал билль о лишении гражданских и имущественных прав за государственную измену в отношении лорда Томаса, не чураясь сильных выражений: «Соблазненный и ведомый Дьяволом, не думая о Боге и долге преданности нашему королю и суверену, он презренно и предательски связал себя искусными маневрами и льстивыми словами с леди Маргарет Дуглас», и сделал это «злодейски и предательски думая и воображая посеять раздор в королевстве» и «пресечь, извратить и прекратить передачу короны».

Неизвестно, задумывалось ли что-то подобное молодым человеком. Вряд ли. Скорее всего он, по молодости лет, как раз ни о чем не задумывался и оценить политическую окраску своего дерзкого брака не смог. В конце концов, в свое время Чарльзу Брэндону точно такой же тайный брак, причем с сестрой короля, сошел с рук и даже сделал его герцогом. Только в 1536 году времена уже были не те, король купался в чувстве своей неподчиняемости какой-либо ответственности и критике извне, и лорд Томас был приговорен к смертной казни, а женитьбы с членами королевской семьи без разрешения короля были (еще раз) запрещены.

Хотел король Гарри казнить и свою племянницу, словно чувствуя, что головных болей эта разбитная поэтесса ему еще доставит. Или не хотел. Обычно, если этот король хотел кого-то действительно казнить, он делал это быстро и эффективно. Не казнил он и Томаса Говарда, тот и сам умер в Тауэре в октябре 1537 года. А леди Маргарет спуталась в 1540-м с еще одним Говардом, Чарльзом.

В общем, известие о том, что его единственного признанного сына везли к месту захоронения как пук соломы, разозлил короля Гарри неимоверно. Наверняка, ему еще и со всеми словесными «приправами» расписали, как оно было, потому что 5 августа герцог Норфолк собственноручно и в великой панике писал Кромвелю: «В восемь вечера прибыли письма от друзей и служащих из Лондона. Все сообщают, что король недоволен мной за то, что лорд Ричмонд не был похоронен с почетом. Король хотел, чтобы тело было доставлено секретно в закрытой повозке в Тетфорд и там похоронено. Соответственно, я дал распоряжение обоим Коттонам, чтобы тело было завернуто в свинец и положено в предоставленную им закрытую повозку, но это не было сделано, да и секрет не сохранен. Я надеюсь, король не будет винить меня незаслуженно».

Слухи понеслись по Лондону. Говорили, что герцог будет вот-вот арестован, что его заключат в Тауэр. «Если я заслуживаю этого, то Тоттенгем – французский город», - пишет герцог Кромвелю. И добавляет, что готов встретиться на дуэли с любым, кто распространяет подобные сплетни. Если тот является джентльменом, конечно. Но, будучи реалистом и зная, каково иметь дело с этим королем, Норфолк, на всякий случай, дважды переписал свое завещание, назначив супервайзером самого короля, а главным исполнителем – Кромвеля.

Кто его знает, что чувствовал Норфолк, когда из Лондона пришел приказ явиться ко двору и лично представить все объяснения. Он снова написал Кромвелю, спрашивая его, чего ждать, и Кромвель честно ответил, что короля передергивает каждый раз, когда он слышит имя Говардов. Тем не менее, ничего не случилось. Норфолк выплыл на поверхность в очередной раз.

Что касается захоронения Генри ФитцРоя, то добрый король Гарри, в лучших традициях равноправия, разрушил и приорат Тетфорда, где находилась могила его сына. Рушили всё, исключений не было. Герцог перезахоронил зятя в церкви св. Михаила в Фрамлингеме. Наверное, на этот раз – со всеми почестями, потому что король уже потерял к умершему бастарду всякий интерес. Мэри Говард, которая так и не вышла замуж, была, со временем, похоронена вместе с мужем.

@темы: Англия Тюдоров

---

Не только мужчины!

А какие очки ваши?

Разве женщины не хотят, чтобы о них заботились?

@темы: "нетягостная бредь"

---

О смерти Ричарда III - 4

Генри Тюдор распорядился построить королевскую гробницу для своего предшественника уже в 1494 году, всего через девять лет после смерти короля Ричарда. По всем меркам, это был необычно короткий период, можно сказать – беспрецедентно короткий. Задачу он поручил двум самым верным своим последователям, Реджинальду Брэю и Томасу Ловеллу. Мать Ричарда, Сесили Невилл, была еще жива, и, похоже, выражала изначально сомнения по поводу выбора, но уже через год назначила сама Брэя и Ловелла исполнителями собственного завещания. Очевидно, она убедилась в их добросовестности.



Разумеется, Брэй и Ловелл были только организаторами и супервайзерами работ, практическую часть они поручили мастеру по работам с алебастром, Уильяму Хилтону из Ноттингема. Хилтон, надо сказать, был еще и мэром Ноттингема в 1489-1490 и 1496-1497 годах. Под руководством Хилтона, алебастровый монумент Ричарду был установлен в «церкви фриаров в Лейчестере». Хилтон получил за работу 50 фунтов. Но, фактически, эта, по тем временам очень солидная, сумма была только частью расходов.

В книге расходов Генри Тюдора, в которой он лично подписывал каждый лист, значится: «11 сент. – Джеймсу Кейли для гробницы короля Ричарда 10 фунтов 1 шиллинг». Это – запись от 1495 года. Судя по всему, это – плата за перевозку монумента из Ноттингема в Лейчестер, потому что точно такую же сумму Тюдор заплатил «мастеру Эстфилду» за перевозку собственного из Виндзора в Вестминстер. Разумеется, были и другие расходы, но хозяйственные записи короля-скряги, дошедшие до наших дней – это не оригиналы, и даже не первые копии. Это, как минимум, вторые копии, в которых отсутствуют листы и даты.

Но, допустим, Генри Тюдор отвалил сумму всего в 60 фунтов на гробницу Ричарда. Много это или мало? Для сравнения можно взять алебастровую статую девы Марии, которую можно было купить за 2 фунта. Есть контракт, который заключил некий Генри Фолджамб для сооружения своей гробницы. На крышке должны были быть изображения самого Фолджамба с «небольшими фигурами», на боковых панелях – щиты с геральдическими знаками. Фигуры на крышке должны были быть покрыты медью, но неясно, входило ли это в сумму 10 фунтов, которые заплатил Фолджамб. В любом случае, это сравнение дает представление о том, какой внушительной работой должна была быть гробница короля Ричарда. Еще одно сравнение: гробница самой Сесили Невилл обошлась в 66 фунтов. То есть, Генри Тюдор мог быть (и был) скрягой, но на захоронении своего врага он не сэкономил ни шиллинга.

Монумент на могиле Сесили и Ричарда Йорков, сделанный по приказу королевы Елизаветы. Оригинальные гробницы были разрущены Генрихом VIII

Тем не менее, ронять слезу умиления над благородством Генри Тюдора не стоит. Он ничего не делал просто так. С тех пор, как повзрослел и получил некоторые практические уроки на тему политики, не делал. Ключевое слово к пониманию интриги – «король». Ричард называется королем на каждом повороте, в каждой квитанции, ему воздвигают королевскую гробницу. Это потому, что в 1493-1494 году на голову Генри Тюдора посыпались, как из рога изобилия, «сыновья» Эдварда IV. Именно в тот момент сестра королей Эдварда и Ричарда, Маргарита, пригрела своего якобы племянника Ричарда, и Тюдор, через блестяще администрируемую шпионскую сеть своей матушки, знал, что против него готовится заговор и внутри страны.

Здесь идея довольно проста. Парламент Ричарда объявил детей короля Эдварда от Элизабет Вудвилл бастардами, поскольку брак этой пары не был действителен по действующим в стране законам. Тот же парламент обратился к Ричарду с просьбой принять корону, на что тот согласился. Ричарда короновали, и он стал совершенно законным королем Англии. В тот момент Генри Тюдору и тем, кто стоял за ним, было выгодно говорить об узурпации трона. Короновавшись, Тюдор отменил бастардизацию своей будущей жены, зная, по-видимому, что ее братья ему больше не опасны. И вдруг появляется на горизонте якобы второй сын короля Эдди, называющий узурпатором уже Тюдора. В этой ситуации Тюдору стало выгодно всячески подчеркивать королевский статус своего предшественника. В конце концов, если Ричард Глочестер был законным королем-йоркистом, то Ричард Шрюсбери (настоящий или самозванец) законным претендентом на трон от той же партии йоркистов быть не мог. Поскольку Ричард Глочестер был мертв, Тюдор поставил на него.

Варбек, то ли Ричард Шрюсбери, то ли нет

И, наконец, вопрос с эпитафией. Текст ее известен, опять же, благодаря неутомимому Джорджу Баку. Существует она в двух версиях, латинской и английском переводе, сделанном, вероятно, тем же Баком. Эпитафию до последнего времени изучали мало. Вернее, совсем не изучали, считая отсебятиной Бака – ведь гробница не сохранилась, сравнить было не с чем. Эшдаун-Хилл утверждает, что одного взгляда на латинский тест эпитафии достаточно для того, чтобы понять – это не фикция. Ему виднее, так что дальше снова идут рассуждения профессора.

Во-первых, эпитафия написана между 1485 годом (смерть Ричарда), и 1619 годом (публикация Бака). Она не может быть написана после 1535 года, потому что содержит в тексте призывы молиться за душу, свойственные католицизму. То есть, маловероятно, чтобы текст был сочинен после начала Реформации. По тексту, структуре, форме и длине эпитафия идентична тем, которые сделаны для Катерины Валуа, вдовы Генри V, и самого Генри VII. Структурно, она отвечает стандартам приблизительно 1495 года. Далее, эпитафия, приведенная Баком – не единственная. В 1647 году Фрэнсис Сандфорд опубликовал генеалогическую историю королей Англии, где приводит эпитафию с некоторыми отличиями от текста Бака, и упоминает об этом. То есть, источники у Сандфорда и Бака были разными.

Источником Сандфорда был манускрипт, написанный Томасом Хоули. Хоули умер в 1557 году, то есть он скопировал откуда-то текст до этого года. Благодаря тому, что Сандфорд и Хоули оба были чиновниками палаты герольдов, отыскать источник, которым пользовался Хоули, удалось. Это копия, сделанная почерком Томаса Ризли, который умер в 1534 году. Томас Ризли был, в свою очередь, сыном и помощником Джона Риза, который служил герольдом при трех королях: Эдварде IV, РичардеIII и Генри VII. Скорее всего, их версия эпитафии была скопирована непосредственно с гробницы.

Бак свою версию нашел в доме гильдий. И перевел. Перевел, как умел, да еще и в стихотворной форме – в духе времени. Поэтому его эпитафию и объявили фиктивной. Но проблема была не в этом. Эпитафия была подлинной, но латинский ее текст был настолько сложным, что упрямо не хотел складываться в вирши. Но Бак сложил, что-то изменив и что-то убрав – по собственному усмотрению:

"I who am laid beneath this marble stone,
Richard the Third, possess'd the British Throne.
My Country's Guardian in my Nephew's claim,
By trust betray'd I to the Kingdom came.
Two years and sixty days, save two, I reign'd;
And bravely strove in fight; but, unsustain'd
My English left me in the luckless field,
Where I to Henry's arms was forc'd to yield.
Yet as his cost my corse this Tomb obtains,
Who piously interr'd me, and ordains
That Regal honours wait a King's remains.
Th' year thirteen hundred 'twas and eighty-four,
The twenty-first of August, when its power
And all its rights I did to the Red Rose restore.
Reader, whoe'er thou art, thy prayers bestow,
T'atone my crimes, and ease my pains below."

Разумеется, эту версию историки и отвергли, не потрудившись исследовать латинскую версию, которую Бак таки приводит:

"Epitaphium Regis Richardi Tertii, sepulti ad Leicestriam, jussu et sumptibus Sti Regis Henrici Septimi.
Hic ego, quem vario tellus sub marmore claudit,
Tertius a justa[a] voce Richardus eram.
Tutor eram patriae[b], patrius pro jure nepotis;
Dirupta, tenui regna Britanna, fide.
Sexaginta dies binis duntaxat ademptis
AEstatesque tuli tunc[c] mea sceptra duas.
Fortiter in bello certans[d] desertus ab Anglis,
Rex Henrici, tibi, septime, succubui.
At sumptu, pius ipse, tuo, sic ossa dicaras[e],
Regem olimque facis regis honore coli.
Quatuor exceptis jam tantum, quinque bis annis,
Acta trecenta quidem, lustra salutis erant.
Anteque Septembris undena luce kalendas,
Reddideram rubrae jura petita[f] Rosae.
At mea, quisquis eris, propter commissa precare,
Sit minor ut precibus poena levata [g] tuis."

В общем, профессор сделал дословный перевод. Я не буду уподобляться Баку и переводить на русский, просто укажу главное отличие. Там, где Бак употребляет слово «преступления», crimes, латинская версия предполагает достаточно ритуальную фразу с просьбой простить обиды, offences. Cтандартно для средневекового периода, когда люди верили, что душа усопшего попадает в чистилище, и количество молитв помогает уменьшить срок ее нахождения там.

I, here, whom the earth encloses under various coloured marble,
Was justly called Richard the Third.
I was Protector of my country, an uncle ruling on behalf of his nephew.
I held the British kingdoms in trust, (although) they were disunited.
These for just sixty days less two,
And two summers, I held my scepters.
Fighting bravely in wars, deserted by the English,
I succumbed to you, King Henry VII.
But you yourself, piously, at your expense, thus honoured my bones,
And caused a former king to be revered with the honour of a king
When in twice five years less four
Three hundred five-year periods of our salvation had passed.
And eleven days before the Kalends of September
I surrendered to the red rose the power it desired.
Whoever you are, pray for my offences,
That my punishment may be lessened by your prayers.

Я бы сказала, хороший текст, уважительный и ясный. В отличие от стихотворного перевода Бака, в латинской версии нет ничего относительно преданного доверия. Вместо «My Country's Guardian in my Nephew's claim, By trust betray'd I to the Kingdom came» (будучи защитником королевства для моего племянника, я пришел к власти, предав доверие), латинский, оригинальный, текст просто говорит «I was Protector of my country, an uncle ruling on behalf of his nephew.» (я был Протектором своей страны, дядей, правящим от лица племянника).


Окно Йорков в церкви Фотерингея

@темы: Richard III

---

О смерти Ричарда III - 3

Последнее утро жизни короля Ричарда III не было стандартным, нормальным утром короля в военном лагере. Известно, что он встал на рассвете – как обычно. Но это, пожалуй, было единственным, что было обычным в то утро.



Во-первых, через хроники Виргила и Кроулендские хроники известно, что выглядел его величество невероятно уставшим. В лучших традициях тюдоровской пропаганды, хроники объясняют это терзаниями нечистой совести перед неизбежной расплатой за злодеяния. Поскольку хронисты действительно в лагере не присутствовали, их пассажи можно с чистой совестью отмести, как беллетристику.

Отмести объяснения, но не факт. Многие историки, разбирающие ход битвы при Босуорте, не могут понять фатальной атаки короля, опытного воина. Известно также, что в самом начале битвы, уже в полной броне, он был вынужден остановиться у колодца, чтобы напиться – его мучала жажда.

Профессор Эшдаун-Хилл высказывает догадку, которая, как он сам признает, не имеет доказательной базы. Он напоминает, что sweating sickness, потница, пришла в Англию в начале августа, вместе с армией Тюдора. И Стэнли, не явившийся к королю, назвал причиной именно то, что он был болен, именно потницей. А что, если он не лгал? А что, если болезнь появилась и в армии Ричарда? А что, если он чувствовал себя больным в утро битвы настолько, что решил попытаться рискнуть покончить с Тюдором одним ударом? В любом случае, Ричард был не в лучшей боевой форме, и это не имело ничего общего со стрессом. Потому что дни перед битвой он провел… на охоте, совершенно не воспринимая Тюдора серьезным и грозным противником.

Во-вторых, случилась практически невероятная для королевского хозяйства накладка: армейские священники и капелланы не смогли отслужить мессу. Во всяком случае, это выглядит именно так. Об этом стало известно из книги Генри Паркера, лорда Морлея, которую тот подарил в 1554 году Мэри Тюдор. Лорд Морлей сам был из семьи йоркистов, его отец воевал при Босуорте за Ричарда, и источник информации указан: слуга короля «Бигофф», которого удалось идентифицировать позже сэром Ральфом Бигодом. Тот рассказал, что «утром король приказал отслужить перед ним мессу, но у капеллана не хватало то одной вещи, то другой, и когда находилось одно, не могли найти другого, когда нашли вино, не могли найти хлеб, и так далее».

Босуортовское распятие - скорее всего, то самое, с которым служили эту мессу

Что за чудо? Речь шла всего лишь о короткой мессе буднего дня, которую любой капеллан мог отслужить с закрытыми глазами! Даже если король встал раньше, даже если его патеры бессовестно проспали именно в утро перед битвой, месса входила в ежедневную рутину королевской жизни. Они просто не могли не приготовить необходимое и оказаться в ситуации, когда «не хватало то одной вещи, то другой, и когда находилось одно, не могли найти другого».
Третьей странностью того дня было то, что и королевский завтрак оказался не готов. Здесь будет уместно заметить, что в те годы завтрак состоял просто-напросто из тех же хлеба и вина. Привычки Ричарда в этом плане хорошо известны, человеком он всегда был занятым, и завтрак его был именно таким, самым простым – размоченный в вине хлеб. Более того, даже этого он себе не позволял до того, как отслушает мессу.

Интересно, что Кроулендские хроники особо не сосредотачиваются на проблемах с мессой и с завтраком, просто упоминают о них. Нет моралите по поводу того, что король отправился на битву голодным и без благословения.
Потому что, похоже, мессу все-таки отслужили, и свой скромный завтрак король съел, просто с получасовой задержкой. Так можно заключить, рассматривая временное расписание событий того дня: колокола близлежащих церквей бьют Приму в 6 утра, король встает. Допустим, на утренние дела уходит минут 10, после чего король ожидает мессу, но из-за странных сбоев она начинается где-то в 6:40. Длится она полчаса, то есть в 7:10 король может перекусить, затем на него надели латы. Известно, что на позициях королевская армия была чуть раньше 8 утра, когда король обратился к своим воинам с речью. В 10 утра все уже было кончено. Конечно, никто с секундомером в тот день за развитием событий не наблюдал, так что все выкладки чисто теоретичны.

Вряд ли в лагере Тюдора утро было более размеренным. Дело в том, что в ночь перед битвой Генри Тюдор исчез из своего лагеря. Исчез настолько неожиданно и так надолго, что его приближенные всерьез задумались о том, как скрыть этот факт от солдат. Считается, что Тюдор просто тайно отправился на переговоры с братьями Стэнли, что Томас Стэнли позже всегда отрицал – до последнего дыхания, можно сказать. Уильям Стэнли не мог в своих мемуарах встречу ни подтвердить, ни отрицать, потому что ровно через 10 лет после Босуорта был казнен тем, кому протянул корону, и никаких заметок после него, естественно, не сохранилось.

Я не хочу утверждать, что в ночь перед битвой Ричард и Тюдор тайно встречались. Но просто не обратить внимания на все странности, случившиеся утром в лагере Ричарда, его уставший вид, и на то, что предыдущей ночью Тюдор испарился из своего на несколько часов, было бы странно. Не началась ли в лагере Ричарда и в самом деле потница? Это объяснило бы все сбои в рутине. Мог он попытаться встретиться со своим врагом, чтобы спросить о том, какую заразу тот привез со своей армией в Англию? Он – мог. Королем он стал не так давно, но перед этим долго был крупнейшим администратором, который, помимо многого прочего, имел дело со вспышками болезней.

И еще. Авторы хроник утверждают, что Ричард начал спонтанную атаку, увидев Генри Тюдора. Проблема в том, что Генри Тюдора король никогда не видел. Он не мог его узнать. Если только они не встретились предыдущей ночью. К этому предположению историк, профессор, не имеет никакого отношения, конечно. Это лично мой полет фантазии, который мне кажется логичным и объясняющим необъяснимое.

Теперь про протянутую корону. Как ни странно, никто точно не знает, о какой короне идет речь. Профессор Эшдаун-Хилл на этом вопросе разумно не сосредотачивается. Питер Хаммонд, написавший весьма спокойный и хирургически чистый отчет о битве при Босуорте, говорит о коронете, не о короне. И о том, что на поле битвы Тюдор короновал себя именно коронетом. Но Хаммонд рассказывает еще и о легендах, связанных с «короной в кустах».



Первым об этой коронации написал Виргил, кто же еще: ”which when Thomas Stanley did see, he set King Richard’s crown which was found among the spoil on the field upon his head”. Ни слова о боярышнике или каком другом кусте. Ни слова о том, о какой именно короне идет речь. Виргила буквально цитирует и Эдвард Холл. Терновник в этой истории появился только в семнадцатом веке, в манускрипте мастера ордена Подвязки, сэра Уильяма Сигара. Несомненно, потому, что Генри Тюдор использовал боярышник в своих геральдических знаках. На самом же деле, этот боярышник, полным кустом, а также листьями и цветами, использовался домом Ланкастеров давным-давно, а Тюдор, как известно, вел свое притязание на трон именно через принадлежность к Ланкастерам.



Что касается самой короны, то очень долго никто и не сомневался, что речь идет о нормальном коронете, таком, каким пользовался король Генри V. Собственно, обруч в виде упрощенной королевской короны, иногда украшенный камнями, иногда – нет. Ричард очень любил яркие одежды и красивые доспехи, поэтому можно с уверенностью сказать, что уж его-то коронет был украшен, как подобает. И вот автор Кроулендских хроник пишет как раз, что Тюдор был коронован ”with the priceless crown which King Richard had previously worn”. Потом в чью-то светлую голову пришло, что именем ”the most precious crown” называли церемониальную корону св. Эдуарда, и что the most precious можно понять, как priceless, а слова King Richard had previously worn могут быть истолкованы, что он ее надевал. Ну, мало ли – перед боем, скажем, чтобы воодушевить воинов.



Бред, конечно. Все говорит за то, что король не придавал большого значения сражению с Тюдором. Для него кампания Тюдора была просто частью кампании Франции, с которой он имел дело с самого начала своего правления. С чего бы это ему было посылать приказ монахам в Вестминстер, чтобы они доставили ему (по далеким от безопасности дорогам королевства) национальное достояние, которое не было даже его собственностью? Корона св. Эдуарда была церемониальной, не для персонального использования.

корона св. Эдуарда

Зато известно, что корона самого короля Ричарда стоила около 120 000 крон. Это была его собственная, королевская корона. Но и здесь есть одно «но». Корона – не шляпа, чтобы насадить ее на шлем и помчаться в бой. Когда король надевал свою корону – это был тоже церемониальный момент, вокруг которого было немало торжественных формальностей. Никаких упоминаний о том, что хаотичное утро короля Ричарда вместило еще и церемонию с его короной, не существует. Так что логично предположить, что на голове у него при Босуорте был дорогой коронет, и именно этим коронетом Генри Тюдора наспех короновали.

корона Генри Тюдора

А что корона Ричарда? Шотландские хроники утверждают, что ее стащил из королевского шатра шотландец по имени МакГрегор.

@темы: Richard III

---

Вау!

Получила на ЖЖ в виде коммента:

"Hey This is hard for me because I have never done anything like this.. but I have a huge crush on you. I have never been able to tell you for reasons which you would quickly identify as obvious if you knew who this was. I'm really attracted to you and I think you would be wanting to get with *Read FULL Card Here* "

Неужели кто-то правда открывает ссыли в таких записочках?

---

Чудо-сервис

Нет, я уже почти смирилась с тем, что покупая машину ты ее будешь ждать пару месяцев - авто ныне делают под заказ. Несчастное боковое зеркало для своего Сузуки я жду уже месяц. Тоже, наверное, специально делают. Не купить сразу ни кресла, ни кровати. Но сегодня... Я попыталась купить ботинки зимние, а мне сказали, что заказать можно, но получу я их в феврале!!!! Просто ботинки, обычные, обувь... На выраженное удивление приемщица заказа меланхолично ответила, что не нравится срок поставки - не заказывай.
Ыыыыыы....

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

О смерти Ричарда III - 2

Генри Тюдор был формально провозглашен королем и двинулся из Лейчестера в сторону Лондона утром 25 августа 1485 года – после похорон короля Ричарда. Какие-либо детали о том, как погибшего короля похоронили, отсутствуют. Виргил пишет, что Ричард был погребен «without any pompe or solemn funerell… in thabbay of monks Franciscanes in Leichester».

Стэнли вручает корону Генри Тюдору. Впрочем, корона - это отдельная история

Из этого короткого замечание последовала потом, кстати, долгая путаница. Незабвенный Джордж Бак понял это так, что Ричарда похоронили в главной церкви города, «церкви св. Марии, принадлежавшей ордену и обществу Серых Фриаров». Но сохранившаяся печать серых братьев указывает на то, что именно их церковь была посвящена другой святой Марии – святой Марии Магдалине. То есть, главной церковью города она не была. А вот церковь Лейчестерского аббатства, посвященная благословенной деве Марии - была. Джон Рэс, много чего написавший про Ричарда (и все больше негативного - его работа была посвящена Тюдору лично), указывает, тем не менее, что король был похоронен в церкви францисканского приората. Виргил ошибся – дом францисканцев в Лейчестере был приоратом, а не аббатством, и его члены были фриарами, а не монахами.

К чему это все? К тому, что летописи Виргила не стоит понимать буквально и воспринимать каждое его слово истиной в высшей инстанции. Он клялся, что пишет в своих хрониках правду. Скорее всего, он действительно не искажал описываемые события сознательно. Но он был всего лишь человеком, со своими пониманиями того, что есть правда, и со своими ошибками.

Поэтому его фраза о том, что Ричарда похоронили «without any pompe or solemn funerell» не следует понимать так, что покойного короля просто кинули в яму и закопали. Хотя многие рикардианцы поняли это именно так. Уж больно такое неуважение к павшему королю вписывалось в общее негативное мнение о Генри Тюдоре. Тем не менее, это просто не могло случиться, в принципе не могло.

«Without any pompe» подразумевает, что похороны были приватными. На них не была допущена публика, и в них отсутствовала светская атрибутика похорон. Но католическая религиозная организация, в чей устав входила обязанность молиться за души усопших, просто не могла пренебречь этой обязанностью. Слово solemnity, торжественность, в религиозном контексте вполне определенное значение.

В торжественном, церемониальном ритуале похорон священник, проводящий мессу по усопшему, имеет ассистентов. В те времена ими были диаконы, иподиаконы и псаломщики – все в полном церковном облачении. Курятся благовония, поет хор, присутствуют плакальщики, горят факелы, гроб накрыт траурным покровом.

В случае похорон Ричарда, могли отсутствовать или составные части похоронной церемонии, или даже все. Трудно предположить, что в тех обстоятельствах Генри Тюдор распорядился бы официально оплакивать погибшего короля. Скорее всего, в период между вторником 23 августа, и четвергом, 25 августа, фриары или сами пришли к Тюдору, или были вызваны новым королем. Возможно, им было дано разрешение провести похороны по собственному усмотрению, возможно, они получили поручение от Тюдора. Джордж Бак пишет, что Ричарда похоронили по распоряжению Тюдора, но современные событиям хроники об этом не упоминают. Профессор Эшдаун-Хилл напоминает, что орден серых братьев находился под патронажем дома Йорков, что делает более, чем возможным, что инициатива принадлежала именно ордену. Тем не менее, окончательное решение о нюансах церемонии мог сделать только Тюдор, новый король.

Можно не сомневаться, что тело Ричарда было выставлено на обозрение в Ньюарке. Приоры отправились туда на рассвете, чтобы забрать останки короля для похорон. Неизвестно, лежало ли тело уже в гробу, или нет. В любом случае, перед транспортировкой останки положили в гроб, и гроб закрыли крышкой. Перевозка тела состоялась «without any pompe», то есть, гроб просто погрузили на коляску и оттранспортировали к месту захоронения.

Торжественная перевозка состоялась бы в полдень. Учитывая время суток, над телом наверняка прочли Placebo и Dirige. Гроб был поставлен перед главным алтарем церкви, тонкие восковые свечи по обе стороны.

что-то в этом роде

Почти наверняка гроб был к тому моменту накрыт погребальным покровом – приорат имел все необходимые погребальные атрибуты, и, сразу после приема тела к алтарю, двое фриаров молча молились за душу усопшего. Потом, когда подошло время, была отслужена траурная утренняя месса – пропета или просто сказана.

Вот так выглядит торжественная месса в наше время:



В случае с Ричардом могло быть нечто очень похожее, потому что в его времена торжественная похоронная месса для королей выглядела побогаче, скажем так.

А потом гроб опустили в могилу, открыв плиту в полу на хорах. Очень приватная церемония, но церемония, там не менее.

Впрочем, гроб – это еще одна странная линия в запутанной истории с похоронами короля Ричарда. Дело в том, что в XVII и XVIII веках содержатель постоялого двора в Лейчестере демонстрировал доверчивым туристам поилку для лошадей, сделанную, якобы, из каменного гроба короля Ричарда. Но в XV веке каменные гробы не использовались. Использовались или свинцовые (как в случае с Анной Мовбрей и Эдвардом IV), или просто деревянные. Самые простые – как гроб, выделенный Тюдором для похорон своей тещи, Элизабет Вудвилл. В случае с королем Ричардом, гроб почти наверняка был деревянным.

@темы: Richard III

---

О смерти Ричарда III - 1

Вернее, о зловещих событиях, происшедших непосредственно после нее.



Всем известны ужасные события, связанные с перевозкой тела Ричарда III с поля битвы и его захоронением. О них в свое время написали все авторы хроник, и все рикардианцы используют их примером низости Генри Тюдора, сведшего счеты с погибшим. Не знаю, изменится ли точка зрения сейчас, когда за Тюдора неожиданно вступился самый ярый рикардианец – профессор Эшдаун-Хилл. Он просто обратил внимание на очевидное.

Итак, факты: окровавленное, обнаженное тело короля, с веревкой вокруг шеи, перебрасывается через спину лошади и доставляется в Лейчестер, где остается выставленным два дня на всеобщее обозрение. И потом бесцеремонно хоронится в ближайшем к реке аббатстве Грейфриарс.

Теперь пойдут уточнения, опровержения и рассуждения профессора.
Оказывается, одна из ошибок этого описания событий фактическая: Грейфриарс – не самое близкое к реке аббатство. Более того, это аббатство было в значительной мере открыто для публики, обслуживая повседневные нужды паствы. Очень неудобное место для выставления тела короля на обозрение.

Теперь о самом Тюдоре. Очень часто встречается утверждение, что Тюдор в дальнейшем указал днем начала своего царствования 21 августа 1485 года, делая этим Ричарда просто мятежником, сражавшимся со своим сувереном. Но нет никаких фактов, указывающих на то, что он это сделал. Во всех документах царствование Тюдора начинается 22 августа – со дня победы при Босуорте. Более того, такое искажение хронологии было бы в принципе бессмысленным. Тюдор не скрывал, что едет отвоевывать себе королевства, даже если его права на трон были более, чем хлипкие. Ричард был королем де-факто, даже если кто-то считал его узурпатором. Все хроники (враждебные Ричарду, других просто не сохранилось, даже если они были) именуют Ричарда королем до самой его смерти, а Тюдора – графом, до самой смерти Ричарда.



Сама история о транспортировке тела Ричарда в Лейчестер обросла деталями только в конце шестнадцатого века – благодаря Холиншеду, который мог иметь авторитет историка, а мог и просто придумать его. О Холиншеде мало что известно, кроме его историй. Разумеется, Холиншед не был свидетелем описываемых им событий, он использует труды Полидора Виргила и Кровлендские хроники. Но детали, как то кровь и грязь на теле Ричарда, в хрониках Виргила отсутствуют. Холиншед прибавил их от себя.
Виргил просто пишет, что тело Ричарда доставили во францисканское аббатство в Лейчестере, перекинутым через спину коня, и похоронили через два дня «без похоронных церемоний». Кровлендские хроники пишут: «тело Ричарда нашли среди мертвых… и доставили в Лейчестер с недостаточной гуманностью (с веревкой вокруг шеи)».

Разумеется, тело Ричарда могло быть выставлено на обозрение только по прямому приказу Тюдора, которому было необходимо, чтобы Ричард потом вдруг не «ожил» в народной молве. Но очень мало вероятно, что тело было выложено в том виде, в каком его нашли, потому что тела павших в битве зачастую опознавались только самыми близкими слугами и сквайрами, по каким-то особенностям строения. Реальная смерть в бою – вещь далекая от картинной чистоты. Например, тело Джона Говарда, герцога Норфолка, павшего в той же битве, с точностью опознать так и не смогли, и его гробница в Фрамлингтоне содержит два скелета. То есть, скорее всего тело Ричарда было обычным образом обмыто и, более того, хотя бы элементарно забальзамировано – на дворе стоял август, и Тюдор был заинтересован, чтобы как можно больше народа смогло подойти к телу его врага на достаточно близкое расстояние, чтобы опознать и убедиться.



Тем не менее, остаются очевидными следующие варварские детали обращения с трупом: отсутствие одежды, веревка вокруг шеи, и тело, перекинутое через спину коня.

Профессор утверждает, что конь – это был тот максимум уважения, которое допускал момент. «Полководцы не возили за собой гробы, отправляясь на битву – это плохо бы сказалось на моральном настрое их войск», - ехидно замечает он. Он снимает ответственность с людей Тюдора и в плане отсутствия одежды на теле Ричарда. Собственно, хорошо известно то, что вокруг сражающихся армий постоянно кружило немалое количество «стервятников», немедленно снимавших с трупов абсолютно все, имеющее хотя бы минимальную ценность. Примером тому может быть хорошо запротоколированный случай о том, как обнаружили и опознали в свое время тело графа Шрюсбери. И на нем не было ни нитки, а он пал во Франции. То, что не смогли опознать и тело хорошо известного Норфолка, тоже говорит о том, что решительно никаких помогающих опознанию предметов одежды на нем не было.

Замечания Кровлендских хроник о том, что тело короля было найдено, говорит о том, что его искали. То есть, кто-то отправил поисковую партию, состоящую, скорее всего, из наемников – как и почти все войско Тюдора. Очевидно, указав место, где искать. Какую причину для пиетета к английским трупам мог иметь иностранный сброд, собранный во Франции? Никакой. Король или нет, его просто отволокли к начальству за веревку. Так делалось всегда и везде. Ничего лично, просто практическое решение. Скорее всего, ту же веревку потом использовали для того, чтобы зафиксировать труп на спине лошади, поэтому она не была снята. Виргил так же упоминает о щите короля Ричарда, который был закреплен рядом с телом. По мнению профессора, это было той максимальной данью уважения к королевскому статусу единственного английского короля, погибшего на поле битвы, которую позволяли обстоятельства. В конце концов, у Тюдора не было ни одной причины в мире показывать себя перед будущими подданными и европейскими дворами варваром.

Если уж говорить о королях, павших в битвах, то герцог Бургундский, прикрывавший отход своих в битве у Нанси, в 1477 году, был разыскан только через два дня. Первое опознание сделала паж – по длинным ногтям, второе, более уверенное – личный врач, по шрамам. И здесь «стервятники» тоже раздели трупы полностью. Совсем уж не повезло королю Шотландии, Джеймсу IV. Мало того, что его рубашку трепетная королева Катарина Арагонская отправила своему мужу, как военную добычу, так еще и захоронить не получилось. Дело в том, что Джеймс был отлучен от церкви, и церковь похоронить его просто отказалась. Потом Большой Гарри соврал папе римскому, что король Шотландии перед смертью выказал какие-то признаки раскаяния, и разрешение на захоронение получил. Варвары? Ну, не менее варварами были и культивированные герои античности. Ахиллес привязал тело Гектора к своей колеснице, и проволок его вокруг стен Трои, прежде чем сдал Приаму для похорон.

И, наконец, выкладка тела для всеобщего обозрения. Здесь профессор видит определенную традицию. До Ричарда III, погибшего в битве, проиграв, таким образом, корону, еще три короля были насильственно убраны с трона: Эдвард II, Ричард II, и Генрих VI. Во всех трех случаях, тела были выставлены на обозрение, и захоронены без всякой церемониальности. И перезахоронены через некоторое время: Эдвард III с почестями перезахоронил отца, Генри V – Ричарда II, и сам Ричард III – Генриха VI. Такое же перезахоронение сделал и Тюдор для Ричарда III.

@темы: Richard III

---

Томас Кромвель - 9

На свой лад, Анна Болейн была достойным противником. С точки зрения Кромвеля, ситуация второго развода короля напоминала ситуацию с разводом первым. Был король, который хотел свободы. Была королева, которая эту свободу ему добровольно давать не собиралась. И был первый министр, который должен был освободить короля.



Разница была только в том, что задача, стоящая перед Кромвелем, была проще той, которая когда-то стояла перед Волси. Королева Катарина была королевой по рождению, связям, привязанности подданных. Ее статус был тесно вплетен в канву международной политики. Англия была тогда еще членом европейского сообщества, которое объединял Ватикан. Анна же была просто никем – любовницей короля, которую он своей волей посадил на трон. Короля, который отныне ни от кого не зависел и был волен (законно) делать в королевстве все, что ему заблагорассудится. Поэтому и Кромвель мог, с благословения своего короля, действовать бесцеремонно.

Надо отдать должное Анне – она не сдалась легко. Конечно, может быть, что она искренне не понимала, до какой степени легко король мог от нее избавиться, не получив при этом ни одного неодобрительного взгляда. Возможно, ее публичные угрозы Кромвелю были следствием глупости. Возможно – действиями человека, которому было нечего терять. Знаменитая проповедь, которую она заказала своему проповеднику Скипу, была определенно угрожающей для Кромвеля. Но чего было бояться Кромвелю, уже уступившего свои апартаменты, расположенные рядом с королевскими, семье Сеймуров? Более того, министр увидел в тексте проповеди идею, которая помогла ему выстроить линию обвинения против угрожающей ему Анны. Ведь речь шла о советнике персидского царя, который закончил свою жизнь на виселице, выстроенной им для защитника королевы, несправедливо обвиненной в адьюльтере.

И 24 апреля 1536 года комиссия под руководством Кромвеля и герцога Норфолка занялась проверкой морального облика королевы Анны. Все повороты следствия и суда слишком хорошо известны для того, чтобы их еще раз повторять. Суд действительно был публичным, в зале постоянно находились тысячами лондонцы. И никто, никто не возмутился приговором, хотя доказательства развратности Анны, представленные Кромвелем, не должны были пройти ни в одном суде даже в качестве косвенных.
Единственный признавшийся (под пыткой) в связи с Анной был геем, и это не было секретом. Возможно, конечно, что Анна заходила далеко, дразня музыканта – ведь он был как бы безопасен, по ее разумению. Но даже эта тема особенно не разрабатывалась. Пожалуй, лондонцам после смерти той, которую они считали единственной истинной королевой, было просто безразлично, что случится с ненавидимой всеми Анной и кучкой каких-то придворных, они просто наслаждались зрелищем и скандалом.

Что заставило суд пэров (26 человек!) поверить в обвинения? Это – самая «вкусная» часть суда. Джейн Паркер, графиня Рочфорд и жена Джорджа Болейна, написала на бумаге слова, сказанные Анной про короля: Que le Roy n’estait habile en cas de soi copuler avec femme, et qu’il n’avait ni virtu ni puissance, и протянула записку судьям. Вывод из этих дурацких слов о том, что король не умеет угодить женщины, и не имеет ни мужской силы, ни энергии, был далеко идущим. Принято думать, что вывод был следующим: если Анна не могла зачать сына от короля, она могла попытаться сделать дело с кем-то другим. Разве не именно ради наследника и была возложена на ее голову корона?

Ирония ситуации состоит в том, что слова Анны могли были быть восприняты именно в этом ключе только в том случае, если ее тирада была такой правдой, о которой было широко известно – во всяком случае, среди пэров королевства. Но это вряд ли могло быть правдой, учитывая скандалы между ней и ее августейшим повелителем по поводу походов короля на сторону.

Не логичнее ли предположить, что слова Анны попадали под одну из статей нового закона о государственной измене – «изобретение и распространение порочащих и лживых слухов о короле, или королеве, или принцах»? А остальные части обвинений (в адюльтере и инцесте) были просто фансервисом того времени?

Потому что, как ни крути, а история королевского брака с «лупоглазой шлюхой» была скандальна на каждом повороте. И Анна отнюдь не была венцом разумности, кротости и доброты, ради которых ее общественное мнение даже если бы и не простило, то хотя бы признало стоящей усилий и принесенных жертв. Три года пробыла она коронованной королевой, но не только не приобрела при дворе друзей, а оттолкнула и тех, кто в 1528 году был на ее стороне, кто уж там по какой причине. Возможно, в конце концов, что начать с нового листа хотел не только король, но и все королевство.

Что касается самой Анны, то лейтенант Тауэра, сэр Уильям Кингстон, написал Кромвелю так: «Многих людей, мужчин и женщин, отправлял я отсюда на эшафот, и все они уходили в великой тоске. Но эта леди думала о смерти с радостью и удовольствием». Возможно, Анне и вправду не терпелось уже оставить позади все эти грязноватые, нервные, лихорадочные годы, и начать с нового листа – на свой лад.

По распоряжению Кромвеля, ворота Тауэра были закрыты в ночь перед казнью Анны Болейн, и все посторонние удалены за стены крепости. На казни присутствовала только небольшая группа придворных, и Томас Кромвель триумфально стоял в первом ряду. Вряд ли это имело смысл. Скорее всего, мысли Анны, произносящей с эшафота слова традиционного раскаяния, были уже далеки от дворцовых дрязг и интриг. Вряд ли она даже видела, кто пришел стать свидетелем ее казни.

Позднее Кромвель получил из Питерборо донесение о том, что за день до казни Анны Болейн, тонкие восковые свечи над гробницей королевы Катарины Арагонской загорелись сами по себе.

@темы: Англия Тюдоров

---

И полцарства в придачу III - 5

- Она что, угробить нас собиралась? – мрачно осведомилась Маргарет, входя вслед за Диконом в открывшийся за массивной каменной стеной сад.

- Да нет, - немного пристыженно признался Кот, заходя в сад последним и прикрывая за собой калитку. – Кажется, просто хотела окатить нас проливным дождем. Ну, и нарвалась на мою защиту. Получилось громко и ярко.

- Зато эффектно, - бросил им через плечо Дикон, пробираясь через изрядно заросшую поляну. – У вас, кстати, драгоценные мои, заклинания смешались.

Ты, Кот, впопыхах сделал заклинание погоды, а Маргарет со злости – твое знаменитое заклинание сна. Посмотрим потом, что ей удалось натворить, результат твоего мы уже видели. Туман рассеется часа через три, не раньше. Да, и не крадитесь. В доме был только сторож со своей супругой, большие поклонники итальянского вина. Они, конечно, не отказались выпить с мессиром Рико Бонвизи, собирающимся этот дом у короны купить. Так что теперь они спят и видят, несомненно, сладкие сны.

- Ну, если ты действительно намеревался этот дом купить, Дикон, то у меня для тебя хорошие новости, - заметил Робин. – Его величество Бугай Великолепный, оказывается, давным-давно подарил его твоей внучке. Помимо всего прочего, включая Барнард Кастл, представь.

- В самом деле? – Дикон резко остановился и повернулся к своим спутникам. – И с чего бы?

- Ну, это было у него в обычае, оказывается, - неохотно промямлила Маргарет. – А поскольку он знал, что я – из Плантагенетов…

- Откуда?

- Дар ему такой был дан при коронации, Плантагенетов чувствовать. Удобно, правда?

- Да уж. Робин…

- Ох, Дикон, из всех твоих милых родичей только ленивый не оставил на этом свете бастардов, так что и говорить не о чем! – раздраженно ответил тот.

- Есть о чем говорить, милорды конспираторы, - упрямо и твердо встряла в разговор Маргарет. – Я понимаю, что во многом вела себя, как слабоумная, но не так уж я глупа, чтобы не связать очевидное: историю о бастарде высокого лорда и вивернов Бедфорда на коронете. А если связала я, свяжут и остальные. И, поверьте мне, уж Гарри точно проследит каждый поворот в браках и родственных связях, с его-то знаниями в геральдике. Тем более, после твоей сегодняшней выходки с преклонением колена перед принцессой. В чем секрет-то?

- Силы небесные, - устало вздохнул Дикон. - Вы, похоже, времени даром не теряли. А секрет, Марго, был именно в Бедфордах. Подумай немного, от кого Тюдоры получили хотя бы теоретическое право на корону Англии. И о том, чьим сыном был герцог Бедфорд.

- Мой предок был сыном короля, а Тюдоры – потомки всего лишь графа – с гордостью отчеканил Робин.

- Узурпатором был отец твоего предка, - хмыкнул Дикон. – Как и Тюдоры. Так что давай не будем затевать снова этот бесконечный спор. Моему простому уму недоступно, зачем ты приволок эти коронеты во дворец в принципе, если собираешься играть на стороне короля, но дело твое. Только учти, что ты бросил перчатку, а сын моей племянницы не из тех, кто брошенную перчатку не заметит.

- Да не было никакой «перчатки», - буркнул Кот. – Я, вообще-то, просто хотел связать титул лорда Бьертана и Орден Дракона. А все заладили про этих вивернов. А что касается принцессы…

- Все, тихо, - остановил его Дикон. – Сначала я покажу вам дом, который так удачно вернулся в семью, а потом вы мне расскажете о том, что успели натворить во дворце.

Теперь они стояли перед громадой дома, дворца по сути, который действительно заслуживал отдельного внимания. Собственно дом состоял из двух построек, одна из которых ограничивала внешний двор, а вторая – внутренний. Оба здания были соединены галереей.

- Обратите внимание, друзья мои, что в нашем случае все апартаменты находятся во внешнем дворе. Мы не собирались прятаться, мы были частью защиты нашего дома. Все мы, включая женщин. У моей семьи сложилось свое отношение к потайным комнатам, в которых обычно прятались женщины и дети во время нападения, так что ошибок мы решили не повторять, и оружием обзавелись все.

Дикон немного помолчал, словно в раздумье о том, стоит ли пояснить, что он имел в виду, но решил продолжать рассказ, не отвлекаясь.

- Вот здесь, направо от главного входа, был главный зал. Налево – малый. Именно здесь мне вручили в свое время корону, так что и в малый зал вместилось немало народа. Сторожка там, в северо-западном углу. Сторож и его женушка, как я сказал, спят. Поэтому давайте-ка войдем, наконец, прочь от этого мерзкого тумана. Извини, Робин. Это очень качественный, красивый туман, но мне больше нравится сухое тепло.

К сожалению, до сухого тепла температура малого зала явно не дотягивала. Судя по кучкам золы в каминах, их периодически протапливали, но размеры холла и размеры самих каминов не способствовали накоплению тепла. Как и то, что в зале было шестнадцать огромных окон, по восемь с каждой стороны, из которых нещадно тянуло уличной сыростью.

- По крайней мере, хоть сверху не моросит, - философски заметил Дикон, расправляя плащ. Маргарет огорченно посмотрела на свой насквозь мокрый подол, прилипающий вместе с сорочкой к коленям, пошевелила озябшими пальцами в раскисших туфлях, тихо чихнула, и мысленно поклялась, что отныне она будет выходить за пределы дома только в мужских штанах и высоких сапогах, скрываемых юбкой – как Агата.

- Пусто, - констатировала она, оглядевшись вокруг.

- Сорок четыре года прошло, как никого из наших здесь не было, - пожал плечами Дикон. – Растащили потихоньку. В апартаментах что-то могло остаться, если не уничтожили – не думаю, что гобелены со знаками Йорков украсили чьи-то стены в другом месте. Удивительно еще, что окна не сняли. Нэд после коронации ухлопал немало денег, чтобы украсить их королевскими регалиями.

Маргарет могла бы определенно сказать, что гобелены со знаками Йорков были заботливо сняты со стен еще при родителях Гарри, и теперь украшали его коллекцию, но ей показалось, что Дикона это не обрадует, а он и так находился в странном состоянии. Вместо этого она запрокинула голову, пытаясь определить высоту холла, но арки потолка терялись в темноте.

- Сорок футов, - коротко заметил Кот. – Говорю же, с размахом строилось. Слушай, Дикон, да ну их, эти залы. Как ты думаешь, есть шанс, что наш подвал сохранился неразоренным?

- Сохранился, - кивнул головой король. – Откуда, ты думаешь, я вино для сторожа достал? Все в целости и сохранности, вся механика работает. Пошли в часовню!

Маргарет, пытаясь отлепить на ходу спутывающие ноги мокрые юбки, засеменила за быстро шагающими мужчинами. Похоже, в ее новых владениях таилось немало сюрпризов.

@темы: "побасенки"

---

Сигрид, дочь Эрика

Когда-то, совершенно случайно, я начала писать полностью выдуманную, мрачную историю, густо замешанную на реальных событиях жизни и смерти короля Эрика. Потом отложила. Покажу, что вышло. История мрачная, предупреждаю. Запись будет подниматься, главы добавляться.

Пролог и глава 1

Пролог
- Сигрид!..- всегда такой звонкий голос отца звучал хрипло, слова с трудом срывались с его посиневших губ, но его рука сжала руку дочери с неожиданной силой. – Ты должна, Сигрид...

Рука разжалась, но девочка не дала ей бессильно упасть. Она терла и терла эту мертвую руку, словно старалась сохранить ее теплой и живой, хотя ей ли было не понять, что отец ушел. Она не плакала, она вообще не издавала ни звука, и только ее губы невольно, беззвучно растягивались в оскале отчаянного усилия.

- Принцесса... – почувствовав на своем плече осторожное пожатие, она подняла голову, и встретилась глазами с Олафом, молчаливым драбантом отца, ставшим ей единственным другом. Олаф медленно покачал головой. Сигрид опустила взгляд, снова перевела его на заострившееся уже в смерти лицо отца, осторожно выпустила его отяжелевшую руку из своих ладоней.

Тяжело поднявшись с кровати, она посмотрела на разбросанные вокруг травы, которыми пыталась отогнать от отца смерть, сделала движение, словно собираясь снова аккуратно их собрать в свою лекарскую шкатулку, но передумала. Февральская ночь заглядывала в окна Эрби, с любопытством рассматривая освещенную несколькими свечами хрупкую фигурку в центре большой, темной комнаты, пропахшей преступлением и страданием.

Сигрид с видимым усилием отвернулась от кровати, где лежал ее мертвый отец, и двинулась к двери. Олаф, сочувственно глядевший ей вслед, отметил, что девочка движется совершенно беззвучно. И глаза ее на лице, в котором не было ни кровинки, глядели осмысленно, собранно и решительно. Не сказав ни слова, Сигрид открыла тяжелую дверь, и выскользнула в коридор.

Она слышала голоса стражников, доносящиеся из оружейной комнаты, откуда пахло чесноком бобовой похлебки и крепким пивом. Сигрид знала, что искать мать в Эрби не имеет смысла: сделав свое дело, та была уже или на пути в Хольм, или у родственников неподалеку. Проскользнув в башню, Сигрид застыла у узкого окна, и смотрела в него, о чем-то думая, пока ее слух не уловил внезапно поднявшуюся в крепости деловитую суету: мертвого Эрика увозили в ближайшую часовню.

Если кто-то и обратил внимание на закутанного в зимние одежды подростка, выводящего из ворот Эрби оседланную лошадь, то ничего не сказал. Утро застало Сигрид Эриксдоттир в дороге.

Глава I «Бычий хвост»

Судя по шуму, доносившемуся из кабака «Бычий хвост», народа там было предостаточно. Еще бы – Хольм недалеко, место оживленное, на самом тракте. Сигрид по-взрослому подумала, что, будь она чуть постарше, ни за что не решилась бы показаться в зале, полной солдат, купцов, а то и просто лихих людей. Хоть и выросла она среди военного люда, но жены охранников рассказали ей достаточно, чтобы девочка поняла: одинокой девице, без надежного сопровождения, на тракте делать нечего, там совсем не те законы, что в замке. Те же драбанты, которые были ей по-домашнему знакомы, на дороге с теми, кто был для них легкой добычей, не церемонились.

Олаф учил ее метать нож, но Сигрид хорошо понимала, что шансов у нее в серьезной потасовке не было бы, даже будь она старше и сильнее. Хорошо иногда быть просто подростком. На подростка верхом никто и внимания не обратит: взять нечего, да и взрослые, небось, недалеко. Сигрид передала поводья мальчишке-конюшему, молча сунула ему зажатую в кулаке мелкую монету. Малец довольно ухмыльнулся. При некоторой удаче, конюх и не заметит, сколько там лошадей в конюшне, и монета останется у него.

Заходить в кабак Сигрид не спешила. Подождала, притаившись в тени у двери, пока мимо не прошли две кухонные девки с поклажей, и проскользнула вместе с ними. Так и есть, никто на нее внимания не обратил. Внутри было, как она и ожидала, довольно темно и шумно, постояльцы собрались за большими столами в центре зала. Хозяин «Бычьего хвоста», спокойного вида щуплый мужичок, заметил Сигрид только тогда, когда она к нему подошла.

- Мне бы поесть, и до утра переждать, - сказала она тихо и вежливо.

Смеряв взглядом ее дорожную одежду, кабатчик повернулся в сторону кухни:

- Эбба!

Хозяйка высунула голову, посмотрела на Сигрид, и приглашающе махнула ей рукой. Сигрид вошла, плотно притворив за собой дверь. Жена кабатчика, женщина неопределенного возраста, крепкая и проворная, усадила девочку за стол, и крикнула кухаркам, чтобы те подали ужин.

- И откуда ты? – начала разговор женщина.
- Из Эрби, - честно ответила Сигрид
- Из самого Эрби?! И как там король? – Эбба, как и все в округе, продолжала называть Эрика королем, а Эйхана ярлом, что немало бы последнего раздосадовало, если бы он об этом знал. – Жена его днем здесь с отрядом стражников останавливалась, спешила сильно. Гордая... И не скажешь, что когда-то на базарной площади торговала! – в голосе женщины смешались зависть и восхищение.

- Король умер. Ночью. – голос Сигрид дрогнул ровно настолько, чтобы Эбба
почувствовала в девочке единомышленницу, жалеющую несчастного короля.
- Умеер... - протянула Эбба значительно. – А ты откуда знаешь? Даже гонцов в Хольм еще не было.
- Лекарку ему призвали, а я ей помощницей буду. Хедда там осталась, судейских из Хольма дожидаться, а меня домой отправила.

Хозяйке уже не терпелось рассказать мужу и постояльцам новость, но на последние слова Сигрид она обратила внимание:

- Помощница у лекарки? А сама можешь уже что-нибудь?
- Могу, с измальства я при Хедде.

Хозяйка удовлетворенно кивнула, и пожаловалась, что слег у нее один постоялец, то ли простыл в дороге, то ли еще что похуже. Горит весь и бредит, а одет роскошно, и что говорит – непонятно, не знает Эбба этого языка. Уложила она его в хозяйскую спальню от беды, вдруг заразное что.

Сигрид встала из-за стола, зашарила в карманах, но хозяйка замахала руками: - Да что ты, если постояльца этого выходишь, я тебе еще и приплачу!
Кивнув, Сигрид пошла наверх за хозяйкой. Теперь она остро пожалела, что не смогла заставить себя собрать разбросанные по комнате отца травы, но у такой хорошей хозяйки наверняка есть и свои запасы.

Глава 2

Глава II Таинственный пациент

В хозяйской спальне, куда Сигрид зашла за Эббой, было сумрачно и душно. На сундуке у кровати стоял подсвечник на одну свечу, предусмотрительно отодвинутый подальше от больного, чтобы тот в бреду свечу не опрокинул. На лавке у окна была сложена одежда, щегольская и дорогая, безнадежно тонкая для северной зимы.

Сигрид подошла поближе к кровати. Юноша, лет на семь старше ее самой, с породистым лицом. Дышит хрипло, светлые глаза широко открыты, но ничего не видят, руки с тонкими пальцами мечутся по одеялу. Привычным движением она прижала левую руку больного, заставив ее остановиться, нащупала пульс. Плохо, но не очень плохо...

- Мне нужны цветы бузины, хозяйка, кошачья мята, - сказала она Эббе, - и кипящая вода. И шалфей. Не бойся, хозяйка, он просто заболел от холода. Пришли мне то, что я прошу, и иди отдыхать. Я сама с ним посижу до утра.

Эбба с видимым облегчением кивнула, и вышла из комнаты. Если она и удивилась тому, как легко девчонка-недоросток отдает распоряжения, то не остановилась на этой мысли. Ее просто сжигало желание поскорее рассказать всем о том, что король Эрик, Эрик Кровавые Руки, умер пленником в замке, куда его заточил родной брат.

Оставшись одна, Сигрид стала рассматривать своего подопечного. Добрая Эбба переодела юношу в льняную рубаху, явно свою собственную, и основательно укутала. Но на покрасневшем и припухшем от жара лице не было ни капельки пота, губы растрескались от сухости, и руки все метались, словно пытаясь нащупать нить, соединяющую это пышущее горячим жаром тело и саму жизнь, и ухватиться за нее покрепче.

Служанка принесла травы и кипяток. Сигрид, первым делом, заварила кошачью мяту. Этот отвар должен больного успокоить, расслабить, усыпить. Отвар цветов бузины утихомирит жар, а из листьев шалфея нужно сделать компресс на лоб и горло. Приготовив снадобья, она присела на край кровати, приподняла голову юноши, и стала осторожно его поить. Сколько раз она видела, как это делала мать, выхаживая отца от припадков, сколько раз сама это делала... Сморгнув слезы, Сигрид стала смотреть на лицо больного, удивляясь чувству узнавания. Через некоторое время она опустила голову юноши на подушку, и отошла делать компрессы.

И когда она повернулась снова к кровати, ей стало, наконец, ясно, почему это лицо показалось ей таким знакомым. От понимания она чуть не выпустила из рук полоски льна, между которыми были уложены распаренные листья шалфея. Конечно! Именно этот надменный профиль ее отец рисовал несчетное количество раз, приговаривая: «Златовласый, златовласый...», и мать глядела на рисунки мужа со странным для нее выражением глубокой ненависти. Вот только этот юноша никак не мог быть Златовласым, потому что Златовласый был мертв. Златовласого убил собственными руками ее отец, король Эрик, за что его и прозвали Эрик Кровавые Руки. А Златовласый отомстил, наслав с того света на своего убийцу безумие.

Сигрид глубоко вздохнула, и продолжила то, ради чего она здесь и находилась. Компресс на лоб, компресс на горло... Теперь она может только ждать. Устроившись поудобнее, она закрыла глаза. Если не Златовласый, то его сын. Был ли сын у Златовласого? Бастарды наверняка были, но не благородные, а этот юноша был явно не сыном трактирной служанки. Это она была дочерью трактирной служанки, и бастардом тоже. Да, бастардом, хотя ее мать и стала королевой, и она с братом были рядом с родителями при венчании, что делало их перед Богом и законом настоящими принцессой и принцем. Перед законом, да не перед людьми.

Когда Сигрид выросла достаточно для того, чтобы понимать, что происходит вокруг ее семьи и почему, она часто думала, что их замкнутая жизнь среди знакомых и привычных людей не так уж плоха. Иногда она и ее брат вместе с матерью месяцами жили в Хольме при дворе нового короля, дяди Эйхана, и она всегда с нетерпением ждала, когда же они снова вернутся домой, пусть даже это был и не дом, а крепость, почти тюрьма. Нет, их у дяди никто не обижал, их опасались. Часто Сигрид слышала за спиной шепот про ведьминские отродья, но в глаза ее называли, как полагается, по титулу.

Брату Герву, как две капли похожему на отца, приходилось тяжелее. Его благородные ровестники не принимали, шуты вечно пытались устроить какие-нибудь каверзы и выставить смешным, а сам король Эйхан смотрел на него недобро и с плохо скрываемым ужасом. Как же, старший сын старшего брата, вечная угроза спокойствию в королевстве. Про жену короля, госпожу Катину, и говорить не стоит. И так понятно, что спит и видит, как ее сынок сядет на два трона сразу, и руолийский, и поленнский, поэтому Герв для нее всегда был как кость в горле.

И вот прошлым летом Герв не выдержал. О чем он говорил с королем – никто не знает, но после этого разговора он попрощался с Сигрид, и куда-то уехал. Куда – об этом он не сказал ни ей, ни матери. Просто решил начать где-то новую, свободную жизнь. А дядюшка Эйхан после этого отдал приказ придворным учителям давать Сигрид уроки. Иногда он сам приходил в классную комнату, и молча сидел, слушал, смотрел, только иногда вдруг рассказывал чудесные, увлекательные истории о чужих странах.

Сигрид не понимала, зачем ей нужно учиться летом, тем более, что отец научил ее уже многому, очень многому, в том числе и тому, о чем господа придворные учителя и знать не знали. Но она училась, чтобы сделать приятное дядюшке, которого, почему-то, жалела. Наверное, потому, что у того был такой сын, как кузен Зигги. И такая жена, как госпожа Катина. Что-то теперь будет с ее уроками, как сложится жизнь в Хольме...

- Кто ты?

Сигрид очнулась от своих мыслей, открыла глаза и встретилась с пристальным взглядом пришедшего в себя больного.

- Ученица лекарки, благородный господин, - быстро ответила она, и тут же с ужасом поняла, что и вопрос, и ответ прозвучали на франкском.

- Ученица лекарки, говоришь? – красивое, породистое лицо исказилось неприятным оскалом. – Что ж это за земля, где сельские лекарки чужие языки знают? Врешь ты, девица!

Сигрид проворно соскочила с кровати, отошла на безопасное расстояние. Уперев руки в бока и сощурив глаза, она вызывающе спросила:

- А сам-то ты кто?
- Стен Ретс!

Так. Действительно сын Златовласого, и не бастард. Значит, Нильс оставил во Франкии жену и ребенка, о которых здесь не знали. Что ж, теперь закрутится...

- И куда ты путь держишь, Стен Ретс? – надо продолжать разговор, пока она не
поняла, как дальше держаться.
- Туда, где один должник мой живет! Впрочем, не твоего ума дела.

Сигрид отошла к окну, за которым уже светлело. Мститель... Опоздавший мститель. Или не опоздавший, ведь она, дочь его врага, жива. Значит, можно отомстить, убив ее. Или Карен, из-за которой всё и случилось. Или Герва – если найдет. Но здесь и сейчас в опасности не она, а вот этот герой-мститель, который явно не понимает, с кем говорит. Хотя Сигрид и унаследовала от отца высокомерный изгиб бровей, прямой, тонкий нос и темные глаза, ее волосы, в детстве красно-рыжие, теперь были почти темными. Дочь Эрика в ней угадать мог только тот, кто хорошо Эрика знал, а этот молодец был здесь чужим.

Молча смотрела она во двор, пытаясь решить, что ей делать. Всё, чему учил ее отец, всё, что втолковывали ей учителя дядюшки, все рассказы опытного воина Олафа были за то, что нельзя оставлять за спиной смертельного врага. Особенно, сильного врага. В этом ее долг перед собой, и перед родом. С другой стороны, она прекрасно знала, что причинить человеку вред она просто не сможет. Пока не сможет.

Повернувшись к кровати, Сигрид быстро сказала, решительно направляясь к двери:
- Я позову госпожу Эббу.

Вот так. И будь, что будет.

Продолжение в комментариях

запись создана: 03.11.2012 в 22:26

@темы: "шведы"

---

7 ноября ведь! Актуально, как никогда.

политика

Я знаю, что нынче поминать добрым словом Великую Октябрьскую почти не принято и даже где-то неприличо. В моде романтика золотопогонная, рыдания о кружевных зонтиках и душистых гроздьях акации, и вздохи о том, какую страну "проклятые коммуняки" изничтожили.

В самом деле, какую? Ирония заключается в том, что большинство вздыхающих имеют самое рабоче-крестьянское происхождение. И попади они чудом в тот золотопогонный мир, на их долю досталось бы разве что драить сапоги своим кумирам. И содержать в порядке пресловутые кружевные зонтики.

Мы живем в период, когда снова началось социальное расслоение, которое набирает обороты. Уже есть престижные школы и школы "для всех остальных", и никто меня не убедит, что дети, обучающиеся в этих школах, получают одинаковые знания и одинаковые шансы на будущее. Уже есть элита, которая имеет ум себя никак не афишировать для посторонних, но которая живет по сравнению с остальными словно в другом измерении. Статистика говорит, что нынешняя "чернь" живет меньше и болеет больше, чем люди обеспеченные. Богатые уже начали играть в "простых людей из "раёнов", пытаясь питаться, как соседи, одеваться, как соседи, и просуществовать месячишко на те деньги, которые являются средним уровнем дохода людей "из раёна". Экзотика, о которой потом можно взахлеб рассказывать, вернувшись к привычной жизни.

Когда я училась на пятом курсе своего советского техвуза, нам, будущим инженерам, преподавали уже науку управления. И помню, как блестяще нам доказывалось молодым преподом, что определенный уровень безработицы помог бы увеличению эффективности труда. И мы с ним были совершенно согласны. Помнится, рассчеты дали нам уровень 2-4% "здоровой" безработицы.

Потом мы пришли на производство, осели в отделах, и стали горячо аргументировать за сокращение штатов, чтобы оставшимся (нам, то есть) было чем на работе заниматься. Что ж, мы увидели воплощение своих умствований на практике. Реальность, как обычно, превзошла самые безумные теории, и большинство из нас прочувствовали эту реальность на собственных шкурах. Многократно.

Но ничто не стоит на месте. Каждый день у нас продолжает отниматься элитой кусочек свободы отсюда, кусочек оттуда. И мы молчим, потому что уже научились бояться, а современная элита научилась себя защищать ею же создаваемыми законами.

Очень похоже, что кольцо почти замкнулось. Многие уже и не помнят, с чего все началось. Многие уже думают, что так было всегда. Поэтому я за традицию празднования Великой Октябрьской. Как напоминания о периоде истории, когда ТАК не было.

@темы: "праздники"

---

Что такое безнадежность

Опять рабочее, и опять ужасное. Высказаться-то надо, а больше негде. Ничего нового, собственно, обо всем этом я уже давно пишу, но пока сдвигов к лучшему не намечается.

безнадега как она есть

Не дай Бог дожить до старости и дряхлости… Не дай Бог оказаться на склоне лет в зависимости от кого бы то ни было – детей, родственников, социальной поддержки.

Пустые, абсолютно пустые холодильники там, где дети должны заботиться их затаривать. Скандалы по поводу того, что двоюродная бабушка в 88 лет каждый день видится с любовью всей своей жизни, да еще и ужинает с ним «из своего холодильника». Старики… В разной степени дряхлости. Когда в организме остается мало ресурсов, человек сосредотачивает все оставшиеся на себя. То, что рядом мельтешит беспамятная супруга, не помнящая взять еду из холодильника, не имеет больше значения.

Персонал, вынужденный делать семидневки и восьмидневки, после которых будет только один выходной. Количество нуждающихся в помощи на одного работника доведено уже за предел физической выносливости персонала. Даже срочные изменения не вносятся вовремя в базу данных пациентов – нет времени. Мы ограничиваемся тем, что поддерживаем людей просто оставаться в живых. Ни о каких реабилитационных действиях уже не идет речи – нет времени. Сделать завтрак, дать лекарства, сделать уколы, взять анализы, помочь дотопать до туалета и ополоснуться, помочь одеться – вот и все. И надо уже бежать дальше, к следующему. Часть пациентов, соответственно, получает утренние лекарства только в полдень – приоритет отдается тем, кому надо колоть инсулин и Клексан.

Вечером всю армаду пациентов, находящихся на попечении двух бригад, обслуживают три медсестры. В выходные – четверо. В будние дни с утра – 10 человек, плюс фельдшер. Разумеется, в выходные объем работы тот же, что и в будни по утрам, а вечерние рутины мало отличаются от утренних, разве что нет душа или отправки в какой-нибудь кружок. Разумеется, происходят накладки. Приходишь зачастую к новому пациенту, о котором не знаешь ничего вообще, а в базе данных, видной с чудо-телефона, или ничего, или устаревшие данные. И решения надо делать быстро, чтобы не опоздать туда, где нужна помощь двух медсестер, и твое опоздание смешает графики массы людей: коллеги, твоих пациентов, ее пациентов.

Много шведов. Они плохо слышат, они старые, они плохо понимают финский, а уж говорить на нем и вовсе не могут. Из медсестер шведский знают редкие единицы (хотя ведь учили в школе). И попробуй объясниться с человеком, которого видишь впервые, который не понимает тебя, а ты – его. Здесь уже идет в ход почти телепатическое убеждение собеседника, что нервничать и бояться не надо. Не все шведы богаты, и вовсе не у всех любящие родственники. У некоторых все деньги, похоже, вложены в жилье в специальных квартирах и домах для стариков и инвалидов. На обслуживание платной, шведскоязычной группой у них просто нет средств. И они сваливаются на руки городской системы здравоохранения во все больших количествах, потому что частники все повышают таксы. Знаете, сколько стоит визит частника, который обработал небольшую ранку? 800 евро. Не могу, правда, сказать, один или два визита. Бабка не помнит.

Я не знаю, что будет. Такое чувство, что мы находимся на тонущем корабле, безуспешно пытаясь залатывать пробоины.

Это была хорошая система. Подумайте, какая судьба ожидала бы полупарализованную пьяницу, битую и изувеченную в прошлом? Здесь у нее хорошая квартира, социальная поддержка, уборщица, моющая квартиру каждые две недели от и до, и мы, лечащие и содержащие в относительной чистоте. И идея о том, что человек должен жить до конца дома, среди своих стен, тоже хороша. Но сейчас стариков и инвалидов набралось такое количество, и они в таком слабом состоянии, что держать их дома из последних сил – плохое решение. Многие ждут места в доме для престарелых, но мест нет, потому что количество этих домов все время сокращают. Многие успевают и умереть в очереди. Многие впадают в полусумеречное состояние от полного одиночества и отсутствия человеческих контактов. В доме для престарелых у них была бы еще долго полноценная жизнь.

Психиатрию уже загнали практически полностью в «под свою ответственность». Не происходит ли то же самое со стареющей частью нации? С глаз долой, и как бы даже помощь организована. А что там в четырех стенах происходит в течение 23 часов в сутки, когда человек один, никого не волнует. Честно говоря, даже нас. Потому что надо выкидывать проблемы данного пациента из головы немедленно, когда закрываешь за собой дверь его квартиры. Потому что пациентов десятки, проблем у каждого выше крыши, а мы почти ничем помочь не можем. И мы – всего лишь люди, с ограниченными физическими и душевными ресурсами.

Недавно одна коллега, возражающая против постоянного перераспределения пациентов тем, у кого значащийся в «бегунке» вдруг оказался в больнице, брякнула: «Если твой оказался в больнице, и тебе осталось меньше для обхода – это твое счастье, твоя удача». Такого нельзя даже думать, но это – реальность.

Что-то пошло неправильно. Все недовольны. Но что делать? Миграция рабочей силы поражает воображение, люди просто не выдерживают постоянного хаоса и нагрузки. Обежать за вечер 15 человек, никогда не зная, что тебя может ожидать за очередной дверью… Последняя из вновь пришедших медсестер ушла через 4 дня. А ведь пришла из психиатрической выездной бригады, тоже не цветочки.

Главное, в обычных больницах не лучше. Мы выписывали пациентов, зная, что они вернутся, потому что дома они не могут находится. Иногда пациентов привозила назад полиция – блуждала бабка босиком, в мокрых штанах, без ключа и малейшего представления о том, где живет. Но выписывать надо, потому что в больнице лечат только болезни, конкретные болезни. И держать пациентов сверх положенного запрещено.

Ну, в хосписах тех, которые до них доживают, за пациентами действительно ухаживают. Но пациент попадает в хоспис в таком состоянии, что являет собой практически недвижимое существо, которое надо кормить с ложечки. А персонала мало. Никогда не забуду ночной смены, где я с напарницей должны были ночью поменять подгузники у 42 практически немобильных пациентов, часть который была в агрессивной фазе Альцгаймера. То есть, повернуться в кровати не могут, но кулаками махать, царапать, кусать и щипать – вполне. А ночное дежурство в отделении, где большая часть пациентов находилась в психозах? Там половина контингента была вывезена к «аквариуму», потому что лезут из кроватей, выворачиваются даже из ремней вокруг пояса, и могут просто упасть и покалечиться. А сильных лекарств давать нельзя, потому что стариков они обездвиживают. И снова все отделение – на двоих медсестер. А ведь во многих местах дежурит и одна. В домах для престарелых, например, даже в отделении для дементиков.

Какая атмосфера в коллективах, надо пояснять? А что такое для старика или старухи вдруг оказаться в роли ухаживающего за обезножившим и/или обезумевшим супругом – знаете? Знаю одну, которая начала сама терять память именно во время болезни мужа, от переутомления. Потеряла. Вторая на грани, и мы это видим, но ничего не можем сделать. Интересно, что у обеих – грамотные и присутствующие в их жизни дети. Они что, не видят? В одном месте попыталась поговорить с сыном, человеком известным и с репутацией, чтобы он как-то попытался повлиять на отношение матери к гигиене. Замахал руками, и сказал, что он здесь не авторитет. Может, и так. Бабка чертовски упряма, и там тоже не все с головой в порядке.

А число людей старше 65 лет перевалило недавно за миллион, если не ошибаюсь. На пять с чем-то миллионов населения. И люди вступают в старость все более больными.

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Томас Кромвель - 8

Мотто короля Гарри можно бы было определить классическим «кто не с нами, тот против нас». Именно поэтому репрессии 1530-х унесли так многих, знакомых ему с детства. Он знал, что эти люди ничего против него самого не имели и никаких изменнических мыслей не таили. Просто у них лояльность, на которую король претендовал безраздельно, оказалась разделенной. Мор, не признав главенства короля над английской церковью, поставил (по мнению короля) преданность папе выше преданности ему, королю и старому другу. Фишер, не признавший законность второго брака короля, поставил преданность Катарине Арагонской над преданностью суверену. И таких примеров была масса. Не удивилась бы, узнав, что сам король искренне страдал от сложившейся ситуации. Возможно, он даже разочаровался в людях. А разочарование короля, как и его гнев, означают смерть – это неплохо подметил герцог Норфолк.

Томас Кромвель сделал все, чтобы разочарования короля не вызвать, и не вызвать сомнений в том, кому принадлежит его преданность. И не похоже, чтобы его даже мучала хоть какая-то тень сомнения. Когда король решил подвести под топор палача своего бывшего друга Мора, то Кромвель с готовностью пошел на все, даже на откровенные фальсификации, чтобы угодить господину. В конце концов, были ли у него причины защищать Мора, который неплохо умел защищать самого себя? Понадобились лживые показание двоих свидетелей, чтобы «утопить» верткого юриста в суде.

С Фишером и стараться-то было не нужно. Он с готовностью отрицал супремационное право английского короля любому, кто задавал ему вопрос. Поскольку епископ был стар, Кромвель даже потрудился привести в Тауэр комиссию и зачитать Фишеру постулаты новых законов о государственной измене. Надо было убедиться, что человек действительно понимает, против чего протестует, и чем ему протест грозит. Фишер понимал.

Томас Кромвель был председателем судов, проходивших в то время над всеми, кто так или иначе протестовал против изменений, происшедший в королевстве. На чьих руках осталась кровь? Формально – на руках Кромвеля. Фактически же сам добрый король Гарри триумфально праздновал «победу над церковниками», как он это для себя определил. Во всяком случае, есть доказательства тому, что Кромвель был искренне обижен, узнав от своего агента в Риме, что папа призывает французского короля собрать войска и отомстить королю Гарри и его подручным за невинно пролитую кровь. «Они были осуждены открыто, в суде, и их признали виновными в государственной измене. Их наказание было легче, чем давал право закон. Многие, устрашившись примера, подумали еще раз о том, кому принадлежит их лояльность. Любой человек в здравом уме может понять, что папа и Рим просто решили почувствовать себя оскорбленными!»

На самом деле, дела Фишера и Мора были только началом отсчета эпохи террора. Многие, возможно, и притихли, устрашившись. Но тех, кто продолжал говорить и возмущаться, хватало. Впрочем, карали не всех. Один старенький канонник в воскресной проповеди вдруг призвал молиться за здоровье королевы Катарины. Потом он покаялся, что оговорился по привычке. Кромвель лично послала епископу Лондона рекомендацию канонника не наказывать: «Он – хороший человек, ему почти 80, и он явно оговорился». Маргарет Эллис, ткачиха, назвала в пабе королеву Анну «лупоглазой шлюхой». С ткачихой разбирался местный судья, и она ему призналась, что была просто пьяна до безобразия. Некий Джордж Тейлор (тоже с пьяных глаз) обозвал короля негодяем, который живет разгульной жизнью, и короне которого он, Джордж, кланяться не намерен. Да он бы в футбол сыграл этой короной!

При дворе, Генри Перси, бывший жених Анны Болейн, охотно припоминал злобность и высокомерие дамы, порицал ее обращение с родным дядюшкой, к которому она обратилась со словами, не подходящими в королевских покоях даже для обращения к собаке, и утверждал, что самое меньшее, что можно сказать о моральном облике нынешней королевы – это «прожженная шлюха». Да-да, тот самый Перси, который, предполагается, потерял сознание на суде над Анной (в недалеком уже будущем) от любви и жалости. Сознание он действительно потерял, но на то были более серьезные и будничные причины – граф был очень болен. Понятно, что графа Нортумберленда за его «фи» в адрес Анны Болейн наказать не посмели. Да и стремились ли? На дворе стоял май 1535 года, и от Анны устали все, включая короля.

В начале июня 1535 года Анна вступила в свой последний серьезный конфликт – конфликт с Кромвелем. Поначалу тот и глазом не моргнул. Скандальная баба, стоит ли даже обращать внимание? «Я настолько верю в своего господина, что не думаю о том, что она сможет мне навредить», - отвечал он на вопросы лиц, бывших в курсе дела. Испанский посол посоветовал Кромвелю, в таком случае, выставить лучшую защиту, нежели та, которая была у его предшественника – кардинала Волси, который тоже верил в своего господина.

Впрочем, может быть и так, что в свой последний конфликт Анна вступила, все-таки, именно с господином, с королем, а не с Кромвелем. И последний точно знал, что беспокоиться действительно не о чем – король сам разберется, кто в доме хозяин. Благо, напрактиковался. Уж очень похоже, что Большой Гарри, действуя по всем канонам макиавеллизма, просто-напросто использовал свою непопулярную и скандальную женушку в качестве завесы для собственных действий по укреплению своего собственного единовластия в стране. Как ни крути, даже те из его подданных, которые называли своего короля гулящим, винили в этом «лупоглазую шлюху». А в терроре винили Кромвеля.

Отношения между королем и королевой обострились к тому времени уже год как. Летом 1534 года Анна сильно заметалась: наследника престола не получалось, и те, кто в принципе поддерживал идею смены королевы именно в интересах династии, разочаровались именно в этой королеве. Анна же не нашла ничего лучшего, как начать жаловаться в приватных разговорах на то, что в жалких результатах виновата не она, а сам король. В свое время, ее глупые реплики в адрес короля окажутся роковыми. Был ли Гарри в курсе того, что Анна говорит о нем за его спиной? Можно не сомневаться. При дворе секретов не было. Но король предпочел тогда продолжать использовать свою супругу по прямому назначению и сделать вид, что никакого разлада не случилось. На это у него были свои причины, разумеется.

Во-первых, пресловутый наследник все-таки мог появиться, и Анна действительно забеременела в октябре 1535 года. Во-вторых – во-вторых, в королевстве все еще было две королевы. Зная свою первую супруга и потенциал своей старшей дочери как никто другой, король их просто боялся. Убери он Анну – неизбежно встал бы вопрос о восстановлении в правах Катарины. «Она так горда духом, - объяснял свои действия король, - что вполне может поднять армию, как ее мать, королева Изабелла». И люди бы нашлись, если бы Анна исчезла с трона, а Катарина на него не вернулась. Поэтому Анну приходилось терпеть.

Кромвель больше боялся неприятностей со стороны принцессы Мэри, нежели со стороны королевы. Он не раз высказывал вслух мнение, что именно принцесса является источником опасности для короля, так что если будет угодно Богу… Имперский посол сделал из этой незаконченной фразы вывод, что против Мэри что-то готовится. Что-то действительно готовилось. Король откровенно говорил, что в начале своего царствования он был кроток, как ягненок, но в конце будет править, как свирепый лев, и избавится от своих врагов, заключенных в Тауэре, и от тех, кто не находится в Тауэре. Все шло к тому, что экс-королева и принцесса, объявленная собственным отцом бастардом, станут следующими жертвами суда по делу о государственной измене. Но в игру вступила Судьба.

9 января 1536 года имперский посол получил от Кромвеля известие, что Катарина Арагонская умерла – получил только через два дня после ее смерти. Судя по всему, сэр Юстас не сомневался, что она была отравлена. Если верить его рапорту императору, терапевт королевы тоже подозревал, что дело не обошлось без какого-то яда, и не обошлось без действий людей Кромвеля. А Кромвель в таком деле никогда бы не посмел действовать без прямого приказа короля. Так это или не так, но король распорядился, чтобы похороны его первой жены прошли тихо и без статуса, положенного для похорон члена королевской семьи. План похорон составлял Кромвель.

Если король действительно каким-то образом посодействовал смерти Катарины, судьба наказала его немедленно. И жестоко. 24 января, во время турнира, на короля, находившегося в полном доспехе, свалился его конь, который тоже был в полном доспехе. Два часа король был в коме. Судя по всему, пострадала кора больших полушарий. Он никогда не оправился от этого несчастного случая полностью, и следующие десять лет прожил… болезненно, мягко говоря. Через пять дней после этого, у Анны случился выкидыш. Комментарий короля был жестким и определенным: «У меня не будет от тебя наследников… Когда встанешь, поговорим». Жесткость и окончательность король уже мог себе позволить – теперь, после смерти своей первой жены и освободившись от Анны, он мог, наконец, расстаться с прошлым навсегда. В конце концов, ему было всего 44 года.

Разумеется, действовать во имя свободы короля, который уже присмотрел себе новую супругу, пришлось Кромвелю. Вполне возможно, Кромвель взялся за это поручение не без удовольствия.

@темы: Англия Тюдоров

---

@темы: "музыка"

---

И полцарства в придачу III - 4

- Марго, милая… - Робин внимательно читал список имущества супруги, который был ей передан через воспитанницу Кромвеля столь оригинальным образом. – Он подарил тебе не только Кросби Плейс, но и Барнард Кастл – исконные владения Плантагенетов. Но почему?

- Потому, что он знал, - мрачно ответила Маргарет, методично отцепляя от себя все булавки и заколки, до которых могла дотянуться, не прибегая к помощи камеристки. – Где носит эту Джейн Попенкур?! Помоги мне, Робин, я не намерена слоняться по ночному Лондону в таком виде.

- Понимаешь, - продолжала она, послушно вертясь в умелых руках мужа, который сноровисто разбирал ее придворный наряд, - он получил при коронации способность чувствовать Плантагенетов под любым именем и обличием. Ой! Ты меня уколол, Кот!

- Прости, - немного изменившимся голосом ответил Робин и продолжил свое занятие.

- Да, я сама онемела, честно говоря. Все эти годы мое происхождение не было тайной ни для кого, кроме меня! Возмутительно!

- Не преувеличивай, Марго. – Робин аккуратно сложил рукава поверх снятых раньше частей наряда жены и полюбовался на дело своих рук. – Знал кардинал и знал король. Знала Старая Ведьма, которая послала за тобой Волси. Но даже они не знали…

- Тссс! – остановила его Маргарет, и продолжила мысленно: - здесь все пронизано тайными переходами, и нишами, и уж не знаю чем еще, но стены в этом дворце имеют уши в буквальном смысле слова. Да, ты прав, они все знали только о леди Сесили, моей матушке. И не возражай мне, пожалуйста! Я считаю своей матерью именно ее, а не эту обманщицу Бриджит. Кстати, ты слишком хорошо справляешься с дамскими нарядами, это подозрительно, муж мой!

- Мне досталась богатая жена, а моей жене достался опытный муж, - хмыкнул Робин, подхватив Маргарет на руки и уверенно направляясь к высокой кровати, которую чьи-то заботливые руки уже разобрали.

Разумеется, выбраться посмотреть на Кросби Плейс они собрались нескоро. Жизнь во дворце уже затихла. Те, кто нашел компанию во фляге с вином, и те, у кого компания была повеселее, и те, кто улегся в одинокие постели – все уже спали. Стража тоже отправились коротать ночь в дежурные помещения, за исключением тех, кто должен был стоять на посту. Впрочем, внешние галереи дворца всегда охранялись не слишком тщательно, а этой ночью и вовсе были пустынны.

- Где все? – растерянно подумала Маргарет, и тут же уловила волну самодовольства, исходящую от Робина.

- Усыпил, - осуждающе констатировала она. – А ведь знаешь, что против Гарри что-то затевается.

- Йомены на посту, а твоя камеристка в его постели, - пожал плечами Кот. – Не нападет на него никто, тут все задумано, как несчастный случай на турнире, я так думаю.

- Джейн в постели Гарри? – удивилась Маргарет, заново оценив замечание Джейн о том, что у Анны Болейн тяжелая рука. Потом подумала и добавила: - Ну и хорошо. Если Джейн с ним, то Нэн куксится одна, и меня эта мысль греет.

- Не понравилась она мне, эта ваша Нэн, - Робина передернуло. – Вроде, девушка как девушка, глазками стреляет, губки морщит… А потом как поведет вдруг головой – словно змея перед тем, как ужалить. И ум у нее куриный. Впрочем, для ведьмы ум – обуза.

- Думаешь? – засомневалась Маргарет. – Она хорошо образована. Гораздо лучше, чем я, кстати.

- Умный человек не может быть злым, Марго, - вздохнул Робин. – Он может быть безжалостным, если того требуют обстоятельства, но не злым. А образование… Знала бы ты, сколько на свете образованных дураков!

- Робин… - Маргарет немного помялась, пару раз вздохнула, но все же продолжила. – Гарри спрашивал меня о тебе, и мне нечего было ему ответить. Это правда – то, что ты рассказал Арагонке? Я не то, чтобы любопытствую, но ведь он и тебя спросит. И учти, что правду от лжи он отличает. Еще один дар, полученный при коронации.

- Проклятие… - выдохнул Робин, но быстро встряхнулся и с привычным апломбом продолжил: - Что ж, придется принять меры, чтобы он все время забывал задать мне этот вопрос.

- Кот! – строго сказала Маргарет, остановилась, и развернула мужа за плечи так, чтобы видеть его лицо в свете луны. То, что она увидела, ей определенно не понравилось. Лицо Робина было слишком бледным, блеск в глазах был слишком лихорадочным и углубившиеся складки в уголках насмешливых губ делали его старше, чем она привыкла видеть.

- Страсти Господни, - прошептала она, - ты же боишься этого вопроса. Что же там такого может быть, что ты, кто не боится ничего и никого, даже думать об этом не можешь?

- Это не ужас, это… Я не хочу напугать тебя, Марго. Всему свое время, и время для разговора обо мне еще не пришло. Прости.

- Дикон знает, - немного сварливо заметила Маргарет, даже не пытаясь скрыть разочарование.

- Дикон знает. Но его, по-моему, вообще невозможно чем-то удивить или напугать, - хмыкнул Робин. - И ты узнаешь, клянусь. Со временем. Так лучше, ты потом сама все поймешь.

- Ладно, - вздохнула Маргарет, - только уж не забудь намагичить себе правдоподобную историю для более любопытных, чем я.

- Уже, - хмыкнул Кот. – У тебя, оказывается, была среди придворных кавалеров определенная репутация. Так что мне пришлось постараться. Уж очень спрашивали, как это мне удалось тебя перехватить. О том, что ты вовсе не сбежала из дворца, знали, по-моему, все, кроме короля.

- Какая репутация? – заинтересовалась Маргарет.

- Высокомерной ледышки, - ответил ей супруг, и звонко чмокнул в кончик носа прежде, чем она успела возмутиться.

***

Кросби Плейс показался Маргарет не менее впечатляющим строением, чем дом ее бывшего опекуна. В темноте дом просто подавлял своими размерами.

- Кровь Христова, футов пятьдесят, - почти всхлипнула она, остановившись у восточной калитки в массивной ограде.

- Скорее сорок, - поправил ее Кот. – С этой стороны. Но все равно громадина. Плантагенеты привыкли жить с размахом. Знаешь, когда-то это был самый высокий дом в Лондоне… Дикон очень его любил.

- Дикон! – Маргарет схватила Робина за руку. – Дикон – вот кто нам сейчас нужен! Позови его, Кот, пожалуйста! Он все равно не спит, я знаю.

- Мне достаточно и твоего зова, Марго.

Бывший король стоял наискосок от них, небрежно опираясь о стену и кутаясь в темный плащ.

- Какими судьбами, дорогие мои, и в такой поздний час, и именно сюда?

- Что ты здесь делаешь, Дикон? - резковато спросил Робин, слегка нахмурив брови.

- Считаю привидения, мой друг, что же еще? – хохотнул тот в ответ.

- И давно?

- Да почти каждую ночь. Через эту калитку Нэд и Эдмунд сбегали по своим делам, которые мне, мальчишке, казались серьезными и таинственными. Теперь-то я понимаю, что парни просто тайком ходили в ближайший кабак, но тогда… Мне было семь, Нэду семнадцать, Эдмунду шестнадцать. Они были взрослыми парнями, Нэд и Эдмунд. И отец тогда был жив. А теперь – теперь не осталось никого, даже привидений. Только тени былого. И я прихожу сюда каждую ночь, глупо надеясь, что эти тени со мной заговорят.

- Ты пьян, как деревенский канонник, дядя! И полон неподобающей жалости к себе.

Маргарет даже не оглянулась на голос, который раздался позади. Она точно знала, кто там стоит. Обреченно вздохнув, девушка приготовилась к развитию событий.

- Бриджит? – Дикон картинно выгнул бровь, шагнул вперед, и изящно поклонился. Впрочем, эффект поклона смазало то, что король действительно слегка пошатнулся, подтверждая тем самым правоту прозвучавшего обвинения. – Очень кстати. Живое лицо из моего прошлого, жаль только, что незнакомое. Но прекрасное, тем не менее. Хоть ты явно пошла не в наш род.

- Она самая, - холодно ответила Владычица Вод, и встала перед Диконом, скрестив руки на груди. – И я надеялась на серьезный разговор, потому что нам есть что обсудить. А что я вижу?

- Встречу друзей, согретую винными парами и общими воспоминаниями, маам, - встрял Кот.

- Зять, как понимаю? – Бриджет повернулась к Робину и смерила его с ног до головы прищуренным взглядом, который никто не смог бы назвать доброжелательным. Маргарет, уже взъерошенная для резкой отповеди, вдруг сообразила, что пауза затянулась, и усилием воли заставила себя промолчать.
Так-так-так… - промурлыкала Бриджит. – Очень интересно. Даже забавно. Что ж, оставим выяснение отношений на потом, а пока вот вам мой подарок.

Жест Владычицы Вод и ответный жест Робина Маргарет разглядеть не успела, настолько быстро они были сделаны. Всплеск молнии и грохот грома заставили ее испуганно вскрикнуть, и в следующее мгновение всё заволокло густейшим, мокрым туманом.

- Вот дьяволица, - совершенно спокойно сказал Дикон, поплотнее закутываясь в плащ, - она меня все-таки отрезвила. А мне было так хорошо.

Маргарет уже собралась было засыпать мужа вопросами о том, что, собственно, произошло, как из тумана до нее донеслись отборнейшие ругательства, произносимые на французском знакомым голосом сэра Фрэнсиса Брайана. Насколько она могла разобрать, безопасник короля поминал недобрыми словами какую-то леди Кильдэйр, которую, похоже, и разыскивал в этот поздний час.

- Ну все, с меня хватит! – возмутилась девушка. Указывая пальцем в направлении, откуда доносился голос, она с чувством пожелала, чтобы все, слонявшиеся вокруг них, заснули пьяным сном. Надолго.

- Успокоилась? – осведомился Дикон. – Если да, то почему бы нам не войти в дом, прочь с этого дождя.

@темы: "побасенки"

---

Улыбнуться

Отсюда: arthoron.livejournal.com

Перловник античный (из подборки Дьяконовых)
Первая серия была здесь: arthoron.livejournal.com/173945.html

– Скажите, кто такая Аристотéль?
(Секретарь Гослитиздата – 30-е годы)

– Кто был Юлий Цезарь? –
– Фараон XVI века. –
(Письменный ответ студента-заочника. ЛГУ 1932–33 гг.)

– Что такое Спарта? –
– Мать Спартака. –
(оттуда же)

Профессор: Геркалит жил с 535 г. по 475 г.
Записка: Профессор, объясните, почему он жил назад?

– Помпей разъезжал по Средиземному море на пароходе и сражался с разбойниками.
(Выпускной экз. в Лесн. Ком. Учил.1918 г.)

– В это время в Риме велись сортирианские войны.
(Там же)

– Артемида перестала испускать ветры и пришлось убить Ифигению.

– Каким размером написана «Илиада»?
– Гекзаметром.
(Преподаватель хочет поставить 5)
– А гекзаметр состоит из чередования дактилеев и базилеев.
(Зимн. зач. сессия, филфак ЛГУ 1946)

Эврипид первый на сцене публично использовал женщину.
(1945-46г., Моск. Пед. Ин-т)

(На пробном уроке)
– Цезарь очень быстро победил и послал телеграмму: «пришел, увидел и победил».
(студент Ин-та им. Герцена, 1936–37 г.)

– Юлий Цезарь в Британнии построил железные дороги. –
– ?? –
– Ах нет, это было позже. –
(Свердл. Пед-Ин-т.)

– Когда был покорен Египет персами?
– Шесть тысяч… –
– Чего?
– Лет. –
– До нашей эры? –
– Нет, конечно, после! –
(ЛИФЛИ – 1932–33 гг.)

– Что такое «сервитут»? –
– Это раб, рожденный путем прелюбодеяния. –
(до революции)

– Кто такие были патриции и плебеи? –
– Это были два брата. –
(Преподаватель расстается со студентом. Через час
– Ну конечно, я забыл: патриции и плебеи – это богачи и бедняки.
– И чем они были замечательны.
– Один хотел завоевать восток, другой запад.
(ЛГУ или ЛИФЛИ. – 30-е годы).

Студентка отвечает о Трое и упоминает Шлимана.
– Скажите, когда жил Шлиман?
– ?
– Ну, в каком веке?
– ?
– Вы знаете Перикла?
– Конечно.
– Ну, кто жил раньше, Шлиман или Перикл?
– Конечно, Шлиман!
(С.Я.Лурье, зимняя зач. сессия 1945–46 г.
Истфак ЛГУ).

– В Илиаде Ахилл говорит: Гнев, о богиня, воспой!
– Чей же гнев?
– Гомера!

– Главное произведение Овидия – Метаморфоза.
– А что такое Метаморфозы? –
– Это такой крем от веснушек.
(один из педвузов Ленинграда, 1946 г.)

Аргонавты на большом пароходе поехали за золотыи руном.
(там же)

Жену Одиссея звали Антилопа.
– ?» – «Ах, нет: я спутала Антигону и Пенелопу!»
(Там же, 1946 г.)

Анаксимандр тоже был атеистом, но у него боги были из воздуха
(аспиран. семинар по философиифии, ГПБ)

Бахофен узнал, что Софокл убил свою мать, и из этого открыл, что там было первобытное общество.
(Истфак ЛГУ 1947–48 г.)

@темы: "веселая бредь"

---

Томас Кромвель - 7

Кромвель занимался делом Элизабет Бартон, «провидицы», провозгласившей, что король попадет в ад, если не исправит всей кривды, сделанной королеве Катарине. На самом деле, судьбу Бартон решал король, в бумагах Кромвеля записано: «спросить короля, что делать с монахиней и ее сообщниками».



Само по себе это дело не стоило той бумаги, которая была потрачена на протоколы допросов, но в нем был один любопытный нюанс. Бартон не плела заговоры и не совершала ничего, что попадало бы под действия, квалифицировавшиеся государственной изменой. Она просто говорила. По существовавшим на тот момент законам, ее вряд ли осудил бы строго самый предубежденный суд. Значит, надо было изменить закон.

И 21 февраля 1534 года Кромвель провел через парламент билль о подстрекательстве к изменническим действиям, который и позволил осудить и казнить Бартон и еще пятерых человек. Кстати, предварительно распространив пасквильчики об оргиях с участием и монахини, и ее группы поддержки. Прецедент был положен.

Епископа Фишера, сильно замешанного в деле Бартон, Кромвель пытался спасти. По-видимому, тоже по приказу короля, который, в общем-то, по натуре не был злобным человеком. От епископа всего-то и требовалось, что обратиться к королю с просьбой о помиловании. Епископ, которому было под 80 лет, никакого прошения не подал, разумеется, не видя смысла идти в таком возрасте на компромисс с собственной совестью, но все-таки был помилован, отделавшись штрафом в 300 фунтов. Это была его вторая стычка с королем.

По тому же делу была написана еще одна записка, от Мора Кромвелю: «Мое бедное сердце пронзает мысль, что его величество допускает мысль о моей виновности. Я признаюсь, что верил, что монахиня наделена даром предвидения, но любая мысль об измене мне и в голову не приходила!»

Впрочем, Бартон была отнюдь не единственной, кто желал «хорошего» королеве Анне. Варвикширский священник Ральф Вендон получил видение, что «королева будет сожжена в Смитфилде», и пожелал, чтобы этой королевой оказалась «шлюха и блудница королева Анна». Вдовица королевского ювелира, мистрисс Амадас, возвестила, что Бог собственными устами проклял короля Генри, а потому король будет изгнан из своего королевства, а Англию еще до конца 1334 года завоюют шотландцы. Вдогонку престарелая дама заявила, что король завалил ее подарками, «чтобы сделать своей шлюхой», так что двух мнений о причине ее пророчеств у Кромвеля не возникло.

Почему-то в том же году Кромвель составил и провел закон, объявляющий мужеложество и скотоложество преступлением. До этого сексуальным преступлением в английском законе считалось только изнасилование и наказуемым действием – супружеская измена. Кто его знает, почему закон был принят, никаких видимых причин этому нет. Скорее всего, это был жест в сторону библейских фундаменталистов, или король в очередной раз озаботился состоянием морали своих подданных.

Делом совсем другого калибра был закон о королевской супремации, объявивший короля главой английской церкви. Отныне римский папа стал для англичан просто «епископом Римским», и все ссылки на него и его авторитет должны были быть удалены из молельных книг в каждой церкви.

Предсказуемо, распоряжение вызвало настоящую бурю. Со стороны духовенства, по большей части, которое еще не пришло в себя после королевского развода, и которому отныне полагалось молиться за здоровье королевы Анны. «Не знаю я другой королевы, кроме королевы Катарины, - заявлял ланкаширский священник Джеймс Харрисон. – Какой дьявол сделал эту шлюху Нэн Болейн королевой?!». «Хотелось бы мне повстречать короля у горы Сноудаун, - вторил ему священник Уильям ап Лли из Уэллса. – Я бы немного поколотил его величество башкой об скалу – глядишь, и стал бы не таким твердолобым». Монах Джон Франсис ядовито заметил, что когда его величество отправился во Францию, ее королевская милость последовала за ним, как собачонка следует за задницей своего хозяина.

Закон о престолонаследии, принятый в 1534 году, требовал от каждого подданного английского короля принудительной персональной ратификации. Каждый англичанин должен был признать, что считает брак Генри и Анны законным и правильным, и поклясться в верности принцессе Элизабет, или другому наследнику от этого брака, как законному наследнику престола. По сути, подписывая или не подписывая клятву, каждый человек в Англии ставил себя или на сторону короля, или против короля со всеми последствиями. Третьего пути не было – разве что бегство за границу. Потому что протест, устный или письменный, против акта о преемственности рассматривался государственной изменой.

Текст клятвы принадлежит перу герцогам Норфолку и Саффолку: «Ты клянешься быть честным, правдивым и послушным персоне его величества и его наследниками от драгоценной и возлюбленной законной жены королевы Анны, тем, кто рожден, и тем, кто будет рожден…».

Кромвель, на долю которого пришлась исполнительная часть этой массивной операции по ратификации, был вынужден еще раз растянуть во все мыслимые стороны понятие государственной измены. Теперь изменой считалось: «желать и надеяться словесно, письменно или злобными изображениями плохого королю, королеве и их наследникам; сомневаться в их достоинстве, титулах, наименованиях и правах; публиковать, говорить или выражать мнение, что король, суверен, является еретиком, схизматиком, тираном, неверным или узурпатором».

В общем, со свободой слова у англичан, любивших посудачить о своих королях и королевах, стало плохо.

А папа Клемент VII, после пяти лет проволочек, вдруг разродился решением, что брак Генриха Английского и Катарины Арагонской является легальным по всем статьям и расторжению не подлежит. Только вот это мертворожденное решение уже ничего изменить не смогло.

Главных оппозиционеров, в их числе епископа Фишера и Томаса Мора, вызвали во дворец, чтобы они подписали акт о престолонаследии там. Мор определенно сказал, что он готов подписать любой акт о престолонаследии, но не тот, в котором содержится ссылка на супремационное право короля. Но ведь одно прямо вытекало из другого, как заметил Кромвель в письме к Кранмеру: «Если Мор и Фишер подпишут клятву о престолонаследии, но не акт о супремации, это может быть рассмотрено не только как то, что епископ Римский по-прежнему имеет в Англии авторитет, но и как неодобрение второго брака короля. Мы не можем позволить вкладывать в головы народа подобные мысли».

Король, соответственно, потребовал подписи под полным текстом присяги. Фишер и Мор, предсказуемо, полный текст подписать отказались.
Оба строптивца знали совершенно точно, что их ожидает. Через четыре дня Мор был арестован и заключен в Белл Тауэр. Когда лейтенант Тауэра посоветовал ему отослать золотую цепь, которая была у Мора на плечах, домой, тот только ухмыльнулся: «Нет, сэр, я этого не сделаю. Потому что если бы я был взят в плен на поле сражения, мои враги, увидев эту цепь, запросили бы за меня сумму побольше – ведь я же рыцарь». Фишер тоже отказался подписать присягу, и тоже вскоре занял одну из комнат в Тауэре. Кромвель также отправил в тюрьму четверых монахов-картезианцев, священника Джона Хейла и сионского монаха Ричарда Рейнольдса – по той же причине, за отказ подписать текст присяги. Похоже, что громких и демонстративных протестов больше не последовало, но процедура продвигалась мучительно медленно: к июлю 1534 года присягу подписали всего 7 342 человека.

Лично для Кромвеля, эти занятые бурной деятельностью годы принесли немало приятного. В 1533 году он стал канцлером королевской казны, регистратором Бристоля (чистая синекура) и распорядителем Вестминстерского аббатства. На следующий год, когда епископ Винчестерский и главный секретарь короля Гардинер рассорился со своим сувереном относительно вопроса супремации, он был удален от должности, и на его место был формально выбран Кромвель. Вскоре должность главного секретаря была объединена с должностью главного министра, и Томас Кромвель занял, таким образом, две ведущие должности в королевстве: главы всей государственной бюрократии и шефа национальной безопасности.

@темы: Англия Тюдоров

---

И еще к празднику