Джон и Ричард - 1

Судя по хроникам, первые серьезные столкновения между де Лонгчампом и принцем Джоном начались в 1190-м году, не позже. Во всяком случае, 4 марта 1191 года у них уже состоялась встреча в Винчестерском дворце, «относительно владения некоторыми крепостями и относительно получения денег, обещанных брату королем, из казны». Очевидно, это был тот самый эпизод с Линкольн Кастл, в который управляющий-регент хотел посадить своего человека, и комендант которого объявил себя вассалом принца Джона. Но до боевых действий дело в тот момент еще не дошло. И деньги с земель, таким широким жестом пожалованных ему братом, принц, очевидно, так и не увидел.



И в мае того же года архиепископ Руанский Вальтер де Контенсиз вернулся в Англию, чем заслужил весьма презрительные эпитеты со стороны автора хроник. Конечно, король его отпустил не просто так, а, видимо, направив как-то решать внезапно возникшие в Англии проблемы. И сделав чувствительное финансовое кровопускание. Но возвращение де Контенсиза совпало со смертью папы Клемента, что автоматически сняло достоинство папского легата с Лонгчампа. Теперь регент превратился из лица, по сути, неприкосновенного в простого смертного. Хотя бы на несколько месяцев. Также из хроники можно понять, что король стал отпускать тех, кто хотел вернуться в Европу, в обмен на деньги и/или их армии.



Верный себе и политическим урокам своего папаши (разделяй и властвуй), Ричард создал в Англии очень сложную ситуацию. Во-первых, он затребовал себе весь доход королевства за истекший год, что само по себе парализовало деятельность правительства. Во-вторых, отправив де Контенсиза разбираться с Лонгчампом и его ссорой с Джоном, он отправил Джону письмо с требованием во всем соглашаться с Лонгчампом. В-третьих, отпустив в Англию тех, кто мог откупиться, и удерживая тех, кто откупиться не мог, он спровоцировал в самой Англии ситуацию, в которой сила оружия и денег стала единственным законом – при парализованном отсутствием ресурсов правительстве.



Де Контесиз многое увидел и все понял. Страна разделалась. Его решением было обращение к дворянству и духовенству сместить Лонгчампа, с чем дворянство согласилось без колебаний. Но духовенство колебалось, и Логчамп решил всем показать, кто в доме хозяин. Воспользовавшись тем, что комендант Линкольн Кастл отправился на континент с Роджером Мортимером по каким-то делам, Лонгчамп попытался крепость взять. Делом могло оказаться возвращение в Англию архиепископа Йоркского, сына-бастарда короля Генри и, таким образом, сводного брата Ричарда и Джона. Вот ему Ричард запретил въезд в Англию абсолютно и безусловно. Кстати, Джеффри Плантагенет был еще и епископом Линкольна.

Но тонкость заключалась в том, что в Линкольн Кастл осталась жена коменданта, Николь де Камвиль. И Линкольн Кастл был ее замком до того, как король объявил его своей собственностью. Так что Николь не поколебалась оказать Лонгчампу вооруженное сопротивление, унизительно успешно для авторитета канцлера. Вот в этот момент принц Джон и занял Ноттингем и Тикхилл, и послал Лонгчампу письмо, что либо тот убирается прочь от Линкольн Кастл, либо он, Джон, заставит его убраться, помогая своему вассалу.

Де Контесизу пришлось хотя бы сделать вид, что он помогает принцу и юстициарию примириться, хотя ни для кого не было секретом, что симпатии архиепископа Руанского не на стороне милорда канцлера. Ситуация обострилась и тем, что канцлер допустил выходку, которая и позже была бы осуждена, а уж в те времена и подавно. Он попытался схватить архиепископа Йоркского в Дувре, устроив там засаду. Но архиепископ о засаде узнал вовремя, и удачно укрылся в приорате. И вот из приората, нарушив правило неприкосновенности церковной защиты, люди де Лонгчампа архиепископа вытащили и бросили в тюрьму. Буря поднялась тем большая, что о судьбе Томаса Бекета еще хорошо и детально помнили.

Судьба Джеффри тоже является неплохой иллюстрацией политики короля Ричарда относительно семьи. Джеффри был бастардом, но он был старшим сыном короля Генри, который никогда не отделял его от остальных сыновей и сделал епископом Линкольна, когда парню было около 20 лет. Чтобы обеспечить доходы, очевидно, и дать определенное положение в обществе, потому что священником Джеффри не стал, он продолжал быть военным. Что еще более ценно, он всегда сражался на стороне отца, по поводу чего расчувствовавшийся король однажды сказал, что его остальные дети – настоящие выродки, и только Джеффри - его истинный сын.

И это были, видимо, не только слова, потому что Джеффри был в большой репутации в Европе, настолько большой, что если не он сам, то его имя было запутано в политику иерусалимского королевства. Вполне может быть, что король Генри был бы более чем рад увидеть сына на иерусалимском престоле. Но это уже относится к сложному клубку политики королевств крестоносцев, и к этой истории имеет только то отношение, что Ричард опасался Джеффри всерьез. В конце концов, тот был единственным из всей семьи, кто не замарал свое имя распрями с отцом, и единственным, кто оставался с отцом до конца и участвовал в похоронах.

И что делает Ричард практически немедленно после коронации? Назначает ненавистного ему и его мамочке сводного брата архиепископом Йоркским. Благодать. Ну и что, что этим назначением он перемешал тонкую политику местного болотца духовных пастырей своего королевства, натравив их против непрошенного архиепископа? Ну и что, что назначение это было пустым звуком без санкционирования папы, а папа-то был далеко, в Риме, и братец-то так и не принял еще сан. Примет, куда денется, ведь король за это назначение назначил братцу еще и выплатить 2 000 фунтов, хотя земли, прилагаемые к должности, конфисковал себе, пока деньги не будут уплачены. Главным было запутать Джеффри в бесконечные церковные дрязги и вынудить его принять сан священника. Надо сказать, план удался полностью.

Но в 1191 году возвращение Джеффри в Англию было практически гарантированным финалом для деятельности де Лонгчампа, как бы судьба Джеффри ни сложилась.

Де Контесиз предложил разобрать ссору Лонгчампа и принца Джона на суде. Оба согласились на кандидатуры епископов Винчестера, Лондона и Бата в качестве арбитров, потому что оба им доверяли. Лонгчамп выставил также представлять свои интересы графов Варрена, Арундела и Клэра и еще восемь человек. Принц послал Стивена Ридела, своего канцлера, Уильяма де Венденаля, высшего шерифа Ноттингема, Реджинальда де Вассевиля, высшего шерифа Тикхилла, и еще восемь человек. Обе стороны поклялись подчиниться решению жюри, каковым бы оно ни было.

Линкольн Кастл жюри оставило за де Камвилем. Принц пообещал сдать и сдал замки в Ноттингеме и Тикхилле, а канцлер сделал хорошую мину при плохой игре, и назначил руководить ими… де Венденаля и де Вассевиля, то есть тех, кто там изначально и начальствовал. Все поклялись хранить замки в порядке и верности своему господину, если тот вернется живым – королю. Если же король погибнет в походе, эти замки перейдут к принцу Джону. Канцлер обязался, также, в случае смерти короля не чинить препятствий коронации Джона, а всячески ему помогать. Скажем так, что один – ноль в пользу Джона, причем явно с полного одобрения де Контесиза, который, в свою очередь, действовал по инструкции короля, кто бы что ни утверждал.

Но Джон (или де Контесиз?) не успокоился. В конце концов, Джеффри, архиепископ Йоркский, все еще продолжал находиться в тюрьме. Обстоятельства его ареста действительно были скандальными. По приказу де Лонгчампа, комендант Дувр Кастл послал солдат за Джеффри в приорат. Те были готовы уже перебить всех в приорате находящихся, как Джеффри вышел к ним с крестом в руках, и объяснил, что является теперь уже официально рукоположенным архиепископом Йоркским. На что солдаты заметили, что архиепископ там или нет, а для них он – ублюдок покойного короля, незаконно прибывший в Англию, сбили его с ног и проволокли до тюрьмы за ноги.

Джон обратился ко всем имеющимся в стране на тот момент сэрам и пэрам, и те вызвали канцлера в Лодбридж объясниться. Прождали Лонгчампа почти три дня, но тот так и не показался. Дело было «в последней трети октября», как пишет хронист. Каким-то чудом (скорее всего, организованным понятно кем), Джеффри к тому времени бежал из Дувра и явился в Лондон, прямо в Тауэр. Горожане обложили Тауэр, то ли для того, чтобы Джеффри не сбежал (объяснение сторонников Лонгчампа), то ли для того, чтобы его там люди канцлера не прибили (объяснение сторонников Джона). В любом случае, не дождавшись Лонгчампа к концу третьего дня, Джон с сопровождением двинул в Лондон, где горожане встретили его воплями «Hail, dear lord !». Попкорна в те времена еще не было, но что-то в этом роде жители Лондона наверняка покупали, готовясь к грандиозному спектаклю.



И они свой спектакль получили. На следующий день Джон, с сэрами и пэрами, открыл заседание в соборе св. Павла. Начали с того, что Джеффри рассказал все, что случилось с ним в Англии. Затем, по идее, должны были заслушать обвиняемого, то есть Лонгчампа, но он не посмел явиться, понимая, по-видимому, что это не имеет смысла и опасно для здоровья, если не для жизни. Канцлер не услышал, как сэры и пэры, разгоряченные речью Джеффри, вопили, что они не дадут такому человеку, как Лонгчамп, управлять собой, и в едином порыве выбрали на место старшего юстициария принца Джона. Было решено, что все замки-крепости страны переходят к нему за исключением трех, которыми будет управлять канцлер. Немедленно были выбраны и новые коменданты замков, казначеи, коннетабли и судьи. Епископ Винчестера получил свою епархию, которую ранее у него отобрал Лонгчамп, а епископ Дарема и вовсе получил все графство Нортумберленд.

Разумеется, к канцлеру к вечеру отправилась делегация из четырех епископов и четырех графов, чтобы объявить ему о том, что было решено. Монах-хронист пишет, что канцлер рухнул в обморок от ужаса, и его пришлось отливать водой, после чего он разразился долгой речью, поминая Приама и иже с ним, и заявляя, что они взбунтовались не против него, но против воли короля. Так это было или нет, но ответ, который принесли лорды и епископы благороднейшему собранию был простым: «Печать не сдам». Немного подумав и прикинув, к чему может привести его упрямство, о где-то среди ночи послал к Джону слово, что встретится с ним и ответит на все обвинения утром.

Следующим утром лондонцы купили еще того, что заменяло им попкорн, и расположились вокруг поля. Около десяти тысяч собрались, говорят. Нобли в центре, зрители вокруг. Начали с обвинений, которые незаметно переросли в новые прения. В конце концов, Лонгчамп не выдержал: «Я что здесь, в роли слушателя, что ли?!». В качестве ответа на обвинение он, впрочем, просто заявил, что знать ничего не знает, и не виноват в том, как в Дувре обошлись с архиепископом Йоркским. Он ничего не знал, и никаких приказаний никому на этот счет не давал. А что касается всего остального, то право его сместить имеет только король. Точка. Впрочем, замки он сдаст, если это совершенно необходимо. Прения продолжались до вечера. В конце концов, канцлер сдал ключи от Тауэра и согласился на передачу всех крепостей, кроме трех, о которых шла речь прошлым днем. Хронист не уточняет, каких именно.



Два-ноль в пользу Джона? Возможно, но только Лонгчамп не сложил с себя звание старшего юстициария, и, возможно, был технически прав. В тот момент только король имел неограниченную власть назначать и смещать своих чиновников. Партия Джона продолжила работу, конкретно решая об управлении и функционировании сданных крепостей (административных центров, по сути). А лонгчамп… Лонгчамп уже вовсю продвигался к побережью, меняя обличия и прячась. Продвижение затруднял факт, что канцлер не понимал того, что ему говорят англичане, и не мог ответить англичанам на вопросы, когда его о чем-то спрашивали. Говорят, что когда он был переодет в женщину, у него был интересный момент с пьяным моряком в порту, но это может быть и анекдот.

---

Ричард и Джон

Вообще, начал Ричард в Англии скверно, если судить с современной точки зрения. На его коронацию не были допущены евреи и женщины. Делегация еврейской общины пришла, все-таки, с подарками, но их в буквальном смысле слова вышвырнули с королевского двора. Пример настолько вдохновил лондонскую чернь, что в городе начались массовые еврейские погромы. Разумеется, король позднее наказал «отличившихся» наибольшими зверствами, но только ими оказались те, кто по ошибке сжег дома христиан. В принципе, в те годы к евреям в Англии относились вообще крайне негативно, хронисты называют их «кровопийцами» и весьма одобряют действия короля и горожан.



По словам Уильяма Стабса, историка, Ричард был «плохим королем: его широкие жесты, военные таланты, расточительность и экстравагантность, его поэтические вкусы, его авантюрный характер не могут прикрыть его отсутствие симпатии или хотя бы заботы о своих подданных. Он не был англичанином. Он дал Нормандии, Анжу и Аквитании то, в чем отказывал своему королевству. У него были амбиции простого воина: он был готов воевать всегда и за что угодно, но был в любой момент готов продать завоеванное. Он искал блеска побед, а не завоеваний».



Стабс немного недооценивает Ричарда, у которого амбиции, как раз, были запредельными. Что касается завоеваний… А чего еще, спрашивается, ему было завоевывать? Его отец, король Генри II, не только построил огромную империю, но еще и наладил ее бесперебойное управление. В Лондоне Ричард нашел казну в 100 000 марок звонкой монетой. Но ему этого было мало. Он начал продавать земли короны, он отменил все разжалования своего отца и стал возвращать конфискованные земли – не бесплатно, конечно. Но помилованные дворяне возлюбили Ричарда, как мессию. А ему было все равно, что он обескровливает финансовую жизнь Англии. По его собственным словам, он бы и Лондон продал, если бы нашел на него покупателя. Глупые слова: только Англия и делала его королем, только благодаря Лондону он мог быть принят, как равный, среди королей.

Вскоре после коронации, Ричард отбыл в очередной Крестовый поход. В 1187 году Саладин захватил Иерусалим. То есть, его родичи слетели с иерусалимского трона. Можно только догадываться, как пострадала репутация Ангевинов, которые больше не могли с гордостью говорить, что их клан правит Святой землей. На тот момент королевой Иерусалима была Сибилла, старшая дочь Альмарика и двоюродная тетушка Ричарда. Далеко не седьмая вода на киселе, и тоже дама воинственная, лично руководившая обороной Иерусалима. Саладин дал ей и ее дочерям возможность сбежать в Триполи, где она, вместе со своим мужем Ги де Лузиньяном, встретила воинов Третьего Крестового. Но не с Ричардом в первых рядах. Ричард продолжал рядиться с французским королем, обеспечивая безопасность своих французских владений. Сибилла умерла в 1190-м году во время эпидемии, разразившейся в военном лагере, и с ней умерли обе ее дочери, так что родственные причины для участия Ричарда в Третьем Крестовом исчезли. Но другие остались.

Пусть Иерусалим был далеко, и пусть крестоносцы были из него выкинуты Саладином, интриги, затрагивающие интересы всех правящих домов Европы, не прекратились. Третий крестовый невозможно судить и рассматривать вне широчайшей панорамы политики тех лет, и это – совсем отдельная, глобальная тема.

Ричард действительно был первым в Северной Европе, кто присоединился к этому походу. Вообще-то, о походе любил говаривать его отец, но совершенно неизвестно, собирался ли действительно этот хитромудрый монарх в Святую Землю, или просто искал почву, на которой можно было бы заключить какой-либо разумный договор с Филиппом II Французским. Трудно сказать, что думал о религиозной войне этот циник, отказывавшийся от последней исповеди. Возможно, этот отказ был реакцией разочарованного верующего. В принципе, Плантагенетам была свойственна некоторая религиозная одержимость, странным образом сочетающаяся с далеко не святым образом жизни.

Так что Ричард короновался, уже зная, что оставит свое королевство на неопределенный срок и обескровит его, забрав почти всех пэров с собой. Управлять Англией он назначил Уильяма Лонгчампа, епископа Или, человека, несомненно, эффективного, но жесткого, жестокого и весьма неоднозначного. Джону Ричард запретил даже приближаться к Англии в течение трех лет. Возможно, Джон и не приблизился бы, но из Англии до него донеслись слухи, что Ричард и Лонгчамп уже решили и согласовали, что преемником Ричарда станет Артур, сын Джеффри.

Надо сказать, что англичанам француз Артур даром был не нужен. Джон хотя бы родился в Оксфорде и, в отличие от своих братьев, кое-что об Англии знал. Проблема была в том, что большая часть знати Англии продолжала быть сильно привязана к своим французским владениям, рассматривая Англию, скорее, как дремучий лес, в котором можно было поохотиться в свободное время. Тем не менее, и они не любили Лонгчампа, который категорически отказался от каких бы то ни было компромиссов и ограничений своей власти, и к 1190-му году вытеснил всех, с кем должен был управлять Англией совместно: Хью де Пьюйсета, например. Именно Лонгчамп назначал и собирал налоги и насаждал закон и порядок так, как понимал его сам. Кроме тех периодов, когда в Англию наезжала Алиенора, которой даже беспредельно наглый Лонгчамп не смел сказать слова поперек.

Джона хотели те, кто не оставил на исторической родине ничего, и рассматривал Англию местом, где они и их потомки будут жить. Желательно – жить хорошо. Джона хотели те, кого брал за горло Лонгчамп. Как, к примеру, комендант замка Линкольн, Жерар де Камвиль, которого Лонгчамп решил заменить своим человеком. Де Камвиль объявил себя вассалом Джона, чтобы получить защиту, и Джону пришлось действовать, потому что подобная клятва накладывала обязанности и на него.

Джон двинулся на Лонгчампа, утвердился в Ноттингеме и Тикхилле, и потребовал, чтобы Лонгчамп признал права де Камвиля. Разумеется, обо всех делах в королевстве докладывалось Ричарду, и он отправил разруливать ситуацию Вальтера де Контенсиза, архиепископа Руанского и архидьякона Оксфордского. Лонгчампу пришлось смириться, и оставить Линкольн Кастл в покое.

На самом деле, принц Джон не стал в результате этого передвижения регентом Англии в отсутствии брата, страна управлялась де Контенсизом, и периодически роль регента брала на себя Алиенора Аквитанская. Эту систему управления своей империей придумал еще король Генри, и она продолжала работать и после его смерти. А конца декабря 1193 года страной стал править от имени короля Хьюберт Волтер, которого тот назначил старшим юстициарием. Для тех, кто имел возможность сравнить управление Лонгчампа и Волтера, старые времена показались очень, очень добрыми. Потому что Волтер выжал Англию досуха.

Возвращаясь к Джону. Очевидно, Филипп Французский предложил Джону то, что ему и самому показалось вполне логичным: чтобы приручить лордов-французов в Англии, нужно ударить по их владениям во Франции. К большому неудобству, эти владения находились во владениях Ричарда, с которым Филипп рассорился, но Джона это не смутило. В конце концов, он тоже был Плантагенетом и Ангевином. И именно с тех пор о нем пошла дурная молва.

Это несправедливо. В такой семейке, где жена подстрекала сыновей против мужа, а братья воевали друг с другом и против отца – несправедливо.

Можно чернить Джона за альянс с Филиппом, не принимая во внимание то, что Филипп был сеньором Джона во французских владениях.

Можно обвинить Джона за то, что в отсутствие Ричарда его владения оскудели (хотя при чем здесь Джон?), не принимая во внимание, почему они оскудели – потому, что Ричард, в своих амбициях, рассорился со своими союзниками (со всеми своими союзниками!), был ими арестован, и Алиенора ободрала всё, вплоть до драгоценностей английской короны, чтобы выкупить сыночка. Ведь в качестве выкупа затребовали 100 000 марок – сумму, которую король Генри собрал неизвестно за сколько лет своего успешного царствования, и которая потом была увеличена до размера в 150 000. Налоги достигли 25% - невероятно для того времени!

Можно забыть и то, что Ричард, вернувшись из плена, только заглянул в Англию, и мгновенно умчался в свою обожаемую Францию, чтобы решать проблемы своих французских владений за счет английских налогоплательщиков.

И не стоит забывать, какую карусель устроил Ричард в той же Нормандии перед своим отбытием в Иерусалим – и не только в Нормандии, в Англии тоже. Он заставил всех администраторов платить за то, чтобы они могли остаться на своих постах. А некоторые должности просто продал с аукциона. Тот же Лонгчамп, канцлер, заплатил 3 000 фунтов, чтобы остаться канцлером.

Хронист из Вестминстера утверждает, что Ричард арестовал сенешаля Анжу, доставил его в Лондон и потребовал уплаты в 30 000 фунтов за освобождение. Очевидно, речь идет о казне Анжу, которую король захотел экспроприировать полностью, уж больно большая сумма. Кстати, король получил, что хотел, и сенешаль остался в числе его администраторов. Ранульф де Гланвилль тоже был брошен в тюрьму, и тоже должен был себя выкупать – за 15 000 фунтов. Де Гланвилль примкнул потом к крестоносцам и участвовал в штурме Акры. Видимо, и его отношения с королем этот досадный инцидент не расстроил.

Впрочем, у королевских администраторов практически не было выбора, как не было его и у пэров, баронов и рыцарей. Ричард позволил некоторым не участвовать в крестовом походе (тоже за многие тысячи фунтов), но большинство знати было призвано королем, что означало приказ. Хочешь или нет, а отправляйся и воюй. Практически до голого камня были раздеты и церкви Англии, которым, зачастую, давались только сутки на то, чтобы собрать суммы, требуемые королем. Правда, церквям-то король поклялся все вернуть. Когда-нибудь. Или те, кто будет править после него, расплатятся. Монах-хронист просто задыхается от восторга по этому поводу: «A man of such courtesy and moderation, who not even when angry ever did any thing to those who were under him, but what savoured of mildness : truly of His family, and one of His familiars, of Whom it is said, under Whom to live is to reign».

Впрочем, свою поредевшую семью Ричард не обидел. Брата Джона он сделал графом Мортена, женил на Изабелле Глочестерской, и дал земли Ноттингемшира, Корнуолла, Дерби, Девона, Дорсета и Сомермета.

Относительно брака с Изабеллой решение принял еще король Генри, причем пара была двоюродными кузенами, так что для этого брака была нужна папская диспенсация. По какой-то причине, эту диспенсацию никто не озаботился получить, и стоило Ричарду уехать, как Балдуин, архиепископ Кентерберийский, брак аннулировал. Папа, Клемент III, довольно быстро аннулирование аннулировал и диспенсацию выдал, но с одним своеобразным условием: паре запрещалось вступать в интимные отношения, хотя они были мужем и женой. Очевидно Ричард очень не хотел, чтобы у его брата появились законные наследники.

Такая же законодательная кастрация была проведена и с земельными владениями Джона: он владел землями, но не замками. Все замки во владениях брата Ричард оставил за собой, что, по сути, полностью лишало принца контроля в его собственном хозяйстве. Из той же хроники Ричарда из Дивайза выясняется еще одна любопытная деталь: Джон, который был вынужден дать брату клятву не въезжать в Англию три года, мог это сделать при условии, что однажды прибыв туда, он не сможет выехать.

Подводя итоги. Ричард сделал все возможное, чтобы у его брата не появилось нормальной семьи со всеми вытекающими из брака семейными обязательствами, связями и появлением наследников. Он привязал его к женщине, с которой Джон ничего вышеперечисленного иметь не мог. И не мог даже жениться, потому что как бы уже был женат. Он лишил брата какой-либо власти, несмотря на то, что перед всем светом выставил себя щедрым. Потому что в то время вся исполнительная власть осуществлялась шерифами из замков. Там была казна графства, туда собирались налоги, оттуда платились деньги в королевскую кассу. То есть, очень большой вопрос, получил бы Джон хоть пенни со своих обширных владений, если эти пенни находились в руках, ему не подчиняющихся. А Джон находился бы во Франции. Потому что Ричард ограничил его даже в свободе передвижения: или сиди в Англии, где у тебя нет даже власти обычного барона, или сиди во Франции.

Зато Алиенора Аквитанская, королева-мать, получила в свое собственное распоряжение все те владения, которые были обозначены для нее вдовьей долей (до этого она жила за счет казны).

@темы: King John

---

Ричард, Джон и проклятие Ангевинов

Когда семейный раздрай случается у людей обычных, причинами, его объясняющими, называются вещи вполне понятные: мерзкий характер вовлеченных, скандальные отношения между родителями, решение проблем силовыми методами, неуважение друг к другу, и пр. Все это имеет место быть в семействе короля Генри II, одного из самых великих королй Англии, и его легендарной супруги, Алиеноры Аквитанской.



Сам король был подвержен приступам неконтролируемого бешенства, вплоть до катания по полу – и это не легенды. Разве что король, в принципе, мог бы контролировать вспышки своего темперамента, но не желал. Король он или не король? Ничуть не уступала ему и женушка, восстановившая своих сыновей против отца и друг против друга, преследуя свои интересы. Ни один из них не был страдающей стороной, все стоили друг друга. Но поскольку рассматриваемое семейство было семейством королевским, то причину враждебности его членов друг к другу находят в поэтическом «проклятии Ангевинов».

По этой легенде, дом Анжу ведет свой род не больше и не меньше, чем от самого Сатаны через дочь его, Мелузину. Да, фея Мелузина в этой легенде уже приобрела дурную репутацию отпрыска Врага Рода Человеческого, и именуется демоном. Будучи женой графа Анжуйского, она была вынуждена посещать церковь, но было замечено, что она всегда уходила раньше, чем начиналась месса. Граф приказал своим верным рыцарям удержать жену на очередной мессе силой, но она вырвалась из их рук, и улетела через крышу, прихватив двоих детей с собой. И больше ее никогда не видели.

Очевидно, в Мелузину трансформировалась королева Иерусалима Мелисанда, которая действительно была замужем за графом Анжу, Фульком V. У пары действительно было два сына, Балдуин и Альмарик, и действительно отношения в семье были очень напряженными – вплоть до военных действий. Но никуда королева не улетала, а благополучно процарствовала 30 лет. «Улетел», как раз, Фульк – был убит (случайно?) во время охоты. Только к несчастьям Ангевинов Мелисанда вряд ли имеет какое либо отношение, кроме подходящего для легенды имени и экзотической репутации.

Мелисанда и Фульк женятся

Генри II имел в дедах именно этого Фулька Иерусалимского, но по другой линии. Дочь Генри I, Матильда, была выдана за сына Фулька, Жоффрея Анжуйского. За сына от первого брака. Таким образом, потомки Фулька V Иерусалимского заняли два королевских трона – Англии и Иерусалима, и угадайте, какой трон имел больший блеск… Это проливает дополнительный свет на то, с чего это вдруг правнука Фулька, Ричарда I Английского, понесло в Святую землю. Были и другие причины, но об этом потом.

Жоффрей Анжу

Настоящим «проклятьем Ангевинов» был удивительно воинственный и независимый характер дам, которых судьба сводила с мужчинами из дома Анжу. Возьмем папашу Фулька Иерусалимского – тоже Фулька. Его жена, мать Фулька Иерусалимского, мужа бросила, променяв графа на короля, Филиппа I. Правда, у графа Анжуйского тоже была милая привычка бросать жен – три его предыдущий брака из четырех закончились разводами. Так что можно сказать, что Бертрада де Монфор его просто опередила.

Фульк IV, многоженец

Поскольку и Бертрада, и Филипп были людьми женатыми, их брак стал скандалом, который даже привел к отлучению короля Филиппа от церкви. Но он любил жену больше, чем папу, а дипломатические таланты красавицы Бертрады помогли королю и ее бывшему мужу помириться. Филипп, кстати, был сыном Анны Киевской – отсюда имя. Есть версия, что король у графа супругу похитил, но она, очевидно, принадлежала перу самой графини. Все-таки, быть мужем, у которого украли жену, менее унизительно, чем быть мужем, которого жена бросила. С его-то репутацией!

преступная парочка, Бертрада и Филипп

Сам Фульк Иерусалимский в Европе прожил достаточно пристойно, без скандалов. Возможно, его супруга, Эрмергарда, сын которой женился на наследнице английского престола, была дамой тихой. Вышла замуж, родила четверых детей, и умерла молодой. Именно после ее смерти Фульк и отправился в Иерусалим, где судьбы на нем отыгралась, послав жену-королеву.

Характер матушки Генри II Английского, императрицы Матильды, королевы Мод, хорошо известен. Воинственная дама, отстоявшая трон если не для себя, то для сына, ничего не боящаяся и ни перед чем не останавливающаяся. Ее супруг, Жоффрей, рыжий красавчик взрывного темперамента, тоже имел среди тех, кто его знал, определенную репутацию: человека, скрывавшего за внешним шармом холодную, расчетливую и эгоистичную натуру. Брак Матильды и Жоффрея был бурным, тем более, что жена была старше мужа на 11 лет и полна собой. Их дети родились в периоды коротких примирений, но, в принципе, пара не была в восторге друг от друга. Ссорился Жоффрей и с единственным, находящимся в пределах досягаемости, братом – Эли дю Мэном. Он, собственно, и свел брата в могилу, заключив его в тюрьму, где тот подхватил лихорадку. Не то, чтобы сам Эли, интригующий против брата, был ангелом.

Вот такая милая семейка подарила свои гены королю Генри II Английскому. Вот что такое «проклятие Ангевинов» - эгоизм и недоверие, полное отсутствие семейной лояльности, неумение и нежелание контролировать всплески паршивого характера. Пошли судьба этому королю спокойную, добрую и мудрую жену, всё могла бы сложиться по-другому в жизни его детей. Но судьба дала ему в жены Алиенору Аквитанскую – женщину яркую, воинственную, независимую и умную. Но не мудрую.

Вот в ее родословной Мелузина, настоящая Мелузина, просматривается: «Дедом Алиеноры Аквитанской в седьмом поколении был Джоселин де Лузиньян (965-1015), который вел родословную с одной стороны от волшебницы Мелузины (IX в.), давшей имя Лузиньян своим потомкам-графам, а с другой – от длинноволосого многоженца святого Меровея (Меровига) II (415-458), короля всех франков с 447 г. и Хлодесвинты (418-449), королевы салических франков».

Блестящий брак Генриха II с Алиенорой Аквитанской стал со временем довольно проблемным. Причина, очевидно, крылась как в характере самой Алиеноры (рассориться в двумя мужьями – это уже не случайность, а именно характер), так и в том, что женился Генрих в 19 лет на блестящей и опытной женщине, которая была на 11 лет его старше, причем всего через 6 недель после ее развода с первым мужем. Вообще-то, это был проект Матильды. Говорят, что Жоффрей предупреждал сына по поводу репутации Алиеноры, но, скорее всего, он его предупреждал по поводу ее характера.


Так или иначе, их более или менее прочный союз длился 13 лет, и за это время Алиенора родила восьмерых детей. Если сплетни о ее свободном поведении в пределах своего круга придворных справедливы, значит, средневековые дамы были скроены из прочного материала: в наши дни вряд ли кому удалось бы совместить бесконечные беременности и роды с флиртом и любовными утехами. В любом случае, настало время, когда тридцатилетнему Генриху наскучили амбиции его сорокалетней жены. Супруги рассорились, и Алиеонора после этого неустанно и весьма успешно внушала своим сыновьям неприязнь к отцу. В 1166-м году, когда Алиенора была беременна последним сыном, Джоном, Генрих взял в свои официальные любовницы англичанку, Розамунду Клиффорд.



В 1173-1174 году вражда между Элеонорой и Генрихом привела к настоящей войне. Их старший сын, Генрих Молодой Король, возглавил коалицию против отца, к которой примкнули довольно многие лорды, в надежде на поживу.



В 1182-м году сыновья короля стали сражаться между собой. В конце концов, в живых остались только Ричард Львиное Сердце и Джон Безземельный.



Всё это не значит, что Генри II был без вины виноватой жертвой коварной супруги. Да, Алиенора была коварна. Но решение о разделе своей империи между сыновьями сделал именно Генри, и сделал неудачно. Впрочем, это еще большой вопрос, можно ли в принципе было сделать удачный раздел между такими личностями. Во-первых, его сын и преемник, Генри, которому он отдал Анжу и кучу титулов, но ни крупицы истинной власти. Например, он счел возможным дать сыну Джону три ключевых феода в Анжу. В Анжу, который уже отдал другому сыну. Почему? Потому что он хотел и пытался действовать по принципу «разделяй и властвуй».

В результате, Генри, Джоффри и Ричард просто убежали к мамочке во Францию, и единым фронтом выступили против папаши. А поддержка мамочки в тех краях дорогого стоила, как связями, так и деньгами. Джон к братьям не присоединился. Он знал, что его, родившегося у относящихся уже друг к другу с неприязнью родителей, мать очень сильно не любит. Увы, его не любил и отец. Из всех титулов, младшему достался только титул лорда Ирландии. Это отец дал ему кличку «Джон Безземельный». Король, быстро введя в меридиан взбунтовавшихся сыновей, выбрал в любимчики самого свирепого – Ричарда. Очевидно, Джон был самым кротким из всех. В принципе, братья не убили друг друга только чудом. Генри умер в 1183 году от банальной дизентерии, посреди очередного бунта против отца.

Теперь, когда официальный наследник умер, король не торопился назначать другого. Ричард был старшим. У него уже была Аквитания, и если бы король отдал ему Англию, Нормандию и Анжу, оставшиеся в живых братья, Джоффри и Джон, с этим бы не смирились. Король предложил Ричарду Англию и Нормандию с тем, чтобы Аквитания досталась Джону. Ричард отказал, Джон попытался вторгнуться в Аквитанию силой, но не преуспел – во многом благодаря козням матери.

Джоффри умер в 1186 году, в Париже, и при невнятных обстоятельствах. То ли он правда был случайно убит во время турнира, то ли был в Париже, плетя интриги против отца и братьев, и умер от инфаркта, а Филипп наврал про турнир, чтобы скрыть цель прибытия Джоффри в Париж. Хорошее представление Филипп устроил в любом случае, пытаясь кинуться в гроб усопшего. Теперь за наследство Ангевинов боролись только два брата, Ричард и Джон. Возможно, король успел пожалеть, что выбрал в фавориты старшего, потому что тот оказался слишком способным учеником, обладающим слишком большими ресурсами. Он восстал против отца и разбил его наголову в 1189 году.

К тому моменту король Генри II был уже болен. Смертельно болен, как оказалось. Может, поэтому и проиграл сыну. Умирать он уехал на родину, в Анжу. Одним из условий примирения между ним и Ричардом было помилование всем участникам восстания против короля – Ричард был достаточно искушен в политике, чтобы не оставить на себе пятна отцеубийцы. Неизвестно, удивился ли Генри, увидев в списке имя младшего сына, многократно обиженного им Джона. Во всяком случае, король отказался исповедоваться. «Почему я должен искать примирения с Христом и почему я должен почитать его, если он забрал у меня всё?», - сказал король. Говорят, его все-таки убедили исповедоваться и причаститься. Или нет (этот человек был упрям), но сказали, что все прошло, как должно. 6 июля 1189 года король умер. Но проклятие Ангевинов продолжало жить в его наследниках.

@темы: King John

---

Пусть будет

@темы: "нетягостная бредь"

---

Томас Кромвель - 12

Как и следовало ожидать, расформирование монастырей, ныне официально принявшее форму закона, вызвало бурю в Англии и прилив всякого рода петиций, прошений, жалоб и писем лично Кромвелю. Ведь монастырские земли не только продавали – их раздавали верным слугам престола, их сдавали в аренду.

модель приората Нортон в Чешире. Таким он был до того, как его разорили.

Вообще, это было прелюбопытнейшее чтиво. Не знаю, находил ли его забавным сам Кромвель, или он, перевалив за полувековой возраст, перестал чему-либо удивляться. В самом деле, стоит ли удивляться тому, что истовый католик Томас Говард, герцог Норфолк, не отказался бы от того, чтобы ему отдали Бангей и Вудбридж в Саффолке. Он не хотел бы показаться жадным, но «когда говорят другие, я тоже должен сказать». Томас Эллиот писал, что он, вообще-то, человек застенчивый, но ему очень бы хотелось получить «небольшой кусочек» раздариваемых земель. Он очень надеялся, что его дружба с покойным Томасом Мором не повлияет на решение милорда Кромвеля, и он обещает милорду весь доход с этих земель за первый год и верность своего сердца. Элиот тоже был католиком, и к тому же интеллектуалом, но интеллект не мешает желать земного благополучия – и лучший пример тому Эразмус. Лорд Лайл из своего далекого Кале тоже просил у Кромвеля «какое-нибудь старое аббатство обеспечить мою старость». Не очень заморачивалась относительно деталей и леди Элизабет Атид, просящая «одно из этих аббатств».

Были и другие просьбы. Лорд Делаварр умолял сохранить приорат в Боксгроу, который был основан его семьей, с которым он был соседом, и в котором было захоронено множество предков лорда. Что еще хуже, лорд уже успел построить там часовню, где должны были захоронить его самого. Таких просьб было, конечно, много, и все они были обречены – раньше или позже. Потому что король твердо решил не делать исключений ни для кого, даже для самого себя, разрушив аббатство, где был похоронен его сын. Единственное, на что можно было надеяться (и за что можно и должно было платить) – это отсрочка по времени, которая позволила бы построить или перенести часовни и гробницы для перезахоронений на собственных землях, в своих поместьях.

Говорят, что Англия представляла собой в то время дивное зрелище, со всеми этими повозками, снующими в разных направлениях, груженными гробами и частями погребальных монументов.

Дары и подкупы лились в сундуки Кромвеля со всех сторон. Не только деньги – продукты тоже, припасы, украшения… Вряд ли кто может сказать, сдавал ли он хоть что-то в казну. Вряд ли, потому что это были дары ему самому, причем взятки явно совершенно не влияли на его решения. Во всяком случае, в области роспуска монастырей. Может быть, он соглашался на оттяжку неизбежного. Что касается того, кому раздавались в пользование или во владение земли и имущества монастырей, решал, разумеется, сам король.

Процесс расформирования вел к процессу разрушения. Сначала комиссионера генерального викария прибывали в обреченный монастырь, собирали его обитателей и объявляли о королевском решении. Все учетные книги и печать конфисковались, ценности описывались, свинец на крышах замерялся, колокола пересчитывались. Во время второго визита проверялась бухгалтерия и происходила формальная передача монастыря короне. Гробницы, находящиеся на территории иногда перевозились, иногда просто разламывались ради камня, украшений и металла. Здания иногда разрушались, иногда с них просто снимали крышу. Иногда монастыри продавали и в первозданном состоянии – новые владельцы сами производили работы по перестройке.

Не все монастыри покорились без борьбы. В случае приората Гексам в Нортумберленде, сопротивление было вооруженным. Город взялся за оружие, на крышу поднялись братья монахи с мечами, пристегнутыми к поясам, и в доспехах. Дело было в том, что устав приората и разрешение на его образование были в свое время даны ни кем иным, чем самим королем ГенриVIII. Документы, предъявленные приором, не помогли: приорат взяли штурмом через две недели.

В приорате Нортон, Чешир, в октябре 1536 года, комиссионеры Кромвеля (Комбс и Боллс) укладывали золото и серебро в сундуки, когда аббат вернулся в свой приорат с тремя сотнями вооруженных горожан. Комиссионеры забаррикадировались в башне и послали за шерифом сэром Пирсом Даттоном. Увидев шерифа со стражниками, осаждающие башню разбежались. Аббат и трое канонников были арестованы и оштрафованы на тысячу фунтов. Видимо, не из простых был аббат.

Если взглянуть на результат этой энергичной деятельности, результат, на государственном уровне, выглядит жалким. По идее, король стал богаче на 68 миллионов фунтов по ценам 2006 года, и получил годовой дополнительный доход размером в 20 миллионов. На самом же деле, в сундуках короля осели только 37 000 годовых. Куда делось остальное? Остальное обогатило аристократию и джентри. Вряд ли это было решением Кромвеля. Томас Ризли, его человек, сделал проект, по которому часть освобожденных доходов должна была пойти на больницы (6 600 фунтов в год), а часть – на улучшение инфраструктур и создание рабочих мест для бедных и безработных (3 300 фунтов в год). Но король проект проигнорировал.

У Кромвеля соображения относительно социальной политики были. Есть некоторая вероятность, что инициатива исходила от короля, и поэтому не было сделано никаких прямых вливаний в эту область со стороны казны. Упор программы Кромвеля был сделан на муниципальный бюджет и на благотворительность. Собственно, то, что сейчас, в наше время, предлагают правые радикалы, ратующие за то, чтобы государство вмешивалось в частные дела граждан на минимальном уровне.

Новый закон против бродяжничества от 1536 года обязал приходы и/или муниципальные единицы королевства взять полную ответственность за бедных и недееспособных. Беднякам запретили покидать те места, в которых они жили, чтобы предотвратить проблемы, связанные с миграциями такого рода контингента. Как ни крути, а болезни, грабежи, бандитизм, воровство и даже нелегальная торговля людьми очень тесно сопутствовали бродяжничеству. Тем, кто был способен работать, приход или муниципалитет был обязан работу дать, и детей выучить грамоте и ремеслу. Каждый приход также обязан был содержать тех, кто по состоянию здоровья, ума или сил к работе способен не был. Их содержание должно было обеспечиваться добровольными пожертвованиями. И, надо отметить, те аристократы и богатые люди, чьи расходные книги того периода дожили до наших дней, действительно жертвовали очень большие суммы на благотворительность. Как я упоминала, тот же Норфолк жертвовал на бедных в год большую сумму, чем выдавал своей капризной женушке.

Король был доволен, и, как обычно, его благосклонность выразилась весьма конкретно. Кромвель, к уже имевшимся званиям и должностям, получил еще несколько. В частности, он стал хранителем личной печати короля, что обеспечивало ему ежедневный (!) доход в 20 шиллингов. А 9 июля 1536 года у Кромвеля появился титул: он стал бароном Кромвелем из Окема. И еще он стал вице-регентом короля по духовным делам. 18 июля Кромвель стал рыцарем.
Головокружительная карьера, невиданная власть.

Не остался Кромвель в стороне от раздела монастырского имущества. Себе он прибрал аббатства и приораты: Мичелем в Восточном Сассексе, Осайс в Эссексе, Алчестер в Варвикшире, Ярмут в Норфолке, Лонд в Лейчестершире. Своему племяннику Ричарду он подарил аббатства Рэмси и Сотри в Кембриджшире, Нис в Южном Уэльсе и монастыри в Хинчинброке, а также в Лондоне.

@темы: Англия Тюдоров

---

"Черная стрела"

Оказывается, есть итальянский аналог, La freccia nera
Позаковыристее английского прототипа, надо сказать. Гораздо шире спектр загадок и интриг. Я углядела даже параллели с "Гамлетом"!

Джованна и Марко, главные герои. И здесь гениальный лучник - именно Джованна.

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Раздувая тлеющие угольки оптимизма и веры в будущее!

Получить свое предсказание

и это тоже

Получить свое предсказание

Дать, что ли, судьбе шанс, и купить купон какого-нибудь лотто?

@темы: "нетягостная бредь"

---

Томас Кромвель - 11

У короля Гарри была прекрасная память. Правда, работающая в одном направлении: он не помнил оказываемых ему услуг, но никогда не забывал нанесенных обид. Не секрет, что большая часть духовенства, подписавшая акт о супремационной власти короля над английской церковью, сделали это из-под палки. Тем сильнее его возмущало стойкое сопротивление картезианцев, которые не снизошли даже до подобной формальности. Тем более, что упрямцы засели прямо у него под носом – в Лондоне, в Чартерхаусе.



Кромвель, опасаясь реакции Европы на слишком жесткое обращение с церковниками, сделал все, что мог сделать «малой кровью»: распорядился посадить в тюрьму тех, кто упорствовал в своих заблуждениях относительно того, откуда дует религиозный ветер, отделить симпатизирующих реформации от других, и осторожно дать им понять, что рапорты о злоупотреблениях приоров старой формации приветствуются.

Но королю этого было мало. В сентябре 1536 года проблема с этим приоратом грянула громом королевского гнева над головами Ральфа Седлера (непосредственно и неожиданно, когда король заметил его по пути на ужин), и самого Кромвеля. «Как это может быть, что с Чартерхаусом не поступили так, как я распорядился?!» - орал суверен, эффективно вводя себя в состояние опасного для окружающих бешенства.

Но Кромвель рискнул не торопиться. В мае 1537 года картузианцев более или менее вежливо предупредили, что если они все не подпишут согласие с супремационным правом короля, приорат закроют. Тем не менее, десять человек (в их числе трое братьев-мирян) наотрез отказались идти против своих убеждений, и, как в таких случаях обычно, за эти убеждения пострадали. Их перевели в тюрьму Ньюгейт, где девять из них умерли от голода и плохого обращения. Оставшиеся сдали приорат в королевские руки в июне 1537 года, но расформирован Чартерхаус был только в ноябре 1538-го. За два года королевский гнев против картезианцев не улегся: суверен подчеркнуто превратил монастырь в склад своих охотничьих принадлежностей. Потом недвижимость купил у казны лорд Норт, к счастью, и это помогло Чартерхайсу дожить до наших дней, хоть и в перестроенном виде.

Другой занозой в памяти короля Гарри был Сион – аббатство ордена св. Бригитты. Само по себе аббатство было известно своими проповедями и своей библиотекой, насчитывающей более 1400 томов, причем рукописных, украшенных миниатюрами и золотом. К временам короля Гарри слава аббатства как центра культуры несколько померкла. Набрало обороты книгопечатание, книги стали доступны всем желающим, и библиотека Сиона стала чем-то вроде музея для избранных. Впрочем, Сион стал печатать книги для широкой публики, и укрепил свое влияние снова. Монастырь был смешанным, и человек Кромвеля, Ричард Лейтон, нашел много интересного в отношениях обитателей. Например, один из исповедников состоял в связи с монахиней, убедив ее в том, что если они согрешат, а потом он отпустит грехи, она останется совершенно чистой перед Богом.

Но Кромвеля личная жизнь обитателей Сиона беспокоила менее всего. В конце концов, монахини, так обитающие, были отпрысками аристократических семейств, отдавшими предпочтение духовной карьере вместо семейной жизни, и некоторая эксцентричность поведения от них почти ожидалась. Проблемой Сиона было то, что он был настоящим рассадником слухов, сплетен и нелестных для новой политики историй, которые братья-миряне разносили по Лондону. Учитывая связи сестер, сплетни всегда были актуальны, злободневны, и, поэтому, особенно оскорбительны. Очевидно, обитатели аббатства чувствовали себя более или менее в безопасности – ведь человеком, основавшим Сион, был сам король Генри V, национальная икона в человеческом образе.

Для короля, конечно, факт, что именно Сион во многом способствовал выдвижению Элизабет Бартон, и именно Сион был местом религиозных медитаций Томаса Мора, значил больше, чем имя его кумира. Тем не менее, просто прихлопнуть аббатство не смел даже он. Собственно, желательно было бы, чтобы сами монахини спокойно признали его супремационное право, и потом потихоньку разбрелись по домам. Двое из Сиона, Ричард Рейнольдс и Томас Бронелл, были наказаны в качестве предупреждения, и женская часть аббатства почти тихо и мирно признала всё, что хотел король. В дальнейшем, аббатиса Агнес Джордан сдала монастырь в 1539 году, и была вознаграждена за кооперацию невиданно большой пенсией в 200 фунтов. Остальные, оставившие монастырь, тоже не остались обиженными, им всем обеспечили безбедную жизнь. Часть монахинь эмигрировала.

Агнес Джордан

Кстати, ныне в Сионе, перестроенном и модернизированном, обитают графы Нортумберленды. Это их лондонская резиденция. Прибрали они его к рукам еще в те времена, когда всё, заграбастанное в казну при Генри VIII, растаскивалось сэрами и пэрами при его малолетнем сыне.

Сион Хаус

Но в апреле 1536 года никто еще не знал, что случится с монастырями и их имуществом в будущем – все только предвкушали дележку. Акт парламента расформировал все монастыри, чей доход был меньше 200 фунтов год, и передал их владения короне навсегда. Для управления процессом был организован целый бюрократический отдел, названный Палата Прироста. Под руководством Ричарда Рича, некогда бедного юриста в поисках покровителя, а ныне сэра, получившего рыцарское звание в 1533 году, помоги небо всем, кому он попадался на пути.

@темы: Англия Тюдоров

---

"Айвенго"

Посмотрела/пролистала разные версии постановок "Айвенго". Вообще-то, не люблю я сэра Скотта, а у в этой книжке у него акценты (как обычно) так смещены, что просто тошно. Король Ричард - благородный защитник евреев от противного принца Джона. Ага-ага, только вот в реале все было с точностью до наоборот. Но не в этом дело, а в том, как хронически не везет леди Ровене.

Кажется, только русская Ровена достойна того, чтобы за нее копья ломали. Остальные... Или я чего-то не понимаю?

русская Ровена



Это фильм 1982 года


Это сериал, где все саксы косматы, Ровену иначе, чем лахудрой, не назовешь, персонажи довольно противные, хотя сериал хотя бы не так карамельно приторен, как предыдущие постановки.

Ну, а рядом с Элизабет Тейлор ни у кого вообще шансов не было, хотя вообще-то актриса, которая играла Ровену, в других образах весьма красива.



Хочу красивый, не приторный и не тошнотворный, сериал про рыцарей(((

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Томас Кромвель - 10

Томас Кромвель стал очень большим человеком задолго до того, как Анна Болейн рискнула публично ему угрожать. С начала 1535 года он стал самым могущественным придворным из всех, кого когда-либо знала династия Тюдоров. Ко всем прошлым должностям и обязанностям, король сделал его генеральным викарием всех монастырей, поставив этим даже над епископом Кентерберийским.

К октябрю 1535 года Кромвель образовал свой собственный экклезиастический суд, который выдавал лицензии, одобрял тексты проповедей, заверял завещания, заслушивал прошения о разводе. Совет епископов полностью потерял власть. Ведь Кромвель теперь имел право сам назначать епископов и смещать монастырских приоров. Интересы короля требовали сделать ставку на реформаторов, и Кромвель, как всегда, эффективно претворял в жизнь то, чего хотел король.

А король хотел денег. И Кромвель знал, откуда эти деньги можно было взять, как из ларца – просто откинув крышку. Церковь. Причем, благодаря своей деятельности в период работы по поручениям кардинала Волси, Кромвель неплохо знал в цифрах, где именно и сколько богатств собрано, и в какой форме. Его часто обвиняют в том, что именно он привел короля к мысли о расформировании монастырей, но король ведь был готов к этому давным-давно. План принадлежал Волси, и это вовсе не так странно, как может показаться. Уж больно заманчиво было «воссоединиться с моими деньгами, которые отняла у меня церковь», как выразился однажды король. К тому же, время перетряхнуть монастыри действительно пришло.

Богатства, собранные церковью, подсчитали с головокружительной эффективностью – всего за один год. К концу 1535 года Томас Кромвель выложил перед королем 22 тома инвентаризационных записей, из которых следовало, что в сундуках прелатов скопилось более 200 000 фунтов (или 72 миллиона по стоимости на 2006 год). Это не считая стоимости недвижимости – зданий и земель, и не считая драгоценностей, которые веками жертвовались церкви.

Разумеется, невозможно было взять за грудки какого-нибудь настоятеля богатого монастыря и потребовать, чтобы тот отдал свое золото. Поэтому король и глава английской церкви, Генрих VIII, письменно приказал своему генеральному викарию, Томасу Кромвелю, чтобы тот проверил все церкви, монастыри и духовенство Англии и Уэллса на предмет в каких условиях, моральных и материальных, они живут, какова мораль аббатов. Паршивых овец надлежало немедленно изгонять из стада. Особенно следовало обратить внимание на монахинь: как они себя ведут и как часто исповедуются. Очевидно, эпизоды с выбором аббатисы монастыря из двух благородных монахинь с незаконнорожденными детьми в анамнезе, произвели неизгладимое впечатление на Большого Гарри.

Разумеется, надлежало также извлекать из обращения «всякие мощи и фальшивые чудеса», при помощи которых монастыри увеличивали состояния за счет доверчивых пилигримов. И надлежало всячески пропагандировать монахам привлекательность светской жизни, чтобы склонить их оставить монастырское житье.

На самом деле, задачи у комиссионеров были куда как более конкретные, чем возвращать на путь праведности заблудших. Их задачей было собирать и коллекционировать именно примеры недостойного поведения и тщательно рыться в грязном белье, собирая конкретные доказательства, на основании которых Кромвель впоследствии смог бы принять меры. Чтобы предотвратить возможную утечку информации, генеральный викарий запретил епископам посещать монастыри, пока его комиссионеры не закончат свою работу.

Комиссионерами Кромвеля были люди грамотные и искушенные в своем деле – юристы и священники на королевской службе. Томас Ли ранее участвовал в деле о королевском разводе, он де допрашивал епископа Фишера, пытаясь выудить хоть что-то крамольное из речей старика. Джон ап Райс работал на Кромвеля с 1532 года, и уже успел доказать свою полезность. Странный тип по имени Ричард Лейтон, доктор юриспруденции, доказывал как Фишера, так и Томаса Мора, и присоединился к комиссионерам по собственной инициативе. Тот, очевидно, восторга изначально не проявил, потому что Лейтон ему сказал: «Вы и представить себе не можете, что я могу раскопать, если вы меня наймете».

И они накопали. Позднее о них будут говорить с омерзением, как об исполнителях грязной работы по заданию хозяина, но факт остается фактом: господам комиссионерам не пришлось стаптывать сапоги и копыта лошадей, чтобы найти вопиющие случаи нарушения всех мыслимых правил морали.

Против бенедиктинского аббата Томаса Кортона было поднято девять обвинений. Он содержал веселую компанию своих любовниц на монастырском коште, открыто садил их с собой за стол, имел бастардов здесь и там, соблазнял «честных» (замужних) женщин. Братьям он тоже жить давал: женщины находились в кельях по ночам открыто, что не мешало братьям уделять время и вину, и игре в кости.

Приор августинского монастыря Ричард Дженин имел шестерых дочерей-бастардов, которые были выданы замуж с приданым из монастырских кладовых. Его сыновья, здоровенные детины, жили с отцом в монастыре. Дженин считал достоинством то, что никогда не путался с замужними женщинами, а только с девицами, которых потом хорошо выдавал замуж.
В клюнийском аббатстве любовниц не держали, но там махровым цветом цвела гомосексуальность, а аббат молился «во имя Господа, отца нашего, во имя короля и Томаса Кромвеля».

Конечно, были попытки комиссионеров просто не впустить. Например, в аббатстве Лэнгдон аббат, Уильям Сейер, двери Лейтону не открыл. Тогда бравый юрист взял в руки топор, которым и разнес дверь. Выяснилось, что аббат давал время своей даме сбежать, но ту перехватил у ворот сопровождающий Лейтона, Джон Бартлот, и бедолагу посадили в клетку в Дувре, где держали восемь дней. Поскольку Кентербери находился неподалеку, Лейтон взял святого отца за шкирку, и оттранспортировал в архиепископскую тюрьму, где тот вскоре рассказал много не слишком пристойных подробностей о своих развеселых ночах в компании причётника и девиц неприличного поведения.

Этот Бартлот потом в Лондоне нарвался на приора, Эдмунда Стритема, который сильно попортил ему нервы. Бартлот застал Стритема в постели с любовницей, да еще и в пост. Приор рухнул на колени и предложил Бартлоту с помощниками 30 фунтов, из которых 7 Бартлот взял себе. Приор пообещал комиссионеру больше денег, но в назначенный день не заплатил, и обнаглевший Бартлет арестовал его… за неуплату. Приор дал себя арестовать спокойно, и из узилища написал Лорду Канцлеру Томасу Одли, что Бартлот ограбил его на 30 фунтов и заслуживает виселицы. А он, приор, требует, чтобы Барлот награбленное вернул. И ведь пришлось вернуть! И виселицы шантажист избежал, только взмолившись Кромвелю о защите.

Не лучше дела обстояли и с монахинями. В джилбертинском монастыре в Чиксандс две монахини оказались беременны – одна от субприора, другая от слуги. В Харрольде канонессы-августианки были числом пять, включая приорессу, и одна имела двоих детей. Бенедиктинская приоресса Джоан Спилман отдала дом викария с приходом своему любовнику, обеспечив его, таким образом, симпатичным доходом в 30 фунтов в год.

Не все аббаты или монахи были распутниками, признавали комиссионеры. Например, в богатом монастыре св. Марии в Ньюарке аббат был, по словам Лейтона, человеком приличным, но в канонниках у него ходили отъявленные плуты.

Всего комиссионеры проинспектировали треть из восьмисот с лишним монастырей Англии, но этого было достаточно для того, чтобы генеральный викарий получил основания для своих дальнейших действий – решения о роспуске монастырей.

@темы: Англия Тюдоров

---

И полцарства в придачу III - 6

Часовню Кросби Плейс, положа руку на сердце, стоило бы назвать бывшей часовней. Еще можно было определить, где находился алтарь, и предположить, что ниши были когда-то украшены статуями святых, но теперь небольшое помещение было абсолютно пустым. На полу, перед местом, где должен был находиться алтарь, стоял одинокий подсвечник на три свечи, которые догорели на две трети. Маргарет внутренне содрогнулась, представив, как Дикон часами сидел в этом мрачном, разоренном помещении в полном одиночестве, глядя на свечи и ожидая – чего? Что тени ушедших появятся рядом и заговорят с ним?

Тем временем король, в сопровождении Робина, подошел к одной из ниш и уверенно приложил ладонь к камню в правом нижнем углу. Маргарет услышала тихий скрип, и целый блок пола, состоящий из нескольких скрепленных между собой плит, ушел вниз. Как ни странно, из проема потянуло не сыростью, а именно сухим теплом. Кот, искоса взглянув на жену, достал что-то из кармана, и темнота осветилась ярким лучом. Маргарет удивилась странному потайному фонарю, но Дикон уже начал спускаться в тайник по вполне надежно выглядящей лестнице, призывно махнув рукой ей и Робину.

Подземелье было глубоким. По расчетам Маргарет, где-то в два человеческих роста. Луч из чудесного фонаря Робина скользнул вбок сразу, как только она оказалась внизу. Дикон небрежно коснулся факела, установленного в креплении на стене, и комната озарилась таким ярким светом, что девушка ахнула и закрыла лицо руками. Когда ее глаза привыкли, она огляделась по сторонам, и застыла на месте, не в силах вымолвить ни слова. Зато слова нашлись у Робина.

- Святая Троица! Сколько же лет прошло, как мы здесь все оборудовали, а работает…

- Сколько лет? Сорок восемь, мы ведь начали где-то в 1480-м, так? – мечтательно ответил ему Дикон. – Матушка, помнится, была в таком восторге, что почти сюда переселилась.

- Интересно, а в поместье Ловелла тоже все работает? – бросил Робин, и выражение лица Дикона несколько изменилось.

- Очевидно, - неохотно ответил он. – Не вижу причины, почему бы нет. Там ведь работы были сделаны на четыре года позже. Только в Минстер Ловелл никто сейчас попасть не может, слишком уж там оживленно. Фрэнсис говорил, что нынешний король подарил его некоему сэру Норрису.

Маргарет сэра Норриса знала. Милый, спокойный, уклончивый человек. Его так и называли, «милый Норрис». Странность была в том, что она не могла себе представить его поместье оживленным. Сам Норрис был при дворе, жена его, насколько она знала – тоже. Мысль мелькнула и исчезла, потому что Дикон и Робин уже располагались за столом, и король был явно намерен выслушать полный отчет о том, что произошло с того времени, как они расстались.

Дикон выслушал ее рассказ о разговоре с Гарри и приключении с сэром Брайаном молча, побарабанил пальцами по столу, и с любопытством посмотрел на Маргарет.

- И как ты собираешься выпутываться из этой ситуации? Ты согласилась занять место секретаря королевы, но пообещала королю и Брайану свою лояльность. Тебе не кажется, что твои обязательства могут вступить в противоречие друг с другом?

- Не дай Бог, - мрачно ответила Маргарет. – Хотя пока я противоречия не вижу. Мы должны оградить короля от магического влияния Нэн Болейн. Того же хочет и королева. И, полагаю, Брайан тоже. Я предупредила Гарри насчет зелья подчинения, а королева каждый вечер снимает с него то, что напутывает ведьма. Поверьте мне, он – сильный человек, и пока что вполне в своем уме.

- Но не собирается отказываться от своей любовницы.

- Не собирается, - вздохнула Маргарет. – Он уверен в том, что полностью управляет ситуацией.

- Робин?

- Он болен, - серьезно сказал Кот. – Магия камней – сильная магия, и она берет свое у человека. Да и зелье даром не прошло. И я еще понятия не имею, что там творит эта змеешеяя девица… Но лет десять жизни все это из него уже вытянуло. Честно говоря, не будь Бугай Бугаем, он бы уже зачах. Но нет, напрасная надежда – только шире становится!

- Робин! – возмущенно воскликнула Маргарет и от души пнула супруга под столом. Размокшая туфелька соскочила с ее ноги, и девушке не осталось ничего другого, как только совершенно неграциозно, кряхтя и чертыхаясь, лезть ее искать. Стоя на четвереньках под столом, она заметила, что на полу лежит, кроме ее несчастной туфельки, еще кое-что – серебряная застежка в виде дикого вепря. Старая, потемневшая. Если бы не яркое освещение, она бы ее даже не увидела.

- Марго, ты надолго туда? – услышала она ироничный вопрос мужа. – Если что, то мы, продолжая пить такими количествами, скоро к тебе присоединимся. Жаль, что Кэт нет, она бы оценила.

- О, кстати! – вышел из задумчивости Дикон. – Не оценила бы. Когда вы так гордо удалились, я вернулся в церковь. Миледи Рэтклифф уже пришла в себя, но Дик решил, что ей надо подкрепить силы, и жертвенно протянул ей чашу с вином. Подозреваю, с вином для святой церемонии, но не важно. Главное, что Кэт оттолкнула эту чашу так, словно он ей яд протягивал, и заявила, что ее мутит от одного запаха вина.

- Серьезно? – вынырнула из-под стола Маргарет. – Вот бы и вас, сир, замутило. А то что-то вы часто к вину стали прикладываться. Семейное?

Она поняла, что брякнула что-то не то, когда заметила внезапно потемневшие глаза короля.

- Пожалуй… Пожалуй, ты права. Нэда это свело в могилу. Я, правда, уже там побывал, так что не уверен, что мне вино повредит, но если ты настаиваешь…

- Настаиваю! – уверенно сказала Маргарет, окончательно выбираясь из-под стола, и украдкой укрепляя найденную застежку за пояс. Почему - она и сама не понимала, но руки словно сами решили спрятать находку. – Вы, сир, насколько мне известно, всегда были умерены с вином, и меня нервирует смена ваших привычек. Не забывайте нашего друга, который скромно болтается у вас на шее, и которой однажды вас уже подвел.

- Ладно, пусть он болтается у тебя на шее, - кротко заметил король, и протянул ей перстень с пылающим камнем. – Тебе он вряд ли опасен, да и в корону его надо, каким-то образом, вернуть. Кто там теперь сокровищницей королевской управляет? Норфолк, внук Джона Говарда? Поговори с ним. Осторожно, но поговори
.
- Дикон, этот Говард – не в деда, уверяю тебя, - фыркнул Кот. – Джон был сама честность, сама прямота. Большой человек. А этот…

- Я поговорю, - поспешно сказала Маргарет. – Я совсем не знаю сэра Томаса, но я его немного боюсь, а бояться я не люблю. Поэтому лучше уж выяснить, стоит мне его бояться или нет. Хотя Нэн – его племянница. Но сэр Томас, кажется, держится от нее на некоторой дистанции кое в каких делах. Помнишь, Робин, как мой кузен чертыхался, что Норфолк на королевской сокровищнице как дракон на своей добыче сидит?

Робин кивнул головой, но Маргарет уже видела, что мысли ее супруга перескочили с королевской сокровищницы на что-то другое.

- Насчет турнира, Дикон, - с фанатичным блеском в глазах начал он. Маргарет тихонько вздохнула, и выскользнула из-за стола, чтобы осмотреться, наконец, толком в этом странном подвале.

Собственно говоря, назвать подвалом ЭТО было невозможно. Помещение представляло собой ряд апартаментов, каждый из которых был куда как роскошнее выделенного им с Робином во дворце. Единственным отличием было полное отсутствие дверей или гобеленов, их заменяющих. На стенах – пожалуйста, причем такой красоты она не видела и в коллекции Гарри, но дверные проемы отсутствовали как таковые. Повсюду была добротная каменная кладка, и никаких перегородок и навесов.

Маргарет уже была готова удивиться странным вкусам старой герцогини, которая, по утверждению Дикона, готова была сюда переселиться, как заметила в одной из комнат ряды полок, заставленных фолиантами. И здесь, как и повсюду, комната была хорошо освещена какими-то странными кристаллами, вделанными в стены. Книги были расставлены в идеальном порядке. Финансы, управление, какие-то отчеты. История, рыцарство, генеалогия – как же без нее… Романы, баллады, охота. Много описаний жизни святых, и – неожиданно – много свитков с предсказаниями.

Она развернула один, и, к своему удивлению, увидела, что он подписан. Имя «Элисабет» было выписано округло, и украшено внизу кокетливыми росчерками, напоминающими облака. Подпись короля Эдуарда она бы никогда не опознала, если бы не ожидала увидеть ее в этой библиотеке. Как ни странно, и его именем были подписаны некоторые свитки с предсказаниями. Щедрая, размашистая подпись, все завитушки сверху. Ухмыляясь, Маргарет потянула с полки увесистый рыцарский роман. Ну-ка, кто его читал? Она ожидала увидеть женское имя – Сесилии, или Анны, или даже этой Элисабет, но верх первой страницы украшал чудесный, летящий «Рикардус».

- Ты любишь думать о тайнах людей, рассматривая их подписи? – раздался сзади голос Дикона. Маргарет вздрогнула и покраснела, но книгу из рук не выпустила.

- Да, сир, - просто призналась она. – Только я еще никогда не видела, чтобы кто-то подписывал книги в своей библиотеке. А где Робин?

- Робин спит, - усмехнулся король. – Пусть отдохнет. Ему сегодня досталось, хотя он и не признается. Он рассказал мне о выходке с целованием руки принцессы. Что ж, я его пониманию, только именно чего-то подобного я и опасался с самого начала. Скрывать свои чувства вы оба не умеете. Чем ты удивлена сейчас, например?

- Вот этим, - ответила Маргарет, ткнув в роспись короля. - Вы читали рыцарские романы?

- Конечно, - признался Дикон без тени смущения. – Я их и сейчас читаю везде, где вижу. Нет ничего лучше рыцарского романа, когда вокруг смута и смятение. Знаешь, поневоле начинаешь и сам терять ясность мыслей. А роман снова расставит все на свои места.

- Не знаю… - усомнилась девушка. – Но спорить не буду. А вот подпись у вас совершенно замечательная, сир.

- В самом деле? – невесело усмехнулся Дикон. – Это я подписывался в те счастливые времена, когда был мужем, отцом и просто герцогом. А теперь смотри сюда…

Он подошел к полке, на которой стояли скучно выглядящие книги по управлению и финансам, и достал одну из них.

- Вот…

Подпись короля Ричарда мало напоминала подпись герцога Ричарда. Она все еще оставалась открытой, но полет в ней безвозвратно исчез. Строка слегка загибалась вниз, словно пишущий превозмогал усилием воли сильную усталость.

- Нда, - покрутила головой Маргарет, ставя книгу на место.

- Он предлагал тебе корону консорта? – внезапно спросил Дикон. Маргарет застыла у полки, и молча кивнула головой, не поворачиваясь.

- Не думаю, чтобы это была его идея, - она постаралась, чтобы ее голос звучал совершенно спокойно. – Скорее всего, мой опекун… мой бывший опекун…

- Думаю, это была именно его идея, Марго. Если он всегда знал, кто ты, если он столько лет держал тебя рядом каждую свободную минуту, если его душа рыдала, когда ты исчезла – оставила его добровольно, как он думал… Это была его идея.

Маргарет, ошеломленная чувством, звучащим в голосе Дикона, медленно повернулась к нему.

- Он любил тебя, даже если и сам себе в этом не признавался. Любил настолько, насколько способен любить. Возможно, любит до сих пор.

- К чему эти разговоры, - пожала она плечами. – Гарри женат. Я – замужем. К тому же, он хочет Нэн Болейн, а его жаждут многие женщины.

- Но ты могла бы избавить королевство от грядущих потрясений. Видишь ли, он все равно избавится от королевы, так или иначе. Если ее место займет леди Болейн, пострадают многие люди. Если бы ее место заняла ты…

- Дикон, в чем дело? – она впервые назвала его по имени, и это было нелегко. – Что случилось? Ты ведешь себя странно, ты говоришь странные вещи… Меня это пугает. Не знаю, почему, но меня это очень пугает!

- Меня тоже, - признался король, тяжело опускаясь на стоящее у стены кресло, и откинул голову, устремив невидящий взгляд в потолок. – Я запутался, Марго. Сначала мне казалось, что я прекрасно понимаю, в чем состоит наша задача. Мы появляемся, быстро спасаем Англию, а потом, скорее всего, снова исчезаем – куда-то. Теперь выясняется, что спасение Англии не имеет простого решения, мы все вдруг обрастаем семьями, нам всем есть, кого любить, и есть чего бояться потерять.

- А мне кажется, вы просто измаялись от безделья, сир, - предположила Маргарет. – Хотя руководить процессом спасения Англии должны, все-таки, именно вы. Только вы уж постарайтесь меня простить: я не собиралась и не собираюсь предлагать вам самое простое решение. Я не очень сведуща в искусстве стратегии, но мне кажется, что спасение королевства через мой брак с Гарри не потребовал бы таких причудливых поворотов, как ваше появление. Это, знаете ли, и без вас вполне могло случиться, если могло. В общем, я тоже запуталась… В объяснениях…

- И что ты предлагаешь?

- Обустраиваться. А там будет видно. Сколько времени вам понадобится на то, чтобы привести Кросби Плэйс в живой вид? Когда мы все снова будем вместе, грустить вам станет некогда.

- Думаю, неделя, - ответил Дикон, немного подумав. – Продержитесь?

- Постараемся, - сказала Маргарет с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Возвращаться во дворец, особенно теперь, после вдохновенной речи Дикона, ей не хотелось до дрожи в коленках.

@темы: "побасенки"

---

Похороны Генри ФитцРоя

Говоря о странных похоронах, будет уместно вспомнить похороны бастарда Большого Гарри, графа Ричмонда, то есть Генри ФитцРоя.



В принципе, парень рос здоровым, атлетичным и ровно настолько безбашенным, насколько был и его лучший приятель – сын третьего герцога Норфолка, Томаса Говарда. Вместе они росли, вместе развлекались во Франции с детьми короля Франциска, вместе терроризировали французских горожан. Генри и женился на сестре своего приятеля, Мэри Говард. Говорили потом, что этот брак никогда не был завершен (читай – молодые так и не зашли дальше совместного сна в общей кровати), но верится в это так же мало, как в незавершенность брака Катарины Арагонской и принца Артура.

Основанием для утверждения стала фраза Чарльза Ризли в его заметках: «он никогда не спал со своей женой, которая была девицей и женой, а теперь стала вдовой. Молю Бога послать ей удачу». Кто его знает, на чем базировалось такое утверждение, в ближний (и даже дальний) круг принца Ризли не входил.

Генри ФитцРой принял участие в открытии парламента 8 июня 1536 года, но через месяц внезапно слег в своем дворце (Сент-Джеймс), и начал явно умирать. Его личный врач, Джон Хьюси, писал в Кале своему начальнику, лорду Лайлу, 18 июля: «милорд Ричмонд очень болен, помоги ему Иисус». Не помог. Юноша умер 23 июля 1536 года от какой-то легочной инфекции. Ему было всего 17 лет. Фактически, никто не знает точно, отчего умер принц-бастард. В то время ходило по этому поводу много слухов.

Как обычно в случае неожиданной смерти человека молодого, говорили о яде. Чарльз Ризли писал, что «думают, что он был отравлен по приказу королевы Анны и ее брата Рочфорда, ибо он чувствовал колики в своем теле задолго до того, как умер. Только Бог знает правду. Он был хорошим молодым лордом, одаренным многими качествами и способностями».

Насколько можно судить по тому, что король Гарри приказал Норфолку похоронить принца тайно, король был не столько поражен горем, сколько страхом. Он не верил в «предрассудки», но судьба настолько явно не была расположена давать Тюдорам шанс на укрепление династии, что толки относительно смерти сына-бастарда короля могли стать больше, чем просто толками.

Во всяком случае, король распорядился произвести инвентаризацию хозяйства сына, что и было сделано помощником Кромвеля, Гоствиком. В распоряжении графини Ричмонд были оставлены лишь подарки, которые упоминались в брачном контракте. Гоствик был озадачен некоторыми моментами в отношении драгметаллов, найденных у принца.

Например, четыре меры золота (слитки?) оказались слишком твердыми, настолько, что не поддавались молотку, и специалисты из сокровищницы Тауэра пришли к заключению, что нужна переплавка с облагораживанием. Проще говоря, слитки были отнюдь не государственной чеканки, один даже весил больше нормы. В них было мало золота. Цепь принца, весом в 138,5 унций (почти 3,5 кг), была оценена в Тауэре всего в 40 шиллингов, хотя король был уверен, что она стоит 500-600 фунтов. Очевидно, принц поработал и над цепью тоже, не только над слитками. Действительно, многообещающий был молодой человек.

Через 8 дней после смерти, тело принца было положено в повозку, прикрыто соломкой, и отправлено в Тетфорд, где он должен был быть тихонько похоронен среди Говардов. Путь из Лондона в Кеннингхолл был неблизким, так что тело, скорее всего, было перед дорогой набальзамировано, иначе такая транспортировка по летней жаре приобретает совсем уж жуткие черты. Впрочем, два человека конвоя все равно ехали вдали от повозки. Норфолк с сыном поторопились в родные пенаты, и Генри ФитцРой был похоронен в их присутствии, но «without pomp or ceremony».

Надо отдать должное королю Гарри: услышав о том, как Норфолк выполнил его распоряжение о секретных похоронах принца, он взбесился. Очевидно, у короля, все-таки, было на уме нечто более достойное. Или он, просто-напросто, уже был сыт по горло Говардами на тот момент.

Младший брат герцога (сводный), которого звали тоже Томас Говард, ухитрился в том же году, где-то в районе Пасхи, соблазнить родную племянницу короля. И ладно бы просто соблазнил, но ведь еще и женился на ней, в июле 1536 года. Тайно, конечно. Кто ж ему дал бы разрешение на обычный брак. Парочка и ахнуть не успела, как оказалась в Тауэре – они выбрали для своего романа очень неудачный год: обе дочери короля были объявлены парламентом бастардами (хорошая работа, Томас Кромвель!), его признанный бастард умер, королева Джейн не была даже беременна. Дети старшей сестры короля, тем не менее, жили себе и процветали, несмотря на то, что сама леди Маргарет в своих исканиях абсолютного счастья брату не уступала.

Поэтому лорд Томас Говард, 24, и Маргарет Дуглас, 21, оказались в Тауэре по обвинению в государственной измене. Парламент, который так кстати в тот момент заседал, немедленно издал билль о лишении гражданских и имущественных прав за государственную измену в отношении лорда Томаса, не чураясь сильных выражений: «Соблазненный и ведомый Дьяволом, не думая о Боге и долге преданности нашему королю и суверену, он презренно и предательски связал себя искусными маневрами и льстивыми словами с леди Маргарет Дуглас», и сделал это «злодейски и предательски думая и воображая посеять раздор в королевстве» и «пресечь, извратить и прекратить передачу короны».

Неизвестно, задумывалось ли что-то подобное молодым человеком. Вряд ли. Скорее всего он, по молодости лет, как раз ни о чем не задумывался и оценить политическую окраску своего дерзкого брака не смог. В конце концов, в свое время Чарльзу Брэндону точно такой же тайный брак, причем с сестрой короля, сошел с рук и даже сделал его герцогом. Только в 1536 году времена уже были не те, король купался в чувстве своей неподчиняемости какой-либо ответственности и критике извне, и лорд Томас был приговорен к смертной казни, а женитьбы с членами королевской семьи без разрешения короля были (еще раз) запрещены.

Хотел король Гарри казнить и свою племянницу, словно чувствуя, что головных болей эта разбитная поэтесса ему еще доставит. Или не хотел. Обычно, если этот король хотел кого-то действительно казнить, он делал это быстро и эффективно. Не казнил он и Томаса Говарда, тот и сам умер в Тауэре в октябре 1537 года. А леди Маргарет спуталась в 1540-м с еще одним Говардом, Чарльзом.

В общем, известие о том, что его единственного признанного сына везли к месту захоронения как пук соломы, разозлил короля Гарри неимоверно. Наверняка, ему еще и со всеми словесными «приправами» расписали, как оно было, потому что 5 августа герцог Норфолк собственноручно и в великой панике писал Кромвелю: «В восемь вечера прибыли письма от друзей и служащих из Лондона. Все сообщают, что король недоволен мной за то, что лорд Ричмонд не был похоронен с почетом. Король хотел, чтобы тело было доставлено секретно в закрытой повозке в Тетфорд и там похоронено. Соответственно, я дал распоряжение обоим Коттонам, чтобы тело было завернуто в свинец и положено в предоставленную им закрытую повозку, но это не было сделано, да и секрет не сохранен. Я надеюсь, король не будет винить меня незаслуженно».

Слухи понеслись по Лондону. Говорили, что герцог будет вот-вот арестован, что его заключат в Тауэр. «Если я заслуживаю этого, то Тоттенгем – французский город», - пишет герцог Кромвелю. И добавляет, что готов встретиться на дуэли с любым, кто распространяет подобные сплетни. Если тот является джентльменом, конечно. Но, будучи реалистом и зная, каково иметь дело с этим королем, Норфолк, на всякий случай, дважды переписал свое завещание, назначив супервайзером самого короля, а главным исполнителем – Кромвеля.

Кто его знает, что чувствовал Норфолк, когда из Лондона пришел приказ явиться ко двору и лично представить все объяснения. Он снова написал Кромвелю, спрашивая его, чего ждать, и Кромвель честно ответил, что короля передергивает каждый раз, когда он слышит имя Говардов. Тем не менее, ничего не случилось. Норфолк выплыл на поверхность в очередной раз.

Что касается захоронения Генри ФитцРоя, то добрый король Гарри, в лучших традициях равноправия, разрушил и приорат Тетфорда, где находилась могила его сына. Рушили всё, исключений не было. Герцог перезахоронил зятя в церкви св. Михаила в Фрамлингеме. Наверное, на этот раз – со всеми почестями, потому что король уже потерял к умершему бастарду всякий интерес. Мэри Говард, которая так и не вышла замуж, была, со временем, похоронена вместе с мужем.

@темы: Англия Тюдоров

---

Не только мужчины!

А какие очки ваши?

Разве женщины не хотят, чтобы о них заботились?

@темы: "нетягостная бредь"

---

О смерти Ричарда III - 4

Генри Тюдор распорядился построить королевскую гробницу для своего предшественника уже в 1494 году, всего через девять лет после смерти короля Ричарда. По всем меркам, это был необычно короткий период, можно сказать – беспрецедентно короткий. Задачу он поручил двум самым верным своим последователям, Реджинальду Брэю и Томасу Ловеллу. Мать Ричарда, Сесили Невилл, была еще жива, и, похоже, выражала изначально сомнения по поводу выбора, но уже через год назначила сама Брэя и Ловелла исполнителями собственного завещания. Очевидно, она убедилась в их добросовестности.



Разумеется, Брэй и Ловелл были только организаторами и супервайзерами работ, практическую часть они поручили мастеру по работам с алебастром, Уильяму Хилтону из Ноттингема. Хилтон, надо сказать, был еще и мэром Ноттингема в 1489-1490 и 1496-1497 годах. Под руководством Хилтона, алебастровый монумент Ричарду был установлен в «церкви фриаров в Лейчестере». Хилтон получил за работу 50 фунтов. Но, фактически, эта, по тем временам очень солидная, сумма была только частью расходов.

В книге расходов Генри Тюдора, в которой он лично подписывал каждый лист, значится: «11 сент. – Джеймсу Кейли для гробницы короля Ричарда 10 фунтов 1 шиллинг». Это – запись от 1495 года. Судя по всему, это – плата за перевозку монумента из Ноттингема в Лейчестер, потому что точно такую же сумму Тюдор заплатил «мастеру Эстфилду» за перевозку собственного из Виндзора в Вестминстер. Разумеется, были и другие расходы, но хозяйственные записи короля-скряги, дошедшие до наших дней – это не оригиналы, и даже не первые копии. Это, как минимум, вторые копии, в которых отсутствуют листы и даты.

Но, допустим, Генри Тюдор отвалил сумму всего в 60 фунтов на гробницу Ричарда. Много это или мало? Для сравнения можно взять алебастровую статую девы Марии, которую можно было купить за 2 фунта. Есть контракт, который заключил некий Генри Фолджамб для сооружения своей гробницы. На крышке должны были быть изображения самого Фолджамба с «небольшими фигурами», на боковых панелях – щиты с геральдическими знаками. Фигуры на крышке должны были быть покрыты медью, но неясно, входило ли это в сумму 10 фунтов, которые заплатил Фолджамб. В любом случае, это сравнение дает представление о том, какой внушительной работой должна была быть гробница короля Ричарда. Еще одно сравнение: гробница самой Сесили Невилл обошлась в 66 фунтов. То есть, Генри Тюдор мог быть (и был) скрягой, но на захоронении своего врага он не сэкономил ни шиллинга.

Монумент на могиле Сесили и Ричарда Йорков, сделанный по приказу королевы Елизаветы. Оригинальные гробницы были разрущены Генрихом VIII

Тем не менее, ронять слезу умиления над благородством Генри Тюдора не стоит. Он ничего не делал просто так. С тех пор, как повзрослел и получил некоторые практические уроки на тему политики, не делал. Ключевое слово к пониманию интриги – «король». Ричард называется королем на каждом повороте, в каждой квитанции, ему воздвигают королевскую гробницу. Это потому, что в 1493-1494 году на голову Генри Тюдора посыпались, как из рога изобилия, «сыновья» Эдварда IV. Именно в тот момент сестра королей Эдварда и Ричарда, Маргарита, пригрела своего якобы племянника Ричарда, и Тюдор, через блестяще администрируемую шпионскую сеть своей матушки, знал, что против него готовится заговор и внутри страны.

Здесь идея довольно проста. Парламент Ричарда объявил детей короля Эдварда от Элизабет Вудвилл бастардами, поскольку брак этой пары не был действителен по действующим в стране законам. Тот же парламент обратился к Ричарду с просьбой принять корону, на что тот согласился. Ричарда короновали, и он стал совершенно законным королем Англии. В тот момент Генри Тюдору и тем, кто стоял за ним, было выгодно говорить об узурпации трона. Короновавшись, Тюдор отменил бастардизацию своей будущей жены, зная, по-видимому, что ее братья ему больше не опасны. И вдруг появляется на горизонте якобы второй сын короля Эдди, называющий узурпатором уже Тюдора. В этой ситуации Тюдору стало выгодно всячески подчеркивать королевский статус своего предшественника. В конце концов, если Ричард Глочестер был законным королем-йоркистом, то Ричард Шрюсбери (настоящий или самозванец) законным претендентом на трон от той же партии йоркистов быть не мог. Поскольку Ричард Глочестер был мертв, Тюдор поставил на него.

Варбек, то ли Ричард Шрюсбери, то ли нет

И, наконец, вопрос с эпитафией. Текст ее известен, опять же, благодаря неутомимому Джорджу Баку. Существует она в двух версиях, латинской и английском переводе, сделанном, вероятно, тем же Баком. Эпитафию до последнего времени изучали мало. Вернее, совсем не изучали, считая отсебятиной Бака – ведь гробница не сохранилась, сравнить было не с чем. Эшдаун-Хилл утверждает, что одного взгляда на латинский тест эпитафии достаточно для того, чтобы понять – это не фикция. Ему виднее, так что дальше снова идут рассуждения профессора.

Во-первых, эпитафия написана между 1485 годом (смерть Ричарда), и 1619 годом (публикация Бака). Она не может быть написана после 1535 года, потому что содержит в тексте призывы молиться за душу, свойственные католицизму. То есть, маловероятно, чтобы текст был сочинен после начала Реформации. По тексту, структуре, форме и длине эпитафия идентична тем, которые сделаны для Катерины Валуа, вдовы Генри V, и самого Генри VII. Структурно, она отвечает стандартам приблизительно 1495 года. Далее, эпитафия, приведенная Баком – не единственная. В 1647 году Фрэнсис Сандфорд опубликовал генеалогическую историю королей Англии, где приводит эпитафию с некоторыми отличиями от текста Бака, и упоминает об этом. То есть, источники у Сандфорда и Бака были разными.

Источником Сандфорда был манускрипт, написанный Томасом Хоули. Хоули умер в 1557 году, то есть он скопировал откуда-то текст до этого года. Благодаря тому, что Сандфорд и Хоули оба были чиновниками палаты герольдов, отыскать источник, которым пользовался Хоули, удалось. Это копия, сделанная почерком Томаса Ризли, который умер в 1534 году. Томас Ризли был, в свою очередь, сыном и помощником Джона Риза, который служил герольдом при трех королях: Эдварде IV, РичардеIII и Генри VII. Скорее всего, их версия эпитафии была скопирована непосредственно с гробницы.

Бак свою версию нашел в доме гильдий. И перевел. Перевел, как умел, да еще и в стихотворной форме – в духе времени. Поэтому его эпитафию и объявили фиктивной. Но проблема была не в этом. Эпитафия была подлинной, но латинский ее текст был настолько сложным, что упрямо не хотел складываться в вирши. Но Бак сложил, что-то изменив и что-то убрав – по собственному усмотрению:

"I who am laid beneath this marble stone,
Richard the Third, possess'd the British Throne.
My Country's Guardian in my Nephew's claim,
By trust betray'd I to the Kingdom came.
Two years and sixty days, save two, I reign'd;
And bravely strove in fight; but, unsustain'd
My English left me in the luckless field,
Where I to Henry's arms was forc'd to yield.
Yet as his cost my corse this Tomb obtains,
Who piously interr'd me, and ordains
That Regal honours wait a King's remains.
Th' year thirteen hundred 'twas and eighty-four,
The twenty-first of August, when its power
And all its rights I did to the Red Rose restore.
Reader, whoe'er thou art, thy prayers bestow,
T'atone my crimes, and ease my pains below."

Разумеется, эту версию историки и отвергли, не потрудившись исследовать латинскую версию, которую Бак таки приводит:

"Epitaphium Regis Richardi Tertii, sepulti ad Leicestriam, jussu et sumptibus Sti Regis Henrici Septimi.
Hic ego, quem vario tellus sub marmore claudit,
Tertius a justa[a] voce Richardus eram.
Tutor eram patriae[b], patrius pro jure nepotis;
Dirupta, tenui regna Britanna, fide.
Sexaginta dies binis duntaxat ademptis
AEstatesque tuli tunc[c] mea sceptra duas.
Fortiter in bello certans[d] desertus ab Anglis,
Rex Henrici, tibi, septime, succubui.
At sumptu, pius ipse, tuo, sic ossa dicaras[e],
Regem olimque facis regis honore coli.
Quatuor exceptis jam tantum, quinque bis annis,
Acta trecenta quidem, lustra salutis erant.
Anteque Septembris undena luce kalendas,
Reddideram rubrae jura petita[f] Rosae.
At mea, quisquis eris, propter commissa precare,
Sit minor ut precibus poena levata [g] tuis."

В общем, профессор сделал дословный перевод. Я не буду уподобляться Баку и переводить на русский, просто укажу главное отличие. Там, где Бак употребляет слово «преступления», crimes, латинская версия предполагает достаточно ритуальную фразу с просьбой простить обиды, offences. Cтандартно для средневекового периода, когда люди верили, что душа усопшего попадает в чистилище, и количество молитв помогает уменьшить срок ее нахождения там.

I, here, whom the earth encloses under various coloured marble,
Was justly called Richard the Third.
I was Protector of my country, an uncle ruling on behalf of his nephew.
I held the British kingdoms in trust, (although) they were disunited.
These for just sixty days less two,
And two summers, I held my scepters.
Fighting bravely in wars, deserted by the English,
I succumbed to you, King Henry VII.
But you yourself, piously, at your expense, thus honoured my bones,
And caused a former king to be revered with the honour of a king
When in twice five years less four
Three hundred five-year periods of our salvation had passed.
And eleven days before the Kalends of September
I surrendered to the red rose the power it desired.
Whoever you are, pray for my offences,
That my punishment may be lessened by your prayers.

Я бы сказала, хороший текст, уважительный и ясный. В отличие от стихотворного перевода Бака, в латинской версии нет ничего относительно преданного доверия. Вместо «My Country's Guardian in my Nephew's claim, By trust betray'd I to the Kingdom came» (будучи защитником королевства для моего племянника, я пришел к власти, предав доверие), латинский, оригинальный, текст просто говорит «I was Protector of my country, an uncle ruling on behalf of his nephew.» (я был Протектором своей страны, дядей, правящим от лица племянника).


Окно Йорков в церкви Фотерингея

@темы: Richard III

---

О смерти Ричарда III - 3

Последнее утро жизни короля Ричарда III не было стандартным, нормальным утром короля в военном лагере. Известно, что он встал на рассвете – как обычно. Но это, пожалуй, было единственным, что было обычным в то утро.



Во-первых, через хроники Виргила и Кроулендские хроники известно, что выглядел его величество невероятно уставшим. В лучших традициях тюдоровской пропаганды, хроники объясняют это терзаниями нечистой совести перед неизбежной расплатой за злодеяния. Поскольку хронисты действительно в лагере не присутствовали, их пассажи можно с чистой совестью отмести, как беллетристику.

Отмести объяснения, но не факт. Многие историки, разбирающие ход битвы при Босуорте, не могут понять фатальной атаки короля, опытного воина. Известно также, что в самом начале битвы, уже в полной броне, он был вынужден остановиться у колодца, чтобы напиться – его мучала жажда.

Профессор Эшдаун-Хилл высказывает догадку, которая, как он сам признает, не имеет доказательной базы. Он напоминает, что sweating sickness, потница, пришла в Англию в начале августа, вместе с армией Тюдора. И Стэнли, не явившийся к королю, назвал причиной именно то, что он был болен, именно потницей. А что, если он не лгал? А что, если болезнь появилась и в армии Ричарда? А что, если он чувствовал себя больным в утро битвы настолько, что решил попытаться рискнуть покончить с Тюдором одним ударом? В любом случае, Ричард был не в лучшей боевой форме, и это не имело ничего общего со стрессом. Потому что дни перед битвой он провел… на охоте, совершенно не воспринимая Тюдора серьезным и грозным противником.

Во-вторых, случилась практически невероятная для королевского хозяйства накладка: армейские священники и капелланы не смогли отслужить мессу. Во всяком случае, это выглядит именно так. Об этом стало известно из книги Генри Паркера, лорда Морлея, которую тот подарил в 1554 году Мэри Тюдор. Лорд Морлей сам был из семьи йоркистов, его отец воевал при Босуорте за Ричарда, и источник информации указан: слуга короля «Бигофф», которого удалось идентифицировать позже сэром Ральфом Бигодом. Тот рассказал, что «утром король приказал отслужить перед ним мессу, но у капеллана не хватало то одной вещи, то другой, и когда находилось одно, не могли найти другого, когда нашли вино, не могли найти хлеб, и так далее».

Босуортовское распятие - скорее всего, то самое, с которым служили эту мессу

Что за чудо? Речь шла всего лишь о короткой мессе буднего дня, которую любой капеллан мог отслужить с закрытыми глазами! Даже если король встал раньше, даже если его патеры бессовестно проспали именно в утро перед битвой, месса входила в ежедневную рутину королевской жизни. Они просто не могли не приготовить необходимое и оказаться в ситуации, когда «не хватало то одной вещи, то другой, и когда находилось одно, не могли найти другого».
Третьей странностью того дня было то, что и королевский завтрак оказался не готов. Здесь будет уместно заметить, что в те годы завтрак состоял просто-напросто из тех же хлеба и вина. Привычки Ричарда в этом плане хорошо известны, человеком он всегда был занятым, и завтрак его был именно таким, самым простым – размоченный в вине хлеб. Более того, даже этого он себе не позволял до того, как отслушает мессу.

Интересно, что Кроулендские хроники особо не сосредотачиваются на проблемах с мессой и с завтраком, просто упоминают о них. Нет моралите по поводу того, что король отправился на битву голодным и без благословения.
Потому что, похоже, мессу все-таки отслужили, и свой скромный завтрак король съел, просто с получасовой задержкой. Так можно заключить, рассматривая временное расписание событий того дня: колокола близлежащих церквей бьют Приму в 6 утра, король встает. Допустим, на утренние дела уходит минут 10, после чего король ожидает мессу, но из-за странных сбоев она начинается где-то в 6:40. Длится она полчаса, то есть в 7:10 король может перекусить, затем на него надели латы. Известно, что на позициях королевская армия была чуть раньше 8 утра, когда король обратился к своим воинам с речью. В 10 утра все уже было кончено. Конечно, никто с секундомером в тот день за развитием событий не наблюдал, так что все выкладки чисто теоретичны.

Вряд ли в лагере Тюдора утро было более размеренным. Дело в том, что в ночь перед битвой Генри Тюдор исчез из своего лагеря. Исчез настолько неожиданно и так надолго, что его приближенные всерьез задумались о том, как скрыть этот факт от солдат. Считается, что Тюдор просто тайно отправился на переговоры с братьями Стэнли, что Томас Стэнли позже всегда отрицал – до последнего дыхания, можно сказать. Уильям Стэнли не мог в своих мемуарах встречу ни подтвердить, ни отрицать, потому что ровно через 10 лет после Босуорта был казнен тем, кому протянул корону, и никаких заметок после него, естественно, не сохранилось.

Я не хочу утверждать, что в ночь перед битвой Ричард и Тюдор тайно встречались. Но просто не обратить внимания на все странности, случившиеся утром в лагере Ричарда, его уставший вид, и на то, что предыдущей ночью Тюдор испарился из своего на несколько часов, было бы странно. Не началась ли в лагере Ричарда и в самом деле потница? Это объяснило бы все сбои в рутине. Мог он попытаться встретиться со своим врагом, чтобы спросить о том, какую заразу тот привез со своей армией в Англию? Он – мог. Королем он стал не так давно, но перед этим долго был крупнейшим администратором, который, помимо многого прочего, имел дело со вспышками болезней.

И еще. Авторы хроник утверждают, что Ричард начал спонтанную атаку, увидев Генри Тюдора. Проблема в том, что Генри Тюдора король никогда не видел. Он не мог его узнать. Если только они не встретились предыдущей ночью. К этому предположению историк, профессор, не имеет никакого отношения, конечно. Это лично мой полет фантазии, который мне кажется логичным и объясняющим необъяснимое.

Теперь про протянутую корону. Как ни странно, никто точно не знает, о какой короне идет речь. Профессор Эшдаун-Хилл на этом вопросе разумно не сосредотачивается. Питер Хаммонд, написавший весьма спокойный и хирургически чистый отчет о битве при Босуорте, говорит о коронете, не о короне. И о том, что на поле битвы Тюдор короновал себя именно коронетом. Но Хаммонд рассказывает еще и о легендах, связанных с «короной в кустах».



Первым об этой коронации написал Виргил, кто же еще: ”which when Thomas Stanley did see, he set King Richard’s crown which was found among the spoil on the field upon his head”. Ни слова о боярышнике или каком другом кусте. Ни слова о том, о какой именно короне идет речь. Виргила буквально цитирует и Эдвард Холл. Терновник в этой истории появился только в семнадцатом веке, в манускрипте мастера ордена Подвязки, сэра Уильяма Сигара. Несомненно, потому, что Генри Тюдор использовал боярышник в своих геральдических знаках. На самом же деле, этот боярышник, полным кустом, а также листьями и цветами, использовался домом Ланкастеров давным-давно, а Тюдор, как известно, вел свое притязание на трон именно через принадлежность к Ланкастерам.



Что касается самой короны, то очень долго никто и не сомневался, что речь идет о нормальном коронете, таком, каким пользовался король Генри V. Собственно, обруч в виде упрощенной королевской короны, иногда украшенный камнями, иногда – нет. Ричард очень любил яркие одежды и красивые доспехи, поэтому можно с уверенностью сказать, что уж его-то коронет был украшен, как подобает. И вот автор Кроулендских хроник пишет как раз, что Тюдор был коронован ”with the priceless crown which King Richard had previously worn”. Потом в чью-то светлую голову пришло, что именем ”the most precious crown” называли церемониальную корону св. Эдуарда, и что the most precious можно понять, как priceless, а слова King Richard had previously worn могут быть истолкованы, что он ее надевал. Ну, мало ли – перед боем, скажем, чтобы воодушевить воинов.



Бред, конечно. Все говорит за то, что король не придавал большого значения сражению с Тюдором. Для него кампания Тюдора была просто частью кампании Франции, с которой он имел дело с самого начала своего правления. С чего бы это ему было посылать приказ монахам в Вестминстер, чтобы они доставили ему (по далеким от безопасности дорогам королевства) национальное достояние, которое не было даже его собственностью? Корона св. Эдуарда была церемониальной, не для персонального использования.

корона св. Эдуарда

Зато известно, что корона самого короля Ричарда стоила около 120 000 крон. Это была его собственная, королевская корона. Но и здесь есть одно «но». Корона – не шляпа, чтобы насадить ее на шлем и помчаться в бой. Когда король надевал свою корону – это был тоже церемониальный момент, вокруг которого было немало торжественных формальностей. Никаких упоминаний о том, что хаотичное утро короля Ричарда вместило еще и церемонию с его короной, не существует. Так что логично предположить, что на голове у него при Босуорте был дорогой коронет, и именно этим коронетом Генри Тюдора наспех короновали.

корона Генри Тюдора

А что корона Ричарда? Шотландские хроники утверждают, что ее стащил из королевского шатра шотландец по имени МакГрегор.

@темы: Richard III

---

Вау!

Получила на ЖЖ в виде коммента:

"Hey This is hard for me because I have never done anything like this.. but I have a huge crush on you. I have never been able to tell you for reasons which you would quickly identify as obvious if you knew who this was. I'm really attracted to you and I think you would be wanting to get with *Read FULL Card Here* "

Неужели кто-то правда открывает ссыли в таких записочках?

---

Чудо-сервис

Нет, я уже почти смирилась с тем, что покупая машину ты ее будешь ждать пару месяцев - авто ныне делают под заказ. Несчастное боковое зеркало для своего Сузуки я жду уже месяц. Тоже, наверное, специально делают. Не купить сразу ни кресла, ни кровати. Но сегодня... Я попыталась купить ботинки зимние, а мне сказали, что заказать можно, но получу я их в феврале!!!! Просто ботинки, обычные, обувь... На выраженное удивление приемщица заказа меланхолично ответила, что не нравится срок поставки - не заказывай.
Ыыыыыы....

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

О смерти Ричарда III - 2

Генри Тюдор был формально провозглашен королем и двинулся из Лейчестера в сторону Лондона утром 25 августа 1485 года – после похорон короля Ричарда. Какие-либо детали о том, как погибшего короля похоронили, отсутствуют. Виргил пишет, что Ричард был погребен «without any pompe or solemn funerell… in thabbay of monks Franciscanes in Leichester».

Стэнли вручает корону Генри Тюдору. Впрочем, корона - это отдельная история

Из этого короткого замечание последовала потом, кстати, долгая путаница. Незабвенный Джордж Бак понял это так, что Ричарда похоронили в главной церкви города, «церкви св. Марии, принадлежавшей ордену и обществу Серых Фриаров». Но сохранившаяся печать серых братьев указывает на то, что именно их церковь была посвящена другой святой Марии – святой Марии Магдалине. То есть, главной церковью города она не была. А вот церковь Лейчестерского аббатства, посвященная благословенной деве Марии - была. Джон Рэс, много чего написавший про Ричарда (и все больше негативного - его работа была посвящена Тюдору лично), указывает, тем не менее, что король был похоронен в церкви францисканского приората. Виргил ошибся – дом францисканцев в Лейчестере был приоратом, а не аббатством, и его члены были фриарами, а не монахами.

К чему это все? К тому, что летописи Виргила не стоит понимать буквально и воспринимать каждое его слово истиной в высшей инстанции. Он клялся, что пишет в своих хрониках правду. Скорее всего, он действительно не искажал описываемые события сознательно. Но он был всего лишь человеком, со своими пониманиями того, что есть правда, и со своими ошибками.

Поэтому его фраза о том, что Ричарда похоронили «without any pompe or solemn funerell» не следует понимать так, что покойного короля просто кинули в яму и закопали. Хотя многие рикардианцы поняли это именно так. Уж больно такое неуважение к павшему королю вписывалось в общее негативное мнение о Генри Тюдоре. Тем не менее, это просто не могло случиться, в принципе не могло.

«Without any pompe» подразумевает, что похороны были приватными. На них не была допущена публика, и в них отсутствовала светская атрибутика похорон. Но католическая религиозная организация, в чей устав входила обязанность молиться за души усопших, просто не могла пренебречь этой обязанностью. Слово solemnity, торжественность, в религиозном контексте вполне определенное значение.

В торжественном, церемониальном ритуале похорон священник, проводящий мессу по усопшему, имеет ассистентов. В те времена ими были диаконы, иподиаконы и псаломщики – все в полном церковном облачении. Курятся благовония, поет хор, присутствуют плакальщики, горят факелы, гроб накрыт траурным покровом.

В случае похорон Ричарда, могли отсутствовать или составные части похоронной церемонии, или даже все. Трудно предположить, что в тех обстоятельствах Генри Тюдор распорядился бы официально оплакивать погибшего короля. Скорее всего, в период между вторником 23 августа, и четвергом, 25 августа, фриары или сами пришли к Тюдору, или были вызваны новым королем. Возможно, им было дано разрешение провести похороны по собственному усмотрению, возможно, они получили поручение от Тюдора. Джордж Бак пишет, что Ричарда похоронили по распоряжению Тюдора, но современные событиям хроники об этом не упоминают. Профессор Эшдаун-Хилл напоминает, что орден серых братьев находился под патронажем дома Йорков, что делает более, чем возможным, что инициатива принадлежала именно ордену. Тем не менее, окончательное решение о нюансах церемонии мог сделать только Тюдор, новый король.

Можно не сомневаться, что тело Ричарда было выставлено на обозрение в Ньюарке. Приоры отправились туда на рассвете, чтобы забрать останки короля для похорон. Неизвестно, лежало ли тело уже в гробу, или нет. В любом случае, перед транспортировкой останки положили в гроб, и гроб закрыли крышкой. Перевозка тела состоялась «without any pompe», то есть, гроб просто погрузили на коляску и оттранспортировали к месту захоронения.

Торжественная перевозка состоялась бы в полдень. Учитывая время суток, над телом наверняка прочли Placebo и Dirige. Гроб был поставлен перед главным алтарем церкви, тонкие восковые свечи по обе стороны.

что-то в этом роде

Почти наверняка гроб был к тому моменту накрыт погребальным покровом – приорат имел все необходимые погребальные атрибуты, и, сразу после приема тела к алтарю, двое фриаров молча молились за душу усопшего. Потом, когда подошло время, была отслужена траурная утренняя месса – пропета или просто сказана.

Вот так выглядит торжественная месса в наше время:



В случае с Ричардом могло быть нечто очень похожее, потому что в его времена торжественная похоронная месса для королей выглядела побогаче, скажем так.

А потом гроб опустили в могилу, открыв плиту в полу на хорах. Очень приватная церемония, но церемония, там не менее.

Впрочем, гроб – это еще одна странная линия в запутанной истории с похоронами короля Ричарда. Дело в том, что в XVII и XVIII веках содержатель постоялого двора в Лейчестере демонстрировал доверчивым туристам поилку для лошадей, сделанную, якобы, из каменного гроба короля Ричарда. Но в XV веке каменные гробы не использовались. Использовались или свинцовые (как в случае с Анной Мовбрей и Эдвардом IV), или просто деревянные. Самые простые – как гроб, выделенный Тюдором для похорон своей тещи, Элизабет Вудвилл. В случае с королем Ричардом, гроб почти наверняка был деревянным.

@темы: Richard III

---

О смерти Ричарда III - 1

Вернее, о зловещих событиях, происшедших непосредственно после нее.



Всем известны ужасные события, связанные с перевозкой тела Ричарда III с поля битвы и его захоронением. О них в свое время написали все авторы хроник, и все рикардианцы используют их примером низости Генри Тюдора, сведшего счеты с погибшим. Не знаю, изменится ли точка зрения сейчас, когда за Тюдора неожиданно вступился самый ярый рикардианец – профессор Эшдаун-Хилл. Он просто обратил внимание на очевидное.

Итак, факты: окровавленное, обнаженное тело короля, с веревкой вокруг шеи, перебрасывается через спину лошади и доставляется в Лейчестер, где остается выставленным два дня на всеобщее обозрение. И потом бесцеремонно хоронится в ближайшем к реке аббатстве Грейфриарс.

Теперь пойдут уточнения, опровержения и рассуждения профессора.
Оказывается, одна из ошибок этого описания событий фактическая: Грейфриарс – не самое близкое к реке аббатство. Более того, это аббатство было в значительной мере открыто для публики, обслуживая повседневные нужды паствы. Очень неудобное место для выставления тела короля на обозрение.

Теперь о самом Тюдоре. Очень часто встречается утверждение, что Тюдор в дальнейшем указал днем начала своего царствования 21 августа 1485 года, делая этим Ричарда просто мятежником, сражавшимся со своим сувереном. Но нет никаких фактов, указывающих на то, что он это сделал. Во всех документах царствование Тюдора начинается 22 августа – со дня победы при Босуорте. Более того, такое искажение хронологии было бы в принципе бессмысленным. Тюдор не скрывал, что едет отвоевывать себе королевства, даже если его права на трон были более, чем хлипкие. Ричард был королем де-факто, даже если кто-то считал его узурпатором. Все хроники (враждебные Ричарду, других просто не сохранилось, даже если они были) именуют Ричарда королем до самой его смерти, а Тюдора – графом, до самой смерти Ричарда.



Сама история о транспортировке тела Ричарда в Лейчестер обросла деталями только в конце шестнадцатого века – благодаря Холиншеду, который мог иметь авторитет историка, а мог и просто придумать его. О Холиншеде мало что известно, кроме его историй. Разумеется, Холиншед не был свидетелем описываемых им событий, он использует труды Полидора Виргила и Кровлендские хроники. Но детали, как то кровь и грязь на теле Ричарда, в хрониках Виргила отсутствуют. Холиншед прибавил их от себя.
Виргил просто пишет, что тело Ричарда доставили во францисканское аббатство в Лейчестере, перекинутым через спину коня, и похоронили через два дня «без похоронных церемоний». Кровлендские хроники пишут: «тело Ричарда нашли среди мертвых… и доставили в Лейчестер с недостаточной гуманностью (с веревкой вокруг шеи)».

Разумеется, тело Ричарда могло быть выставлено на обозрение только по прямому приказу Тюдора, которому было необходимо, чтобы Ричард потом вдруг не «ожил» в народной молве. Но очень мало вероятно, что тело было выложено в том виде, в каком его нашли, потому что тела павших в битве зачастую опознавались только самыми близкими слугами и сквайрами, по каким-то особенностям строения. Реальная смерть в бою – вещь далекая от картинной чистоты. Например, тело Джона Говарда, герцога Норфолка, павшего в той же битве, с точностью опознать так и не смогли, и его гробница в Фрамлингтоне содержит два скелета. То есть, скорее всего тело Ричарда было обычным образом обмыто и, более того, хотя бы элементарно забальзамировано – на дворе стоял август, и Тюдор был заинтересован, чтобы как можно больше народа смогло подойти к телу его врага на достаточно близкое расстояние, чтобы опознать и убедиться.



Тем не менее, остаются очевидными следующие варварские детали обращения с трупом: отсутствие одежды, веревка вокруг шеи, и тело, перекинутое через спину коня.

Профессор утверждает, что конь – это был тот максимум уважения, которое допускал момент. «Полководцы не возили за собой гробы, отправляясь на битву – это плохо бы сказалось на моральном настрое их войск», - ехидно замечает он. Он снимает ответственность с людей Тюдора и в плане отсутствия одежды на теле Ричарда. Собственно, хорошо известно то, что вокруг сражающихся армий постоянно кружило немалое количество «стервятников», немедленно снимавших с трупов абсолютно все, имеющее хотя бы минимальную ценность. Примером тому может быть хорошо запротоколированный случай о том, как обнаружили и опознали в свое время тело графа Шрюсбери. И на нем не было ни нитки, а он пал во Франции. То, что не смогли опознать и тело хорошо известного Норфолка, тоже говорит о том, что решительно никаких помогающих опознанию предметов одежды на нем не было.

Замечания Кровлендских хроник о том, что тело короля было найдено, говорит о том, что его искали. То есть, кто-то отправил поисковую партию, состоящую, скорее всего, из наемников – как и почти все войско Тюдора. Очевидно, указав место, где искать. Какую причину для пиетета к английским трупам мог иметь иностранный сброд, собранный во Франции? Никакой. Король или нет, его просто отволокли к начальству за веревку. Так делалось всегда и везде. Ничего лично, просто практическое решение. Скорее всего, ту же веревку потом использовали для того, чтобы зафиксировать труп на спине лошади, поэтому она не была снята. Виргил так же упоминает о щите короля Ричарда, который был закреплен рядом с телом. По мнению профессора, это было той максимальной данью уважения к королевскому статусу единственного английского короля, погибшего на поле битвы, которую позволяли обстоятельства. В конце концов, у Тюдора не было ни одной причины в мире показывать себя перед будущими подданными и европейскими дворами варваром.

Если уж говорить о королях, павших в битвах, то герцог Бургундский, прикрывавший отход своих в битве у Нанси, в 1477 году, был разыскан только через два дня. Первое опознание сделала паж – по длинным ногтям, второе, более уверенное – личный врач, по шрамам. И здесь «стервятники» тоже раздели трупы полностью. Совсем уж не повезло королю Шотландии, Джеймсу IV. Мало того, что его рубашку трепетная королева Катарина Арагонская отправила своему мужу, как военную добычу, так еще и захоронить не получилось. Дело в том, что Джеймс был отлучен от церкви, и церковь похоронить его просто отказалась. Потом Большой Гарри соврал папе римскому, что король Шотландии перед смертью выказал какие-то признаки раскаяния, и разрешение на захоронение получил. Варвары? Ну, не менее варварами были и культивированные герои античности. Ахиллес привязал тело Гектора к своей колеснице, и проволок его вокруг стен Трои, прежде чем сдал Приаму для похорон.

И, наконец, выкладка тела для всеобщего обозрения. Здесь профессор видит определенную традицию. До Ричарда III, погибшего в битве, проиграв, таким образом, корону, еще три короля были насильственно убраны с трона: Эдвард II, Ричард II, и Генрих VI. Во всех трех случаях, тела были выставлены на обозрение, и захоронены без всякой церемониальности. И перезахоронены через некоторое время: Эдвард III с почестями перезахоронил отца, Генри V – Ричарда II, и сам Ричард III – Генриха VI. Такое же перезахоронение сделал и Тюдор для Ричарда III.

@темы: Richard III

---

Томас Кромвель - 9

На свой лад, Анна Болейн была достойным противником. С точки зрения Кромвеля, ситуация второго развода короля напоминала ситуацию с разводом первым. Был король, который хотел свободы. Была королева, которая эту свободу ему добровольно давать не собиралась. И был первый министр, который должен был освободить короля.



Разница была только в том, что задача, стоящая перед Кромвелем, была проще той, которая когда-то стояла перед Волси. Королева Катарина была королевой по рождению, связям, привязанности подданных. Ее статус был тесно вплетен в канву международной политики. Англия была тогда еще членом европейского сообщества, которое объединял Ватикан. Анна же была просто никем – любовницей короля, которую он своей волей посадил на трон. Короля, который отныне ни от кого не зависел и был волен (законно) делать в королевстве все, что ему заблагорассудится. Поэтому и Кромвель мог, с благословения своего короля, действовать бесцеремонно.

Надо отдать должное Анне – она не сдалась легко. Конечно, может быть, что она искренне не понимала, до какой степени легко король мог от нее избавиться, не получив при этом ни одного неодобрительного взгляда. Возможно, ее публичные угрозы Кромвелю были следствием глупости. Возможно – действиями человека, которому было нечего терять. Знаменитая проповедь, которую она заказала своему проповеднику Скипу, была определенно угрожающей для Кромвеля. Но чего было бояться Кромвелю, уже уступившего свои апартаменты, расположенные рядом с королевскими, семье Сеймуров? Более того, министр увидел в тексте проповеди идею, которая помогла ему выстроить линию обвинения против угрожающей ему Анны. Ведь речь шла о советнике персидского царя, который закончил свою жизнь на виселице, выстроенной им для защитника королевы, несправедливо обвиненной в адьюльтере.

И 24 апреля 1536 года комиссия под руководством Кромвеля и герцога Норфолка занялась проверкой морального облика королевы Анны. Все повороты следствия и суда слишком хорошо известны для того, чтобы их еще раз повторять. Суд действительно был публичным, в зале постоянно находились тысячами лондонцы. И никто, никто не возмутился приговором, хотя доказательства развратности Анны, представленные Кромвелем, не должны были пройти ни в одном суде даже в качестве косвенных.
Единственный признавшийся (под пыткой) в связи с Анной был геем, и это не было секретом. Возможно, конечно, что Анна заходила далеко, дразня музыканта – ведь он был как бы безопасен, по ее разумению. Но даже эта тема особенно не разрабатывалась. Пожалуй, лондонцам после смерти той, которую они считали единственной истинной королевой, было просто безразлично, что случится с ненавидимой всеми Анной и кучкой каких-то придворных, они просто наслаждались зрелищем и скандалом.

Что заставило суд пэров (26 человек!) поверить в обвинения? Это – самая «вкусная» часть суда. Джейн Паркер, графиня Рочфорд и жена Джорджа Болейна, написала на бумаге слова, сказанные Анной про короля: Que le Roy n’estait habile en cas de soi copuler avec femme, et qu’il n’avait ni virtu ni puissance, и протянула записку судьям. Вывод из этих дурацких слов о том, что король не умеет угодить женщины, и не имеет ни мужской силы, ни энергии, был далеко идущим. Принято думать, что вывод был следующим: если Анна не могла зачать сына от короля, она могла попытаться сделать дело с кем-то другим. Разве не именно ради наследника и была возложена на ее голову корона?

Ирония ситуации состоит в том, что слова Анны могли были быть восприняты именно в этом ключе только в том случае, если ее тирада была такой правдой, о которой было широко известно – во всяком случае, среди пэров королевства. Но это вряд ли могло быть правдой, учитывая скандалы между ней и ее августейшим повелителем по поводу походов короля на сторону.

Не логичнее ли предположить, что слова Анны попадали под одну из статей нового закона о государственной измене – «изобретение и распространение порочащих и лживых слухов о короле, или королеве, или принцах»? А остальные части обвинений (в адюльтере и инцесте) были просто фансервисом того времени?

Потому что, как ни крути, а история королевского брака с «лупоглазой шлюхой» была скандальна на каждом повороте. И Анна отнюдь не была венцом разумности, кротости и доброты, ради которых ее общественное мнение даже если бы и не простило, то хотя бы признало стоящей усилий и принесенных жертв. Три года пробыла она коронованной королевой, но не только не приобрела при дворе друзей, а оттолкнула и тех, кто в 1528 году был на ее стороне, кто уж там по какой причине. Возможно, в конце концов, что начать с нового листа хотел не только король, но и все королевство.

Что касается самой Анны, то лейтенант Тауэра, сэр Уильям Кингстон, написал Кромвелю так: «Многих людей, мужчин и женщин, отправлял я отсюда на эшафот, и все они уходили в великой тоске. Но эта леди думала о смерти с радостью и удовольствием». Возможно, Анне и вправду не терпелось уже оставить позади все эти грязноватые, нервные, лихорадочные годы, и начать с нового листа – на свой лад.

По распоряжению Кромвеля, ворота Тауэра были закрыты в ночь перед казнью Анны Болейн, и все посторонние удалены за стены крепости. На казни присутствовала только небольшая группа придворных, и Томас Кромвель триумфально стоял в первом ряду. Вряд ли это имело смысл. Скорее всего, мысли Анны, произносящей с эшафота слова традиционного раскаяния, были уже далеки от дворцовых дрязг и интриг. Вряд ли она даже видела, кто пришел стать свидетелем ее казни.

Позднее Кромвель получил из Питерборо донесение о том, что за день до казни Анны Болейн, тонкие восковые свечи над гробницей королевы Катарины Арагонской загорелись сами по себе.

@темы: Англия Тюдоров