Одна корзинка и два ее обитателя

Круглое...

... и тощее

@темы: "зверята"

---

Джон и Ричард - 3

Принц Джон вернулся в Англию где-то в самом конце января – начале февраля 1193 года. В уверенности, что его брат погиб или навсегда сгинул, схваченный по пути домой одним из нажитых им врагов. Теперь перед Джоном встала задача взять то, что было ему обещано многократно. И в 1191 году, когда англичане выпнули прочь де Лонгчампа, и в 1192 году, когда пэры и сэры Англии, и даже Алиенора Аквитанская – все поклялись в том, что Джон станет королем, если Ричард умрет.

братья

Совсем уж наивным Джон не был, невзирая на явную тенденцию верить букве заключенных договоров и принесенных клятв, которая была свойственна ему до 1194 года. Он понимал, что если он появится просто с текстом заключенного договора и заявлением, что Ричард умер, последствия для него могут быть самые неожиданные, вплоть до обвинения в государственной измене и заключения.

Поэтому он вернулся из Франции с некоторым числом наемников, и, очевидно, по дороге где-то пересекся с вождями Уэллса, потому что в его небольшом войске были уэльсцы. Этими силами, верными лично ему и никак не связанными с английской политикой и сложным переплетением выгод, симпатий, антипатий, должностных обязанностей и вассальных зависимостей, Джон укрепил свои замки Виндзор и Валлингфорд. И только после этого отправился к правительству со своими требованиями.

Как он и ожидал, правительство не встретило его с распростертыми объятиями. По сути дела, правительство просто должно было верить в то, что Ричард жив, потому что к концу 1192 – началу 1193 года в администрации страны если и не царил полный хаос, то положение было в любом смысле далеким от норм хорошего управления.

Одной из осей напряжения были отношения между Джеффри Плантагенетом, архиепископом Йоркским, и Хью де Пьюйсетом, епископом Дарема и одним из назначенных еще Ричардом юстициариев. Возможно, назначение епископа Хью юстициарием не было разумным действием, как указывали авторы хроник тех лет, но Хью де Пьюйсет был в состоянии заплатить Ричарду, как заплатил и де Лонгчамп. Сначала Хью купил себе должность шерифа Нортумбрии, а потом «купил» и всё графство Нортумбрия – деньги у него были, даже такая астрономическая сумма как 3000 фунтов. Потому что де Пьюйсет, норманн и лорд из Северной Франции, был достаточно близким родственником королей. Точнее, его дедушкой по материнской линии (через Аделу) был сам Вильгельм Завоеватель. Разумеется, амбиции и чувство собственного величия у него были соответственные.

С де Лонгчампом епископ Хью рассорился практически сразу после того, как Ричард отчалил от берегов туманного Альбиона. Рассорились юстициарии так плотно, что король прислал с континента оригинальное распоряжение: де Пьюйсет отвечает за Англию от реки Хамбер к северу, а де Лонгчамп – к югу. Мера не помогла, и де Лонгчамп своего соперника с должности практически выжил. Просто арестовал, обвинив в превышении полномочий. Потом выпустил, но взял заложником одного из сыновей де Пьюйсета и отобрал у епископа Хью всё, на что только смог наложить руку.

Так что кампания против Лонгчампа, предпринятая принцем Джоном и присланным Ричардом де Контесизом, стала для де Пьюйсета просто манной небесной. Его враг был изгнан, а он снова на вершине власти. Не меньшей манной действия де Контесиза с Джоном стали и для Джеффри Плантагенета, которого энергичные действия принца скорее всего спасли от смерти.
Хотелось бы сказать «и стали они жить-поживать», но эти норманны ухитрялись расскандалиться по любому поводу.

Лонгчамп еще тайком пробирался в Дувр, а Джеффри Плантагенет еще не занял свой архиепископский трон, как уже обвинил де Пьюйсета в том, что тот слишком уж свободно распоряжается с доходами от йоркской епархии. Джеффри вызвал Хью держать ответ перед синодом, но тот на синод не явился, а отправил жалобу папе в Рим. На Джеффри. За это в декабре 1191 года Джеффри отлучил Хью от церкви. Я уже говорила, что в те времена отлучения летали туда и сюда как стая перепуганных ворон?

В марте 1192 года в дело вмешалась прибывшая в Англию месяцем раньше Алиенора. Очевидно, Джеффри, никогда не ходивший у нее в любимчиках, обозлился еще больше, особенно тогда, когда де Пьюйсет потребовал признать публично, что отлучение было наложено неправильно. В общем, снова была послана жалоба в Рим. Рим подтвердил, что епископ Дарема должен подчиниться архиепископу Йорка, и в октябрю 1192 года дело было кое-как решено. Но тут пропал Ричард, и все снова смешалось в королевстве английском.

В этой атмосфере взаимных претензий появление Джона, самочинно заключившего договор с Филиппом Французским и требовавшим признания себя королем, стало желанным фактором, который смог объединить всех врагов. Де Контесиз, старавшийся держаться от английских склок в стороне, вспомнил, что управление страной возложено, вообще-то, на него, и созвал в конце февраля 1193 года пэров и сэров королевства в Оксфорд. Очевидно, именно там Джон изложил свои требования, и услышал в ответ обвинения в попытках узурпации и дружную клятву присутствующих в верности Ричарду.

Надо сказать, что сэры и пэры были совершенно правы. Пока доказательств смерти Ричарда не было, но были слухи о том, что он вполне жив и даже в относительной безопасности. Слухи эти, очевидно, были переданы именно из канцелярии Филиппа Французского: сын епископа Дарема, Хью, служил у Филиппа Французского, в какой-то момент даже канцлером, хотя не могу сказать, когда именно. И чего стоило епископу продвинуть на такой пост своего бастарда – понятно. У Хью де Пьюйсета были приличные связи в ближнем кругу короля Франции, что не удивляет, если помнить о его происхождении. То есть, собрание в Оксфорде имело основательную уверенность в том, что Ричард жив, хотя, по-видимому, никто еще не знал, до конца марта, где он находится и получит ли он свободу.

Более того, каким бы ни был король, оскорбление, ему нанесенное – это оскорбление национальной гордости, чести нации. А уж если речь идет о короле-крестоносце… Даже если у Джона была сильная поддержка, никто не посмел высказать ее вслух. И бедный принц, среагировавший слишком энергично, оказался в роли национального пугала. Оскорбленный в лучших чувствах, раздосадованный и, пожалуй, изрядно напуганный, он удалился в укрепленный Виндзор.

Март и апрель прошли ни шатко, ни валко. Норгейт пишет, что в марте Филипп хотел предпринять попытку десанта в Англию, но нашел побережье хорошо укрепленным. Кроме Норгейт, никто о десанте не упоминает. Уэльсцы, которых Джон разместил в Виндзоре, пограбили местность между крепостью и Кингстоном. А де Контесиз приказал осадить замки принца Джона. Тикхилл осаждали в трогательном согласии де Пьюйсет и Джеффри Плантагенет. Наверное, они считали свои действия правильными, или просто действовали по приказу, которого не могли ослушаться. Ведь где-то за их спинами маячила неутомимая старушка Алиенора. Вот, собственно, и весь «бунт принца Джона» той весной.

Точку в патовой ситуации поставил не кто иной, как человек, поставивший точку в Третьем крестовом: епископ Салсбери, Хьюберт Валтер. Он прибыл прямо из Германии, имел там встречу с королем, и, похоже, получил довольно четкие инструкции. Ситуацию с осадой замков Джона он разрулил так, чтобы каждой стороне удалось сохранить лицо. Джону были оставлены Тикхилл и Ноттингем, а Виндзор и Валлинфорд и Пик отдали изначально жаждавшей их Алиеноре – с условием, что та вернет их Джону, если Ричард не появится в Англии… до конца сентября. Норгейт не уточняет, сентября какого года, но совпадение уж слишком велико для того, чтобы быть совпадением. Речь, думаю, шла именно о сентябре 1194 года, потому что предположить, что заключить с Генри Германским договор о сумме выкупа и собрать эту сумму за оставшиеся четыре месяца, было бы нереально.

Хьюбет Валтер своими действиями признал то, что упорно не хотела признать Алиенора: Джон стал в Англии фактической силой, без помощи которой выручить Ричарда было бы весьма проблематично.

@темы: King John

---

Звучит гадко, чего уж там. Но попадание довольно точное.

Тест по рисунку: на определение сильных сторон характера

@темы: "нетягостная бредь"

---

Ричард и Джон - 3

То, что называется «бунтом принца Джона» у историков прошлого практически никак не объяснено. У историков современности, которых я спешно полистала, объяснено так, что лучше бы и не объясняли: от составления психологического портрета Джона с точки зрения современного нам психоанализа до ссылок на некрасивые действия его современников (типа, продукт своего времени). Все более или менее приходят к выводу, что действия Джона в 1193 году имели какой-то смысл. Прекрасно. Непонятно только какой, а тщательно рассмотреть по месяцам хронологию событий никто, кажется, не догадался. Пока. Хотя именно она может объяснить, с какого перепуга Джон якобы решил узурпировать корону своего брата. И решил ли?

Леопольд Австрийский, Генрих Германский и пресловутое знамя

Ричард был коронованным королем, что означало, что его подданные как в Англии, так и во Франции, принесли ему свои клятвы верности, что большая часть ноблей получила из его рук земли и титулы (или подтверждения на земли и титулы), и что абсолютно вся администрация, от юстициариев до местных шерифов, была назначена именно им и подчинялась, в высшей инстанции, именно ему. И как в таких условиях кто-то мог «узурпировать» корону правящего короля? Как минимум, для этого надо было лишить короля его королевского статуса. Без этого – никак.

Технически, возможность снять корону с одной головы и возложить ее на другую была, но только в том случае, когда большинство пэров и сэров королевства приняли бы это решение на общем заседании. Длительный процесс, сопряженный с неизбежными вооруженными протестами недовольных, бесконечными прениями и перебранками.

И уж Джон-то прекрасно был в курсе того, как такие дела решаются. Даже его братцы, воюющие с отцом, не замахивались на корону живого короля.

Поскольку беспорядки в Англии начались после того, как Джон вернулся из Франции, логично предположить, что в конце января 1193 года принц Джон был свято уверен в том, что Ричард где-то сгинул навсегда. Не вижу причины обвинять и Филиппа Французского в особом коварстве на тот момент. Напомню, что договор между Филиппом и Джоном подписывал представитель Филиппа, а не сам король Франции, так что в январе 1193 года Джон Филиппа и в глаза не видел.

Знаменитую записку от Филиппа «Берегись, дьявол сорвался с привязи» Джон получил в июле 1193 года. Слова в этой лаконичной записке драматичны, но их смысл просто в том, что между римским императором и представителями англичан был подписан, наконец, договор, на каких условиях тот отпустит Ричарда: 150 000 марок серебром, из которых 70 000 должны быть уплачены прежде, чем Ричард сможет покинуть замок, где его держали под стражей.

Похоже на то, что до конца марта 1193 года о судьбе Ричарда действительно никто ничего не знал. Во всяком случае, переписка между Леопольдом Австрийским, Генрихом Германским и Филиппом Французским оставалась междусобойчиком ровно до того дня в 28.03.1193, когда Ричард Английский во плоти предстал перед судом в Шпайере. Утечки информации были, конечно, но у Генриха Германского была определенная репутация политика, склонного действовать по принципу «нет человека – нет проблемы» (он был довольно жуткой личностью), а Филиппу Французскому мог поверить только уж очень наивный человек.

То есть, мы имеем январь – март 1193 года тем периодом, когда Англия и владения Ангевинов во Франции оказались совершенно бесхозными. Король был или, предположительно, мертв, или в заключении с возможно летальными последствиями (содержали-то его по-королевски, но опасность положения на роли пленника всегда была рядом). Управление (нестройное) осуществлялось еще юстициарием де Контесизом, и Алиенора Аквитанская продолжала мутить воды английской политики, духовные пастыри скандалили друг с другом по вопросам кто главнее (с архиепископом Йоркским, Джеффри Плантагенетом, в первых рядах).

Так что все действия Джона в начале 1193 года получают лично от меня индульгенцию. Речь не шла о попытке узурпации, речь шла о попытке утвердить себя в праве на то, что Джону было торжественно обещано и лордами, и Алиенорой, и администрацией: если что-то случится с Ричардом, он становится королем. Со всей вытекающей из этого ответственностью.

Имел ли он право заключать договор с Францией в январе 1193? Технически – нет. Никто его на это не уполномочивал. Но в условиях, когда французские пограничные крепости были укреплены, французский флот крейсировал в проливе, а правительство не управляло страной, а грызлось между собой, действия Джона выглядят более чем оправданными. Кто-то должен был взять вожжи в свои руки. Тем более, что в 1192 году Алиенора не выпустила сына из Англии на переговоры. И теперь всё пришлось делать очень быстро.

Удивляет, скорее, то, насколько заключенный договор был выгоден для Джона. Джона можно упрекнуть разве в том, что он открыл ворота Филиппу для завоевания Нормандии. Но будет уместным упомянуть, что Нормандия ненавидела Ангевинов, чья власть там держалась исключительно на силе оружия гарнизонов замков и крепостей. Уместным будет вспомнить и то, что сам Ричард обещал в свое время Филиппу Нормандию за помощь в восстании против отца. Обещание никогда не было выполнено.

Тем не менее, то, что Джон и Филипп Французский были готовы заплатить римскому императору за то, чтобы он не выпускал Ричарда – правда. Это произошло в период между началом апреля и началом июля 1193 года. Почему-то для них был важен определенный срок, именно об этом шла речь. Чтобы Ричарда подержали под замком до конца сентября 1194 года, не более того, за симпатичную сумму, равной той доле выкупа, которая была нужна для освобождения Ричарда. Высокая цена за семь месяцев, не так ли? Практически по 10 000 марок в месяц.

Ричарда же выпустили в начале февраля 1194 года, потому что деньги были для Генриха Германского только приятным бонусом, а не самоцелью. Целью римского императора была Сицилия и все та же клятая политика в отношении иерусалимского престола. Престола-то уже не было, но политика оставалась и требовала жертв. Император просто использовал Ричарда заложником в интересах своей политики. Как только он подписал в Италии те договоры, которые были ему нужны, Ричард мог отправляться на все четыре стороны.

Итак, в событиях 1193 года остаются две временные «прорехи», во время которых действия Джона требуют объяснения. Период с начала февраля до конца марта, когда у Джона были какие-то заморочки в Англии, и период с начала апреля до середины июля, когда Джон покинул Англию. Было бы также неплохо разобраться, чем занимался принц в период между прибытием во Францию и примирением с братом в мае 1194 года. Слова Ричарда, сказанные во время их встречи, «ты просто ребенок, Джон, и за тобой плохо присматривали» звучат достаточно странно, если их принять буквально (Джону было 27 лет), но вряд ли он имел в виду возраст брата.

@темы: King John

---

"И полцарства в придачу" III - 7

Во дворец Маргарет и Робин отправились уже засветло. Дикон остался договариваться о чем-то со сторожем, на дворе стояла тихая, солнечная погода, и Маргарет благополучно выбросила бы из головы события предыдущего вечера, если бы не увидела сэра Брайана, мирно спящего в углублении у самых ворот.

Пока она рассматривала похрапывающего безопасника короля, Кот, исчезнувший на мгновение, вернулся с бесцеремонно перекинутой через плечо дамой, которая тоже крепко спала.

- Вот, еще одна жертва твоего темперамента, дорогая, - съязвил он. – Я не берусь даже предположить, когда проснутся сегодня жители окрестных домов – солнце встало, а на улице никого.

- Джейн Паркер! – тихо ахнула Маргарет, рассмотрев добычу супруга. – Она-то что здесь делает? Интересно, шпионила она за нами, или за сэром Брайаном? И, кстати, почему он отправился разыскивать эту свою леди… как ее… Кильдэйр именно сюда?

- Подожди-ка…

Робин усадил спящую леди Джейн рядом с сэром Брайаном, немного подумал, и уложил одноглазого придворного так, чтобы его голова покоилась на коленях дамы.

- Обрадуются, когда проснутся, - объяснил он хихикающей Маргарет. – А коленки у этой особы и правда костлявые. Что ты там про леди Кильдэйр говорила?

- Ничего не говорила. Это вот он ее искал. А я просто удивилась, почему здесь.

- Да мало ли, - пожал плечами Кот. – Ты видела вчера нашу коллекцию доспехов или так и застряла в библиотеке?

- Не видела, - рассердилась Маргарет. – Ну вот объясни мне, почему ты ум теряешь, стоит только речь зайти о паре железяк, которые, наверняка, уже из моды вышли. Полвека прошло! Ну, или почти… Не мудри и купи у оружейника, как все нормальные люди.

- Это было бы неинтересно, - заявил ее супруг с комично важным видом. – Я хочу сразить своих соперников еще до начала турнира.

- Так поставь им бочку бургундского предыдущим вечером – и все дела, - огрызнулась Маргарет и поджала губы в знак того, что больше на эту тему она говорить не собирается.

Во дворце жизнь кипела разве что в хозяйственных помещениях. Маргарет и Робин не спеша прошли мимо охранников, на лице которых не отразилось ни малейшего удивления по поводу того, что пара придворных вернулась откуда-то в такой час, да еще в довольно помятом виде. Впрочем, они и не такое видели на этой службе.

Джейн Попенкур уже сновала по комнате, раскладывая и расправляя предметы наряда, который Маргарет предстояло являть вниманию придворных этим днем. Вид у камеристки был свежий и такой невинный, что если бы Маргарет не знала совершенно точно, что ночь Джейн провела отнюдь не в своей постели в гардеробной, то ничего бы ни за что не заподозрила.

- Я уже беспокоилась, миледи, - проворковала француженка. – Королева завтракает рано, сразу после мессы.

- Мы ездили смотреть дом, в который переселимся через неделю, - прямолинейно заявила Маргарет, раздраженная тем, что ее камеристка вспыхивает румянцем каждый раз, когда видит Робина.

- Ох… - теперь Джейн выглядела неподдельно испуганной. – Миледи, я умоляю вас… Я умоляю вас! Возьмите меня с собой, не оставляйте здесь!

Маргарет задумалась. Она категорически не доверяла этой женщине, и меньше всего хотела бы видеть в своем доме. Мало того, что эта подозрительная особа грела постель ее бывшему любовнику, так она еще и явно была восхищена ее мужем! Не говоря уже о том, что если бабник Франциск отказался впускать эту во всех отношениях привлекательную особу домой, во Францию, у него должны были быть к тому серьезные причины.

- Разумеется, Джейн, - услышала она голос Робина. – Было бы расточительством отказываться от услуг такой опытной дамы, как вы. Конечно же вы отправитесь с нами. Если вас устроит то, что вы перейдете в штат подруги леди Маргарет. Моя леди и я – мы люди беспокойные и непоседливые, и привыкшие заботиться о себе сами. А миледи Вискри будет вам хорошей, спокойной хозяйкой.

Маргарет не верила своим ушам. Учитывая то, что будет происходить в их доме, взять туда возможную шпионку из дворца было просто глупо. Так же глупо, как заявить, что Кэт может быть для кого-то спокойной хозяйкой.

- Не кипятись, моя божественная, - услышала она мысль Робина. – Она может быть нам полезна. А Кэт удержит ее на коротком поводке.

- А кто она – эта миледи Вискри? - с любопытством спросила француженка.

- Жена моего друга, урожденная Стэнли.

- Благодарю вас, милорд, благодарю! – расцвела Джейн и снова обратила свое внимание на Маргарет. – Нам нужно срочно заняться вашим туалетом, миледи.

- А я пока пойду-ка разбужу Кэрью. Побегаем с утра, разомнемся, поупражняемся.

Кот встал, лениво потянулся и вышел из комнаты, провожаемый скептическим взглядом жены и восхищенным – камеристки.

Джейн взялась за работу так рьяно, что Маргарет не успела ни отколоть, ни тем более спрятать подальше от любопытных глаз заколку, найденную ночью в подвале Кросби Плейс. Все произошло так быстро, что она даже не успела среагировать. Джейн, расстегивавшая ее пояс, вскрикнула и рухнула на пол, корчась от невыносимой боли, а браслет Кота, который Маргарет продолжала носить, сжал ей запястье с такой силой, что она сама еле удержалась от крика.

Опустившись на колени возле Джейн, Маргарет почти силой разжала руку камеристки, которую та, заливаясь слезами, прижимала к груди. Это был всего лишь маленький укол серебряной заколкой, но вокруг ранки кожа покраснела, вздулась и уже начала покрываться язвами, причем краснота ползла вверх по руке с ужасающей быстротой. Не имея ни малейшего представления о том, что ей делать, Маргарет сорвала со своей руки браслет, и пережала им руку Джейн чуть выше запястья.

Глаза дракона немедленно засветились красным.

- Сделай же что-нибудь! – потребовала девушка, старая не сорваться на визг.

Свечение одного глаза дракона чуть померкло, словно он с сомнением прищурил глаз.

- Ювелиру сдам, на переплавку! – рявкнула уже плохо соображающая от накатывающей паники Маргарет.

Глаза дракона снова вспыхнули, браслет дрогнул, и пораженные краснотой участки кожи на руке Джейн слегка засветились зеленоватым цветом, как когда-то вырезанные на спине Агаты заклинания. Прошло несколько мучительных минут, и свечение погасло. Маргарет положила голову потерявшей от боли сознание Джейн себе на колени.

- И что это было? – задумчиво спросила она у браслета, надевая его снова себе на руку. На ответ она, конечно, не рассчитывала, да и знала она ответ. «Добро пожаловать в наш маленький Бедлам, Джейн», - подумала она и мрачновато усмехнулась. Судьба так старательно подсовывала ей в последнее время людей, которых нельзя было назвать людьми в обычном смысле слова, что она невольно затосковала о чем-нибудь более простом и понятном. Например, о змеюшнике, который назывался двором ее величества.

- Джейн! – легонько встряхнула она камеристку. – Ну Джейн же! Хватит уже отлеживаться, ты же давно пришла в себя, но еще не придумала, что говорить. Давай ты будешь меня одевать, и заодно думать, а то опоздать на завтрак к королеве заставит задуматься ее, подхожу ли я на должность секретаря.

Джейн открыла глаза и уставилась на Маргарет с недоверчивым недоумением.

- Оборотень, - беззвучно, но четко произнесла девушка и приложила палец к губам в знак того, что ее комнатушка была не местом для подробного разговора на эту тему.

- Все не так просто, миледи, - вздохнула француженка, поднимаясь на ноги.

- Какая разница, - пожала плечами Маргарет. На нее внезапно навалилась
усталость, притупившая все чувства. – Какая разница…

Через полчаса она, от души разнаряженная благодарной Джейн Попенкур, входила в покои королевы, только что вернувшейся с мессы.

@темы: "побасенки"

---

Ричард и Джон - 2

Ричард маскируется под скромного пилигрима

Для того чтобы понять что-то в событиях 1193-94 гг в Англии, необходимо немного сосредоточиться на том, что в это время происходило с ее королем, Ричардом, и почему все получилось так, как получилось.

Через два года после того, как Ричард отправился навстречу приключениям, поток средств из Англии, утекающий без следа в сухие пески Палестины, поиссяк. Англия просто не могла больше содержать его армию, да и сама армия сильно поредела. Битвы, конечно, проредили войско, но гораздо больше англичан погибли от невыносимого для них климата, ледяного ночью и одуряюще знойного днем, от недостаточного питания, от ран и болезней.

Хронист честно отмечает, что «сарацины» просто-напросто ели меньше и диета их была более натуральной для тех условий, что они не испытывали трудностей с подкреплениями, и, наконец, что их медицина в разы превосходила медицину европейцев. Не говоря о том, что жизнь в местных условиях была для них естественной, тогда как европейцы переносили эти местные условия с трудом.

В довершение всем несчастьям армии крестоносцев, и сам Ричард заболел. Лихорадка трепала его без перерыва, его врачи подозревали, что имеют дело со смертельной формой этой болезни. Неизвестно, что случилось бы с деморализованными англичанами, если бы в армии не нашелся человек с холодной волей, ничем не уступающей свирепости Ричарда: Хьюберт Валтер - епископ Салсбери, представьте себе.

Собрав совет, он сам себя назначил неформальным главнокомандующим, и сделал несколько распоряжений. Во-первых, болезнь Ричарда надо было тщательно скрывать, во-вторых, армия должна была выглядеть так, словно вот-вот отправится на штурм. И распорядился поставить в первых рядах «лучших пьяниц» английского контингента, накачав их вином ровно в том количестве, чтобы они выглядели озверевшими, но не падали и не спотыкались. Похоже, у епископа было лишенное иллюзий знание человеческой натуры.

В окружении Саладина был, как минимум, один человек, который считал, что худой мир лучше доброй ссоры – его брат. Вот он-то и договорился с епископом Салсбери о том, что между крестоносцами и Саладином должен быть немедленно заключен мир. Предполагалось, что Валтер действовал с ведома Ричарда, а Саффатин – с ведома своего брата. И вовремя они заговорили о мире, потому что буквально в тот день, когда Ричард пошел, все-таки, на поправку, в Акре заболел герцог Бургундский, и умер через несколько дней. Что привело к тому, что весь его контингент погрузился на корабли и отплыл домой.

Крестовый поход развалился, и дрязги его командиров были перенесены на европейскую почву.

Филиппу, который был настроен присоединить владения Ангевинов во Франции к своим территориям, легко договорился с римским императором, что Ричард должен был задержан, если будет возвращаться через Германию. Неизвестно, чем была обоснована просьба Филиппа. Во всяком случае, именно в то время он с большой помпой окружил себя телохранителями, утверждая, что Ричард послал по его душу наемных убийц.

Возможно, императору ничего не нужно было обосновывать, потому что Ричард нажил в его лице вечного врага, распорядившись в Сицилии по-своему. Леопольда Австрийского тоже уговаривать было не надо. Он не забыл, как Ричард топтал копытами своего коня австрийское знамя после взятия Акры, хотя действия Ричарда были, вообще-то, реакцией на тихое замечание самого Филиппа, что австрийское знамя рядом со знаменами Англии и Франции – это наглость.

Как только Ричард оклемался, выяснилось, что переговоры о мире вовсе не были его идеей. Он был намерен штурмовать Иерусалим, и либо победить, либо умереть мучеником за святую веру. Ярость короля, обнаружившего, что в его распоряжении, вообще-то, осталось всего сотен восемь рыцарей, была неописуема. Очень даже может быть, что эта странная идея со штурмом была просто дымовой завесой ради сохранения лица (Ричард был реалистом, несмотря на его риторику и браваду). Во всяком случае, он рявкнул Валтеру и Генри Шампанскому, что «делайте, что хотите», и, таким образом, авторизировал находящиеся в процессе мирные переговоры. Больше в Палестине ему делать было нечего.

Разумеется, Ричард не просто так отчалил в Европу – он сделал все необходимые распоряжения. Но разочарование оставшихся было настолько глубоким, что шторм, от которого пострадала флотилия короля, был воспринят как Божья кара отступникам, не меньше. Обратите внимание на этот момент, зафиксированный летописцем – в нем может крыться объяснение тому, как Европа встретила Ричарда, и объяснение событий 1193 года, происходивших в Англии.

Кара или нет, но Ричард действительно оказался в уникальном для него состоянии, точь-в-точь как его бывший канцлер, де Лонгчамп. Он так хорошо прошелся со своим войском по Сицилии, что просто не посмел туда показаться без войска. Ему нужно было пробираться в Англию практически инкогнито, и он выбрал путь через Германию. Из чего следуют два вывода. Во-первых, Ричард Львиное Сердце отнюдь не был популярен среди своих царственных собратьев. Во-вторых, судя по тому, что Филипп Французский договорился с римским императором об аресте Ричарда задолго до того, как тот отплыл из Святой земли, существовал какой-то план, который помешал бы ему вернуться вместе с войском, даже растаявшем до минимума. Потому что шторма даже Филипп предвидеть не мог.

Это – тоже любопытный момент. Ричард, предполагаемый герой палестинских баталий, практически вождь Третьего крестового, внезапно оказался в Европе на положении изгоя, за которым идет охота.

Через Францию Ричард отправиться не мог. Морской путь через Гибралтар и Атлантику был и слишком долгим, и слишком опасным, да и сезон уже не располагал к длительным морским прогулкам. Оставалась Германия. Ричард переоделся пилигримом. Более неудачной маскировки он придумать не мог, потому что пилигримом он и не выглядел, и вел себя… как привык себя вести. Швырялся деньгами, выжатыми из англичан, был груб, агрессивен, требователен, нетерпелив и высокомерен.

В какой-то момент до него и его окружения дошло, что образ как-то не соответствует, и Ричард стал говорить, что он – богатый торговец, побывавший в Палестине. Но он не выглядел и торговцем. И уж явно не жестом торговца было послать в город пажа, который должен был получить для всей компании паспорт на въезд, дав ему перстень с рубином в качестве подарка коменданту крепости.

Комендант не стал кривить душой, и прямолинейно заявил пажу, что знает, кого он представляет, что перстень не возьмет, но въезд разрешает. Поскольку комендант ничего не сказал о выезде, ночью Ричард раздобыл коня и растаял в темноте, оставив позади своих спутников, которые были утром арестованы. Действительно, один Ричард не привлекал к себе такого внимания, как Ричард, путешествующий со слугами. Лонгчам понял это быстрее, чем его суверен, но Лонгчамп королем не был и свои фанаберии умел придержать. Впрочем, паж при короле все-таки был, и именно некоторые детали одежды пажа, носящие знаки персоны, прислуживающей королю, позволили их выследить и арестовать.

Леопольд, вопреки распространенным легендам, держался с Ричардом вполне прилично. Он даже сказал ему, что королю крупно повезло нарваться не на врага, а всего лишь на посредника. Вот если бы он попался одному из друзей убиенного Конрада Монферратского, те просто растерзали бы его на месте. Тем не менее, посредник или нет, Леопольд не собирался отдавать драгоценного пленника римскому императору вот просто так. Начался оживленный торг, который освежали иногда утверждения, что «герцог не может держать короля пленником, а император может».

А англичане, тем временем, своего короля просто потеряли. Было известно, что он отбыл из Палестины осенью 1192 года. Очевидно, через некоторое время стало известно, что до Корфу король добрался. Но потом его следы терялись, а если такой человек, как Ричард, за полгода нигде не появился, можно было опасаться, что его нет в живых. Или радоваться, кому как. Супруга Ричарда, Беренгария, и его сестра, Джоанна, появились в Париже перед Рождеством 1192 года, но и они не имели ни малейшего представления о том, где носит короля Англии, и жив ли он. У Леопольда Австрийского и императора Священной Римской Империи был хороший резон не разглашать посторонним то, что они держат в заключении крестоносца, да еще и короля. Папа римский за такое и отлучить от церкви мог.

В конце концов, Леопольд и император договорились на том, что Леопольд получит треть выкупа за английского короля, и Ричард был переведен весной 1193 года из Тьернштайна в Дюрнштайн, где и оставался до конца лета. Кому император хотел продать Ричарда изначально, можно только догадываться. Возможно, Филиппу Французскому, потому что король Франции был наиболее очевидной кандидатурой в очереди тех, кому Ричард был как кость в горле. Но Филипп был слишком хитер для того, чтобы ввязаться в подобную авантюру. Да и слухи о веселом пленнике, поющем и пирующим с обслугой замка, стали потихоньку циркулировать.

О том, как стало известно местонахождение короля, есть много легенд. Самая поэтичная рассказывает о менестреле Блонделе, который возвращался из Палестины в Англию, весело распевая песенки, и совершенно случайно его дорога пролегала мимо Дюрштайна, где Ричард услышал знакомую песню и стал ей подпевать. Блондель узнал голос, и рассказал в Англии, где надо искать короля. Другая легенда рассказывает о поясе Ричарда, украшенном драгоценными камнями, который Беренгария узнала, увидев продающимся на одном из рынков Рима. Более правдоподобна история о том, что император написал королю Франции, а кто-то снял копию с этого письма. Скорее же всего, император сам известил англичан, что они могут выкупить Ричарда. В любом случае, папа римский как-то узнал о судьбе английского короля и стал угрожать императору отлучением от церкви.

О том, что происходило в Англии между осенью 1192 и концом лета 1193 года, можно только предполагать. Все старые авторы, дружно предающие Джона анафеме, благополучно перескакивают через период размером предположительно в год, когда король страны полностью исчез с горизонта, и были все основания предполагать, что он погиб. Предположительно – потому что часть историков-викторианцев утверждает, что Филипп сообщил о судьбе Ричарда англичанам в марте-апреле 1193 года, а некоторые определенно говорят, что о судьбе Ричарда ничего не было известно до самого конца лета 1193 года.

На Джона свалились заботы по обороне Англии – потому что Филипп не просто так укреплял крепости Ла Манша, и по управлению французскими владениями английской короны – потому что Филипп их хотел себе. Почему на Джона? Потому, что заседание сэров и пэров, собранное по требованию Алиеноры Аквитанской весной 1192 года, закончилось тем, что они торжественно поклялись в верности королю… и его наследнику. Все, включая саму Алиенору. Поскольку других наследников, кроме Джона, на горизонте не наблюдалось, на него и легла ответственность.

Историк Кэйт Норгейт, написавшая предубежденный против Джона, но очень детальный труд, указывает, что известие о судьбе короля в Англии получили от самого Филиппа Французского (но опускает такую важную и спорную деталь, когда). А Филипп узнал о пленении Ричарда из письма императора от 28 декабря 1192 года.

В любом случае, пока между континентальными королями шел торг относительно Ричарда, никто в Англии ничего не знал. В какой-то момент Филипп сам написал Джону, и тот немедленно отправился в Нормандию. В Нормандии его встретила делегация баронов с требованием, чтобы он отправился с ними в Алансон, чтобы провести переговоры«относительно дел короля». Ответ Джона известен: «Если вы признаете меня своим лордом и поклянетесь мне в верности, я буду защищать вас от Франции. Если нет – никуда я с вами не поеду». Две эти фразы не соответствуют друг другу, поэтому напрашивается предположение, что в зафиксированном обмене репликами что-то упущено. Возможно то, о каком именно короле шла речь. Возможно, о Филиппе.

Похоже, тем не менее, что Джон с баронами и сенешалем Нормандии не договорился, о чем бы разговор ни шел, потому что он отправился во Францию, не заворачивая в Алансон. Договор был подписан Джоном лично и представителем Филиппа Французского, что в том случае, если Джон унаследует корону Ричарда, он передаст Вексен, расположенный на границе Нормандии и Иль-де-Франс, Филиппу, а остальные владения Ангевинов перейдут к нему. Было еще несколько исключений, самым крупным из которых выглядит Тур. Очевидно, Джон не хотел тащить сквозь свое царствование бесконечные диспуты с Филиппом относительно этих городов.

Норгейт называет датой переговоров январь 1193 года, и утверждает, что Филипп и Джон знали о том, что Ричард захвачен в плен. Но это совершенно невозможно. Допустим, Ричард попадает в руки Леопольду в Вене числа 23 декабря. Как известие могло достигнуть Парижа уже 28 декабря, если сам римский император не мог бы успеть получить депешу, даже если Леопольд отписал ему немедленно (что сомнительно). Максимум, что можно предположить – это то, что император написал Филиппу 28 декабря 1192 года.
Если договор между Джоном и Филиппом был подписан в январе 1193 года (а о его содержании есть очень сильно отличающиеся друг от друга мнения), то это был договор на случай, если король мертв. Ведь он пропал предыдущей осенью.

Вот другой историк, Эббот, очень подробно описывает, что известие о том, что Ричард находится в плену, достигло Англии в 1193 году, что было общее собрание баронов, епископов и чиновников в Оксфорде, где все еще раз поклялись в верности своему королю, выразили коллективное «фу» императору, и отрядили делегацию пообщаться с Ричардом. Общаться отправились два аббата, из практических соображений. Во-первых, Ричард, несомненно, нуждался в утешении, а во-вторых, аббатов вернее допустят до пленника, чем баронов. Жаль, что Эббот ничего не пишет о том, когда именно в 1193 году всё это случилось. Ведь аббаты добрались до империи в тот момент, когда император привез Ричарда на суд перед большой ассамблеей империи.

Обвинения, предъявленные Ричарду, звучали так:

1. Он заключил союз с Танкредом Сицилийским, чем сделал себя соучастником преступлений Танкреда.

2. Он завоевал владения христианского короля Кипра, сверг его и разграбил его королевство, после чего выслал несчастного короля прочь, и тот закончил жизнь в сирийской тюрьме.

3. В Святой земле он нанес непростительное оскорбление Леопольду Австрийскому, и через него – всей германской нации.

4. Он стал причиной того, что крестовый поход развалился в результате его ссор с королем Франции, его агрессивности и высокомерия.

5. Он нанял убийц Конрада Монферратского.

6. Он предал дело христиан, заключив мир с Саладином, и оставив Иерусалим в его руках.

Собственно, на все обвинения Ричард просто-напросто отказался отвечать, заявив, что ответственен только перед Богом. В результате император озвучил сумму выкупа за короля, и аббаты отправились домой, в Англию, с благой вестью, что разоренной стране придется откуда-то достать еще 100 000 марок серебром. Причем – с доставкой под ответственность самого Ричарда. То есть, если деньги будет отправлены, но пропадут по дороге, отвечать за эту пропажу будет сам король. А Ричард отправился продолжать писать сонеты в замок, который был ему тюрьмой.

А в Англии с того момента начались серьезные проблемы между оппозицией, возглавляемой Джоном, и партией короля, которые привели даже к вооруженным выступлениям.

@темы: King John

---

Джон и Ричард - 2

Разумеется, обе партии, канцлера и принца, немедленно отрядили делегации к королю, одни – с оправданиями, другие – с обвинениями. К королю направлялся и разжалованный Англией Лонгчамп.

Помимо того, что ему впервые в жизни пришлось обходиться без прислуги и неограниченных ресурсов, его жизнь действительно была в опасности: де Контесиз отправил в Нормандию гонцов со словом, что к де Лонгчампу на континенте следует относиться, как к отлученному от церкви. А правительственные гонцы передвигались, разумеется, гораздо быстрее, чем безденежный и довольно беспомощный в жизненных реалиях высший государственный чиновник. Впрочем, де Контесиз совершенно не сомневался в том, что ежели канцлер доберется до короля живым, Ричард его пригреет. А де Лонгчамп, добравшись до Фландрии, тоже не остался бессловесным, и предал анафеме коллективно всех, кто чинил ему обиды.

Вообще, в те годы, похоже, отлучением от церкви пользовались по любому поводу, щедро, не стесняясь. В то же время, когда Англия ругалась со своим канцлером, в Нормандию приехали два легата, которые ошибочно посчитали Нормандию частью Франции. За это легатов не впустили в Жизор, и коннетабль Нормандии посоветовал им убраться восвояси во Францию, если уж они туда собирались, а Нормандия – это практически Англия, потому что принадлежит английскому королю. Ладно, легаты, конечно, с таким неуважением не смирились, и отлучили от церкви коменданта Жизора в частности и сенешаля Нормандии со всей Нормандией вообще. На три недели. На практике это означало, что церкви закрыли двери. Никого не крестили, не венчали, не поминали, не хоронили, не отпевали. Ни за кого не молились. Такая вот своего рода забастовка.

Жизор

Папа Римский, когда узнал о действиях легатов, схватился за голову. Вот меньше всего ему было нужно в тот момент, чтобы его люди нагадили раздражительному королю Ричарду, который все никак не мог собраться отплыть в Святую землю. То он с Сицилией возился, то Кипр завоевывал. Такой человек мог принять отлучение части своей территории от церкви очень всерьез. Отлучение было отменено, а легаты срочно откомандированы из Нормандии прочь. Ричард отплыл, наконец, туда, куда собирался столько лет, и в начале июня 1191 года объявился у Акры. Поскольку прибыл он с большими силами и основательной материальной базой, Акра была взята уже в июле. Но с точки зрения Ричарда это было только началом. Он основательно увяз в местных политических интригах и, по-видимому, позволил себе увлечься, потому что сначала поддался на провокацию Филиппа Французского и смертельно оскорбил Леопольда Австрийского, а потом равнодушно позволил Филиппу ретироваться домой, во Францию.



У Филиппа, тем не менее, была совершенно четкая агенда: пока его английский сосед тратит деньги и силы в далеких землях, он, король Франции, будет тратить свои силы и деньги на укрепление крепостей и замков на границах с Нормандией, Анжу, Пуату, Гасконью, да и у самого пролива. Потому что Филипп был твердо намерен выкинуть англичан с континента. Вспомните этот момент, когда будете встречать обвинения в адрес Джона за то, что тот профукал французские владения: проблемы начались задолго до того, как он стал королем.

Впрочем, вполне может быть что Джон, в отличие от Ричарда, внимание на маневры Филиппа обратил, потому что он собирался отправиться зачем-то в Нормандию на рандеву с Филиппом, но вмешалась его матушка, прибывшая в Англию в феврале, и всполошившаяся, что нелюбимый Джон сможет найти общий язык с Филиппом против любимого Ричарда. Неудивительно, что Алиенора Аквитанская была уверена в том, что Филипп Джона одурачит. В конце концов, Филипп легко манипулировал и куда как более искушенными людьми, чем английский принц. Неприятный осадок оставляет то, что Алиенора не постеснялась выставить младшего сына кретином и потенциальным предателем перед всей Англией.



Она сзывала сэров и пэров страны четырежды: в Виндзоре, Оксфорде, Лондоне и Винчестере, с требованием, чтобы ее неразумного сыночка во Францию не отпускали, потому что плохой Филипп восстановит там его против брата, законного короля. И Джона из Англии не выпустили. Ведь условием Ричарда изначально было: или брат не появляется в Англии, или ее не покидает.
Чтобы подсластить пилюлю, Джону вручили замки Виндзор и Валлингфорд.

Валлингфорд

Тогда старая интриганка снова начала публично заламывать руки: ее младший сын одержим вопросом крепостей, и кто его знает, с какой целью? Уж не с целью ли взбунтоваться против брата, законного короля?!

О целях этих маневров Алиеноры можно только догадываться. К тому моменту она не могла не знать, что ее сыну-королю плевать на Англию. Она не могла не понимать, что время начало безжалостно работать против Ричарда: ее попытка женить любимого сына и обеспечить его наследником провалилась с треском, а жизнь воина в те годы редко была долгой. Не наталкивала ли она Джона на мысль о бунте? В конце концов, он тоже был достаточно Ангевином, чтобы не быть пушистым няшечкой. Против этой за уши притянутой версии говорит то, что она сделала все зависящее от нее, чтобы связать Джону руки и испортить ему репутацию.

Почему она всю жизнь последовательно и неотступно ненавидела собственного сына – тоже загадка. Ведь она с ним практически не сталкивалась, мальчик покинул ее вскоре после рождения, отправившись к мамкам-нянькам, так что она никак не могла получить какое-либо представление о характере и достоинствах/недостатках Джона.

В хронике есть одна странность: говоря о Джоне, хронист всегда называет его «единоутробным братом короля», а не просто братом. Обычно такое уточнение всегда делается в том случае, если братья сводные: единоутробные, если мать общая, а отцы разные, или единокровные, если отец один, а матери разные. Хронист также никогда не называет Джона принцем, всегда именуя его просто «граф Мортен».

Вот позвольте мне сделать одно странное предположение: а был ли Джон сыном Алиеноры? Да-да, именно Алиеноры, хотя эта «единоутробность» так и пестрит в хрониках. Потому что в тот период, когда королева была беременна последним сыном, король практически открыто жил со своей Розамундой, а не с женой. И ходили упорные слухи, что от Розамунды у короля был ребенок, хотя его личность нигде не зафиксирована. Алиеноре было на момент рождения Джона 44 года, и у нее было позади как минимум 9 родов и бурная жизнь. Ее последний ребенок мог умереть, и Джон мог быть взят вместо него у Розамунды.

Против говорит многое. Во-первых, полная бессмысленность такого поступка. У четы было много сыновей, им не нужен был еще один наследник. Во-вторых, у короля Генри была тенденция признавать своих бастардов. С другой стороны, признав, он вовсе не преподносил им будущее на блюдечке с золотой каемочкой. Он обеспечивал уровень жизни и давал возможность продвигаться. Джеффри, ставший архиепископом Йоркским, получил от отца отправную точку и поддержку, но не более. Уильям, самый младший, получил баронство, но это и все.

Джон получил от отца звание лорда Ирландии для статуса и три города во владениях брата для доходов. И всё. Если не считать обидную кличку «Безземельный». Как-то странно, не так ли? Потому что, если отвлечься от привычной мантры «слишком много сыновей», то вспоминается, что именно в тот период была создана «империя Ангевинов», где чего-чего, а земель хватило бы и на более многодетное семейство.



Мог ли Джон быть сыном Алиеноры, но не сыном короля Генри? Мог. И в этом случае Генри поступил бы именно так, как с собственными бастардами – дал бы свое имя и отправную точку. И не стал бы делать из происхождения ребенка секрета. Во всяком случае, если хронист употребляет титул «граф» и «единоутробный брат» в прямом смысле, а не для того, чтобы выразить свою явно просматривающуюся неприязнь к Джону, происхождение парня в приближенных ко двору кругах секретом не было. Графом Джона сделал, кстати, Ричард, и Ричард же сделал графом младшего бастарда своего отца, графом Салсбери. И обоих женил на богатых наследницах.

Это, разумеется, чистые спекуляции, но они предлагают хоть какое-то объяснение тому, почему Алиенора так себя вела по отношению к Джону, и почему Ричард так старался предотвратить появление у Джона, официально считавшегося сыном своих родителей, наследников.

@темы: King John

---

Надеюсь, дело пойдет! Может быть интересно.

---

Джон и Ричард - 1

Судя по хроникам, первые серьезные столкновения между де Лонгчампом и принцем Джоном начались в 1190-м году, не позже. Во всяком случае, 4 марта 1191 года у них уже состоялась встреча в Винчестерском дворце, «относительно владения некоторыми крепостями и относительно получения денег, обещанных брату королем, из казны». Очевидно, это был тот самый эпизод с Линкольн Кастл, в который управляющий-регент хотел посадить своего человека, и комендант которого объявил себя вассалом принца Джона. Но до боевых действий дело в тот момент еще не дошло. И деньги с земель, таким широким жестом пожалованных ему братом, принц, очевидно, так и не увидел.



И в мае того же года архиепископ Руанский Вальтер де Контенсиз вернулся в Англию, чем заслужил весьма презрительные эпитеты со стороны автора хроник. Конечно, король его отпустил не просто так, а, видимо, направив как-то решать внезапно возникшие в Англии проблемы. И сделав чувствительное финансовое кровопускание. Но возвращение де Контенсиза совпало со смертью папы Клемента, что автоматически сняло достоинство папского легата с Лонгчампа. Теперь регент превратился из лица, по сути, неприкосновенного в простого смертного. Хотя бы на несколько месяцев. Также из хроники можно понять, что король стал отпускать тех, кто хотел вернуться в Европу, в обмен на деньги и/или их армии.



Верный себе и политическим урокам своего папаши (разделяй и властвуй), Ричард создал в Англии очень сложную ситуацию. Во-первых, он затребовал себе весь доход королевства за истекший год, что само по себе парализовало деятельность правительства. Во-вторых, отправив де Контенсиза разбираться с Лонгчампом и его ссорой с Джоном, он отправил Джону письмо с требованием во всем соглашаться с Лонгчампом. В-третьих, отпустив в Англию тех, кто мог откупиться, и удерживая тех, кто откупиться не мог, он спровоцировал в самой Англии ситуацию, в которой сила оружия и денег стала единственным законом – при парализованном отсутствием ресурсов правительстве.



Де Контесиз многое увидел и все понял. Страна разделалась. Его решением было обращение к дворянству и духовенству сместить Лонгчампа, с чем дворянство согласилось без колебаний. Но духовенство колебалось, и Логчамп решил всем показать, кто в доме хозяин. Воспользовавшись тем, что комендант Линкольн Кастл отправился на континент с Роджером Мортимером по каким-то делам, Лонгчамп попытался крепость взять. Делом могло оказаться возвращение в Англию архиепископа Йоркского, сына-бастарда короля Генри и, таким образом, сводного брата Ричарда и Джона. Вот ему Ричард запретил въезд в Англию абсолютно и безусловно. Кстати, Джеффри Плантагенет был еще и епископом Линкольна.

Но тонкость заключалась в том, что в Линкольн Кастл осталась жена коменданта, Николь де Камвиль. И Линкольн Кастл был ее замком до того, как король объявил его своей собственностью. Так что Николь не поколебалась оказать Лонгчампу вооруженное сопротивление, унизительно успешно для авторитета канцлера. Вот в этот момент принц Джон и занял Ноттингем и Тикхилл, и послал Лонгчампу письмо, что либо тот убирается прочь от Линкольн Кастл, либо он, Джон, заставит его убраться, помогая своему вассалу.

Де Контесизу пришлось хотя бы сделать вид, что он помогает принцу и юстициарию примириться, хотя ни для кого не было секретом, что симпатии архиепископа Руанского не на стороне милорда канцлера. Ситуация обострилась и тем, что канцлер допустил выходку, которая и позже была бы осуждена, а уж в те времена и подавно. Он попытался схватить архиепископа Йоркского в Дувре, устроив там засаду. Но архиепископ о засаде узнал вовремя, и удачно укрылся в приорате. И вот из приората, нарушив правило неприкосновенности церковной защиты, люди де Лонгчампа архиепископа вытащили и бросили в тюрьму. Буря поднялась тем большая, что о судьбе Томаса Бекета еще хорошо и детально помнили.

Судьба Джеффри тоже является неплохой иллюстрацией политики короля Ричарда относительно семьи. Джеффри был бастардом, но он был старшим сыном короля Генри, который никогда не отделял его от остальных сыновей и сделал епископом Линкольна, когда парню было около 20 лет. Чтобы обеспечить доходы, очевидно, и дать определенное положение в обществе, потому что священником Джеффри не стал, он продолжал быть военным. Что еще более ценно, он всегда сражался на стороне отца, по поводу чего расчувствовавшийся король однажды сказал, что его остальные дети – настоящие выродки, и только Джеффри - его истинный сын.

И это были, видимо, не только слова, потому что Джеффри был в большой репутации в Европе, настолько большой, что если не он сам, то его имя было запутано в политику иерусалимского королевства. Вполне может быть, что король Генри был бы более чем рад увидеть сына на иерусалимском престоле. Но это уже относится к сложному клубку политики королевств крестоносцев, и к этой истории имеет только то отношение, что Ричард опасался Джеффри всерьез. В конце концов, тот был единственным из всей семьи, кто не замарал свое имя распрями с отцом, и единственным, кто оставался с отцом до конца и участвовал в похоронах.

И что делает Ричард практически немедленно после коронации? Назначает ненавистного ему и его мамочке сводного брата архиепископом Йоркским. Благодать. Ну и что, что этим назначением он перемешал тонкую политику местного болотца духовных пастырей своего королевства, натравив их против непрошенного архиепископа? Ну и что, что назначение это было пустым звуком без санкционирования папы, а папа-то был далеко, в Риме, и братец-то так и не принял еще сан. Примет, куда денется, ведь король за это назначение назначил братцу еще и выплатить 2 000 фунтов, хотя земли, прилагаемые к должности, конфисковал себе, пока деньги не будут уплачены. Главным было запутать Джеффри в бесконечные церковные дрязги и вынудить его принять сан священника. Надо сказать, план удался полностью.

Но в 1191 году возвращение Джеффри в Англию было практически гарантированным финалом для деятельности де Лонгчампа, как бы судьба Джеффри ни сложилась.

Де Контесиз предложил разобрать ссору Лонгчампа и принца Джона на суде. Оба согласились на кандидатуры епископов Винчестера, Лондона и Бата в качестве арбитров, потому что оба им доверяли. Лонгчамп выставил также представлять свои интересы графов Варрена, Арундела и Клэра и еще восемь человек. Принц послал Стивена Ридела, своего канцлера, Уильяма де Венденаля, высшего шерифа Ноттингема, Реджинальда де Вассевиля, высшего шерифа Тикхилла, и еще восемь человек. Обе стороны поклялись подчиниться решению жюри, каковым бы оно ни было.

Линкольн Кастл жюри оставило за де Камвилем. Принц пообещал сдать и сдал замки в Ноттингеме и Тикхилле, а канцлер сделал хорошую мину при плохой игре, и назначил руководить ими… де Венденаля и де Вассевиля, то есть тех, кто там изначально и начальствовал. Все поклялись хранить замки в порядке и верности своему господину, если тот вернется живым – королю. Если же король погибнет в походе, эти замки перейдут к принцу Джону. Канцлер обязался, также, в случае смерти короля не чинить препятствий коронации Джона, а всячески ему помогать. Скажем так, что один – ноль в пользу Джона, причем явно с полного одобрения де Контесиза, который, в свою очередь, действовал по инструкции короля, кто бы что ни утверждал.

Но Джон (или де Контесиз?) не успокоился. В конце концов, Джеффри, архиепископ Йоркский, все еще продолжал находиться в тюрьме. Обстоятельства его ареста действительно были скандальными. По приказу де Лонгчампа, комендант Дувр Кастл послал солдат за Джеффри в приорат. Те были готовы уже перебить всех в приорате находящихся, как Джеффри вышел к ним с крестом в руках, и объяснил, что является теперь уже официально рукоположенным архиепископом Йоркским. На что солдаты заметили, что архиепископ там или нет, а для них он – ублюдок покойного короля, незаконно прибывший в Англию, сбили его с ног и проволокли до тюрьмы за ноги.

Джон обратился ко всем имеющимся в стране на тот момент сэрам и пэрам, и те вызвали канцлера в Лодбридж объясниться. Прождали Лонгчампа почти три дня, но тот так и не показался. Дело было «в последней трети октября», как пишет хронист. Каким-то чудом (скорее всего, организованным понятно кем), Джеффри к тому времени бежал из Дувра и явился в Лондон, прямо в Тауэр. Горожане обложили Тауэр, то ли для того, чтобы Джеффри не сбежал (объяснение сторонников Лонгчампа), то ли для того, чтобы его там люди канцлера не прибили (объяснение сторонников Джона). В любом случае, не дождавшись Лонгчампа к концу третьего дня, Джон с сопровождением двинул в Лондон, где горожане встретили его воплями «Hail, dear lord !». Попкорна в те времена еще не было, но что-то в этом роде жители Лондона наверняка покупали, готовясь к грандиозному спектаклю.



И они свой спектакль получили. На следующий день Джон, с сэрами и пэрами, открыл заседание в соборе св. Павла. Начали с того, что Джеффри рассказал все, что случилось с ним в Англии. Затем, по идее, должны были заслушать обвиняемого, то есть Лонгчампа, но он не посмел явиться, понимая, по-видимому, что это не имеет смысла и опасно для здоровья, если не для жизни. Канцлер не услышал, как сэры и пэры, разгоряченные речью Джеффри, вопили, что они не дадут такому человеку, как Лонгчамп, управлять собой, и в едином порыве выбрали на место старшего юстициария принца Джона. Было решено, что все замки-крепости страны переходят к нему за исключением трех, которыми будет управлять канцлер. Немедленно были выбраны и новые коменданты замков, казначеи, коннетабли и судьи. Епископ Винчестера получил свою епархию, которую ранее у него отобрал Лонгчамп, а епископ Дарема и вовсе получил все графство Нортумберленд.

Разумеется, к канцлеру к вечеру отправилась делегация из четырех епископов и четырех графов, чтобы объявить ему о том, что было решено. Монах-хронист пишет, что канцлер рухнул в обморок от ужаса, и его пришлось отливать водой, после чего он разразился долгой речью, поминая Приама и иже с ним, и заявляя, что они взбунтовались не против него, но против воли короля. Так это было или нет, но ответ, который принесли лорды и епископы благороднейшему собранию был простым: «Печать не сдам». Немного подумав и прикинув, к чему может привести его упрямство, о где-то среди ночи послал к Джону слово, что встретится с ним и ответит на все обвинения утром.

Следующим утром лондонцы купили еще того, что заменяло им попкорн, и расположились вокруг поля. Около десяти тысяч собрались, говорят. Нобли в центре, зрители вокруг. Начали с обвинений, которые незаметно переросли в новые прения. В конце концов, Лонгчамп не выдержал: «Я что здесь, в роли слушателя, что ли?!». В качестве ответа на обвинение он, впрочем, просто заявил, что знать ничего не знает, и не виноват в том, как в Дувре обошлись с архиепископом Йоркским. Он ничего не знал, и никаких приказаний никому на этот счет не давал. А что касается всего остального, то право его сместить имеет только король. Точка. Впрочем, замки он сдаст, если это совершенно необходимо. Прения продолжались до вечера. В конце концов, канцлер сдал ключи от Тауэра и согласился на передачу всех крепостей, кроме трех, о которых шла речь прошлым днем. Хронист не уточняет, каких именно.



Два-ноль в пользу Джона? Возможно, но только Лонгчамп не сложил с себя звание старшего юстициария, и, возможно, был технически прав. В тот момент только король имел неограниченную власть назначать и смещать своих чиновников. Партия Джона продолжила работу, конкретно решая об управлении и функционировании сданных крепостей (административных центров, по сути). А лонгчамп… Лонгчамп уже вовсю продвигался к побережью, меняя обличия и прячась. Продвижение затруднял факт, что канцлер не понимал того, что ему говорят англичане, и не мог ответить англичанам на вопросы, когда его о чем-то спрашивали. Говорят, что когда он был переодет в женщину, у него был интересный момент с пьяным моряком в порту, но это может быть и анекдот.

---

Ричард и Джон

Вообще, начал Ричард в Англии скверно, если судить с современной точки зрения. На его коронацию не были допущены евреи и женщины. Делегация еврейской общины пришла, все-таки, с подарками, но их в буквальном смысле слова вышвырнули с королевского двора. Пример настолько вдохновил лондонскую чернь, что в городе начались массовые еврейские погромы. Разумеется, король позднее наказал «отличившихся» наибольшими зверствами, но только ими оказались те, кто по ошибке сжег дома христиан. В принципе, в те годы к евреям в Англии относились вообще крайне негативно, хронисты называют их «кровопийцами» и весьма одобряют действия короля и горожан.



По словам Уильяма Стабса, историка, Ричард был «плохим королем: его широкие жесты, военные таланты, расточительность и экстравагантность, его поэтические вкусы, его авантюрный характер не могут прикрыть его отсутствие симпатии или хотя бы заботы о своих подданных. Он не был англичанином. Он дал Нормандии, Анжу и Аквитании то, в чем отказывал своему королевству. У него были амбиции простого воина: он был готов воевать всегда и за что угодно, но был в любой момент готов продать завоеванное. Он искал блеска побед, а не завоеваний».



Стабс немного недооценивает Ричарда, у которого амбиции, как раз, были запредельными. Что касается завоеваний… А чего еще, спрашивается, ему было завоевывать? Его отец, король Генри II, не только построил огромную империю, но еще и наладил ее бесперебойное управление. В Лондоне Ричард нашел казну в 100 000 марок звонкой монетой. Но ему этого было мало. Он начал продавать земли короны, он отменил все разжалования своего отца и стал возвращать конфискованные земли – не бесплатно, конечно. Но помилованные дворяне возлюбили Ричарда, как мессию. А ему было все равно, что он обескровливает финансовую жизнь Англии. По его собственным словам, он бы и Лондон продал, если бы нашел на него покупателя. Глупые слова: только Англия и делала его королем, только благодаря Лондону он мог быть принят, как равный, среди королей.

Вскоре после коронации, Ричард отбыл в очередной Крестовый поход. В 1187 году Саладин захватил Иерусалим. То есть, его родичи слетели с иерусалимского трона. Можно только догадываться, как пострадала репутация Ангевинов, которые больше не могли с гордостью говорить, что их клан правит Святой землей. На тот момент королевой Иерусалима была Сибилла, старшая дочь Альмарика и двоюродная тетушка Ричарда. Далеко не седьмая вода на киселе, и тоже дама воинственная, лично руководившая обороной Иерусалима. Саладин дал ей и ее дочерям возможность сбежать в Триполи, где она, вместе со своим мужем Ги де Лузиньяном, встретила воинов Третьего Крестового. Но не с Ричардом в первых рядах. Ричард продолжал рядиться с французским королем, обеспечивая безопасность своих французских владений. Сибилла умерла в 1190-м году во время эпидемии, разразившейся в военном лагере, и с ней умерли обе ее дочери, так что родственные причины для участия Ричарда в Третьем Крестовом исчезли. Но другие остались.

Пусть Иерусалим был далеко, и пусть крестоносцы были из него выкинуты Саладином, интриги, затрагивающие интересы всех правящих домов Европы, не прекратились. Третий крестовый невозможно судить и рассматривать вне широчайшей панорамы политики тех лет, и это – совсем отдельная, глобальная тема.

Ричард действительно был первым в Северной Европе, кто присоединился к этому походу. Вообще-то, о походе любил говаривать его отец, но совершенно неизвестно, собирался ли действительно этот хитромудрый монарх в Святую Землю, или просто искал почву, на которой можно было бы заключить какой-либо разумный договор с Филиппом II Французским. Трудно сказать, что думал о религиозной войне этот циник, отказывавшийся от последней исповеди. Возможно, этот отказ был реакцией разочарованного верующего. В принципе, Плантагенетам была свойственна некоторая религиозная одержимость, странным образом сочетающаяся с далеко не святым образом жизни.

Так что Ричард короновался, уже зная, что оставит свое королевство на неопределенный срок и обескровит его, забрав почти всех пэров с собой. Управлять Англией он назначил Уильяма Лонгчампа, епископа Или, человека, несомненно, эффективного, но жесткого, жестокого и весьма неоднозначного. Джону Ричард запретил даже приближаться к Англии в течение трех лет. Возможно, Джон и не приблизился бы, но из Англии до него донеслись слухи, что Ричард и Лонгчамп уже решили и согласовали, что преемником Ричарда станет Артур, сын Джеффри.

Надо сказать, что англичанам француз Артур даром был не нужен. Джон хотя бы родился в Оксфорде и, в отличие от своих братьев, кое-что об Англии знал. Проблема была в том, что большая часть знати Англии продолжала быть сильно привязана к своим французским владениям, рассматривая Англию, скорее, как дремучий лес, в котором можно было поохотиться в свободное время. Тем не менее, и они не любили Лонгчампа, который категорически отказался от каких бы то ни было компромиссов и ограничений своей власти, и к 1190-му году вытеснил всех, с кем должен был управлять Англией совместно: Хью де Пьюйсета, например. Именно Лонгчамп назначал и собирал налоги и насаждал закон и порядок так, как понимал его сам. Кроме тех периодов, когда в Англию наезжала Алиенора, которой даже беспредельно наглый Лонгчамп не смел сказать слова поперек.

Джона хотели те, кто не оставил на исторической родине ничего, и рассматривал Англию местом, где они и их потомки будут жить. Желательно – жить хорошо. Джона хотели те, кого брал за горло Лонгчамп. Как, к примеру, комендант замка Линкольн, Жерар де Камвиль, которого Лонгчамп решил заменить своим человеком. Де Камвиль объявил себя вассалом Джона, чтобы получить защиту, и Джону пришлось действовать, потому что подобная клятва накладывала обязанности и на него.

Джон двинулся на Лонгчампа, утвердился в Ноттингеме и Тикхилле, и потребовал, чтобы Лонгчамп признал права де Камвиля. Разумеется, обо всех делах в королевстве докладывалось Ричарду, и он отправил разруливать ситуацию Вальтера де Контенсиза, архиепископа Руанского и архидьякона Оксфордского. Лонгчампу пришлось смириться, и оставить Линкольн Кастл в покое.

На самом деле, принц Джон не стал в результате этого передвижения регентом Англии в отсутствии брата, страна управлялась де Контенсизом, и периодически роль регента брала на себя Алиенора Аквитанская. Эту систему управления своей империей придумал еще король Генри, и она продолжала работать и после его смерти. А конца декабря 1193 года страной стал править от имени короля Хьюберт Волтер, которого тот назначил старшим юстициарием. Для тех, кто имел возможность сравнить управление Лонгчампа и Волтера, старые времена показались очень, очень добрыми. Потому что Волтер выжал Англию досуха.

Возвращаясь к Джону. Очевидно, Филипп Французский предложил Джону то, что ему и самому показалось вполне логичным: чтобы приручить лордов-французов в Англии, нужно ударить по их владениям во Франции. К большому неудобству, эти владения находились во владениях Ричарда, с которым Филипп рассорился, но Джона это не смутило. В конце концов, он тоже был Плантагенетом и Ангевином. И именно с тех пор о нем пошла дурная молва.

Это несправедливо. В такой семейке, где жена подстрекала сыновей против мужа, а братья воевали друг с другом и против отца – несправедливо.

Можно чернить Джона за альянс с Филиппом, не принимая во внимание то, что Филипп был сеньором Джона во французских владениях.

Можно обвинить Джона за то, что в отсутствие Ричарда его владения оскудели (хотя при чем здесь Джон?), не принимая во внимание, почему они оскудели – потому, что Ричард, в своих амбициях, рассорился со своими союзниками (со всеми своими союзниками!), был ими арестован, и Алиенора ободрала всё, вплоть до драгоценностей английской короны, чтобы выкупить сыночка. Ведь в качестве выкупа затребовали 100 000 марок – сумму, которую король Генри собрал неизвестно за сколько лет своего успешного царствования, и которая потом была увеличена до размера в 150 000. Налоги достигли 25% - невероятно для того времени!

Можно забыть и то, что Ричард, вернувшись из плена, только заглянул в Англию, и мгновенно умчался в свою обожаемую Францию, чтобы решать проблемы своих французских владений за счет английских налогоплательщиков.

И не стоит забывать, какую карусель устроил Ричард в той же Нормандии перед своим отбытием в Иерусалим – и не только в Нормандии, в Англии тоже. Он заставил всех администраторов платить за то, чтобы они могли остаться на своих постах. А некоторые должности просто продал с аукциона. Тот же Лонгчамп, канцлер, заплатил 3 000 фунтов, чтобы остаться канцлером.

Хронист из Вестминстера утверждает, что Ричард арестовал сенешаля Анжу, доставил его в Лондон и потребовал уплаты в 30 000 фунтов за освобождение. Очевидно, речь идет о казне Анжу, которую король захотел экспроприировать полностью, уж больно большая сумма. Кстати, король получил, что хотел, и сенешаль остался в числе его администраторов. Ранульф де Гланвилль тоже был брошен в тюрьму, и тоже должен был себя выкупать – за 15 000 фунтов. Де Гланвилль примкнул потом к крестоносцам и участвовал в штурме Акры. Видимо, и его отношения с королем этот досадный инцидент не расстроил.

Впрочем, у королевских администраторов практически не было выбора, как не было его и у пэров, баронов и рыцарей. Ричард позволил некоторым не участвовать в крестовом походе (тоже за многие тысячи фунтов), но большинство знати было призвано королем, что означало приказ. Хочешь или нет, а отправляйся и воюй. Практически до голого камня были раздеты и церкви Англии, которым, зачастую, давались только сутки на то, чтобы собрать суммы, требуемые королем. Правда, церквям-то король поклялся все вернуть. Когда-нибудь. Или те, кто будет править после него, расплатятся. Монах-хронист просто задыхается от восторга по этому поводу: «A man of such courtesy and moderation, who not even when angry ever did any thing to those who were under him, but what savoured of mildness : truly of His family, and one of His familiars, of Whom it is said, under Whom to live is to reign».

Впрочем, свою поредевшую семью Ричард не обидел. Брата Джона он сделал графом Мортена, женил на Изабелле Глочестерской, и дал земли Ноттингемшира, Корнуолла, Дерби, Девона, Дорсета и Сомермета.

Относительно брака с Изабеллой решение принял еще король Генри, причем пара была двоюродными кузенами, так что для этого брака была нужна папская диспенсация. По какой-то причине, эту диспенсацию никто не озаботился получить, и стоило Ричарду уехать, как Балдуин, архиепископ Кентерберийский, брак аннулировал. Папа, Клемент III, довольно быстро аннулирование аннулировал и диспенсацию выдал, но с одним своеобразным условием: паре запрещалось вступать в интимные отношения, хотя они были мужем и женой. Очевидно Ричард очень не хотел, чтобы у его брата появились законные наследники.

Такая же законодательная кастрация была проведена и с земельными владениями Джона: он владел землями, но не замками. Все замки во владениях брата Ричард оставил за собой, что, по сути, полностью лишало принца контроля в его собственном хозяйстве. Из той же хроники Ричарда из Дивайза выясняется еще одна любопытная деталь: Джон, который был вынужден дать брату клятву не въезжать в Англию три года, мог это сделать при условии, что однажды прибыв туда, он не сможет выехать.

Подводя итоги. Ричард сделал все возможное, чтобы у его брата не появилось нормальной семьи со всеми вытекающими из брака семейными обязательствами, связями и появлением наследников. Он привязал его к женщине, с которой Джон ничего вышеперечисленного иметь не мог. И не мог даже жениться, потому что как бы уже был женат. Он лишил брата какой-либо власти, несмотря на то, что перед всем светом выставил себя щедрым. Потому что в то время вся исполнительная власть осуществлялась шерифами из замков. Там была казна графства, туда собирались налоги, оттуда платились деньги в королевскую кассу. То есть, очень большой вопрос, получил бы Джон хоть пенни со своих обширных владений, если эти пенни находились в руках, ему не подчиняющихся. А Джон находился бы во Франции. Потому что Ричард ограничил его даже в свободе передвижения: или сиди в Англии, где у тебя нет даже власти обычного барона, или сиди во Франции.

Зато Алиенора Аквитанская, королева-мать, получила в свое собственное распоряжение все те владения, которые были обозначены для нее вдовьей долей (до этого она жила за счет казны).

@темы: King John

---

Ричард, Джон и проклятие Ангевинов

Когда семейный раздрай случается у людей обычных, причинами, его объясняющими, называются вещи вполне понятные: мерзкий характер вовлеченных, скандальные отношения между родителями, решение проблем силовыми методами, неуважение друг к другу, и пр. Все это имеет место быть в семействе короля Генри II, одного из самых великих королй Англии, и его легендарной супруги, Алиеноры Аквитанской.



Сам король был подвержен приступам неконтролируемого бешенства, вплоть до катания по полу – и это не легенды. Разве что король, в принципе, мог бы контролировать вспышки своего темперамента, но не желал. Король он или не король? Ничуть не уступала ему и женушка, восстановившая своих сыновей против отца и друг против друга, преследуя свои интересы. Ни один из них не был страдающей стороной, все стоили друг друга. Но поскольку рассматриваемое семейство было семейством королевским, то причину враждебности его членов друг к другу находят в поэтическом «проклятии Ангевинов».

По этой легенде, дом Анжу ведет свой род не больше и не меньше, чем от самого Сатаны через дочь его, Мелузину. Да, фея Мелузина в этой легенде уже приобрела дурную репутацию отпрыска Врага Рода Человеческого, и именуется демоном. Будучи женой графа Анжуйского, она была вынуждена посещать церковь, но было замечено, что она всегда уходила раньше, чем начиналась месса. Граф приказал своим верным рыцарям удержать жену на очередной мессе силой, но она вырвалась из их рук, и улетела через крышу, прихватив двоих детей с собой. И больше ее никогда не видели.

Очевидно, в Мелузину трансформировалась королева Иерусалима Мелисанда, которая действительно была замужем за графом Анжу, Фульком V. У пары действительно было два сына, Балдуин и Альмарик, и действительно отношения в семье были очень напряженными – вплоть до военных действий. Но никуда королева не улетала, а благополучно процарствовала 30 лет. «Улетел», как раз, Фульк – был убит (случайно?) во время охоты. Только к несчастьям Ангевинов Мелисанда вряд ли имеет какое либо отношение, кроме подходящего для легенды имени и экзотической репутации.

Мелисанда и Фульк женятся

Генри II имел в дедах именно этого Фулька Иерусалимского, но по другой линии. Дочь Генри I, Матильда, была выдана за сына Фулька, Жоффрея Анжуйского. За сына от первого брака. Таким образом, потомки Фулька V Иерусалимского заняли два королевских трона – Англии и Иерусалима, и угадайте, какой трон имел больший блеск… Это проливает дополнительный свет на то, с чего это вдруг правнука Фулька, Ричарда I Английского, понесло в Святую землю. Были и другие причины, но об этом потом.

Жоффрей Анжу

Настоящим «проклятьем Ангевинов» был удивительно воинственный и независимый характер дам, которых судьба сводила с мужчинами из дома Анжу. Возьмем папашу Фулька Иерусалимского – тоже Фулька. Его жена, мать Фулька Иерусалимского, мужа бросила, променяв графа на короля, Филиппа I. Правда, у графа Анжуйского тоже была милая привычка бросать жен – три его предыдущий брака из четырех закончились разводами. Так что можно сказать, что Бертрада де Монфор его просто опередила.

Фульк IV, многоженец

Поскольку и Бертрада, и Филипп были людьми женатыми, их брак стал скандалом, который даже привел к отлучению короля Филиппа от церкви. Но он любил жену больше, чем папу, а дипломатические таланты красавицы Бертрады помогли королю и ее бывшему мужу помириться. Филипп, кстати, был сыном Анны Киевской – отсюда имя. Есть версия, что король у графа супругу похитил, но она, очевидно, принадлежала перу самой графини. Все-таки, быть мужем, у которого украли жену, менее унизительно, чем быть мужем, которого жена бросила. С его-то репутацией!

преступная парочка, Бертрада и Филипп

Сам Фульк Иерусалимский в Европе прожил достаточно пристойно, без скандалов. Возможно, его супруга, Эрмергарда, сын которой женился на наследнице английского престола, была дамой тихой. Вышла замуж, родила четверых детей, и умерла молодой. Именно после ее смерти Фульк и отправился в Иерусалим, где судьбы на нем отыгралась, послав жену-королеву.

Характер матушки Генри II Английского, императрицы Матильды, королевы Мод, хорошо известен. Воинственная дама, отстоявшая трон если не для себя, то для сына, ничего не боящаяся и ни перед чем не останавливающаяся. Ее супруг, Жоффрей, рыжий красавчик взрывного темперамента, тоже имел среди тех, кто его знал, определенную репутацию: человека, скрывавшего за внешним шармом холодную, расчетливую и эгоистичную натуру. Брак Матильды и Жоффрея был бурным, тем более, что жена была старше мужа на 11 лет и полна собой. Их дети родились в периоды коротких примирений, но, в принципе, пара не была в восторге друг от друга. Ссорился Жоффрей и с единственным, находящимся в пределах досягаемости, братом – Эли дю Мэном. Он, собственно, и свел брата в могилу, заключив его в тюрьму, где тот подхватил лихорадку. Не то, чтобы сам Эли, интригующий против брата, был ангелом.

Вот такая милая семейка подарила свои гены королю Генри II Английскому. Вот что такое «проклятие Ангевинов» - эгоизм и недоверие, полное отсутствие семейной лояльности, неумение и нежелание контролировать всплески паршивого характера. Пошли судьба этому королю спокойную, добрую и мудрую жену, всё могла бы сложиться по-другому в жизни его детей. Но судьба дала ему в жены Алиенору Аквитанскую – женщину яркую, воинственную, независимую и умную. Но не мудрую.

Вот в ее родословной Мелузина, настоящая Мелузина, просматривается: «Дедом Алиеноры Аквитанской в седьмом поколении был Джоселин де Лузиньян (965-1015), который вел родословную с одной стороны от волшебницы Мелузины (IX в.), давшей имя Лузиньян своим потомкам-графам, а с другой – от длинноволосого многоженца святого Меровея (Меровига) II (415-458), короля всех франков с 447 г. и Хлодесвинты (418-449), королевы салических франков».

Блестящий брак Генриха II с Алиенорой Аквитанской стал со временем довольно проблемным. Причина, очевидно, крылась как в характере самой Алиеноры (рассориться в двумя мужьями – это уже не случайность, а именно характер), так и в том, что женился Генрих в 19 лет на блестящей и опытной женщине, которая была на 11 лет его старше, причем всего через 6 недель после ее развода с первым мужем. Вообще-то, это был проект Матильды. Говорят, что Жоффрей предупреждал сына по поводу репутации Алиеноры, но, скорее всего, он его предупреждал по поводу ее характера.


Так или иначе, их более или менее прочный союз длился 13 лет, и за это время Алиенора родила восьмерых детей. Если сплетни о ее свободном поведении в пределах своего круга придворных справедливы, значит, средневековые дамы были скроены из прочного материала: в наши дни вряд ли кому удалось бы совместить бесконечные беременности и роды с флиртом и любовными утехами. В любом случае, настало время, когда тридцатилетнему Генриху наскучили амбиции его сорокалетней жены. Супруги рассорились, и Алиеонора после этого неустанно и весьма успешно внушала своим сыновьям неприязнь к отцу. В 1166-м году, когда Алиенора была беременна последним сыном, Джоном, Генрих взял в свои официальные любовницы англичанку, Розамунду Клиффорд.



В 1173-1174 году вражда между Элеонорой и Генрихом привела к настоящей войне. Их старший сын, Генрих Молодой Король, возглавил коалицию против отца, к которой примкнули довольно многие лорды, в надежде на поживу.



В 1182-м году сыновья короля стали сражаться между собой. В конце концов, в живых остались только Ричард Львиное Сердце и Джон Безземельный.



Всё это не значит, что Генри II был без вины виноватой жертвой коварной супруги. Да, Алиенора была коварна. Но решение о разделе своей империи между сыновьями сделал именно Генри, и сделал неудачно. Впрочем, это еще большой вопрос, можно ли в принципе было сделать удачный раздел между такими личностями. Во-первых, его сын и преемник, Генри, которому он отдал Анжу и кучу титулов, но ни крупицы истинной власти. Например, он счел возможным дать сыну Джону три ключевых феода в Анжу. В Анжу, который уже отдал другому сыну. Почему? Потому что он хотел и пытался действовать по принципу «разделяй и властвуй».

В результате, Генри, Джоффри и Ричард просто убежали к мамочке во Францию, и единым фронтом выступили против папаши. А поддержка мамочки в тех краях дорогого стоила, как связями, так и деньгами. Джон к братьям не присоединился. Он знал, что его, родившегося у относящихся уже друг к другу с неприязнью родителей, мать очень сильно не любит. Увы, его не любил и отец. Из всех титулов, младшему достался только титул лорда Ирландии. Это отец дал ему кличку «Джон Безземельный». Король, быстро введя в меридиан взбунтовавшихся сыновей, выбрал в любимчики самого свирепого – Ричарда. Очевидно, Джон был самым кротким из всех. В принципе, братья не убили друг друга только чудом. Генри умер в 1183 году от банальной дизентерии, посреди очередного бунта против отца.

Теперь, когда официальный наследник умер, король не торопился назначать другого. Ричард был старшим. У него уже была Аквитания, и если бы король отдал ему Англию, Нормандию и Анжу, оставшиеся в живых братья, Джоффри и Джон, с этим бы не смирились. Король предложил Ричарду Англию и Нормандию с тем, чтобы Аквитания досталась Джону. Ричард отказал, Джон попытался вторгнуться в Аквитанию силой, но не преуспел – во многом благодаря козням матери.

Джоффри умер в 1186 году, в Париже, и при невнятных обстоятельствах. То ли он правда был случайно убит во время турнира, то ли был в Париже, плетя интриги против отца и братьев, и умер от инфаркта, а Филипп наврал про турнир, чтобы скрыть цель прибытия Джоффри в Париж. Хорошее представление Филипп устроил в любом случае, пытаясь кинуться в гроб усопшего. Теперь за наследство Ангевинов боролись только два брата, Ричард и Джон. Возможно, король успел пожалеть, что выбрал в фавориты старшего, потому что тот оказался слишком способным учеником, обладающим слишком большими ресурсами. Он восстал против отца и разбил его наголову в 1189 году.

К тому моменту король Генри II был уже болен. Смертельно болен, как оказалось. Может, поэтому и проиграл сыну. Умирать он уехал на родину, в Анжу. Одним из условий примирения между ним и Ричардом было помилование всем участникам восстания против короля – Ричард был достаточно искушен в политике, чтобы не оставить на себе пятна отцеубийцы. Неизвестно, удивился ли Генри, увидев в списке имя младшего сына, многократно обиженного им Джона. Во всяком случае, король отказался исповедоваться. «Почему я должен искать примирения с Христом и почему я должен почитать его, если он забрал у меня всё?», - сказал король. Говорят, его все-таки убедили исповедоваться и причаститься. Или нет (этот человек был упрям), но сказали, что все прошло, как должно. 6 июля 1189 года король умер. Но проклятие Ангевинов продолжало жить в его наследниках.

@темы: King John

---

Пусть будет

@темы: "нетягостная бредь"

---

Томас Кромвель - 12

Как и следовало ожидать, расформирование монастырей, ныне официально принявшее форму закона, вызвало бурю в Англии и прилив всякого рода петиций, прошений, жалоб и писем лично Кромвелю. Ведь монастырские земли не только продавали – их раздавали верным слугам престола, их сдавали в аренду.

модель приората Нортон в Чешире. Таким он был до того, как его разорили.

Вообще, это было прелюбопытнейшее чтиво. Не знаю, находил ли его забавным сам Кромвель, или он, перевалив за полувековой возраст, перестал чему-либо удивляться. В самом деле, стоит ли удивляться тому, что истовый католик Томас Говард, герцог Норфолк, не отказался бы от того, чтобы ему отдали Бангей и Вудбридж в Саффолке. Он не хотел бы показаться жадным, но «когда говорят другие, я тоже должен сказать». Томас Эллиот писал, что он, вообще-то, человек застенчивый, но ему очень бы хотелось получить «небольшой кусочек» раздариваемых земель. Он очень надеялся, что его дружба с покойным Томасом Мором не повлияет на решение милорда Кромвеля, и он обещает милорду весь доход с этих земель за первый год и верность своего сердца. Элиот тоже был католиком, и к тому же интеллектуалом, но интеллект не мешает желать земного благополучия – и лучший пример тому Эразмус. Лорд Лайл из своего далекого Кале тоже просил у Кромвеля «какое-нибудь старое аббатство обеспечить мою старость». Не очень заморачивалась относительно деталей и леди Элизабет Атид, просящая «одно из этих аббатств».

Были и другие просьбы. Лорд Делаварр умолял сохранить приорат в Боксгроу, который был основан его семьей, с которым он был соседом, и в котором было захоронено множество предков лорда. Что еще хуже, лорд уже успел построить там часовню, где должны были захоронить его самого. Таких просьб было, конечно, много, и все они были обречены – раньше или позже. Потому что король твердо решил не делать исключений ни для кого, даже для самого себя, разрушив аббатство, где был похоронен его сын. Единственное, на что можно было надеяться (и за что можно и должно было платить) – это отсрочка по времени, которая позволила бы построить или перенести часовни и гробницы для перезахоронений на собственных землях, в своих поместьях.

Говорят, что Англия представляла собой в то время дивное зрелище, со всеми этими повозками, снующими в разных направлениях, груженными гробами и частями погребальных монументов.

Дары и подкупы лились в сундуки Кромвеля со всех сторон. Не только деньги – продукты тоже, припасы, украшения… Вряд ли кто может сказать, сдавал ли он хоть что-то в казну. Вряд ли, потому что это были дары ему самому, причем взятки явно совершенно не влияли на его решения. Во всяком случае, в области роспуска монастырей. Может быть, он соглашался на оттяжку неизбежного. Что касается того, кому раздавались в пользование или во владение земли и имущества монастырей, решал, разумеется, сам король.

Процесс расформирования вел к процессу разрушения. Сначала комиссионера генерального викария прибывали в обреченный монастырь, собирали его обитателей и объявляли о королевском решении. Все учетные книги и печать конфисковались, ценности описывались, свинец на крышах замерялся, колокола пересчитывались. Во время второго визита проверялась бухгалтерия и происходила формальная передача монастыря короне. Гробницы, находящиеся на территории иногда перевозились, иногда просто разламывались ради камня, украшений и металла. Здания иногда разрушались, иногда с них просто снимали крышу. Иногда монастыри продавали и в первозданном состоянии – новые владельцы сами производили работы по перестройке.

Не все монастыри покорились без борьбы. В случае приората Гексам в Нортумберленде, сопротивление было вооруженным. Город взялся за оружие, на крышу поднялись братья монахи с мечами, пристегнутыми к поясам, и в доспехах. Дело было в том, что устав приората и разрешение на его образование были в свое время даны ни кем иным, чем самим королем ГенриVIII. Документы, предъявленные приором, не помогли: приорат взяли штурмом через две недели.

В приорате Нортон, Чешир, в октябре 1536 года, комиссионеры Кромвеля (Комбс и Боллс) укладывали золото и серебро в сундуки, когда аббат вернулся в свой приорат с тремя сотнями вооруженных горожан. Комиссионеры забаррикадировались в башне и послали за шерифом сэром Пирсом Даттоном. Увидев шерифа со стражниками, осаждающие башню разбежались. Аббат и трое канонников были арестованы и оштрафованы на тысячу фунтов. Видимо, не из простых был аббат.

Если взглянуть на результат этой энергичной деятельности, результат, на государственном уровне, выглядит жалким. По идее, король стал богаче на 68 миллионов фунтов по ценам 2006 года, и получил годовой дополнительный доход размером в 20 миллионов. На самом же деле, в сундуках короля осели только 37 000 годовых. Куда делось остальное? Остальное обогатило аристократию и джентри. Вряд ли это было решением Кромвеля. Томас Ризли, его человек, сделал проект, по которому часть освобожденных доходов должна была пойти на больницы (6 600 фунтов в год), а часть – на улучшение инфраструктур и создание рабочих мест для бедных и безработных (3 300 фунтов в год). Но король проект проигнорировал.

У Кромвеля соображения относительно социальной политики были. Есть некоторая вероятность, что инициатива исходила от короля, и поэтому не было сделано никаких прямых вливаний в эту область со стороны казны. Упор программы Кромвеля был сделан на муниципальный бюджет и на благотворительность. Собственно, то, что сейчас, в наше время, предлагают правые радикалы, ратующие за то, чтобы государство вмешивалось в частные дела граждан на минимальном уровне.

Новый закон против бродяжничества от 1536 года обязал приходы и/или муниципальные единицы королевства взять полную ответственность за бедных и недееспособных. Беднякам запретили покидать те места, в которых они жили, чтобы предотвратить проблемы, связанные с миграциями такого рода контингента. Как ни крути, а болезни, грабежи, бандитизм, воровство и даже нелегальная торговля людьми очень тесно сопутствовали бродяжничеству. Тем, кто был способен работать, приход или муниципалитет был обязан работу дать, и детей выучить грамоте и ремеслу. Каждый приход также обязан был содержать тех, кто по состоянию здоровья, ума или сил к работе способен не был. Их содержание должно было обеспечиваться добровольными пожертвованиями. И, надо отметить, те аристократы и богатые люди, чьи расходные книги того периода дожили до наших дней, действительно жертвовали очень большие суммы на благотворительность. Как я упоминала, тот же Норфолк жертвовал на бедных в год большую сумму, чем выдавал своей капризной женушке.

Король был доволен, и, как обычно, его благосклонность выразилась весьма конкретно. Кромвель, к уже имевшимся званиям и должностям, получил еще несколько. В частности, он стал хранителем личной печати короля, что обеспечивало ему ежедневный (!) доход в 20 шиллингов. А 9 июля 1536 года у Кромвеля появился титул: он стал бароном Кромвелем из Окема. И еще он стал вице-регентом короля по духовным делам. 18 июля Кромвель стал рыцарем.
Головокружительная карьера, невиданная власть.

Не остался Кромвель в стороне от раздела монастырского имущества. Себе он прибрал аббатства и приораты: Мичелем в Восточном Сассексе, Осайс в Эссексе, Алчестер в Варвикшире, Ярмут в Норфолке, Лонд в Лейчестершире. Своему племяннику Ричарду он подарил аббатства Рэмси и Сотри в Кембриджшире, Нис в Южном Уэльсе и монастыри в Хинчинброке, а также в Лондоне.

@темы: Англия Тюдоров

---

"Черная стрела"

Оказывается, есть итальянский аналог, La freccia nera
Позаковыристее английского прототипа, надо сказать. Гораздо шире спектр загадок и интриг. Я углядела даже параллели с "Гамлетом"!

Джованна и Марко, главные герои. И здесь гениальный лучник - именно Джованна.

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Раздувая тлеющие угольки оптимизма и веры в будущее!

Получить свое предсказание

и это тоже

Получить свое предсказание

Дать, что ли, судьбе шанс, и купить купон какого-нибудь лотто?

@темы: "нетягостная бредь"

---

Томас Кромвель - 11

У короля Гарри была прекрасная память. Правда, работающая в одном направлении: он не помнил оказываемых ему услуг, но никогда не забывал нанесенных обид. Не секрет, что большая часть духовенства, подписавшая акт о супремационной власти короля над английской церковью, сделали это из-под палки. Тем сильнее его возмущало стойкое сопротивление картезианцев, которые не снизошли даже до подобной формальности. Тем более, что упрямцы засели прямо у него под носом – в Лондоне, в Чартерхаусе.



Кромвель, опасаясь реакции Европы на слишком жесткое обращение с церковниками, сделал все, что мог сделать «малой кровью»: распорядился посадить в тюрьму тех, кто упорствовал в своих заблуждениях относительно того, откуда дует религиозный ветер, отделить симпатизирующих реформации от других, и осторожно дать им понять, что рапорты о злоупотреблениях приоров старой формации приветствуются.

Но королю этого было мало. В сентябре 1536 года проблема с этим приоратом грянула громом королевского гнева над головами Ральфа Седлера (непосредственно и неожиданно, когда король заметил его по пути на ужин), и самого Кромвеля. «Как это может быть, что с Чартерхаусом не поступили так, как я распорядился?!» - орал суверен, эффективно вводя себя в состояние опасного для окружающих бешенства.

Но Кромвель рискнул не торопиться. В мае 1537 года картузианцев более или менее вежливо предупредили, что если они все не подпишут согласие с супремационным правом короля, приорат закроют. Тем не менее, десять человек (в их числе трое братьев-мирян) наотрез отказались идти против своих убеждений, и, как в таких случаях обычно, за эти убеждения пострадали. Их перевели в тюрьму Ньюгейт, где девять из них умерли от голода и плохого обращения. Оставшиеся сдали приорат в королевские руки в июне 1537 года, но расформирован Чартерхаус был только в ноябре 1538-го. За два года королевский гнев против картезианцев не улегся: суверен подчеркнуто превратил монастырь в склад своих охотничьих принадлежностей. Потом недвижимость купил у казны лорд Норт, к счастью, и это помогло Чартерхайсу дожить до наших дней, хоть и в перестроенном виде.

Другой занозой в памяти короля Гарри был Сион – аббатство ордена св. Бригитты. Само по себе аббатство было известно своими проповедями и своей библиотекой, насчитывающей более 1400 томов, причем рукописных, украшенных миниатюрами и золотом. К временам короля Гарри слава аббатства как центра культуры несколько померкла. Набрало обороты книгопечатание, книги стали доступны всем желающим, и библиотека Сиона стала чем-то вроде музея для избранных. Впрочем, Сион стал печатать книги для широкой публики, и укрепил свое влияние снова. Монастырь был смешанным, и человек Кромвеля, Ричард Лейтон, нашел много интересного в отношениях обитателей. Например, один из исповедников состоял в связи с монахиней, убедив ее в том, что если они согрешат, а потом он отпустит грехи, она останется совершенно чистой перед Богом.

Но Кромвеля личная жизнь обитателей Сиона беспокоила менее всего. В конце концов, монахини, так обитающие, были отпрысками аристократических семейств, отдавшими предпочтение духовной карьере вместо семейной жизни, и некоторая эксцентричность поведения от них почти ожидалась. Проблемой Сиона было то, что он был настоящим рассадником слухов, сплетен и нелестных для новой политики историй, которые братья-миряне разносили по Лондону. Учитывая связи сестер, сплетни всегда были актуальны, злободневны, и, поэтому, особенно оскорбительны. Очевидно, обитатели аббатства чувствовали себя более или менее в безопасности – ведь человеком, основавшим Сион, был сам король Генри V, национальная икона в человеческом образе.

Для короля, конечно, факт, что именно Сион во многом способствовал выдвижению Элизабет Бартон, и именно Сион был местом религиозных медитаций Томаса Мора, значил больше, чем имя его кумира. Тем не менее, просто прихлопнуть аббатство не смел даже он. Собственно, желательно было бы, чтобы сами монахини спокойно признали его супремационное право, и потом потихоньку разбрелись по домам. Двое из Сиона, Ричард Рейнольдс и Томас Бронелл, были наказаны в качестве предупреждения, и женская часть аббатства почти тихо и мирно признала всё, что хотел король. В дальнейшем, аббатиса Агнес Джордан сдала монастырь в 1539 году, и была вознаграждена за кооперацию невиданно большой пенсией в 200 фунтов. Остальные, оставившие монастырь, тоже не остались обиженными, им всем обеспечили безбедную жизнь. Часть монахинь эмигрировала.

Агнес Джордан

Кстати, ныне в Сионе, перестроенном и модернизированном, обитают графы Нортумберленды. Это их лондонская резиденция. Прибрали они его к рукам еще в те времена, когда всё, заграбастанное в казну при Генри VIII, растаскивалось сэрами и пэрами при его малолетнем сыне.

Сион Хаус

Но в апреле 1536 года никто еще не знал, что случится с монастырями и их имуществом в будущем – все только предвкушали дележку. Акт парламента расформировал все монастыри, чей доход был меньше 200 фунтов год, и передал их владения короне навсегда. Для управления процессом был организован целый бюрократический отдел, названный Палата Прироста. Под руководством Ричарда Рича, некогда бедного юриста в поисках покровителя, а ныне сэра, получившего рыцарское звание в 1533 году, помоги небо всем, кому он попадался на пути.

@темы: Англия Тюдоров

---

"Айвенго"

Посмотрела/пролистала разные версии постановок "Айвенго". Вообще-то, не люблю я сэра Скотта, а у в этой книжке у него акценты (как обычно) так смещены, что просто тошно. Король Ричард - благородный защитник евреев от противного принца Джона. Ага-ага, только вот в реале все было с точностью до наоборот. Но не в этом дело, а в том, как хронически не везет леди Ровене.

Кажется, только русская Ровена достойна того, чтобы за нее копья ломали. Остальные... Или я чего-то не понимаю?

русская Ровена



Это фильм 1982 года


Это сериал, где все саксы косматы, Ровену иначе, чем лахудрой, не назовешь, персонажи довольно противные, хотя сериал хотя бы не так карамельно приторен, как предыдущие постановки.

Ну, а рядом с Элизабет Тейлор ни у кого вообще шансов не было, хотя вообще-то актриса, которая играла Ровену, в других образах весьма красива.



Хочу красивый, не приторный и не тошнотворный, сериал про рыцарей(((

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Томас Кромвель - 10

Томас Кромвель стал очень большим человеком задолго до того, как Анна Болейн рискнула публично ему угрожать. С начала 1535 года он стал самым могущественным придворным из всех, кого когда-либо знала династия Тюдоров. Ко всем прошлым должностям и обязанностям, король сделал его генеральным викарием всех монастырей, поставив этим даже над епископом Кентерберийским.

К октябрю 1535 года Кромвель образовал свой собственный экклезиастический суд, который выдавал лицензии, одобрял тексты проповедей, заверял завещания, заслушивал прошения о разводе. Совет епископов полностью потерял власть. Ведь Кромвель теперь имел право сам назначать епископов и смещать монастырских приоров. Интересы короля требовали сделать ставку на реформаторов, и Кромвель, как всегда, эффективно претворял в жизнь то, чего хотел король.

А король хотел денег. И Кромвель знал, откуда эти деньги можно было взять, как из ларца – просто откинув крышку. Церковь. Причем, благодаря своей деятельности в период работы по поручениям кардинала Волси, Кромвель неплохо знал в цифрах, где именно и сколько богатств собрано, и в какой форме. Его часто обвиняют в том, что именно он привел короля к мысли о расформировании монастырей, но король ведь был готов к этому давным-давно. План принадлежал Волси, и это вовсе не так странно, как может показаться. Уж больно заманчиво было «воссоединиться с моими деньгами, которые отняла у меня церковь», как выразился однажды король. К тому же, время перетряхнуть монастыри действительно пришло.

Богатства, собранные церковью, подсчитали с головокружительной эффективностью – всего за один год. К концу 1535 года Томас Кромвель выложил перед королем 22 тома инвентаризационных записей, из которых следовало, что в сундуках прелатов скопилось более 200 000 фунтов (или 72 миллиона по стоимости на 2006 год). Это не считая стоимости недвижимости – зданий и земель, и не считая драгоценностей, которые веками жертвовались церкви.

Разумеется, невозможно было взять за грудки какого-нибудь настоятеля богатого монастыря и потребовать, чтобы тот отдал свое золото. Поэтому король и глава английской церкви, Генрих VIII, письменно приказал своему генеральному викарию, Томасу Кромвелю, чтобы тот проверил все церкви, монастыри и духовенство Англии и Уэллса на предмет в каких условиях, моральных и материальных, они живут, какова мораль аббатов. Паршивых овец надлежало немедленно изгонять из стада. Особенно следовало обратить внимание на монахинь: как они себя ведут и как часто исповедуются. Очевидно, эпизоды с выбором аббатисы монастыря из двух благородных монахинь с незаконнорожденными детьми в анамнезе, произвели неизгладимое впечатление на Большого Гарри.

Разумеется, надлежало также извлекать из обращения «всякие мощи и фальшивые чудеса», при помощи которых монастыри увеличивали состояния за счет доверчивых пилигримов. И надлежало всячески пропагандировать монахам привлекательность светской жизни, чтобы склонить их оставить монастырское житье.

На самом деле, задачи у комиссионеров были куда как более конкретные, чем возвращать на путь праведности заблудших. Их задачей было собирать и коллекционировать именно примеры недостойного поведения и тщательно рыться в грязном белье, собирая конкретные доказательства, на основании которых Кромвель впоследствии смог бы принять меры. Чтобы предотвратить возможную утечку информации, генеральный викарий запретил епископам посещать монастыри, пока его комиссионеры не закончат свою работу.

Комиссионерами Кромвеля были люди грамотные и искушенные в своем деле – юристы и священники на королевской службе. Томас Ли ранее участвовал в деле о королевском разводе, он де допрашивал епископа Фишера, пытаясь выудить хоть что-то крамольное из речей старика. Джон ап Райс работал на Кромвеля с 1532 года, и уже успел доказать свою полезность. Странный тип по имени Ричард Лейтон, доктор юриспруденции, доказывал как Фишера, так и Томаса Мора, и присоединился к комиссионерам по собственной инициативе. Тот, очевидно, восторга изначально не проявил, потому что Лейтон ему сказал: «Вы и представить себе не можете, что я могу раскопать, если вы меня наймете».

И они накопали. Позднее о них будут говорить с омерзением, как об исполнителях грязной работы по заданию хозяина, но факт остается фактом: господам комиссионерам не пришлось стаптывать сапоги и копыта лошадей, чтобы найти вопиющие случаи нарушения всех мыслимых правил морали.

Против бенедиктинского аббата Томаса Кортона было поднято девять обвинений. Он содержал веселую компанию своих любовниц на монастырском коште, открыто садил их с собой за стол, имел бастардов здесь и там, соблазнял «честных» (замужних) женщин. Братьям он тоже жить давал: женщины находились в кельях по ночам открыто, что не мешало братьям уделять время и вину, и игре в кости.

Приор августинского монастыря Ричард Дженин имел шестерых дочерей-бастардов, которые были выданы замуж с приданым из монастырских кладовых. Его сыновья, здоровенные детины, жили с отцом в монастыре. Дженин считал достоинством то, что никогда не путался с замужними женщинами, а только с девицами, которых потом хорошо выдавал замуж.
В клюнийском аббатстве любовниц не держали, но там махровым цветом цвела гомосексуальность, а аббат молился «во имя Господа, отца нашего, во имя короля и Томаса Кромвеля».

Конечно, были попытки комиссионеров просто не впустить. Например, в аббатстве Лэнгдон аббат, Уильям Сейер, двери Лейтону не открыл. Тогда бравый юрист взял в руки топор, которым и разнес дверь. Выяснилось, что аббат давал время своей даме сбежать, но ту перехватил у ворот сопровождающий Лейтона, Джон Бартлот, и бедолагу посадили в клетку в Дувре, где держали восемь дней. Поскольку Кентербери находился неподалеку, Лейтон взял святого отца за шкирку, и оттранспортировал в архиепископскую тюрьму, где тот вскоре рассказал много не слишком пристойных подробностей о своих развеселых ночах в компании причётника и девиц неприличного поведения.

Этот Бартлот потом в Лондоне нарвался на приора, Эдмунда Стритема, который сильно попортил ему нервы. Бартлот застал Стритема в постели с любовницей, да еще и в пост. Приор рухнул на колени и предложил Бартлоту с помощниками 30 фунтов, из которых 7 Бартлот взял себе. Приор пообещал комиссионеру больше денег, но в назначенный день не заплатил, и обнаглевший Бартлет арестовал его… за неуплату. Приор дал себя арестовать спокойно, и из узилища написал Лорду Канцлеру Томасу Одли, что Бартлот ограбил его на 30 фунтов и заслуживает виселицы. А он, приор, требует, чтобы Барлот награбленное вернул. И ведь пришлось вернуть! И виселицы шантажист избежал, только взмолившись Кромвелю о защите.

Не лучше дела обстояли и с монахинями. В джилбертинском монастыре в Чиксандс две монахини оказались беременны – одна от субприора, другая от слуги. В Харрольде канонессы-августианки были числом пять, включая приорессу, и одна имела двоих детей. Бенедиктинская приоресса Джоан Спилман отдала дом викария с приходом своему любовнику, обеспечив его, таким образом, симпатичным доходом в 30 фунтов в год.

Не все аббаты или монахи были распутниками, признавали комиссионеры. Например, в богатом монастыре св. Марии в Ньюарке аббат был, по словам Лейтона, человеком приличным, но в канонниках у него ходили отъявленные плуты.

Всего комиссионеры проинспектировали треть из восьмисот с лишним монастырей Англии, но этого было достаточно для того, чтобы генеральный викарий получил основания для своих дальнейших действий – решения о роспуске монастырей.

@темы: Англия Тюдоров

---

И полцарства в придачу III - 6

Часовню Кросби Плейс, положа руку на сердце, стоило бы назвать бывшей часовней. Еще можно было определить, где находился алтарь, и предположить, что ниши были когда-то украшены статуями святых, но теперь небольшое помещение было абсолютно пустым. На полу, перед местом, где должен был находиться алтарь, стоял одинокий подсвечник на три свечи, которые догорели на две трети. Маргарет внутренне содрогнулась, представив, как Дикон часами сидел в этом мрачном, разоренном помещении в полном одиночестве, глядя на свечи и ожидая – чего? Что тени ушедших появятся рядом и заговорят с ним?

Тем временем король, в сопровождении Робина, подошел к одной из ниш и уверенно приложил ладонь к камню в правом нижнем углу. Маргарет услышала тихий скрип, и целый блок пола, состоящий из нескольких скрепленных между собой плит, ушел вниз. Как ни странно, из проема потянуло не сыростью, а именно сухим теплом. Кот, искоса взглянув на жену, достал что-то из кармана, и темнота осветилась ярким лучом. Маргарет удивилась странному потайному фонарю, но Дикон уже начал спускаться в тайник по вполне надежно выглядящей лестнице, призывно махнув рукой ей и Робину.

Подземелье было глубоким. По расчетам Маргарет, где-то в два человеческих роста. Луч из чудесного фонаря Робина скользнул вбок сразу, как только она оказалась внизу. Дикон небрежно коснулся факела, установленного в креплении на стене, и комната озарилась таким ярким светом, что девушка ахнула и закрыла лицо руками. Когда ее глаза привыкли, она огляделась по сторонам, и застыла на месте, не в силах вымолвить ни слова. Зато слова нашлись у Робина.

- Святая Троица! Сколько же лет прошло, как мы здесь все оборудовали, а работает…

- Сколько лет? Сорок восемь, мы ведь начали где-то в 1480-м, так? – мечтательно ответил ему Дикон. – Матушка, помнится, была в таком восторге, что почти сюда переселилась.

- Интересно, а в поместье Ловелла тоже все работает? – бросил Робин, и выражение лица Дикона несколько изменилось.

- Очевидно, - неохотно ответил он. – Не вижу причины, почему бы нет. Там ведь работы были сделаны на четыре года позже. Только в Минстер Ловелл никто сейчас попасть не может, слишком уж там оживленно. Фрэнсис говорил, что нынешний король подарил его некоему сэру Норрису.

Маргарет сэра Норриса знала. Милый, спокойный, уклончивый человек. Его так и называли, «милый Норрис». Странность была в том, что она не могла себе представить его поместье оживленным. Сам Норрис был при дворе, жена его, насколько она знала – тоже. Мысль мелькнула и исчезла, потому что Дикон и Робин уже располагались за столом, и король был явно намерен выслушать полный отчет о том, что произошло с того времени, как они расстались.

Дикон выслушал ее рассказ о разговоре с Гарри и приключении с сэром Брайаном молча, побарабанил пальцами по столу, и с любопытством посмотрел на Маргарет.

- И как ты собираешься выпутываться из этой ситуации? Ты согласилась занять место секретаря королевы, но пообещала королю и Брайану свою лояльность. Тебе не кажется, что твои обязательства могут вступить в противоречие друг с другом?

- Не дай Бог, - мрачно ответила Маргарет. – Хотя пока я противоречия не вижу. Мы должны оградить короля от магического влияния Нэн Болейн. Того же хочет и королева. И, полагаю, Брайан тоже. Я предупредила Гарри насчет зелья подчинения, а королева каждый вечер снимает с него то, что напутывает ведьма. Поверьте мне, он – сильный человек, и пока что вполне в своем уме.

- Но не собирается отказываться от своей любовницы.

- Не собирается, - вздохнула Маргарет. – Он уверен в том, что полностью управляет ситуацией.

- Робин?

- Он болен, - серьезно сказал Кот. – Магия камней – сильная магия, и она берет свое у человека. Да и зелье даром не прошло. И я еще понятия не имею, что там творит эта змеешеяя девица… Но лет десять жизни все это из него уже вытянуло. Честно говоря, не будь Бугай Бугаем, он бы уже зачах. Но нет, напрасная надежда – только шире становится!

- Робин! – возмущенно воскликнула Маргарет и от души пнула супруга под столом. Размокшая туфелька соскочила с ее ноги, и девушке не осталось ничего другого, как только совершенно неграциозно, кряхтя и чертыхаясь, лезть ее искать. Стоя на четвереньках под столом, она заметила, что на полу лежит, кроме ее несчастной туфельки, еще кое-что – серебряная застежка в виде дикого вепря. Старая, потемневшая. Если бы не яркое освещение, она бы ее даже не увидела.

- Марго, ты надолго туда? – услышала она ироничный вопрос мужа. – Если что, то мы, продолжая пить такими количествами, скоро к тебе присоединимся. Жаль, что Кэт нет, она бы оценила.

- О, кстати! – вышел из задумчивости Дикон. – Не оценила бы. Когда вы так гордо удалились, я вернулся в церковь. Миледи Рэтклифф уже пришла в себя, но Дик решил, что ей надо подкрепить силы, и жертвенно протянул ей чашу с вином. Подозреваю, с вином для святой церемонии, но не важно. Главное, что Кэт оттолкнула эту чашу так, словно он ей яд протягивал, и заявила, что ее мутит от одного запаха вина.

- Серьезно? – вынырнула из-под стола Маргарет. – Вот бы и вас, сир, замутило. А то что-то вы часто к вину стали прикладываться. Семейное?

Она поняла, что брякнула что-то не то, когда заметила внезапно потемневшие глаза короля.

- Пожалуй… Пожалуй, ты права. Нэда это свело в могилу. Я, правда, уже там побывал, так что не уверен, что мне вино повредит, но если ты настаиваешь…

- Настаиваю! – уверенно сказала Маргарет, окончательно выбираясь из-под стола, и украдкой укрепляя найденную застежку за пояс. Почему - она и сама не понимала, но руки словно сами решили спрятать находку. – Вы, сир, насколько мне известно, всегда были умерены с вином, и меня нервирует смена ваших привычек. Не забывайте нашего друга, который скромно болтается у вас на шее, и которой однажды вас уже подвел.

- Ладно, пусть он болтается у тебя на шее, - кротко заметил король, и протянул ей перстень с пылающим камнем. – Тебе он вряд ли опасен, да и в корону его надо, каким-то образом, вернуть. Кто там теперь сокровищницей королевской управляет? Норфолк, внук Джона Говарда? Поговори с ним. Осторожно, но поговори
.
- Дикон, этот Говард – не в деда, уверяю тебя, - фыркнул Кот. – Джон был сама честность, сама прямота. Большой человек. А этот…

- Я поговорю, - поспешно сказала Маргарет. – Я совсем не знаю сэра Томаса, но я его немного боюсь, а бояться я не люблю. Поэтому лучше уж выяснить, стоит мне его бояться или нет. Хотя Нэн – его племянница. Но сэр Томас, кажется, держится от нее на некоторой дистанции кое в каких делах. Помнишь, Робин, как мой кузен чертыхался, что Норфолк на королевской сокровищнице как дракон на своей добыче сидит?

Робин кивнул головой, но Маргарет уже видела, что мысли ее супруга перескочили с королевской сокровищницы на что-то другое.

- Насчет турнира, Дикон, - с фанатичным блеском в глазах начал он. Маргарет тихонько вздохнула, и выскользнула из-за стола, чтобы осмотреться, наконец, толком в этом странном подвале.

Собственно говоря, назвать подвалом ЭТО было невозможно. Помещение представляло собой ряд апартаментов, каждый из которых был куда как роскошнее выделенного им с Робином во дворце. Единственным отличием было полное отсутствие дверей или гобеленов, их заменяющих. На стенах – пожалуйста, причем такой красоты она не видела и в коллекции Гарри, но дверные проемы отсутствовали как таковые. Повсюду была добротная каменная кладка, и никаких перегородок и навесов.

Маргарет уже была готова удивиться странным вкусам старой герцогини, которая, по утверждению Дикона, готова была сюда переселиться, как заметила в одной из комнат ряды полок, заставленных фолиантами. И здесь, как и повсюду, комната была хорошо освещена какими-то странными кристаллами, вделанными в стены. Книги были расставлены в идеальном порядке. Финансы, управление, какие-то отчеты. История, рыцарство, генеалогия – как же без нее… Романы, баллады, охота. Много описаний жизни святых, и – неожиданно – много свитков с предсказаниями.

Она развернула один, и, к своему удивлению, увидела, что он подписан. Имя «Элисабет» было выписано округло, и украшено внизу кокетливыми росчерками, напоминающими облака. Подпись короля Эдуарда она бы никогда не опознала, если бы не ожидала увидеть ее в этой библиотеке. Как ни странно, и его именем были подписаны некоторые свитки с предсказаниями. Щедрая, размашистая подпись, все завитушки сверху. Ухмыляясь, Маргарет потянула с полки увесистый рыцарский роман. Ну-ка, кто его читал? Она ожидала увидеть женское имя – Сесилии, или Анны, или даже этой Элисабет, но верх первой страницы украшал чудесный, летящий «Рикардус».

- Ты любишь думать о тайнах людей, рассматривая их подписи? – раздался сзади голос Дикона. Маргарет вздрогнула и покраснела, но книгу из рук не выпустила.

- Да, сир, - просто призналась она. – Только я еще никогда не видела, чтобы кто-то подписывал книги в своей библиотеке. А где Робин?

- Робин спит, - усмехнулся король. – Пусть отдохнет. Ему сегодня досталось, хотя он и не признается. Он рассказал мне о выходке с целованием руки принцессы. Что ж, я его пониманию, только именно чего-то подобного я и опасался с самого начала. Скрывать свои чувства вы оба не умеете. Чем ты удивлена сейчас, например?

- Вот этим, - ответила Маргарет, ткнув в роспись короля. - Вы читали рыцарские романы?

- Конечно, - признался Дикон без тени смущения. – Я их и сейчас читаю везде, где вижу. Нет ничего лучше рыцарского романа, когда вокруг смута и смятение. Знаешь, поневоле начинаешь и сам терять ясность мыслей. А роман снова расставит все на свои места.

- Не знаю… - усомнилась девушка. – Но спорить не буду. А вот подпись у вас совершенно замечательная, сир.

- В самом деле? – невесело усмехнулся Дикон. – Это я подписывался в те счастливые времена, когда был мужем, отцом и просто герцогом. А теперь смотри сюда…

Он подошел к полке, на которой стояли скучно выглядящие книги по управлению и финансам, и достал одну из них.

- Вот…

Подпись короля Ричарда мало напоминала подпись герцога Ричарда. Она все еще оставалась открытой, но полет в ней безвозвратно исчез. Строка слегка загибалась вниз, словно пишущий превозмогал усилием воли сильную усталость.

- Нда, - покрутила головой Маргарет, ставя книгу на место.

- Он предлагал тебе корону консорта? – внезапно спросил Дикон. Маргарет застыла у полки, и молча кивнула головой, не поворачиваясь.

- Не думаю, чтобы это была его идея, - она постаралась, чтобы ее голос звучал совершенно спокойно. – Скорее всего, мой опекун… мой бывший опекун…

- Думаю, это была именно его идея, Марго. Если он всегда знал, кто ты, если он столько лет держал тебя рядом каждую свободную минуту, если его душа рыдала, когда ты исчезла – оставила его добровольно, как он думал… Это была его идея.

Маргарет, ошеломленная чувством, звучащим в голосе Дикона, медленно повернулась к нему.

- Он любил тебя, даже если и сам себе в этом не признавался. Любил настолько, насколько способен любить. Возможно, любит до сих пор.

- К чему эти разговоры, - пожала она плечами. – Гарри женат. Я – замужем. К тому же, он хочет Нэн Болейн, а его жаждут многие женщины.

- Но ты могла бы избавить королевство от грядущих потрясений. Видишь ли, он все равно избавится от королевы, так или иначе. Если ее место займет леди Болейн, пострадают многие люди. Если бы ее место заняла ты…

- Дикон, в чем дело? – она впервые назвала его по имени, и это было нелегко. – Что случилось? Ты ведешь себя странно, ты говоришь странные вещи… Меня это пугает. Не знаю, почему, но меня это очень пугает!

- Меня тоже, - признался король, тяжело опускаясь на стоящее у стены кресло, и откинул голову, устремив невидящий взгляд в потолок. – Я запутался, Марго. Сначала мне казалось, что я прекрасно понимаю, в чем состоит наша задача. Мы появляемся, быстро спасаем Англию, а потом, скорее всего, снова исчезаем – куда-то. Теперь выясняется, что спасение Англии не имеет простого решения, мы все вдруг обрастаем семьями, нам всем есть, кого любить, и есть чего бояться потерять.

- А мне кажется, вы просто измаялись от безделья, сир, - предположила Маргарет. – Хотя руководить процессом спасения Англии должны, все-таки, именно вы. Только вы уж постарайтесь меня простить: я не собиралась и не собираюсь предлагать вам самое простое решение. Я не очень сведуща в искусстве стратегии, но мне кажется, что спасение королевства через мой брак с Гарри не потребовал бы таких причудливых поворотов, как ваше появление. Это, знаете ли, и без вас вполне могло случиться, если могло. В общем, я тоже запуталась… В объяснениях…

- И что ты предлагаешь?

- Обустраиваться. А там будет видно. Сколько времени вам понадобится на то, чтобы привести Кросби Плэйс в живой вид? Когда мы все снова будем вместе, грустить вам станет некогда.

- Думаю, неделя, - ответил Дикон, немного подумав. – Продержитесь?

- Постараемся, - сказала Маргарет с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Возвращаться во дворец, особенно теперь, после вдохновенной речи Дикона, ей не хотелось до дрожи в коленках.

@темы: "побасенки"

---

Похороны Генри ФитцРоя

Говоря о странных похоронах, будет уместно вспомнить похороны бастарда Большого Гарри, графа Ричмонда, то есть Генри ФитцРоя.



В принципе, парень рос здоровым, атлетичным и ровно настолько безбашенным, насколько был и его лучший приятель – сын третьего герцога Норфолка, Томаса Говарда. Вместе они росли, вместе развлекались во Франции с детьми короля Франциска, вместе терроризировали французских горожан. Генри и женился на сестре своего приятеля, Мэри Говард. Говорили потом, что этот брак никогда не был завершен (читай – молодые так и не зашли дальше совместного сна в общей кровати), но верится в это так же мало, как в незавершенность брака Катарины Арагонской и принца Артура.

Основанием для утверждения стала фраза Чарльза Ризли в его заметках: «он никогда не спал со своей женой, которая была девицей и женой, а теперь стала вдовой. Молю Бога послать ей удачу». Кто его знает, на чем базировалось такое утверждение, в ближний (и даже дальний) круг принца Ризли не входил.

Генри ФитцРой принял участие в открытии парламента 8 июня 1536 года, но через месяц внезапно слег в своем дворце (Сент-Джеймс), и начал явно умирать. Его личный врач, Джон Хьюси, писал в Кале своему начальнику, лорду Лайлу, 18 июля: «милорд Ричмонд очень болен, помоги ему Иисус». Не помог. Юноша умер 23 июля 1536 года от какой-то легочной инфекции. Ему было всего 17 лет. Фактически, никто не знает точно, отчего умер принц-бастард. В то время ходило по этому поводу много слухов.

Как обычно в случае неожиданной смерти человека молодого, говорили о яде. Чарльз Ризли писал, что «думают, что он был отравлен по приказу королевы Анны и ее брата Рочфорда, ибо он чувствовал колики в своем теле задолго до того, как умер. Только Бог знает правду. Он был хорошим молодым лордом, одаренным многими качествами и способностями».

Насколько можно судить по тому, что король Гарри приказал Норфолку похоронить принца тайно, король был не столько поражен горем, сколько страхом. Он не верил в «предрассудки», но судьба настолько явно не была расположена давать Тюдорам шанс на укрепление династии, что толки относительно смерти сына-бастарда короля могли стать больше, чем просто толками.

Во всяком случае, король распорядился произвести инвентаризацию хозяйства сына, что и было сделано помощником Кромвеля, Гоствиком. В распоряжении графини Ричмонд были оставлены лишь подарки, которые упоминались в брачном контракте. Гоствик был озадачен некоторыми моментами в отношении драгметаллов, найденных у принца.

Например, четыре меры золота (слитки?) оказались слишком твердыми, настолько, что не поддавались молотку, и специалисты из сокровищницы Тауэра пришли к заключению, что нужна переплавка с облагораживанием. Проще говоря, слитки были отнюдь не государственной чеканки, один даже весил больше нормы. В них было мало золота. Цепь принца, весом в 138,5 унций (почти 3,5 кг), была оценена в Тауэре всего в 40 шиллингов, хотя король был уверен, что она стоит 500-600 фунтов. Очевидно, принц поработал и над цепью тоже, не только над слитками. Действительно, многообещающий был молодой человек.

Через 8 дней после смерти, тело принца было положено в повозку, прикрыто соломкой, и отправлено в Тетфорд, где он должен был быть тихонько похоронен среди Говардов. Путь из Лондона в Кеннингхолл был неблизким, так что тело, скорее всего, было перед дорогой набальзамировано, иначе такая транспортировка по летней жаре приобретает совсем уж жуткие черты. Впрочем, два человека конвоя все равно ехали вдали от повозки. Норфолк с сыном поторопились в родные пенаты, и Генри ФитцРой был похоронен в их присутствии, но «without pomp or ceremony».

Надо отдать должное королю Гарри: услышав о том, как Норфолк выполнил его распоряжение о секретных похоронах принца, он взбесился. Очевидно, у короля, все-таки, было на уме нечто более достойное. Или он, просто-напросто, уже был сыт по горло Говардами на тот момент.

Младший брат герцога (сводный), которого звали тоже Томас Говард, ухитрился в том же году, где-то в районе Пасхи, соблазнить родную племянницу короля. И ладно бы просто соблазнил, но ведь еще и женился на ней, в июле 1536 года. Тайно, конечно. Кто ж ему дал бы разрешение на обычный брак. Парочка и ахнуть не успела, как оказалась в Тауэре – они выбрали для своего романа очень неудачный год: обе дочери короля были объявлены парламентом бастардами (хорошая работа, Томас Кромвель!), его признанный бастард умер, королева Джейн не была даже беременна. Дети старшей сестры короля, тем не менее, жили себе и процветали, несмотря на то, что сама леди Маргарет в своих исканиях абсолютного счастья брату не уступала.

Поэтому лорд Томас Говард, 24, и Маргарет Дуглас, 21, оказались в Тауэре по обвинению в государственной измене. Парламент, который так кстати в тот момент заседал, немедленно издал билль о лишении гражданских и имущественных прав за государственную измену в отношении лорда Томаса, не чураясь сильных выражений: «Соблазненный и ведомый Дьяволом, не думая о Боге и долге преданности нашему королю и суверену, он презренно и предательски связал себя искусными маневрами и льстивыми словами с леди Маргарет Дуглас», и сделал это «злодейски и предательски думая и воображая посеять раздор в королевстве» и «пресечь, извратить и прекратить передачу короны».

Неизвестно, задумывалось ли что-то подобное молодым человеком. Вряд ли. Скорее всего он, по молодости лет, как раз ни о чем не задумывался и оценить политическую окраску своего дерзкого брака не смог. В конце концов, в свое время Чарльзу Брэндону точно такой же тайный брак, причем с сестрой короля, сошел с рук и даже сделал его герцогом. Только в 1536 году времена уже были не те, король купался в чувстве своей неподчиняемости какой-либо ответственности и критике извне, и лорд Томас был приговорен к смертной казни, а женитьбы с членами королевской семьи без разрешения короля были (еще раз) запрещены.

Хотел король Гарри казнить и свою племянницу, словно чувствуя, что головных болей эта разбитная поэтесса ему еще доставит. Или не хотел. Обычно, если этот король хотел кого-то действительно казнить, он делал это быстро и эффективно. Не казнил он и Томаса Говарда, тот и сам умер в Тауэре в октябре 1537 года. А леди Маргарет спуталась в 1540-м с еще одним Говардом, Чарльзом.

В общем, известие о том, что его единственного признанного сына везли к месту захоронения как пук соломы, разозлил короля Гарри неимоверно. Наверняка, ему еще и со всеми словесными «приправами» расписали, как оно было, потому что 5 августа герцог Норфолк собственноручно и в великой панике писал Кромвелю: «В восемь вечера прибыли письма от друзей и служащих из Лондона. Все сообщают, что король недоволен мной за то, что лорд Ричмонд не был похоронен с почетом. Король хотел, чтобы тело было доставлено секретно в закрытой повозке в Тетфорд и там похоронено. Соответственно, я дал распоряжение обоим Коттонам, чтобы тело было завернуто в свинец и положено в предоставленную им закрытую повозку, но это не было сделано, да и секрет не сохранен. Я надеюсь, король не будет винить меня незаслуженно».

Слухи понеслись по Лондону. Говорили, что герцог будет вот-вот арестован, что его заключат в Тауэр. «Если я заслуживаю этого, то Тоттенгем – французский город», - пишет герцог Кромвелю. И добавляет, что готов встретиться на дуэли с любым, кто распространяет подобные сплетни. Если тот является джентльменом, конечно. Но, будучи реалистом и зная, каково иметь дело с этим королем, Норфолк, на всякий случай, дважды переписал свое завещание, назначив супервайзером самого короля, а главным исполнителем – Кромвеля.

Кто его знает, что чувствовал Норфолк, когда из Лондона пришел приказ явиться ко двору и лично представить все объяснения. Он снова написал Кромвелю, спрашивая его, чего ждать, и Кромвель честно ответил, что короля передергивает каждый раз, когда он слышит имя Говардов. Тем не менее, ничего не случилось. Норфолк выплыл на поверхность в очередной раз.

Что касается захоронения Генри ФитцРоя, то добрый король Гарри, в лучших традициях равноправия, разрушил и приорат Тетфорда, где находилась могила его сына. Рушили всё, исключений не было. Герцог перезахоронил зятя в церкви св. Михаила в Фрамлингеме. Наверное, на этот раз – со всеми почестями, потому что король уже потерял к умершему бастарду всякий интерес. Мэри Говард, которая так и не вышла замуж, была, со временем, похоронена вместе с мужем.

@темы: Англия Тюдоров