Do or die
Законами, регулировавшими состояние и права наследования овдовевших горожанок, были общий и городской законы (common law и city law).
читать дальшеВ Лондоне овдовевшая горожанка имела свою долю в доме, где она жила в замужестве, и могла продолжать там жить столько, сколько хотела, хоть пожизненно, пока и если не выходила замуж снова. Ожидалось, что новый брак – это новый, общий дом. Вдовья доля была стандартной, треть имущества. Закон обязывал наследников уважать права вдовы пользоваться кухней, конюшней, комнатами, общими помещениями, и иметь собственное место за столом.
Проблемы со вступлением в права наследства были теми же, что и у благородных вдовиц: неожиданно всплывающие после смерти смерти супруга долги и обязательства. То есть, вдовы-горожанки загружали суды тоже изрядно. Я упоминала, что по стране в тяжбах с церковью вдовы, чаще всего, выигрывали только около четверти всех рассматриваемых дел. Просто потому, что церковь имела лучших экспертов-законников в своем распоряжении, чем обычная женщина-горожанка. Барбара Ханаволт проанализировала все судебные процессы по вопросам наследования за 1301 – 1433 гг в Лондоне, и пришла к выводу, что средний процент проигранных там горожанками церкви тяжб составлял только 13%. То ли лондонские горожанки неплохо знали юридическую латынь, то ли в Лондоне было легче нанять компетентных адвокатов.
Необычным для других частей страны, кроме Уэллса и Йорка, в Лондоне было значение legitim, то есть раздела имущества мужа на 3 части: вдове, детям и кому угодно (обычно церкви, на заботу о душе усопшего). Дело в том, что для жителей Лондона сложности с делением и передачей земель были, разумеется, менее знакомы, чем в сельскохозяйственных районах, зато денег и ценных вещей у горожан было больше. Всё было более или менее гладко до четырнадцатого века: человек умер, его долги выплатили, оставшее имущество разделили на три части (то есть, имущество оценивалось в Лондоне на день смерти, а не вступления в брак, к чему постепенно перешли и по всей стране).
В 14-м же веке тяжбы по разделу наследства как-то уплыли из юрисдикции гражданского закона, попав в руки судов церковных. Это означало, что имущество супруга с 1366-го года (по решению парламента) уже не делилось по принципу legitim, а согласно завещанию усопшего. Надо заметить, что принцип legitim на практике традиционно соблюдался вплоть до 1725-го года во многих местах, но не всегда, потому что с 1366-го года он больше не был законом.
Возвращаясь к вдовьей жизни в средневековом Лондоне, как они распоряжались своим будущим? Богатые вдовы практически сразу окружались плотным кольцом новых женихов, если только не поступали, как Джоан, молодая вдова Роберта Байфилда, торговца, унаследовавшая 1 800 марок чистыми: буквально на следующий день после смерти муже она принесла клятву чистоты, приняла из рук епископа мантию и перстень, и оставила, таким образом, с носом всех соискателей.
А вот Марджери Ригон, вдова богатого гобеленщика, радостно вышла замуж за богатого купца Джорджа Чели. Подробности ее прогремевшей на весь Лондон второй свадьбы сохранились благодаря жалобе ее новообретенной золовки, сестре Джорджа, которая сочла, что брат размахнулся не по делу, растратив слишком много денег семьи (полугодовой доход, если точнее). В эту сумму вошли драгоценности, которые он подарил Марджери, загородные владения, в которых он намеревался проводить с ней время, подальше от злых глаз сестрицы, новая мебель и предметы домашнего обихода... Похоже, Джордж себя от счастья не помнил, что Марджери согласилась за него замуж. А уж какое свадебное меню! Фазаны, цыплята, цапли, палтус, корольки, даже живые кролики, которые выпускались на свободу во славу брачующихся! И всё это в поразительных количествах.
По лондонским записям можно судить, что около 50% городских вдов выходили снова замуж, пусть даже менее грандиозно, чем Марджери Ригон. Даже после того, как соблюдение legitim перестало быть обязательным, Барбара Ханаволт нашла всего около 3% завещаний мужей, требовавших, чтобы их жены оставались вдовами пожизненно. Зато нашлось завещание кожевника от 1403-го года, в котором он завещал жене и дело, и имущество полностью, но с условием, что или она сама будет бизнес продолжать, или в течение трех лет, пока сложности не скопились, вышла бы замуж за того, кто мог бы продолжать дело кожевника.
Те вдовы, чьи мужья имели статус свободных горожан, имели право перевести этот стус на себя, что сделать, конечно, стоило: право ремесленницам продолжать дальше дело, свобода от пошлин на территории Англии, и разрешение продолжать держать подмастерий. Многие так и поступали. Джоан, вдова литейщика Ричарда Хилла, продолжила в 1440-м году его литейное дело при помощи четырех подмастерий. Элис, вдова Джона де Хорсворда, в 1370-м, успешно затребовала для себя пай своего покойного мужа в торговом судне Seynte Mariebot. Роз Буртон, вдова лондонского экс-шерифа, потребовала от самого короля, чтобы тот вернул ее деньги, которые был должен ее мужу, в виде освобождения от пошлин на экспорт шерсти, которым она занималась.
И не только в Лондоне горожанки-вдовы занимались работой. В Шрусбери Петронилла, вдова бочкаря Уильяма Балла, в 1313-м году продолжила его бизнес, в то же время вдова гончара Питера Поттера продолжала руководить его мастерской. Много вдов мясников продолжали семейный бизнес по всей стране. В Йорке вдова такелажника Томаса Линндленда получила бы по его завещанию в 1394-м только треть имущества, если бы не продолжила его дело. Вдова аптекаря Эмма Хантингтон до конца своих дней продолжала торговлю в аптеке, основанной мужем. Изабелла, жена Джона Нонхауза, перевела на себя его права свободного гражданина и зарабатывала себе на жизнь ткачеством. Да чем вдовы только не занимались... И лесопилки держали, и кирпичи обжигали, и одежду импортировали, а в Уэльсе Марджери Моньер и вовсе оказалась администратором недвижимости на целой улице .
И их уважали! В документах того времени работающие ремесленницы-вдовы именовались «добрыми женщинами» и имели почти героический статус – ведь положение человека в социальной структуре общества в Средние века, как и в наши дни, определялось его работой. Вряд ли они сами считали себя героинями. Для них работа была, с одной стороны, продолжением привычного образа жизни, с другой стороны, она позволяла им поддерживать привычный уровень жизни. Наконец, как видно из предыдущего, многие просто не имели выбора. Вот еще один пример от 1429-го года. Подмастерье вдовы Беатрис Госелин подал на нее в лондонский суд за то, что она продала мастерскую, подвергнув этим всё дело жизни ее мужа риску, хотя «по закону и обычаям города и согласно воле усопшего, должна была продолжать работу в мастерской по изготовлению доспехов и инструктировать подмастерий». И этот иск не был единственным! Так что, да, работа и самостоятельные доходы давали женщинам Средневековья известные свободы и социальный статус, но считать их символом женской свободы тех времен, все-таки, не стоит.
Жалкой была судьба тех вдов, которые оставались, после смерти мужа, полностью безденежными и бездомными. Какой бы несчастной ни была их жизнь с мужьями на пороге нищеты, мужья более или менее были своего рода буфером между своими семьями и реалиями жизни. Когда этот буфер исчезал, женщина оставалась один на один с фактом, что ей самой отныне придется откуда-то получать еду, приют и одежду. Некоторые просили милостыню, ходя от двери к двери, некоторых таких нищенок сердобольны горожане даже пристраивали куда-нибудь на работу. Церковные госпитали принимали «честных вдов», давая им приют и работу. Совсем слабых телом и/или духом просто селили в своего рода общежитиях, где их содержали на деньги благотворительности, и где они, не принимая сана, проводили время в молитвах и нехитрых домашних занятиях.
читать дальшеВ Лондоне овдовевшая горожанка имела свою долю в доме, где она жила в замужестве, и могла продолжать там жить столько, сколько хотела, хоть пожизненно, пока и если не выходила замуж снова. Ожидалось, что новый брак – это новый, общий дом. Вдовья доля была стандартной, треть имущества. Закон обязывал наследников уважать права вдовы пользоваться кухней, конюшней, комнатами, общими помещениями, и иметь собственное место за столом.
Проблемы со вступлением в права наследства были теми же, что и у благородных вдовиц: неожиданно всплывающие после смерти смерти супруга долги и обязательства. То есть, вдовы-горожанки загружали суды тоже изрядно. Я упоминала, что по стране в тяжбах с церковью вдовы, чаще всего, выигрывали только около четверти всех рассматриваемых дел. Просто потому, что церковь имела лучших экспертов-законников в своем распоряжении, чем обычная женщина-горожанка. Барбара Ханаволт проанализировала все судебные процессы по вопросам наследования за 1301 – 1433 гг в Лондоне, и пришла к выводу, что средний процент проигранных там горожанками церкви тяжб составлял только 13%. То ли лондонские горожанки неплохо знали юридическую латынь, то ли в Лондоне было легче нанять компетентных адвокатов.
Необычным для других частей страны, кроме Уэллса и Йорка, в Лондоне было значение legitim, то есть раздела имущества мужа на 3 части: вдове, детям и кому угодно (обычно церкви, на заботу о душе усопшего). Дело в том, что для жителей Лондона сложности с делением и передачей земель были, разумеется, менее знакомы, чем в сельскохозяйственных районах, зато денег и ценных вещей у горожан было больше. Всё было более или менее гладко до четырнадцатого века: человек умер, его долги выплатили, оставшее имущество разделили на три части (то есть, имущество оценивалось в Лондоне на день смерти, а не вступления в брак, к чему постепенно перешли и по всей стране).
В 14-м же веке тяжбы по разделу наследства как-то уплыли из юрисдикции гражданского закона, попав в руки судов церковных. Это означало, что имущество супруга с 1366-го года (по решению парламента) уже не делилось по принципу legitim, а согласно завещанию усопшего. Надо заметить, что принцип legitim на практике традиционно соблюдался вплоть до 1725-го года во многих местах, но не всегда, потому что с 1366-го года он больше не был законом.
Возвращаясь к вдовьей жизни в средневековом Лондоне, как они распоряжались своим будущим? Богатые вдовы практически сразу окружались плотным кольцом новых женихов, если только не поступали, как Джоан, молодая вдова Роберта Байфилда, торговца, унаследовавшая 1 800 марок чистыми: буквально на следующий день после смерти муже она принесла клятву чистоты, приняла из рук епископа мантию и перстень, и оставила, таким образом, с носом всех соискателей.
А вот Марджери Ригон, вдова богатого гобеленщика, радостно вышла замуж за богатого купца Джорджа Чели. Подробности ее прогремевшей на весь Лондон второй свадьбы сохранились благодаря жалобе ее новообретенной золовки, сестре Джорджа, которая сочла, что брат размахнулся не по делу, растратив слишком много денег семьи (полугодовой доход, если точнее). В эту сумму вошли драгоценности, которые он подарил Марджери, загородные владения, в которых он намеревался проводить с ней время, подальше от злых глаз сестрицы, новая мебель и предметы домашнего обихода... Похоже, Джордж себя от счастья не помнил, что Марджери согласилась за него замуж. А уж какое свадебное меню! Фазаны, цыплята, цапли, палтус, корольки, даже живые кролики, которые выпускались на свободу во славу брачующихся! И всё это в поразительных количествах.
По лондонским записям можно судить, что около 50% городских вдов выходили снова замуж, пусть даже менее грандиозно, чем Марджери Ригон. Даже после того, как соблюдение legitim перестало быть обязательным, Барбара Ханаволт нашла всего около 3% завещаний мужей, требовавших, чтобы их жены оставались вдовами пожизненно. Зато нашлось завещание кожевника от 1403-го года, в котором он завещал жене и дело, и имущество полностью, но с условием, что или она сама будет бизнес продолжать, или в течение трех лет, пока сложности не скопились, вышла бы замуж за того, кто мог бы продолжать дело кожевника.
Те вдовы, чьи мужья имели статус свободных горожан, имели право перевести этот стус на себя, что сделать, конечно, стоило: право ремесленницам продолжать дальше дело, свобода от пошлин на территории Англии, и разрешение продолжать держать подмастерий. Многие так и поступали. Джоан, вдова литейщика Ричарда Хилла, продолжила в 1440-м году его литейное дело при помощи четырех подмастерий. Элис, вдова Джона де Хорсворда, в 1370-м, успешно затребовала для себя пай своего покойного мужа в торговом судне Seynte Mariebot. Роз Буртон, вдова лондонского экс-шерифа, потребовала от самого короля, чтобы тот вернул ее деньги, которые был должен ее мужу, в виде освобождения от пошлин на экспорт шерсти, которым она занималась.
И не только в Лондоне горожанки-вдовы занимались работой. В Шрусбери Петронилла, вдова бочкаря Уильяма Балла, в 1313-м году продолжила его бизнес, в то же время вдова гончара Питера Поттера продолжала руководить его мастерской. Много вдов мясников продолжали семейный бизнес по всей стране. В Йорке вдова такелажника Томаса Линндленда получила бы по его завещанию в 1394-м только треть имущества, если бы не продолжила его дело. Вдова аптекаря Эмма Хантингтон до конца своих дней продолжала торговлю в аптеке, основанной мужем. Изабелла, жена Джона Нонхауза, перевела на себя его права свободного гражданина и зарабатывала себе на жизнь ткачеством. Да чем вдовы только не занимались... И лесопилки держали, и кирпичи обжигали, и одежду импортировали, а в Уэльсе Марджери Моньер и вовсе оказалась администратором недвижимости на целой улице .
И их уважали! В документах того времени работающие ремесленницы-вдовы именовались «добрыми женщинами» и имели почти героический статус – ведь положение человека в социальной структуре общества в Средние века, как и в наши дни, определялось его работой. Вряд ли они сами считали себя героинями. Для них работа была, с одной стороны, продолжением привычного образа жизни, с другой стороны, она позволяла им поддерживать привычный уровень жизни. Наконец, как видно из предыдущего, многие просто не имели выбора. Вот еще один пример от 1429-го года. Подмастерье вдовы Беатрис Госелин подал на нее в лондонский суд за то, что она продала мастерскую, подвергнув этим всё дело жизни ее мужа риску, хотя «по закону и обычаям города и согласно воле усопшего, должна была продолжать работу в мастерской по изготовлению доспехов и инструктировать подмастерий». И этот иск не был единственным! Так что, да, работа и самостоятельные доходы давали женщинам Средневековья известные свободы и социальный статус, но считать их символом женской свободы тех времен, все-таки, не стоит.
Жалкой была судьба тех вдов, которые оставались, после смерти мужа, полностью безденежными и бездомными. Какой бы несчастной ни была их жизнь с мужьями на пороге нищеты, мужья более или менее были своего рода буфером между своими семьями и реалиями жизни. Когда этот буфер исчезал, женщина оставалась один на один с фактом, что ей самой отныне придется откуда-то получать еду, приют и одежду. Некоторые просили милостыню, ходя от двери к двери, некоторых таких нищенок сердобольны горожане даже пристраивали куда-нибудь на работу. Церковные госпитали принимали «честных вдов», давая им приют и работу. Совсем слабых телом и/или духом просто селили в своего рода общежитиях, где их содержали на деньги благотворительности, и где они, не принимая сана, проводили время в молитвах и нехитрых домашних занятиях.
@темы: Средневековая женщина
