У нас в этом году Пасха на 1 апреля пришлась)) По этому поводу какая-то церковь юморнула. "Иисус умер. Шутка!"
Фото под катом, потому что здооровенное и явно не представляет художественной ценности.

@темы: "праздники"

---

Вильгельм Руфус - король получает Нормандию

После событий 1095 года, Вильгельм Руфус не объявил амнистии участникам бунта, как он сделал это в 1088 году. Так что в январе 1096 года в Солсбери начался судебный процесс под председательством Жоффрея Байнара, высшего шерифа Йоркшира. На этот раз, больше досталось именно тем участникам заговора, кто состоял с королем в родстве, то есть тем, от кого он ожидал безусловной лояльности.



Герцог Роберт нашел свою любовь


Самым одиозным получился приговор Вильгельму графу д’Э, отец которого был внебрачным сыном Ричарда I Нормандского. Граф д’Э предал своего короля уже во второй раз – он участвовал в заговоре 1088 года, но был тогда помилован. На этот раз, граф попытался себя спасти, потребовав судебного поединка, но оказался побежденным Байнаром. В результате, он был приговорен к заключению и ослеплению (какая-то обычная практика, имеющая неясные для меня аллюзии с «пребыванием в вечной тьме»). Но графу не повезло ещё больше, потому что он был женат на сестре Хью Честерского, Элиссанде д'Авранш, жизнь которой он превратил в ад своими беспутными похождениями – слишком беспутными даже для той толерантной к такому поведению эпохи. Хью Честреский потребовал кастрации развратника, и своего добился.

Несколько неясно, кем приходился королю Вильгельм д’Олдри, которого приговорили к виселице, что было более чем нетипичным наказанием для рыцаря. Джон Вустерский и Англосаксонские хроники называют его родственником короля, а Уильям из Малмсбери – крестным. Барлоу называет его кузеном графа д’Э, и, скорее всего, прав именно он. Потому что крестный почти 40-летнего короля должен был принадлежать к поколению Завоевателя, и быть где-то в возрасте лет 70. Не небывалый возраст для воина тех времен, если вспомнить того же епископа Вульфстана, конечно, но, все-таки, и поколение не то, да и основанием для повешания рыцаря должен был быть разбой. Хотя для дурных дел возраст не помеха, конечно, да и где-то в рукописях есть другая форма написания имени этого Вильгельма - как Элдери (Старый), а не Олдри. Скорее всего старый черт решил воспользоваться беспорядками, и ограбить кого-то, с кем ему связываться не стоило. Как вариант, если этот Олдри-Элдери действительно был крестным Руфуса, его могли повесить в качестве параллели с Иудой – духовные родственние связи в те века рассматривались даже более серьезно чем кровные, потому что предавший их предавал не только человека, но и Бога.

На этом фоне наказание для Роберта де Мовбрея выглядело мягким – всего-то пожизненное заключение. Продлилось оно, правда, лет 30, но кто же мог знать, что графу пойдёт на пользу монашеская диета?

Роджера де Лэси, видимо, нечистый попутал ввязаться в раздор с королем, потому что уж ему-то стоило сидеть тихо –свои владения де Лэси получили прямехонько из рук Завоевателя. Но Роджер был человеком неспокойным, и тоже замешанным в заговоре 1088 года, так что не усидел. Как ни странно, Роджер отделался просто изгнанием из Англии, а все его владения перешли к брату Хью, у которого хватило ума не лезть в беспрецедентный по глупости идеи заговор.

Были арестованы Одо Шампанский, он же Эд III де Блуа (отец Стефана/Этьена Омальского), и один из сыновей недавно умершего графа Шрюсбели, Филипп де Монтгомери. Одо, впрочем, довольно быстро выпустили, отобрав у него английские владения (которые потом вернули его сыну, ради которого заговор как бы затеяли), а что сталось с Филиппом, умершим в 1097 году – неизвестно. Зато известно, что его брат Хью, ставший после смерти отца графом Шрюсбери, был оштрафован лично Руфусом на гигантскую сумму в 3 000 фунтов. То ли потому, что плохо следил за братом, то ли потому, что сам подозревался в пособничестве заговорщикам. Или просто за то, что решил попридержать выплату за вступление в наследство, которое произошло именно в 1095 году.

Штрафы, впрочем, были назначены многим, но без всякой огласки. Отчасти потому, что от такой огласки пострадала бы добрая репутация их родни, отчасти потому, что они сами повинились приватно Руфусу, и выглядели достаточно пристыженными, чтобы их простили. Это не было проявлением мягкости, это было тщательно продуманной политикой, имеющей целью не антогонизировать родственные связи и преданность королю. Опять же, проявление оппортунизма среди мелкого баронства было делом привычным, понятным и обычным, так что наказывать здесь имело смысл только за неправильную ставку. Деньгами.

Более мелкие бунтовщики, именно сражавшиеся против короля, были казнены в Лондоне, но ни их имена, ни количество не известны. Просто в Англосаксонских Хрониках записано, что их «уничтожили».

Пасха 1096 года ознаменовалась началом Первого Крестового, хотя в то время это называлось просто паломничеством. По крайней мере, в начале. Наверное, ни тогда, ни теперь никто до конца не поймёт причин, почему практически вся вся европейская аристократия рангом ниже королей кинулась в Палестину. Было ли это фрустрацией энергичных воинов, которые уже получили всё возможное дома, и нуждавшихся в действиях более благодарных и благородных, чем бунт против своих королей просто от скуки, было ли это бегством от несложившихся дома отношений, или действительно каким-то религиозным накалом после харизматичных речей Урбана II, или всем этим вместе – кто знает наверняка? Во всяком случае, Роберт Нормандский действовал и из-за усталости от своих баронов, и из обостренного чувства чести, которое гнало его преследовать благородные цели, и в результате фрустрации от административности своей роли герцога Нормандии. «Твой отец завоевал себе королевство, а чего добился ты?», что-то в этом роде. Чертовски трудно быть хорошим воином и при этом чувствовать себя герцогом-неудачником, просто наследником титула.

Так что крестовый поход давал Роберту шанс вырваться из постылого замкнутого круга, по которому он не имел желания слоняться до конца жизни. Проблема была только в деньгах, с которыми Роберт как-то всегда имел плохие отношения. Так что в конце июня 1096 года Вильгельм Руфус принимал у себя посланников брата, которые просили у него 10 000 серебряных марок в обмен на управление герцогством брата то ли в течение трех, то ли пяти лет, то ли вообще «пока герцог Роберт будет отсутствовать».

Нет, это не было продажей или даже арендой Нормандии, а продолжением старого договора между Робертом и Руфусом, который прекратил действие после гибели Малькольма Шотландского. И да, Руфус уже в 1095 году знал, что Роберт собирается в поход, и мог предполагать, что брату-транжире понадобятся деньги, которые дать ему сможет только он. Поэтому, скорее всего, он и назначил серьезные штрафы замешанным в заговоре.

Проблема, как всегда, была в том, что никто не мог разом вынуть суммы штрафа из каких-то гипотетических сундуков. Потому что этих сундуков не было. Был какой-то запас наличности, совершенно необходимый для финансовых дел отдельно взятого хозяйства, были какие-то статусные украшения, а всё остальное было инвестировано в хозяйственный оборот. А на хозяйственный оборот действовало всё, включая погодные условия, которые редко были благоприятными именно в тот момент, когда в этом была особая нужда. Весна и лето 1096 года обещали если и не голод по всему королевству, то чрезвычайно плохой урожай.

В общем, единственным местом, кроме королевской казны (которую на всякие некритические дела тратить не полагалось), где золото, серебро и драгоценные камни имелись как таковые и в большом количестве, была церковь. Обрядовая посуда, оклады литургических книг и украшения изображений, сокровищницы саркофагов с мощами – со всем эти добром епископам, аббатам и абатиссам пришлось расстаться. Это было больно, разумеется, даже при условии, что деньги пошли, в конечном итоге, на экипировку освободителей Гроба Господня. Так что ещё один камень на чашу весов против Вильгельма Руфуса – с точки зрения церкви, и эта точка зрения оказалась удивительно живучей. Но короля его посмертная репутация заботила мало, и в сентябре 1096 года Вильгельм доставил брату деньги, в которых тот нуждался.

Разумеется, богатые люди склонны «компенсировать» для себя потери на государственные или иные нужды, так что, в конечном итоге, Роберта Нормандского отправили сражаться за благое дело именно английские крестьяне и ремесленники. Но не те, которым повезло жить на землях не церковных, а светских лордов. Руфус достаточно хорошо разбирался в экономике, чтобы не требовать невозможного от аграрного сектора сврего королевства. И благодаря этому пониманию, он избежал беспокойств и брожений в широких массах населения своего королевства. Всем было видно, что деньги с арендаторов выдавливают именно церковники, но не король.

Пока Руфус разбирался в Нормандии с доставшейся ему от брата неразберихой во всех областях, его юстициарии в Англии пытались продвинуться в делах в Уэльсе. Англосаксонские Хроники осудили эти попытки как бессмысленные потери людей и денег, но у хронистов, на мой взгляд, оказалась удивительно короткая память. Как минимум, результат был в том, что Уэльс, систематически начинавший на английские территории в отсутствие короля, на этот раз был занят обороной собственных территорий.

Характерной особенностью того периода оказалось отсутствие энтузиазма по поводу крестового похода (ну хорошо, паломничества) среди англо-нормандских лордов. Практически все, имеющие значительные владения по обе стороны канала, просто присоединились к свите Руфуса. Особенно довольными чувствовали себя те, кто идеологически поддерживал установку «одна страна – один король», но не желал практически ставить на Роберта против Вильгельма. Теперь их совесть была совершенно чиста. Нормандия и Англия действительно объединились под одной рукой, а уж чья это была рука – какая разница?

Те единицы местной знати, которые ушли в Святую Землю с Робертом, сделали это по причине преданности и/или симпатии именно лично Роберту – как человеку и воину. Ну и некоторые предпочли, как Стефан Омальский, просто убраться от греха подальше и с глаз долой. Если Руфус понимал своих современников, то и современники прекрасно понимали его и особенности его характера. Да, Вильгельм Руфус был человеком вспыльчивым, но прагматичным, что сильно облегчало жизнь его окружению. Но интересной чертой этого вспыльчивого человека была своего рода злопамятность, обычно не свойственная подобному типу темперамента. Он мог понять и простить (хотя бы на практическом уровне) оступившихся, но совершенно не прощал предательства. А в понятие предательства он включал не столько злоумышления на свою собственную жизнь, сколько покушения на свою королевскую власть как таковую.

Именно поэтому он не наказал, а простил рыцаря, сбившего его с коня, и даже поспособствовал его продвижению. С коня сбили воина Вильгельма, но вреда не причинили королю. Именно поэтому он великодушно простил в 1088 году тех, кто выступал против Вильгельма, сына Завоевателя, за Роберта, тоже сына Завоевателя, но не простил в 1095 году выступивших против династии. Возможно, именно из-за этой особенности мышления Руфуса, Роберт де Мовбрей отделался удивительно легко, если принять во внимание его крупную весовую категорию в заговоре 1095 года. Руфус не счел де Мовбрея достойным наказания. Убийство короля Малькольма из засады было регицидом, и пусть де Мовбрей совершил это преступление не собственноручно, позор и ответственность легли на него. Для короля Вильгельма Руфуса, Роберт де Мовбрей стал пустым местом, а пустое место не наказывают, его просто заполняют чем-то, и оно исчезает с глаз и из памяти.

Епископ Одо из Байё, которому в 1096 году было около 66 лет, счел за благо покинуть Нормандию в свите герцога Роберта, зная о злопамятности племянника, но не понимая избирательности этой злопамятности. С одной стороны, Одо мог рассчитывать на понимание Руфуса, потому что он, в конфликте братьев, поддерживал того, кого считал правильным наследником всего – старшего. С другой стороны, Одо оказался в каталажке ещё при Завоевателе за то, что действовал вопреки королевской политике брата. Более того, когда наследник Завоевателя дал ему шанс, Одо предпочел снова выступить против королевской политики брата, рассматривающего Англию независимым королевством, а не ресурсным придатком Нормандии. И, похоже, Руфус был настроен рассматривать поведение Одо не в личном, а именно в государственном плане, потому что он простил и восстановил в правах многих соратников епископа, но никогда – его самого.

Эта история не о герцоге Роберте, но стоит заметить, что он был одним из истинных героев Первого Крестового, намеренных идти до конца, и одним из немногих, если не единственным, кого не вели к битве за Иерусалим шкурные интересы. Как только Иерусалим снова стал христианским, Роберт отправился домой, по дороге женившись на дочери Жоффрея Конверсанского, Сибилле, в которую влюбился ещё по пути в Святую Землю. По счастливому совпадению, Сибилла была не только красавицей и умницей, но и очень богатой наследницей. Так что Роберт всё-таки дождался той самой единственной, которую захотел увидеть своей женой. И известно, что приданое приданым, но деньги, которые он собирался вернуть брату, Роберт собирал сам, продав полученные в подарок от друзей и тестя драгоценности. В общем, при ближайшем рассмотрении Роберт оказался человеком достойным уважения, всё-таки. И герцогиню он себе привез такую, которая смогла управлять делами герцогства гораздо лучше его самого. Тем более, что вернулась Нормандия в руки Роберта в гораздо более упорядоченном состоянии чем была на час его отъезда. Жаль, что прошлое Роберта настигло его будущее (Сибиллу, вероятно, убили в результате заговора отставной любовницы Роберта, а братец Генри обошел его по всем фронтам и посадил в тюрьму).

Но пока что мы находимся в осени 1096 года, когда счастливый Роберт только устремляется навстречу звездному часу своей жизни, а не менее счастливый Вильгельм принимает под командование Нормандию, в довольно обоснованной надежде, что это – навсегда.

@темы: William II

---

Прелестное имечко вчера выпрыгнуло в одном списке: Татьяна Джиоконда Лопес-Бьёрклунд. Ой. Хочу увидеть это чудо, и расспросить, как она таким набором обвесилась

А ещё меня в последнее время гложет один момент.

опять рабочее

Есть у нас одна пациентка с кучей психических и физических проблем, около 90 годиков, которая привыкла принимать на ночь полторы таблетки снотворного. Врач категорически запретил и снизил до одной. Ну, сын додумался разламывать эту таблетку пополам, и чаще всего пациентка или не замечает, или замечает, когда принимает, но в этот момент в комнате никого, а на утро она уже не помнит ничего. Но иногда она проверяет, что именно ей положили на ночь, и закатывает дикие сцены медсестре. А мы не имеем права отступить от назначений врача.

Есть пациент, который вообще неясно как жив, потому что ни один результат его анализа крови уже год не укладывается в норму. Время мужик проводит в инвалидном кресле. В придачу, там тоже поехавшая психика. То есть, из-за психики он и довел себя до такого жалкого состояния. Естественно, неподвижность и отсутствие одной ноги - это постоянная боль. Врач снизил дозволенное количества Панадола 1грамм до 3 в сутки. Типа, больше - вредно для печени. Ну, еще ему лепять пластырь, который, теоретически, должен глушить сигналы боли в мозг, это теперь очень популярный метод, который совершенно не работает, если источник боли - одеревеневшие мышцы. Массажист бы помог. Но человек в его состоянии уже и пальцем не пошевелит в эту сторону, он привык к таблеткам и хочет таблетки. А мы не даем. Потому что назначение врача, хоть лекарство и продающееся свободно.

И вот каждый раз я думаю: за что? За что издеваются над совершенно беспомощными людьми, полностью зависимыми в плане лекарств от других? Кому помешает, если психически нездоровая бабка в деменциях поспит подольше? Да, побочки, но у неё только гроб впереди в скором будущем, какая нафиг разница, есть побочки или нет. Кому помешает, если явно последние годы доживающий мужик, без единого нормально работающего органа, несколько напряжет печень, и будет жить без боли и без ужаса остаться без обезболивающих?

Да, во всем виноваты те, кто лет 6 назад погнал волну о "медикализации стариков". Типа, глушат их злые медики таблетками до овощного состояния, чтобы пациенты меньше им докучали. Потом волной пошли истории в стиле "я получила назад своего папочку, когда хороший врач пересмотрел лечение, и уменьшил количество лекарств в 4 раза!". Потом начали лишать права на врачебную практику врачей, щедро выписывающих лекарства, действующие на ЦНС. Чуть ли не наркодиллерами ославили. Теперь каждый новый врач (а они у нас меняются каждые полгода) считает своим долгом урезать количество лекарств у тех дедов и бабок, которых они успевают за это время увидеть. Это ужасно, на самом-то деле. Нет, я понимаю, что когда старушка, через 2 часа после принятия одного лекарства, регулярно выруливает в коридор к окну и начинает выть на фонарь, то это лекарство надо заменить (реальный случай). Но Панадол и Имован 7,5?!



Вопрос: с какими глазами, после всего этого, можно говорить об уважении к праву пациента на самоопределение?

Ответ: никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя попадать в полную зависимость ни от кого, начиная от медслужб и заканчивая самыми близкими родными. Замучают для вашего же блага. С самыми благагородными намерениями.

Черт, жить в нашем обществе становится всё омерзительнее. Больше всего я ненавижу юродничание, когда жесткие решения выносят на голубом глазу, прикрываясь щитом общего блага, или там свободы-равенства-братства. И именно эта тенденция становится всё более модной.

@темы: истории о медицине

---

Полевые сводки

Что-то давно о работе не писала.

Была у нас практикантка-сомалийка. Я уже, кажется, поныла, что их учат дольше, но по очень упрощенной программе. И проблема в том, что они, несмотря на, получают квалификацию авторизированных медсестер. Такую же, какую имеем мы, хотя выпускать этих девиц и теток работать с пациентами самостоятельно просто нельзя. Ибо даже из упрощенной программы они способны понять лишь малую часть - не знают язык достаточно для понимания. Так вот, у этой нашей сомалийки практика в нашей службе была последней. Вскоре она получит свою авторизацию. У нас решили её как-то через защиту практики протащить, натянуть на трояк, хотя ни одному учащемуся по нормальной программе её бы вообще не зачли. Каково же было наше изумление, когда на защите выяснилось, что сама практикантка считает, что заслуживает оценку "отлично". Выяснилось также, что и преподаватель просто не посмеет поставить ниже "хорошо", потому что затаскают по жалобам и прилепят клеймо расиста. По словам преподавателя, эта хотя бы дотянула до выпуска, то есть шла целеустремленно, и амбиции у неё есть. Если повезет её будущим пациентам, то она попадет на работу в такую среду какого-нибудь хосписа, где подтянет язык. Кстати, она уже делала в каком-то подработки, и её туда с удовольствием приглашают, у нас она научилась хотя бы тому, как практически делается самый базовый уход, а к специальным процедурам её все равно не допустят без сдачи определенных экзаменов уже на рабочем месте.

То есть проблемы с многими мигрантами-беженцами именно в языке. Я понимаю, что для финнов их язык - это нашефсё, но кому такая хромая система нужна? Почему бы не устроить для больших языковых групп обучение специальности на родном языке, без всякого упрощения программы, с обязательным курсом укрепления финского, и потом пропустить выпускников через такую же практику подтверждения квалификации, как врачей-иностранцев? Они бы явно выпускались нормально квалифицированными при таком подходе, потому что проблема не в интеллекте, а именно в языке. И преподаватели нашлись бы - те сомалийцы, которые родились и выросли здесь, и в языковом и культурном плане отличающиеся от финнов только цветом кожи. Я встречала таких медсестер и медбратьев, они не только болтают свободно на своем и финском, но ещё и английский хорошо знают. Да, бюрократия, я понимаю. Но надо или вкладываться, или не притворяться, что выпускают медсестер, а назвать этих выпускников медпомощниками.

Что характерно, работает у нас парень из Афганистана. Всего полгода как выпустился, шесть лет в стране. Языком владеет прекрасно, все спецдопуски сдал, пациенты его обожают, и его работе можно доверять - он всё делает основательно и правильно. Всегда вежлив, доброжелателен, никогда не видела его с перекошенной физиономией. Никаких косяков в работе вообще.

Людей не хватает. Не менее 30% в каждой смена - фрилансеры, которые сами выбирают, какое из десятков предложений на какой день выбрать. Естественно, им стараются делать более легкие листы. Потому что если никто не придет в вечер на замену, кому-то из утренней смены придется остаться, и этот рабочий день будет с 7 утра до 22. Казалось бы, понятно, что в наших же интересах сделать именно нашу бригаду привлекательной для этих фрилансеров, потому что наши больные сами по себе очень тяжелые, и район, в котором мы работаем, среди фрилансеров имеет плохую репутацию. Им легче сделать 13-16 легких пациентов в другом месте, чем 6 тяжелых и требовательных у нас. Дело в том, что наши подопечные - из обеспеченных семей с определенным статусом. И родственники их доставляют нам не меньше головной боли, чем сами пациенты, если не больше. Ибо хотят полный пакет услуг практически 24/7, и чтобы это не стоило ничего. Ибо они же имеют право на заботу государства о своих родных, как налогоплательщики. То поколение, которое выросло в условиях максимальной и щедрой соцзащиты)) Да ещё в зажиточных кругах. Они не хотят понимать, что всё уже давно изменилось. Но надо признать, что и у коллег своеобразное отношение, какая-то классовая непримиримость. Я понимаю, что большинство работников постарше вышли из очень бедной среды, и медсестринский диплом для них стал практически покорением Эльбруса. То есть, они защищаются от непропорциональных требований чуждой им социальной среды непропорциональной жесткостью своей позиции. Молодые работники стали человечнее старых - парадокс. Ну и ещё те, кто пришел, как я, чисто по причине востребованности, имея за плечами и академическое образование, и опыт общения с разными людьми.

Скоро у нас появится в рабочих телефонах приложение Happy or Not. Все будут должны, в конце посещения, давать телефон пациенту, чтобы он ткнул в кривую рожу или улыбающуюся рожу. Жду с большим интересом)) Например, у нас новая пациентка, у которой на биполярное аффективное расстройство наложилась деменция, да ещё и зрение почти потеряно. У нас есть несколько настолько озверевших от дряхлости и одиночества старушек, что они ненавидят и себя, и весь мир. И те, кто вообще в состоянии ходячего овоща, без признаков умственной деятельности. Но где-то поставят галочку в графе "удовлетворенность клиентов работой медобслуживания на дому".

Впрочем, меня уже ничего не возмущает, я нашла состояние рабочего дзена

---

Вильгельм Руфус - король и архиепископ/2

Если Ансельм полагал, что данное ему до Троицы время подумать пройдёт для него спокойно, то архиепископ очень ошибался. Уже буквально через несколько дней ближайшие его советники были вынуждены покинуть Кентербери. И не по своей воле. Монахов (некоего Балдуина и ещё парочку) просто выслали из Англии. По-видимому, они прибыли с континента продвигать дело Урбана. Управляющего Ансельма просто арестовали. Уж такая это была должность, что мало кто мог бы на ней удержаться без злоупотреблений, но иногда власть смотрела на злоупотребления сквозь пальцы, а иногда – нет.



Наверное, чисто по-человечески Ансельм был в бешенстве и чувствовал себя так, словно тучи Судного Дня буквально задевают его тонзуру. Но в данных обстоятельствах, главная проблема была в том, что полноценно подготовиться ко второму раунду аргументаций Ансельм мог только с помощью других знатоков канонического права. Пусть монах Эльмер, оставивший в истории свою версию биографии Ансельма, и писал, что архиепископ в Рокингеме просто сладко спал во время выступлений оппонентов, а потом просыпался для своих аргументов, освеженный и непобедимый, но в реале это было, конечно, не так.

Со своей стороны, Вильгельму Руфусу тоже было о чем поразмыслить. Он, конечно, не имел никаких симпатий к человеку, называвшему себя папой Урбаном II. Уже просто потому, что именно тот замахнулся на власть императоров и королей, да вдобавок стоял против широко практикующихся выплат назначаемых королями епископов и архиепископов в королевскую казну. Тем не менее, на Пасху 1094 года Урбан захватил Рим, и явно завоевал себе поддержку во Франции и в Нормандии. Поскольку в 1095 году Руфус уже имел основания полагать, что вскоре он станет правителем не только Англии, но и Нормандии, и идти поперек приверженностей Нормандии было бы в этих обстоятельствах неумно.

Проблема была в том, что за Урбана выступал Ансельм, причем выступал без оглядки на короля, что нарушало установки прерогативы королевской власти. Выбирать, какого папу признать, должен был король, и точка. Но что делать, если мнение враждебного королю епископа совпадало с логической необходимостью, ясной для короля?

Вильгельм послал к Урбану двух своих служащих, и те вскоре привезли с собой папского легата, епископа Альбано. Руфус предложил тому сделку: он признает Урбана папой, а Урбан помогает ему свалить Ансельма, дав паллиум кому-нибудь другому по выбору короля. Легат подумал, покряхтел, но был вынужден сказать Руфусу, что в их кругах дела так прямолинейно не делаются. Епископ, собственно, получил от Урбана инструкции сделать всё, чтобы Вильгельм Руфус признал его папой, но кое-какие формальности соблюдать таки требовалось. А сместить Ансельма, не нарушив канонического закона, было как бы и не за что. Легат попытался достичь компромисса, предложив, что паллиум, который он привез с собой, вручит Ансельму Руфус, а тот взамен вручит королю некоторую «рекомпенсацию», которая закроет проблему со взносом за королевскую benevolencia. Но Ансельм, разумеется, отказался наотрез.

Как ни странно, для самого Вильгельма Руфуса главная тема в переговорах с папским легатом лежала несколько в другой плоскости, чем конфликт с собственным архиепископом. Главной своей задачей он видел ограничение власти Рима в королевстве. И ему удалось получить договор, что ни один легат из Рима в дальнейшем не приедет в его королевство иначе, как по королевскому вызову. И вот в этом вопросе он, как ни странно, получил поддержку Ансельма, который считал Кентербери представительством Рима в Англии ещё со времен прибытия римской делегации монахов в конце 500-х и начале 600-х годов. То есть, и Ансельм не жаждал видеть папских легатов на территории, которую считал своей.

В общем, с паллиумом нашлось компромисское решение. Легат привез паллиум в Кентербери, положил его на алтарь, и Ансельм взял символ своей власти с алтаря. К слову сказать, Ансельм наотрез отказался встречаться с легатом не на своей территории, ссылаясь на то, что его обязанностью является охрана береговой линии, и он не может покинуть этот пост в такие неспокойные времена (как раз ожидался ответный «визит» Роберта Нормандского в Англию). Интересно, что после этого проявления природного упрямства, Ансельму вернули его советника, Балдуина. По-видимому, Руфус был доволен тем, что неприятный ему тип оказался, в конце концов, просто неприятным типом и для папского представителя. То есть, он получил неплохую демонстрацию того, что поведение Ансельма было именно проявлением характера этого человека, а не направленным конкретно против него, Руфуса, выпадом.

Кстати, отказ Ансельма покинуть Кентербери имел под собой серьезные основания. Оборона южного побережья становилась его обязанностью в отсутствие короля, и король действительно отсутствовал – на севере случился очередной кризис.

Роберт де Мовбрей ограбил четырех норвежсках купцов, прибывших в Англию, конфисковав их корабли со всем грузом. Купцы добрались до короля, и Руфус отправил в Нортумбрию приказ де Мовбрею, чтобы тот немедленно вернул норвежцам их собственность. Но де Мовбрей этот приказ игнорировал. Он также игнорировал приказ короля явиться для объяснений. Руфус полностью компенсировал норвежцам их потери, и отправился в Нортумбрию сам.

Эпизод с кораблями случился ещё на Пасху, и изначально Руфус, занятый распрями с Ансельмом и выбором папы, просто приказал де Мовбрею явиться ко двору до Троицы, под угрозой быть объявленным вне закона. Но де Мовбрей потребовал сначала обмена заложниками и, позже, охранную грамоту для себя. Это было, мягко говоря, странное поведение для одного из ведущих магнатов страны, говорившее, как минимум, о том, что граф Нортумбрии знал, что нарушал закон, но считал, что закон ему не писан. А Руфус привык не верить в то, что на севере события могут укладываться в рамки «как минимум», и заподозрил, что в Нортумбрии затевается что-то более серьезное, чем просто реакция струсившего барона, перешедшего в жадности черту дозволенного.

И король был, конечно, совершенно прав.

События бунта де Мовбрея я уже описывала, не буду повторяться, расскажу то, что осталось тогда за кадром. Например, утверждения некоего хрониста и поэта Жоффрея Гаймара о том, что вся история с купцами была подстроена каким-то «низкорожденным» подданым де Мовбрея, которого тот взрастил и вывел в люди. Речь идет, несомненно, о Мореле, который был стюардом замка Бамборо, и который, после сдачи замка женой де Мовбрея, перешел на службу к Руфусу, и сдал ему многих скрытых участников заговора.

Опять же, и в этих утверждениях пробема та, что Гаймар писал где-то после 1130-х, то есть не был современником описываемых им событий. Ордерик пишет, что Руфус просто пошел на север вводить в мередиан зарвавшегося графа. Это Джон Вустерский пишет о заговоре и его деталях. Джон Вустерский умер в 1140-м, и он жил в Англии, то есть, имеется вероятность, что какие-то материалы о событиях 1095 года в его распоряжении были, или он имел возможность получить о них информацию из первых рук. Тем не менее, заявление о заговоре в пользу Стефана Омальского, сына сестры Завоевателя, выглядит странновато. Конечно, Эд де Блуа, отец Стефана, был на какой-то момент потом арестован, но его совершенно не наказали.

В общем, причина восстания выглядит более чем неубедительно. Ордерик рассказывает и другую историю. О том, что когда Руфус приблизался к землям де Мовбрея, некий Гилберт из Тонбриджа отозвал его в сторону, и пал перед королем на колени с мольбами простить его за провинности перед его величеством. Удивленный Руфус простил. Тогда Гилберт рассказал, что в лесу, расположенном прямо перед ними, находится засада. Как понимаю, Гилберт из Тонбриджа – это Гилберт Фиц-Ричард де Клер. Он выступал против Руфуса за Куртгёза в 1088 году, поэтому вполне логично, если заговорщики попытались привлечь его на свою сторону. Но этот эпизод может изменить перспективу взгляда на всю историю с бунтом 1095 года.

Ведь могло быть и так, что поведение де Мовбрея не было поведением вляпавшегося в серьезные неприятности, зарвавшегося магната. История с четырьмя купцами (мелочь, на самом-то деле, в масштабах торговых операций графа всей Нортумбрии) могла быть не причиной, а приманкой. Руфуса нужно было вытащить на север, и покончить с ним быстро и эффективно, как год назад покончили с Малькольмом – из засады.

Король, вспомнив, сколько участников событий 1088 года сейчас скачут в его армии, сражаться с засадой не кинулся, а резко изменил направление марша. Ньюкастл был королевской крепостью с королевским же гарнизоном, и он направился туда. Следующим его действием был удар по небольшому, но хорошо укрепленному и находящемуся на стратегически важном месте гарнизону Морпет Кастл. Во-первых, там, по его сведениям, были лучшие воины де Мовбрея, а во-вторых, сам Морпет Кастл находился на высоте над прилегающими окрестностями. Обороной Морпета руководил Вильгельм де Мерли, и вот это имя проливает некоторый свет на причину бунта де Мовбрея.

Дело в том, что когда Роберт де Мовбрей получил титул графа Нортумберленда, его самого в Англии не было. Вместо него исполняющим обязанности племянника стал епископ Кутанса. И Вильгельм де Мерли как раз был одним из рыцарей епископа. Как ни дико это звучит, именно в 1088 году монахи Дарема захватили на графских землях стадо в 200 голов. Вряд ли это был лихой набег одетых в рясы дюжих молодцев, полагаю. Скорее всего, дело было в каких-то спорных территориях (Дарем постоянно судился по поводу недвижимости с окрестными магнатами), и стадо перегнали совершенно спокойно. Вильгельм де Сен-Кале угодил тогда под суд, а свидетелем против него был на суде именно де Мерли: “The Bishop of Durham’s men, who were in the castle, took from my lord the Bishop of Constance 200 animals, which were under your safe conduct before this bishop (i.e. St Calais) now came up before your majesty’s court; and my lord requested them to restore the cattle back to him, but they would not. Afterwards Walter de Haiencorn, in your majesty’s name, commanded him to deliver up the cattle, which they persisted in refusing to do; and now, sire, we implore you to command them to be restored to my lord.”

То есть, с точки зрения де Мовбрея, король был несправедлив по отношению к нему и Вильгельму де Сен-Кале. Судя по описаниям характера графа, он был не склонен к всепрощению, да и вряд ли он успел получить назад это злополучное стадо – события бунта 1088 года поставили и его, и принца-епископа почти на один уровень, и начались сначала конфискации, а затем восстановления в правах. Тут не до животных, разумеется. И вот в 1094-95 годах де Сен-Кале снова подвизался рядом с королем и при дворе, а где был де Мовбрей? На севере, вдали от центра власти. Более того, на него, победителя шотландцев и богатейшего магната, имеющего обширные владения не только в Англии, но и в Нормандии, приближенные короля смотрели, не скрываясь, косо, и говорили неприятное слово «регицид». Самую большую его победу превратили в самый большой его позор.

Интересно также, что одного из сыновей де Мерли звали Морель, и это – очень необычное имя. Историк Хэдли предполагает, что либо сына де Мерли назвали в честь племянника де Мовбрея, либо... он и был тем самым Морелем, который убил из засады короля Малькольма. В пользу этой версии говорит то, что де Мовбрей сделал де Мерли бароном где-то в районе 1094-95 года.

Мог ли кровопролитный (в этот раз Руфус не был настроен прощать тех, кого он уже простил однажды) эпизод 1095 года стать кульминацией вражды, начавшейся из-за 200 коров? Вполне. Дело не в коровах, а чувстве свершившейся несправедливости. Хотя причем здесь Блуасский, конечно. Разве что при том, что сам-то сын Эда Блуасского отправился в Первый Крестовый с герцогом Робертом Нормандским, а история с Малькольмом, от начала и до конца, была тяжело воспринята именно Робертом, который считал себя за эти события ответственным. Мог ли герцог Роберт додуматься до мысли, что адекватная Малькольмовой смерть Руфуса снимет тяжесть с его совести? Почему нет.

Де Мерли, к слову, если и не сдал Руфусу Морпет сразу, то достаточно быстро договорился с королем, и сохранил этим себе жизнь и баронство.

Ордерик, кстати, писал, что у де Мовбрея была привычка выкрикивать со стен Бамборо поименные оскорбления тем участникам его заговора, которые находились рядом с королем. Руфус, к тому времени, должен был уже выяснить, кто именно в его окружении вляпался опять и снова, и только тонко улыбался, слушая подтверждения своей информации из уст беснующегося графа. Он даже отвлекся от осады Бамборо на пару месяцев, предприняв рейд в Уэльс, о котором, как обычно, сохранились два противоположных мнения.

Хронисты Уэльса писали, что рейд был катастрофой, в которой король потерял множество людей и лошадей, а Англосаксонские хроники – что рейд был успешным. Так или иначе, этот рейд был интересен тем, что проходил (опять!) в условиях совершенно мерзкой погоды, и тем, что был не столько армейской, сколько партизанской операцией. Руфус повторил стратегию и тактику Гарольда и Тостига Годвинсонов в мае 1063 года, разбив свои силы в небольшие мобильные отряды, проникшие на территорию Уэльса очень глубоко, и соединившиеся потом в Сноудоне в конце ноября.

Рождество 1095 года Вильгельм Руфус праздновал в Виндзоре. Скорее всего, со всеми пережившими события этого года магнатами, потому что он озаботился издать приказ об обязательной явке всех своих баронов на сезонные праздники при дворе – под угрозой быть объявленными вне закона. То есть, король сделал правильный вывод из поведения де Мовбрея. Все королевские магнаты должны были периодически появляться в центре королевской власти, а не отсиживаться в дальних углах королевства со своими тяжелыми думами.

В Виндзоре встретил Рождество и граф де Мовбрей – в качестве заключенного.

Совершенно неожиданно для всех, на праздники слег и умер принц-епископ Дарема, Вильгельм де Сен-Кале. Он совершенно точно не участвовал в заговоре 1095 года, но, похоже, стресс от разборок с архиепископом Ансельмом не прошел даром, да и во время похода короля на Бамборо случилось что-то, за что король епископа хотел отчитать. Возможно, Руфус только сейчас узнал, что поведение епископа стало отправной точкой аж для двух баронских бунтов. То, что Руфус собирался за что-то епископа отчитать – это совершенно точно, потому что известна его реакция на известие о том, что де Сен-Кале слёг. Король рявкнул, что прелат наверняка надеется избежать таким хитрым образом головомойки. Но де Сен-Кале не притворялся.

@темы: William II

---

Ухохочешься...

Теперь в выборе Трампа уже обвиняют англичан. И в брекзите тоже англичане обвиняют англичан. Разве что в отравлении Скрипаля их пока не обвиняют, но уже сомневаются.

О скандале с Cambridge Analytica только ленивый, наверное, не слышал, но это так умилительно, что не могу не запечатлеть исторический, можно сказать, момент. Потому что была сделана попытка перевести стрелки Brexit назад заявлением, что надо расследовать, не повлияла ли деятельность Cambridge Analytica на результат голосования))) Ох и припекает же Мэй! Но изворотлива, надо отдать должное. Did Cambridge Analytica play a role in the EU referendum? - спрашивает ВВС:





Но это так, приятная добавка к главному блюду: Cambridge Analytica: Undercover Secrets of Trump's Data Firm





Упс, Александра Никса уже уволили. О том, как всё это работает:

arstechnica.com/tech-policy/2018/03/facebooks-c...

www.cnbc.com/2018/03/21/facebook-cambridge-anal...

@темы: "веселая бредь"

---

Вильгельм Руфус - король и архиепископ

Кто его знает, почему братья не договорились на этот раз, хотя встречались дважды. Очень похоже, что Роберта было легко науськать на что угодно, если нажать на его чувство собственного достоинства. Как это произошло когда-то в случае бунта против отца. Причем, совсем необязательно окружение герцога хотело ввергать своего господина в неприятности. Подобное к подобному, поэтому можно предположить, что Роберта окружали такие же гиперчувствительные к понятию чести люди. В общем, на этот раз Роберт и Вильгельм разъехались каждый в свой угол Нормандии, и стали друг с другом воевать.




В этот раз всё пошло не так. Сначала, Руфус, по своему обычаю, заплатил или пообещал заплатить Робертовым баронам, если они выступят на его стороне. И, видимо, не без успеха, потому что Роберт попросил короля Франции о помощи. Неожиданно для обоих братьев, первый же барон, в Арджентайне, которого осадила французская армия, с королем Франции воевать не стал, а феерично сдался. Впрочем, от потерь это его не спасло, потому что французы арестовали всех сдавшихся и поставили выкуп условием освобождения. После этого, то ли король Франции сразу отправился домой, то ли сначала направился вместе с Робертом осаждать Руфуса, но на половине пути все-таки отправился домой.

Руфус, решив, что ему понадобятся люди и/или деньги, приказал Фламбарду отправить ему 20 000 солдат. Но тот, то ли самостоятельно, то ли по указу, просто собрал с явившихся деньги и сказал «все свободны». Когда злющий за потерянную возможность разжиться всяческой движимостью в Нормандии контингент пошлепал по домам, по пути начались грабежи деревень и городов.

В отсутствие короля, зашевелился Уэльс – благо, граф Честера был с королем в Нормандии, а оставшиеся в приграничье не смогли перекрыть все тропы в Англию. Несколько замков было уничтожено – в Англеси, например. Братец Генри, с которым в этот раз Руфус решил объединиться против Роберта, отплыл к нему на встречу, но заплыл, почему-то, в Англию, где и остался дожидаться рождественских праздников. И не напрасно, потому что после них Генри вернулся в Нормандию материально обласканным разными подарками, и стал потихоньку творить пакости герцогу Роберту.

В довершение ко всему, в ноябре в Шотландии был убит король Дункан, протеже Руфуса, и на престол снова взобрался король Дональд.

Так что Руфус решил наплевать на фанаберии, не умножать ущерба, и вернуться домой. В Англии он был 29 декабря 1094 года, так что проведенное в пути Рождество было, наверное, если и не самым худшим в его жизни, то одним из худших.

Начало 1095 года тоже получилось мрачным. Умер Вульфстан, епископ Вустера. Конечно, деду было уже около 90 лет, и его смерть была вполне ожидаемой, но Вульфстан был одним из тех, на кого Руфус мог полагаться безусловно. Следуя своему принципу в назначениях, король объявил крупным арендаторам земель епископата, что теперь права феодального баронства переходят к нему, и что если арендаторы хотят оставаться на своих местах, от них ожидается внесение платы в королевскую казну. Таких арендаторов было 32, и суммы, обозначенные в указе, говорят о том, что доходы с каждого арендованного участка были хорошо известны. Одновременно был выпущен указ, что монашеские земли, которые были отписаны именно аббатству, остаются в монастырских владениях без всяких условий. Место епископа Вустерского оставалось вакантным год. Вся эта история добавила свой груз на историческую репутацию Руфуса.

Что касается Ансельма, то он снова ухитрился нарваться на конфликт с королем. Ансельм захотел получить свой архиепископский pallium. А получать его надо было у папы. Пап, как мы помним, было уже некоторое время двое, и каждый из них называл другого анти-папой. Чтобы отправиться за границу, ахиепископ должен был получить разрешение от короля, и тот, естественно, спросил, к какому именно папе Ансельм навострился. «К Урбану», - ответил этот бывший нормандский аббат, который полностью разделял выбор французского и итальянского духовенства в пользу папы Урбана против папы Клемента III, выбранного собственно римлянами (и тринадцатью кардиналами). Руфус заметил, что по обычаям королевства Англия, право выбора, какого папу считать настоящим, остается исключительно за королем, и что подданные в этом вопросе права голоса не имеют.

Разумеется, в спокойном тоне эти двое долго говорить просто не могли. Вскоре Ансельм уже кричал, что «а я предупреждал, что я за Урбана!», а Руфус орал в ответ, что «ты не можешь оставаться верным мне, если выбираешь папу против моей воли!». И тогда Ансельм выложил свой главный козырь: если ты не разрешишь мне ехать к Урбану, я отправлюсь в добровольное изгнание!

Как бы ни хотел Вильгельм Руфус не видеть и не слышать своего сварливого архиепископа, просто захлопать в ладоши и закричать «да, да!!!» он не мог. Урбан проигрывал Клементу и по числу кардиналов, которые за него голосовали, и по числу поддерживающего его духовенства, но явно выигрывал в энергичности и выносливости. Поскольку он был оппонентом для традиционного папы, ему просто пришлось возглавить движение реформ в сторону «папа в Риме – король над всеми королями». Появление тяготеющего к тем же реформам Ансельма рядом с Урбаном ничего хорошего для английской дипломатии не обещало.

Именно поэтому авторитарно запрещать Ансельму поездку к Урбану, и подталкивать его этим к отъезду из страны, королю не хотелось совершенно. И поэтому он нашел неплохой выход – созвал в Рокингем совет духовных и светских лордов, на котором сам даже не присутствовал. После выступления Ансельма, все единодушно посоветовали ему соредоточиться на своих обязанностях перед паствой и короной, и не изобретать каждый раз новые поводы для скандала с королем. «Кесарю кесарево, а Богу – Богово», - отрезал Ансельм. Он не видит никакого противоречия между своей присягой королю и служением тому папе, которого именно он сам считает настоящим. Первой реакцией присутствующих было «ну и объяви ему об этом сам», но потом они, все-таки, отправили делегацию к королю, чтобы тот ясно выразил свои аргументы по сути проблемы.

Руфус выразил. Он попросил довести до понимания Ансельма, что тот, своим поведением, ставит себя против всего королевства, потому что выглядит человеком, имеющим целью сбить с короля корону, вмешиваясь в то, что считается чисто королевской прерогативой. К тому же, конфронтация суверена и одного из главных его подданных бессмысленна. Урбан ничего не сможет сделать в данной ситуации для Ансельма, если тот навлечет на себя немилость короля. И Урбан ничего не сможет сделать против Ансельма, если архиепископ с королем помирится.

О том, мог ли в таких условиях быть достигнут договор, мы никогда не узнаем. Аргументы короля Ансельму представлял Вильгельм де Сен-Кале, принц-епископ Даремский, а у него были свои печальные воспоминания о конфликте с Руфусом, в результате которого ему пришлось провести несколько лет в Нормандии. И очень похоже на то, что, споря с Ансельмом, он спорил с самим собой, сосредоточившись на утверждении, что Ансельм, выбирая Урбана, крадет этим у короля право суверена. И в какой-то момент один из солдат, стоявших на страже в зале совета, забылся настолько, что выкрикнул архиепископу что-то типа «Держись, старик!», чем вызвал одобрительное веселье среди собравшейся поглазеть на заседание публики.

В общем, Руфус предпочел не вовлекать в дискуссии ещё и рядовых своих подданных, и на следующее утро просто коротко объявил делегации от совета, что архиеписком может сдать свои посох и кольцо, если ему так уж приспичило, и убираться на все четыре стороны. И тут, опять же, интересна реакция. Лорды светские, навязавшие, по сути, этого Ансельма Вильгельму, сначала (перед королем) засмущались – ну, ты это, как-то слишком резко... На что Руфус устроился в кресле поудобнее, и изъявил готовность выслушать их предложения на тему разруливания создавшейся патовой ситуации. Предложений не поступило.

Лорды же духовные, по сути присягавшие Ансельму, признав его права руководить ими, были единогласны с самого начала: поведение Ансельма снимает с них все обязанности быть ему лояльными. Так они и Ансельму объявили. А лорды светские сказали, что они ему и не присягали, так что никаких к ним претензий у него быть не должно. Тем более, что пока он в этой стране архиепископ, то он для них – архиепископ.

Казалось бы, именно лорды духовные должны были поддержать одного из своих, не так ли? Но дело в том, что Ансельм для них своим не был. Ни в каком смысле. Во-первых, большинство английских епископов в 1090-х годах были людьми светскими, бывшими государственными служащими. Из бюрократов они, собственно, превратились в баронов, стоящих над епископатами, и жили соответственно. Многие имели семьи. И все сохранили именно менталитет «государство превыше всего». В образе Ансельма они видели врага, постоянно конфликтующего с королем и требующего заменить их на монахов, хотя епископы были активно вовлечены в социальную проблематику своеих епископатов, в которой монахи, не знающие светской жизни, были бы совершенно беспомощны и неуместны.

Что касается магнатов королевства, лордов светских, то они, похоже, были вовсе не против того, чтобы архиепископ поприжал лордов духовных. И, возможно, где-то в глубине души надеялись заиметь альтернативу королевской власти. Иметь двух господ, ссорящихся между собой, во многих случаях было не так уж и плохо. Руфус этот момент понимал прекрасно, поэтому никак не выказал своего неудовольствия, если оно и было. В конце концов, он точно знал, что его бароны не едины. Те, с кем он в данный момент говорил, были представителями старого баронства, имели владения в Нормандии, и знали, что континент более или менее стоит за Урбана. Новые же бароны, обязанные всем королю и имеющие владения только в Англии, не слишком-то интересовались континентальными мнениями, и предпочитали, чтобы король сам выбрал, какого папу поддержать, а уж они поддержат короля.

А симпатии народа здесь особого значения не имели. Народ ничего про Ансельма не знал, Рим с его проблемами и двумя папами был от них бесконечно далеко, но они автоматически чувствовали симпатию к престарелому священнику, на которого наседают верные короля. Стало быть, ситуацию надо разруливать любой ценой, чтобы конфликт короля с архиепископом не стал главной темой для пересудов в каждой харчевне королевства.

Руфус также знал, что если он изгонит Ансельма из Англии своим решением, это даст тайным приверженцам Великой Нормандии под эгидой старшего сына Завоевателя прекрасный повод взбунтоваться на одобряемых в обществе основаниях. Поэтому он сидел спокойно, и наблюдал разворачивающееся перед ним действо, делая выводы, которые оглашать вслух не собирался.

Ансельм сдался первым – он запросил у короля охранную грамоту для себя и своего сопровождения, чтобы по другую сторону канала подумать над ситуацией. Но Руфус не хотел, чтобы Ансельм уехал из Англии в сане архиепископа. Поэтому он посоветовал архиепископу вернуться к своим прямым обязанностям, и размышлять параллельно с их выполнением. Патовая ситуация не была разрешена, но хотя бы в глазах окружающих перестала выглядеть такой острой.

@темы: William II

---

Решила отвлечься от драм

Стала, почему-то, смотреть "Ментовские войны" А там курят в таких количествах, что аж зрителя на кашель пробирает)) Кстати, мне сериал глупым или плохим не кажется. Наверное, просто соскучилась по русскояычному кино. И главгерой там странный. Я отвыкла видеть, что кто-то может всё время хамить своему начальству.

@темы: кино на радость нам дано

---

Бедный мой котик... Скоро к зубному, есть до этого нельзя 12 часов, чтобы не стошнило после укола. К миске ходил несколько раз, но даже не возмутился, что миски-то нет. Знает, что ли, в чем дело?))

@темы: "зверята"

---

Шкода))

А мне тут фанфик подарили по "Полцарству"! От  Заязочка:


Все-таки Дикону очень хотелось увидеть свой портрет, так что на прощание его решили провести в галерею. Отправились туда ночью. Несмотря на то, что Робин и сэр Рэтклиф уже неплохо ориентировались во дворце, лучше всех переходы знала Маргарет. Так что страховали короля они втроем.

-Да-а-а! – оценил художественное полотно Дикон и надолго завис в созерцании.
Остальные решили ему не мешать, и отошли подальше.

-Стойте! – тихо сказала Маргарет. – Там дальше комнаты короля.

И тут раздался дикий вопль.
Робин и сэр Ричард от неожиданности перекинулись в животных, а Маргарет еле успела отскочить в тень, как дверь распахнулась, и, сшибая все на своем пути, в галерею вылетела совершенно невероятная фигура.

-Гарри?! – в ужасе прошептала Маргарет, узнав в вопящем незнакомце совершенно голого короля Англии, да еще и запачканного ниже пояса чем-то черным и вонючим.

Впрочем, ее бывший любовник не заметил. Он лишь чудом не споткнулся о Робина, наступил на хвост сэру Рэтклифу и с топотом помчался дальше.
Еще один дикий вопль прорезал ночную тишину.

-Кровь Христова! – содрогнулся снова обернувшийся Робин. – Там же Дикон! А они все про нас забыли. И портрет… Бегом туда! Дик, ты как!

-У, бугай! – проворчал пострадавший Рэтклиф. – Вы давайте за ним, а я посмотрю, чего он так заорал. Не кошмар же ему приснился.

А в картинной галерее совершенно обалдевший Дикон медленно отступал от прущего на него голого Генри.

-А! – орал на двоюродного деда Генри. – Выкопался! Все сговорились!

Робин торопливо наложил на него сонное заклинание. Генри рухнул как подкошенный.

-Что это у него такое? – спросил Робин, склонившись над захрапевшим телом. – Ну и запах! Во что это он… ну….

-Давайте отсюда! – Маргарет нервно оглянулась. Королевские вопли перебудили весь дворец, хлопали двери и слышался топот бегущих ног.

В парке они дождались Рэтклифа.

-Это та женщина, Болейн, - отчитался он, - она лежит в кровати, воет, а из нее эта мерзость и течет. Ничего не понял, но если они были вместе, и вдруг потекло такое, то неудивительно, что король заорал и выскочил из спальни.

-И свалят это на меня, - констатировал очевидное Дикон, - а, ерунда. Сплетней меньше, сплетней больше… Узнать бы, кто это сделал…

Королева Катарина с улыбкой прислушивалась к шуму во дворце. И погладила рукой свиток с описанием одного хитрого снадобья. Да, все стоит брать в свои руки. От всякого рода пришельцев никакого толка. А так и от наглой соперницы избавилась…. И дорогого Генри какое-то время на подвиги не потянет… Да и вообще…

@темы: "побасенки"

---

Политическое

Выразила свое мнение по поводу Скрипалей. То есть, по поводу Мэй, разумеется, ибо при чем здесь Скрипали: mirrinminttu.livejournal.com/290684.html

@темы: Англия

---

Вильгельм Руфус - король и церковь

Вильгельму Руфусу было достаточно легко отмахнуться от условий договора с королем Малькольмом. Не говоря о том, что речь шла о его городах и о его границах, сам договор был заключен в чрезвычайных обстоятельствах и практически под принуждением расправы с ослабевшим в результате природных катаклизмов английским контингентом. Вот если бы случилась честная битва... Да, это была логика двойных стандартов, чего там. Когда тот же Руфус, вместо войны с братом, устроил с Робертом совместную прогулку и договорился по-хорошему – это было для него правильным. В конце концов, не чужие. Но договор с Малькольмом? Да с какой стати?!





Со своей стороны, Роберт Нормандский видел ситуацию по-другому. Переговоры вёл он, договор, спасший англичан, был заключен исключительно благодаря его отношениям с Малькольмом, и нарушение условий этого договора было ударом по репутации именно Роберта. Поэтому он объявил брату, что если тот не выполнит условий договора с Малькольмом, их договор тоже теряет силу.

Посланцы из Нормандии прибыли приблизительно перед Рождеством 1093 года, когда в Глостер, для праздников, стали стягиваться лорды светские и духовные. То ли предчувствуя, что 1094 год будет годом сражений, то ли вспылив, получив от брата такое своеобразное «поздравление», Руфус, на третий день праздников, объявил сбор средств на военные нужды. Что ж, для всех присутствующих это было дело обычным, и каждый знал, сколько надо платить (добровольно-принудительные платежи были частью условий, на которых лордам давались земли, и были пропорциональны доходам). Но с Ансельмом, архиепископом Кентерберийским, всё пошло наперекосяк, потому что он-то понятия не имел, какова его доля. Кто-то, помнивший времена Ланфранка, подсказал, что 500 фунтов будет достаточно. Король то ли не хотел портить праздники, то ли и сам не знал, какой должна быть доля архиепископата, и никак эту сумму не прокомментировал.

Каково же было удивление Ансельма, когда Руфус его вызвал и сказал, что правильной суммой будут 2000 фунтов, или, как минимум, 1000. Когда архиепископ стал спорить, король просто приказал ему удалиться. И это не было безобидным проявлением темперамента в обычной склоке. Приказ убираться с глаз долой означал, что провинившийся терял королевское расположение, benevolencia. Вместо этого, вступала в силу немилость короля, malevolencia. Тот, кто находился в немилости, не мог ожидать, что его петиции и судебные процессы будут приняты доброжелательно (нормальная практика в отношениях между королевской властью и интересами крупных налогоплательщиков).

Вместо того, чтобы покаяться и заплатить, Ансельм разозлился, и потратил возвращенные ему 500 фунтов на бедных. Нашла коса на камень. Конечно же, для Кентерберийского архиепископата и 2000 фунтов не были крупной суммой. Но Ансельм предпочел рассмотреть требование крупного взноса проявлением симонии, платы за назначение на духовные должности. Собственно, симония была тогда делом обычным. Например, епископ Тетфорда, Герберт де Лузиньи, в 1090 или 1091 заплатил королю 1900 фунтов за своё назначение, включив в условие сделки назначение своего отца аббатом в Винчестер. Но потом со стороны папской курии задули сильные ветры против симонии, и де Лузиньи пришлось ехать в Рим, чтобы получить прощение за свой поступок лично от папы. Так что Ансельма вполне можно понять. Он не настолько уверенно чувствовал себя на престоле архиепископа, чтобы сражать с курией, и доказывать, что данные ему королю деньги не были платой за назначение, а просто своего рода налогом на богатство.

Де Лузиньи ( от итальянского lusingare, льстить) метнулся в Рим - к слову сказать, прямиком из Глостера. То есть, несомненно, под давлением Ансельма. За что Руфус, с точки зрения которого епископ провинился сразу в двух проступках, лишил его епископского посоха. Во-первых, де Лузиньи обратился к Урбану II, одному из конкурирующих пап, хотя сам король Вильгельм ещё не объявил, кого собирается поддерживать. Во-вторых, своим поступком епископ дал понять, что сам не считает свой выбор легальным, поскольку должность была куплена. Урбан принял епископа с распростертыми объятиями поскольку выбор де Лузиньи в его пользу дорогого стоил, и утвердил епископа на его посту. Уж насколько можно верить Уильяму из Малсмсбери, который намекнул, что в этом случае освобождение от обвинения в симонии стоило де Лузиньи энной суммы денег – неведомо. Скорее всего, хронист не преувеличивает, потому что и в наше время очень распространенная форма поборов в церкви – это совершенно добровольные частные пожертвования, которые собираются всегда совершенно публично, и попробуй не заплати ати – сразу станешь парией. В случае, когда епископу позарез было нужно одобрение папы, это добровольное пожертвование могло быть довольно крупным. Надо сказать, что де Лузиньи выжал из этой покаянной поездки даже больше, чем утверждение своего статуса.

Не то чтобы Руфус на епископа Тетфорда всерьез гневался. Посох он ему вернул сразу, как тот прибыл из Рима. Кстати, именно этот епископ перенес свой престол в Норич, и стал строить там изумительный Норичский Кафедрал. И объявил, что кафедрал – это его акт публичного покаяния за грех симонии. Умно. Это сразу сделало его невероятно популярным и в церковных кругах, и среди прихожан. Менее счастлив этим «выходом из шкафа» был Николас Фламбард, который получал от де Лузиньи ту выплату, потому что хитрый епископ приказал запечатлеть данный факт на фресках. Также де Лузиньи основал бенедиктинский приорат, посвятив его св. Маргарет Антиохской (сейчас известен как St Margaret's Church, King's Lynn), церковь св. Николая (известна как Great Yarmouth Minster), а также школу в Нориче (тоже действует и по сей день, под именем King Edward VI Grammar School). Так что не ради неполных 2000 фунтов Руфус дал де Лузиньи епископский посох, а согласно своей тенденции назначать на крупные административные должности административно одаренных людей.

Эта практика симонии может показаться несправедливой в отношении искренне верующих бедных священников, и именно поэтому папская курия взяла курс против неё, но, на самом деле, оперировать масштабными проектами и огромными суммами денег может только тот, для кого большие деньги – данность, часть нормы.

Вообще, для понимания того, какие страсти кипели в церковных кругах, есть смысл остановиться на примере, который, с одной стороны, касается самого горячего аспекта того времени – святых мощей, а с другой стороны, хорошо иллюстрирует атмосферу беспощадной борьбы за власть и влияние.

Когда де Лузиньи сорвался в Рим, Балдуин (или Бодуэн, как угодно), физиатр Руфуса, который, кажется, не добрался к болящему королю в марте, но прибыл на рождественские праздники, решил, что для аббатства Бери-Сент-Эдмундс, аббатом которого он являлся, пробил звездный час. По какой причине этот Балдуин, монах из Сен-Дени, оказался в качестве личного физиатра при Эдварде Исповеднике, никто уже не помнил, но в этом качестве он переходил от одного короля к другому, и продолжал числиться на посту и при Руфусе. Действительно он кого-то лечил в таком возрасте или нет – сказать невозможно, но доступ к королевской персоне имел.

Так вот, Бери-Сент-Эдмундс профилировало себя аббатством, имеющим в своем распоряжении мощи св. Эдмунда, короля Восточной Англии, предположительно убитого викингами Ивара Бескостного (Рагнарссона) и Уббы Рагнарссона около 870 года. Предположительно – потому что ни о каком короле Эдмунде из Восточной Англии нет никаких записей. Вполне может быть и так, что Эдмунд Великомученик – это просто персонаж, придуманный в 986 году Аббо Флёрийским, написавшим и биографию Эдмунда, и историю его смерти (подозрительно похожую на историю св. Себастиана). Хотя есть, конечно, запись от 890-го года в Англосаксонских Хрониках, которая упоминает этого Эдмунда в событиях 870-го года, но запись, сделанная с двадцатилетним опозданием тоже, строго говоря, бесспорным историческим источником считаться не может.

Был такой король или нет, и умер ли он руки викингов или нет, но в 1094 году уже считалось фактом, что был и умер, и является нынче мощами. А если есть мощи – значит, надо их постоянно устраивать и переустраивать с возрастающей пышностью. Более того, считалось хорошим тоном, при визитах прелатов друг к другу по поводу посещения церквей, имеющих какие-нибудь знаменитые мощи, привозить крохотный кусочек своих. Так что материал, как говорится, был востребован, и именно при переносах он, по понятной причине, появлялся.

Аббат Балдуин затеял под этот проект постройку целой каменной церкви, и как раз в 1094 году был закочен восточный конец постройки, который очень подходил для перезахоронения мощей св. Эдмунда. Балдуин попросил у короля лицензию на освящение церкви и, как только церемония будет проведена, на перенос мощей. Руфус, поглощенный подготовкой отплытия в Нормандию, отмахнулся от вопроса о мощах с тем же легкомыслием, с которым отмахнулся и от Ансельма с его просьбой о переводе Эдит Шотландской из Солсбери. Получил аббат Балдуин лицинзию или нет – история умалчивает, но устное разрешение, похоже, получил. Епископом диосиза, в котором находилось Бери-Сент-Эдмундс, был как раз отсутствующий епископ де Лузиньи. Но ещё в 1071 году Балдуин озаботился получить от папы разрешение самостоятельно выбирать епископа для проведения ритуалов в своем аббатстве. А простой аббат, выбирающий, кому из епископов он решит доверить такую церемонию как освящение церкви и перенос мощей – это, знаете ли, сила.

Каково же было изумление и разочарование Балдуина, когда Руфус, вернувшийся из Нормандии 29 декабря 1094 года, изменил свои распоряжения, и сказал, что переносить мощи они могут, не вопрос, но вот освящение церкви... Над тем, кто его будет проводить, он сам подумает.

Балдуин стал расспрашивать придворных, и выяснил, что за решением короля стоит заявление канонников из св. Мартина в Лукке, что у них есть голова св. Эдмунда. То есть, Бери-Сент-Эдмундс не может претендовать на особые привилегии, базирующиеся на факте единоличного обладания полных и нетронутых мощей почитаемого святого. Тем более, что с головой св. Эдмунда была связана отдельная история – её викинги закинули куда-то в заросли, и когда подданные погибшего короля стали её искать, на место нахождения головы их навел какой-то мистический волк, прокричавший (или провывший?) «здесь! здесь! здесь!».

Балдуин сам отвозил в Лукку какой-то кусочек мощей, когда ездил поклониться тому самому Лику Лукки, и точно знал, что уж целую голову святого он им точно не отдавал. И Балдуин заподозрил, что за слухом стоит де Лузиньи, который чрезвычайно ревниво относился и привилегиям Бери-Сент-Эдмундс, и к тому, что этот особый статус аббата Балдуина мешал ему перенести епископский престол Восточной Англии в город Бери, который был местом стечения большого количества паломников высокого ранга.

К слову сказать, Балдуин таки отстоял свой право, сначала тряхнув разрешением папы от 1071 года, а затем – главный козырь! – разрешением совета Вильгельма Завоевателя от 1081 года, подтверждающим решение папы. В итоге, церемонию проводили Валкелин, епископ Винчестера, и Ранульф Фламбард, тогда ещё не принц-епископ Дарема. Их Балдуин буквально выцепил из соседнего городка, где они были по каким-то делам. Де Лузиньи попытался впоследствии всё это опротестовать, но документы, которыми впрок запасся Балдуин, несомненно заслуживающий своего высокого статуса уже благодаря проявленной им фантастической осмотрительности, снова сработали должным образом.

Мэйсон замечает, имеющий репутацию атеиста Руфус чрезвычайно часто вовлекался, на самом деле, в серьезные церковные дела. Именно во время его правления, были перенесены многие останки и в аббатстве св. Августина в Кентербери. Это было бы невозможно без активного одобрения короля. Да и собор в Нориче был построен при активной помощи Руфуса. Он также продолжал проводить политику Завоевателя по переведению епископских престолов в крупнейшие города епископских диосизов. Что, разумеется, вызывало горькие чувства в тех монашеских сообществах, которые этих престолов лишались, ведь вместе с администрацией епископа от них уходило и влияние, и конкретные деньги, получаемые от прибывающих ко двору епископа людей.

И к одному моменту в разговоре с Ансельмом, накануне отплытия в Нормандию, Руфус не отнесся безразлично. Ансельм, легко получивший разрешение на перевод Эдит Шотландской в Вильтон, запросил разрешение собрать синод, который не проводился с времен Ланфранка. На вопрос короля, что Ансельм собирается обсуждать на этом синоде, и к чему такая спешка, архиепископ ответил, что немеревается укрепить среди монашеской братии и прихожан дисциплину, заклеймив грехи вроде содомии и заключения браков между людьми, находящимися в запрещаемой церковью степени родства, без получения папской диспенсации. «Достаточно. Нет.», - прервал его король, добавивший этим отказом вес груза своей сомнительной репутации в веках.

На самом же деле, отношения Вильгельма Руфуса с церковью никак не выходили за рамки нормы. Все приличные короли и герцоги строили великолепные соборы, а лорды – локальные церкви и аббатства. Несомненно также, что вера была для Руфуса отдельно, а церковь – отдельно. Именно поэтому он с большим интересом и уважением относился к мощам святых (проявление уважения именно к Богу), но был очень строг в отношении административной деятельности церкви (держал в узде амбиции людей). Публичное унижение императора Генриха IV не прошло незамеченным при королевских дворах, и умные правители стали относиться к церковникам настороженно. Кажется, именно тогда до них ясно дошло, что церковь – это не только посредник отношений между человеком и Богом, но и организация, не менее жадная до власти и земных благ и привилегий, чем любая другая политическая фракция. Даже более, потому что желание папы стать королем над королями было уже озвучено.

Так что доверить враждебно настроенному архиепископу проведение синода, при условиях, что большое количество лордов духовных, наиболее близких и верных престолу, отправлялись в Нормандию вместе с королем, было бы не просто наивно, но абсолютно глупо. А глупцом Руфус не был. И действительно, ссора с Ансельмом началась не из-за синода, а из-за продолжения разговора, когда не умевший вовремя замолчать Ансельм начал требовать заполнения аббатских вакансий – до этого Вильгельм старался организовать дело так, чтобы один аббат управлял несколькими аббатствами, получал за это согласованную долю с доходов, а остальное шло прямиком в королевскую казну.

По мнению Ансельма, постоянное отсутствие аббата означало падение дисциплины среди монахов, и если король свою политику не изменит, то навлечет на себя вечное проклятие за захирение аббатств и монастырских сообществ, и общее падение нравов.

- Это МОИ аббатства, - рявкнул Руфус, который не любил угроз. – Тебя эти дела не касаются. В твоё управление ТВОИМИ манорами я не лезу, не лезь и ты ко мне со своими наставлениями.

- Значит, аббатства для тебя – это просто маноры?! – взвыл Ансельм. – Долг короля – защищать аббатства, как добрый их патрон, а не использовать доходы от них на свои военные походы. У тебя для этого королевские маноры есть, а деньги аббатств должны идти на церковные нужды.

- В общем, так. Ни одна церковная крыса не посмела бы говорить в таком тоне с Завоевателем. И я не намерен позволять тебе говорить в таком тоне со мной. Пошел вон!

Примерно так, если и не в словах то по смыслу, переговорили в Гастингсе Вильгельм Руфус и архиепископ Ансельм. К слову, прав был именно Руфус. Технически, маноры, доходами от которых король наделял аббата, не имели никакого отношения именно к аббатствам. Они были личными доходами, что ставило аббата на одну ступеньку с бароном, и обязывало его оказывать королю службу за эти доходы. Собственно, именно поэтому король был в своем праве, ожидая взносов от вступивших в права владения епископов – точно так же делали взносы наследники баронских владений. Аналог нынешнего налога на переход состояния от одного лица к другому.

В чем Ансельм был прав, так это в том, что король был патроном аббатств не только формально. Именно король должен был заботиться, чтобы доходы с земель, конкретно принадлежавших именно аббатству как организации, не уплывали на сторону. Как раз в 1092 году был скандал с Рамсейским аббатством, одним из старейших и наиболее уважаемых. Там аббат, сменивший де Лузиньи на посту, обнаружил, что земли аббатства... заложены, и долги значительны. Похоже, что явно потративший деньги аббатства на свою выборную кампанию де Лузиньи подорвался в Рим не столько из-за раскаяния в грехе симонии, сколько из страха перед показавшим себя скандальным архиепископом, который явно бы до этого случая докопался. Тем более что когда король узнал о случившемся, он просто запретил аббатам закладывать имущество аббатств без его ведома, но никак не наказал де Лузиньи.

В любом случае, по модели, разработанной в новом королевстве Завоевателем и Ланфранком, король владел ресурсами, являющимися источником благосостояния аббатств и епископатов, и поэтому относился к аббатам и епископам именно как к своим администраторам, которые получают плату за работу. Ансельм же хотел безусловных пожертвований со стороны светских властей. И безусловного благорасположения короля. Он даже приказал епископам, присутствующим в Гастингсе, коллективно отправиться к королю и потребовать для архиепископа безусловную беневоленцию. А если он откажет, то потребовать обоснования для отказа.

Вильгельм Руфус сформулировал свой ответ так: «I have no fault to find with him, but even so, I will not grant him my goodwill, because I do not hear why I should» («Он ни в чем передо мной не провинился, но, при этом, я не собираюсь даровать ему своё расположение, потому что не услышал, почему я должен это сделать»). Кто из епископов посоветовал озадаченному ответом Ансельму, как сделать так, чтобы король его услышал – немедленно вернуть королю возвращенные им 500 фунтов, и добавить обещание заплатить ещё 500 чуть позже. Но Ансельм только взъярился, и заявил, что и сам платить не будет, и епископам скоро запретит, потому что симония. Неужели они все не понимают, что своими выплатами они прямо-таки развращают короля? Духовная власть ничего не должна власти светской!

И Ансельм гордо удалился прочь из Гастингса, оставив Вильгельма Руфкса в твердом убеждении, что власть этого человека нужно ограничить максимально возможно.

Ансельм не был плохим человеком. Даже его отсутствие дипломатичности и склочный характер был бы, в других обстоятельствах, просто приняты как особенность, не более того. Но прецедент в Германии показал, что недовольные королем бароны, которых всегда хватало при любом правлении, имели тенденцию группироваться вокруг враждебных к королю прелатов, потому что это освобождало их от ответственности по обвинению в государственной измене. Они всегда могли заявить, что только защищают церковь, выполняют свой духовный долг. Именно поэтому Руфус блокировал все попытки Ансельма провести церковные реформы.

@темы: William II

---

Дивные новые знания

p-i-f.livejournal.com/13383870.html
Очень свежая трактовка понятия "хладнокровный человек"" />

@темы: "веселая бредь"

---

Вильгельм Руфус - частная жизнь короля

Руфус мудро воздержался от немедленной мести за убийство Дункана, но если у него и была когда-либо мысль жениться на Эдит Шотландской, то эта идея была похоронена в 1094 году. И не только потому, что иметь дело с её семейкой не выглядело привлекательной альтернативой. Договор между Руфусом и Робертом о взаимном наследовании снимал злободневность темы наследника престола. Тем более, что это был мудрый договор, примиривший сторонников идеи «одно королевство – один король, который старший сын» и тех, кто стоял за полную административную независимость Англии от Нормандии. Женись Руфус в этот момент – появление наследника обострило бы все распри заново.



Но вообще, моё личное мнение состоит в том, что Вильгельм Руфус не имел ни малейшей предрасположенности к семейной жизни. Как и Роберт. Как и Генри до определенного момента. Из прочих детей Завоевателя, Сесилия стала монахиней, но её-то мнения о планах на будущее никто никогда и не спрашивал. Ребенка посвятили церкви с момента рождения. Про Аделизу почти ничего не известно, и она тоже, по-видимому, стала монахиней, хотя есть предположения, что в детстве её обручали с Гаральдом Годвинсоном. Констанс выдали за герцога Алана Бретонского где-то в возрасте 25 лет или даже старше, тоже очень поздно. По-видимому, чисто из политических соображений. И политика эта была горячей, потому что через 4 года Констанс отравили. Больше всего известно об Адель Блуасской, которую, вопреки явно просматривающейся традиции семьи, выдали замуж достаточно рано, лет в 16-21. Но это же был невероятно перспективный брак с наследником Блуа и Шартра, важнейшим союзником Завоевателя в его соперничестве с графами Анжу. Впрочем, Адель довольно решительно отправила супруга куда подальше при первой же возможности, которую предоставил её Первый Крестовый, и когда бедняга попытался из этого тяжелейшего и смертельно опасного похода устраниться, организовала настоящую травлю, и выжала любимого обратно в Палестину. После чего спокойно продолжила править графством, держа железной хваткой под своим контролем и наследника титула, который даже жениться не посмел, пока маменька не вышла на пенсию.

В общем, никто из детей Завоевателя явно не видел семейную жизнь в виде уютной гавани, к которой стоит стремиться. Возможно, конечно, что гены гулящих, но расчетливых предков вступили у молодого поколения в конфликт с почти недостижимой для подражания моделью отношений их родителей, но скорее всего дело было в политических амбициях птенчиков Завоевателя, которые рассматривали брак только в качестве политического альянса.

Но что же такого происходило при дворе Вильгельма Руфуса, если это обеспечило ему скандальную репутацию в веках, да ещё в атмосфере чисто средневековой толерантности к человеческим слабостям? Если верить необозначенным ссылкам Мэйсон на «уэльских хронистов», проститутки при его дворе дневали и ночевали, а сам Руфус параллельно ещё и ухитрялся иметь более постоянных конкубин. Но кого в тот век можно было удивить гулящими королями? Никого, если сам королевский двор, как фасад власти, выглядел опрятным, блестящим, без потеков вина на цоколе и валяющихся у парадного входа, в пьяном безобразии, женщин «с пониженной социальной ответственностью». То есть, человек-король мог быть каким угодно. Но репутация у короля-короля и его двора должна была быть безупречной.

А за репутацию двора отвечала королева. Королева должна была устраивать все возникающие конфликты тихо, спокойно и с достоинством, сглаживать неприятные ситуации, ходатайствовать перед королем о милости для нашкодивших придворных, ходатайствовать перед церковью за нашкодившего супруга, обеспечивать хорошие отношения с вассалами, быть щедрой к подданным и отвечать за подарки дипломатам, и всеми способами поддерживать блестящий имидж своего мужа-короля, а в идеальном случае – ещё и облагораживать умненько и исподволь мужнин персональный, человеческий нрав. Этот перечень, собственно, хорошо объясняет, почему жениться королю было не так уж просто. Конечно, грамотно подобранная администрация двора королевы могла бы взять (и брала, в качестве исполнительной власти) на себя довольно большую часть рутины, но не всю.

В общем, получилось так, что двор Вильгельма Руфуса жил на манер военного лагеря на отдыхе. Чем он, по сути, и являлся. Его соратники и придворные, люди молодые и много путешествующие, не могли не привозить с континента новые обычаи и новые веяния. То есть, когда юный Робер Корнар изобрел свои знаменитые туфли с носами, закручеными на манер рога, он просто усовершенствовал то, что придумал на континенте Фульк Анжуйский, имевший деформированную ступню, и решивший скрыть дефект необычной формой туфель. Да, при Руфусе волосы у мужчин стали длиннее, а бороды – короче, но и это было континентальным поветрием. И, самое главное, при жизни Руфуса всё это не вызывало никаких нареканий.

Оставивший нам стенания о падении нравов и неприлично изысканности мужчин Ордерик Виталис писал о правлении Руфуса, описывая то, что он видел вокруг через добрых 50 лет после смерти короля. И описывал с точки зрения монаха, с искренней неприязнью относящегося к стараниям мужчин быть сексуально привлекательными. А Уильям из Малмсбери, писавший о том, что воцарившийся после Вильгельма Генри покончил с «женоподобием» предыдущего двора, просто несколько покривил душой ради красного словца – тот же Ордерик подробно описывает, как епископ Серло, после пасхальной проповеди 9 апреля 1105 года, обрушился на присутствующих мужчин с обвинениями в женоподобии, достал ножницы, и собственноручно отчекрыжил покороче локоны короля и его придворных. Досталось и бородкам, которые придворные содержали в излишне изысканном состоянии, дабы не царапать ими щечки своих возлюбленных.

Собственно, уже в в 1040 году Родульфус Глобер, написавший (как он полагал) пятитомную историю мира Historiarum libri quinque ab anno incarnationis DCCCC usque ad annum MXLIV, собрал, на самом деле, сборник ценнейших анекдотов о жизни в его эпоху, и не обошел строной моду. Вообще, Глобер тоже во всём видел примеры падения нравов и близость конца света, но моду он задел в пассаже о такой даме, что мне тоже хочется немного о ней рассказать.

Даму звали Констанс Арльская, и она, выходя замуж за безнадежно запутавшегося в личной жизни короля Франции Роберта II, привезла с собой приближенных, волосы которых были острижены максимально близко к черепу, а щеки бесстыдно сияли отсутствием всякого намека на бороду. Дело было в 1003 году, и двор короля был потрясен. Да, и занятные туфли чужаков придворных потрясли не меньше. Тем не менее, когда приятель короля, Хью де Бове, стал подбивать Роберта развестись с Констанс, именно эти странно выглядевшие чужаки де Бове прикончили – по приказу Констанс. Которая впоследствии развернула с супругом настоящую войну по поводу того, кто из детей должен был стать его наследником. В результате, Роберту пришлось заключить унизительный для его достоинства мир с сыновьями. Хотя потом Констанс и с сыновьями повоевала. А когда её бывший исповедник был привлечен к суду за ересь, Констанс, лично охранявшая зал суда от беснующейся толпы, врезала падшему падре по лицу скипетром, который держала в руках, да так, что выбила несчастному глаз. Так что не стоит судить по одежке.

Насколько дурная репутация двора Вильгельма Руфуса была заслуженной? Мы не знаем точно, но, скорее всего, была. Именно потому, что его двор жил в походах и кратких моментах передышки между ними. В отсутствии королевы и женской части двора, тормозов для агрессивности молодых мужчин просто не было. Не было у этого двора и никакой установившейся рутины. Военный лагерь – он и на отдыхе военный лагерь. Был ли двор, состоящий из большого количества молодых мужчин, гомосексуален? Нет, конечно, но, как справедливо замечает Мэйсон, уже чисто процентуально там были и гомосексуалы, и бисексуалы, а те, кто был гетеросексуалом, были распущены и развратны. Потом, заслужив себе титул и земли, они менялись, оставляя позади дикие годы ничем не сдерживаемой молодости, и становились, без сомнения, достойными мужьями и отцами семейств.

Была ли заслуженной дурная репутация самого Вильгельма Руфуса? Разумеется. Имея такой двор, он просто не мог не быть одним из парней. Конечно же, он жил такой же жизнью, как и его familia regis. Что не рассматривалось в его времена чем-то потрясающим, но было даже правилом. Дело в том, что от холостяков чего-то в таком роде и ожидалось, рассудительности и солидности ожидали от мужчин уже женатых. Никто их хронистов приближенного к его правлению времени ничего не писал о том, что сейчас считается горячей темой – о предполагаемой гомосексуальности Руфуса. Опять же, даже если бы Руфус и содержал гарем любовников, монахи-хронисты обошли бы эту тему стороной, просто ради спокойствия умов своей аудитории (как справедливо замечает Мэйсон).

Но для монахов Руфус априори был злым королем. Его жесткая политика экономии на церковных должностях, направлявшая монастырские доходы в королевскую казну, вызывала в этих кругах возмущение. Не говоря о том, что король традиционно считался ответственным за всё, что происходило в королевстве. И за поведение своих придворных, и за набеги шотландцев, и за дурную погоду, и за все злоупотребления чиновников в любом глухом углу королевства.

Тем не менее, никаких оргий король со своими придворными во дворцах, конечно, не устраивали. Что-то неизбежно выплескивалось, но вообще все похождения происходили более или менее приватно, на стороне. Во времена правления Генри II, около 1170 года, был написан эпос Васа Roman de Rou, в котором, помимо прочего, рассказывается о похождениях Руфуса во время экспедиции к Ле-Ману. Король решил немного отдохнуть от тесной армейской жизни и развлечься, и у него приключаются дорожные романы с мужчинами и женщинами. Мэйсон пишет, что рассказ аллегоричен, но, несомненно, понятен для тех, кто был заказчиком и слушателем Васа – для двора Генри II. От себя хочу заметить, что этот Roman de Rou писался уже во времена популярности любовной поэзии, и, скорее всего, не имеет никаких реальных фактов за своими историями.

Так что факт о приватной жизни Вильгельма Руфуса у нас один: он отлично держал свою частную жизнь частной, и история не сохранила ни одного имени его возлюбленных, кем бы они ни были. Всё остальное – спекуляции и домыслы.

@темы: William II

---

Бред какой-то...

Вся лента постит чей-то пост про какую-то сову. Типа, растиражируем, а то автора христианутые уже угрозой уголовного преследования травят.

По-моему, провокация. Текст... ну никакой он, и даже не смешной. И тем более не обидный. Зато сколько ярости и грязи вылили на гипотетических оскорбленных верующих. Мне, впрочем, тоже досталось за то, что не сочла текст смешным. Мне Конгрегация сказала, что 700 человек тут читают и смеются, а ты со своим "экспертным мнением". Ну да, не попала в струю. Мне действительно не смешно именно потому, что умные люди перепечатывают опус, вся изюминка которого заключается в том, что Адам говорит с Богом на матерном. Прародитель, значит, человечества беседует с Создателем с грацией гопника. О, Господи..... Взрослые, вроде, тётеньки - неужели и правда хочется подобную хрень нести в массы? Три буквы на заборе - это тоже смешно и достойно распространения?

Про обиженных и оскорбленных сказать нечего, я в их существование вообще не верю Разве что в каком-то дурдоме сегодня День Журналиста. Амен.

А ведь через пару недель, что самое интересное, вся лента будет в пасхальных символах...

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Вильгельм Руфус - приключения короля Дункана

Критерии подходящего для Англии шотландского короля были просты: он должен был быть знаком с обычаями политических практик норманнов в целом, знать политическую культуру двора Вильгельма Руфуса, и должен был принести оммаж английскому королю, но при этом должен был восприниматься шотландцами как свой. Последнее условие исключало, собственно, потомков Малькольма III от Маргарет. Но брак с Маргарет был для Малькольма вторым, и у него был сын с правильным именем Дункан от первого брака - с Ингеборг Финнсдоттир, племянницей аж двух норвежских королей.



Дункан II Шотландский, Jacob de Wet II, 1673


Когда Завоеватель отжал в 1072 году у Малькольма Кумбрию и Нортумбрию (в ответ за разорительнейшие набеги Малькольма на северные области Англии), короли решили, что Дункан будет отправлен для воспитания ко двору Завоевателя, в Нормандию. С одной стороны, мальчик был бы заложником, с другой стороны, характер Маргарет Уэссекской, новой жены Малькольма, не предполагал, что паренек рос бы при шотландсвом дворе счастливым. Собственно, Маргарет вообще считала Ингеборг наложницей, а не супругой Малькольма, потому что брак был заключен «по датскому обычаю», и не был законным для благочестивой королевы, так что Дункана она считала бастардом. Малькольм же, несмотря на всю свою воинственность, в семейных делах был человеком добрым. Мир с Завоевателем дал ему шанс обеспечить Дункану лучшую долю, чем тот имел бы рядом с ревнивой мачехой (он же был перворожденным сыном), и Дункан отправился в Нормандию.

Что и говорить, при дворе Завоевателя и рядом с Робертом, Дункан жил счастливой для молодого человека жизнью. Учился, дрался, с упоением овладевал искусством кавалеристской науки, и был произведен Робертом в рыцари. Он свободно говорил по-французски, усвоил обычаи норманов, и лично знал всех активных в политике духовных и светских лордов. Что ещё лучше, Дункан научился понимать политику во всех её хитросплетениях, что избавило молодого человека от зашоренности. Неудивительно, что когда смерть Завоевателя сделала Дункана свободным выбирать, где он хочет жить, сын короля Шотландии уехал с Вильгельмом Руфусом в Англию, женился на Этельреде, дочери графа Нортумбрии, и стал вести жизнь аристократа-землевладельца, с многочисленными придворными обязанностями. Как ни крути, хоть принца и отослали из Шотландии, он оставался шотландским принцем.

Не похоже, что Дункан, после возвращения, как-то общался со своим отцом, потому что влияние Маргарет Уэссекской на мужа привело к тому, что Малькольм нарушил аж два правила, назначив своим наследником Эдварда. Для начала, в Шотландии власть должна была передаваться не от отца к сыну, а от брата к брату или даже кузену. Это правило далеко не всегда соблюдалось, но оно было. Во-вторых, если уж король был достаточно влиятелен и популярен для того, чтобы волевым решением назначить наследником короны сына, это должен был быть именно старший сын. То есть, Дункан. Когда Мальком обозначил наследником старшего сына от Маргарет, а не вообще старшего сына, Дункан понял это как знак, что для него места в Шотландии нет, и к новой семье отца он не принадлежит. Так что его семьей стала familia regis Вильгельма Руфуса, и своего сына он назвал Вильгельмом (Руфус был крестным отцом ребёнку).

Тем не менее, амбиции перворожденного сына короля никуда, похоже, у Дункана не делись. Вильгельм Руфус не мог просто объявить своему придворному, что «а теперь ты будешь королём Шотландии». То есть, мог бы, но это бы подразумевало, что все военные и политические усилия по завоеванию трона для своего протеже берет на себя король. Поход же Дункана был не более чем добровольным рейдом смелого авантюриста. Был кинут клич добровольцам, и «принц в изгнании» обзавелся через него некоторым количеством английского (нортумбрийского) и французского контингента, которые встали под его знамена за свой счет и на свой риск.

В конце концов, Дункан не зря провел столько лет при нормандском дворе. Как приграничный барон, он был всей душой за оммаж и идею, что нападения шотландцев на приграничные области Англии должны прекратиться. В плане оммажа Вильгельму у него проблем не было. Но он прекрасно знал, что, во-первых, его поход не должен спонсироваться из королевской казны. Руфус был щедр, и не оставил бы старого приятеля без помощи, но Дункан не хотел выглядеть в глазах шотландцев марионеткой. Во-вторых, Вильгельм должен был церемониально признать права Дункана на престол Шотландии максимально торжественным образом, что и было сделано на церемонии принесения оммажа. Тогда, кстати, Вильгельм озаботился публично огласить, что Дункан – рыцарь, что заставило некоторых историков сделать вывод, что Руфус произвел Дункана в рыцари. На самом деле, это был Роберт, но ситуация 1093 года требовала торжественности, и ритуал был оглашен Вильгельмом.

Впрочем, имеется мнение, впервые высказанное Джоном Вустерским, что рейд Дункана в Шотландию не был авантюризмом с подачи Вильгельма Руфуса, а результатом многолетней кропотливой работы по налаживанию связей среди шотландских баронов, проводимой самим Дунканом. Возможно, эта мысль была высказана в связи с обстоятельствами гибели Малькольма. В конце концов, нападение из засады подразумевало наличие информации от источников в ближайшем окружении Малькольма. Возможно, это было логическое заключение по фактической ситуации при дворе Малькольма. Королю Шотландии было за 60, и вопрос о его преемнике был более чем своевременен, а напряжение между сторонника Маргарет Уэссекской и традиционалистами действительно существовало.

Совершенно не исключено, что решение Дункана покинуть Нормандию и стать членом familia regis Руфуса изначально имело целью завоевания шотландского трона. Кто знает.
К сожалению для Дункана, практическая политика в Шотландии оказалась бесконечно далёкой от красивых стратегических решений, сделанных предварительно. Если эти решения были, конечно. Дело в том, что среди сторонников Дункана были его тесть Госпатрик (разумеется!) и... его единокровный брат Эдмунд.

В искренности поддержки дела Дункана Госпатриком можно не сомневаться, какой же нортумбрийский лорд отказался бы иметь зятем короля Шотландии! Но – поддержавшие Дункана шотландцы, справедливо подозревающие, что иностранцы, пришедшие с новым королем, нацелились на получение шотландских земель, потребовали, чтобы тот отослал англичан и французов прочь. Таким образом, Дункан лишился своей главной поддержки.

Что касается Эдмунда, то тот Дункана просто предал. Очевидно, он поддержал единокровного брата только для того, чтобы загрести жар чужими руками. Очень похоже, что он тайно заключил с 62-летним Дональдом, не имевшим сыновей, договор, что сдаст ему Дункана, если Дональд сделает его, Эдмунда, своим наследником в будущем и соправителем в настоящем.

В результате, ставший в мае 1094 года королём Дункан был убит (из засады) уже в ноябре, и Дональд снова стал королём. Что касается Эдмунда, то стал ли он соправителем – не известно. Его можно найти в некоторых списках шотландских королей, но, в принципе, в приличных кругах о нем предпочитали не упоминать, потому что он был дважды предателем: сначала предал свою династию, а затем – своего соратника. Поэтому достоверно известен только финал его жизни, но не «шотландский» период биографии.

@темы: William II

---

8 Марта!

почти манефест

Мне совсем не нравится, что этот день используют для того, чтобы поговорить о женском равенстве/неравенстве и вообще о всякой политической серьезноте. Мы, кажется, просто разучились веселиться без всяких "задних" мыслей. Почему на букет и коробку конфет надо скрипеть "каждый день надо, а не раз в году"? Почему стало считаться унизительным приложить некоторое количество усилий, чтобы быть в этот день чуть более красивой чем обычно? Сексизм/metoo/бодипозитив или прочая вера не позволяют? Я не знаю, как надо было промыть женщинам мозги, чтобы они начали крыситься на восхищенные взгляды и комплименты, и расхотели быть женственными. И почему надо обязательно порицать неуклюжие пожелания "простого женского счастья"? Оно же по определению у каждой своё, так что очень хорошее пожелание. В общем, счастливо всем отпраздновать!

Или так:

Или эдак:

@темы: "праздники"

---

Вильгельм Руфус - смерть Малькольма III

Спровоцировать короля Малькольма на нарушение мирного договора удалось без труда. Хотя... какого мирного договора? Воспользовавшись ситуацией с чрезвычайными обстоятельствами 1092 года, король Шотландии попытался заставить короля Англии откупиться. Через год, король Англии, воспользовавшись необычной ситуацией с визитом Малькольма в Англию, сумел разозлить того до понимания, что от Англии он не получит ничего. В том числе и Алана Рыжего, который предпочел увезти из Вильтона Гунхильд, а не Эдит.

В общем, Малькольм собрал армию и напал на север. С известными последствиями – армию его вдребезги разгромил де Мовбрей, дорвавшийся, наконец, до дела, а самого Малькольма убил в битве при Ансвике некий Морель из Бамборо, родственник и стюард де Мовбрея. Не один, конечно. Там ситуация была горячая, на короля Шотландии была устроена засада, и вместе с Малькольмом погибли многие шотландские аристократы и, главное, его наследник. Имя Мореля запомнили ещё и потому, что смерть Малькольма от его руки была оценена церковными властями как преступление – они были «духовными родственниками», хотя и неясно, то ли оба выступали крестными отцами какого-то ребёнка, то ли один из них был крестным ребёнка другого. «Спонсором-крёстным», то есть, непосредственное участие в церемонии они могли и не принимать, но, там не менее, считаться крестными. Часто говорят, что Малькольма убил Аркил Морель, и его называют стюардом и родственником де Мовбрея. На самом деле, Аркил Морель был просто арендатором части земель де Мовбрея, а его родичем был именно Морель из Бамборо.



"Красавчик Дональд", он же Дональд III Шотландский, изображение XVI-XVII века

Надо сказать, что не так всё было гладко при дворе Малькольма, чтобы его жена, Маргарет, не почувствовала себя персоной нон-гранта в собственном доме сразу после смерти мужа и сына. Формально, она никогда не выходила за рамки «юрисдикции» королевы, то есть, дел духовных, связанных с обрядными моментами. На практике же, Маргарет Уэссекская железной рукой реформировала церковь Шотландии на континентальный, «римский» манер. При ней Великий Пост начал отсчитываться от «пепельной среды», а не от следующего понедельника, и при ней воскресенье заменило субботу в качестве дня отдыха от всех трудов. Мало этого, она, ещё в 1072 году, пригласила в Шотландию бенедектинцев.

Казалось бы, безобидная возня, но изменения церковного календаря, постов и праздников отражались на ритме жизни целой нации, который, в свою очередь, следовал сложившимся региональным традициям. А низвергателей традиций обычно не любят. Великий Пост означал не только «поститься и молиться», но и не заключать ни браков, ни деловых сделок. В самый удобный для этого календарный момент, к слову, потому что после Великого Поста и Пасхи начинался сельскохозяйственный сезон. С точки зрения обывателя, королева украла у него целых пять дней! Перенесение выходного с субботы на воскресенье тоже вызвало немалые волны бурчания, но это уже просто потому, что любое силовое изменение в графике выходных автоматически вызывает возмущение.

Маргарет также была, всё-таки, в значительной степени ориентирована на Англию, не на Шотландию. С реформами церкви ей помогал Ланфранк. Своих детей она называла именами их английских, а не шотландских предков. Эдвард – в честь Эдварда Изгнанника. Эдмунд – в честь Эдмунда Железнобокого, Этельред – в честь короля Этельреда, и Эдгар – в честь брата и пра-прадеда. И только два последних сына получили имена в честь папы Александра, и библейское имя Давид. Видимо, к тому моменту Маргарет поняла, что торжественного возвращения на английских престол у её семьи не будет.

Умерла Маргарет Уэссекская интересно, через три дня после смерти мужа. Она не была пожилой женщиной, ей не было и пятидесяти. Но, согласно Англосаксонским хроникам, получив известие о смерти Малькольма и Эдварда, она собрала своих священников в церкви, причастилась, и стала молить о смерти, и «её молитвы были услышаны». Похоже, её величество просто уморила себя голодом, потому что именно прямое самоубийство в этом случае можно, наверное, исключить, уж слишком королева была набожна. Хотя и голодом себя в дняя действительно не уморишь, тем более что организм набожной королевы к постам и голодовкам привык. Чего исключить нельзя, так это присутствия среди священников человека, который глубоко ненавидел и её, и её реформы, и воспользовался случаем. Или королева умерла, в буквальном смысле слова, от разбитого сердца - инфаркты и тогда случались.

В любом случае, все дети Маргарет и дети Малькольма вскоре оказались в Англии. Для шотландцев они так и не стали своими, и остаться в Шотландии, где королем был избран брат Малькольма, Дональд III, известный как «красавчик Дональд», было бы неосмотрительно. Учитывая, что отца этого Дональда звали Дункан, и он был внуком Малькольма II, и что именно его убил лорд Макбет, другой внук Малькольма II (благополучно процарствовавший, после этого убийства, целых 17 лет), решение Эдгара Этелинга забрать выводок Малькольма III в Англию было обоснованным, а желание королевы Маргарет умереть - понятным. Родственные узы в королевском доме Шотландии были скорее проклятием, нежели благословением.

Смерть Малькольма III была для Вильгельма Руфуса событием если и не преисполнившим его скрытым ликованием (официально, во всяком случае, было принято выражать сожаления о такой трагедии, как гибель короля от руки какого-то там графского стюарда, да ещё из засады), то, без сомнения, дававшим множество приятных возможностей. Но в этом бочонке меда была одна очень большая ложка дегтя – архиепископ Ансельм. Кто его знает, стояли за ним какие-то политические силы, или он действовал чисто по своему пониманию защиты концепта преумножать силу и имущество церкви, но архиепископ, потерявший из Вильтона сразу двух перспективных барышень, Эдит Шотландскую и Гунхильд, как с цепи сорвался.

Гунхильд он писал жестоко, буквально что её возлюбленный супруг (Алан Рыжий) превратился в бездыханный труп, поедаемый червями, и что её поведение – причина неожиданной смерти Алана. Но Гунхильд, девушку взрослую и пережившую уже много политических трагедий, рикошетом ударивших и по её жизни, жестокими словами смутить было невозможно, и если из нападок Ансельма и получились какие-то последствия, то ими было её решение остаться с Аланом Черным, братом покойного супруга, и собственность решительной барышни была для Вильтонского аббатства потеряна навсегда.

Тем с большим остервенением Ансельм вцепился в Эдит. Совершенно невозможно знать точно, имел ли место быть эпизод с монашеским покрывалом, которое глупая (или, напротив, очень умная) абатисса решила накинуть на воспитанницу, дабы защитить её от нескромных взглядов короля Вильгельма и графа Алана. В любом случае, из Вильтона Эдит забрал её отец, король Малькольм. И вовсе не потому, что имел возражения относительно перспектив увидеть свою дочь монахиней (это было, как раз, нормальной и даже желанной практикой, иметь членов семьи в духовных кругах, пиар-агенствах своего времени), а потому, что из Англии он уезжал в твердом намерении начать войну. Но после смерти Малькольма III и воцарения Дональда III, Эдит, с братьями и сестрами, оказалась в Англии в статусе беженки. Её дядя, Эдгар Этелинг, носился между странами и континентами, не имея времени и желания где-то осесть и обзавестись семьей. Король Вильгельм, при дворе которого разместились сыновья Малькольма, не мог принять Эдит, потому что королевы или родственницы, которая могла бы взять на себя обязанности женской части королевских обязанностей, у него не было. То есть, единственным местом, где можно было разместить Эдит, было какое-нибудь аббатство. В данном случае, аббатство в Солсбери.

Узнав, что Эдит Шотландская вновь оказалась для него досягаемой, Ансельм стал забрасывать епископа Солсбери письмами, что девица был соблазнена дьяволом и отринула свой святой обет, и что они обязаны вернуть эту заблудшую овцу в монашеское стадо. Тем не менее, нападать на саму Эдит в письмах, как он делал это с Гунхильд, Ансельм не решался. Всё-таки, Эдит была принцессой под защитой короля. Поэтому Ансельм решил сначала переговорить с Руфусом, которого нашел в Гастингсе, в ожидании попутного ветра. Шел февраль 1094 года, и Вильгельм собирался навестить свои нормандские владения. При том, что у Ансельма были свои идеи относительно судьбы Эдит, он был достаточно умен, чтобы ввести в заблуждение Руфуса, не слишком вникавшего в то, почему Ансельм хочет, чтобы сиротка переехала в Вильтон из Солсбери. «Мое дело – накормить и защитить», - отмахнулся король. Для него Эдит не представляла, на тот момент, никакого интереса. Главное, чтобы была в надежном месте, где её не сможет похитить какой-нибудь предприимчивый удалец.

Помахав вслед королевским парусам, Ансельм засучил рукава и потер костлявые ручки: теперь-то он своё не упустит! Эдит была совсем девчонкой, оторванной давным-давно от своих братьев, и не имевшей никаких знакомых кроме тех, которые были в Вильтоне. Дочь мертвого короля и девушка из свергнутой, по сути, династии – что она могла заключить о своей ценности и своем будущем? Решительно ничего. Конечно, технически она находилась под защитой Вильгельма Руфуса. Но Вильгельм был далеко, а Ансельм близко. Тем не менее, слишком грубо Ансельм действовать не мог, ведь при Ланфранке в Англии действовало правило, что девицы, живущие в монастырях без принятия обета, не только свободны уходить оттуда когда им пожелается, но и должны уходить в светскую жизнь. Тем не менее, было решение Шестого Конклава в Толедо о том, что если человек однажды добровольно надел монашескую одежду, он обязан стать монахом. Но Ансельм не знал, одевали ли Эдит когда-нибудь в монашескую одежду. Он даже, возможно, не знал, что из Вильтона её в 1093 году забрал отец. Во всяком случае, он, по какой-то причине, считал Вильгельма Руфуса ответственным за случившееся. А поскольку Руфус был королём, Ансельм действовал очень осторожно.

А что касается Руфуса, то он забыл об Эдит совершенно, его гораздо больше интересовала ситуация не потенциальная, а текущая – что делать с Шотландией? Воевать самому Вильгельму совершенно не хотелось. Он ещё прекрасно помнил, что такое ведение военных действий осенью в тех краях. К тому же, напасть на Шотландию означало объединить Шотландию. А укреплять позиции короля Дональда ему совершенно не хотелось, потому что от этого правителя Англия могла ожидать только войну, но не дипломатию. И Руфус решил не объединить Шотландию своими действиями, а разъединить, предложив ей альтернативного короля.

@темы: William II

---

Вот с этим и едем на Евровидение

Песенка сама по себе задорная и для шоу правильная. Но - это вот студийная запись. А когда она пела её со сцены, то очень хотелось развидеть и разслышать. Она пела медленнее, голос слабоват, подтанцовка была жуткая, шмотки - убогие. Причем, как понимаю, костюмами и гримом певицы занимается её подруга жизни, так что есть опасность, что дева упрется рогом, и полезет на сцену в чем-то невообразимом. Вообще не понимаю, как она ухитрилась тогда вылезти в финалистки Х-чего-то-там. Но многим эта Сара нравится.

Другими песенками были её же скучные "Домино" и "Королевы". То есть, она конкурировала только сама с собой, других вариантов не было. Но это и к лучшему. Финны хорошо умеют голосовать за самых провальных кандидатов.



www.youtube.com/watch?v=Z1csIpENg1Y - ссылка, дабы не сочли рекламой нерекламируемого.

@темы: "музыка"

---

Жути жуткие

жалобное

Весна, однако. Ночные температуры эволюционировали от -26 до всего -17 за четыре дня. До конца марта не потеплеет, единственная плюшка - март будет гораздо суше, чем обычно. Машины вокруг (и моя тоже) чудовищно грязны. В такие морозы помывка может может привести к тому, что все резиновые канты просто раскрошатся. Зато я отжала у Хундая место в гараже, после того как мой трактор решительно отказался заводиться, проведя ночь на морозе -26.

Фриландер сипит под капотом. Что-то там опять сломалось, какое-то седло, я уже и не вникаю. Ездить, впрочем, ездит, нужная запчасть в среду придет. Чёрт, если мне за него предложат после техосмотра в мае приличную цену - продам. Я работаю исключительно на эту машину. И каждый раз думаю, что теперь-то, похоже, у него всё нутро уже заменено. Но нет, постоянно новые какие-то хреновины находятся. Но если не предложат, мы будем по-прежнему неразлучны ещё лет пять. Отличная машина, когда она работает. Но чего ж в ней постоянно что-то выходит из строя((( На автомеханика, что ли, пойти учиться на старости лет? Интересно, могут ли быть "токсичные отношения" с собственной машиной?

О токсичности, кстати. Эволюция - сволочь, ещё раз убедилась. Заглянула, прельстившись заголовком (я-то сама очень ориентирована на деньги), и меня конкретно передернуло от комментариев этой злобной бабы: evo-lutio.livejournal.com/632643.html. Ну зачем, зачем ей пишут? Тоже мне, маяк нашли.

На работе всё странно. Бабки мрут. Как ни странно, от пневмонии, а ведь они у нас все привитые. Правдо, именно от пневмонии многие прививаться и не стали, только от гриппа. Совершенно непонятно, откуда они это цепляют? Ведь сидят дома. В комнатах тепло. Наверное, пневмония развивается просто от застоя жидкости, когда легкие "плывут". Самое обидное, когда удается кого-то привести с отеками в норму, а потом человек решает, что ему уже не нужно противное мочегонное лекарство, и хоть кол ему на голове теши. Заканчивается больницей, и, зачастую, смертью. А ещё "прилетела" напоминалка, почему врачи неохотно оперируют тех, кому по обе стороны 90. Положили адекватную, хоть и болезненную женщину на пересадку небольшого лоскута кожи. Хирургически всё прошло идеально. Но из наркоза она вышла в абсолютном умственном и психическом неадеквате. Кое-как сняли состояние, и выфутболили домой. Через несколько дней пришлось отправлять обратно, ибо человек явно угасал на глазах. Утром отправили, к вечеру она умерла.

Ну и ещё одна смерть случилась, совсем загадочная. Один наш пациент, за которого город платил хоспису, был найден перед зданием, замерзшим до смерти (той ночью и в Хельсинки было -26). Человек не старый, по нашим меркам, автономный, помощь нужна была только раз в неделю с принятием душа. И ведь у них у всех электронные браслеты на руках, нажал на кнопку - получил помощь. Персонал хосписа молчит, на вопросы не отвечают, хотя должны отчитаться. Вчера мне шепнули, что отправили на вскрытие (в Финлиндии вскрытие проводит только в случае неожиданной смерти), разборки будут потом. Это уже второй случай за короткое время. Первый, впрочем, благополучно закончился. Вусмерть сенильную обитательницу хосписа, лежащую на автобусной остановке, случайно заметила проезжающая мимо патрульная полицейская машина. Температура тела была 26,6, когда она поступила в больницу. Что думаете? Очухалась. Обморожений нет. Считает, что сама приехала на такси на годовой осмотр. Мироздание, по какому принципу ты сортируешь, кому жить, а кому умирать?

Я давно говорила (да и не только я), что уязвимость хосписа в том, что оттуда легко выйти - достаточно встать перед дверью. Но после 19 туда не зайдешь, если не сможешь воспользоваться электроным ключом-картой. Для дементиков это просто смерть. Но закон запрещает лишать людей свободы передвижения. Эх, уж поставили бы по периметру камеры, что ли, с обязанностью просмотра каждые 30-60 минут. Но и на использование камер нужно разрешение, которое могут и не дать. В общем, интересно, будет ли реакция, или отсев престарелых никого не интересует.

@темы: Досье