Творчество Вийона (c)

"Читателя, знакомого с особенностями средневековой поэзии, творчество Вийона с первого взгляда может даже разочаровать. Там, где он надеялся найти глубоко своеобразное проявление личности поэта, обнаруживаются лишь веками разрабатывавшиеся темы, образы и мотивы.

Действительно, материал поэзии Вийона целиком и полностью принадлежит традиции. И это касается не только стихотворной и словесной техники (метрика, строфика, система рифм, акростихи, анаграммы и т. п.).

Излюбленный Вийоном жанр баллады имел к середине XV века уже весьма почтенный возраст и даже был канонизирован Эсташем Дешаном в конце предшествующего столетия.

По своей тематике стихи Вийона также вполне традиционны: "колесо Фортуны", то возносящее, то сбрасывающее людей вниз, недолговечность женской красоты, смерть, сравнивающая всех, и т. п. Один из стержневых для обоих "Завещаний" образ "немилосердной дамы" (le dame sans merci), отвергающей домогательства несчастного влюбленного (l'amant martyr), также неоригинален: как раз незадолго до Вийона, в первой трети XV века, разработкой этой темы прославился Ален Шартье, учинивший над "безжалостной красавицей" настоящий суд и утопивший ее в колодце слез, вызвав тем самым многочисленные подражания, "ответы" и "возражения".

Более того, Вийон не просто воспроизводит традиционные мотивы средневековой поэзии, но нередко ориентируется на совершенно конкретные образы, созданные его знаменитыми предшественниками. Так, "Спор Сердца и Тела Вийона", "Баллада о сеньорах былых времен", "Баллада о том, как варить языки клеветников" представляют собой откровенные парафразы "Спора Головы и Тела", баллады "Но где ж Немврод...", "Баллады против Злоязычных" Э. Дешана, а прославленные "Жалобы Прекрасной Оружейницы" - парафраз "Жалоб Старухи" из второй части "Романа о Розе".

Сразу же скажем, что в большинстве случаев все эти темы, мотивы и образы трактуются Вийоном сугубо комически. Но и в комизме его нетрудно обнаружить множество традиционных черт, прямо связанных с приемами "вывороченной поэзии".

В "Большом Завещании", например, Вийон представляется больным и умирающим от неразделенной любви поэтом, который отказывает перед смертью свое, по большей части несуществующее, имущество. Все "отказы" имеют шутливый, насмешливый, издевательский или непристойный характер - в зависимости от отношения Вийона к тому или иному "наследнику". Такие бурлескные "Завещания" были каноническим жанром средневековой поэзии, широко распространенным уже за много веков до Вийона. Из ближних к нему образцов назовем "Завещание" Э. Дешана (конец XIV века) и "Завещание узника" Жана Ренье (начало XV века).

С традициями средневекового комизма связаны у Вийона и многие другие жанры и мотивы. Так, "Баллада истин наизнанку", "Баллада примет", как и многие пассажи "Большого Завещания", внешне написаны совершенно в духе "вывороченной поэзии". Прославленная "Баллада о толстухе Марго", в которой долгое время видели интимное и пикантное признание Вийона-сутенера, на самом деле вовсе не автобиографична, а представляет собой типичный образчик "дурацкой баллады".

О пародировании Вийоном Священного писания, текстов отцов и учителей церкви не приходится и говорить - все это не выходило за рамки расхожих "школьных" шуток средневековых клириков.
Перечисление можно продолжить, но и сказанного довольно, чтобы возник вопрос: в чем же в таком случае оригинальность и новаторство Вийона? Ведь его совершенно уникальное место во французской поэзии ни у кого не вызывает сомнений.

Оригинальность Вийона - в первую очередь в его отношении ко всей (как серьезной, так и комической) культурно-поэтической традиции зрелого Средневековья, в той критической дистанции, которую он сумел установить по отношению к этой традиции, ощутив свое превосходство над нею и превратив ее в материал для иронической игры.

Вийон - поэт прежде всего, и по преимуществу пародирующий. Однако его пародирование имеет совершенно иное, нежели средневековый комизм, содержание и направленность. Хотя Вийон охотно прибегает к приемам "вывороченной поэзии", эти приемы либо сами являются объектом насмешки, либо служат целям глубоко чуждым, даже враждебным духу веселого "снижения" и "удвоения". Его смех основан не на таком - буффонном - удвоении пародируемых норм, произведений и т. п., а на их ироническом и безжалостном разрушении, прежде всего на разрушении и обесценении канонов традиционной поэзии. Если творчество Вйиона и можно сравнить с вершиной средневековой поэзии, то лишь с такой, откуда он с откровенной насмешкой оглядывает почву, его породившую.

Тому есть свои причины. С одной стороны, сама поэтическая культура зрелого Средневековья, пережив начиная с XII века эпоху возвышения и расцвета, в XV столетии вступила в период если не упадка, то, во всяком случае, определенного застоя: ее каноны все больше и больше превращались в штампы, в "общие места", вызывавшие недоверчивое к себе отношение: во времена Вийона уже встречалось немало поэтов, заподозривших, например, каноническую трактовку темы любви в жизненной неадекватности; они по всем правилам описывали невероятные мучения "отвергнутого влюбленного", с тем, однако, чтобы в последней строчке заявить: "Так принято говорить, но в жизни так никогда не бывает".

Вийон же распространил свое недоверие практически на всю поэтическую (и не только поэтическую) культуру Средневековья, превратив это недоверие в принцип своего творчества. В значительной мере этому способствовало и социальное положение Вийона - преступника и бродяги. И как гражданское лицо, и как поэт, не находившийся на службе ни у кого из владетельных особ, не являвшийся также членом никаких поэтических корпораций (а ведь и то и другое было в XV веке само собой разумеющимся), Вийон оказался как бы на периферии средневекового общества, едва ли не полностью отрешенным от его норм и ценностей, что и позволило ему увидеть мир этих ценностей не изнутри, а как бы извне, со стороны.

Отсюда - самобытность поэзии Вийона, отсюда же и ее исключительный внутренний драматизм, основанный на разладе между каноническими способами экспрессии, существовавшими в ту эпоху, и "неканоническим" взглядом на жизнь самого Вийона.
Принцип его поэзии - ироническая игра со всем твердым, общепринятым, раз навсегда установленным. Излюбленные средства этой игры - антифразис (употребление слов в противоположном значении) и двусмысленность.

С особой непосредственностью игра Вийона ощутима на предметном уровне - там, где появляются конкретные персонажи и вещи. Если Вийон называет кого-либо из своих "наследников" "честнейшим малым", значит, тот отъявленный прохвост; если говорит о нем как о "красавце", то на самом деле хочет выставить уродом; если клянется в любви к нему, то, стало быть, ненавидит и т. п. Если он дарит своему знакомому красивый "воротничок", то подразумевает веревку палача, если хвалит "прекрасную колбасницу" за то, что она ловка "плясать", то обыгрывается второе, жаргонное и непристойное, значение этого слова."

(Г.К. Косиков)

@темы: "Чтиво"

---

ФРАНСУА ВИЙОН (c)

"Все, что мы знаем о жизни и личности Франсуа Вийона, мы знаем из двух источников - из его собственных стихов и из судебных документов, официально зафиксировавших некоторые эпизоды его биографии.

Однако источники эти способны не только раскрыть, но и скрыть облик Вийона. Что касается правосудия, то оно пристрастно - интересуется человеком лишь в той мере, в какой тот вступил в конфликт с законом: постановления об аресте, протоколы допросов, судебные приговоры ясно говорят нам о характере и тяжести преступлений, совершенных Вийоном, но по ним никак невозможно воссоздать человеческий и уж тем более творческий облик поэта.

Казалось бы, здесь-то и должны прийти на помощь поэзия Вийона - если понять ее как "лирическую исповедь", насыщенную откровениями и признаниями. "Признаний" у Вйиона действительно много, однако большинство из них такого свойства, что именно в качестве биографического документа его стихи должны вызывать сугубую настороженность.

Достаточно привести два примера. В начальных строфах "Малого Завещания" Вийон настойчиво уверяет, будто покидает Париж, не вынеся мук неразделенной любви. Многие поколения читателей умилялись трогательности и силе чувств средневекового влюбленного, умилялись до тех пор, пока на основании архивных документов не стало доподлинно известно, что Вийон бежел из Парижа вовсе не от несчастной любви, а от столичного правосудия, грозившего ему большими неприятностями: "любовь" на поверку оказалась предлогом для сокрытия воровского дела.

Другой, не менее известный пример: не только рядовых читателей, но и почтенных литературоведов долгое время восхищала сердобольность Вийона, отказавшего последние свои гроши трем "бедным маленьким сироткам", погибавшим от голода и холода. Конфуз случился тогда, когда обнаружили наконец, что "сироты" на самом деле были богатейшими и свирепейшими в Париже ростовщиками. Метаморфоза не только впечатляла (добросердечный юноша превратился вдруг в ядовитого насмешника), она учила, что не все, сказанное Вийоном, стоит принимать за чистую монету.

* * *
Вийон родился в Париже в 1431 году. Его настоящее имя - Франсуа из Монкорбье - сеньории в провинции Бурбоннэ. Восьмилетний мальчик, потерявший отца, был усыновлен священником Гийомом Вийоном, настоятелем церкви св. Бенедикта.

В 1443 году Вийон поступил на "факультет искусств" - подготовительный факульетт Парижского университета - и летом 1452 года получил степень лиценциата и магистра искусств. Степень эта обеспечивала ее обладателю весьма скромное общественное положение: чтобы сделать карьеру, средневековый студент должен был продолжить образование на юридическом факультете и стать доктором канонического права.

Однако ученые занятия вряд ли привлекали Вийона; можно не сомневаться, что в студенческие годы он выказал себя отнюдь не тихоней, прилежно корпевшим над книгами, но настоящим сорванцом - непременным участником пирушек, ссор, драк, столкновений студенчества с властями, пытавшимися в ту пору ограничить права и вольности Парижского университета.

Самый известный эпизод в этой "войне", длившейся с 1451 по 1454 год, - борьба за межевой знак, каменную глыбу, известную под названием "Pet au Deable", которую школяры Латинского квартала дважды похищали и перетаскивали на свою территорию, причем начальство Сорбонны решительно встало на сторону своих подопечных.

Если верить "Большому Завещанию", Вийон изобразил историю с межевым камнем в озорном, бурлескном "романе" "Pet au Deable", до нас не дошедшем. Скорее всего, именно в период с 1451 по 1455 год Вийон стал захаживать в парижские таверны и притоны, свел знакомство со школярами, свернувшими на дурную дорожку. Впрочем, ничего конкретного о юности Вийона мы не знаем, а его поведение с точки зрения правосудия, вероятно, оставалось безупречным вплоть до того рокового дня 5 июня 1455 года, когда на него с ножом в руках напал некий священник по имени Филипп Сермуаз и Вийон, обороняясь, смертельно ранил противника. Причины ссоры неясны; можно лишь предположить, что Вийон не был ее зачинщиком и, оказавшись убийцей против собственной воли, угрызений совести не испытывал, тем более что и сам Сермуаз, как то явствует из официальных документов, перед смертью простил его. Вот почему преступник немедленно подал два прошения о помиловании, хотя и счел за благо на всякий случай скрыться из Парижа.

Помилование было получено в январе 1456 года, и Вийон вернулся в столицу, вернулся, впрочем, лишь затем, чтобы уже в декабре, незадолго до Рождества, совершить новое (теперь уже предумышленное) преступление - ограбление Наваррского коллежа, откуда вместе с тремя сообщниками он похитил пятьсот золотых экю, принадлежащих теологическому факультету. Преступление, в котором Вийон играл подсобную роль (он стоял на страже), было обнаружено лишь в марте 1457 года и еще позже - в мае - раскрыты имена его участников, однако Вийон не стал дожидаться расследования и сразу же после ограбления вновь бежал из Парижа, теперь уже надолго. Тогда-то, в конце 1456 года, и было написано прощальное "Малое завещание" ("Le Lais"), где предусмотрительно позаботившись об алиби, он изобразил дело так, будто в странствия его гонит неразделенная любовь.

Вийон вовсе не был профессиональным взломщиком, добывающим грабежом средства к существованию. Участвуя в краже, он, скорее всего, преследовал иную цель - обеспечить себя необходимой суммой для путешествия в Анжер, где находился тогда Рене Анжуйский ("король Сицилии и Иерусалима"), чтобы стать его придворным поэтом. Судя по некоторым намекам в "Большом завещании", эта затея кончилась неудачей, и Вийон, не принятый в Анжере, оказался лишен возможности вернуться в Париж, где, как ему, должно быть, стало известно, началось следствие по делу об ограблении Наваррского коллежа. 1457-1460 годы - это годы странствий Вйиона.

Трудно с уверенностью судить, где побывал он за это время, чем кормился, с кем знался, кто ему покровительствовал и кто его преследовал. Возможно, хотя и маловероятно, что Вийон сошелся с бандитской шайкой "кокийяров" (во всяком случае, ему принадлежат баллады, написанные на воровском жаргоне и изображающие "свадьбу" вора и убийцы с его "суженой" - виселицей). Все дело, однако, в том, что жаргон этот был прекрасно известен и школярам, и клирикам-голиардам, и бродячим жонглерам, в компании которых Вийон вполне мог бродить по дорогам Франции.

Зато есть почти полная уверенность, что некоторое время он находился при дворе герцога-поэта Карла Орлеанского, где сложил знаменитую "Балладу поэтического состязания в Блуа", а также при дворе герцога Бурбонского, пожаловавшего Вийону шесть экю.

Точно известно лишь то, что в мае 1461 года поэт очутился в тюрьме городка Мен-сюр-Луар, находившегося под юрисдикцией сурового епископа Орлеанского Тибо д'Оссиньи, недобрыми словами помянутого в "Большом Завещании". Известно также, что из тюрьмы Вийон вместе с другими узниками был освобожден 2 октября того же года по случаю проезда через Мен только что взошедшего на престол короля Людовика XI.

Причиной, по которой Вийон оказался в епископской тюрьме, могла быть его принадлежность к обществу каких-нибудь бродячих жонглеров, что считалось недопустимым для клирика; этим, возможно, объясняется суровое обращение Тибо д'Оссиньи с Вийоном; возможно и то, что Вийон, в наказание, был расстрижен орлеанским епископом.

Как бы то ни было, освобожденный из тюрьмы, Вийон направляется к столице и скрывается в ее окрестностях, поскольку дело об ограблении Наваррского коллежа отнюдь не было забыто. Здесь, под Парижем, зимой 1461-1462 года, и было написано главное произведение поэта - "Завещание" (или "Большое Завещание").

Вийон не сумел долго противостоять столичным соблазнам: уже осенью 1462 года он вновь в Париже - в тюрьме Шатле по обвинению в краже. Из тюрьмы он был выпущен 7 ноября, после того как дал обязательство выплатить причитающуюся ему долю из похищенных когда-то пятисот экю.

Впрочем, уже через месяц Вийон стал участником уличной драки, во время которой был тяжело ранен папский нотариус, и вновь попал в тюрьму. И хотя сам он, по-видимому, никому не причинил никаких увечий, дурная слава, прочно за ним закрепившаяся, сыграла свою роль: Вийона подвергли пытке и приговорили к казни через повешение.

Он подал прошение о помиловании. Томясь в ожидании почти неизбежной смерти, поэт написал знаменитую "Балладу повешенных". Но чудо все-таки свершилось: постановлением от 5 января 1463 года Парламент отменил смертную казнь, однако, "принимая в соображение дурную жизнь поименованного Вийона", заменил ее десятилетним изгнанием из города Парижа и его окрестностей. Постановление Парламента - последнее документальное свидетельство о Вийоне, которым мы располагаем. Через три дня, 8 января 1463 года, он покинул Париж. Ничего больше о нем не известно".

(Г.К. Косиков)

@темы: "Чтиво"

---

Cредневековая поэзия (c)

"Вийон жил на исходе эпохи (XII - XV вв.), которую принято называть зрелым, или высоким, Средневековьем. Его творчество тесно и сложно сопряжено с поэзией того времени: оно вбирает в себя все ее важнейшие черты и в то же время строится в резкой полемике с ней. Надо понять природу этой полемики. а следовательно, и характер поэзии, от которой Вийон отталкивался.

Важнейшая ее особенность состояла в том, что, в отличие от современной лирики, она не была средством индивидуально-неповторимого самовыражения личности. Это была поэзия устойчивых, повторяющихся тем, сюжетов, форм и формул, поэзия, в которой царствовал канон.

К примеру, средневековая лирика практически без остатка укладывалась в систему так называемых фиксированных жанров (рондо, баллада, королевская песнь, виреле и др.). Поэт, собственно, не создавал форму своего произведения; скорее наоборот, наперед заданная форма диктовала ему способы поэтической экспрессии.

Он был не столько творцом, сколько мастером, которому надлежало овладеть до изощренности разработанной поэтической техникой, уметь любую тему изложить на языке выбранного им жанра. Более того, сами темы средневековой поэзии тоже обладали своего рода "фиксированностью". Существовал довольно ограниченный репертуар сюжетов, которые переходили из произведения в произведение, от поэта к поэту, от поколения к поколению: хитрости и проделки женщин, невзгоды одураченных мужей, похождения сластолюбивых монахов, споры тела с душой, тема бренности всего живущего, тема судьбы ("колеса Фортуны"), воспевание Богоматери и т. п.

Средневековая поэзия располагала не только репертуаром сюжетов, но и репертуаром канонов и формул на каждый случай жизни из тех, что входили в сферу литературного изображения. Поэт наперед знал, как должна складываться та или иная сюжетная ситуация, как должен вести себя тот или иной персонаж в соответствии со своим званием, возрастом, положением.

Существовал канон описания пап и императоров, купцов и вилланов, юношей и девушек, стариков и старух, красавцев и уродов. Кареглазой брюнетке XIV века приходилось не удивляться, а радоваться, если поэт изображал ее в виде голубоглазой блондинки: это значило, что он удостоил ее чести, подведя под общепризнанный эталон красоты. Средневековая поэзия, таким образом, отсылала не к конкретному опыту и не к эмпирическим фактам действительности, а к данному в традиции представлению об этих фактах, к готовому культурному коду, в равной мере известному как поэту, так и его аудитории.

Что касается лирической поэзии, то больше всего в ней поражает образ самого лирического героя - какой-то наивный, на наш вкус, плоскостный характер его изображения, отсутствие психологической глубины, перспективы, отсутствие всякого зазора между интимным "я" поэта и его внешним проявлением. Средневековый поэт словно не догадывается о неповторимости собственных чувств и переживаний: он изображает их такими, какими их принято изображать. Не только окружающую действительность, но и себя самого он видит глазами канонов и формул. И дело тут, конечно, не в мнимой шаблонности мышления и чувствования средневековых людей, а в их уверенности, что многовековая традиция выработала наилучшие формы для выражения любого состояния или движения души.

Могла ли в этих условиях поэзия быть автобиографичной? Вот вопрос, имеющий принципиальное значение для понимания как средневековой литературной традиции, так и оригинальности творчества Вийона. Могла, хотя и далеко не всегда. С одной стороны, надо иметь в виду, что если, к примеру, поэт изображал себя и свою жену в облике пастуха и пастушки, то это вовсе не значило, что он действительно был селянином, проводившим свои дни на лоне природы. Это значило лишь, что он упражнялся в жанре пастурели, где образы героя и героини были заданы.

Вместе с тем в творчестве поэта вполне мог отразиться и его реальный жизненный опыт, но этот опыт неизбежно проецировался на закрепленную в традиции ситуативную и изобразительную схему. Так, представляется достоверным сообщаемый поэтом XIII века Рютбёфом факт его несчастливой женитьбы. Все дело, однако, в том, что образы гуляки мужа и сварливой старухи жены в "Женитьбе Рютбёфа" построены в соответствии с широко распространенным литературным каноном, не говоря уже о каноничности самого мотива "несчастной женитьбы". Рютбёф лишь отлил свой жизненный опыт в готовые формы жанра. Вот почему средневековая лирика бывала автобиографичной, но ей едва ли возможно было стать интимно-исповедательной в современном понимании слова.

Наконец, средневековая поэзия знала не только канонические жанры, темы, образы и формы, она знала и канонических авторов - тех, у кого эти формы нашли наиболее удачное и совершенное воплощение. Понятно, почему авторитетный поэт-предшественник служил образцом для всех его последователей, неукоснительно подражавших ему, даже если их разделяло несколько столетий. Понятно и то, почему средневековая поэзия буквально переполнена литературными и культурными реминисценциями, прямыми заимствованиями, переносом целых кусков из произведения в произведение. Французская поэзия зрелого Средневековья представляла собой как бы замкнутую систему взаимоотражающих зеркал, когда каждый автор видел действительность глазами другого и в конечном счете - глазами канона.

Но самое увлекательное заключается в том, что вся эта система, все жанры, сюжеты и образы средневековой поэзии были объектом постоянного и упоенного самопародирования, а оно в свою очередь было лишь частью всеохватывающей пародийной игры, которую вела с собой средневековая культура в целом. Каков характер этой игры?

Прежде всего подчеркнем, что средневековая пародия не знает запретных тем. В первую очередь и с особым размахом пародировались наиболее серьезные и, казалось бы, не допускавшие ни малейшей насмешки явления средневековой культуры - культ, литургия, когда, например, деву Марию представляла нетрезвая девица, а торжественное богослужение проводили над богато украшенным ослом. В скабрезном духе снижались церковные тексты, включая Библию, вышучивались святые, которых наделяли непристойными именами вроде св. Колбаски, пародировались слова самого Иисуса на кресте ("Посему Господь велел и наказал нам крепко пьянствовать, изрекши свое слово: "Жажду"), пародировались государственная власть, двор, судопроизводство.

Это находило отражение как в различных драматических представлениях Средневековья (соти, фарсы), так и в поэзии. Существовал, например, специальный пародийный жанр кок-а-алан, извлекавший комический эффект из алогичного нагромождения разнообразнейших нелепостей. Что касается собственно лирики, то здесь комическую параллель к высокой куртуазной поэзии составляли так называемые дурацкие песни (sottes chansons): вместо неприступной и немилосердной красавицы "героиней" "дурацких песен" оказывались публичная женщина или содержательница притона, сводня, старая, толстая, хромая, горбатая, злая, обменивающаяся со своим любовником отвратительными ругательствами и тумаками. "Дурацкие песни" получили громадное распространение и процветали на специально устраиваемых состязаниях поэтов.

Все это значит, что объектом пародийного осмеяния были отнюдь не отжившие или периферийные моменты средневековой культуры, но, наоборот, моменты самые главные, высокие, даже священные. Тем не менее средневековая пародия, как правило, не только не навлекала на себя гонений, но даже поддерживалась многими церковными и светскими властителями. Достаточно сказать, что пародии на церковную службу вышли из среды самих священнослужителей и были приурочены к большим религиозным праздникам (Рождество, Пасха).

Причина в том, что средневековая пародия стремилась не к дискредитации и обесценению пародируемого объекта, а к его комическому удвоению. Рядом с этим объектом возникал его сниженный двойник; рядом с величавым епископом - кривляющийся мальчишка в епископской митре, рядом с настоящим Credo - Credo пьяницы, рядом с любовной песнью - "дурацкая песня".

Подобно тому, как клоун, прямой наследник традиции средневековой пародии, отнюдь не покушается на авторитет и мастерство тех, кого он передразнивает, но в комической форме обнажает и демонстрирует их приемы, так и сама средневековая пародия, словно "от противного", утверждала и укрепляла структуру пародируемых объектов. "Дурацкие песни", например, вовсе не разлагали куртуазной лирики, но, являясь ее бурлескным двойником, лишь подчеркивали силу и значительность высокой "модели любви". В этом отношении особое значение имеет тот факт, что авторами "дурацких песен" были те же поэты, которые создавали образцы самой серьезной любовной лирики: поэтам вольно было сколько угодно пародировать темы и жанры собственного творчества - всерьез говорить о любви они все равно могли лишь при помощи куртуазных канонов и формул. Ни одна "дурацкая песня" не способна была их обесценить.

Комическую поэзию Средневековья мы будем называть "вывороченной поэзией", поскольку она строилась именно на принципе выворачивания наизнанку поэзии серьезной. В основе средневековой пародии, переводившей на язык буффонады любые общепринятые представления и нормы, лежало отнюдь не кощунство и даже не скепсис, а, наоборот, глубокая вера в эти представления и нормы. Средневековая пародия не отстранялась и не освобождала от существующих культурных и поэтических ценностей, она доказывала их жизненность"

Г.К. Косиков

@темы: "Чтиво"

---

Средневековый Лондон

В 1993 г. вышла книга Барбары Ханаволт «Расти в средневековом Лондоне», где она рассматривает Лондон и городскую жизнь с точки зрения детей. Работу она проделала громадную, и, хотя книга написана совершенно читабельным языком, она очень документальна. Ханаволт пишет о Лондоне 14-15 столетий, иногда прихватывая и более ранние истории. Она - доктор исторических наук, профессор, со специализацией на истории средневековой Англии.

Средневековый Лондон занимал площадь величиной с всего-навсего одну квадратную милю, окруженную стенами, протяженностью в 2 мили 608 футов. Маленькое пространство, в котором большинству детей были знакомы только комнаты их дома, их улица, и их церковь. Со временем к этому добавлялась мастерская и школа.

Большинство лондонской молодежи было, тем не менее, из других мест, и видели Лондон совесем по-другому, чем те, кто там родился. В результате эпидемий, более высокой детской смертности и более поздних замужеств, Лондон уже в средние века испытывал хронический дефицит молодой рабочей силы.



Молодежь, нанятая в прислуги или подмастерья, входила в Лондон через одни из семи ворот, двое из которых, Ньюгейт и Ладгейт, были такими огромными, что в них помещались тюрьмы. Входящие с южной стороны видели громаду собора св. Павла на горизонте. Они проходили по Лондонскому мосту, где было 138 магазинов, и оказывались в городе, который несомненно потрясал подростков, прибывших из деревень с населением в человек 200, и из более мелких городков. Ведь в Лондоне до чумы жило около 60 000 человек! Потом число горожан уменьшилось, и в 1485 году там жили «всего» 50 000 человек.



Дома в Лондоне 14-го века делились на три категории. Самые богатые строились вдоль улицы (занимая 30-40 футов), имели множество магазинов и помещений под аренду. В их внутренних дворах располагался еще один большой торговый холл, и несколько помещений под аренду. Более скромные дома строились в форме буквы L, с холлом, располагающимся под прямым углом к улице. В остальном они были подобны своим богатым соседям. Самые маленькие состояли из одного торгового помещения, с комнатой позади него и с кухней во внутреннем дворике, если такой имелся.



О застройке Лондона есть много документов. В 1384 году, например, был дан подряд на застройку района возле Темзы с условием, что подрядчик построит несколько домов в три этажа, высотой в 7 футов, и размерами отдельных помещений 12 на 10 футов. За фасадной стороной улицы должен был быть построен холл размерами 40 х 23 фута, отдельный кабинет, кухня и кладовая. Эти дома должны были строиться из дуба, и иметь подвалы глубиной в 12 футов. Пространство между деревянными панелями заполнялось раствором с соломой и ивняком (оффтоп: мои знакомые в Ипсвиче купили квартиру в таком доме, эти дома практически вечные!). Фасад мог быть выложен, для пущей представительности, камнем. К пятнадцатому веку началось строительство из кирпича.



Неосторожное обращение с огнем, нарушения общественного порядка, замусоривание улиц и вообще характер горожан вынудили мэра Лондона еще в 1187 году издать указ, что стены между соседними жилыми помещениями должны иметь 3 фута толщины и достигать до конька крыши. Ниши в этих стенах, используемые, как своего рода продуктовые шкафы, не могли быть глубже, чем 1 фут. Крыши должны были быть шиферными, каменными или кирпичными. Устройство отхожих мест, расположение окон так, чтобы вид из них не открывался на частную территорию соседа, стоки для грязной воды тоже регулировались законом. Лестницы на разные уровни строились с внешней стороны домов.



Для подмастерья, выросшего в деревне, лондонская улица могла казаться навероятной. Мало того, что что по обе стороны улицы тянулись бесконечные ряды домов, так еще и каждый ощетинивался многочисленными щитами и вывесками с орлами, львами, грифонами:
”dyvers sygnys hih and lowe
Wher-by that men ther crafft mak knowe”
Город регулировал длину, на которую можно было выдвигать вывески в сторону улицы (7 футов), площадь, на которой можно было выкладывать товар перед лавками (2,5 фута), высоту, на которой можно было делать «допонительный» этаж, который тоже выдавался в сторону улицы, потому как ввысь строить запрещалось (9 футов, достаточно, чтобы под выступающей частью мог проехать всадник).



О том, как выглядели эти дома изнутри, известно по описанию дома Ричарда Беле от 1480-х годов. Это был дом из разряда скромных.
Зайдя в холл, подмастерье мог увидеть на возвышении трапезную, с раздвижным столом и лавками, каждая из которых для комфорта была выложена шестью подушечками с чехлах из фламандского гобелена. Стены были украшены гобеленами и коллекциями оружия. Мебели было вообще немного, какое-то количество стульев и столиков. На двери висел сосуд со святой водой. Огромный очаг разжигался углем или дровами.
В кладовой и на кухне могли быть найдены свечи, оловянная посуда, жаровни.
Самые дорогие вещи и деньги хранились в сундеках и шкафах в спальне хозяев. У Беле была отдельная комнатка для постоянной прислуги, и каморка, в которой жили подмастерья.

Дом олдермена сэра Мэттью Филлиппа был из богатых: кроме хорошо обставленного и богато декорированного холла, для важных гостей был у него отдельный кабинет с двумя шкафами для дорогой посуды, клеткой с певчими птицами, увеличительным стеклом и даже книгой, Хрониками Лондона. Помимо хозяйской, в доме было еще три спальни. Самым богатым был дом бакалейщика Кросби, построившего Кросби Холл.



Подмастерья могли либо просто ютиться в лавках, раскладывая лежаки на ночь, либо снимать комнатку в одном из арендных домов (40 шиллингов в год), или воспользоваться своего рода общежитиями, которые держала приходская церковь (8 шиллингов в год), либо даже снять себе отдельное жилье (максимум 4 фунта в год). Это уровень цен времен Эдуарда Второго.

запись создана: 28.06.2009 в 00:45

@темы: Англия Плантагенетов

---

Английский город в XV веке

Дэвид Паллисер из университета в Лидсе (исторический факультет) пишет о городах Англии 15-го столетия.

О том, как в глазах иностранцев выглядела городская Англия, видно из отчета одного путешественника Венецианскому сенату от 1497-го года. Собственно говоря, городами, кроме Лондона, он посчитал только Бристоль и Йорк, но это вполне понятно, потому что в Италии того времени было уже 11 городов (включая Венецию) с населением 40 000 человек, но в Англии был только один город такой величины: Лондон. Приблизительно одна сороковая часть всего населения страны жила именно в Лондоне, тогда как на все остальные города приходилась одна десятая часть населения.

Пятнадцатый век был назван в книге П. Кларка и П. Слака «Кризис и Закон в Английских Городах 1500 – 1700 гг» темным веком английской городской истории. Они относили это к чисто экономическим проблемам, как то недостаток работы, особенно в провинциальных городах. Сьюзен Рейнольдс, со своей стороны, пишет о социальных городских проблемах того времени: какие люди жили в городах? Как горожане, их социум, образ жизни и ценности отличались от остального населения?

Главной отличительной чертой городов было то, что в них были сосредоточены органы управления, учебные заведения, религиозные центры – и рынки, значение которых для сельскохозяйственных районов невозможно переоценить. Помимо основного населения, города ежедневно открывали ворота толпам крестьян, пилигримов, купцов, путешественников. В Лондон и Венсминстер стекались придворные с сопровождением, в Оксфорд – студенты, в каждый город и деревню со своей рыночной площадью – торговцы. О том, в каких масштабах все это было, говорят записи Йорка, где, при населении в 8 000 человек (оно уменьшилось до таких размеров, почти вдвое, во время Черной Смерти), было 1 035 кроватей для приезжих и стойла на 1 711 лошадей.

Следующим моментом была большая плотность городского населения. Это не могло не приводить к тому уровню антисанитарии, который хорошо известен по временам Индустриальной Революции. Наверняка соответствующим был и уровень преступности. Точных данных, которые складываются из изучения документов и приватных писем людей, о том времени практически нет, поэтому все, что можно сказать о пятнадцатом веке, должно нести предположительную форму: «возможно». Хотя с тех времен сохранилось много официальных документов, о том, как в действительности жили люди, мы можем судить только из немногих сохранившихся переписок: семейства Пастон, Сели, и Стоноров. Этого явно недостаточно.

Возможно, что демографическое развитие в городах отмечалось превалированием смертности над рождаемостью, в связи с чем приток в города нового населения был первостепенной необходимостью. Необходимо также помнить, что периодические эпидемии бубонной чумы вспыхивали то здесь, то там, и, как писал Ричард Сели в 1479 году, многие лондонские горожане эмигрировали из города прочь.

Среди самих городов существовали различия, как минимум, экономические, и, соответственно, управленческие, которые не могли не оказывать влияния на социальные условия жизни горожан. К 1400-му году большая часть крупных городов получила в известной степени права самоуправления, что подразумевало наличие там прослойки буржуазии, или «свободных горожан», которые выбирали своих представителей в органы управления. Помимо этого, были города, которые управлялись непосредственно королем. Другие – скорее лордом, нежели королем. Салсбери и Беверли управлялись епископами. Сент-Олбани и Бури Сент Эдмонтс управлялись аббатами. В Линкольне, Норвиче и Йорке вообще часть города управлялась органами самоуправления, а часть – приорами. Разумеется, при каждой форме самоуправления была собственная юрисдикция. Поэтому известны случаи, когда горожане просто переезжали в другую часть города со всем хозяйством, если ситуация их к тому вынуждала. Например, в Йорке один олдермен в 1470-х переехал на территорию юрисдикции доминиканского приората, чтобы избежать притеснений конкурента, давящего на него условиями городской юрисдикции. В другом случае, подмастерья одной из гильдий того же Йорка собирались на свои вечеринки в части города, тоже под юрисдикцией приората, где их мастера не имели над ними никакой власти. Удобно, хотя выглядит, на первый взгляд, обескураживающе бестолковым.

Сильвия Трапп рассчитала, что многие горожане 15-го века были иммигрантами в первом или втором поколении: те, кто либо переезжал в город из деревень, или из других стран. Например, сравнивая списки торговцев и олдерменов 1377 – 1437 гг она пришла к выводу, что их число не могло поддерживаться на существующем уровне только за счет естественного замещения. В Ромни сохранились более подробные списки всех свободных горожан, из которых видно, что около половины из них родились в городе и в радиусе пяти миль от города, одна четверть – на расстоянии пятидесяти миль, и остальные были выходцами из различных мест восточного Кента. Исследования по фамилиям дают понять, что половина всех мигрантов в Йорк и Норвич приехали из мест в радиусе 20 миль от городов, и в Лондон – в радиусе 40 миль. Среди подмастерий лондонских кожевников и портных 46% были выходцами из северной Англии. Кстати, существовал указ от 1408 года, запрещающий брать подмастерий из семей, чей доход был меньше 20 шиллингов в год (чтобы предотвратить кризис рабочей силы в сельском хозяйстве?), но этот указ, разумеется, нарушался.

Довольно обычным для английских городов 15-го века был приток иностранцев, особенно, для Лондона. Итальянские и ганзейские купцы, ремесленники, прислуга... В 1441 году в Лондоне, Вестминстере и прилегающих к ним районов жили 2 200 иностранцев (не включены замужние женщины), по большей части голландцы и немцы. В Винчестере иностранцы составляли в 1440-м году 3% всего населения города. Большая часть приезжих быстро ассимилировалась с местным населением через браки, да и приезжали, по большей части, те, кто уже имел родственников или хороших знакомых в Англии.

Прирост городского населения в начале 15-го века, и резкое его снижение к середине века служат до сих пор предметами самых горячих дебатов среди историков. Например, население Колчестера составляло в 1350-м всего 3 000 человек , в 1414 – 8 000 человек, и к концу века на треть меньше. В Ковентри в 1430-х было зарегистрировано около 10 000 человек, но в конце века – только 5 700. Джереми Голдберг объясняет это тем, что спрос на рабочую силу в городах в начале века привлек туда многих женщин, а последующая экономическая депрессия заставила их вернуться, так сказать, в лоно семей. В связи с чем, кстати, снизился возраст вступления в брак среди женщин.

Основной ячейкой средневекового города 15-го века была семейная единица, то есть люди, живущие в одном хозяйстве, в котором число людей варьировалось от одиночек и семей до своего рода коммунн, состоящих из членов семьи + подмастерий + квартирантов + прислуги, живущей в доме. В Ковентри величина такой семейной единицы на начало 16-го века была 7,4 среди торговцев, 2,6 среди простых горожан, и 1,8 среди бедняков. Глава такой ячейки, обычно мужчина (или вдова, или одинокая женщина) отвечали перед соседями за поведение людей, живших под их крышей. Патриархатом это не было. И в 15-м веке хозяйство не всегда наследовал старший сын, очень часто оно делилось поровну между братьями и сестрами. Всё, собственно, зависело от воли завещающего, в рамках закона, разумеется (вдова и дети все равно получали свою долю, даже если хозяин завещал дело хотя бы подмастерью).

Рост городов сильно ограничивался городскими стенами. Был сделан архитектурный анализ городского строительства 15-го века: жилые дома строились под прямым углом к улице, чтобы экономить площадь, а лавки и мастерские – вдоль. Если в 14-м веке большинство строений имели два этажа, то в 15-м – уже три. На практике это означает, что население начало жить более скученно. Не везде, конечно. Колчестер и Дурхам мало отличались от окружавших их деревень, дома там были маленькие, крытые соломой и одноэтажные.

Всего в Англии 15-го века было около 600 городков, жители которых назвались городанами, в отличие от обитателей крупных городов, именуемых гражданами. Собственно классовое разделение происходило по признаку достатка, то есть, с точки зрения города, по размеру налогов, выплачиваемых горожанином в городскую казну. Свою роль играли также происхождение и респектабельность. В некоторых городах у владельцев пабов не было ни малейшего шанса занять выборную должность, их профессия не считалась достаточно респектабельной для этого.

запись создана: 23.06.2009 в 23:17

@темы: Англия Плантагенетов

---

Сыновья Эдуарда III: Лайонел

Лайонел Антверп, герцог Кларенс, второй сын короля Эдуарда Третьего, всю жизнь был больше заинтересован в Ирландии, чем в Англии. Там он женился, там у него были владения. Умер он еще в 1368 году, и обстоятельства его смерти, пожалуй, являются единственной загадкой жизни герцога.


Элизабет де Бург, первая жена

Дело в том, что он, после смерти первой жены, нашел себе новую в Италии, некую Виоланту, дочь лорда Павии Галеццо Висконти. Отправившись за женой, герцог был так прекрасно встречен и во Франции, и в Италии, что не выдержал тягот многочисленных фестивалей – и умер чуть ли не через месяц после женитьбы. Разумеется, внезапная смерть 30-летнего воина вызвала подозрения, что его отравили, но кто, как и почему – осталось неясным.



Увы, герцога сгубила жадность. Он был богатым человеком, но Висконти давал за своей дочерью сказачное приданое в 200 000 золотых флоринов. Лайонелу и в голову, скорее всего, не пришло, что у Висконти в Италии есть свои враги, потому что человек это был многогранный, делящий свое время между поэзией Петрарки и изобретениями новых пыток. Поэтому пал английский герцог жертвой итальянских интриг.



Для истории жизнь и смерть герцога Лойонела имеет только то значение, что его дочь от первого брака, Филиппа, вышла замуж в семью Мортимеров, весьма богатую и влиятельную. Поскольку Филиппа пережила своего отца, она стала потенциальной наследницей своего кузена Ричарда. Сама-то королевой она стать вряд ди смогла бы, но могла передавать право наследование своему старшему сыну, а тот - своему. Поэтому на момент вторжения в Англию сына Джона Гонта Генриха, в Англии был законный наследник бездетного Ричарда Второго: Эдмунд Мортимер, пятый граф Марш, внук Филиппы.

Эдмунду было всего 6 лет, но его, там не менее, держали под арестом сначала Ланкастеры, потом, уже 14-летнего, его выкрали сторонники Йорков, у которых его снова выкрали Ланкастеры... Как ни удивительно, Эдмунд умер, все-таки, своей смертью, в возрасте 34 лет. Умер во время вспышки чумы в Ирландии, куда был назначен Лейтенантом короны, подружившись с Генрихом Пятым.

Поскольку Эдмунд умер бездетным, его графства в Ольстере и Марше перешли к племяннику (через брата Роджера и его дочь Анну), Ричарду Плантагенету, графу Йорка. Вместе с графствами перешло, очевидно, и право на престол.

запись создана: 17.08.2009 в 21:40

@темы: Edward III

---

Генрих VI - Франция потеряна, Англия бунтует

Пока Англия барахталась во внутренних проблемах, а ее король открывал колледжи, Франция использовала время перемирия для полной перестройки своей армии. Да и из Шарля VII Французского к тому времени вырос довольно ответственный и умелый король. Французы, то ли устав жить десятилетиями в полном раздрае, то ли привыкнув в нем жить, начали потихоньку возвращаться к традиционному образу жизни: возделывать землю, платить налоги. Без энтузиазма, но все-таки. Еще один важный для истории персонаж, Ричард Йорк, неосмотрительно вытолкнутый в Ирландию стараниями Саффолка, королевы и Салсбери, неожиданно там преуспел, стал невероятно популярным, и заслужал авторитет. Его жена Сесили, вопреки обычаю, уехала в Ирландию с мужем (обычно жены ирландских Лейтенантов предпочитали оставаться в Англии).

Ричард Йорк

Сесили Невилл, или "гордячка Сис"

К 1449 году в руках Англии на континенте остались всего две провинции: Гиень и Нормандия. Причем, никакой поддержки из Англии они давно уже не получали, и остались предоставленными сами себе. Денег военным больше не платили, и было только вопросом времени, когда не слишком-то изначально крепкую плотину дисциплины где-нибудь прорвет. Прорвало ее в Бретони, которой правил герцог, Франции симпатизирующий, но остающийся нейтральным. Какой-то отряд из расформированного гарнизона в Майне, под командованием Франсуа де Сюренна, напал на Фужер, один из самых процветающих городов герцогства, взял его штурмом и ограбил. Герцог Бретонский был в ярости и требовал возмездия, герцог Бургундский и король Франции его в этом поддерживали, а Сомерсет, вместо того, чтобы предложить компенсацию и предотвратить возобновление войны, отказался от переговоров. Тогда французы оттяпали у англичан по два города в Нормандии и Гиени. И сделали предложения об обмене. Но Сомерсет снова гордо отказался от переговоров, и так Англия снова впала в состояние активной войны с Францией.

Описывать, как город за городом открывал перед Шарлем Французским ворота, как башни укреплений захватывались жителями изнутри, как горнизоны англичан осаждались горожанами – утомительно. Фактом остается, что за год у англичен во Франции не осталось ничего, кроме Гиени. Последнюю попытку как-то реабилитировать английскую армию сделал последний из старой гвардии воинов Генриха Пятого, 80-летний Тальбот. Его успехи доказывают, что если бы все командиры английской армии обладали его харизмой и энергией, неизвестно, как для Франции сложилось бы ее будущее. Но Тальбот был убит при осаде Бордо, предпринимая безумную контратаку против артиллерии французов с мечом в руке, которая удалась бы, если бы не его смерть. К 1453 Англия потеряла все свои континентальные владения. Столетняя война де-факто закончилась, хотя никогда Англия и Франция не подписывали по этому поводу соглашения, и английские короли упрямо именовали себя королями Франции до самого 19-го века.

И пусть по этому поводу негодовали в английских замках, городах и деревнях, и пусть проклятия посылались честными англичанами на головы лордов-неудачников вообще и Салсбери в частности, потеря Франции стала, пожалуй, лучшим, что случилось с Англией за время правления Генриха VI. Франция была воистину бездонной воронкой, засасывающей английские войска и финансы. Даже такой король, каким был Генрих Пятый, не смог бы поглотить, подчинить и привести в порядок такую огромную страну надолго. Но он наверняка остался бы «при своих», сохранив для Англии Нормандию, Гиень и Гасконь. У слабого же короля шансов не было. Когда был слаб и безумен король Франции – была слаба Франция. Теперь она передала эту эстафету Англии.

А в Англии дела шли все хуже. В 1450 началась серия бунтов. В феврале в Кентербери беспорядки разжег Томас Чини. Поймали, казнили. Правительство предложило мэрам Кентербери, Колчестера, Сандбери, Сандвича и Оксфорда запретить любые сборища толпы. Причина этих беспорядков была несколько странная: покойный Саффолк. Почему-то распространился слух, что король гневается на Кент, и в Кент ожидаются карательные экспедиции. Вроде, кто-то сделал предсказание, что «that Kent should be destroyed with royall power and made a wild forest” – ведь именно на юго-восточном побережье нашли тело Саффолка.

В мае 1450 случилось гораздо более организованное выступление выходцев из Кента, восточного Сассекса, Эссекса и Сюррея, известное под названием «бунт Джека Кэйда».

Причины этого восстания, или бунта, были сформулированы отчетливо:
1. Король щедро раздал земли короны, и, пока другие живут на доходы с них, сам король живет на налоги, выжимаемые с простонародья. К тому же, часто его администраторы не платят за то, что забирают у народа для надобностей королевского двора.
2. Должности сборщиков налогов покупаются и продаются, тогда как сборщиками должны назначаться люди беспристрастные, решением местных органов управления.
3. Рыцари, которые должны выбираться независимо, чтобы представлять интересы своих графств, назначаются лордами, теряя, таким образом, независимость.
4. Юстиция совершенно коррумпирована. Заседания судов проходят в глухих местах, куда иногда нужно добираться пять дней. Суды выдают разрешения на сбор налогов полностью по воле местных баронов. Лорды безнаказанно захватывают людей, требуя за них выкуп.
5. Королевские земли во Франции потеряны из-за плохого управления, и предатели не наказаны. (дело было в том, что герцог Бургундский запретил ввоз английской одежды, главной статьи экспорта, во Фландрию, соль и вино больше не поступали из Гиени, а флот был запущен до такого состояния, что французские пираты безнаказанно высаживались на английское побережье)
6. Должности при дворе раздаются низкорожденным выскочкам (намек на Саффолка и его ставленников), тогда как нобли, имеющие на них право, отсылаются от короля прочь (намек на отсылку Йорка).

Петиция Кэйда (или Кэда, как его иногда называют) содержала требования:

1. Земли короны должны быть возвращены короне
2. Ставленники Саффолка должны быть отозваны с занимаемых постов, а Норфолк, Йорк, Экзетер (младший) и Бэкингем должны вернуться в правительство.
3. Безобразия администраторов короны должны быть прекращены, и институт правосудия должен быть призван к порядку.
4. Эдвардианские законы о рабочей силе, ограничивающие свободу передвижения рабочей силы, должны быть отменены.

Вполне логично, что подобные серьезные требования реформ пошли именно из Кента, наиболее промышленно развитой и процветающей части страны, с ее хорошо образованным населением и традициями своего рода средневековой демократии. В мае 1450 года там собрались один рыцарь, 18 сквайров, 74 «джентельмена», большая компания йоменов и несколько священников. Сборы проводились коннетаблями, мэрами городов, приорами, аббатами – это был не стихийный бунт, а хорошо подготовленное выступление. Джек Кэйд был выбран лидером.

Кем он был – неизвестно. Я читала на многих сайтах, что он, вероятнее всего, был ирландцем, воевавшим во Франции, и осевшим потом в Кенте, где он довольно выгодно женился. Сам он не придумал ничего лучшего, как создать себе родословную, сделавшую его кузеном покойного графа Марша и родственником герцога Йорка, назвавшись Джонам Мортимером. Мэйбл Кристи довольно логично аргументирует, что списки разборов дел по восстанию и санкций ясно доказывают, что Кэйд в Кенте был на положении джентельмена. Но вот дальше она утверждает, что Кэйд не мог быть «просто наемником» в прошлом, потому что йомены и сквайры его бы лидером не признали – это зря. Кэйд вполне мог быть наемником, нахватавшимся манер и историй у более родовитых товарищей по оружию. И, как истинный ирландец, мог потом поэтически вплести штрихи чужих личностей в свою собственную.

У стен Лондона Кэйд появился 1 июня. Король, узнав об этом, немедленно распустил парламент в Лейчестере, и отправился в Лондон, куда прибыл 7 июня. Отправив к повстанцам своих представителей, он получил петицию, которая была представлена на рассмотрение совета 17 июня. Неизвестно, что на самом деле думал совет, но влияние на него придворных лордов было неоспоримо, а придворные лорды хотели просто разогнать сброд. Сам король то ли по недооценке сил восставших, то ли по настоянию королевы, к восставшим персонально не обратился, и вообще отправил только небольшой отряд против бунтовшиков. Если точнее, то 24 человека, во главе с братьями Хэмфри и Уильямом Стаффордами. Все погибли.

Здесь нужно сказать, что Мэйбл Кристи описывает события этого восстания совершенно не так, как его описывает англоязычная Вики. Кристи говорит, что король прибыл в Лондон и находился в районе Блэкхет, а повстанцы – в районе Севен Окс. Вики помещает в Блэкхет повстанцев, а короля отправляет в бегство в Варвикшир. Кристи утверждает, что Стаффорды погибли, а Вики – что Хэмфри Стаффорд, лорд Бэкингем (?!), погиб десятью годами позже, хотя, опять же, от рук «людей из Кента». А Уильям Стаффорд – это, согласно Вики, придворный более поздней эпохи. Может, это другие Стаффорды?

Армия короля, услышав о случившемся, взбунтовалась, и заявила, что присоединяется к петиции, и требует голов лордов Сэя и Дадли, Джона Норриса, Джона Сэя, Дэниэла, Тревиллиана и других. Король удалился с советом лордов в Гринвич, где попытался их успокоить, но не преуспел. Тогда он отправил лорда Сэя и его зятя, более чем непопулярного шерифа Кента, Кроумера в Тауэр и распустил войска, которые по дороге прошли через Лондон и разметали там дома Дадли и Томаса Старлью. Вот после этого король действительно уехал из Лондона в Кенилворт, Варвикшир, хотя многие приближенные его от этого отговаривали, справедливо полагая, что его отсутствие приведет к непредсказуемым последствиям.

То, что осталось от Кенилворта

То, что король явно устранился от ситуации, подлило масла в огонь. Власть не терпит пустоты. И если эту пустоту некому заполнить, начинается общий разброд. «Джентельмены» Восточной Англии собрались в Фрамлингеме, эссексцы двинулись на Лондон, в Дорсете и Сайтхемптоне начались беспорядки. В Вилтшире был растерзан толпой еписков Салсбери, который венчел короля с Маргарет. Его, как и убитого в Портсмуте епископа Чичестерского обвиняли в смерти Глочестера. Армия «Мортимера», то есть Джека Кэйда, пополнилась людьми из Восточного Эссекса. И среди них были, как и среди кентцев, люди значительного общественного положения, вплоть до членов парламента: и джентельмены, и йомены, и аббаты, и коннетабли.

Переговоры о том, впускать ли Кэйда в Лондон, начались 2 июля. И вот здесь уже можно говорить об установке «против Ланкастеров». До того, как король не бросил свое королевство на волю случая, его личность старались держать в стороне от нападок на правительство, обвиняя во всех грехах только его приближенных. Лондон же, как только король его покинул, занял вполне определенную позицию, выкинув из числа олдерменов тех, кто туда попал благодаря покровительству Генриха. Собственно, единственным олдерменом, который был категорически против Кэйда в Лондоне, был некий Ричард Хорн, которого прочие олдермены чуть было не арестовали за это. Тем не менее, в хрониках не осталось категоричного заявления лондонских олдерменов о том, что они постановили открыть Кэйду ворота города. Они впоследствии единодушно заявили, что знать не знали и ведать не ведали о том, что один из них (Томас Годфри) откроет ворота (ну да, словно эти ворота и не охранялись, и словно стражники открыли бы ворота без официальной бумаги!). В общем, Кэйд вступил в Лондон парадным шествием, во всем блеске и сиянии, ударил по Лондонскому Камню, и провозгласил, что «отныне Мортимер лорд в этом городе».

По-моему, таких штанов "буфами" тогда еще не носили, на самом деле.

Вот он, Камень

А потом началось преследование «предателей», как водится. Но осуществлялось это при хорошей дисциплине, и носило видимость некоторого суда справедливости. И тут Кэйд сделал фатальную ошибку. То ли власть ему ударила в голову, то ли вино, но он лично вломился в дом одного из отставных олдерменов-ланкастерцев, Филиппа Малпаса. Малпас, предупрежденный кем-то из бывших коллег по совету, успел бежать, и не налегке, поэтому раздраженный Кэйд разрешил своему конвою разграбить то, что осталось. И понеслась по Лондону волна грабежей и погромов.



Уже 5 июля олдермены запросили у стражи Тауэра, лорда Скейла и Мэттью Гофа, защиты их жизней и достояния. Стража, до сих пор стоически не вмешивающаяся в дела за стенами Тауэра, ударила по силам Кэйда на Лондонском мосту, и тут уже завязалось настоящее сражение. Мэттью Гоф, капитан Тауэра, выходец из Уэльса, сам был ветераном французской войны. Он смог вытеснить силы Кэйда прочь из Лондона, но сам при этом погиб. Кстати, на фамильной странице его потомка, Нормана Гофа, я увидела подтверждение, что сэр Хэмфри Стаффорд погиб в битве с войском Кэйда у Севен Окс. То есть, в Вики инфа неправильная. Или в те времена в одном месте собрались два Хэмфри Стаффорда.

Оказавшись выкинутыми из города, повстанцы ворвались в королевские тюрьмы Кингз Бенч и Маршалси, и выпустили оттуда заключенных. Тем не менее, бунт не разгорелся благодаря тому, что умница архиепископ Кентерберийский, сам выходец из Кента, вместе с епископом Винчестерским, собственнолично явились к Кейду, забрали у него петицию для дальнейшего разбора, и объявили полное помилование и ему (как Джону Мортимеру), и всем участникам событий, если они спокойно разойдутся по домам. Сам Кэйд, по записям в Хрониках, произвел на архиепископа и его сопровождение сильное впечатление.

Большая часть повстанцев разошлась, но небольшой вооруженный отряд остался при Кэйде, который утверждал, что помилование не имеет силы без ратификации его парламентом. На самом деле, теперь это была обычная разбойничтя шайка, которая двинулась к Рочестеру, попытавшись по пути ограбить Квинборо Кастл (который отстоял сэр Роджер Чемберлейн). Добыча, захваченная в Лондоне, была отправлена по воде в Рочестер. После нападения на Квинборо, помилование Джону Мортимеру, алиас Джеку Кэйду, было объявлено недействительным, причем впервые объявляется, что оно изначально не могло быть в его случае действительным, потому что было выдано Джону Мортимеру, фальшивой личности. За голову Кэйда была объявлена награда в 1000 марок, он рассорился со своими товарищами из-за добычи, и бежал, опасаясь предательства, в лесной Сассекс. Новый шериф, Александер Иден, преследовал его по пятам, и настиг Хезфилда, где в сражении Кэйд был смертельно ранен.

Отдельные беспорядки продолжали вспыхивать то здесь, то там, и после смерти Кэйда, но это уже явно были скорее грабеж и погромы, чем политические выступления. По расследованию событий восстания Кэда была создана Сомерсетом, вернувшимся в Англию, комиссия. Всего около 10 человек были казнены – очевидно, повинные в уголовных преступлениях.

@темы: Henry VI

---

Сыновья Джона Гонта

О Генри, который стал королем, я напишу отдельно, здесь речь пойдет об остальных сыновьях Джона Гонта.

Джон Бьюфорт, 1-й граф Сомерсет и первый сын Джона Гонта от Катарины Свинфорд. Что о нем сказать? Воин, роялист, честный человек. В 1390-м он был в Северной Афорике с Луи Вторым Бурбоном, в 1394 его занесло аж в Литву, где он послужил среди тевтонов. Графом он стал только в 1397 году, после того, как документы о легализации детей Джона и Катарины прошли все инстанции. В том же году он выступил на стороне короля против парламентских пэров, за что был пожалован титулом маркиза Дорсета и получил в жены дочь другого сподвижника короля (графа Кента) – Маргарет Холланд.



Воевал Джон на суше и на море, и при короле Ричарде, и при короле Генри, оставаясь лояльным короне. Был и Лейтенантом Ирландии, и Адмиралом, и Коннетаблем Англии. Учитывая, что умер он лет в 37, успел граф Сомерсет в жизни много. Это его внучка выйдет потом замуж за сына Катарины Валуа и Оуэна Тюдора, и их сын станет королем Генрихом Седьмым, который прекратит изматывающую страну Войну Роз.

Это Маргарет-внучка

Было у Джона и Маргарет шестеро детей. После смерти мужа, 26-летняя Маргарет вышла замуж за второго сына короля Генриха Четвертого от его первого брака, за Томаса Ланкастера, герцога Кларенса, который был на пару лет ее моложе. Он погиб через 10 лет во Франции. Его я упоминаю потому, что Маргарет была похоронена между обоими своими мужьями. Мне, почему-то, это показалось некоторым реваншем обычаю хоронить мужей рядом с их первыми женами. Маргарет Холланд оказалась первой женой для обоих своих мужей.




Генри Бьюфорт тоже преуспел в жизни неплохо. Второй сын Джона Гонта и Катарины Свинфорд, он с детства воспитывался для духовной карьеры, и был обогрет обоими царственными родственниками: Ричард Второй сделал его епископом Линкольна, а Генрих Четвертый – сначала Лордом Канцлером, а потом – епископом Винчестерским.

Генри имел натуру более беспокойную, чем его старший брат, или просто не имел возможности проявить семейный темперамент в битвах. Поэтому он проявлял его в интригах. Он даже впал на время у Генриха Четвертого в немилость, слишком подружившись с племянником. Но вскоре племянник стал Генрихом Пятым, и Генри Бьюфорт стал снова Канцлером. Но потом решил сменить канцлерство на кардинальскую мантию, что рассерженный король не позволил ему сделать.



Был он и регентом для сына Генриха Пятого от Катарины, дочери короля Франции. И снова Канцлером. В 1427 году, в возрасте 52 лет, он стал, наконец, кардиналом и папским легатом в Венгрии, Германии и Богемии. Там он водил войска против Хасситов, подавлял восстание в Тачеве, не забывая при этом активнейшим образом участвовать в возне вокруг трона в Англии, причем всегда ускользая от неприятностей. Умер он в 1447 году, и ходят сплетни, что прелат в предсмертном бреду активно торговался со Смертью, суля ей сокровища английской короны в обмен на несколько дополнительных лет жизни. Очевидно, та не согласилась, потому что в способностях кардинала выкрутить для своих нужд обещанное можно не сомневаться.


Томас Бьюфорт всю жизнь воевал, причем воевал хорошо. И коннетаблем Людлова он был, и адмиралом, и капитаном Кале, лейтенантом Аквитании, лейтенантом Нормандии, Лордом-Канцлером, графом Дорсета, герцогом Экзетера... Брал крепости, подписывал договоры о мире, даже в плен однажды попал. Был одним из опекунов при Генрихе Шестом. В общем, жизнь удалась, хотя его род и пресекся: женат он был на Маргарет Невилл из Хорнби, даме решительно ничем не знаменитой, и их единственный сын умер в детстве.

запись создана: 16.08.2009 в 00:12

@темы: Edward III

---

Дочери Джона Гонта

Прежде чем взяться за Генри Болингбрука Ланкастера, который сменил на троне Ричарда Второго, или, проще говоря, этот трон узурпировал, я хочу коротенько обозреть тех, чьи потомки будут воевать в будущем за Белую розу Йорков или Красную розу Ланкастеров. Потому что именно этот момент, насильственное смещение царствующего монарха, подтолкнул события.

Итак, «было у отца три сына». Вернее, четыре сына Эдуарда Третьего стояли очень близко к трону его внука Ричарда.

1. Джон Гонт (или Гент, как угодно, родился он во Фландрии, отсюда и прозвище).



Писала я о нем в связи с Ричардом достаточно, но еще кое-что скажу, потому что мне он просто нравится, этот третий сын короля Эдуарда. Он был очень красив (по моим стандартам, во всяком случае), достаточно умен, чтобы не быть прямым оппозиционером своему племяннику, но достаточно влиятелен, чтобы того раздражать. Опасная особенность у королей, эта раздражительность. Если бы Ричард не решил отыграться за свою неприязнь к отцу на сыне, неизвестно, как бы сложилось дальше. Но он сначала выслал кузена в изгнание, а потом, после смерти Джона, конфисковал в пользу короны обширные его владения. Что дало повод Генри Болингброку вернуться в Англию и бросить вызов своему королю, и выиграть.

А вообще у Джона было чрезвычайно много детей, и почти каждый из них сыграл, прямо или косвенно, свою роль в истории.

Старшая дочь, Филиппа – ребенок от первой, незабвенной Бланш Ланкастерской. Филиппа получила блестящее образование дома. Так получилось, что сестра любовницы Гонта была замужем за Чосером, патроном которого стал Джон Гонт. Поэтому Чосер был одним из менторов Филиппы. Ее учил философии и теологии сам Джон Вайклифф, которому тоже покровительствовал Гонт. Жан Фроссар, секретарь королевы Филиппы, ее бабки, учил молодую Филиппу поэзии, францисканец Фриар Джон обучал девочку наукам.



Правда, про Филиппу современники говорили, что особенных достоинств ни в чем она не выказывала, но это же смотря с кем сравнивать. Она не была глупа и имела некоторое влияния на события в Англии даже из Португалии, куда ее выдали замуж. В Португалии же, 27-летняя королева, встреченная с большим недоверием, распорядилась тоже неплохо. Говорят, что внешность она имела совершенно бесцветную, что очень странно, если учесть, что говорили о красоте ее родителей, да и бабушка с дедушкой не подкачали. Впрочем, жених тоже особой красотой не отличался, да и лет ему было 30.



Во-первых, замуж Филиппа вышла очень интересно, не просто «по доверенности», но еще и с имитацией того, что побывала с «заместителем» мужа в постели, как, вроде, требовал обычай. Этим заместителем для короля Португалии Джона Первого был João Rodrigues de Sá. Довольно консервативная и религиозная Филиппа выдержала испытание, не моргнув глазом.



Во-вторых, прибыв в Португалию, она нашла во дворце многолетнюю любовницу своего мужа, Inês Peres Esteves и двоих их детей, Альфонсо и Беатрикс. Новобрачная даже не попыталась закрыть глаза на ситуацию. Она договорилась, что дети вырастут при дворе и об их судьбах позаботятся, а вот донье Инес придется перебраться из дворца в монастырь. Зато вместо шаткого положения королевской любовницы получить уважаемый титул приорессы. Но все это было сделано тактично, без скандалов, с публичными комментариями вроде “it would be regarded as an indecent thing for a wife to interfere in her husband’s affairs”.

В третьих, дети этой четы быди совешенно исключительными: следующий король Португлии Эдуард, писатель и интеллектуал; герцог-путешественник Питер; Генрих-Навигатор, начавший эру блестящих открытий; Изабелла, которая в будущем станет одной из влиятельнейших женщин Европы, выйдя замуж в Бургундский дом; Джон, который станет дедом самых могущественных монархов Иберии, Мануэля Португальского и Изабеллы Кастильской; Фердинанд – «Святой Принц».

У Филиппы просили из Англии заступничества те, кто был верен королю Ричарду, и она честно осаживала своего брата Генри в его внутреней политике. А дочь своего мужа от доньи Инес, Веатрикс, она пристроила замуж не куда-нибудь, а в Англию, за самого герцога Арундела (хотя тот упирался, что было сил. Не помогло, женили).

В общем, старшая дочь Джона Гонта стала замечательной королевой, образцовой.


Элизабет, родившаяся в 1364, была так же образована, как и старшая сестра, но совершенно не похожа на нее характером. Певица и танцовщица, выигрывающая все призы в придворных фестивалях, она в 16 лет была выдана за восьмилетнего ребенка, который был, тем не менее, лордом Пембруком – в знак уважения к заслугам его погибшего отца.

Не то, чтобы Элизабет протестовала. Очевидно, ей было все равно, под каким именем танцевать, пока, через три года, она не протанцевала прямиком в объятия Джона Холланда, герцога Экзетера и графа Хантингтона, которому позволила себя соблазнить, и за которого вышла замуж после того, как ее «брак» с лордом Пембруком был аннулирован – пара не скрывала своих отношений. Холланд был, кстати, сыном матери короля Ричарда от предыдущего брака, то есть приходился королю сводным братом. С другим королем, Генри IV, Холланду совсем не повезло: он был обвинен в заговоре и казнен в 1400-м году.

Через год Элизабет встретила в Йорке бретера Джона Корнуэлла, победившего на турнире двоих рыцарей-иностранцев. С ним они были одногодки, и прожили вместе четверть века. Корнуэлл служил королям из дома Ланкастеров. Интересно, что все мужья Элизабет носили имя Джон.

Из детей леди Элизабет Плантагенет для Войны Роз имеет значение ее сын, Джон Холланд, чей сын Генри мог бы стать королем, если бы не обладал свирепым и непредсказуемым характером. Зато он был хорошим воином, сражавшимся за Ланкастеров.

Каталина Ланкастер была дочерью Джона Гонта и Констанс Кастильской. Замуж ее выдали за сына Хуана Кастильского, в обмен на клятву Констанс отказаться от всех претензий на трон Кастилии. Как и Филиппу, Каталину я упоминаю потому, что она стала хорошей королевой, хотя и была регентом при сыне, а не при муже. Но ей пришлось труднее, чем Филиппе, потому что она была до самой смерти вынуждена бороться с братом покойного мужа сначала за жизнь своего сына, а потом за влияние на него и политику страны, вплоть до вооруженного противостояния. Она ухитрилась сблизить Кастилию с Португалией и Англией. Воспевания ее красоты в истории не найдется, потому что Каталина была женщиной высокой, размашистой, полной, и ее находили довольно мужеподобной.



Джоан Бьюфорт была дочерью Гонта от его последней жены, Катарины. Особинка заключается в том, что эта девушка была признана законной дочерью своего отца уже взрослой, после того, как королева Констанс умерла, и Джон смог официально жениться на Катарине. Нужно отдать Гонту должное: он не только получил легализацию своим с Катариной детям от короля, но и от папы, и от парламента. В 18 лет она была выдана замуж за вдовца, Ральфа Невилла, графа Вестморлэндского. Детей у них было аж 14!



После того, как Джоан овдовела, дети Невилла от его первого брака пытались ее обобрать, ведь и муж Джоан был, согласно обычаю, похоронен рядом со своей первой женой (Джоан была похоронена рядом с матерью). Но Ральф Невилл хорошо составил завещание, а влияние Джоан при дворе помогло ей сохранить состояние мужа за своими детьми. Семья Бьюфортов стала сама по себе довольно влиятельной в стране, а вот дочь Джоан, Сесили Невилл по кличке «Гордячка Сис», еще и вышла замуж за герцога Йоркского, и стала матерью двоих королей дома Йорков.

запись создана: 13.08.2009 в 23:14

@темы: Edward III

---

Стихи древние, жалобные

ТИБО, ГРАФ ШАМПАНСКИЙ
(1201-1253,
с 1234 г. – король Наваррский)

ПЕСНЬ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ

Будь милостив, Господь, к моей судьбе.
На недругов Твоих я рати двину.
Воззри: подъемлю меч в святой борьбе.
Все радости я для Тебя покину, –
Твоей призывной внемлю я трубе.
Мощь укрепи, Христос, в своем рабе.
Надежному тот служит господину,
Кто служит верой, правдою Тебе.

Я покидаю дам. Но, меч держа,
Горжусь, что послужу святому храму,
Что вера в Бога сил в душе свежа,
Молитвенно летя вслед фимиаму.
Дороже вера золота: ни ржа,
Ни огнь ее не ест; кто, дорожа
Лишь ею, в бой идет, не примет сраму
И встретит смерть ликуя, не дрожа.

Владычица! Покровом окружа,
Дай помощь! В бой иду, тебе служа.
За то, что на земле теряю даму,
Небесная поможет Госпожа.

КРИСТИНА ДЕ ПИЗАН
(ок. 1364 - ок. 1430)

БАЛЛАДА

Одна живу, одной и быть хочу,
Одна, никто не мой, и я ничья;
Одна страданьям дань свою плачу,
Одна, ни с кем страданий не деля.
Одна, свой дом мечтами населя,
Одна в тиши, в глуши, главу склоня,
Одна живу, - нет близких у меня.

Одна в окно я взорами лечу,
Одна смотрю на пестрые поля;
Одна немой язык скорбей учу;
Одна, слезами скорбь свою целя,
Одна живу, знакомых удаля,
Одна, друзей усопших лишь маня,
Одна живу, - нет близких у меня.

Одна молюсь и утра я лучу,
Одна и мрак ночей встречаю я;
Одна, и без надежд припасть к плечу,
Одна пью безнадежность бытия;
Одна, мечту и мысль от всех тая,
Одна, свое былое хороня,
Одна живу, - нет близких у меня.

Принц! так идет, уходит жизнь моя.
Одна, я - рокот слезного ручья.
Одна, воспоминанья лишь храня,
Одна живу, - нет близких у меня.

ФРАНСУА ВИЙОН
(1431 - после 1463)

БАЛЛАДА, В КОТОРОЙ ВИЛЛОН ВСЕХ БЛАГОДАРИТ

И молодым и старикам,
И в жизни кротким всем барашкам,
И в жизни хищным всем волкам,
Глупцам и дурам и дурашкам, -
И дамам света и монашкам, -
Кто служит Вышнему Царю,
И кто привержен к винным фляжкам,
Всем говорю: благодарю!

Подобны груди будь плодам,
Будь груди их подобны плашкам,
Девчонкам всем по кабачкам,
И всем мальчишкам-замарашкам,
И им, бродягам, вольным пташкам,
В полях встречающим зарю,
И безобразным и милашкам, -
Всем говорю: благодарю!

Не им, что полы по дворам
Рвут беднякам, стремятся к ляжкам,
Не с громким лаем грозным псам,
Не злобным маленьким дворняжкам…
Я славный звук в ответ канашкам
Пустить желанием горю,
Но не хочу вредить подтяжкам.
Всем говорю: благодарю!

Их оттузить бы по мордашкам,
Да перцу б в каждую ноздрю,
Да тумаков. Но в роке тяжком
Всем говорю: благодарю!

@темы: "Чтиво"

---

Правила умной кошки (и не только)

Нашла в сети, несколько сократила.

1. Когда сомневаешься, преследуй что-нибудь.

2. Забей на то, что другие кошки думают о тебе. Помни, что преуспевшие в жизни кошки - это те, над которыми смеялись, издевались и прикалывались, когда они были котятами.

3. Будь обожаемой.

4. Не занимайся личной гигиеной в общественных местах.

5. Прости своих врагов, но сначала двинь им пару раз.

6. Никогда не возвращайся к ветеринару, который обсуждает свои личные проблемы, меряя тебе температуру.

7. Никогда не ложись спать с тяжелым сердцем и грязной мордой.

8. Будь необычайно загадочной.

9. Когда наступает депрессия или смятение, попробуй лечь на спину на полу и подними лапы вверх. Иногда мир выглядит лучше вверх ногами.

10. Снежными днями прижимайся к кому-нибудь, кого ты любишь.

11. Никогда не размышляй о прошлом. Если тебе придет такая мысль, посмотри внимательно на людей. Они делают это постоянно - счастливы ли они?

12. Будь другом тем людям, которые пережили горе, отказ, оскорбление, финансовую потерю или недавнюю болезнь. В моменты личной трагедии человеческая особь хочет скрыться от всех. Учись на их ошибках.

13. Никогда не позволяй никому чистить тебе зубы зубной нитью, до тех пор, пока ты не потеряешь сознание или умрешь.

14. Всегда начинай день с потягивания.

15. Забей на любые разговоры о том, что кошки равнодушные, аморальные, злые, тупые и лицемерные. Люди, которые верят в такие глупости, чаще всего сами равнодушные, аморальные, злые, тупые и лицемерные.

16. Убегай и прячься, когда услышишь группу людей, обсуждающих, всегда ли кошки падают на лапы.

17. Не трать время на телевизор.

18. Контролируй свой гнев.

19. Обозначь свою территорию, но не увлекайся ее пометкой.

20. Никогда не позволяй никому красить твои волосы в смешной цвет или делать тебе модную прическу.

21. Не обращай внимания на свои ошибки.

22. Позируй для фотографий.

23. Принимай ванну с другом.

24. Учись видеть все, даже с закрытыми глазами.

25. Всегда выгляди удивленной, когда что-нибудь сломаешь или разобьешь, даже если ты сделала это нарочно.

26. Не трать время, красуясь перед зеркалом.

27. Не трать время на поиски смысла жизни.

28. Не действуй под влиянием порывов зависти, даже если они кажутся справедливыми в данный момент.

29. Избегай пассивного курения.

30. Не жди до Рождества, чтобы открыть подарки.

31. Не просто населяй дом, стань его душой.

32. Не суй людям в лицо свои интимные места, даже несмотря на то, что ты думаешь, что хорошо их знаешь.

33. Не плачь над разлитым молоком - лучше вылакай его.

34. Не трать время на обучение тем вещам, которые за тебя будут делать другие.

35. Доверяй интуиции.

36. Всегда входи в комнату уравновешенной и уверенной. Если ты случайно поскользнешься или споткнешься, немедленно остановись. Начни вылизывать себя с серьезным видом - это отвлекает внимание.

37. Помни, все любят, когда их будят поцелуем.

38. Сон на солнышке бывает самым лучшим лекарством, что бы тебя ни мучило.

39. Стань чьим-либо лучшим другом на всю жизнь.

@темы: "зверята"

---

Генрих VI - "the Rote is deod, the Swanne is goone..."

Генриху досталась очень дорогая жена. Мало того, что она стоила Англии двух с таким трудом завоеванных провинций, она не привезла ни гроша приданного. Более того, по дороге она ухитрилась раздарить свои туфли и вещи «бедным», как она выразилась – хотя зачем им были сатиновые туфельки королевы? В Саутхемптон Маргарет то ли действительно прибыла совершенно больной от качки, то ли просто решила отлежаться после дороги, потому что принять модиста у нее вполне хватило сил. Генрих же залез в долги снова, занимая лошадей у епископа и деньги у парламента. Наконец, 23 апреля 1445 года 16-летняя Маргарет была обвенчана с 23-летним Генрихом в Тичфилд Эбби епископом Салсбери, который был исповедником Генриха.

Это сатирическая картинка о венчании говорит о многом

28 мая королевская чета торжественно въехала в Лондон, где народ, ничего не знающий об условиях брачного договора, встретил красивую королеву с большим энтузиазмом и с ромашками на шляпах (в честь ее имени). Парламент тоже ничего не знал, но о многом догадывался, поэтому там энтузиазма было гораздо меньше. Королеву короновали 30 мая с большой пышностью – и в долг, разумеется.



Королева быстро поняла, что ее муж никогда и ничего не делал по собственной инициативе. По собственной инициативе он только молился и учился. Поэтому она очень быстро начала заниматься внутренней политикой, но, будучи всего лишь молодой и амбитной женщиной, не смогла избежать вполне естественной ловушки: она не смогла удержаться от того, что бы принять сторону Бьюфорта и Саффолка, которые были ее друзьми, против Глочестера и его партии, которые относились к ней плохо. Не прошло много времени, и король стал встречать герцога в окружении вооруженной стражи, словно тот был его смертельным врагом. Надо сказать, дядю Глочестера Генрих никогда не любил, но теперь начал эту нелюбовь демонстрировать.

Ситуация взорвалась в 1447 году. Парламент собрался в феврале, и Глочестер, сделав вид, что ничего не произошло, прибыл в Лондон. По пути его встретили посланцы короля, которые объявили, что Глочестер должен отправиться в свою лондонскую резиденцию отобедать. Несомненно, герцог удивился, но, зная странности короля, подчинился распоряжению. Не успел он закончить обед, как к нему явились Бэкингем, Дорсет и Салсбери, и объявили, что он арестован по обвинению в измене. Буквально на следующий день Хэмфри хватил удар, и он умер через три дня, не приходя в сознание.

Какие только сплетни ни ходили о его смерти! Популярна была теория убийства, но тело герцога было осмотрено, и никаких ран или следов насильственной смерти обнаружено не было. Просто немолодому человеку (ему было 56 – не слишком много, но далеко не юноша) холерического темперамента, уже сильно нездоровому к тому времени, подобное обращение со стороны племянника, которого он ни в грош не ставил, стало последним ударом. Ведь неприятности валились на него с завидной периодичностью лет пять. Скорее всего, людям, которым герцог нравился (а их было немало: и простонародье, и ученые, и люди искусства), хотелось этими слухами направить общую неудовлетворенность царствованием Генриха на личности Саффолка, лорда Сэя и епископа Салсбери, если уж они не могли сознательно не любить своего короля.

Обвинения с герцога сняты не были, потому что пять его соратников были «повешены и быстро сняты» (то есть, повешены не до смерти, но все равно процедура еще та!), а потом помилованы. Владения Глочестера перешли к Маргарет. Ричарда Йорка, который после смерти Глочестера стал прямым наследником Генриха, услали Лейтенантом в Ирландию на 10 лет.
Через два месяца после смерти Хэмфри умер и кардинал Бьюфорт. С 1443 года Генри Бьюфорт не вмешивался в английскую политику активно, но продолжал сохранять за собой роль арбитра при дворе, имея и талант политика, и глубокое понимание своей эпохи. Он завещал племяннику две тысячи фунтов золотом, но Генрих, верный себе, отказался их принять. По его словам, ему достаточно той милости и заботы, которые он получал от дяди, пока тот был жив, и он не хочет наживаться на его смерти. Несколько растерянные исполнители завещания порекомендовали королю основать фонды для Итона и Кингс Колледжа на эти деньги, что король и сделал. Маргарет получила кое-какие ценные вещи из дворца герцога.



Тем временем, Англия узнала, во что ей обошлась королева, и раздражение подданных королевства обрушилось на Саффолка. Заметим: не на королеву. С одной стороны, она действительно была ни при чем, с другой – добрый подданный и в мыслях не считал возможным осуждать свои короля и королеву, не почувствовав себя предателем, которым чувствовать себя не хотелось. Саффолк потребовал у парламента возможности публично оправдать свои действия, и изложил мотивы своих решений на заседании 25 мая 1447 года, после чего парламент постановил, что честь Саффолка восстановлена. Для народа это решение значило немного, Саффолк стал в Англии фигурой очень непопулярной.



Зато Маргарет, ставшая практически главой правительства, с Саффолком очень даже дружила. Оба они были неравнодушны к деньгам, и добились для себя специальных привилегий в торговле шерстью. В 1448 графу Саффолку было пожалован титул герцога.
В том же году Маргарет поддержала учебный проект своего мужа, и основала колледж св. Маргариты и колледж св. Бернарда (Квин Колледж в наше время) в Кембридже.

Финансовые дела короля шли все все хуже. В начале 1449 года сержанты, йомены, клерки, и даже священники двора короля подали парламенту петицию с жалобой на то, что им не платят жалование. Армия была в той же ситуации. Во Франции снова начались военные действия, которые, похоже, стали полным сюрпризом для Саффолка. Он, очевидно, был совершенно уверен, что после двухлетнего мира последует еще один, и не сделал никаких приготовлений на будущее. Англичане терпели в Нормандии поражение за поражением, и были спешно собраны войска, которые должны были отправиться им на помощь, но... застряли на побережье, потому что средств для похода не было. В январе 1450 епископ Чичестерский привез деньги, но солдаты, давно сидевшие без жалования, просто забрали деньги себе, а епископа убили.

”The Rote is deod, the Swanne is goone,
The firy Cressett hath lost his light,
Therefore Inglond may make gret mone
Where not the help of Godde almygh”
(Rote - Бедфорд, Swanne - Глочестер, firy Cressett – Экзетер)

Но Бог, невзирая на бесконечные молитвы короля Генриха, не спешил явить Англии милость. После убийства солдатами епископа Саффолк был арестован 26 января 1450 года, и заключен в Тауэр. Обвинений ему представили предостаточно. Его обвинили в том, что он планировал захватить Англию и посадить своего сына Джона на трон. В том, что он имел предательские отношения с герцогом Орлеанским, через которого передавал секреты Англии Франции. В несогласованной эвакуации Майна его тоже обвинили, потому что не могли обвинить в уступке Анжу и Майна французам в рамках брачного договора – ведь у Саффолка был мандат парламента на его действия. Король распорядился прекратить дело, но 9 марта парламент начал новое дело против Саффолка, уже со свежими обвинениями, довольно неплохо сформулированными. Герцога обвинили в том, что он подбивал короля делать неоправданные займы, что он ослабил власть короля в Гиени, что он оставил Арманьяка без помощи, что он раздавал государственные должности своим друзьям без одобрения совета, и что он разбазарил средства, собранные на усилиние флота, на совсем другие цели. Король, верный своим друзьям, велел назначить Саффолку мерой наказания изгнание на 5 лет, и отпустить. Это было сделано, конечно, но если лорды твердо решили избавиться от Саффолка, кто мог им помешать?

19 марта Саффолк был отпущен, но по какой-то причине вечером его дом в Лондоне оказался окружен разъяренной толпой в количестве около 2000 человек. Саффолк бежал в свое графство, и оттуда, как было предписано, 30 апреля отправился во Францию в изгнание, но по пути был перехвачен кораблем Nicholas of the Tower, и арестован, как предатель. Там его и убили.



В архивах семьи Пастон найдено его письмо сыну Джону, которое он написал перед отъездом:

“ My dear and only well-beloved son,
I beseech our Lord in heaven, the Maker of all the world, to bless you, and to send you ever grace to love Him and to dread Him; to the which as far as a father may charge his child, I both charge you and pray you to set all your spirits and wits to do and to know His holy laws and commandments, by which ye shall with His great mercy, pass all the great tempests and troubles of this wretched world.
And also that weetingly ye do nothing for love nor dread of any earthly creature that should displease Him. And whereas any frailty maketh you to fall, beseech His mercy soon to call you to Him again with repentance, satisfaction, and contrition of your heart, nevermore in will to offend Him.
Secondly, next Him, above all earthly things, to be true liegeman in heart, in will, in thought, in deed, unto the King, our elder, most high, and dread Sovereign Lord, to whom both ye and I be so much bound; charging you, as father can and may, rather to die than to be the contrary, or to know anything that were against the welfare and prosperity of his most royal perity of his most royal person, but that so far as your body and life may stretch, ye live and die to defend it and to let His Highness have knowledge thereof, in all the haste ye can.
Thirdly, in the same wise, I charge you, my dear son, always as ye he bounden by the commandment of God to do, to love and to worship your lady and mother: and also that ye obey alway her commandments, and to believe her counsels and advices in all your works, the which dread not but shall be best and truest for you.
And if any other body would steer you to the contrary, to flee that counsel in any wise, for ye shall find it nought and evil.
Furthermore, as far as father may and can, I charge you in any wise to flee the company and counsel of proud men, of covetous men, and of flattering men the more especially; and mightily to withstand them, and not to draw nor to meddle with them, with all your might and power; and to draw to you, and to your company, good and virtuous men and such as be of good conversation and of truth, and by them shall ye never be deceived nor repent you of.
Moreover, never follow your own wit in any wise, but in all your works, of such folks as I write of above ask your advice and counsel, and doing thus, with the mercy of God, ye shall do right well, and live in right much worship and great heart's rest and ease.
And I will be to you, as good lord and father as mine heart can think.
And last of all, as heartily and as lovingly as ever father blessed his child on earth, I give you the Blessing of Our Lord, and of me, which in his infinite mercy increase you in all virtue and good living and that your blood may by His Grace from kindred to kindred multiply in this earth to His service, in such wise as after the departing from this wretched worlde here, ye and they may glorify Him eternally amongst His angels in Heaven.

Written of mine hand,
the day of my departing from this land,
Your true and loving father
SUFFOLK.”

Кем же был этот Саффолк? А был он из той же семьи де ла Полей, с которой сталкиваешься буквально на каждом повороте английской истории – Уильям де ла Поль, соратник Генри Монмунта. Был ранен при Айзенкуре, где погиб его отец. Осаждал Орлеан в 1429 году в должности одного из командующих. Попал в плен, когда Жанна Д’Арк город освободила, и оставался в плену 3 года, пока его в 1431 не выкупили. В 1430 он женился на 26-летней Элис, внучке поэта Чосера, которой стал третьим мужем (по другим данным – вторым). После освобождения из плена он стал коннетаблем Валлингфорд Кастл. Взлет Саффолка начался после того, как он провел переговоры о женитьбе короля: за них он был пожалован званием маркиза. Потом – графством Момбрей, потом и герцогом Саффолком стал, а заодно и адмиралом, и вообще опорой трона. Лучше бы он оставался простым военным, каким, в сущности, и был.

Именно в Валлингфорд Кастл он и познакомился с герцогом Орлеанским. И, очевидно, именно по этой причине был выбран в качестве посла по вопросу брака Генриха. Ведь к тому времени старые враги стали если не друзьями, то, в некотором смысле, союзниками: и Англии, и Франции нужен был мир. Правда, вскоре выяснилось, что французам была нужно только передышка. Саффолк оказался совсем никаким дипломатом.

Элис проживет еще очень долго. Она увидит, как ее сын Джон женится на Элизабет Плантагенет и станет родственником нового короля. Она снова станет отвечать за Маргарет Анжу, которую арестуют в 1472 году и поместят все в тот же Валлингфорд Кастл. Умрет Элис в возрасте 71 года, и ее посмертная маска будет поражать последующие поколения своей жутковатой реалистичностью.

здесь Элис уже стара

посмертное изображение, серебро

Я не могу сказать, почему граф Саффолк похоронен в своей церкви в Винфилде, а его жена – в St John Baptist's Chapel.

церковь в Винфилде

St John Baptist's Chapel

Граф Саффолк в наши дни стал одним из героев детективных историй Маргарет Фрейзер. Вот сайт о ней: en.wikipedia.org/wiki/Margaret_Frazer

О герцоге Орлеанском я прочла удивительные вещи, но не знаю, можно ли им верить, ибо Вики есть Вики. Во-первых, его первая жена оказалась той самой девочкой-женой Ричарда Второго Английского, которую после его свержения отправили обратно домой с куклами и няньками. Интересно, что Изабелла в Англии жила именно в Валингфорд Кастл. Второй женой Шарля называется Бонни Арманьяк, на которой Шарль женился в 1410 году, и которая умерла в 1430-м. Это был не тот Арманьяк, дочь которого рассматривалась в качестве невесты для Генриха, хотя та тоже была Бонни (бедняжка стала монахиней, в конце концов). А вообще прожил Шарль до глубокой старости, устраивал поэтические соревнования, покровительствовал Вийону. В конце концов, худшие для Франции годы герцог провел в Англии.

А вот пример поэзии Шарля Орлеанского для тех, кто знает французский. Я, увы, не знаю. При чем здесь Шарль? Совершенно случайно он сыграл довольно роковую роль в судьбе Саффолка.

En la forêt de Longue Attente
Chevauchant par divers sentiers
M'en vais, cette année présente,
Au voyage de Desiriers.
Devant sont allés mes fourriers
Pour appareiller mon logis
En la cité de Destinée ;
Et pour mon cœur et moi ont pris
L'hôtellerie de Pensée.

Je mène des chevaux quarante
Et autant pour mes officiers,
Voire, par Dieu, plus de soixante,
Sans les bagages et sommiers.
Loger nous faudra par quartiers,
Si les hôtels sont trop petits ;
Toutefois, pour une vêprée,
En gré prendrai, soit mieux ou pis,
L'hôtellerie de Pensée.

Je despens chaque jour ma rente
En maints travaux aventuriers,
Dont est Fortune mal contente
Qui soutient contre moi Dangiers ;
Mais Espoirs, s'ils sont droicturiers,
Et tiennent ce qu'ils m'ont promis,
Je pense faire telle armée
Qu'aurai, malgré mes ennemis,
L'hôtellerie de Pensée.

На русском образцы поэзии герцога нашла здесь:

www.stihi.ru/2004/03/27-125

www.stihi.ru/2004/03/27-133

И вот еще (в переводе Сергея Пинуса):

БАЛЛАДА
на смерть герцогини Орлеанской

Зачем так рано умерла ты?
Мою любовь и утешенье
Смерть отняла, в мои палаты
Закравшись в черное мгновенье.
В нездешнее и мне б селенье!
Назначил рок здесь на песке
Всем зданьям счастия стоять.
И лучше смерть, чем пребывать
В печали, скорби и тоске.

Столь молодою в гроб легла ты.
За счастие, за упоенье -
Печаль столь дорогой отплаты!
Я проклинаю смерть и тленье.
И легче было бы томленье,
Когда б на гробовой доске
Преклонный возраст начертать…
Но мне над юною рыдать
В печали, скорби и тоске!

Что мне мой меч, мой шлем и латы,
Моя казна, мое значенье,
Когда меня в добычу зла ты
Оставила и на мученье!
Но вечно наше обрученье;
Твоя рука в моей руке
Была недаром; буду ждать
Свиданья там, а здесь страдать
В печали, скорби и тоске.

Да будет в дивном далеке
Дано в лилейном ей венке
Обитель Бога созерцать
И в день Суда не трепетать
В печали, скорби и тоске!

БАЛЛАДА

Я мучаюсь от жажды близ фонтана;
В жару любви от холода дрожу;
Беспечен, но забота неустанна;
Слепой, я по путям другим вожу;
Я нелюдим, и с многими дружу;
Я весь в трудах, и мне всегда досужно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

И весел я, когда на сердце рана;
Изменник я, но верою служу;
Сторонник я порой чужого стана;
Яснее зрю, глаза когда смежу;
Старик, порой подобен я пажу;
Я внутренно счастлив, и хмур наружно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

Люблю я, мирный, звуки барабана;
Не верящий, похож я на ханжу;
Медлительный, быстрей я урагана;
Болтливый, я молчаньем дорожу;
Я мил для всех, и часто всех сержу;
Без сил я крепок, и здоров недужно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

Принц! всё о неудачах я твержу,
Но счастие в руках свое держу;
Мне нужно всё, мне ничего не нужно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

БАЛЛАДА

Меня зачем же, Юность-дева,
Ты Старости передала?
Вся радость вешнего посева
Печально, вижу я, взошла.
Увы, мне Старость не мила,
И всё ж мирюсь, седобородый,
Затем что это путь природы.

Лист пал в ее садах со древа,
В ее дворцах печаль и мгла;
Закрыла окна, нет пригрева,
Хладна на очагах зола.
Былые помнятся дела,
Но далеки былые годы,
Затем что это путь природы.

В устах теперь уж нет напева,
И Мудрость строго подошла,
И пыль былой любви и гнева
Умеренностью облекла.
Жизнь к этому всегда вела
Все существа и все народы,
Затем что это путь природы.

Судьба так много бед и зла
На склоне дней мне принесла.
Под старость ждут одни невзгоды,
Затем что это путь природы.

@темы: Henry VI

---

Solveig-song, привет!

Ну просто очень кстати, потому что я сегодня увидела у GENZOMAN таакого Снейпа!

@темы: "Harry Potter etc."

---

Генрих VI - короля пора женить!

Как будто мало было того, что на троне сидел слабый и отрешенный король, Англию постигли в 1437 – 1440 и другие несчастья. Например, необычайно дождливая погода четыре года подряд, в связи с чем последовал голод, невиданный с 1315 года, а за ним и болезни. В 1439 году лордам, приносящим оммаж, было рекомендовано не целовать короля – боялись эпидемии. В том же году герцог Глочестер снова торпедировал попытку заключить мир во Франции, хотя Англии этот мир был жизненно необходим.

Впрочем, это был последний раз, когда Глочестеру удалось повлиять на политику королевства. Его закат начался в 1440 году, когда он неожиданно выдвинул против кардинала Бьюфорта и архиепископа Йоркского обвинения в предательстве и заговоре, которые с треском провалились в совете. В том же году он активно возражал против того, чтобы герцог Орлеанский был, наконец, отпущен домой. Разумеется, на этом настаивал и Генри V, но с 1422 года ситуация во Франции изменилась, можно сказать, на противоположную, и никакого резона дальше задерживать герцога в плену больше не было. Герцог Орлеанский был отпущен во Францию под слово не поднимать против Англии оружия.

Но своему падению Глочестер был, все-таки, обязан своей второй жене, Элеоноре Кобхем. Эта дама, возвысившаяся из придворных его первой жены до трона герцогини, очень хотела пересесть на трон королевы. Для нее ситуация была кристально проста: не будет Генриха – ее муж станет королем. Глупая женщина прибегнула к магии, а поскольку о магии она не знала ничего, то обратилась Элеонора к колдуну и колдунье, Роджеру Болингброку и Марджери Джордан. Но не знала она того, что у кардинала Бьюфорта были в штате Глочестеров свои шпионы, хотя могла бы и предположить. Когда стража пришла ее арестовывать, Элеанор сбежала в Вестминстерское аббатство, где запросила святого убежища, не зная, что человеку, обвиненному в ведьмовстве, такое убежище не предоставляется. Элеонору привели в суд силой. Болингброка казнили обычным способом (утопили/повесили/четвертовали), Джордан сожгли, а герцогине Глочестерской назначили фантастичное наказание: она должна была три дня подряд ходить босой по улицам Лондона, неся в руках свечу весом в фунт, в сопровождении мэра, шерифов, и глав гильдий. В первый день она должна была пройти от Тауэра до собора св. Павла, во второй – от Лебединой пристани до церкви Христа в Олдгейте, и на третий – от Квинхита до церкви св. Майкла в Корнхилле. После публичного покаяния герцогиня была отправлена в пожизненное заключение в замок Пил Кастл на острове Мэн. Элеонора Кобхем умерла там только в 1354 году, прожив в неволе 13 долгих лет.

Глочестер с женой на суде

Кстати, именно после этого суда парламент ввел закон, что жены пэров могут быть осуждены за свои дейсвия, как и сами пэры, и что имеют в этом случае требовать суда равных, как и их мужья.

Чем же был занят Генрих в то время, когда голод и болезни трепали трепали королевство, а его самого пытались сжить со света колдовством? А Генрих в то время был полностью погружен в свои образовательные проекты, строя тот самый Итон, который изначально стал учебным заведением духовного направления для 70 бедных школяров. В том же году король заложил и Кингс Колледж в Кембридже. В 1441 он начал длительный проект по открытию школ и колледжей по всей стране, и здесь он не остался одиноким: школа св. Антония в Лондоне, колледжи в Ньюпорте (1442) и Таучестере (1449), архиепископ Числей открыл колледж Всех Святых в Оксфорде в 1437 г., а архиепископ Йоркский Кемп – колледж в 1447. Уильям Вэйнфлит основал колледж Магдалины в 1456, Ричард Флеминг (епископ Линкольна) – Линкольн Колледж в 1427 – оба в Оксфорде. Во Франции, в Кане, был открыт университет в 1439 году, в Бордо – в 1441.

Это были очень близкие сердцу короля проекты, и, несомненно, очень важные. Проблема в том, что Генрих, углубившись в них, о делах насущных знать ничего не хотел. Например, о том, что он ухитрился подписать патенты на должность сенешаля герцогства Корнуэлл и сэру Уильяму Бонвиллу, и графу Девону. У лордов дело дошло до военных действий друг против друга, потому что каждый был уверен в том, что его дело правое. Совет, конечно, вмешался, приказав обоим привезти патенты в Лондон для проверки, и назначив временно на должность кого-то третьего, но известно, что лорды опять воевали между собой и в 1453. Был бы повод!

В 1442 и 1443 прошли бунты в Уэльсе, в 1443 в Йорке мэр и шерифы рассорились с аббатом аббатства св. Марии. Нортумберленд подстрекал народ против епископа Йоркского, и разорял его имущество. В Норвиче горожан за беспорядки пришлось дважды лишать привилегий, в 1437 и 1442 году. Беспорядки периодически случались даже в Лондоне! Возникает законный вопрос, почему ни совет, ни парламент не пользовались своей изрядной властью, чтобы как-то заполнить образовавшуюся пустоту королевского управления?

Очевидно, причина могла быть только одна: беспорядки разжигались личностью настолько высокого статуса, что совет и палата лордов не хотели с этой личностью ссориться, а палата общин не хотела ссориться с палатой лордов.

Потому что остальные вопросы парламент как-то решал. В 1442 парламент снова утвердил, что доходы герцогств Ланкастерского и Корнуэльского пойдут на удовлетворение кредиторов короля, и что должен быть создан некоторый запас денег, чтобы король не был в долгах постоянно. Тот же парламент принял меры на усиление флота, корорый после смерти Генри V постепенно впадал в жалкое состояние. Также встал вопрос о том, что короля пора женить.

Некоторое количество невест к тому времени уже обсудили. И дочь нового Императора Альберта Второго (очевидно, Анна, родившаяся в 1432), и дочь Шарля Французского (очевидно, Катарина, родившяся в 1428), и даже дочь Арманьяка (Бонна? У него была только одна дочь, родилась в 1435). В 1442 сэр Роберт Руз и Томас Бэкингтон были подряжены начать переговоры и поручить некоему художнику по имени Ганс нарисовать правдивые портреты вышеупомянутых леди, чтобы король мог сделать выбор. Невеста-Арманьяк отпала практически сразу: армия Шарля VII бродила у самых границ бывшего сенешаля Франции, и он страшно боялся открыто заявить себя союзником англичан, которые, не став вдаваться в тонкости, просто оскорбились. Этого брака особенно желал Глочестер, который решил, что несостоявшееся сватовство – дело рук Саффолка, и два лорда стали враждовать еще горячее.

Неунывающий кардинал Бьюфорт вовремя предложил племяннику портрет Маргарет, дочери Рене Анжуйского, которой было тогда 15 лет, и ее красоту славили по всей Франции. Или так сказал племяннику кардинал. Генрих немедленно объявил, что он глубоко влюбился в портрет леди. Кардиналу же на Маргарет указал не кто иной, как герцог Орлеанский, который увидел в этом браке двойную возможность. Во-первых, Маргарет была племянницей Шарля Французского, и ее брак с Генрихом принес бы Англии мир. Во-вторых, Маргарет имела довольно сильный характер, и была несомненно умна, что делало из нее идеальную спутницу слабому и витающему в собственных прожектах Генриху. Кардинал увидел третий плюс: умна-то умна, с характером-то с характером, но молода и неопытна, и, разумеется, истовая католичка. Кардиналу очень хотелось утвердить свое влияние на бесхребетного Генриха со всех возможных сторон. Само собой, потому, что данный брак был мил герцогу Орлеанскому и кардиналу Бьюфорту, Глочестер был категорически против Маргарет. И... снова обвиноватил Саффолка: Хэмфри распустил сплетню, что Саффолк сам влюблен в принцессу, и поэтому хочет ее в Англию – понятно, с какой целью. Саффолку было в тот момент за 50, он был вполне счастливо женат, так что вряд ли ему подобная любовь и в голову могла придти, но у Глочестера Саффолк был вообще во всем виноват.

Маргарет Анжу

А Саффолк действительно попал с этой женитьбой в ловушку. Только не в ту, на которую намекал Глочестер. Ловушку Саффолку расставил старый Рене Анжу. Он имел репутацию тюхи среди ноблей, потому что был поэтом, музыкантом, кавалером – и совершенно не любил воевать. Поэтому, невзирая на громкие титулы короля Неаполя, Сицилии и Иерусалима, графа Прованса и герцога Бара и Лоррейна, владел Рене только совсем небольшрй территорией, и держал свой двор в Нанси. И вот договорившийся со всеми сторонами Саффолк прибывает в Нанси с официальным предложением, а Рене ему заявляет, что его рыцарская честь не позволяет ему отдать свою дочь за короля Англии, который владеет исконными землями семьи Рене: Анжу и Майном. То есть, проще говоря: отдайте мне и Франции Анжу и Майн, и получите дочку. К Рене присоединяется Шарль VII: отдайте Рене и Франции Анжу и Майн, и получите дочку Рене себе в королевы и мир с Францией.

В общем, Шарль взял за горло посланника сына Генри V не хуже, чем сам Генри взял за горло когда-то папу с мамой Шарля.

И что было делать Саффолку, который точно знал, какие сложные интриги стоят за этим браком? Он согласился на обмен. Тем более, что у него был мандат парламента, подтверждающий любые его действия. Как к такому договору отнесутся в Англии, он прекрасно знал, поэтому брачный договор держался в строжайшем секрете. В 1445 Саффолк женился от лица короля на Маргарет в Нанси, с Францией был заключен двухлетний мир, и они с женой доставили новую королеву на английскую границу, где ее встретил Ричард Йорк.

@темы: Henry VI

---

Коты Татьяны Родионовой

А весь сайт вот он: koteiko.ru/news/2009-07-09-419
Там еще много!

@темы: "зверята"

---

Генрих VI - характер

Для того, чтобы понять логику (или ее отсутствие) в поведении Генриха VI, необходимо понять его характер. Он был удивительной личностью, совершенно не унаследовавшей ни амбициозности своего деда по отцовской линии, ни военного и дипломатического таланта своего отца. Кротость, набожность, вечное покаяние, благотворительность – вот что его интересовало.



Разумеется, эти качества, считающиеся теоретически достоинствами, ни в коей степени не помогают человеку в жизни светской, а уж когда ими и только ими обладает тот, кто сидит на троне неспокойной страны – жди беды. Для этой работы нужен мощный интеллект, сила характера, дар администратора. Бедный Генрих не обладал ни одним из этих качеств. С точки зрения истории можно сказать, что не будь он так слаб и неприспособлен к своей должности, Англия никогда не испытала бы мощь правления Тюдоров, но это – слабое утешение для тех, кто жил, страдал и умирал в Англии середины 15-го века, и уж вовсе не утешение для самого Генриха VI, который тяжело жил (хотя и слабо это осознавая) и трагически умер.

Большинство тех, кто описывал характер Генриха, были монахами. Но даже из их записей, пристрастных к этому королю, вырисовывается именно та известная истории личность, главной характерной чертой которой было «чуждый всего земного». Как пишет Полидор Вергил, Генрих ”ruled his own affections, gaped not after riches, and was careful only of his soul’s health”. Его действительно совершенно не интересовали события, происходящие вокруг него. Он позволял то одной, то другой враждующей партии таскать себя из замка в замок, никогда не выражая протеста, кроме пары случаев, когда действия йоркистов чем-то сильно его возмутили.

Генрих не был трусом. Если ход событий приводил его на поле боя, он оставался там, даже когда те, кто его туда привел, бежали прочь. Он не был и бесхребетным, поскольку периодически надевал латы и вел свою партию на поле битвы, хотя решительно отказывался применять оружие против христиан. Представьте: оказаться в полной броне среди сражающихся, и не делать никакой попытки напасть или защититься. Для этого нужно быть либо храбрецом, либо безумцем. Скорее всего, Генрих унаследовал болезнь деда по материнской линии, Шарля Шестого Французского, но не совсем. О Шарле тот же Варвик говорил, что «несчастный король не понимает, что ему во вред, а что во благо». Шарль оживлялся только во время религиозных церемоний. Генрих, пожалуй, был способен понимать, что происходит вокруг него, просто вел себя так, как считал правильным. И его «правильно» резко расходилось с «правильно» окружающих. Описание безумца? Возможно. Но не безумца, находящегося в плену бредовых иллюзий.

Генрих был не просто абсолютно равнодушен к роскоши, роскошь вызывала у него отвращение, причем с детства. Когда-то на Рождество дядя-Бедфорд подарил ему кольцо и подвеску с рубинами. Генрих передарил их матери. Один лорд принес ему богатую накидку для молельной скамейки – Генрих не то, что принять, взглянуть на нее не мог себя заставить. При этом еще и прибавил, что прощает лорда, если тот считает его неблагодарным. И от земельных завещаний в свою пользу Генрих отказывался.

Не желая подарков получать, Генрих любил их раздавать. Он щедрой рукой раздавал земли короны, дело доходило до того, что он раздавал свои дорогие официальные мантии, потому что предпочитал одеваться совсем просто. Он часто отдавал приказы щедро наградить какой-нибудь монастыро или церковь, совершенно не учитывая, что, раздавая собственость, он настолько уменьшил свой доход, что живет в долг.

Генрих был не столько сумасшедшим, сколько, как говорят, «простым» человеком – потому что он хотел им быть. С упрямством, свойственным кротким людям, он не желал слышать доводы, что от короля ожидается нечто другое. Иногда кажется, что он не столько хотел бы смягчить нравы своего времени, сколько не желал видеть последствия жестокости своими глазами. Увидев в одном городе повешенного, он приказал его немедленно снять, потому что такое зрелище жестого обращения с христианами огорчает короля.

Не лучшие последствия, чем щедрость и отрешенность, имела его лояльность. В дальнейшем будет ясно, что его отказ казнить Саффолка и его цепкое желание иметь Сомерсета возле себя будут стоить стране гражданской войны, а ему – короны.

Пожалуй, единственными, кого Генрих пламенно ненавидел, были лолларды. Вот уж кто никогда не получал от него никакой пощады. Король вообще относился к лоллардизму с настоящим ужасом, считая его страшной ересью. Все Ланкастеры отличались своей ортодоксальностью, но Генрих возвел ее в некий абсолют. Он всегда слушал службы с неослабевающим вниманием, всегда обнажал голову, входя в церковь, не разрешал конвою проносить в церковь оружие, запрещал всякие разговоры во время службы, любая трапеза начиналась с долгой молитвы, чему он уделял особое внимание.

Генрих основал Итон и Кингс Колледж в Кембридже, но атмосфера там при нем царила практически монашеская. Король не терпел ни малейшей фривольности. Когда его однажды в Бате привели в мужскую баню, чтобы он оценил какие-то нововведения, Генрих едва не лишился чувств от ужаса и отвращения, увидив там голых людей. На некоторых, кстати, были купальные костюмы, но, по мнению короля, и это было неприлично. А уж на балу, когда ему попытались представить барышень и дам, он, увидев их декольте, просто повернулся к ним спиной, отплевываясь: ”Fy, fy, for shame! forsothe ye be to blame!” В общем, Бат Генрих покинул в панике, похожей на бегство.



Похоже, что единственным развлечением, которое король считал совершенно нормальным и приемлемым, была охота. Все вышеперечисленное – не исторические анекдоты. Это факты, полученные из переписки семьи Пастон, это выдержки из хроник Блэкмена и Вергила.

У Генриха была привычка выполнять просьбы тех, кто ухитрялся подобраться к нему достаточно близко, чтобы эти просьбы изложить. Он никогда не хотел думать о картине вцелом, о том, к чему может привести исполнение данной просьбы. Поэтому его правление было страшно нелогичным. Были ли у него способности осмысливать ситуацию? Очевидно. Человеком он был образованным, постоянно читающим и даже пишущим. Конечно, интересовали его исключительно религиозно-философские темы, но и это уже говорит о его способности понять связь причины и следствия. Значит, ему было просто неинтересно вникать.

Возникает вопрос, почему он не отказался от короны? Время и его идеалы требовали того, чтобы трон занимала личность, подобная деду и отцу Генриха. Подданные Генриха уважали его за то, что он был «хорошим человеком», но как к королю относились к нему с полным безразличием. Его политические враги заявляли, что у него нет «сердца настоящего мужчины», чтобы быть истинным королем. Заметьте: даже они не утверждали, что у Генриха плохо с головой, потому что это было не так. Все его современники в один голос утверждали, что английсий король больше был бы на месте в монастыре, чем на троне. Но никто не предложил ему в этот монастырь удалиться. Возможно потому, что манипулировать слабым королем, старающимся быть добрым для всех, чем открыто бороться за власть, если король отступит от трона. Также история неоднократно доказала, что живой развенчанный король опасен, как личность, которой будут пользоваться различные партии в своих интересах. Того же Ричарда II «оживляли» неоднократно. Да и кто мог бы в тот период унаследовать трон так, чтобы это не вызвало широчайший резонанс?

Официально, пока Генрих не женился и у него не родился наследник, наследовал ему его дядя Глочестер. Хэмфри пользовался поддержкой Йорков и Салсбери. Его главный противник, кардинал Бьюфорт, проводил слишком много времени за границей, да и становился уже менее энергичным. Но у кардинала было двое племянников: Джон, граф Сомерсет, и Эдмунд, граф Дорсет, которых поддерживали граф Саффолк и Кемп, архиепископ Йоркский. Сам король своего дядю тоже не очень любил, его отталкивала слишком фривольная личная жизнь Хэмфри, да и его воинственность тоже. Линию Мортимеров рассматривать было просто нельзя, потому что она была из другого дома, не Ланкастеров. Так что альтернативы Генриху на роль короля, по сути, но было.

Трудностей добавляло отсутствие твердой руки администратора и дипломата, каким был покойный герцог Бедфорд. Даже две ветви Невиллов начали вооруженный конфликт между собой после смерти старого Вестморленда, что уж об остальных говорить.

Парадоксально, что содержание скромного короля обходилось Англии вдвое дороже, чем содержание его деда, образ жизни которого соответствовал статусу. Дело было в том, как Генрих раздаривал земли направо и налево, и брал на себя обязательства, которые был брать не должен. Меморандум заседания совета 1438 года содержит, например, следующие записи:

”Remember to speke unto the King to be warr how that he graunteth pardons or elles how that he doeth them to be amended, for he doeth to him self therinne greet disavaille, and now late in a pardon that he graunted unto a customer the which disavailled the King, 2 000 marcs”

“Remember to speke unto the King what losse he hath had by the graunte that he maad to Inglefeld of the constableship and stewardship of the castel and lordship of Chirk, to the losse of 1 000 marcs”

Существует всего три современных ему портрета короля Генриха VI. Вытянутое лицо, темные глаза, практически не выраженный подбородок, маленький рот с более крупной нижней губой, длинноватый и слегка искривленный нос. Роста он был высокого и сложения пропорционального.

@темы: Henry VI

---

Генрих VI - события 1431 - 1437 гг

Пока Генрих был во Франции, в Англии в 1431 случилось очередное выступление лоллардов – в Оксфордшире. Возглавил его некий Джек Шарп из Вигморленда, чье настоящее имя было то ли Уильям Перкинс, то ли Уильям Мендевилл. Летописец Фабиан пишет, что этот Джек-Уильям был бейлифом в Эбингдоне.



Причина была все та же: привилегии духовенства. Шарп требовал конфискации имущества церкви, которое в петиции оценивалось в 332 000 марок. На эти деньги было должно создать 15 графств, 1500 хозяйств рыцарей, 6 200 хозяйств сквайров и 100 домов призрения. Получившие эти хозяйства были обязаны употреблять свои доходы в пользу сельскохозяйственного сектора. Графы делжны были тратить ежегодно по 1000 марок на трудоустройство, и обрабатывать 480 акров земли, рыцари – столько же, сквайры – по 20 фунтов ежегодно, и обрабатывать по 240 акров. Каждый дом призрения должен был раздавать по 100 марок ежегодно бедным.

В подсчете говорилось, что даже после всех этих затрат, королю будет оставаться 20 000 золотых марок ежегодно, плюс он избавится от расходов 120 000 ежегодно «на клерков и клириков».

Петиция была подана герцогу Глочестерскому и парламенту. Дальнейший ход событий нетрудно предсказать. Петиция вовсе не предлагала изничтожить духовенство, как класс. Она просто предлагала заставить духовенство жить скромно, молиться за свою паству, но не заниматься управлением земель и накоплением богатств. Но духовенство вовсе не хотело жить в бедности и отказываться от политического влияния, поэтому Джек Шарп и все, кто его поддерживал, были объявлены еретиками. Герцог лично выступил с войском в Эбингдон, где люди собрались, чтобы получить копии с петиции. Все разбежались перед войсками, сам Шарп был схвачен в Оксфорде (его выдали), его помощники, распространяющие петиции, Джон Кетеридж и Джон Лонг, тоже были арестованы. Их и еще около 7 человек казнили, а парламент щедро наградил герцога «за спасение королевства».

Очевидно, поворот событий для Шарпа был более чем неожиданым, потому что совершенно аналогичная петиция подавалась парламенту в 1410 году, и никто не пострадал. Правда, сделано, разумеется, тоже не было ничего.

Глочестер вообще постарался, в отсутствие кардинала Бьюфорта, укрепить свои позиции. Он произвел некоторые изменения в составе министров, и, по прибытии короля, прилип к нему так плотно, что до известной степени смог восстановить его против Варвика. Варвик, будучи сам дипломатом и неплохим интриганом, ответил петицией парламенту, в которой требовал права самому назначать людей, имеющих доступ к королю. С этим парламент согласился.

За советом было оставлено право назначать из приближенных короля только 4 рыцарей или сквайров согласно пожеланию Глочестара или Бедфорда. Затем Варвик потребовал, чтобы ему было дано право отставлять от персоны короля любого, кто будет замечен в оказании плохого влияния на Генриха. С этим совет тоже согласился. Варвик также получил право перемещать короля из одного замка в другой.

В 1432 году в Англии наскоком побывал кардинал Бьюфорт, быстренько поссорился с Глочестером из-за церковных денег, победил в этой ссоре, да еще и выцарапал с герцога плату за те несколько принадлежащих кардиналу драгоценностей, которые Глочестер прикарманил – в общем, дела семейные. А 1433 приехал сам Бедфорд. Он созвал парламент на июль, и получил от него петицию с настойчивой просьбой забросить Францию подальше и остаться в Англии регентом, чтобы обеспечить стране нормальное управление. Бедфорд был склонен согласиться, тем более, что переговоры о мире во Франции получили, наконец, некоторый прогресс. Увы, Глочестер предпочитал, чтобы старший брат оставался во Франции, и благополучно торпедировал переговоры, аппелировав к патриотизму парламента. Бедфорд вернулся во Францию, где и умер в 1435 году. Теперь Глочестер не только стал полностью бесконторолен, но еще и оказался преемником своему племяннику, если тот умрет. Парламент оказался практически во власти герцога и его клики.

А в 1337 умерла Катарина Валуа. Совет как-то забыл о ней после того, как Генрих был передан Варвику, а королева тоже о себе не напоминала. Она имела для этого хорошую причину: Катарина Валуа тайно вышла замуж за Оуэна Тюдора, уэльского сквайра. Тюдор предположительно вел свой род от принцев Уэльса, и англоязычная Вики предлагает такую линию:

«Owen was a descendant of Rhys ap Gruffudd (1132 - 1197) via the lineages described below.
Rhys had a daughter, Gwenllian ferch (daughter of) Rhys, who was married to Ednyfed Fychan, Seneschal of the Kingdom of Gwynedd (d. 1246)

Ednyfed Fychan and Gwenllian ferch Rhys were parents to Goronwy, Lord of Tref-gastell (d. 1268). Goronwy was later married to Morfydd ferch Meurig, daughter to Meurig of Gwent. (Meurig was son of Ithel, grandson of Rhydd and great-grandson to Iestyn ap Gwrgant. Iestyn had been the last King of Gwent (reigned 1081 - 1091) before its conquest by the Normans.)

Goronwy and Morfydd were parents to Tudur Hen, Lord of Penmynydd (d. 1311); Tudur Hen later married Angharad ferch Ithel Fychan, daughter of Ithel Fychan ap Ithel Gan, Lord of Englefield. They were parents to Goronwy ap Tudur, Lord of Penmynydd (d. 1331)

Goronwy ap Tudur was married to Gwerfyl ferch Madog, daughter of Madog ap Dafydd, Baron of Hendwr. They were parents to Tudur Fychan, Lord of Pemmynydd (d. 1367)

Tudur Fychan married Margaret ferch Thomas. (Margaret was daughter to Thomas ap Llewelyn, Lord of Is Coed, South Wales and his wife Eleanor ferch Philip. Her paternal grandfather was Llewelyn ab Owain, Lord of Gwynnionith. The maternal grandfather was Philip ab Ifor, Lord of Is Coed.)

Tudur and Margaret were parents to Maredudd ap Tudur (d. 1406); Maredudd married Margaret ferch Dafydd. (Margaret was daughter to Dafydd Fychan, Lord of Anglesey and his wife Nest ferch Ieuan.)

Maredudd ap Tudur and Margaret ferch Dafydd were the parents to Owen Tudor».

Правда или ложь – непонятно. С уверенностью можно сказать только одно: деревенского фермера к королеве в придворные бы не назначили. Очевидно, у современников Оуэна Тюдора не было причин сомневаться в его родовитости. Другой вопрос – был ли он настолько родовит? Валлийские непроизносимые имена, которые, к тому же, постоянно слегка изменялись в английском (как Тудур в Тюдора)... Но кем бы ни был второй муж королевы, принцем или средней знатности смотрителем гардероба, на брак она должна была испросить разрешения. Которое ей, скорее всего, даже дали бы с оговоркой, что ее дети от нового брака не будут иметь права на трон.

Но совет о всем чужой королеве попросту...забыл. И она успела родить Оуэну троих сыновей, Эдмунда, Джаспера и Оуэна, без того, чтобы об этом узнали в совете. Причем, пара, собственно, не скрывалась. Жили сами по себе в Сюррее, никто их жизнью не интересовался. У королевы был свой двор, там даже свои турниры небольшие проводились, балы, пиры, но Лондон никогда особенно не интересовался провинцией, да еще состояние дорог королевства – Катарину предоставили саму себе.

Предположительно турнир при дворе королевы с Оуэном Тюдором в героической роли

Гром грянул в 1436, когда рождение дочери Маргарет подорвало здоровье Катарины настолько, что пришлось звать на помощь. Умирающая Катарина была перевезена в Бермондсей Эбби, дети помещены к сестре графа Саффолка, а Оуэна призвали к ответу в Лондон.

Деревянная статуя Катарины для ее саркофага

Вообще вся эта история, спасибо Тюдорам и их «пересмотрам», довольно темная. Вполне понятно, что Тюдорам было необходимо подчеркнуть свое законное происхождение, как минимум, поэтому Кристи, например, пишет «поскольку их первый ребенок родился в 1430 году, пара, очевидно, поженилась в 1428-1429». Ну да, именно это и утверждали Тюдоры. Но никаких записей об этом браке, вообще-то, не сохранилось.

Аббатство, в котором умерла Катарина

Все, что известно точно, это то, что мальчики были воспитаны при дворе Генриха, что Маргарет умерла вскоре после рождения, и что Оуэн Тюдор благополучно пережил разбирательство в парламенте и продолжал службу при дворе своего, так сказать, сводного сына. Очевидно, из этого следует, что пара была действительно жената, то есть сквайр не соблазнил бесчестно вдовствующую королеву. Да и настолько зацикленная на вере особа, как Катарина, вряд ли была способна хоть на что-то греховное. А если заглянуть на современные сайты, даже британские, даже официальные, то у каждого своя версия насчет количества детей и времени брака.

В 1437 умерла и еще одна королева, Жанна Наваррская, вдова Генри IV. В свое время с ней была связана темная история с колдовством, в которой Генри V не нашел времени разобраться в 1419, и которую просил забыть ради Жанны перед смертью. Так и осталось неясным, то ли та и в самом деле увлеклась не тем, чем подобает доброй христианке, то ли ее оговорили. Три года она провела под стражей, а потом тихо и спокойно жила в Кингс Лэнгли.

Жанна Наваррская и Генри IV

А Генрих VI был на пороге 16-летия, в связи с чем граф Варвик попросил отвободить его от обязанностей наставника короля. Варвик отправился во Францию, но там уже практически ничего нельзя было сделать. Было потеряно время, были упущены шансы, были потеряны союзники. Не по вине герцога Бедсфорда, а вопреки его усилиям.

@темы: Henry VI

---

Дневник одного кота - 24 (с)

Однако вернемся к этой дурацкой дрессировке. Как я уже писал, Андрею эта мысль очень крепко засела в голову, а если ему что-то засело - бери лопату и начинай окапываться, так как парень будет свою линию гнуть до тех пор, пока не прогнет окончательно. Уж такой у него характер вредный...

А начались все эти наши мучения с дрессировкой простым воскресным утром, когда ничто не предвещало беды...
Было летнее воскресное утро. Как обычно, раньше всех встал хозяин дома - сами понимаете кто. Причем я с вечера так утомился, гоняясь по коридору за шариком тополиного пуха, что заснул даже сам не зная где - на нижней полке для ботинок шкафа в коридоре. А Света, идя спать, аккуратно закрыла дверцу шкафа, так что я, когда проснулся, то решил, что меня уже похоронили - вокруг все темно, тесно и выбраться нет никакой возможности. Хорошо еще, что когда я забился в истерике, дверца полки шкафчика открылась, и я счастливо вывалился на пол, не успев схватив инфаркт сердца или, не дай бог, какого-нибудь миокарда.

Пережитое волнение отозвалось резким чувством голода, поэтому я, не особенно церемонясь, зашел в спальню и пятью резкими словами выразил свое желание перекусить. Андрей от разговоров уклонился бросанием тапка прямо мне в голову. Но не попал, мазила чертов. Я ему так и сказал, что он - косой, грубиян и негодяй. Но пока я говорил, этот дурак запустил вторым тапком и уже попал. Я взвыл. Света проснулась и треснула сначала Андрюшу подушкой, а затем меня. Вот интересно, меня-то за что? Я ни в кого ничем не кидался!

После этого все поднялись. Света пошла на кухню готовить завтрак, а Андрей занялся своим любимым делом: схватил со шкафа какой-то компьютерный журнал трехсотлетней давности и отправился в туалет. Он только в туалете и читает! Большого ума человек и блестяще образован!

Впрочем, нам с Цигейкой в этот момент было совершенно наплевать, что и где он читает, потому что обычно, пока Андрюша занимается сортирным самообразованием, Света нас кормит. И в этот раз она не дала нам с Цигейкой умереть от голодной смерти! От обжорства, впрочем, умереть она нам тоже не дала, потому что утренняя еда была какая-то скромная. Я сдуру начал было кобениться, требуя свежей говядинки, но в этот момент эта дура Цигейка сожрала мою порцию. Пришлось мне ей в бок вцепиться и напомнить, кто в доме хозяин. Она, конечно, извинилась, но съеденное-то не вернешь. Пришлось тереться об Светины ноги, чтобы мне хотя бы открыли лососевые консервы...

Из ванной комнаты Андрей вышел в очень хорошем настроении. Точнее, оно у него было таковым ровно два метра, пока он опять мне на хвост не наступил. Вот что за человек, а? Просто медведь какой-то! Или слон! Ну что стоит под ноги смотреть? Или он после своего туалета уже ничего не соображает? Хорошо еще, что у меня блестящая выдержка, и я ему в таких случаях уже ноги не деру, а просто ору во все горло, чтобы он убрал ногу с моего хвоста! Однако подобные инциденты меня всегда расстраивают. И дело даже не в отдавленном хвосте. Дело в отношении. Какого черта он-то на меня орет во все горло вместо того, чтобы просто извиниться? Можно подумать, что я тут в чем-то виноват?
Вот и в то утро: Андрей сам наступил, сам наорал, а потом сел за стол завтракать в таком смурном настроении, что хоть вешайся. С этого-то все и началось

- Короче, - сказал Андрей, в крайнем раздражении сунув в рот блинчик, - сегодня же займусь этой проблемой. Надоел мне этот животный беспредел!

Мы с Цигейкой на эти его слова не обратили ни малейшего внимания, углубившись в свои миски. Подумаешь, парень что-то там заявил. Он вечно чем-то недоволен. Если выслушивать все его заявления, так больше ни на что другое времени не останется. А у нас, между прочим, полно дел. Я сегодня хотел попробовать штурмануть занавеску в бывшей нашей комнате. В прошлый раз почти до верха долез, но не удержался и упал на Цигейку, которая подстраховывала снизу. Правда, она сказала, что больше меня страховать не будет. Вот дура! А на кого я падать буду? На нее-то - мягко. Это вам не об пол шмякаться...

- Что тебе надоело, милый? - ласково спросила его Света, у которой после выкидывания барахла тети Сони резко улучшился характер.
- Надоел, говорю, животный беспредел в нашей квартире, - резко и беспощадно повторил Андрей, засовывая в рот еще один блинчик. - Животные обнаглели - донельзя! Путаются под ногами и ведут антиобщественный образ жизни. А у нас тут, между прочим, квартира, где у каждого есть свои обязанности.

- Кстати, - оживилась Света, - раз уж ты заговорил об обязанностях... Ты стиральный порошок вчера купил, как я просила?
- Нет, - ответил Андрей. - Но речь сейчас не об этом. Речь о животных.
- Как не купил? - возмутилась Света, и в голосе ее послышался металл. - А чем мне сегодня стирать?
- Да подожди ты, - сказал Андрей. - Я говорю, что животные...
- Какие, к черту, животные? - завелась Света. - Что ты к животным пристал? Они, что ли, порошок не купили?

Андрей задумался. Мы насторожились. Прожив в этом доме уже достаточно много времени, мы понимали, что сейчас события могут развиться в двух направлениях: или Андрей разорется, и будет скандал, или он предпочтет мирное решение проблемы. Мы-то, правда, выигрывали в обоих случаях. Если они ссорились, то каждый считал своим долгом нас приласкать, чтобы завоевать хоть какого-нибудь союзника. А если не ссорились, то мы не нервничали от криков и воплей.

- Да ладно тебе, Свет, - сказал Андрей, предпочтя мирный вариант. - Сейчас доем и схожу в магазин.
- Хорошо, - облегченно вздохнула Света, успокаиваясь. - Так что ты говорил по поводу животных?
- Обнаглели, - коротко сказал Андрей. - Команд не слушаются. Но должны! Они же животные! А животных дрессируют.
- Уж и не знаю, удастся ли выдрессировать этих наших оболтусов? - усомнилась Света. - Цигейка какая-то глуповатая, а Шашлык настолько независимый, что он, по-моему, сам себя не слушается.

Кстати, она правильно излагает. Я иногда даже сам себя изрядно утомляю. Вот вчера, например, лег на батарею, да так неудобно, что железное ребро впилось мне прямо в бок. Так верите ли - полчаса не мог решить, попытаться устроиться поудобнее, или мне все-таки лениво двигаться!

- Не проблема, - сказал Андрей. - Я тебе говорил, что есть парень по имени Тимур - профессиональный дрессировщик. Я ему компьютер вчера наладил, так он на радостях сказал, что бесплатно нашу зверюгу выдрессирует. А он знаешь, с какими собаками работает? С милицейскими волкодавами! Парень я тебе скажу - вылитый Шварценеггер!
- А какую зверюгу-то он выдрессирует? - недоуменно спросила Света. - У нас зверюга в доме только один - холодильник "Север". Других я не наблюдаю. Кроме, разве, тебя, когда ты голодный.
- Я Цигейку имею в виду, - объяснил Андрей. - Пускай собака уже пользу приносит вместе с тапочками. Представляешь, приходим мы домой, а она нам тапочки приносит. Или дом сторожит. Или машину, - совсем размечтался Андрей.
- Ну-ну, - саркастично сказала Света, однако спорить не стала.

- Слышь, подруга, - злорадно сказал я Цигейке. - Готовься. Кранты настали твоей беззаботной жизни. Будут тебя дрессировать, как жучку.
Однако эта дурочка только беззаботно махнула башкой и продолжала копаться у себя в миске, как землеройный агрегат. Ну и аппетит у нее! Я прямо завидую...

Андрей, как выяснилось, не шутил. Примерно через час после обеда раздался звонок в дверь, и на пороге возник тот самый Тимур... Мне он, если честно, сразу понравился: высокий парень с суровым выражением лица и таким взглядом, что мгновенно становится понятно - лучше не давать ему повода для недовольства. В руках Тимур держал спортивную сумку с какими-то принадлежностями.

- О, Тимур, - обрадовался Андрей. - Привет! Мы тебя уже заждались. А то животные - веришь ли - совсем на шею сели. Обнаглели донельзя.
- Волноваться команды не было, - невозмутимо сказал Тимур, бросая сумку на пол. - В моих руках любая зверюга становится на редкость понятливой и покладистой, потому что вы имеете дело с профессионалом. Ну, где ваше животное?
Мы с Цигейкой недоуменно переглянулись. Что это за профессионал такой? Вот же мы, стоим прямо перед ним. Он что, слепой?
- Ну, Андрюх, - нетерпеливо повторил Тимур, - выводи своего зверя.

Андрей вдруг встревожился.
- Да вот же зверь, Тимур, - сказал Андрей неуверенно, показывая глазами на Цигейку. - Это наша собачка.
- Аф, - на всякий случай сказала Цигейка, чтобы подчеркнуть свое собачье происхождение.

Тимур медленно опустил свои стальные глаза на Цигейку, и в глазах его промелькнуло чувство глубокого удивления. Затем он снова поднял взор в глубину коридора, как будто надеясь, что оттуда сейчас выскочит кавказская овчарка или, на худой конец, какой-нибудь бобтейл, но из глубин коридора, понятное дело, никто больше не выходил.

- Постой, - тихо спросил Андрея Тимур, - так ты меня позвал дрессировать вот эту горжетку, у которой не поймешь, где голова, где попа?
- Она не горжетка, - обиделся Андрей. - Она Цигейка! Потом, я же у тебя пальцы не гнул, что делаю только пентюхи, а к 486-й и за версту не подойду! Ну да, собачка небольшая. Но ее все равно надо дрессировать.
- Понял, - сказал Тимур и вдруг громко захохотал.

Мы с Цигейкой обрадовались и стали бегать и прыгать вокруг него. Тимур захохотал еще больше и даже был вынужден сесть на пол. Света, глядя на него, тоже засмеялась. Один Андрей наблюдал за всей этой картиной с крайне мрачным выражением на лице.

- Андрюх, ты не обижайся, - сказал Тимур, отсмеявшись. - Я не над собакой твоей смеюсь, ты не думай. Просто я дрессирую милицейских псов, а это такие звери, что могут бомжа или крокодила пополам разгрызть. Я почему-то подумал, что у тебя тоже крупная собачка, поэтому принес целую гору всякого соответствующего барахла...

С этими словами Тимур полез в сумку и стал выкладывать какие-то предметы совершенно непонятного назначения. Среди них оказался толстенный ватник с очень плотной подкладкой, от которого противно пахло псиной.
- Представляешь, - снова начал хихикать Тимур, - я тащил этот тяжеленный ватник, как последний идиот. Чтобы твоя горжетка во время тренировки меня не покусала...

Тут и Андрей представил себе, как Цигейка пытается допрыгнуть до Тимура, одетого в этот ватник, и тоже захохотал. Цигейка при этом веселилась больше всех, прыгая и выделывая всякие кренделя. С чего это она вдруг так раздухарилась? А черт ее знает. Мотивы ее поступков лично я никогда не понимал.
-
Ладно, - сказал Тимур, когда все отсмеялись. - Так что ты хочешь, чтобы я сделал с этой твоей горжеткой?
- С Цигейкой, - поправил Андрей.
- Хорошо, - не стал спорить Тимур, - с Цигейкой.
- Я хочу, - торжественно сказал Андрей, - чтобы она могла выполнять набор стандартных команд, приносила тапки и охраняла дом и машину.

- Хмм, - саркастично хмыкнул Тимур. - Андрюх, а ты не слишком размахнулся для такого щуплого животного? Для охраны дома ей придется выдать газовый баллончик, а то и два. А машину... С машиной, кстати, у меня есть хорошая идея. Ее надо в бардачок засунуть. Грабитель сядет за руль, поедет, как вдруг бардачок открывается, а оттуда морда этой Цигейки, которая говорит "Аф". Он сразу или врежется, или описается, точно вам говорю, - и Тимур снова начал хохотать.

- Что ты ржешь, как лошадь? - разозлился Андрей. - Сейчас пойду к тебе и с компьютера все сотру к чертовой матери.
- Или не так, - продолжал Тимур, заливаясь жизнерадостным смехом и не обращая на слова Андрея ни малейшего внимания. - Мы ее в машине повесим на веревочке на зеркало заднего вида, как игрушечную собачку. Грабитель в машину сядет, поедет, а она "Аф", - так он или врежется, или описается...
- Аф, - сказала Цигейка, и тут у Тимура начался уже просто приступ от хохота.

Интересно, что это он так заливался? Действительно ведь хорошая мысль - посадить Цигейку в бардачок машины. Ни один грабитель не будет ожидать, что из бардачка кто-нибудь скажет "Аф". Правда, это чревато аварией или мокрым сидением, но во всем есть свои издержки...

Короче говоря, в этот день Цигейка так и осталась недрессированной. Тимур честно несколько раз пытался приступить к тренировке, однако у него сам вид Цигейки вызывал приступ хохота, а когда та говорила свое коронное "Аф", то парень просто валился на пол и дрыгал ногами. "Шварценеггер" при всей своей внушительной внешности оказался очень смешливый. Наконец Андрей сам не выдержал, достал из сумки Тимура толстенную рукавицу, с помощью которой отрабатывают команду "Фас", и попытался заставить Цигейку погрызть рукавицу. Однако Цигейке команда "Фас" напомнила что-то съедобное, и она опрометью помчалась на кухню, вызвав у Тимура уже просто эпилептический припадок.

В конце концов Андрею пришлось попросить Тимура покинуть наш дом, потому что мы все уже боялись за его психическое состояние: парень целых полчаса хохотал, не останавливаясь. Тимур перед уходом очень извинялся, что не смог, как он выразился, подвергнуть зверей дрессировке, однако обещал взять себя в руки и как-нибудь через месяцок, когда отсмеется окончательно, попробовать еще раз.

При этом он вручил Андрею книжку по дрессуре и сказал, что Андрей, в принципе, может и сам справиться с воспитанием собаки по этой книжке, потому что у него, судя по всему, намного более крепкие нервы, чем у Тимура, раз он на эту Цигейку спокойно может смотреть без смеха. Правда, сказал Тимур, там описана методика дрессировки обычных ужасных волкодавов, а не горжеток или цигеек, но попробовать, сказал Тимур, можно. Почему бы в конце концов, заметил Тимур, не попробовать... Андрей с Тимуром распрощался довольно холодно, и великий дрессировщик ушел.

Алекс Экслер

АПД. Вот, собственно, и всё. А потом Андрей получил работу на Кипре, и они со Светой уехали. Животных отдали в разные дома. Кот Шашлык выразил уверенность в том, что он сможет выдрессировать любого хозяина. Он только переживал за Цигейку, как там она без его руководства выживет. И никак не мог понять, что значит "мы не можем себе позволить взять тебя с нами".

@темы: "зверята"

---

О внутренней агрессивности

Я не считаю себя агрессивным человеком. В самом деле, локти у меня служат для того, чтобы на них опираться, а не для того, чтобы расчищать ими жизненное пространство. Но вот буквально два дня подряд я столкнулась с казусом неприятия слишком кротких людей. Например, Фанни из Мэйнсфилд Парк вызвала у меня реакцию "овца", а Генрих Шестой - "слизняк".

Мне не очень свойственно чувство жалости, например. Я могу посочувствовать, предложить помощь, но пожалеть? Как можно жалеть тех, кто вполне добровольно выбирает страдание, а не разгребание проблемной ситуации? И выбор ли это, или данный персонаж действительно не приспособлен действовать и реагировать по-другому?

Безмерно уважаю людей, которые, наперекор обстоятельствам, живут по полной, не ломаются, подминают судьбу. У меня странные герои. Мой одноклассник, родившийся у горькой пьянчуги, делающий уроки в курятнике, и получивший-таки и высшее образование, и уважение людей, и карьеру в хорошем смысле слова. Еще и брата младшего вытащил. Мой отец, начавший взрослую жизнь в 11 лет, оставшись сиротой. От ремеслухи до главного инженера огромного БАТМа. Знакомая, умирающая от рака, и до последнего посещающая занятия в институте. Да что там, таких историй вокруг меня масса. Вот такие люди меня восхищают.

Я также преклоняюсь перед непотопляемыми персонажами истории, даже если они терпят крах. Ричард Второй Английский не был хорошим человеком, очевидно, и власти он лишился, да и жизни, но он упорно сражался всю свою жизнь, практически один против всех - и выигрывал. Обожаю Болинброка и Монмута, каждый из который сделал из фантастической мечты реальность. Причем, у Болинброка исходная ситуация выглядела практически безнадежной. И я обожаю Наполеона.

А вот персонажи кроткие вызывают какой-то протест. Я очень люблю Достоевского, до сих пор, но его положительные (?) герои типа князя Мышкина доводят меня до белого каления. В "Ярмарке тщеславия" я восхищаюсь Бекки, а не Эмили, хотя и вижу, что Бекки - преизрядное чудовище. И все-таки она лучше плаксы Эмили. Ну не вижу я ничего достойного в том, чтобы молча страдать, терпеть, отрываться душой от этого бренного мира, позволяя в реале садиться себе на шею, грузить чужие проблемы, терпеть чужие ошибки, последствия которых прямо ударяют по тебе...

Это внутренняя агрессивность, или, просто-напросто, соционический тип? И как эти типы, кстати, складываются? Не рождаются же люди с определенными параметрами восприятия окружающего?

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Генрих VI - коронации

Впервые король был представлен палате общин парламента 17 ноября 1423 года, когда ему было почти 2 года. После этого его довольно активно начали перевозить из одного места в другое. Например, Рождество он встретил в Хертфорде, в компании короля Шотландии Джеймса, который собирался отбыть в свое королевство после 18 лет плена, во время которого нашел себе немало друзей в Англии.

король Джеймс Шотландский

Поскольку король был еще в младенческом возрасте, он был изначально доверен советом его матери на воспитание, как, в сущности, и было в обычае. Поскольку этот младенец был королем, у него было две няньки. Одна, очевидно, из простых, Джоан Эстли. Я так думаю, что из простых, потому что годовую пенсию ей назначил сам Генрих в 1433 году. А может, он в этом возрасте только расстался с нянькой, которая, очевидно, была из служащих его дома. А вот другой была настоящая аристократка, Дама Элис Ботиллер. Ее назначил регентский совет, который выслушивал от нее регулярные рапорты о здоровье, развитии принца, и о том, как с ним обращаются. Вот этой даме платили щедро: по 40 фунтов ежегодно, да еще с 1426 года по 40 марок впридачу.

Парламент 1423 года прошел так, словно король Генри был еще жив: никаких потрясений. Более или менее важным событием был только арест Джона Мортимера по подозрению в измене. Была ли измена или нет – непонятно, но за Мортимерами вообще наблюдали пристально. А тут еще именно этот Мортимер оказался кузеном графу Маршу, да попытался бежать из тюрьмы, а сам граф прибыл в Лондон с необычно большой свитой... В общем, Мортимера казнили, а графа отправили от греха подальше Лейтенантом Ирландии. Туда он приехал уже довольно больным, и через год умер.

Его права на престол королей Англии и, теоретически, Франции перешли Ричарду Йоркскому, сыну его сестры Анны Мортимер. Юноша был еще на пороге 14-летия, но в 1426 году стал полноправным герцогом Йорка и графом Кембриджа и Рутленда. Юный Ричард воспитывался в семье Вестморлендов-Невиллей, был обручен с младшей дочерью в семье, и сдружился с старшим сыном графини Джоан (будущим графом Салсбери) и с ее внуком, будущим Варвиком- Творителем Королей. Так зародилась партия йоркистов.

К 1425 году напряжение внутри совета начало наростать. Глочестер женился на своей возлюбленной в 1423 году, и через год отправился в Голландию ссориться с герцогом Брабантским и герцогом Бургундским по поводу принадлежащих жене земель. Когда он вернулся в Лондон, его встретил очень злой Генри де Бьюфорт и довольно резкое письмо от Джона Бедфорда: опять братец Хэмфри ввязался в заведомые неприятности по личным причинам, пренебрегая интересами государства.

Епископ Винчестерский и его сводный брат Глочестер вообще находили поводы для ссоры буквально по каждому поводу. Например, имеет ли право епископ располагаться во дворце. В канун обеда в честь вновь выбренного мэра Лондона 29 октября, Глочестер с самого утра дал ему приказ приглядывать за улицами особенно тщательно. Очевидно, было сказано еще что-то, потому что, когда епископ со своими людьми попытались въехать в город, стражники их не впустили. Люди епископа сгруппировались за лучниками и копейщиками, и ворота атаковали. Архиепископу Кентерберийскому и португальскому герцогу Коимбры (племяннику обоих упрямцев) пришлось восемь раз посовещаться с каждой из сторон, прежде чем инцендент был исчерпан.

герцог Коимбры

Это был первый звонок о том, с какой легкостью в Англии могла начаться гражданская война, и епископ Винчестерский срочно написал брату во Францию, что его присутствие срочно требуется в Англии. Джон Бедфорд прибыл 10 января 1426 года.

Собственно, приехал-то он раньше, пред Рождеством, которое провел с малолетним племянником в Элтхэме. Там к нему на прием явился чувствующий себя виноватым мэр Лондона, презентовав двумя серебряными шарами, содержащими тысячу золотых марок, но получил в ответ только очень сдержанную благодарность.

Когда парламент собрался в феврале в Лейчестере, то горожанам и приехавшим было настрого запрещено иметь при себе оружие, настолько взрывоопасной была ситуация. Они и не были вооружены – кроме как камнями, ножами и дубинками. Толпа ждала только повода, чтобы начать драку. Глочестер сначала вообще отказался явиться, если на заседании будет присутствовать Винчестер, но после внушения, сделанного архиепископом Кентерберийским, все-таки явился. Явился с тем, чтобы представить палате лордов официальную петицию против архиепископа Винчестерского из шести пунктов.

Герцог обвинил брата в том, что тот мешаем ему спокойно проживать в Тауэре, что намеревался переместить малолетнего короля из Элтхэма туда, где сможет беспрепятственно на него влиять, что он готовил засаду на Глочестера в Саузварке, когда тот скакал в Элтхэм, чтобы помешать планам епископа, что тот оболгал его перед герцогом Бэдфордом, и, наконец, что епископ в свое время планировал заговор против своего брата Болингброка, короля Генри Четвертого.

Еписком смог, тем не менее, опровергнуть все пункты обвинения, и лорды сочли, что будет вполне достаточно, если Винчестер принесет присягу верности трем Генрихам, и они с Глочестером пожмут друг другу руки. Это, конечно, было сделано, но сердечными друзьями братья не стали.

Бедфорд остался в Англии на достаточно долгий срок, чтобы 19 мая посвятить маленького племянника в рыцари, и пронаблюдать, как тот, в свою очередь посвятит в рыцари придворную молодежь, в том числе и почти 15-летнего Ричарда Йорка.

Бедфорд вернулся во Францию в марте 1427 года, вместе с епископом Винчестерским, который был произведен там в кардиналы. Все, в общем-то, остались довольны: Глочестер отсутствием Винчестера, а тот – тем, что может употребить свою энергию на что-то плодотворное (войну с гуситами, в данном случае). Еще одна перемена произошла в Англии: 30 декабря 1426 года умер герцог Экзетер, главный попечитель малолетнего короля. Тот, впрочем, только недавно отметил свой пятый день рождения, и пока ни в каком особом наставничестве не нуждался, оставаясь при дворе своей матери. Ничего особенного не произошло ни в жизни Генриха, ни в жизни Англии, пока 1 июня 1428 года из Франции был вызван граф Варвик, и назначен главным воспитателем короля.

Варвик, хоть и прозывался отцом куртуазности, получил право наказывать короля (в том числе и физически) в разумных пределах. Некоторые историки обвиняют графа в излишней жесткости по отношению в своему воспитаннику, но стоит подумать и о том, из кого он должен был вылепить короля, способного управлять и Англией, и Францией в весьма непростой обстановке. Ему попал в руки находящийся на седьмом году жизни маменькин сынок, избалованный донельзя, слабый хныкалка с сильным влечением к молитвам. Вот он и пытался на протяжении девяти лет вбить хоть немного смысла в юную голову. Причем, не без некоторого успеха: когда королю исполнилось 10 лет, он перестал хныкать и молиться, а начал бунтовать.

Надо сказать, что правду о Варвике, как воспитателе, очень трудно отыскать. Для начала, с тех пор, как Жанну Д’Арк стали считать святой и мученицей, вина за ее судьбу возлагается на Варвика, который, якобы, заставил своего воспитанника требовать ее сожжения. То, что чрезвычайно набожный ребенок всерьез мог считать Жанну ведьмой, этим обвинителям, очевидно, не приходит в голову. Далее, Варвика иногда обвиняют, что его жесткое воспитание сделало Генриха боязливым и инертным. Вряд ли. Варвику не пришлось бы натягивать поводья, если бы его воспитанник был нормальным, бойким мальчишкой, с радостью обучающимся премудростям королевских обязанностей. Скорее всего, Генрих учился, в прямом смысле слова, из-под палки.

Очевидно, совет, состоящий из мужчин, просто упустил ребенка. Они не могли предположить, что делают, оставляя его с одинокой в чужой стране матерью-иностранкой, ставшей вдовой в 20 лет, без единого друга и даже понимания той страны, в которой она оказалась. Вполне очевидно, что самый близкий человеческий контакт Катарина могла иметь только с духовниками, что не могло не привести к избыточно религиозной атмосфере при ее дворе. Что еще хуже, сама Катарина Валуа тоже в свое время не получила никакого систематического обучения, потому что ее отец был не в состоянии его обеспечить, а матери было не до детей. Очевидно, Генриху с детства передались страхи, стресс, нервозность, испытываемые Катариной, и воспитывать из него мужчину начали слишком поздно. Если бы его, как это было в обычае, четырехлетним передали на воспитание какой-нибудь английской леди, многое в его жизни сложилось бы по-другому.

Тем временем английскую общественность развлекал герцог Глочестер. Он снова отправился во Фландрию, но окрик Бедфорда настиг его достаточно быстро. Большого вреда за границей он причинить не успел, зато привез с собой некую Элеонор Кобхем, с которой начал жить вместе совершенно открыто. В 1428 году делегация женщин из Стокс Маркета подала в парламент петицию о скандальном образе жизни регента. Тот был вынужден обратиться к папе с просьбой аннулировать его женитьбу на Жаклин Голландской, и разрешить жениться на Элеоноре. Кристи пишет, что юный король «был глубоко скандализирован» происшедшим. Конечно, это не он был скандализирован, ему же в 1428 еще и семи лет не было. Скандализированы были, очевидно, Катарина, для которой Жаклин была чем-то наиболее знакомым при английском дворе, и придворные дамы королевы.

Элеонора Кобхэм

Осенью 1429 года архиепископ Йоркский объявил совету, что герцог Бедфорд желает, чтобы Генрих был коронован во Франции как можно скорее. Герцог торопился, потому что французский дофин Шарль был только что коронован в Реймсе, и воинственная Орлеанская Дева успешно поднимала Францию в его защиту. Герцог решил, на всякий случай, короновать королем Франции и племянника, в надежде, что это вдохновит тех, кто поддерживал англичан. Но короновать Генриха во Франции можно было только после того, как он будет коронован в Англии. Его короновали 6 ноября. Летописец с сухой иронией замечает, что хотя винные фонтаны и были установлены, король воспротивился тому, чтобы они функционировали. «В этот день не произошло в Лондоне ничего увлекательного, кроме сожжения еретика в Смитфилде», - пишет летописец.

Коронация положила конец регенству, и герцог Глочестер был освобожден советом от его обязанностей. Несомненно, герцог чувствовал, что от него просто избавились: королю не было и восьми лет, то есть править он мог не больше, чем раньше. В апреле 1430 года Генрих в компании герцогов Йоркского и Норфолкского, трех епископов, восьми ярлов и одиннадцати баронов прибыл в Кале. Ситуация во Франции в тот момент обострилась настолько, что до Парижа он добрался только в декабре 1431 года, после того, как бургундцы схватили Жанну Д’Арк. Коронация была проведена довольно поспешно, и в начале февраля Генрих был уже в Дувре.

В Лондоне его встретили с большим торжеством и некоторым облегчением. Без приключений в отсутствии малолетнего короля не обошлось.

@темы: Henry VI