"Трактаты" Франциско де Кеведа

ТРАКТАТ ПЕРВЫЙ

ПОРАЗИТЕЛЬНЫЕ И ЧУДЕСНЫЕ ТАЙНЫ,
ВЫВЕРЕННЫЕ НА ОПЫТЕ И НАСТОЛЬКО НЕСОМНЕННЫЕ
И ОЧЕВИДНЫЕ, ЧТО НЕЛЬЗЯ УСОМНИТЬСЯ
В ИСТИННОСТИ ИХ

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЮ

Читатель внимательный или рассеянный - будь ты таким или иным, неважно
это для моего творения, - на первых страницах ты найдешь великолепные и
удивительные задачи, из которых ты сможешь выбрать то чудо, какое бы тебе
больше всего захотелось совершить; взгляни лишь на его номер и затем отыщи
этот же номер на последующих страницах, где в отделе решений задач описан
способ совершения этого чуда. И не удивляйся чудесности предлагаемых задач:
в отделе ответов все разъяснено и все окажется легким.

ТАБЛИЦА ЗАДАЧ и ТАБЛИЦА РЕШЕНИЙ


1. Чтобы ходили за тобой следом все красивые женщины, а в случае, если
ты женщина, - все богатые и любезные мужчины.

Ходи всегда впереди них

2. Чтобы хорошо принимали тебя где бы то ни было; вернейшее средство.

Давай и дари там, куда будешь приходить, и тебя так
будут хорошо принимать, что лучше и не надо

3. Чтобы любая женщина и любой мужчина, если ты этого захочешь - будь
ты мужчина или женщина, - едва с тобой познакомившись, стали бы умирать
из-за тебя.

Сделайся их врачом и лечи их, и дело сделано, ибо каждый умирает
из-за своего врача

4. Чтобы, только поговорив с женщиной, заставить ее следовать за собой
повсюду.

Укради у нее что-нибудь, и пойдет за тобой на край света, не
оставляя тебя в покое ни на солнце, ни в тени

5. Чтобы сделаться невидимым и оставаться им, даже находясь среди
множества людей. И заклинаю тебя всевышним богом, твоим создателем, строго
сохранять эту важную тайну, ибо великий может получиться вред, если узнают
ее воры, и распутники, и заключенные в тюрьмах преступники, и неприятели на
войне.

Будь назойлив, болтлив, лжив, подл, низок, - и никто не станет на
тебя смотреть, и таким образом ты сделаешься невидимее самого дьявола

6. Чтобы мужчины и женщины исполняли то, что ты попросишь их сделать.

Попроси у них, чтобы они отняли у тебя то, что ты имеешь, и они это
охотно исполнят

7. Чтобы быть богатым и иметь деньги.

Если у тебя деньги есть, то храни их, а если нет - не желай их, и
будешь богат

8. Чтобы настичь любую женщину; надежнейший способ.

Ускорь шаг, если она идет; пустись бегом, если она ускорит шаг;
лети, если она пустится бегом, - и настигнешь ее

9. Чтобы не рвалась у тебя никакая тобой носимая одежда.

Разорви ее сам, и дело сделано

10. Чтобы не улетел от тебя твой сокол, хотя бы ты и выпустил его;
средство испытанное.

Ощипи его, перышко за перышком, и увидишь, что это так

11. Чтобы никогда не страдать от зубной боли.

Освободи совершенно свои челюсти от этого ненужного придатка -
зубов, и дело сделано

12. Чтобы никогда не седеть и не стариться.

Умри ребенком или новорожденным

13. Чтобы у самой бесплодной женщины в мире были дети

Пусть она их зачнет, родит, вырастит и держит при себе, и они у
нее будут

14. Чтобы не надували тебя портные.

Не заказывай у них одежду, ибо иного средства нет

15. Чтобы никогда не умереть.

Не будь дураком, так как умирают только одни дураки; несчастных же
убивают раны, а больных - доктора, и только одни дураки умирают собственной
смертью

16. Чтобы не умереть без покаяния.

Соверши преступление, караемое смертью, и перед казнью покайся и
умрешь с покаянием

17. Если хочешь, чтобы конь твой выучился всем хитростям и штукам,
какие потребны.

Оставь его на два дня у нотариуса, и там он выучится всем хитростям
и штукам, какие потребны и даже непотребны

18. Чтобы были у тебя серьезные дела.

Насилуй девиц, обкрадывай замужних, режь священников, разграбляй
церкви - и наживешь себе серьезные дела в уголовном суде

19. Чтобы быстро достигнуть высоких мест.

Переходи с холма на холм, с горы на гору


20. Чтобы держались за тебя.

Дай в себя вцепиться и не вырывайся

21. Чтобы не состариться - будь ты мужчина или женщина.

Летом ходи по солнцепеку, зимой - по морозу; не давай покоя своему
телу, все принимай близко к сердцу; ешь холодное, пей одну только воду; не
отдыхай ни днем, ни ночью, и поскольку это не такой образ жизни, чтобы, ведя
его, дожить до старости, то тебе и не придется состариться

22. Чтобы, хотя и будучи плешивым, не казаться таковым, и это - не
прибегая к парику.

Всю свою жизнь ходи в шляпе и не снимай ее, даже ложась спать, а
если кто-нибудь снимет шляпу перед тобой, ограничься кивком либо поклоном, и
если тебе скажут, что ты невежа, отвечай, что лучше быть невежей, чем лысым;
а если за твою неучтивость затеют с тобой ссору и убьют тебя, то и это
ничего, ибо лучше быть мертвым, чем лысым. И постарайся умереть со шляпой на
голове

23. Чтобы все судебные дела решались в твою пользу.

Не плати ни адвокату, ни стряпчему, ни судьям, ибо платить им -
значит терять безвозвратно. И на то обречен ты вседневно и всечасно. Если,
заплатив всем перечисленным лицам, добьешься приговора в свою пользу, деньги
окажутся все же не в твою; если же приговор окажется против тебя, то дело
будет вдвойне не в твою пользу. Не заплатив же им, ты и при неблагоприятном
приговоре останешься хотя бы при деньгах, что уже будет в твою пользу

24. Чтобы недолго длились твои болезни.

Зови своего доктора, когда ты здоров, и плати ему за то, что ты не
болен; ибо, если ты будешь ему платить, когда заболеешь, то как же ты
рассчитываешь, чтобы он возвратил тебе здоровье, которое для него самого ни
на что не нужно, но которое лишает тебя твоей болезни, дающей ему его
насущный хлеб

25. Чтобы не кусали тебя по ночам клопы.

Ложись спать днем, и дело сделано

26. Чтобы быть любимым.

Давай взаймы и не требуй назад, дари, угощай, оказывай услуги,
молчи, позволяй себя обманывать, терпи, страдай

27. Чтобы не сознаваться под пыткой. Средство вернейшее; не сообщай его
ворам и преступникам.

Отрицай все, чтобы тебя ни спрашивали

28. Чтобы раскрылись перед тобой решетки и двери тюрем, как бы крепки они ни были.

Заплати хорошенько тюремщику, и так будет

запись создана: 09.01.2009 в 13:47

@темы: "Чтиво"

---

ФРАНСУА ВИЙОН

ЖАЛОБЫ ПРИГОЖЕЙ ОРУЖЕЙНИЦЫ

Хранится в памяти моей
Плач Оружейницы Пригожей.
Вновь стать такой хотелось ей,
Какой она была моложе.
"Ах, старость подлая, за что же
Меня так быстро ты сгубила?
Как жить, коль я с мощами схожа,
А все ж боюсь сойти в могилу?

Я без зазрения вертела
Попом, писцом, купцом любым --
Их так мое прельщало тело,
Что с любострастием слепым
Они, глупцы, добром своим
Пожертвовать мне были рады,
Но не всегда дарила им
Я то, чего мужчине надо.

Была горда я до того,
Что многих сдуру отшивала
И тратила на одного
Доход, который добывала,
А плут за то, что отдавала
Ему сполна я всю себя,
Мне ставил фонари, бывало,
Лишь деньги -- не меня любя.

Как позволяла, не пойму,
Я нагло помыкать собою
За редкий поцелуй ему
Прощая грубость, брань, побои
И поношение любое?
Досель о нем мне по ночам
Грустить назначено судьбою.
А что в итоге? Грех и срам.

Он мертв давно -- уж тридцать лет,
А мне досталась доля злая:
Надежд на счастье больше нет,
Ушла моя краса былая.
Стыжусь раздеться догола я:
Что я теперь? Мешок с костями,
И страх сама в себя вселяю,
И от тоски давлюсь слезами.

Где брови-арки, чистый лоб,
Глаза пленявший белизной,
И золотых волос потоп,
И взор, в сердца струивший зной
Своею дерзостью шальной,
И нос, ни длинный, ни короткий,
И рот, что ал, как мак степной,
И ямочка на подбородке?

Где гибкость рук моих точеных,
И пышность соками налитой
Груди, приманки для влюбленных,
И зад упругий, крепко сбитый,
Встарь намахавшийся досыта,
И сладостный заветный клад,
Меж двух мясистых ляжек скрытый,
И вкруг него цветущий сад?

Лоб сморщен, голова седа,
Облезли брови, взгляд поблек,
Хоть блеском в прошлые года
К себе торговцев многих влек,
В ушах и на щеках пушок
Щетиною сменился грубой,
Нос изогнулся, как крючок,
Беззубы десны, ссохлись губы.

Вот участь красоты на свете:
Свело дугой персты-ледяшки,
Повисли руки, словно плети,
С мочалой сходствуют кудряшки,
Сгнил сад любви -- там запах тяжкий,
Обмякли и пожухли сиськи,
И ляжки больше уж не ляжки,
А съежившиеся сосиски.

Так, сев на корточки кружком,
Зимой холодной разговоры
Мы, дуры старые, ведем
Про золотую нашу пору.
Вмиг отгорел огонь, который
Мы сглупу развели столь рано.
Оскудевает слишком скоро
Тот, кто щедрит не в меру рьяно".

БАЛЛАДА-СОВЕТ ПРИГОЖЕЙ ОРУЖЕЙНИЦЫ ГУЛЯЩИМ ДЕВКАМ


Не отвергайте беспричинно
Небесполезного совета
Ты, кошелечница Катрина,
И ты, ткачиха Гийеметта.
Всю ночь ловите до рассвета
Поклонников любого сорта --
Желанны вы лишь в дни расцвета:
На торг нейдут с монетой стертой.

Пусть грубы, скупы, злы мужчины --
Зря, Бланш-башмачница, не сетуй
И с кротостию голубиной
Служи им, шляпница Жаннетта.
Ведь чуть для вас минует лето,
Вы не годны уже ни к черту,
Как клирик, что презрел обеты:
На торг нейдут с монетой стертой.

Чарует не лицо -- личина,
Которая на нем надета.
Отнюдь не красоты картинной
Ждет друг от своего предмета,
Но нежности, тепла, привета,
А у старух дыханье сперто,
И потому тепла в них нету.
На торг нейдут с монетой стертой.

Запомните же, девки, это,
Пока не жалки, не мухорты
И песня ваша не допета:
На торг нейдут с монетой стертой.

@темы: "Чтиво"

---

Римские коты

Утащила у  Masudi

@темы: "зверята"

---

Иронический смысл поэзии Вийона (c)

"Иронический смысл поэзии Вийона и прежде всего "Завещаний" ясно обнаруживается в том, что Вийон почти нигде не говорит "своим голосом". Во всяком случае, стоит только появиться новому персонажу, как Вийон немедленно заговаривает с ним (или о нем) на его собственном языке.

Если он обращается с поздравлением к аристократу Роберу д'Эстутвилю, то составляет его в куртуазных выражениях, если речь заходит о менялах с Нового моста, Вийон легко и к месту вворачивает словечки из их жаргона, если о ворах - может написать целую балладу на воровском жаргоне.

Однако Вийон не похваляется умениеми владеть этими стилями, не спорит с ними и не соглашается. Он все их - и совершенно в одинаковой мере - пародирует. При этом сразу же отметим коренное отличие его пародирования от пародий Средневековья. Пародийная игра Вийона строится не на "выворачивании" и буффонном снижении пародируемых стилей, а наоборот - на максимальном и вместе с тем максимально притворном вживании в них.

Вийон, например, может на протяжении целых двух строф вроде бы сочувственно подражать благочестивому слогу монахов, с удовольствием и с пользой для души ведущих беседы с набожными женщинами, но все это лишь затем, чтобы совершенно неожиданно придать слову "удовольствие" эротический смысл и насмешливо заключить: "Если они делают приятное женам, то, стало быть, хорошо относятся к их мужьям".

Точно так же (посредством контраста, подчеркнутого утрирования и т. п.) Вийон пародирует и все остальные языковые стили своего времени, с особой охотой - различные нравоучительные сентенции, пословицы и поговорки, воплощающие ходячие истины (вроде "От кабака близка тюрьма").

Эта ироническая игра вырастает у Вийона из острого ощущения несоответствия и разлада между "словом" и "жизнью": Вийон хорошо знает, что реальные интересы, поведение и мышление людей резко расходятся с той "мудростью жизни" или с тем кодексом, которые как раз и закреплены в различных социальных "языках".

И в этом случае игра Вийона отличается плодотворной двойственностью. С одной стороны - и это бросается в глаза в первую очередь - Вийон умеет взглянуть на жизнь как бы с точки зрения "кодекса", вспомнить, что он воплощает нравственную норму, и проверить этой нормой каждого из своих персонажей. В результате возникает сатирический эффект; Вийон-сатирик не щадит никого: он разоблачает монахов, толкующих о созерцательном существовании во время послеобеденного "отдыха" с чужими женами, насмехается над блюстителями закона, которые в действительности оказываются заурядными мздоимцами и т. п. Однако при всей своей значимости такая сатира не выводит Вийона за рамки общих мест разоблачительной средневековой литературы.

Подлинное новаторство Вийона в том, что на самый "кодекс" средневековой культуры он сумел взглянуть с точки зрения реальной жизни, кодекс проверить жизнью. Хороша эта жизнь или плоха, жестока или добра, правильна или нет, для Вийона несомненно, что она безнадежно ускользает из-под власти любых заранее заданных категорий, любой - теологической, юридической, житейской, воровской - "мудрости", которая пытается навязать себя жизни и закрепляется в том или ином социально-языковом стиле.

Однако главный объект пародирования у Вийона - сама средневековая поэзия. Вийон все время обращается к ее мотивам, образам, формам и жанрам, но лишь как к материалу, к объекту, который он стремится разрушить и разложить изнутри.

Такова, например, "Баллада-завет Прекрасной Оружейницы гулящим девкам", где нарочито соблюдены все требования, предъявляемые к жанру баллады, кроме одного: в заключительной посылке вместо почтительного и, как правило, обязательного обращения "Prince" у Вийона стоит грубое и откровенное "Filles" ("Эй, потаскухи!"). Этого более чем достаточно, чтобы сам язык жанра из средства поэтического выражения превратился в объект изображения, иронического рассматривания.

В "Жалобах Прекрасной Оружейницы" Вийон пародирует традиционно-каноническое описание красоты, наделяя ею не благородную даму (как было принято), а публичную девицу.

В "Балладе о Толстухе Марго", которая адекватно воспроизводит все особенности "дурацких баллад" и внешне совершенно неотличима от них. Однако ее пародийный смысл был вполне очевиден для тех, кто знал, что в роли "героини" здесь фигурирует не реальная женщина и даже не канонический для данного жанра образ "девки", а... изображение девицы, красовавшееся на вывеске одного из парижских притонов. И "Марго", и "Вийон" тем самым сразу же ирреализовались - и в качестве конкретных лиц, и в качестве канонических литературных персонажей.

Оба "Завещания" более всего далеки от бесхитростной исповеди. В них Вийон не столько поверяет свою жизнь, сколько разыгрывает ее перед аудиторией, разыгрывает в традиционных образах лирического героя. Эти образы для него - не более чем маски, которые он последовательно примеривает на себя.

Вот эти маски: "школяр-весельчак", прожигатель жизни, завсегдатай притонов и таверн; "бедный школяр", неудачник, сетующий на судьбу; "кающийся школяр", оплакивающий растраченное время и невозвратную молодость; "влюбленный школяр", сгорающий от страсти; "отвергнутый школяр", бегущий от жестокосердной возлюбленной; "школяр на смертном одре", умирающий от неразделенной любви и диктующий свою последнюю волю.

Отношение этих масок к подлинному "лицу" Вийона чрезвычайно сложно: если в некоторых из них вполне законно усмотреть окарикатуренные черты реального облика Вийона (например, в страданиях "бедного школяра" - пародийную трансформацию подлинных его переживаний), то обратное движение - от маски к "лицу", стремление для каждого жеста Вийона-персонажа непременно найти жизненно-биографическую основу неправомерно и даже наивно.

Наивно думать, что, коль скоро Вийон изобразил себя в виде "умирающего школяра", он и вправду умер от любви зимой 1461 года. Но столь же наивно воображать, будто Вийон был пьяницей или сутенером, только на том основании, что он представляется таким в своих стихах.

Все названные маски - в первую очередь не что иное, как спародированные варианты традиционного образа поэта в средневековой лирике. О некоторых из них ("отвергнутый поэт", "умирающий поэт") уже говорилось. Другие ("поэт-гуляка", "кающийся поэт") были столь же каноничны и известны, по крайней мере начиная с XIII века.

И изображая любовь к своей дорогой, но бессердечной "Розе", он в качестве посланца, который должен передать сложенную в ее честь балладу, выбирает стражника, надзиравшего за девицами легкого поведения, тем самым намекая и на "профессию" своей "возлюбленной", и на свое истинное чувство к ней.

В "Балладе последней", в куртуазных терминах уверяя, будто гибнет от любви, Вийон, однако, тут же рифмует собственное имя с непристойным словом, так что и куртуазная лексика, и куртуазный образ влюбленного начинают выглядеть пародийно. Откровенно пародийны и целые "пьесы", входящие в "Большое Завещание", такие, как "Двойная баллада о любви", "Баллада подружке Вийона", "Эпитафия" и др.

Короче, Вийон лишь позирует в одежде героев средневековой лирики, разыгрывает ее стандартные ситуации, не веря ни в одну из них. В этом отношении он и противостоит всей поэзии Средневековья.

Если средневековый автор как бы обретал собственное "я" в каноническом образе лирического персонажа, был убежден, что его чувства и вправду таковы, какими их предписывает изображать традиция, то Вийон, напротив, совершенно неспособен видеть себя глазами устойчивых формул. В основе его творчества - ощущение принципиальной дистанции по отношению к любым каноническим ситуациям и образам.

Подлинный Вийон и "образ Вийона" в "Завещаниях" сильно отличаются друг от друга. Подлинный Вийон - это прежде всего "кукольник", управляющий множеством марионеток под именем "Вийон". Он охотно делает вид, будто любит и лелеет эти фигурки (как он жалеет "бедного Вийона"!), а на самом деле лишь посмеивается над ними. Все переживания "Вийона" как персонажа "Завещаний" потому и не отличаются ни глубиной, ни оригинальностью, ни тем более искренностью, что это условные переживания марионетки."

(Г.К. Косиков)

@темы: "Чтиво"

---

Творчество Вийона (c)

"Читателя, знакомого с особенностями средневековой поэзии, творчество Вийона с первого взгляда может даже разочаровать. Там, где он надеялся найти глубоко своеобразное проявление личности поэта, обнаруживаются лишь веками разрабатывавшиеся темы, образы и мотивы.

Действительно, материал поэзии Вийона целиком и полностью принадлежит традиции. И это касается не только стихотворной и словесной техники (метрика, строфика, система рифм, акростихи, анаграммы и т. п.).

Излюбленный Вийоном жанр баллады имел к середине XV века уже весьма почтенный возраст и даже был канонизирован Эсташем Дешаном в конце предшествующего столетия.

По своей тематике стихи Вийона также вполне традиционны: "колесо Фортуны", то возносящее, то сбрасывающее людей вниз, недолговечность женской красоты, смерть, сравнивающая всех, и т. п. Один из стержневых для обоих "Завещаний" образ "немилосердной дамы" (le dame sans merci), отвергающей домогательства несчастного влюбленного (l'amant martyr), также неоригинален: как раз незадолго до Вийона, в первой трети XV века, разработкой этой темы прославился Ален Шартье, учинивший над "безжалостной красавицей" настоящий суд и утопивший ее в колодце слез, вызвав тем самым многочисленные подражания, "ответы" и "возражения".

Более того, Вийон не просто воспроизводит традиционные мотивы средневековой поэзии, но нередко ориентируется на совершенно конкретные образы, созданные его знаменитыми предшественниками. Так, "Спор Сердца и Тела Вийона", "Баллада о сеньорах былых времен", "Баллада о том, как варить языки клеветников" представляют собой откровенные парафразы "Спора Головы и Тела", баллады "Но где ж Немврод...", "Баллады против Злоязычных" Э. Дешана, а прославленные "Жалобы Прекрасной Оружейницы" - парафраз "Жалоб Старухи" из второй части "Романа о Розе".

Сразу же скажем, что в большинстве случаев все эти темы, мотивы и образы трактуются Вийоном сугубо комически. Но и в комизме его нетрудно обнаружить множество традиционных черт, прямо связанных с приемами "вывороченной поэзии".

В "Большом Завещании", например, Вийон представляется больным и умирающим от неразделенной любви поэтом, который отказывает перед смертью свое, по большей части несуществующее, имущество. Все "отказы" имеют шутливый, насмешливый, издевательский или непристойный характер - в зависимости от отношения Вийона к тому или иному "наследнику". Такие бурлескные "Завещания" были каноническим жанром средневековой поэзии, широко распространенным уже за много веков до Вийона. Из ближних к нему образцов назовем "Завещание" Э. Дешана (конец XIV века) и "Завещание узника" Жана Ренье (начало XV века).

С традициями средневекового комизма связаны у Вийона и многие другие жанры и мотивы. Так, "Баллада истин наизнанку", "Баллада примет", как и многие пассажи "Большого Завещания", внешне написаны совершенно в духе "вывороченной поэзии". Прославленная "Баллада о толстухе Марго", в которой долгое время видели интимное и пикантное признание Вийона-сутенера, на самом деле вовсе не автобиографична, а представляет собой типичный образчик "дурацкой баллады".

О пародировании Вийоном Священного писания, текстов отцов и учителей церкви не приходится и говорить - все это не выходило за рамки расхожих "школьных" шуток средневековых клириков.
Перечисление можно продолжить, но и сказанного довольно, чтобы возник вопрос: в чем же в таком случае оригинальность и новаторство Вийона? Ведь его совершенно уникальное место во французской поэзии ни у кого не вызывает сомнений.

Оригинальность Вийона - в первую очередь в его отношении ко всей (как серьезной, так и комической) культурно-поэтической традиции зрелого Средневековья, в той критической дистанции, которую он сумел установить по отношению к этой традиции, ощутив свое превосходство над нею и превратив ее в материал для иронической игры.

Вийон - поэт прежде всего, и по преимуществу пародирующий. Однако его пародирование имеет совершенно иное, нежели средневековый комизм, содержание и направленность. Хотя Вийон охотно прибегает к приемам "вывороченной поэзии", эти приемы либо сами являются объектом насмешки, либо служат целям глубоко чуждым, даже враждебным духу веселого "снижения" и "удвоения". Его смех основан не на таком - буффонном - удвоении пародируемых норм, произведений и т. п., а на их ироническом и безжалостном разрушении, прежде всего на разрушении и обесценении канонов традиционной поэзии. Если творчество Вйиона и можно сравнить с вершиной средневековой поэзии, то лишь с такой, откуда он с откровенной насмешкой оглядывает почву, его породившую.

Тому есть свои причины. С одной стороны, сама поэтическая культура зрелого Средневековья, пережив начиная с XII века эпоху возвышения и расцвета, в XV столетии вступила в период если не упадка, то, во всяком случае, определенного застоя: ее каноны все больше и больше превращались в штампы, в "общие места", вызывавшие недоверчивое к себе отношение: во времена Вийона уже встречалось немало поэтов, заподозривших, например, каноническую трактовку темы любви в жизненной неадекватности; они по всем правилам описывали невероятные мучения "отвергнутого влюбленного", с тем, однако, чтобы в последней строчке заявить: "Так принято говорить, но в жизни так никогда не бывает".

Вийон же распространил свое недоверие практически на всю поэтическую (и не только поэтическую) культуру Средневековья, превратив это недоверие в принцип своего творчества. В значительной мере этому способствовало и социальное положение Вийона - преступника и бродяги. И как гражданское лицо, и как поэт, не находившийся на службе ни у кого из владетельных особ, не являвшийся также членом никаких поэтических корпораций (а ведь и то и другое было в XV веке само собой разумеющимся), Вийон оказался как бы на периферии средневекового общества, едва ли не полностью отрешенным от его норм и ценностей, что и позволило ему увидеть мир этих ценностей не изнутри, а как бы извне, со стороны.

Отсюда - самобытность поэзии Вийона, отсюда же и ее исключительный внутренний драматизм, основанный на разладе между каноническими способами экспрессии, существовавшими в ту эпоху, и "неканоническим" взглядом на жизнь самого Вийона.
Принцип его поэзии - ироническая игра со всем твердым, общепринятым, раз навсегда установленным. Излюбленные средства этой игры - антифразис (употребление слов в противоположном значении) и двусмысленность.

С особой непосредственностью игра Вийона ощутима на предметном уровне - там, где появляются конкретные персонажи и вещи. Если Вийон называет кого-либо из своих "наследников" "честнейшим малым", значит, тот отъявленный прохвост; если говорит о нем как о "красавце", то на самом деле хочет выставить уродом; если клянется в любви к нему, то, стало быть, ненавидит и т. п. Если он дарит своему знакомому красивый "воротничок", то подразумевает веревку палача, если хвалит "прекрасную колбасницу" за то, что она ловка "плясать", то обыгрывается второе, жаргонное и непристойное, значение этого слова."

(Г.К. Косиков)

@темы: "Чтиво"

---

ФРАНСУА ВИЙОН (c)

"Все, что мы знаем о жизни и личности Франсуа Вийона, мы знаем из двух источников - из его собственных стихов и из судебных документов, официально зафиксировавших некоторые эпизоды его биографии.

Однако источники эти способны не только раскрыть, но и скрыть облик Вийона. Что касается правосудия, то оно пристрастно - интересуется человеком лишь в той мере, в какой тот вступил в конфликт с законом: постановления об аресте, протоколы допросов, судебные приговоры ясно говорят нам о характере и тяжести преступлений, совершенных Вийоном, но по ним никак невозможно воссоздать человеческий и уж тем более творческий облик поэта.

Казалось бы, здесь-то и должны прийти на помощь поэзия Вийона - если понять ее как "лирическую исповедь", насыщенную откровениями и признаниями. "Признаний" у Вйиона действительно много, однако большинство из них такого свойства, что именно в качестве биографического документа его стихи должны вызывать сугубую настороженность.

Достаточно привести два примера. В начальных строфах "Малого Завещания" Вийон настойчиво уверяет, будто покидает Париж, не вынеся мук неразделенной любви. Многие поколения читателей умилялись трогательности и силе чувств средневекового влюбленного, умилялись до тех пор, пока на основании архивных документов не стало доподлинно известно, что Вийон бежел из Парижа вовсе не от несчастной любви, а от столичного правосудия, грозившего ему большими неприятностями: "любовь" на поверку оказалась предлогом для сокрытия воровского дела.

Другой, не менее известный пример: не только рядовых читателей, но и почтенных литературоведов долгое время восхищала сердобольность Вийона, отказавшего последние свои гроши трем "бедным маленьким сироткам", погибавшим от голода и холода. Конфуз случился тогда, когда обнаружили наконец, что "сироты" на самом деле были богатейшими и свирепейшими в Париже ростовщиками. Метаморфоза не только впечатляла (добросердечный юноша превратился вдруг в ядовитого насмешника), она учила, что не все, сказанное Вийоном, стоит принимать за чистую монету.

* * *
Вийон родился в Париже в 1431 году. Его настоящее имя - Франсуа из Монкорбье - сеньории в провинции Бурбоннэ. Восьмилетний мальчик, потерявший отца, был усыновлен священником Гийомом Вийоном, настоятелем церкви св. Бенедикта.

В 1443 году Вийон поступил на "факультет искусств" - подготовительный факульетт Парижского университета - и летом 1452 года получил степень лиценциата и магистра искусств. Степень эта обеспечивала ее обладателю весьма скромное общественное положение: чтобы сделать карьеру, средневековый студент должен был продолжить образование на юридическом факультете и стать доктором канонического права.

Однако ученые занятия вряд ли привлекали Вийона; можно не сомневаться, что в студенческие годы он выказал себя отнюдь не тихоней, прилежно корпевшим над книгами, но настоящим сорванцом - непременным участником пирушек, ссор, драк, столкновений студенчества с властями, пытавшимися в ту пору ограничить права и вольности Парижского университета.

Самый известный эпизод в этой "войне", длившейся с 1451 по 1454 год, - борьба за межевой знак, каменную глыбу, известную под названием "Pet au Deable", которую школяры Латинского квартала дважды похищали и перетаскивали на свою территорию, причем начальство Сорбонны решительно встало на сторону своих подопечных.

Если верить "Большому Завещанию", Вийон изобразил историю с межевым камнем в озорном, бурлескном "романе" "Pet au Deable", до нас не дошедшем. Скорее всего, именно в период с 1451 по 1455 год Вийон стал захаживать в парижские таверны и притоны, свел знакомство со школярами, свернувшими на дурную дорожку. Впрочем, ничего конкретного о юности Вийона мы не знаем, а его поведение с точки зрения правосудия, вероятно, оставалось безупречным вплоть до того рокового дня 5 июня 1455 года, когда на него с ножом в руках напал некий священник по имени Филипп Сермуаз и Вийон, обороняясь, смертельно ранил противника. Причины ссоры неясны; можно лишь предположить, что Вийон не был ее зачинщиком и, оказавшись убийцей против собственной воли, угрызений совести не испытывал, тем более что и сам Сермуаз, как то явствует из официальных документов, перед смертью простил его. Вот почему преступник немедленно подал два прошения о помиловании, хотя и счел за благо на всякий случай скрыться из Парижа.

Помилование было получено в январе 1456 года, и Вийон вернулся в столицу, вернулся, впрочем, лишь затем, чтобы уже в декабре, незадолго до Рождества, совершить новое (теперь уже предумышленное) преступление - ограбление Наваррского коллежа, откуда вместе с тремя сообщниками он похитил пятьсот золотых экю, принадлежащих теологическому факультету. Преступление, в котором Вийон играл подсобную роль (он стоял на страже), было обнаружено лишь в марте 1457 года и еще позже - в мае - раскрыты имена его участников, однако Вийон не стал дожидаться расследования и сразу же после ограбления вновь бежал из Парижа, теперь уже надолго. Тогда-то, в конце 1456 года, и было написано прощальное "Малое завещание" ("Le Lais"), где предусмотрительно позаботившись об алиби, он изобразил дело так, будто в странствия его гонит неразделенная любовь.

Вийон вовсе не был профессиональным взломщиком, добывающим грабежом средства к существованию. Участвуя в краже, он, скорее всего, преследовал иную цель - обеспечить себя необходимой суммой для путешествия в Анжер, где находился тогда Рене Анжуйский ("король Сицилии и Иерусалима"), чтобы стать его придворным поэтом. Судя по некоторым намекам в "Большом завещании", эта затея кончилась неудачей, и Вийон, не принятый в Анжере, оказался лишен возможности вернуться в Париж, где, как ему, должно быть, стало известно, началось следствие по делу об ограблении Наваррского коллежа. 1457-1460 годы - это годы странствий Вйиона.

Трудно с уверенностью судить, где побывал он за это время, чем кормился, с кем знался, кто ему покровительствовал и кто его преследовал. Возможно, хотя и маловероятно, что Вийон сошелся с бандитской шайкой "кокийяров" (во всяком случае, ему принадлежат баллады, написанные на воровском жаргоне и изображающие "свадьбу" вора и убийцы с его "суженой" - виселицей). Все дело, однако, в том, что жаргон этот был прекрасно известен и школярам, и клирикам-голиардам, и бродячим жонглерам, в компании которых Вийон вполне мог бродить по дорогам Франции.

Зато есть почти полная уверенность, что некоторое время он находился при дворе герцога-поэта Карла Орлеанского, где сложил знаменитую "Балладу поэтического состязания в Блуа", а также при дворе герцога Бурбонского, пожаловавшего Вийону шесть экю.

Точно известно лишь то, что в мае 1461 года поэт очутился в тюрьме городка Мен-сюр-Луар, находившегося под юрисдикцией сурового епископа Орлеанского Тибо д'Оссиньи, недобрыми словами помянутого в "Большом Завещании". Известно также, что из тюрьмы Вийон вместе с другими узниками был освобожден 2 октября того же года по случаю проезда через Мен только что взошедшего на престол короля Людовика XI.

Причиной, по которой Вийон оказался в епископской тюрьме, могла быть его принадлежность к обществу каких-нибудь бродячих жонглеров, что считалось недопустимым для клирика; этим, возможно, объясняется суровое обращение Тибо д'Оссиньи с Вийоном; возможно и то, что Вийон, в наказание, был расстрижен орлеанским епископом.

Как бы то ни было, освобожденный из тюрьмы, Вийон направляется к столице и скрывается в ее окрестностях, поскольку дело об ограблении Наваррского коллежа отнюдь не было забыто. Здесь, под Парижем, зимой 1461-1462 года, и было написано главное произведение поэта - "Завещание" (или "Большое Завещание").

Вийон не сумел долго противостоять столичным соблазнам: уже осенью 1462 года он вновь в Париже - в тюрьме Шатле по обвинению в краже. Из тюрьмы он был выпущен 7 ноября, после того как дал обязательство выплатить причитающуюся ему долю из похищенных когда-то пятисот экю.

Впрочем, уже через месяц Вийон стал участником уличной драки, во время которой был тяжело ранен папский нотариус, и вновь попал в тюрьму. И хотя сам он, по-видимому, никому не причинил никаких увечий, дурная слава, прочно за ним закрепившаяся, сыграла свою роль: Вийона подвергли пытке и приговорили к казни через повешение.

Он подал прошение о помиловании. Томясь в ожидании почти неизбежной смерти, поэт написал знаменитую "Балладу повешенных". Но чудо все-таки свершилось: постановлением от 5 января 1463 года Парламент отменил смертную казнь, однако, "принимая в соображение дурную жизнь поименованного Вийона", заменил ее десятилетним изгнанием из города Парижа и его окрестностей. Постановление Парламента - последнее документальное свидетельство о Вийоне, которым мы располагаем. Через три дня, 8 января 1463 года, он покинул Париж. Ничего больше о нем не известно".

(Г.К. Косиков)

@темы: "Чтиво"

---

Cредневековая поэзия (c)

"Вийон жил на исходе эпохи (XII - XV вв.), которую принято называть зрелым, или высоким, Средневековьем. Его творчество тесно и сложно сопряжено с поэзией того времени: оно вбирает в себя все ее важнейшие черты и в то же время строится в резкой полемике с ней. Надо понять природу этой полемики. а следовательно, и характер поэзии, от которой Вийон отталкивался.

Важнейшая ее особенность состояла в том, что, в отличие от современной лирики, она не была средством индивидуально-неповторимого самовыражения личности. Это была поэзия устойчивых, повторяющихся тем, сюжетов, форм и формул, поэзия, в которой царствовал канон.

К примеру, средневековая лирика практически без остатка укладывалась в систему так называемых фиксированных жанров (рондо, баллада, королевская песнь, виреле и др.). Поэт, собственно, не создавал форму своего произведения; скорее наоборот, наперед заданная форма диктовала ему способы поэтической экспрессии.

Он был не столько творцом, сколько мастером, которому надлежало овладеть до изощренности разработанной поэтической техникой, уметь любую тему изложить на языке выбранного им жанра. Более того, сами темы средневековой поэзии тоже обладали своего рода "фиксированностью". Существовал довольно ограниченный репертуар сюжетов, которые переходили из произведения в произведение, от поэта к поэту, от поколения к поколению: хитрости и проделки женщин, невзгоды одураченных мужей, похождения сластолюбивых монахов, споры тела с душой, тема бренности всего живущего, тема судьбы ("колеса Фортуны"), воспевание Богоматери и т. п.

Средневековая поэзия располагала не только репертуаром сюжетов, но и репертуаром канонов и формул на каждый случай жизни из тех, что входили в сферу литературного изображения. Поэт наперед знал, как должна складываться та или иная сюжетная ситуация, как должен вести себя тот или иной персонаж в соответствии со своим званием, возрастом, положением.

Существовал канон описания пап и императоров, купцов и вилланов, юношей и девушек, стариков и старух, красавцев и уродов. Кареглазой брюнетке XIV века приходилось не удивляться, а радоваться, если поэт изображал ее в виде голубоглазой блондинки: это значило, что он удостоил ее чести, подведя под общепризнанный эталон красоты. Средневековая поэзия, таким образом, отсылала не к конкретному опыту и не к эмпирическим фактам действительности, а к данному в традиции представлению об этих фактах, к готовому культурному коду, в равной мере известному как поэту, так и его аудитории.

Что касается лирической поэзии, то больше всего в ней поражает образ самого лирического героя - какой-то наивный, на наш вкус, плоскостный характер его изображения, отсутствие психологической глубины, перспективы, отсутствие всякого зазора между интимным "я" поэта и его внешним проявлением. Средневековый поэт словно не догадывается о неповторимости собственных чувств и переживаний: он изображает их такими, какими их принято изображать. Не только окружающую действительность, но и себя самого он видит глазами канонов и формул. И дело тут, конечно, не в мнимой шаблонности мышления и чувствования средневековых людей, а в их уверенности, что многовековая традиция выработала наилучшие формы для выражения любого состояния или движения души.

Могла ли в этих условиях поэзия быть автобиографичной? Вот вопрос, имеющий принципиальное значение для понимания как средневековой литературной традиции, так и оригинальности творчества Вийона. Могла, хотя и далеко не всегда. С одной стороны, надо иметь в виду, что если, к примеру, поэт изображал себя и свою жену в облике пастуха и пастушки, то это вовсе не значило, что он действительно был селянином, проводившим свои дни на лоне природы. Это значило лишь, что он упражнялся в жанре пастурели, где образы героя и героини были заданы.

Вместе с тем в творчестве поэта вполне мог отразиться и его реальный жизненный опыт, но этот опыт неизбежно проецировался на закрепленную в традиции ситуативную и изобразительную схему. Так, представляется достоверным сообщаемый поэтом XIII века Рютбёфом факт его несчастливой женитьбы. Все дело, однако, в том, что образы гуляки мужа и сварливой старухи жены в "Женитьбе Рютбёфа" построены в соответствии с широко распространенным литературным каноном, не говоря уже о каноничности самого мотива "несчастной женитьбы". Рютбёф лишь отлил свой жизненный опыт в готовые формы жанра. Вот почему средневековая лирика бывала автобиографичной, но ей едва ли возможно было стать интимно-исповедательной в современном понимании слова.

Наконец, средневековая поэзия знала не только канонические жанры, темы, образы и формы, она знала и канонических авторов - тех, у кого эти формы нашли наиболее удачное и совершенное воплощение. Понятно, почему авторитетный поэт-предшественник служил образцом для всех его последователей, неукоснительно подражавших ему, даже если их разделяло несколько столетий. Понятно и то, почему средневековая поэзия буквально переполнена литературными и культурными реминисценциями, прямыми заимствованиями, переносом целых кусков из произведения в произведение. Французская поэзия зрелого Средневековья представляла собой как бы замкнутую систему взаимоотражающих зеркал, когда каждый автор видел действительность глазами другого и в конечном счете - глазами канона.

Но самое увлекательное заключается в том, что вся эта система, все жанры, сюжеты и образы средневековой поэзии были объектом постоянного и упоенного самопародирования, а оно в свою очередь было лишь частью всеохватывающей пародийной игры, которую вела с собой средневековая культура в целом. Каков характер этой игры?

Прежде всего подчеркнем, что средневековая пародия не знает запретных тем. В первую очередь и с особым размахом пародировались наиболее серьезные и, казалось бы, не допускавшие ни малейшей насмешки явления средневековой культуры - культ, литургия, когда, например, деву Марию представляла нетрезвая девица, а торжественное богослужение проводили над богато украшенным ослом. В скабрезном духе снижались церковные тексты, включая Библию, вышучивались святые, которых наделяли непристойными именами вроде св. Колбаски, пародировались слова самого Иисуса на кресте ("Посему Господь велел и наказал нам крепко пьянствовать, изрекши свое слово: "Жажду"), пародировались государственная власть, двор, судопроизводство.

Это находило отражение как в различных драматических представлениях Средневековья (соти, фарсы), так и в поэзии. Существовал, например, специальный пародийный жанр кок-а-алан, извлекавший комический эффект из алогичного нагромождения разнообразнейших нелепостей. Что касается собственно лирики, то здесь комическую параллель к высокой куртуазной поэзии составляли так называемые дурацкие песни (sottes chansons): вместо неприступной и немилосердной красавицы "героиней" "дурацких песен" оказывались публичная женщина или содержательница притона, сводня, старая, толстая, хромая, горбатая, злая, обменивающаяся со своим любовником отвратительными ругательствами и тумаками. "Дурацкие песни" получили громадное распространение и процветали на специально устраиваемых состязаниях поэтов.

Все это значит, что объектом пародийного осмеяния были отнюдь не отжившие или периферийные моменты средневековой культуры, но, наоборот, моменты самые главные, высокие, даже священные. Тем не менее средневековая пародия, как правило, не только не навлекала на себя гонений, но даже поддерживалась многими церковными и светскими властителями. Достаточно сказать, что пародии на церковную службу вышли из среды самих священнослужителей и были приурочены к большим религиозным праздникам (Рождество, Пасха).

Причина в том, что средневековая пародия стремилась не к дискредитации и обесценению пародируемого объекта, а к его комическому удвоению. Рядом с этим объектом возникал его сниженный двойник; рядом с величавым епископом - кривляющийся мальчишка в епископской митре, рядом с настоящим Credo - Credo пьяницы, рядом с любовной песнью - "дурацкая песня".

Подобно тому, как клоун, прямой наследник традиции средневековой пародии, отнюдь не покушается на авторитет и мастерство тех, кого он передразнивает, но в комической форме обнажает и демонстрирует их приемы, так и сама средневековая пародия, словно "от противного", утверждала и укрепляла структуру пародируемых объектов. "Дурацкие песни", например, вовсе не разлагали куртуазной лирики, но, являясь ее бурлескным двойником, лишь подчеркивали силу и значительность высокой "модели любви". В этом отношении особое значение имеет тот факт, что авторами "дурацких песен" были те же поэты, которые создавали образцы самой серьезной любовной лирики: поэтам вольно было сколько угодно пародировать темы и жанры собственного творчества - всерьез говорить о любви они все равно могли лишь при помощи куртуазных канонов и формул. Ни одна "дурацкая песня" не способна была их обесценить.

Комическую поэзию Средневековья мы будем называть "вывороченной поэзией", поскольку она строилась именно на принципе выворачивания наизнанку поэзии серьезной. В основе средневековой пародии, переводившей на язык буффонады любые общепринятые представления и нормы, лежало отнюдь не кощунство и даже не скепсис, а, наоборот, глубокая вера в эти представления и нормы. Средневековая пародия не отстранялась и не освобождала от существующих культурных и поэтических ценностей, она доказывала их жизненность"

Г.К. Косиков

@темы: "Чтиво"

---

Средневековый Лондон

В 1993 г. вышла книга Барбары Ханаволт «Расти в средневековом Лондоне», где она рассматривает Лондон и городскую жизнь с точки зрения детей. Работу она проделала громадную, и, хотя книга написана совершенно читабельным языком, она очень документальна. Ханаволт пишет о Лондоне 14-15 столетий, иногда прихватывая и более ранние истории. Она - доктор исторических наук, профессор, со специализацией на истории средневековой Англии.

Средневековый Лондон занимал площадь величиной с всего-навсего одну квадратную милю, окруженную стенами, протяженностью в 2 мили 608 футов. Маленькое пространство, в котором большинству детей были знакомы только комнаты их дома, их улица, и их церковь. Со временем к этому добавлялась мастерская и школа.

Большинство лондонской молодежи было, тем не менее, из других мест, и видели Лондон совесем по-другому, чем те, кто там родился. В результате эпидемий, более высокой детской смертности и более поздних замужеств, Лондон уже в средние века испытывал хронический дефицит молодой рабочей силы.



Молодежь, нанятая в прислуги или подмастерья, входила в Лондон через одни из семи ворот, двое из которых, Ньюгейт и Ладгейт, были такими огромными, что в них помещались тюрьмы. Входящие с южной стороны видели громаду собора св. Павла на горизонте. Они проходили по Лондонскому мосту, где было 138 магазинов, и оказывались в городе, который несомненно потрясал подростков, прибывших из деревень с населением в человек 200, и из более мелких городков. Ведь в Лондоне до чумы жило около 60 000 человек! Потом число горожан уменьшилось, и в 1485 году там жили «всего» 50 000 человек.



Дома в Лондоне 14-го века делились на три категории. Самые богатые строились вдоль улицы (занимая 30-40 футов), имели множество магазинов и помещений под аренду. В их внутренних дворах располагался еще один большой торговый холл, и несколько помещений под аренду. Более скромные дома строились в форме буквы L, с холлом, располагающимся под прямым углом к улице. В остальном они были подобны своим богатым соседям. Самые маленькие состояли из одного торгового помещения, с комнатой позади него и с кухней во внутреннем дворике, если такой имелся.



О застройке Лондона есть много документов. В 1384 году, например, был дан подряд на застройку района возле Темзы с условием, что подрядчик построит несколько домов в три этажа, высотой в 7 футов, и размерами отдельных помещений 12 на 10 футов. За фасадной стороной улицы должен был быть построен холл размерами 40 х 23 фута, отдельный кабинет, кухня и кладовая. Эти дома должны были строиться из дуба, и иметь подвалы глубиной в 12 футов. Пространство между деревянными панелями заполнялось раствором с соломой и ивняком (оффтоп: мои знакомые в Ипсвиче купили квартиру в таком доме, эти дома практически вечные!). Фасад мог быть выложен, для пущей представительности, камнем. К пятнадцатому веку началось строительство из кирпича.



Неосторожное обращение с огнем, нарушения общественного порядка, замусоривание улиц и вообще характер горожан вынудили мэра Лондона еще в 1187 году издать указ, что стены между соседними жилыми помещениями должны иметь 3 фута толщины и достигать до конька крыши. Ниши в этих стенах, используемые, как своего рода продуктовые шкафы, не могли быть глубже, чем 1 фут. Крыши должны были быть шиферными, каменными или кирпичными. Устройство отхожих мест, расположение окон так, чтобы вид из них не открывался на частную территорию соседа, стоки для грязной воды тоже регулировались законом. Лестницы на разные уровни строились с внешней стороны домов.



Для подмастерья, выросшего в деревне, лондонская улица могла казаться навероятной. Мало того, что что по обе стороны улицы тянулись бесконечные ряды домов, так еще и каждый ощетинивался многочисленными щитами и вывесками с орлами, львами, грифонами:
”dyvers sygnys hih and lowe
Wher-by that men ther crafft mak knowe”
Город регулировал длину, на которую можно было выдвигать вывески в сторону улицы (7 футов), площадь, на которой можно было выкладывать товар перед лавками (2,5 фута), высоту, на которой можно было делать «допонительный» этаж, который тоже выдавался в сторону улицы, потому как ввысь строить запрещалось (9 футов, достаточно, чтобы под выступающей частью мог проехать всадник).



О том, как выглядели эти дома изнутри, известно по описанию дома Ричарда Беле от 1480-х годов. Это был дом из разряда скромных.
Зайдя в холл, подмастерье мог увидеть на возвышении трапезную, с раздвижным столом и лавками, каждая из которых для комфорта была выложена шестью подушечками с чехлах из фламандского гобелена. Стены были украшены гобеленами и коллекциями оружия. Мебели было вообще немного, какое-то количество стульев и столиков. На двери висел сосуд со святой водой. Огромный очаг разжигался углем или дровами.
В кладовой и на кухне могли быть найдены свечи, оловянная посуда, жаровни.
Самые дорогие вещи и деньги хранились в сундеках и шкафах в спальне хозяев. У Беле была отдельная комнатка для постоянной прислуги, и каморка, в которой жили подмастерья.

Дом олдермена сэра Мэттью Филлиппа был из богатых: кроме хорошо обставленного и богато декорированного холла, для важных гостей был у него отдельный кабинет с двумя шкафами для дорогой посуды, клеткой с певчими птицами, увеличительным стеклом и даже книгой, Хрониками Лондона. Помимо хозяйской, в доме было еще три спальни. Самым богатым был дом бакалейщика Кросби, построившего Кросби Холл.



Подмастерья могли либо просто ютиться в лавках, раскладывая лежаки на ночь, либо снимать комнатку в одном из арендных домов (40 шиллингов в год), или воспользоваться своего рода общежитиями, которые держала приходская церковь (8 шиллингов в год), либо даже снять себе отдельное жилье (максимум 4 фунта в год). Это уровень цен времен Эдуарда Второго.

запись создана: 28.06.2009 в 00:45

@темы: Англия Плантагенетов

---

Английский город в XV веке

Дэвид Паллисер из университета в Лидсе (исторический факультет) пишет о городах Англии 15-го столетия.

О том, как в глазах иностранцев выглядела городская Англия, видно из отчета одного путешественника Венецианскому сенату от 1497-го года. Собственно говоря, городами, кроме Лондона, он посчитал только Бристоль и Йорк, но это вполне понятно, потому что в Италии того времени было уже 11 городов (включая Венецию) с населением 40 000 человек, но в Англии был только один город такой величины: Лондон. Приблизительно одна сороковая часть всего населения страны жила именно в Лондоне, тогда как на все остальные города приходилась одна десятая часть населения.

Пятнадцатый век был назван в книге П. Кларка и П. Слака «Кризис и Закон в Английских Городах 1500 – 1700 гг» темным веком английской городской истории. Они относили это к чисто экономическим проблемам, как то недостаток работы, особенно в провинциальных городах. Сьюзен Рейнольдс, со своей стороны, пишет о социальных городских проблемах того времени: какие люди жили в городах? Как горожане, их социум, образ жизни и ценности отличались от остального населения?

Главной отличительной чертой городов было то, что в них были сосредоточены органы управления, учебные заведения, религиозные центры – и рынки, значение которых для сельскохозяйственных районов невозможно переоценить. Помимо основного населения, города ежедневно открывали ворота толпам крестьян, пилигримов, купцов, путешественников. В Лондон и Венсминстер стекались придворные с сопровождением, в Оксфорд – студенты, в каждый город и деревню со своей рыночной площадью – торговцы. О том, в каких масштабах все это было, говорят записи Йорка, где, при населении в 8 000 человек (оно уменьшилось до таких размеров, почти вдвое, во время Черной Смерти), было 1 035 кроватей для приезжих и стойла на 1 711 лошадей.

Следующим моментом была большая плотность городского населения. Это не могло не приводить к тому уровню антисанитарии, который хорошо известен по временам Индустриальной Революции. Наверняка соответствующим был и уровень преступности. Точных данных, которые складываются из изучения документов и приватных писем людей, о том времени практически нет, поэтому все, что можно сказать о пятнадцатом веке, должно нести предположительную форму: «возможно». Хотя с тех времен сохранилось много официальных документов, о том, как в действительности жили люди, мы можем судить только из немногих сохранившихся переписок: семейства Пастон, Сели, и Стоноров. Этого явно недостаточно.

Возможно, что демографическое развитие в городах отмечалось превалированием смертности над рождаемостью, в связи с чем приток в города нового населения был первостепенной необходимостью. Необходимо также помнить, что периодические эпидемии бубонной чумы вспыхивали то здесь, то там, и, как писал Ричард Сели в 1479 году, многие лондонские горожане эмигрировали из города прочь.

Среди самих городов существовали различия, как минимум, экономические, и, соответственно, управленческие, которые не могли не оказывать влияния на социальные условия жизни горожан. К 1400-му году большая часть крупных городов получила в известной степени права самоуправления, что подразумевало наличие там прослойки буржуазии, или «свободных горожан», которые выбирали своих представителей в органы управления. Помимо этого, были города, которые управлялись непосредственно королем. Другие – скорее лордом, нежели королем. Салсбери и Беверли управлялись епископами. Сент-Олбани и Бури Сент Эдмонтс управлялись аббатами. В Линкольне, Норвиче и Йорке вообще часть города управлялась органами самоуправления, а часть – приорами. Разумеется, при каждой форме самоуправления была собственная юрисдикция. Поэтому известны случаи, когда горожане просто переезжали в другую часть города со всем хозяйством, если ситуация их к тому вынуждала. Например, в Йорке один олдермен в 1470-х переехал на территорию юрисдикции доминиканского приората, чтобы избежать притеснений конкурента, давящего на него условиями городской юрисдикции. В другом случае, подмастерья одной из гильдий того же Йорка собирались на свои вечеринки в части города, тоже под юрисдикцией приората, где их мастера не имели над ними никакой власти. Удобно, хотя выглядит, на первый взгляд, обескураживающе бестолковым.

Сильвия Трапп рассчитала, что многие горожане 15-го века были иммигрантами в первом или втором поколении: те, кто либо переезжал в город из деревень, или из других стран. Например, сравнивая списки торговцев и олдерменов 1377 – 1437 гг она пришла к выводу, что их число не могло поддерживаться на существующем уровне только за счет естественного замещения. В Ромни сохранились более подробные списки всех свободных горожан, из которых видно, что около половины из них родились в городе и в радиусе пяти миль от города, одна четверть – на расстоянии пятидесяти миль, и остальные были выходцами из различных мест восточного Кента. Исследования по фамилиям дают понять, что половина всех мигрантов в Йорк и Норвич приехали из мест в радиусе 20 миль от городов, и в Лондон – в радиусе 40 миль. Среди подмастерий лондонских кожевников и портных 46% были выходцами из северной Англии. Кстати, существовал указ от 1408 года, запрещающий брать подмастерий из семей, чей доход был меньше 20 шиллингов в год (чтобы предотвратить кризис рабочей силы в сельском хозяйстве?), но этот указ, разумеется, нарушался.

Довольно обычным для английских городов 15-го века был приток иностранцев, особенно, для Лондона. Итальянские и ганзейские купцы, ремесленники, прислуга... В 1441 году в Лондоне, Вестминстере и прилегающих к ним районов жили 2 200 иностранцев (не включены замужние женщины), по большей части голландцы и немцы. В Винчестере иностранцы составляли в 1440-м году 3% всего населения города. Большая часть приезжих быстро ассимилировалась с местным населением через браки, да и приезжали, по большей части, те, кто уже имел родственников или хороших знакомых в Англии.

Прирост городского населения в начале 15-го века, и резкое его снижение к середине века служат до сих пор предметами самых горячих дебатов среди историков. Например, население Колчестера составляло в 1350-м всего 3 000 человек , в 1414 – 8 000 человек, и к концу века на треть меньше. В Ковентри в 1430-х было зарегистрировано около 10 000 человек, но в конце века – только 5 700. Джереми Голдберг объясняет это тем, что спрос на рабочую силу в городах в начале века привлек туда многих женщин, а последующая экономическая депрессия заставила их вернуться, так сказать, в лоно семей. В связи с чем, кстати, снизился возраст вступления в брак среди женщин.

Основной ячейкой средневекового города 15-го века была семейная единица, то есть люди, живущие в одном хозяйстве, в котором число людей варьировалось от одиночек и семей до своего рода коммунн, состоящих из членов семьи + подмастерий + квартирантов + прислуги, живущей в доме. В Ковентри величина такой семейной единицы на начало 16-го века была 7,4 среди торговцев, 2,6 среди простых горожан, и 1,8 среди бедняков. Глава такой ячейки, обычно мужчина (или вдова, или одинокая женщина) отвечали перед соседями за поведение людей, живших под их крышей. Патриархатом это не было. И в 15-м веке хозяйство не всегда наследовал старший сын, очень часто оно делилось поровну между братьями и сестрами. Всё, собственно, зависело от воли завещающего, в рамках закона, разумеется (вдова и дети все равно получали свою долю, даже если хозяин завещал дело хотя бы подмастерью).

Рост городов сильно ограничивался городскими стенами. Был сделан архитектурный анализ городского строительства 15-го века: жилые дома строились под прямым углом к улице, чтобы экономить площадь, а лавки и мастерские – вдоль. Если в 14-м веке большинство строений имели два этажа, то в 15-м – уже три. На практике это означает, что население начало жить более скученно. Не везде, конечно. Колчестер и Дурхам мало отличались от окружавших их деревень, дома там были маленькие, крытые соломой и одноэтажные.

Всего в Англии 15-го века было около 600 городков, жители которых назвались городанами, в отличие от обитателей крупных городов, именуемых гражданами. Собственно классовое разделение происходило по признаку достатка, то есть, с точки зрения города, по размеру налогов, выплачиваемых горожанином в городскую казну. Свою роль играли также происхождение и респектабельность. В некоторых городах у владельцев пабов не было ни малейшего шанса занять выборную должность, их профессия не считалась достаточно респектабельной для этого.

запись создана: 23.06.2009 в 23:17

@темы: Англия Плантагенетов

---

Сыновья Эдуарда III: Лайонел

Лайонел Антверп, герцог Кларенс, второй сын короля Эдуарда Третьего, всю жизнь был больше заинтересован в Ирландии, чем в Англии. Там он женился, там у него были владения. Умер он еще в 1368 году, и обстоятельства его смерти, пожалуй, являются единственной загадкой жизни герцога.


Элизабет де Бург, первая жена

Дело в том, что он, после смерти первой жены, нашел себе новую в Италии, некую Виоланту, дочь лорда Павии Галеццо Висконти. Отправившись за женой, герцог был так прекрасно встречен и во Франции, и в Италии, что не выдержал тягот многочисленных фестивалей – и умер чуть ли не через месяц после женитьбы. Разумеется, внезапная смерть 30-летнего воина вызвала подозрения, что его отравили, но кто, как и почему – осталось неясным.



Увы, герцога сгубила жадность. Он был богатым человеком, но Висконти давал за своей дочерью сказачное приданое в 200 000 золотых флоринов. Лайонелу и в голову, скорее всего, не пришло, что у Висконти в Италии есть свои враги, потому что человек это был многогранный, делящий свое время между поэзией Петрарки и изобретениями новых пыток. Поэтому пал английский герцог жертвой итальянских интриг.



Для истории жизнь и смерть герцога Лойонела имеет только то значение, что его дочь от первого брака, Филиппа, вышла замуж в семью Мортимеров, весьма богатую и влиятельную. Поскольку Филиппа пережила своего отца, она стала потенциальной наследницей своего кузена Ричарда. Сама-то королевой она стать вряд ди смогла бы, но могла передавать право наследование своему старшему сыну, а тот - своему. Поэтому на момент вторжения в Англию сына Джона Гонта Генриха, в Англии был законный наследник бездетного Ричарда Второго: Эдмунд Мортимер, пятый граф Марш, внук Филиппы.

Эдмунду было всего 6 лет, но его, там не менее, держали под арестом сначала Ланкастеры, потом, уже 14-летнего, его выкрали сторонники Йорков, у которых его снова выкрали Ланкастеры... Как ни удивительно, Эдмунд умер, все-таки, своей смертью, в возрасте 34 лет. Умер во время вспышки чумы в Ирландии, куда был назначен Лейтенантом короны, подружившись с Генрихом Пятым.

Поскольку Эдмунд умер бездетным, его графства в Ольстере и Марше перешли к племяннику (через брата Роджера и его дочь Анну), Ричарду Плантагенету, графу Йорка. Вместе с графствами перешло, очевидно, и право на престол.

запись создана: 17.08.2009 в 21:40

@темы: Edward III

---

Генрих VI - Франция потеряна, Англия бунтует

Пока Англия барахталась во внутренних проблемах, а ее король открывал колледжи, Франция использовала время перемирия для полной перестройки своей армии. Да и из Шарля VII Французского к тому времени вырос довольно ответственный и умелый король. Французы, то ли устав жить десятилетиями в полном раздрае, то ли привыкнув в нем жить, начали потихоньку возвращаться к традиционному образу жизни: возделывать землю, платить налоги. Без энтузиазма, но все-таки. Еще один важный для истории персонаж, Ричард Йорк, неосмотрительно вытолкнутый в Ирландию стараниями Саффолка, королевы и Салсбери, неожиданно там преуспел, стал невероятно популярным, и заслужал авторитет. Его жена Сесили, вопреки обычаю, уехала в Ирландию с мужем (обычно жены ирландских Лейтенантов предпочитали оставаться в Англии).

Ричард Йорк

Сесили Невилл, или "гордячка Сис"

К 1449 году в руках Англии на континенте остались всего две провинции: Гиень и Нормандия. Причем, никакой поддержки из Англии они давно уже не получали, и остались предоставленными сами себе. Денег военным больше не платили, и было только вопросом времени, когда не слишком-то изначально крепкую плотину дисциплины где-нибудь прорвет. Прорвало ее в Бретони, которой правил герцог, Франции симпатизирующий, но остающийся нейтральным. Какой-то отряд из расформированного гарнизона в Майне, под командованием Франсуа де Сюренна, напал на Фужер, один из самых процветающих городов герцогства, взял его штурмом и ограбил. Герцог Бретонский был в ярости и требовал возмездия, герцог Бургундский и король Франции его в этом поддерживали, а Сомерсет, вместо того, чтобы предложить компенсацию и предотвратить возобновление войны, отказался от переговоров. Тогда французы оттяпали у англичан по два города в Нормандии и Гиени. И сделали предложения об обмене. Но Сомерсет снова гордо отказался от переговоров, и так Англия снова впала в состояние активной войны с Францией.

Описывать, как город за городом открывал перед Шарлем Французским ворота, как башни укреплений захватывались жителями изнутри, как горнизоны англичан осаждались горожанами – утомительно. Фактом остается, что за год у англичен во Франции не осталось ничего, кроме Гиени. Последнюю попытку как-то реабилитировать английскую армию сделал последний из старой гвардии воинов Генриха Пятого, 80-летний Тальбот. Его успехи доказывают, что если бы все командиры английской армии обладали его харизмой и энергией, неизвестно, как для Франции сложилось бы ее будущее. Но Тальбот был убит при осаде Бордо, предпринимая безумную контратаку против артиллерии французов с мечом в руке, которая удалась бы, если бы не его смерть. К 1453 Англия потеряла все свои континентальные владения. Столетняя война де-факто закончилась, хотя никогда Англия и Франция не подписывали по этому поводу соглашения, и английские короли упрямо именовали себя королями Франции до самого 19-го века.

И пусть по этому поводу негодовали в английских замках, городах и деревнях, и пусть проклятия посылались честными англичанами на головы лордов-неудачников вообще и Салсбери в частности, потеря Франции стала, пожалуй, лучшим, что случилось с Англией за время правления Генриха VI. Франция была воистину бездонной воронкой, засасывающей английские войска и финансы. Даже такой король, каким был Генрих Пятый, не смог бы поглотить, подчинить и привести в порядок такую огромную страну надолго. Но он наверняка остался бы «при своих», сохранив для Англии Нормандию, Гиень и Гасконь. У слабого же короля шансов не было. Когда был слаб и безумен король Франции – была слаба Франция. Теперь она передала эту эстафету Англии.

А в Англии дела шли все хуже. В 1450 началась серия бунтов. В феврале в Кентербери беспорядки разжег Томас Чини. Поймали, казнили. Правительство предложило мэрам Кентербери, Колчестера, Сандбери, Сандвича и Оксфорда запретить любые сборища толпы. Причина этих беспорядков была несколько странная: покойный Саффолк. Почему-то распространился слух, что король гневается на Кент, и в Кент ожидаются карательные экспедиции. Вроде, кто-то сделал предсказание, что «that Kent should be destroyed with royall power and made a wild forest” – ведь именно на юго-восточном побережье нашли тело Саффолка.

В мае 1450 случилось гораздо более организованное выступление выходцев из Кента, восточного Сассекса, Эссекса и Сюррея, известное под названием «бунт Джека Кэйда».

Причины этого восстания, или бунта, были сформулированы отчетливо:
1. Король щедро раздал земли короны, и, пока другие живут на доходы с них, сам король живет на налоги, выжимаемые с простонародья. К тому же, часто его администраторы не платят за то, что забирают у народа для надобностей королевского двора.
2. Должности сборщиков налогов покупаются и продаются, тогда как сборщиками должны назначаться люди беспристрастные, решением местных органов управления.
3. Рыцари, которые должны выбираться независимо, чтобы представлять интересы своих графств, назначаются лордами, теряя, таким образом, независимость.
4. Юстиция совершенно коррумпирована. Заседания судов проходят в глухих местах, куда иногда нужно добираться пять дней. Суды выдают разрешения на сбор налогов полностью по воле местных баронов. Лорды безнаказанно захватывают людей, требуя за них выкуп.
5. Королевские земли во Франции потеряны из-за плохого управления, и предатели не наказаны. (дело было в том, что герцог Бургундский запретил ввоз английской одежды, главной статьи экспорта, во Фландрию, соль и вино больше не поступали из Гиени, а флот был запущен до такого состояния, что французские пираты безнаказанно высаживались на английское побережье)
6. Должности при дворе раздаются низкорожденным выскочкам (намек на Саффолка и его ставленников), тогда как нобли, имеющие на них право, отсылаются от короля прочь (намек на отсылку Йорка).

Петиция Кэйда (или Кэда, как его иногда называют) содержала требования:

1. Земли короны должны быть возвращены короне
2. Ставленники Саффолка должны быть отозваны с занимаемых постов, а Норфолк, Йорк, Экзетер (младший) и Бэкингем должны вернуться в правительство.
3. Безобразия администраторов короны должны быть прекращены, и институт правосудия должен быть призван к порядку.
4. Эдвардианские законы о рабочей силе, ограничивающие свободу передвижения рабочей силы, должны быть отменены.

Вполне логично, что подобные серьезные требования реформ пошли именно из Кента, наиболее промышленно развитой и процветающей части страны, с ее хорошо образованным населением и традициями своего рода средневековой демократии. В мае 1450 года там собрались один рыцарь, 18 сквайров, 74 «джентельмена», большая компания йоменов и несколько священников. Сборы проводились коннетаблями, мэрами городов, приорами, аббатами – это был не стихийный бунт, а хорошо подготовленное выступление. Джек Кэйд был выбран лидером.

Кем он был – неизвестно. Я читала на многих сайтах, что он, вероятнее всего, был ирландцем, воевавшим во Франции, и осевшим потом в Кенте, где он довольно выгодно женился. Сам он не придумал ничего лучшего, как создать себе родословную, сделавшую его кузеном покойного графа Марша и родственником герцога Йорка, назвавшись Джонам Мортимером. Мэйбл Кристи довольно логично аргументирует, что списки разборов дел по восстанию и санкций ясно доказывают, что Кэйд в Кенте был на положении джентельмена. Но вот дальше она утверждает, что Кэйд не мог быть «просто наемником» в прошлом, потому что йомены и сквайры его бы лидером не признали – это зря. Кэйд вполне мог быть наемником, нахватавшимся манер и историй у более родовитых товарищей по оружию. И, как истинный ирландец, мог потом поэтически вплести штрихи чужих личностей в свою собственную.

У стен Лондона Кэйд появился 1 июня. Король, узнав об этом, немедленно распустил парламент в Лейчестере, и отправился в Лондон, куда прибыл 7 июня. Отправив к повстанцам своих представителей, он получил петицию, которая была представлена на рассмотрение совета 17 июня. Неизвестно, что на самом деле думал совет, но влияние на него придворных лордов было неоспоримо, а придворные лорды хотели просто разогнать сброд. Сам король то ли по недооценке сил восставших, то ли по настоянию королевы, к восставшим персонально не обратился, и вообще отправил только небольшой отряд против бунтовшиков. Если точнее, то 24 человека, во главе с братьями Хэмфри и Уильямом Стаффордами. Все погибли.

Здесь нужно сказать, что Мэйбл Кристи описывает события этого восстания совершенно не так, как его описывает англоязычная Вики. Кристи говорит, что король прибыл в Лондон и находился в районе Блэкхет, а повстанцы – в районе Севен Окс. Вики помещает в Блэкхет повстанцев, а короля отправляет в бегство в Варвикшир. Кристи утверждает, что Стаффорды погибли, а Вики – что Хэмфри Стаффорд, лорд Бэкингем (?!), погиб десятью годами позже, хотя, опять же, от рук «людей из Кента». А Уильям Стаффорд – это, согласно Вики, придворный более поздней эпохи. Может, это другие Стаффорды?

Армия короля, услышав о случившемся, взбунтовалась, и заявила, что присоединяется к петиции, и требует голов лордов Сэя и Дадли, Джона Норриса, Джона Сэя, Дэниэла, Тревиллиана и других. Король удалился с советом лордов в Гринвич, где попытался их успокоить, но не преуспел. Тогда он отправил лорда Сэя и его зятя, более чем непопулярного шерифа Кента, Кроумера в Тауэр и распустил войска, которые по дороге прошли через Лондон и разметали там дома Дадли и Томаса Старлью. Вот после этого король действительно уехал из Лондона в Кенилворт, Варвикшир, хотя многие приближенные его от этого отговаривали, справедливо полагая, что его отсутствие приведет к непредсказуемым последствиям.

То, что осталось от Кенилворта

То, что король явно устранился от ситуации, подлило масла в огонь. Власть не терпит пустоты. И если эту пустоту некому заполнить, начинается общий разброд. «Джентельмены» Восточной Англии собрались в Фрамлингеме, эссексцы двинулись на Лондон, в Дорсете и Сайтхемптоне начались беспорядки. В Вилтшире был растерзан толпой еписков Салсбери, который венчел короля с Маргарет. Его, как и убитого в Портсмуте епископа Чичестерского обвиняли в смерти Глочестера. Армия «Мортимера», то есть Джека Кэйда, пополнилась людьми из Восточного Эссекса. И среди них были, как и среди кентцев, люди значительного общественного положения, вплоть до членов парламента: и джентельмены, и йомены, и аббаты, и коннетабли.

Переговоры о том, впускать ли Кэйда в Лондон, начались 2 июля. И вот здесь уже можно говорить об установке «против Ланкастеров». До того, как король не бросил свое королевство на волю случая, его личность старались держать в стороне от нападок на правительство, обвиняя во всех грехах только его приближенных. Лондон же, как только король его покинул, занял вполне определенную позицию, выкинув из числа олдерменов тех, кто туда попал благодаря покровительству Генриха. Собственно, единственным олдерменом, который был категорически против Кэйда в Лондоне, был некий Ричард Хорн, которого прочие олдермены чуть было не арестовали за это. Тем не менее, в хрониках не осталось категоричного заявления лондонских олдерменов о том, что они постановили открыть Кэйду ворота города. Они впоследствии единодушно заявили, что знать не знали и ведать не ведали о том, что один из них (Томас Годфри) откроет ворота (ну да, словно эти ворота и не охранялись, и словно стражники открыли бы ворота без официальной бумаги!). В общем, Кэйд вступил в Лондон парадным шествием, во всем блеске и сиянии, ударил по Лондонскому Камню, и провозгласил, что «отныне Мортимер лорд в этом городе».

По-моему, таких штанов "буфами" тогда еще не носили, на самом деле.

Вот он, Камень

А потом началось преследование «предателей», как водится. Но осуществлялось это при хорошей дисциплине, и носило видимость некоторого суда справедливости. И тут Кэйд сделал фатальную ошибку. То ли власть ему ударила в голову, то ли вино, но он лично вломился в дом одного из отставных олдерменов-ланкастерцев, Филиппа Малпаса. Малпас, предупрежденный кем-то из бывших коллег по совету, успел бежать, и не налегке, поэтому раздраженный Кэйд разрешил своему конвою разграбить то, что осталось. И понеслась по Лондону волна грабежей и погромов.



Уже 5 июля олдермены запросили у стражи Тауэра, лорда Скейла и Мэттью Гофа, защиты их жизней и достояния. Стража, до сих пор стоически не вмешивающаяся в дела за стенами Тауэра, ударила по силам Кэйда на Лондонском мосту, и тут уже завязалось настоящее сражение. Мэттью Гоф, капитан Тауэра, выходец из Уэльса, сам был ветераном французской войны. Он смог вытеснить силы Кэйда прочь из Лондона, но сам при этом погиб. Кстати, на фамильной странице его потомка, Нормана Гофа, я увидела подтверждение, что сэр Хэмфри Стаффорд погиб в битве с войском Кэйда у Севен Окс. То есть, в Вики инфа неправильная. Или в те времена в одном месте собрались два Хэмфри Стаффорда.

Оказавшись выкинутыми из города, повстанцы ворвались в королевские тюрьмы Кингз Бенч и Маршалси, и выпустили оттуда заключенных. Тем не менее, бунт не разгорелся благодаря тому, что умница архиепископ Кентерберийский, сам выходец из Кента, вместе с епископом Винчестерским, собственнолично явились к Кейду, забрали у него петицию для дальнейшего разбора, и объявили полное помилование и ему (как Джону Мортимеру), и всем участникам событий, если они спокойно разойдутся по домам. Сам Кэйд, по записям в Хрониках, произвел на архиепископа и его сопровождение сильное впечатление.

Большая часть повстанцев разошлась, но небольшой вооруженный отряд остался при Кэйде, который утверждал, что помилование не имеет силы без ратификации его парламентом. На самом деле, теперь это была обычная разбойничтя шайка, которая двинулась к Рочестеру, попытавшись по пути ограбить Квинборо Кастл (который отстоял сэр Роджер Чемберлейн). Добыча, захваченная в Лондоне, была отправлена по воде в Рочестер. После нападения на Квинборо, помилование Джону Мортимеру, алиас Джеку Кэйду, было объявлено недействительным, причем впервые объявляется, что оно изначально не могло быть в его случае действительным, потому что было выдано Джону Мортимеру, фальшивой личности. За голову Кэйда была объявлена награда в 1000 марок, он рассорился со своими товарищами из-за добычи, и бежал, опасаясь предательства, в лесной Сассекс. Новый шериф, Александер Иден, преследовал его по пятам, и настиг Хезфилда, где в сражении Кэйд был смертельно ранен.

Отдельные беспорядки продолжали вспыхивать то здесь, то там, и после смерти Кэйда, но это уже явно были скорее грабеж и погромы, чем политические выступления. По расследованию событий восстания Кэда была создана Сомерсетом, вернувшимся в Англию, комиссия. Всего около 10 человек были казнены – очевидно, повинные в уголовных преступлениях.

@темы: Henry VI

---

Сыновья Джона Гонта

О Генри, который стал королем, я напишу отдельно, здесь речь пойдет об остальных сыновьях Джона Гонта.

Джон Бьюфорт, 1-й граф Сомерсет и первый сын Джона Гонта от Катарины Свинфорд. Что о нем сказать? Воин, роялист, честный человек. В 1390-м он был в Северной Афорике с Луи Вторым Бурбоном, в 1394 его занесло аж в Литву, где он послужил среди тевтонов. Графом он стал только в 1397 году, после того, как документы о легализации детей Джона и Катарины прошли все инстанции. В том же году он выступил на стороне короля против парламентских пэров, за что был пожалован титулом маркиза Дорсета и получил в жены дочь другого сподвижника короля (графа Кента) – Маргарет Холланд.



Воевал Джон на суше и на море, и при короле Ричарде, и при короле Генри, оставаясь лояльным короне. Был и Лейтенантом Ирландии, и Адмиралом, и Коннетаблем Англии. Учитывая, что умер он лет в 37, успел граф Сомерсет в жизни много. Это его внучка выйдет потом замуж за сына Катарины Валуа и Оуэна Тюдора, и их сын станет королем Генрихом Седьмым, который прекратит изматывающую страну Войну Роз.

Это Маргарет-внучка

Было у Джона и Маргарет шестеро детей. После смерти мужа, 26-летняя Маргарет вышла замуж за второго сына короля Генриха Четвертого от его первого брака, за Томаса Ланкастера, герцога Кларенса, который был на пару лет ее моложе. Он погиб через 10 лет во Франции. Его я упоминаю потому, что Маргарет была похоронена между обоими своими мужьями. Мне, почему-то, это показалось некоторым реваншем обычаю хоронить мужей рядом с их первыми женами. Маргарет Холланд оказалась первой женой для обоих своих мужей.




Генри Бьюфорт тоже преуспел в жизни неплохо. Второй сын Джона Гонта и Катарины Свинфорд, он с детства воспитывался для духовной карьеры, и был обогрет обоими царственными родственниками: Ричард Второй сделал его епископом Линкольна, а Генрих Четвертый – сначала Лордом Канцлером, а потом – епископом Винчестерским.

Генри имел натуру более беспокойную, чем его старший брат, или просто не имел возможности проявить семейный темперамент в битвах. Поэтому он проявлял его в интригах. Он даже впал на время у Генриха Четвертого в немилость, слишком подружившись с племянником. Но вскоре племянник стал Генрихом Пятым, и Генри Бьюфорт стал снова Канцлером. Но потом решил сменить канцлерство на кардинальскую мантию, что рассерженный король не позволил ему сделать.



Был он и регентом для сына Генриха Пятого от Катарины, дочери короля Франции. И снова Канцлером. В 1427 году, в возрасте 52 лет, он стал, наконец, кардиналом и папским легатом в Венгрии, Германии и Богемии. Там он водил войска против Хасситов, подавлял восстание в Тачеве, не забывая при этом активнейшим образом участвовать в возне вокруг трона в Англии, причем всегда ускользая от неприятностей. Умер он в 1447 году, и ходят сплетни, что прелат в предсмертном бреду активно торговался со Смертью, суля ей сокровища английской короны в обмен на несколько дополнительных лет жизни. Очевидно, та не согласилась, потому что в способностях кардинала выкрутить для своих нужд обещанное можно не сомневаться.


Томас Бьюфорт всю жизнь воевал, причем воевал хорошо. И коннетаблем Людлова он был, и адмиралом, и капитаном Кале, лейтенантом Аквитании, лейтенантом Нормандии, Лордом-Канцлером, графом Дорсета, герцогом Экзетера... Брал крепости, подписывал договоры о мире, даже в плен однажды попал. Был одним из опекунов при Генрихе Шестом. В общем, жизнь удалась, хотя его род и пресекся: женат он был на Маргарет Невилл из Хорнби, даме решительно ничем не знаменитой, и их единственный сын умер в детстве.

запись создана: 16.08.2009 в 00:12

@темы: Edward III

---

Дочери Джона Гонта

Прежде чем взяться за Генри Болингбрука Ланкастера, который сменил на троне Ричарда Второго, или, проще говоря, этот трон узурпировал, я хочу коротенько обозреть тех, чьи потомки будут воевать в будущем за Белую розу Йорков или Красную розу Ланкастеров. Потому что именно этот момент, насильственное смещение царствующего монарха, подтолкнул события.

Итак, «было у отца три сына». Вернее, четыре сына Эдуарда Третьего стояли очень близко к трону его внука Ричарда.

1. Джон Гонт (или Гент, как угодно, родился он во Фландрии, отсюда и прозвище).



Писала я о нем в связи с Ричардом достаточно, но еще кое-что скажу, потому что мне он просто нравится, этот третий сын короля Эдуарда. Он был очень красив (по моим стандартам, во всяком случае), достаточно умен, чтобы не быть прямым оппозиционером своему племяннику, но достаточно влиятелен, чтобы того раздражать. Опасная особенность у королей, эта раздражительность. Если бы Ричард не решил отыграться за свою неприязнь к отцу на сыне, неизвестно, как бы сложилось дальше. Но он сначала выслал кузена в изгнание, а потом, после смерти Джона, конфисковал в пользу короны обширные его владения. Что дало повод Генри Болингброку вернуться в Англию и бросить вызов своему королю, и выиграть.

А вообще у Джона было чрезвычайно много детей, и почти каждый из них сыграл, прямо или косвенно, свою роль в истории.

Старшая дочь, Филиппа – ребенок от первой, незабвенной Бланш Ланкастерской. Филиппа получила блестящее образование дома. Так получилось, что сестра любовницы Гонта была замужем за Чосером, патроном которого стал Джон Гонт. Поэтому Чосер был одним из менторов Филиппы. Ее учил философии и теологии сам Джон Вайклифф, которому тоже покровительствовал Гонт. Жан Фроссар, секретарь королевы Филиппы, ее бабки, учил молодую Филиппу поэзии, францисканец Фриар Джон обучал девочку наукам.



Правда, про Филиппу современники говорили, что особенных достоинств ни в чем она не выказывала, но это же смотря с кем сравнивать. Она не была глупа и имела некоторое влияния на события в Англии даже из Португалии, куда ее выдали замуж. В Португалии же, 27-летняя королева, встреченная с большим недоверием, распорядилась тоже неплохо. Говорят, что внешность она имела совершенно бесцветную, что очень странно, если учесть, что говорили о красоте ее родителей, да и бабушка с дедушкой не подкачали. Впрочем, жених тоже особой красотой не отличался, да и лет ему было 30.



Во-первых, замуж Филиппа вышла очень интересно, не просто «по доверенности», но еще и с имитацией того, что побывала с «заместителем» мужа в постели, как, вроде, требовал обычай. Этим заместителем для короля Португалии Джона Первого был João Rodrigues de Sá. Довольно консервативная и религиозная Филиппа выдержала испытание, не моргнув глазом.



Во-вторых, прибыв в Португалию, она нашла во дворце многолетнюю любовницу своего мужа, Inês Peres Esteves и двоих их детей, Альфонсо и Беатрикс. Новобрачная даже не попыталась закрыть глаза на ситуацию. Она договорилась, что дети вырастут при дворе и об их судьбах позаботятся, а вот донье Инес придется перебраться из дворца в монастырь. Зато вместо шаткого положения королевской любовницы получить уважаемый титул приорессы. Но все это было сделано тактично, без скандалов, с публичными комментариями вроде “it would be regarded as an indecent thing for a wife to interfere in her husband’s affairs”.

В третьих, дети этой четы быди совешенно исключительными: следующий король Португлии Эдуард, писатель и интеллектуал; герцог-путешественник Питер; Генрих-Навигатор, начавший эру блестящих открытий; Изабелла, которая в будущем станет одной из влиятельнейших женщин Европы, выйдя замуж в Бургундский дом; Джон, который станет дедом самых могущественных монархов Иберии, Мануэля Португальского и Изабеллы Кастильской; Фердинанд – «Святой Принц».

У Филиппы просили из Англии заступничества те, кто был верен королю Ричарду, и она честно осаживала своего брата Генри в его внутреней политике. А дочь своего мужа от доньи Инес, Веатрикс, она пристроила замуж не куда-нибудь, а в Англию, за самого герцога Арундела (хотя тот упирался, что было сил. Не помогло, женили).

В общем, старшая дочь Джона Гонта стала замечательной королевой, образцовой.


Элизабет, родившаяся в 1364, была так же образована, как и старшая сестра, но совершенно не похожа на нее характером. Певица и танцовщица, выигрывающая все призы в придворных фестивалях, она в 16 лет была выдана за восьмилетнего ребенка, который был, тем не менее, лордом Пембруком – в знак уважения к заслугам его погибшего отца.

Не то, чтобы Элизабет протестовала. Очевидно, ей было все равно, под каким именем танцевать, пока, через три года, она не протанцевала прямиком в объятия Джона Холланда, герцога Экзетера и графа Хантингтона, которому позволила себя соблазнить, и за которого вышла замуж после того, как ее «брак» с лордом Пембруком был аннулирован – пара не скрывала своих отношений. Холланд был, кстати, сыном матери короля Ричарда от предыдущего брака, то есть приходился королю сводным братом. С другим королем, Генри IV, Холланду совсем не повезло: он был обвинен в заговоре и казнен в 1400-м году.

Через год Элизабет встретила в Йорке бретера Джона Корнуэлла, победившего на турнире двоих рыцарей-иностранцев. С ним они были одногодки, и прожили вместе четверть века. Корнуэлл служил королям из дома Ланкастеров. Интересно, что все мужья Элизабет носили имя Джон.

Из детей леди Элизабет Плантагенет для Войны Роз имеет значение ее сын, Джон Холланд, чей сын Генри мог бы стать королем, если бы не обладал свирепым и непредсказуемым характером. Зато он был хорошим воином, сражавшимся за Ланкастеров.

Каталина Ланкастер была дочерью Джона Гонта и Констанс Кастильской. Замуж ее выдали за сына Хуана Кастильского, в обмен на клятву Констанс отказаться от всех претензий на трон Кастилии. Как и Филиппу, Каталину я упоминаю потому, что она стала хорошей королевой, хотя и была регентом при сыне, а не при муже. Но ей пришлось труднее, чем Филиппе, потому что она была до самой смерти вынуждена бороться с братом покойного мужа сначала за жизнь своего сына, а потом за влияние на него и политику страны, вплоть до вооруженного противостояния. Она ухитрилась сблизить Кастилию с Португалией и Англией. Воспевания ее красоты в истории не найдется, потому что Каталина была женщиной высокой, размашистой, полной, и ее находили довольно мужеподобной.



Джоан Бьюфорт была дочерью Гонта от его последней жены, Катарины. Особинка заключается в том, что эта девушка была признана законной дочерью своего отца уже взрослой, после того, как королева Констанс умерла, и Джон смог официально жениться на Катарине. Нужно отдать Гонту должное: он не только получил легализацию своим с Катариной детям от короля, но и от папы, и от парламента. В 18 лет она была выдана замуж за вдовца, Ральфа Невилла, графа Вестморлэндского. Детей у них было аж 14!



После того, как Джоан овдовела, дети Невилла от его первого брака пытались ее обобрать, ведь и муж Джоан был, согласно обычаю, похоронен рядом со своей первой женой (Джоан была похоронена рядом с матерью). Но Ральф Невилл хорошо составил завещание, а влияние Джоан при дворе помогло ей сохранить состояние мужа за своими детьми. Семья Бьюфортов стала сама по себе довольно влиятельной в стране, а вот дочь Джоан, Сесили Невилл по кличке «Гордячка Сис», еще и вышла замуж за герцога Йоркского, и стала матерью двоих королей дома Йорков.

запись создана: 13.08.2009 в 23:14

@темы: Edward III

---

Стихи древние, жалобные

ТИБО, ГРАФ ШАМПАНСКИЙ
(1201-1253,
с 1234 г. – король Наваррский)

ПЕСНЬ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ

Будь милостив, Господь, к моей судьбе.
На недругов Твоих я рати двину.
Воззри: подъемлю меч в святой борьбе.
Все радости я для Тебя покину, –
Твоей призывной внемлю я трубе.
Мощь укрепи, Христос, в своем рабе.
Надежному тот служит господину,
Кто служит верой, правдою Тебе.

Я покидаю дам. Но, меч держа,
Горжусь, что послужу святому храму,
Что вера в Бога сил в душе свежа,
Молитвенно летя вслед фимиаму.
Дороже вера золота: ни ржа,
Ни огнь ее не ест; кто, дорожа
Лишь ею, в бой идет, не примет сраму
И встретит смерть ликуя, не дрожа.

Владычица! Покровом окружа,
Дай помощь! В бой иду, тебе служа.
За то, что на земле теряю даму,
Небесная поможет Госпожа.

КРИСТИНА ДЕ ПИЗАН
(ок. 1364 - ок. 1430)

БАЛЛАДА

Одна живу, одной и быть хочу,
Одна, никто не мой, и я ничья;
Одна страданьям дань свою плачу,
Одна, ни с кем страданий не деля.
Одна, свой дом мечтами населя,
Одна в тиши, в глуши, главу склоня,
Одна живу, - нет близких у меня.

Одна в окно я взорами лечу,
Одна смотрю на пестрые поля;
Одна немой язык скорбей учу;
Одна, слезами скорбь свою целя,
Одна живу, знакомых удаля,
Одна, друзей усопших лишь маня,
Одна живу, - нет близких у меня.

Одна молюсь и утра я лучу,
Одна и мрак ночей встречаю я;
Одна, и без надежд припасть к плечу,
Одна пью безнадежность бытия;
Одна, мечту и мысль от всех тая,
Одна, свое былое хороня,
Одна живу, - нет близких у меня.

Принц! так идет, уходит жизнь моя.
Одна, я - рокот слезного ручья.
Одна, воспоминанья лишь храня,
Одна живу, - нет близких у меня.

ФРАНСУА ВИЙОН
(1431 - после 1463)

БАЛЛАДА, В КОТОРОЙ ВИЛЛОН ВСЕХ БЛАГОДАРИТ

И молодым и старикам,
И в жизни кротким всем барашкам,
И в жизни хищным всем волкам,
Глупцам и дурам и дурашкам, -
И дамам света и монашкам, -
Кто служит Вышнему Царю,
И кто привержен к винным фляжкам,
Всем говорю: благодарю!

Подобны груди будь плодам,
Будь груди их подобны плашкам,
Девчонкам всем по кабачкам,
И всем мальчишкам-замарашкам,
И им, бродягам, вольным пташкам,
В полях встречающим зарю,
И безобразным и милашкам, -
Всем говорю: благодарю!

Не им, что полы по дворам
Рвут беднякам, стремятся к ляжкам,
Не с громким лаем грозным псам,
Не злобным маленьким дворняжкам…
Я славный звук в ответ канашкам
Пустить желанием горю,
Но не хочу вредить подтяжкам.
Всем говорю: благодарю!

Их оттузить бы по мордашкам,
Да перцу б в каждую ноздрю,
Да тумаков. Но в роке тяжком
Всем говорю: благодарю!

@темы: "Чтиво"

---

Правила умной кошки (и не только)

Нашла в сети, несколько сократила.

1. Когда сомневаешься, преследуй что-нибудь.

2. Забей на то, что другие кошки думают о тебе. Помни, что преуспевшие в жизни кошки - это те, над которыми смеялись, издевались и прикалывались, когда они были котятами.

3. Будь обожаемой.

4. Не занимайся личной гигиеной в общественных местах.

5. Прости своих врагов, но сначала двинь им пару раз.

6. Никогда не возвращайся к ветеринару, который обсуждает свои личные проблемы, меряя тебе температуру.

7. Никогда не ложись спать с тяжелым сердцем и грязной мордой.

8. Будь необычайно загадочной.

9. Когда наступает депрессия или смятение, попробуй лечь на спину на полу и подними лапы вверх. Иногда мир выглядит лучше вверх ногами.

10. Снежными днями прижимайся к кому-нибудь, кого ты любишь.

11. Никогда не размышляй о прошлом. Если тебе придет такая мысль, посмотри внимательно на людей. Они делают это постоянно - счастливы ли они?

12. Будь другом тем людям, которые пережили горе, отказ, оскорбление, финансовую потерю или недавнюю болезнь. В моменты личной трагедии человеческая особь хочет скрыться от всех. Учись на их ошибках.

13. Никогда не позволяй никому чистить тебе зубы зубной нитью, до тех пор, пока ты не потеряешь сознание или умрешь.

14. Всегда начинай день с потягивания.

15. Забей на любые разговоры о том, что кошки равнодушные, аморальные, злые, тупые и лицемерные. Люди, которые верят в такие глупости, чаще всего сами равнодушные, аморальные, злые, тупые и лицемерные.

16. Убегай и прячься, когда услышишь группу людей, обсуждающих, всегда ли кошки падают на лапы.

17. Не трать время на телевизор.

18. Контролируй свой гнев.

19. Обозначь свою территорию, но не увлекайся ее пометкой.

20. Никогда не позволяй никому красить твои волосы в смешной цвет или делать тебе модную прическу.

21. Не обращай внимания на свои ошибки.

22. Позируй для фотографий.

23. Принимай ванну с другом.

24. Учись видеть все, даже с закрытыми глазами.

25. Всегда выгляди удивленной, когда что-нибудь сломаешь или разобьешь, даже если ты сделала это нарочно.

26. Не трать время, красуясь перед зеркалом.

27. Не трать время на поиски смысла жизни.

28. Не действуй под влиянием порывов зависти, даже если они кажутся справедливыми в данный момент.

29. Избегай пассивного курения.

30. Не жди до Рождества, чтобы открыть подарки.

31. Не просто населяй дом, стань его душой.

32. Не суй людям в лицо свои интимные места, даже несмотря на то, что ты думаешь, что хорошо их знаешь.

33. Не плачь над разлитым молоком - лучше вылакай его.

34. Не трать время на обучение тем вещам, которые за тебя будут делать другие.

35. Доверяй интуиции.

36. Всегда входи в комнату уравновешенной и уверенной. Если ты случайно поскользнешься или споткнешься, немедленно остановись. Начни вылизывать себя с серьезным видом - это отвлекает внимание.

37. Помни, все любят, когда их будят поцелуем.

38. Сон на солнышке бывает самым лучшим лекарством, что бы тебя ни мучило.

39. Стань чьим-либо лучшим другом на всю жизнь.

@темы: "зверята"

---

Генрих VI - "the Rote is deod, the Swanne is goone..."

Генриху досталась очень дорогая жена. Мало того, что она стоила Англии двух с таким трудом завоеванных провинций, она не привезла ни гроша приданного. Более того, по дороге она ухитрилась раздарить свои туфли и вещи «бедным», как она выразилась – хотя зачем им были сатиновые туфельки королевы? В Саутхемптон Маргарет то ли действительно прибыла совершенно больной от качки, то ли просто решила отлежаться после дороги, потому что принять модиста у нее вполне хватило сил. Генрих же залез в долги снова, занимая лошадей у епископа и деньги у парламента. Наконец, 23 апреля 1445 года 16-летняя Маргарет была обвенчана с 23-летним Генрихом в Тичфилд Эбби епископом Салсбери, который был исповедником Генриха.

Это сатирическая картинка о венчании говорит о многом

28 мая королевская чета торжественно въехала в Лондон, где народ, ничего не знающий об условиях брачного договора, встретил красивую королеву с большим энтузиазмом и с ромашками на шляпах (в честь ее имени). Парламент тоже ничего не знал, но о многом догадывался, поэтому там энтузиазма было гораздо меньше. Королеву короновали 30 мая с большой пышностью – и в долг, разумеется.



Королева быстро поняла, что ее муж никогда и ничего не делал по собственной инициативе. По собственной инициативе он только молился и учился. Поэтому она очень быстро начала заниматься внутренней политикой, но, будучи всего лишь молодой и амбитной женщиной, не смогла избежать вполне естественной ловушки: она не смогла удержаться от того, что бы принять сторону Бьюфорта и Саффолка, которые были ее друзьми, против Глочестера и его партии, которые относились к ней плохо. Не прошло много времени, и король стал встречать герцога в окружении вооруженной стражи, словно тот был его смертельным врагом. Надо сказать, дядю Глочестера Генрих никогда не любил, но теперь начал эту нелюбовь демонстрировать.

Ситуация взорвалась в 1447 году. Парламент собрался в феврале, и Глочестер, сделав вид, что ничего не произошло, прибыл в Лондон. По пути его встретили посланцы короля, которые объявили, что Глочестер должен отправиться в свою лондонскую резиденцию отобедать. Несомненно, герцог удивился, но, зная странности короля, подчинился распоряжению. Не успел он закончить обед, как к нему явились Бэкингем, Дорсет и Салсбери, и объявили, что он арестован по обвинению в измене. Буквально на следующий день Хэмфри хватил удар, и он умер через три дня, не приходя в сознание.

Какие только сплетни ни ходили о его смерти! Популярна была теория убийства, но тело герцога было осмотрено, и никаких ран или следов насильственной смерти обнаружено не было. Просто немолодому человеку (ему было 56 – не слишком много, но далеко не юноша) холерического темперамента, уже сильно нездоровому к тому времени, подобное обращение со стороны племянника, которого он ни в грош не ставил, стало последним ударом. Ведь неприятности валились на него с завидной периодичностью лет пять. Скорее всего, людям, которым герцог нравился (а их было немало: и простонародье, и ученые, и люди искусства), хотелось этими слухами направить общую неудовлетворенность царствованием Генриха на личности Саффолка, лорда Сэя и епископа Салсбери, если уж они не могли сознательно не любить своего короля.

Обвинения с герцога сняты не были, потому что пять его соратников были «повешены и быстро сняты» (то есть, повешены не до смерти, но все равно процедура еще та!), а потом помилованы. Владения Глочестера перешли к Маргарет. Ричарда Йорка, который после смерти Глочестера стал прямым наследником Генриха, услали Лейтенантом в Ирландию на 10 лет.
Через два месяца после смерти Хэмфри умер и кардинал Бьюфорт. С 1443 года Генри Бьюфорт не вмешивался в английскую политику активно, но продолжал сохранять за собой роль арбитра при дворе, имея и талант политика, и глубокое понимание своей эпохи. Он завещал племяннику две тысячи фунтов золотом, но Генрих, верный себе, отказался их принять. По его словам, ему достаточно той милости и заботы, которые он получал от дяди, пока тот был жив, и он не хочет наживаться на его смерти. Несколько растерянные исполнители завещания порекомендовали королю основать фонды для Итона и Кингс Колледжа на эти деньги, что король и сделал. Маргарет получила кое-какие ценные вещи из дворца герцога.



Тем временем, Англия узнала, во что ей обошлась королева, и раздражение подданных королевства обрушилось на Саффолка. Заметим: не на королеву. С одной стороны, она действительно была ни при чем, с другой – добрый подданный и в мыслях не считал возможным осуждать свои короля и королеву, не почувствовав себя предателем, которым чувствовать себя не хотелось. Саффолк потребовал у парламента возможности публично оправдать свои действия, и изложил мотивы своих решений на заседании 25 мая 1447 года, после чего парламент постановил, что честь Саффолка восстановлена. Для народа это решение значило немного, Саффолк стал в Англии фигурой очень непопулярной.



Зато Маргарет, ставшая практически главой правительства, с Саффолком очень даже дружила. Оба они были неравнодушны к деньгам, и добились для себя специальных привилегий в торговле шерстью. В 1448 графу Саффолку было пожалован титул герцога.
В том же году Маргарет поддержала учебный проект своего мужа, и основала колледж св. Маргариты и колледж св. Бернарда (Квин Колледж в наше время) в Кембридже.

Финансовые дела короля шли все все хуже. В начале 1449 года сержанты, йомены, клерки, и даже священники двора короля подали парламенту петицию с жалобой на то, что им не платят жалование. Армия была в той же ситуации. Во Франции снова начались военные действия, которые, похоже, стали полным сюрпризом для Саффолка. Он, очевидно, был совершенно уверен, что после двухлетнего мира последует еще один, и не сделал никаких приготовлений на будущее. Англичане терпели в Нормандии поражение за поражением, и были спешно собраны войска, которые должны были отправиться им на помощь, но... застряли на побережье, потому что средств для похода не было. В январе 1450 епископ Чичестерский привез деньги, но солдаты, давно сидевшие без жалования, просто забрали деньги себе, а епископа убили.

”The Rote is deod, the Swanne is goone,
The firy Cressett hath lost his light,
Therefore Inglond may make gret mone
Where not the help of Godde almygh”
(Rote - Бедфорд, Swanne - Глочестер, firy Cressett – Экзетер)

Но Бог, невзирая на бесконечные молитвы короля Генриха, не спешил явить Англии милость. После убийства солдатами епископа Саффолк был арестован 26 января 1450 года, и заключен в Тауэр. Обвинений ему представили предостаточно. Его обвинили в том, что он планировал захватить Англию и посадить своего сына Джона на трон. В том, что он имел предательские отношения с герцогом Орлеанским, через которого передавал секреты Англии Франции. В несогласованной эвакуации Майна его тоже обвинили, потому что не могли обвинить в уступке Анжу и Майна французам в рамках брачного договора – ведь у Саффолка был мандат парламента на его действия. Король распорядился прекратить дело, но 9 марта парламент начал новое дело против Саффолка, уже со свежими обвинениями, довольно неплохо сформулированными. Герцога обвинили в том, что он подбивал короля делать неоправданные займы, что он ослабил власть короля в Гиени, что он оставил Арманьяка без помощи, что он раздавал государственные должности своим друзьям без одобрения совета, и что он разбазарил средства, собранные на усилиние флота, на совсем другие цели. Король, верный своим друзьям, велел назначить Саффолку мерой наказания изгнание на 5 лет, и отпустить. Это было сделано, конечно, но если лорды твердо решили избавиться от Саффолка, кто мог им помешать?

19 марта Саффолк был отпущен, но по какой-то причине вечером его дом в Лондоне оказался окружен разъяренной толпой в количестве около 2000 человек. Саффолк бежал в свое графство, и оттуда, как было предписано, 30 апреля отправился во Францию в изгнание, но по пути был перехвачен кораблем Nicholas of the Tower, и арестован, как предатель. Там его и убили.



В архивах семьи Пастон найдено его письмо сыну Джону, которое он написал перед отъездом:

“ My dear and only well-beloved son,
I beseech our Lord in heaven, the Maker of all the world, to bless you, and to send you ever grace to love Him and to dread Him; to the which as far as a father may charge his child, I both charge you and pray you to set all your spirits and wits to do and to know His holy laws and commandments, by which ye shall with His great mercy, pass all the great tempests and troubles of this wretched world.
And also that weetingly ye do nothing for love nor dread of any earthly creature that should displease Him. And whereas any frailty maketh you to fall, beseech His mercy soon to call you to Him again with repentance, satisfaction, and contrition of your heart, nevermore in will to offend Him.
Secondly, next Him, above all earthly things, to be true liegeman in heart, in will, in thought, in deed, unto the King, our elder, most high, and dread Sovereign Lord, to whom both ye and I be so much bound; charging you, as father can and may, rather to die than to be the contrary, or to know anything that were against the welfare and prosperity of his most royal perity of his most royal person, but that so far as your body and life may stretch, ye live and die to defend it and to let His Highness have knowledge thereof, in all the haste ye can.
Thirdly, in the same wise, I charge you, my dear son, always as ye he bounden by the commandment of God to do, to love and to worship your lady and mother: and also that ye obey alway her commandments, and to believe her counsels and advices in all your works, the which dread not but shall be best and truest for you.
And if any other body would steer you to the contrary, to flee that counsel in any wise, for ye shall find it nought and evil.
Furthermore, as far as father may and can, I charge you in any wise to flee the company and counsel of proud men, of covetous men, and of flattering men the more especially; and mightily to withstand them, and not to draw nor to meddle with them, with all your might and power; and to draw to you, and to your company, good and virtuous men and such as be of good conversation and of truth, and by them shall ye never be deceived nor repent you of.
Moreover, never follow your own wit in any wise, but in all your works, of such folks as I write of above ask your advice and counsel, and doing thus, with the mercy of God, ye shall do right well, and live in right much worship and great heart's rest and ease.
And I will be to you, as good lord and father as mine heart can think.
And last of all, as heartily and as lovingly as ever father blessed his child on earth, I give you the Blessing of Our Lord, and of me, which in his infinite mercy increase you in all virtue and good living and that your blood may by His Grace from kindred to kindred multiply in this earth to His service, in such wise as after the departing from this wretched worlde here, ye and they may glorify Him eternally amongst His angels in Heaven.

Written of mine hand,
the day of my departing from this land,
Your true and loving father
SUFFOLK.”

Кем же был этот Саффолк? А был он из той же семьи де ла Полей, с которой сталкиваешься буквально на каждом повороте английской истории – Уильям де ла Поль, соратник Генри Монмунта. Был ранен при Айзенкуре, где погиб его отец. Осаждал Орлеан в 1429 году в должности одного из командующих. Попал в плен, когда Жанна Д’Арк город освободила, и оставался в плену 3 года, пока его в 1431 не выкупили. В 1430 он женился на 26-летней Элис, внучке поэта Чосера, которой стал третьим мужем (по другим данным – вторым). После освобождения из плена он стал коннетаблем Валлингфорд Кастл. Взлет Саффолка начался после того, как он провел переговоры о женитьбе короля: за них он был пожалован званием маркиза. Потом – графством Момбрей, потом и герцогом Саффолком стал, а заодно и адмиралом, и вообще опорой трона. Лучше бы он оставался простым военным, каким, в сущности, и был.

Именно в Валлингфорд Кастл он и познакомился с герцогом Орлеанским. И, очевидно, именно по этой причине был выбран в качестве посла по вопросу брака Генриха. Ведь к тому времени старые враги стали если не друзьями, то, в некотором смысле, союзниками: и Англии, и Франции нужен был мир. Правда, вскоре выяснилось, что французам была нужно только передышка. Саффолк оказался совсем никаким дипломатом.

Элис проживет еще очень долго. Она увидит, как ее сын Джон женится на Элизабет Плантагенет и станет родственником нового короля. Она снова станет отвечать за Маргарет Анжу, которую арестуют в 1472 году и поместят все в тот же Валлингфорд Кастл. Умрет Элис в возрасте 71 года, и ее посмертная маска будет поражать последующие поколения своей жутковатой реалистичностью.

здесь Элис уже стара

посмертное изображение, серебро

Я не могу сказать, почему граф Саффолк похоронен в своей церкви в Винфилде, а его жена – в St John Baptist's Chapel.

церковь в Винфилде

St John Baptist's Chapel

Граф Саффолк в наши дни стал одним из героев детективных историй Маргарет Фрейзер. Вот сайт о ней: en.wikipedia.org/wiki/Margaret_Frazer

О герцоге Орлеанском я прочла удивительные вещи, но не знаю, можно ли им верить, ибо Вики есть Вики. Во-первых, его первая жена оказалась той самой девочкой-женой Ричарда Второго Английского, которую после его свержения отправили обратно домой с куклами и няньками. Интересно, что Изабелла в Англии жила именно в Валингфорд Кастл. Второй женой Шарля называется Бонни Арманьяк, на которой Шарль женился в 1410 году, и которая умерла в 1430-м. Это был не тот Арманьяк, дочь которого рассматривалась в качестве невесты для Генриха, хотя та тоже была Бонни (бедняжка стала монахиней, в конце концов). А вообще прожил Шарль до глубокой старости, устраивал поэтические соревнования, покровительствовал Вийону. В конце концов, худшие для Франции годы герцог провел в Англии.

А вот пример поэзии Шарля Орлеанского для тех, кто знает французский. Я, увы, не знаю. При чем здесь Шарль? Совершенно случайно он сыграл довольно роковую роль в судьбе Саффолка.

En la forêt de Longue Attente
Chevauchant par divers sentiers
M'en vais, cette année présente,
Au voyage de Desiriers.
Devant sont allés mes fourriers
Pour appareiller mon logis
En la cité de Destinée ;
Et pour mon cœur et moi ont pris
L'hôtellerie de Pensée.

Je mène des chevaux quarante
Et autant pour mes officiers,
Voire, par Dieu, plus de soixante,
Sans les bagages et sommiers.
Loger nous faudra par quartiers,
Si les hôtels sont trop petits ;
Toutefois, pour une vêprée,
En gré prendrai, soit mieux ou pis,
L'hôtellerie de Pensée.

Je despens chaque jour ma rente
En maints travaux aventuriers,
Dont est Fortune mal contente
Qui soutient contre moi Dangiers ;
Mais Espoirs, s'ils sont droicturiers,
Et tiennent ce qu'ils m'ont promis,
Je pense faire telle armée
Qu'aurai, malgré mes ennemis,
L'hôtellerie de Pensée.

На русском образцы поэзии герцога нашла здесь:

www.stihi.ru/2004/03/27-125

www.stihi.ru/2004/03/27-133

И вот еще (в переводе Сергея Пинуса):

БАЛЛАДА
на смерть герцогини Орлеанской

Зачем так рано умерла ты?
Мою любовь и утешенье
Смерть отняла, в мои палаты
Закравшись в черное мгновенье.
В нездешнее и мне б селенье!
Назначил рок здесь на песке
Всем зданьям счастия стоять.
И лучше смерть, чем пребывать
В печали, скорби и тоске.

Столь молодою в гроб легла ты.
За счастие, за упоенье -
Печаль столь дорогой отплаты!
Я проклинаю смерть и тленье.
И легче было бы томленье,
Когда б на гробовой доске
Преклонный возраст начертать…
Но мне над юною рыдать
В печали, скорби и тоске!

Что мне мой меч, мой шлем и латы,
Моя казна, мое значенье,
Когда меня в добычу зла ты
Оставила и на мученье!
Но вечно наше обрученье;
Твоя рука в моей руке
Была недаром; буду ждать
Свиданья там, а здесь страдать
В печали, скорби и тоске.

Да будет в дивном далеке
Дано в лилейном ей венке
Обитель Бога созерцать
И в день Суда не трепетать
В печали, скорби и тоске!

БАЛЛАДА

Я мучаюсь от жажды близ фонтана;
В жару любви от холода дрожу;
Беспечен, но забота неустанна;
Слепой, я по путям другим вожу;
Я нелюдим, и с многими дружу;
Я весь в трудах, и мне всегда досужно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

И весел я, когда на сердце рана;
Изменник я, но верою служу;
Сторонник я порой чужого стана;
Яснее зрю, глаза когда смежу;
Старик, порой подобен я пажу;
Я внутренно счастлив, и хмур наружно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

Люблю я, мирный, звуки барабана;
Не верящий, похож я на ханжу;
Медлительный, быстрей я урагана;
Болтливый, я молчаньем дорожу;
Я мил для всех, и часто всех сержу;
Без сил я крепок, и здоров недужно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

Принц! всё о неудачах я твержу,
Но счастие в руках свое держу;
Мне нужно всё, мне ничего не нужно;
Добро и зло во мне сплелися дружно.

БАЛЛАДА

Меня зачем же, Юность-дева,
Ты Старости передала?
Вся радость вешнего посева
Печально, вижу я, взошла.
Увы, мне Старость не мила,
И всё ж мирюсь, седобородый,
Затем что это путь природы.

Лист пал в ее садах со древа,
В ее дворцах печаль и мгла;
Закрыла окна, нет пригрева,
Хладна на очагах зола.
Былые помнятся дела,
Но далеки былые годы,
Затем что это путь природы.

В устах теперь уж нет напева,
И Мудрость строго подошла,
И пыль былой любви и гнева
Умеренностью облекла.
Жизнь к этому всегда вела
Все существа и все народы,
Затем что это путь природы.

Судьба так много бед и зла
На склоне дней мне принесла.
Под старость ждут одни невзгоды,
Затем что это путь природы.

@темы: Henry VI

---

Solveig-song, привет!

Ну просто очень кстати, потому что я сегодня увидела у GENZOMAN таакого Снейпа!

@темы: "Harry Potter etc."

---

Генрих VI - короля пора женить!

Как будто мало было того, что на троне сидел слабый и отрешенный король, Англию постигли в 1437 – 1440 и другие несчастья. Например, необычайно дождливая погода четыре года подряд, в связи с чем последовал голод, невиданный с 1315 года, а за ним и болезни. В 1439 году лордам, приносящим оммаж, было рекомендовано не целовать короля – боялись эпидемии. В том же году герцог Глочестер снова торпедировал попытку заключить мир во Франции, хотя Англии этот мир был жизненно необходим.

Впрочем, это был последний раз, когда Глочестеру удалось повлиять на политику королевства. Его закат начался в 1440 году, когда он неожиданно выдвинул против кардинала Бьюфорта и архиепископа Йоркского обвинения в предательстве и заговоре, которые с треском провалились в совете. В том же году он активно возражал против того, чтобы герцог Орлеанский был, наконец, отпущен домой. Разумеется, на этом настаивал и Генри V, но с 1422 года ситуация во Франции изменилась, можно сказать, на противоположную, и никакого резона дальше задерживать герцога в плену больше не было. Герцог Орлеанский был отпущен во Францию под слово не поднимать против Англии оружия.

Но своему падению Глочестер был, все-таки, обязан своей второй жене, Элеоноре Кобхем. Эта дама, возвысившаяся из придворных его первой жены до трона герцогини, очень хотела пересесть на трон королевы. Для нее ситуация была кристально проста: не будет Генриха – ее муж станет королем. Глупая женщина прибегнула к магии, а поскольку о магии она не знала ничего, то обратилась Элеонора к колдуну и колдунье, Роджеру Болингброку и Марджери Джордан. Но не знала она того, что у кардинала Бьюфорта были в штате Глочестеров свои шпионы, хотя могла бы и предположить. Когда стража пришла ее арестовывать, Элеанор сбежала в Вестминстерское аббатство, где запросила святого убежища, не зная, что человеку, обвиненному в ведьмовстве, такое убежище не предоставляется. Элеонору привели в суд силой. Болингброка казнили обычным способом (утопили/повесили/четвертовали), Джордан сожгли, а герцогине Глочестерской назначили фантастичное наказание: она должна была три дня подряд ходить босой по улицам Лондона, неся в руках свечу весом в фунт, в сопровождении мэра, шерифов, и глав гильдий. В первый день она должна была пройти от Тауэра до собора св. Павла, во второй – от Лебединой пристани до церкви Христа в Олдгейте, и на третий – от Квинхита до церкви св. Майкла в Корнхилле. После публичного покаяния герцогиня была отправлена в пожизненное заключение в замок Пил Кастл на острове Мэн. Элеонора Кобхем умерла там только в 1354 году, прожив в неволе 13 долгих лет.

Глочестер с женой на суде

Кстати, именно после этого суда парламент ввел закон, что жены пэров могут быть осуждены за свои дейсвия, как и сами пэры, и что имеют в этом случае требовать суда равных, как и их мужья.

Чем же был занят Генрих в то время, когда голод и болезни трепали трепали королевство, а его самого пытались сжить со света колдовством? А Генрих в то время был полностью погружен в свои образовательные проекты, строя тот самый Итон, который изначально стал учебным заведением духовного направления для 70 бедных школяров. В том же году король заложил и Кингс Колледж в Кембридже. В 1441 он начал длительный проект по открытию школ и колледжей по всей стране, и здесь он не остался одиноким: школа св. Антония в Лондоне, колледжи в Ньюпорте (1442) и Таучестере (1449), архиепископ Числей открыл колледж Всех Святых в Оксфорде в 1437 г., а архиепископ Йоркский Кемп – колледж в 1447. Уильям Вэйнфлит основал колледж Магдалины в 1456, Ричард Флеминг (епископ Линкольна) – Линкольн Колледж в 1427 – оба в Оксфорде. Во Франции, в Кане, был открыт университет в 1439 году, в Бордо – в 1441.

Это были очень близкие сердцу короля проекты, и, несомненно, очень важные. Проблема в том, что Генрих, углубившись в них, о делах насущных знать ничего не хотел. Например, о том, что он ухитрился подписать патенты на должность сенешаля герцогства Корнуэлл и сэру Уильяму Бонвиллу, и графу Девону. У лордов дело дошло до военных действий друг против друга, потому что каждый был уверен в том, что его дело правое. Совет, конечно, вмешался, приказав обоим привезти патенты в Лондон для проверки, и назначив временно на должность кого-то третьего, но известно, что лорды опять воевали между собой и в 1453. Был бы повод!

В 1442 и 1443 прошли бунты в Уэльсе, в 1443 в Йорке мэр и шерифы рассорились с аббатом аббатства св. Марии. Нортумберленд подстрекал народ против епископа Йоркского, и разорял его имущество. В Норвиче горожан за беспорядки пришлось дважды лишать привилегий, в 1437 и 1442 году. Беспорядки периодически случались даже в Лондоне! Возникает законный вопрос, почему ни совет, ни парламент не пользовались своей изрядной властью, чтобы как-то заполнить образовавшуюся пустоту королевского управления?

Очевидно, причина могла быть только одна: беспорядки разжигались личностью настолько высокого статуса, что совет и палата лордов не хотели с этой личностью ссориться, а палата общин не хотела ссориться с палатой лордов.

Потому что остальные вопросы парламент как-то решал. В 1442 парламент снова утвердил, что доходы герцогств Ланкастерского и Корнуэльского пойдут на удовлетворение кредиторов короля, и что должен быть создан некоторый запас денег, чтобы король не был в долгах постоянно. Тот же парламент принял меры на усиление флота, корорый после смерти Генри V постепенно впадал в жалкое состояние. Также встал вопрос о том, что короля пора женить.

Некоторое количество невест к тому времени уже обсудили. И дочь нового Императора Альберта Второго (очевидно, Анна, родившаяся в 1432), и дочь Шарля Французского (очевидно, Катарина, родившяся в 1428), и даже дочь Арманьяка (Бонна? У него была только одна дочь, родилась в 1435). В 1442 сэр Роберт Руз и Томас Бэкингтон были подряжены начать переговоры и поручить некоему художнику по имени Ганс нарисовать правдивые портреты вышеупомянутых леди, чтобы король мог сделать выбор. Невеста-Арманьяк отпала практически сразу: армия Шарля VII бродила у самых границ бывшего сенешаля Франции, и он страшно боялся открыто заявить себя союзником англичан, которые, не став вдаваться в тонкости, просто оскорбились. Этого брака особенно желал Глочестер, который решил, что несостоявшееся сватовство – дело рук Саффолка, и два лорда стали враждовать еще горячее.

Неунывающий кардинал Бьюфорт вовремя предложил племяннику портрет Маргарет, дочери Рене Анжуйского, которой было тогда 15 лет, и ее красоту славили по всей Франции. Или так сказал племяннику кардинал. Генрих немедленно объявил, что он глубоко влюбился в портрет леди. Кардиналу же на Маргарет указал не кто иной, как герцог Орлеанский, который увидел в этом браке двойную возможность. Во-первых, Маргарет была племянницей Шарля Французского, и ее брак с Генрихом принес бы Англии мир. Во-вторых, Маргарет имела довольно сильный характер, и была несомненно умна, что делало из нее идеальную спутницу слабому и витающему в собственных прожектах Генриху. Кардинал увидел третий плюс: умна-то умна, с характером-то с характером, но молода и неопытна, и, разумеется, истовая католичка. Кардиналу очень хотелось утвердить свое влияние на бесхребетного Генриха со всех возможных сторон. Само собой, потому, что данный брак был мил герцогу Орлеанскому и кардиналу Бьюфорту, Глочестер был категорически против Маргарет. И... снова обвиноватил Саффолка: Хэмфри распустил сплетню, что Саффолк сам влюблен в принцессу, и поэтому хочет ее в Англию – понятно, с какой целью. Саффолку было в тот момент за 50, он был вполне счастливо женат, так что вряд ли ему подобная любовь и в голову могла придти, но у Глочестера Саффолк был вообще во всем виноват.

Маргарет Анжу

А Саффолк действительно попал с этой женитьбой в ловушку. Только не в ту, на которую намекал Глочестер. Ловушку Саффолку расставил старый Рене Анжу. Он имел репутацию тюхи среди ноблей, потому что был поэтом, музыкантом, кавалером – и совершенно не любил воевать. Поэтому, невзирая на громкие титулы короля Неаполя, Сицилии и Иерусалима, графа Прованса и герцога Бара и Лоррейна, владел Рене только совсем небольшрй территорией, и держал свой двор в Нанси. И вот договорившийся со всеми сторонами Саффолк прибывает в Нанси с официальным предложением, а Рене ему заявляет, что его рыцарская честь не позволяет ему отдать свою дочь за короля Англии, который владеет исконными землями семьи Рене: Анжу и Майном. То есть, проще говоря: отдайте мне и Франции Анжу и Майн, и получите дочку. К Рене присоединяется Шарль VII: отдайте Рене и Франции Анжу и Майн, и получите дочку Рене себе в королевы и мир с Францией.

В общем, Шарль взял за горло посланника сына Генри V не хуже, чем сам Генри взял за горло когда-то папу с мамой Шарля.

И что было делать Саффолку, который точно знал, какие сложные интриги стоят за этим браком? Он согласился на обмен. Тем более, что у него был мандат парламента, подтверждающий любые его действия. Как к такому договору отнесутся в Англии, он прекрасно знал, поэтому брачный договор держался в строжайшем секрете. В 1445 Саффолк женился от лица короля на Маргарет в Нанси, с Францией был заключен двухлетний мир, и они с женой доставили новую королеву на английскую границу, где ее встретил Ричард Йорк.

@темы: Henry VI

---

Коты Татьяны Родионовой

А весь сайт вот он: koteiko.ru/news/2009-07-09-419
Там еще много!

@темы: "зверята"

---

Генрих VI - характер

Для того, чтобы понять логику (или ее отсутствие) в поведении Генриха VI, необходимо понять его характер. Он был удивительной личностью, совершенно не унаследовавшей ни амбициозности своего деда по отцовской линии, ни военного и дипломатического таланта своего отца. Кротость, набожность, вечное покаяние, благотворительность – вот что его интересовало.



Разумеется, эти качества, считающиеся теоретически достоинствами, ни в коей степени не помогают человеку в жизни светской, а уж когда ими и только ими обладает тот, кто сидит на троне неспокойной страны – жди беды. Для этой работы нужен мощный интеллект, сила характера, дар администратора. Бедный Генрих не обладал ни одним из этих качеств. С точки зрения истории можно сказать, что не будь он так слаб и неприспособлен к своей должности, Англия никогда не испытала бы мощь правления Тюдоров, но это – слабое утешение для тех, кто жил, страдал и умирал в Англии середины 15-го века, и уж вовсе не утешение для самого Генриха VI, который тяжело жил (хотя и слабо это осознавая) и трагически умер.

Большинство тех, кто описывал характер Генриха, были монахами. Но даже из их записей, пристрастных к этому королю, вырисовывается именно та известная истории личность, главной характерной чертой которой было «чуждый всего земного». Как пишет Полидор Вергил, Генрих ”ruled his own affections, gaped not after riches, and was careful only of his soul’s health”. Его действительно совершенно не интересовали события, происходящие вокруг него. Он позволял то одной, то другой враждующей партии таскать себя из замка в замок, никогда не выражая протеста, кроме пары случаев, когда действия йоркистов чем-то сильно его возмутили.

Генрих не был трусом. Если ход событий приводил его на поле боя, он оставался там, даже когда те, кто его туда привел, бежали прочь. Он не был и бесхребетным, поскольку периодически надевал латы и вел свою партию на поле битвы, хотя решительно отказывался применять оружие против христиан. Представьте: оказаться в полной броне среди сражающихся, и не делать никакой попытки напасть или защититься. Для этого нужно быть либо храбрецом, либо безумцем. Скорее всего, Генрих унаследовал болезнь деда по материнской линии, Шарля Шестого Французского, но не совсем. О Шарле тот же Варвик говорил, что «несчастный король не понимает, что ему во вред, а что во благо». Шарль оживлялся только во время религиозных церемоний. Генрих, пожалуй, был способен понимать, что происходит вокруг него, просто вел себя так, как считал правильным. И его «правильно» резко расходилось с «правильно» окружающих. Описание безумца? Возможно. Но не безумца, находящегося в плену бредовых иллюзий.

Генрих был не просто абсолютно равнодушен к роскоши, роскошь вызывала у него отвращение, причем с детства. Когда-то на Рождество дядя-Бедфорд подарил ему кольцо и подвеску с рубинами. Генрих передарил их матери. Один лорд принес ему богатую накидку для молельной скамейки – Генрих не то, что принять, взглянуть на нее не мог себя заставить. При этом еще и прибавил, что прощает лорда, если тот считает его неблагодарным. И от земельных завещаний в свою пользу Генрих отказывался.

Не желая подарков получать, Генрих любил их раздавать. Он щедрой рукой раздавал земли короны, дело доходило до того, что он раздавал свои дорогие официальные мантии, потому что предпочитал одеваться совсем просто. Он часто отдавал приказы щедро наградить какой-нибудь монастыро или церковь, совершенно не учитывая, что, раздавая собственость, он настолько уменьшил свой доход, что живет в долг.

Генрих был не столько сумасшедшим, сколько, как говорят, «простым» человеком – потому что он хотел им быть. С упрямством, свойственным кротким людям, он не желал слышать доводы, что от короля ожидается нечто другое. Иногда кажется, что он не столько хотел бы смягчить нравы своего времени, сколько не желал видеть последствия жестокости своими глазами. Увидев в одном городе повешенного, он приказал его немедленно снять, потому что такое зрелище жестого обращения с христианами огорчает короля.

Не лучшие последствия, чем щедрость и отрешенность, имела его лояльность. В дальнейшем будет ясно, что его отказ казнить Саффолка и его цепкое желание иметь Сомерсета возле себя будут стоить стране гражданской войны, а ему – короны.

Пожалуй, единственными, кого Генрих пламенно ненавидел, были лолларды. Вот уж кто никогда не получал от него никакой пощады. Король вообще относился к лоллардизму с настоящим ужасом, считая его страшной ересью. Все Ланкастеры отличались своей ортодоксальностью, но Генрих возвел ее в некий абсолют. Он всегда слушал службы с неослабевающим вниманием, всегда обнажал голову, входя в церковь, не разрешал конвою проносить в церковь оружие, запрещал всякие разговоры во время службы, любая трапеза начиналась с долгой молитвы, чему он уделял особое внимание.

Генрих основал Итон и Кингс Колледж в Кембридже, но атмосфера там при нем царила практически монашеская. Король не терпел ни малейшей фривольности. Когда его однажды в Бате привели в мужскую баню, чтобы он оценил какие-то нововведения, Генрих едва не лишился чувств от ужаса и отвращения, увидив там голых людей. На некоторых, кстати, были купальные костюмы, но, по мнению короля, и это было неприлично. А уж на балу, когда ему попытались представить барышень и дам, он, увидев их декольте, просто повернулся к ним спиной, отплевываясь: ”Fy, fy, for shame! forsothe ye be to blame!” В общем, Бат Генрих покинул в панике, похожей на бегство.



Похоже, что единственным развлечением, которое король считал совершенно нормальным и приемлемым, была охота. Все вышеперечисленное – не исторические анекдоты. Это факты, полученные из переписки семьи Пастон, это выдержки из хроник Блэкмена и Вергила.

У Генриха была привычка выполнять просьбы тех, кто ухитрялся подобраться к нему достаточно близко, чтобы эти просьбы изложить. Он никогда не хотел думать о картине вцелом, о том, к чему может привести исполнение данной просьбы. Поэтому его правление было страшно нелогичным. Были ли у него способности осмысливать ситуацию? Очевидно. Человеком он был образованным, постоянно читающим и даже пишущим. Конечно, интересовали его исключительно религиозно-философские темы, но и это уже говорит о его способности понять связь причины и следствия. Значит, ему было просто неинтересно вникать.

Возникает вопрос, почему он не отказался от короны? Время и его идеалы требовали того, чтобы трон занимала личность, подобная деду и отцу Генриха. Подданные Генриха уважали его за то, что он был «хорошим человеком», но как к королю относились к нему с полным безразличием. Его политические враги заявляли, что у него нет «сердца настоящего мужчины», чтобы быть истинным королем. Заметьте: даже они не утверждали, что у Генриха плохо с головой, потому что это было не так. Все его современники в один голос утверждали, что английсий король больше был бы на месте в монастыре, чем на троне. Но никто не предложил ему в этот монастырь удалиться. Возможно потому, что манипулировать слабым королем, старающимся быть добрым для всех, чем открыто бороться за власть, если король отступит от трона. Также история неоднократно доказала, что живой развенчанный король опасен, как личность, которой будут пользоваться различные партии в своих интересах. Того же Ричарда II «оживляли» неоднократно. Да и кто мог бы в тот период унаследовать трон так, чтобы это не вызвало широчайший резонанс?

Официально, пока Генрих не женился и у него не родился наследник, наследовал ему его дядя Глочестер. Хэмфри пользовался поддержкой Йорков и Салсбери. Его главный противник, кардинал Бьюфорт, проводил слишком много времени за границей, да и становился уже менее энергичным. Но у кардинала было двое племянников: Джон, граф Сомерсет, и Эдмунд, граф Дорсет, которых поддерживали граф Саффолк и Кемп, архиепископ Йоркский. Сам король своего дядю тоже не очень любил, его отталкивала слишком фривольная личная жизнь Хэмфри, да и его воинственность тоже. Линию Мортимеров рассматривать было просто нельзя, потому что она была из другого дома, не Ланкастеров. Так что альтернативы Генриху на роль короля, по сути, но было.

Трудностей добавляло отсутствие твердой руки администратора и дипломата, каким был покойный герцог Бедфорд. Даже две ветви Невиллов начали вооруженный конфликт между собой после смерти старого Вестморленда, что уж об остальных говорить.

Парадоксально, что содержание скромного короля обходилось Англии вдвое дороже, чем содержание его деда, образ жизни которого соответствовал статусу. Дело было в том, как Генрих раздаривал земли направо и налево, и брал на себя обязательства, которые был брать не должен. Меморандум заседания совета 1438 года содержит, например, следующие записи:

”Remember to speke unto the King to be warr how that he graunteth pardons or elles how that he doeth them to be amended, for he doeth to him self therinne greet disavaille, and now late in a pardon that he graunted unto a customer the which disavailled the King, 2 000 marcs”

“Remember to speke unto the King what losse he hath had by the graunte that he maad to Inglefeld of the constableship and stewardship of the castel and lordship of Chirk, to the losse of 1 000 marcs”

Существует всего три современных ему портрета короля Генриха VI. Вытянутое лицо, темные глаза, практически не выраженный подбородок, маленький рот с более крупной нижней губой, длинноватый и слегка искривленный нос. Роста он был высокого и сложения пропорционального.

@темы: Henry VI