В середине 1499 года снова была отмечен необычайно оживленный интерес к графу Уорвику в тесных и не очень компаниях, только на этот раз по всему Лондону, причем не только среди давно известных пассивных йоркистов, но и среди всевозможных искателей поживы, среди купечества, и, что самое неприятное, были в этих компаниях замечены четыре стражника из Тауэра. То есть, в Лондоне запахло реальным заговором, и вскоре стали известны его черты в общем. Предполагалось помочь Уорвику и Варбеку бежать из Тауэра, спрятать их среди груза шерсти, и вывезти из страны. Причем, побег из Тауэра должен был сопровождаться ограблением сокровищницы, а отвлечь стражу планировась взрывом пороховых запасов. Случиться это должно было в момент, когда король и его двор путешествовали бы по стране, причем королю была назначена судьба никогда из этой поездки не вернуться. Расписание поездки короля выяснил стражник Варбека и Уорвика, Томас Эствуд, и подходящим был выбран момент, когда король будет на о-ва Вайтс, в некоторой изоляции от основной площади королевства.
читать дальшеТомас Пенн утверждает, что Варбек к тому моменту был ко всем планам полностью безразличен – суровые условия, в которых он содержался, и отсутствие каких-либо жизненных горизонтов привели к тому, что он был на грани своего рода помешательства, окончательно потеряв нить того, кем же он был или не был на самом деле. Собственно, Пенн пишет прямо, что Варбек был запытан до этого состояния. Уж не знаю, зачем он решил такую деталь придумать, разве что для пущей драматичности своего сочинения.
Тем не менее, из судебного протокола по делу графа Уорвика следует, что всё было совсем не так, а практически наоборот. После того, как Генри VII вытащил его из подвалов Тауэра на природу, Варбека стали содержать в Тауэре в таких же апартаментах для благородных, в каких квартировал и Эдвард Уорвик – этажом ниже. Собственно, в своде комнаты Варбека было позднее сделано замаскированное отверстие, через которое оба пленника могли переговариваться, хотя из того же протокола можно понять, что инициатива почти сольно принадлежала графу в силу его детского ума. Этот парень, сидящий в Тауэре как Эдвард Уорвик, был простодушно рад, усердно мастеря поделки в виде изображения дерева, по которому его сторонники могли бы узнать друг друга.
Все перипетии заговора очень хорошо изложены в материалах суда по делу графа Уорвика. Томас Пенн почему-то называет этот суд фарсом и утверждает, что материалы следствия были заперты в сундук, который можно было открыть только тремя ключами, один из которых находился у короля. Не знаю, какой в этом был смысл в 1499 году, при таком количестве вовлеченных, но в наше время они вполне доступны как Trial and Conviction of Edward Earl of Warwick - High Treason – Court of the Lord High Steward and Peers, 21 November, 1499, и фарсом совсем не выглядят. Суд проходил в доме гильдий, и в число судей входили лорд-мэр Лондона Николас Алвин, рыцарь Джон Финекс, рыцарь Томас Брайан, рыцарь Уильям Годи, Уильям Денверс, Роберт Ред, Джон Вавасур, рыцарь Гилберт Тальбот, рыцарь Томас Бурше, рыцарь Ричард Гильдефорд, рыцарь Уолтер Хангерфогд, рыцарь Джон Ризли, рыцарь Уильям Тирелл, рыцарь Ричард Крофтис, рыцарь Джон Сапкотис и рыцарь Роберт Шеффилд.
Пусть вас не обманет отсутствие титулов. Роберт Шеффилд, например, был старшим окружным судьей и регистратором от Лондона, являясь, соответственно, членом парламента. Уолтер Хангерфорд – бароном Фарлеем, Гилберт Тальбот – лордом-наместником Кале и кавалером ордена Подвязки, Томас Бурше был наследником 2-го барона Бернерса и в родстве с Говардами, и даже имел в жилах несколько капель королевской крови через внучку Эдварда III, Анну Глостерскую. Ну и так далее – не пэры высшей категории, но в высшей степени уважаемые функционеры. В данном случае, имело значение только то, что перечисленные были сэрами, и имели право выносить решение по делу, подсудимым в котором являлся граф, тоже рыцарь.
Председательствовал на суде, как и полагается, граф Оксфорд и среди судей были также Дюбени, лорд-камергер, и Джон Кендал, приор ордена Иоанна Иерусалимского в Лондоне.
В протоколе написано, что Уорвик был допрошен и ответил на вопросы, но никаких следов вопросов и ответов там нет. Потому что, естественно, молодой человек был бы не в состоянии осмысленно на них отвечать. Главный судья просто заметил, что граф уже сознался в своих преступлениях ранее. Свой ответ на обвинение Уорвик зачитал, и не известно, понял он хоть что-то из происходящего, или нет. Возможно, именно поэтому Пенн и назвал происходившее фарсом.
Главными ответчиками по делу были сам граф Уорвик, и его слуги Томас Эствуд и Роберт Клеймонд, джентльмены из Лондона. Также упоминаются «другие бесчестные предатели и бунтовщики», которые, как не относящиеся к благородному сословию, по именам не перечисляются. В начале документа кратко упоминается цель заговорщиков (сместить и уничтожить короля и прочих важных лордов королевства), план заговора (о котором уже сказано выше, но в документе уточняется, что заговорщики также намеревались привлечь на свою сторону служащих Тауэра, поообещав тем 12 пенни ежедневно – не очень-то щедро, по-моему, это дневной заработок квалифицированного работника на тот год), и главной фигурой, действавшей на графа называется Роберт Клеймонд. Именно Клеймонд пообещал Эдварду Уорвику, что если тот будет его слушаться, то он, Роберт, освободит его из тюрьмы, после чего граф будет жить с уверенностью в своем будущем – и передал ему кинжал, чтобы граф мог защищать себя, а граф кинжал принял. Можно не сомневаться, что с восторгом – для него всё это было увлекательной игрой.
А дальше мы читаем дивное: Клеймонд в начале августа приходит к графу и говорит, что «Питер Варбек» предал их и Томаса Эствуда королю. А потому он, Клеймонд, намеревается укрыться в убежище при церкви. Граф с этим планом согласился, он всегда со всеми соглашался. Клеймонд не постеснялся выманить по этому случаю у Эдварда Уорвика несколько дорогих предметов одежды – как утешение в разлуке. После разговора с Уорвиком, Клеймонд рассказал о провале клерку Томасу Варду, и уточнил, что уезжает просить убежища в Колчестере. А Вард решил просить убежища в Вестминстере.
Забегая вперед хочу сказать, что ни Вард, ни Клеймонд никуда не спрятались, на самом деле. Клеймонд вернулся в Тауэр через несколько дней и продолжал находиться рядом с Уорвиком до конца. Когда был арестован Вард – не знаю, но он умер в сентябре в Тауэре естественной смертью.
Но что могло так всполошить людей, вовлеченных в заговор с целью освобождения Уорвика и Варбека из Тауэра? Похоже на то, что происшествие с Эдмундом де ла Полем, чего, почему-то, не заметили ни Томас Пенн, ни биограф Варбека Анна Ро. Заметил Каннингем, писавший биографию Генри VII бесстрастно, но с вниманием к мельчайшим деталям. Вообще, Эдмунд де ла Поль звезд с неба не хватал нигде, кроме как на турнирах да в походах, и политикой особо не увлекался – возможно, во вред самому себе. Потому что само его имя и происхождение от сестры Эдварда IV и Ричарда III были политикой. В общем, в свое время, король позволил ему унаследовать конфискованные у старшего брата, графа Линкольна, земли, но с выплатой штрафа за поведение брата размером в 5 000 фунтов. Естестенно, такую гигантскую сумму выплатить без ущерба для своего финансового положения Эдмунд не смог, а это, в свою очередь, привело к тому, что его титул понизился из герцогского в графский. Насколько известно, такой обмен земель на титул был между Генри VII и де ла Полем оговорен, но... Легко поверить, что для человека типа Эдмунда де ла Поля, подобное понижение статуса было болевой точкой.
Настоящей проблемой де ла Поля был его характер – он был типичным холериком, набирающим обороты от нуля до сотни за секунду. А поскольку он был не очень умным и очень высокомерным холериком, то выплески своего темперамента контролировать не умел и уметь не хотел. Даже на турнирах он долбил противника копьем и мечом так, словно хотел в землю вбить. А тут случилось так, что после хорошей попойки с Уильямом Кортни, он убил совершенно постороннего ему простолюдина, Томаса Крю. Возможно, просто для того, чтобы выпустить пар, или Крю ему чем-то не понравился. Как минимум тем, что посмел оказаться на одной улице с принцем крови. Так или иначе, убийство тогда не прощалось никому. Разумеется, если бы де ла Поль предстал перед судом, он заплатил бы «за кровь», и его помиловали бы, но только вот попойка с Кортни произошла в подозрительной близости к Тауэру, и в таверне, где любили собираться те, кто был вовлечен в заговор ради Варбека и Уорвика. Де ла Поль, кстати, хоть политикой и не интересовался, но в то, что Варбек – сын короля Эдварда, он верил серьезно, и, естественно, не считал нужным этого скрывать.
В общем, получив вызов явиться отвечать за смерть простолюдина перед королевским советом, и зная, что рыльце у него в пушку, де ла Поль испугался и сбежал из Англии. Как полагали - во Фландрию, хотя на самом деле только в Гин, под крыло к старому, доброму Джеймсу Тиреллу, служившего ещё «дядюшке Ричарду». В свою очередь, узнав о побеге (и предположив, что и этот де ла Поль побежал прятаться за юбкой тётушки Маргарет), и сопоставив то, что ему было о делах и делишках де ла Поля известно, Генри VII занервничал в свою очередь, и в начале августа издал приказ шерифам Кента, Норфолка, Саффолка и Эссекса никого из страны не выпускать без специального королевского патента. Граф Оксфорд же, в свою очередь, распорядился, чтобы сэр Джон Пастон выяснил, кто покинул страну с де ла Полем, и кто проводил его до побережья, но остался дома. Весь этот переполох случился в период с начала июля до конца августа. В сентябре де ла Поль встретился за границей с кем-то из эмиссаров короля, который смог в доступной для графа форме объяснить, что договоры о непредоставлении политического укрытия заключены между Англией, Францией и Фландрией, так что не лучше ли было бы прекратить дурить и вернуться домой? Де ла Поль вернулся, и ничего ему не было - продолжил свою жизнь, как ни в чем не бывало.
Естественно, разборки такого уровня, в которые были вовлечены первые аристократы королевства совсем сразу каждому встречному известными не становились. Так что Эствуд делал свои панические выводы только на основании того, что король резко взял под контроль выезд из страны. Узнав, чем это было вызвано, заговорщики вновь почувствовали себя в безопасности - с трагическими последствиями для всех вовлеченных
Стресс, гнев, жалость и разочарование после попытки побега Варбека, явно не улегшиеся до самой поздней осени, привели к тому, что Генри VII впал в углубляющуюся депрессию, выразившуюся в том, что он внезапно обратил свое внимание на всевозможных «некромансеров», деятельность которых он сам же и запретил в первые годы царствования. Во всяком случае, в той части их деятельности, которая касалась предсказаний.
Причем, как человек, Генри VII в предсказания верил в определенном смысле, но как король считал их вредными. Не будучи большим интеллектуалом, он был человеком разумным и понимающим, что надежда на счастливую предсказанную случайность может привести к тому, что человек сядет и будет своего счастья ждать, ничего не делая. А уж если будет предсказано несчастье, то это может парализовать волю человека. Так что к астрологии этот король прибегал крайне редко, и всегда – в самые темные и депрессивные моменты своей жизни. Таким образом, известие о новом заговоре, скорее жалком и глупом, чем опасном, ситуацию с депрессией короля не улучшило.
читать дальшеВ январе 1499 года некий кембриджский студент, Ральф Вилфорд (или Вилфурд) стал бормотать странное – он иногда воображал себя графом Эдвардом Уорвиком, а иногда называл себя сыном и наследником графа, хотя ему было 20 лет, то есть они с Уорвиком, где бы тот ни был, являлись практически ровесниками. Казалось бы, ещё один повредившийся разумом студент, но королевские дознаватели быстренько разнюхали, что странные идеи не сами по себе возникли в бедной голове Вилфорда, а были туда вложены местным кембриджским священником, Патриком из Остинского приората. Молодого человека даже вывозили в вечно оппозиционный к королевской власти Кент, где представляли потенциальным бунтовщикам как потенциальную кандидатуру на роль графа Уорвика.
Для Вилфорда история закончилась плохо – его увезли в Лондон и повесили, а его ментору влепили приговор о пожизненном заключении. По идее, повесить-то стоило именно ментора, но тот был священником. Собственно, именно жалкая нелепость этого инцидента, сказавшаяся, тем не менее абсолютно разрушительно на Генри VII, который, по словам испанского посла, «постарел за неделю на двадцать лет», сподвигла некоторых историков (в том числе, Джона Эшдаун-Хилла) считать, что вся история с Вилфордом являлась сценарием короля, желавшего подготовить подданных к моменту, когда он избавится раз и навсегда и от Варбека, и от Уорвика. Того же мнения придерживается и Томас Пенн, написавший первую читабельную биографию Генри VII. Но оба мэтра не рассмотрели свою теорию с другой стороны, задав себе простейшей вопрос: а требовало ли развитие ситуации с Варбеком и Уорвиком вообще каких-то планов и усилий со стороны короля?
Мне лично кажется, Эшдаун-Хилла в этом вопросе могла подвести базовая установка рикардианцев, где всё, исходящее от Генри VII есть зло и несправедливость. Что касается Пенна, то он рисовал яркими мазками портрет «зимнего короля», никем не любимого и с облегчением забытого. На самом деле, хотя толкование поведения и поступков любого человека зависят от точки зрения, ничто в поведении и правлении Генри VII не говорит о его глупости. То есть, было бы наивно полагать, что он не знал того, что было очевидно для посторонних уже ранней осенью 1498 года: Варбек – не жилец, долго он в строгом заключении не протянет. В конце концов, не зря же король внезапно забрал его в конце лета из Тауэра и увез с собой на природу, где, собственно, и произошла встреча с послами Филиппа Красивого. Да, может быть, что он не хотел оставлять Варбека без личного присмотра в столице, но если принять во внимание шок послов от того, как Варбек выглядел, его вытащили из Тауэра в более человеческие условия именно потому, что он был практически при смерти. Что могло быть как движением души от чисто человеческого сочувствия, так и политической расчетливостью не допустить бессмысленной пропажи потенциально ценного ресурса, которым ещё можно было воспользоваться для будущих политических построений.
Так же наивно было бы полагать, что Генри VII за 13 лет не сопоставил известные об Эдварде Уорвике факты с теми рапортами, которые поставляли из Тауэра люди, с ним общающиеся, и не пришел к выводу, что сидящий под замком «простой умом» молодой человек не является тем юным сыном Джорджа Кларенса больше, чем им был служащий на королевской кухне Ламберт Симнелл. Что, конечно, заставило его среагировать на появление очередного «графа Уорвика» очень нервно. Есть также мнение, что в переговорах о браке принца Артура с испанской инфантой, король Фердинанд выражал особую озабоченность фигурой графа Уорвика и высказывал мнение, что покуда тот жив, новая династия будет в опасности. Разумеется, когда подобную озабоченность выразил король, чью дочь Генри VII считал важным заполучить в жены наследному принцу, «озабоченность» следовало понимать как условие сделки, а такое давление на собственную внутреннюю политику было бы неприятно и менее озабоченному своим международным имиджем человеку.
Увы, январский инцидент с беднягой Вилфордом мнение испанца подтверждал. В конце концов, врагам Генри VII было абсолютно безразлично, был сидящий в Тауэре парень действительно графом Уорвиком, или не был. К тому же, сам король сыграл им на руку, утверждая в свое время, что мальчик, коронованный в Дублине, этим графом быть не может, потому что настоящий граф находится в Англии и живет в Тауэре. Ещё меньше их интересовало состояние интеллекта молодого человека. В конце концов, в Англии уже сидел на троне король, на длительное время вообще уходивший в себя и не желающий оттуда возвращаться в неприятную и утомительную реальность – Генри VI. Так что судьба Эдварда Уорвика явно стала переходить на милую сердцу Фердинанда колею «нет человека – нет проблемы».
В результате всего пережитого и всего, что пережить ещё предстояло, в 1499 году Генри VII, паталогически ненавидевший преднамеренное душегубство как метод политической борьбы, пребывал в состоянии, близком к полной безнадеге, шарахаясь от таинственных «квитэссенций» по 2 фунта за порцию, до приглашения какого-то валлийского священника-предсказателя, который, говорили, предсказал совершенно верно судьбу и Эдварда IV, и Ричарда III. Предсказатель не подвел, постращав короля, «помимо прочих неприятных вещей» тем, что его жизнь в опасности, и что в его королевстве имеются две партии, каждая из которых хочет своего. В принципе, даже такое радостное событие, как рождение в конце февраля сына, принца Эдмунда, никак не отменяло того факта, что в королевстве зреет новый заговор, только в центре его теперь ставится не умирающий, потерявший вкус к жизни Варбек, а милый и жизнерадостный, молодой дуралей, живущий в апартаментах Тауэра для благородных пленников. Не отменяло оно и того, что примиряющая и весьма либеральная к бунтовщикам и заговорщикам всех мастей политика Генри VII не поставила точку на противостоянии сторонников Ланкастеров и Йорков.
Впрочем, система отслеживания происходящего в королевстве была уже давно построена и задействована, так что внезапная дружба помилованных когда-то заговорщиков и прислуги графа Уорвика, вспыхнувшая сразу после неудачного побега Варбека, от внимания короля не ускользнула, депрессия там или не депрессия. Впрочем, в середине 1498 года вся эта активность сводилась к посиделкам и длинным беспредметным разговорам в тавернах, и, собственно, входила в нормальную жизнь столицы, где народ испокон веков любил поговорить и о королевской кривде, и о какой-то таинственной, скрываемой от народа правде. Эти разговоры слушали, анализировали и собирали воедино только с целью выявления потенциально неблагонадежных для режима точек в королевстве. Но и здесь ничего нового или необычного не вырисовывалось: всё тот же Корнуолл, и всё те же западные области.
Надо сказать, что тайны из результатов расследований подобного рода король никогда не делал – выявленным в ходе расследований неблагонадежным элементам выкладывались на стол собранные против них улики, назначалась за провинность сумма штрафа и объявлялся размер бондов, гарантирующих дальнейшее примерное поведение проштрафившихся. Помимо приятных пополнений казны, доказательства того, что тайная служба короля не дремлет, должны были создать в королевстве атмосферу, к политическим заговорам неблагоприятную. К сожалению для многих вовлеченных, заговорщическая деятельность не предполагала житейской разумности, так что раскаяние приходило к ним, если приходило, уже в тот момент, когда они, с петлей на шее, каялись в своих грехах перед собравшейся для засвидетельствования возмездия публикой.
Так что никакие хитроумные провокации со стороны Генри VII были просто не нужны - неугомонные и неумные в своей неугомонности заговорщики действовали согласно своим собственным планам, и от короля требовалось только держать руку на пульсе происходящего, чтобы эти планы не удались.
Специально по просьбе - только черные коты! Главное - успеть до Старого Нового года))
Этого господина зовут Ватс, и он живет в Оулу. Работает начальником конюшни, между прочим.
читать дальшеХозяйка живущего в многоэтажке котика Вяйно решила предупредить угрызание рождественских цветов (потенциально ядовитых), и спрятала их... в фонарь. Так родился хит сезона, подхваченный её подписчиками:
А одна семья решала сходить посмотреть потенциально подходящего им котенка. В доме есть и другие коты, вполне ласковые и социальные, но не сидящие на руках. А им очень хотелось ручного котика. Ну вот этот, Пёрри, и подошел.
А этот котенок работает маркетологом в кошачьем приюте в Хельсинки:
Кошечка Наппи считает, что на фоне белой елки она неотразима:
Смотрю. В принципе, смешно, хотя именно комедию там никто не строит - чистая бытуха и школьные будни, как они есть. Но меня сквикает практически всё. И славный папаша, который как бы и хороший, но Боже упаси от такого счастья И его братишка, который как бы и не злой, но его советы по тому, как брату надо потихоньку сынишку скинуть "бывшей" на руки, почему-то стыдно слушать Главгероева врагиня-жертва его троллинга в школьные годы, утомляет даже с экрана. Впрочем, по сюжету, она тоже окружающих утомляет чуть более чем. И жалко её отчасти, и, опять же, упаси Господи от такого типажа в реале рядом. К "коварной изменщице" Алене, от которой главгерой ушел, забрав сына, вот как-то никаких имоций, кроме желания тихо перекрестить вслед и шепнуть: "беги, крошка, беги". Собственно, понравилась мне там только директриса Дети обычные, вроде, как им и полагается.
если ваш кот опрокинет елку. Но вообще, я поискала в гугле (поверхностно) советы о том, как совместить нормальный кошачий интерес к покорению высот, и нежелание хозяйки поднимать эту в дцатый раз уроненную ёлку, черт бы её побрал. И не нашла. Зато нашла кучу более или менее дурацких милых картинок котиков в рождественских колпачках и с гирляндами на шеях. Ну ладно, если у меня когда-то будут проблемные отношения между котом и елкой, я и так знаю, как их решить. А пока украшения. Все не бьются, не ломаются, не грохочут по полу. И безопасны для кошек.
А я сегодня разобрала елку, и разложила все декорации по ящикам. И даже подписала ящики. Удивительно безболезненно в этом году всё получилось, и даже с настроением.
И пусть ещё очень-очень низко (фото сделано в полдень!), но сам факт бодрит невероятно. Как раз вчера обратила внимание, что около 16 часов на улице было весьма светло, тогда как в районе Рождества в 15 часов была уже тьма кромешная. А через месяц, в середине февраля, будет уже такая интенсивность света, что люди с чувствительной кожей начинают пользоваться антизагарными кремами, чтобы веснушками не покрыться.
О событиях, случившихся на Троицу 1498 года, какого-то единого мнения не существует. Фактом является лишь то, что в ночь на 9 июня Перкин Варбек бежал из своих квартир в Вестминстере через оставшееся или оказавшееся незапертым окно. Ещё весной, Варбек выезжал с королевской семьей в их небольших вояжах по стране, и ничто не предвещало, что он решат вот так дерзко бежать из Лондона. Надо сказать, что апартаменты Варбека в Вестминстере находились ровнехонько под приватными палатами самого короля, всего на этаж ниже, и они постоянно охранялись. То ли потому, что так было проще, то ли потому, что король не хотел подчеркивать фактическую несвободу Варбека во дворце, апартаменты его были обустроены в той части дворца, где было хранилище наиболее дорогих мехов, роб и прочих статусных предметов королевского обихода. То есть, эти помещения изначально были построены как помещения под охрану, и охраняли их служащие внутренних покоев короля, то есть надежнейшие из надежных.
читать дальшеВ ночь побега, службу несли Уильям Смит и Джеймс Брэйбрук, чьи действия и возможная причастность к побегу были тщательно расследованы. Оба были признаны невиновными в нарушениях инструкций, как и следовало ожидать, собственно – предатели просто не могли проникнуть в тесный круг придворных приватных палат короля. Ничего не могу сказать о дальнейшей карьере Уильяма Смита (слишком обычное имя), но Джеймс Брэйбрук был послом короля в Испании в 1505 году, и в его обязанности, помимо прочего, входила оценка общего психического состояния короля Фердинанда после смерти королевы Изабеллы в ноябре 1504 года (см. инструкции послам www.british-history.ac.uk/cal-state-papers/spai... ).
Таким образом, остаются две возможности: либо Варбек раздобыл, при помощи тайных йоркистов при дворе, дубликаты ключей (практически исключено), то ли из-за какого-то сбоя в рутине уборки помещений, окна покоев остались закрытыми, но не запертыми. Правда, венецианский посол тайно насплетничал на родину, что король, наверняка, нарочно распорядился дать возможность Варбеку сбежать, чтобы потом избавиться от него навсегда, но против этого говорит реакция Генри VII на весть о побеге – он всполошился всерьез, и поднял тревогу по гарнизонам вплоть до Лестершира. Генри VII ни в коем случае не был настроен отмахнуться от даже тени угрозы со стороны разбитых в прах йоркистов. Именно в тот момент, как раз велись переговоры с новым королем Франции по поводу жестких санкций против укрывательства врагов короны одного государства на территории другого.
Вполне очевидно также, что побег Варбека не был спланирован тайными врагами короля. Он нашелся, в конечном итоге, всего в 9 милях от Вестминстера, в приорате Шина, находящемся в пределах... Ричмондского дворца. То есть, в 1498 году это был ещё Шинский дворец, часть The King's Great Work короля Генри V, основавшего там три монастырских учреждения, которые обещал построить ещё его отец (в знак раскаяния за убийство Ричарда II и узурпацию престола), но поленился. Приорат, разумеется, сдал беглеца королевским властям, в обмен на клятву, что ему сохранят жизнь. Вообще, по моему личному мнению, не нужно искать следы заговора там, где проявляет себя натура Варбека.
И Генри VII мог бы уберечь себя от потрясения, если бы не примерил, в свое время, ситуацию Варбека на себя. Он, как никто, знал, что такое быть игрушкой судьбы, которую за тебя решают чьи-то чужие амбиции. Тем более, что у него уже был позитивный опыт с Ламбертом Симнеллом, или тем парнем, который угодил в его его руки под этим именем. Чего Генри не учел, так это принципиальную разницу его собственного характера, и характера Перкина Варбека, был тот Ричардом Плантагенетом или нет.
Генри Ричмонд был мальчиком, лишенным семьи и увезенным на чужбину по политическим причинам, чьи альтернативы свелись, в конце концов, к двум реальным: или трон, или смерть. Про Симнелла можно и вовсе не говорить – для парня, крутившего под этим именем вертел на королевской кухне, случившаяся судьба явно была лучшей из возможных. Перкин же Варбек был с подросткового возраста человеком, систематически и по доброй воле отвергавшим альтернативы безбедного существования ради приключения. Не нужно было быть великим психологом, чтобы понять, что такой человек просто не вынесет скуки роли ручной обезьянки, даже если это королевская обезьянка. И Варбек, конечно, ударился в бега, как обычно - спонтанно и без определенных планов, куда кривая вывезет. А кривая вывезла в густые английские леса, так не похожие на перенаселенную Португалию или Фландрию, где все пути вели в какой-нибудь порт, где всегда нашелся бы корабль, готовый поднять паруса, и где знающему морскую жизнь крепкому парню всегда нашлась бы работа.
Вся эпопея с побегом Варбека, с переговорами и дорогой в Лондон, заняла 9 дней. Уже 18 июня Варбек снова был на знакомых улицах, только теперь он был закован в кандалы, и путь его лежал в Тауэр. По пути к Тауэру, Варбека дважды (!) ставили к позорному столбу, и в Тауэре его поместили отнюдь не в апартаменты для благородных, хоть и невольных «гостей», а в самую настоящую темницу без окон. Всё это бесспорно, на мой взгляд, говорит о градусе бешенства, которое вызвал побег Варбека у короля. И который практически наверняка говорит о том, что ситуация не была подстроена. Венецианец Тревизано, конечно, был склонен видеть в англичанах худшее:
Тем более, что вся история правления Генри VII до того несчастного для Варбека дня, не рисует его жестоким и жаждущим крови правителем. Напротив, собственно. Этот король предпочитал давать шанс всем, даже врагам, одинаково не доверяя и этим политическим врагам, и так называемым политическим друзьям. Он был склонен к скрытности, бесспорно, но не к коварству. И рискну предположить, что в случае с Варбеком он почувствовал себя преданным. Во всяком случае, повел он себя буквально беспрецедентно для своей обычно манеры. Когда в июле в Англию прибыли послы из Нидерландов, для заключения торговых договоров, их буквально заставили встретиться с находящемся в самом жалком состоянии пленником, и выслушать от того ещё раз его признания, что он не явявляется Плантагенетом, а был подготовлен для этой роли Маргарет Бургундской.
Присутствующий при встрече испанский посол Родриго де Пуэбла записал, что «я и все присутствующие не усомнились, что его жить ему осталось недолго», настолько ужасен был вид Варбека по сравнению с той внешностью принца крови, к которой все при дворе успели привыкнуть.
Известия, привезенные послами, от которых потребовали передать Филиппу Красивому требование прекратить всякую поддержку беглым йоркистам, ещё находящимся при бургундском дворе, проняли даже Маргарет Бургундскую. В начале сентября 1498 года она, неожиданно для всех, написала Генри VII письмо, в котором просила прощения за поддержку бунтовщиков. Вряд ли в ней заговорило раскаяние. Почти наверняка, она была просто озабочена сохранением земель, находящихся в ее персональной собственности.
Так получилось, что у меня года два не было никакой возможности генерально отмыть душевую комнату. Только по верхам. А сегодня с утра получилось. И стены, и полы, и сауну. Только что потолок мыть не полезла, потому что по состоянию плитки поняла, что копоти не было от слова совсем.
Амариллус, если верить упаковке, должен был вырасти красного цвета. А выросло вот что.
читать дальшеБольше всего работы всегда в том углу, где душевая кабина. Там брызги и остатки мыла и шампуней на стенках надо хорошо отмывать, особенно по нижней части стен. Про пол и вовсе молчу. Пылесосить его раз в неделю-две точно не достаточно. К счастью, при помощи того девайса с али, который я расхваливала (с крутящимися дисками), жесткими лайками для пола из плитки можно без всяких усилий отодрать любые наслоения. Побрызгала моющим раствором, прошлась по полу этой механической шваброй, собрала пылесосом сухие лохмотья, прополоскала пол водой, и согнала воду обычной шваброй для душей. Чистота и красота. Стыдуха, но плитка стала заметно светлее Больше двух часов ушло, но оно того стоило. Ещё поглажу во второй половине дня, и хватит на сегодня.
Кстати, мы ж с мужем теперь стали официально леди и лордом За 42 евро общей стоимостью)) Подарила ему на день рождения титул, ну и себя не обидела заодно. Вчера купила рамочки для сертификата и герба, и сегодня на стенку повесили. Супруг засомневался, не слишком ли, но я сказала, что если человек держит на стене свою генеалогическую таблицу до XVI века, то сертификат и герб поместятся рядышком как родные. А что, не всё же олигархам. Конечно, у Лебедева настоящий манорище с владениями, но права на титул те же, что и у нас - всего лишь пожизненые. К тому же, в нашем случае приятно знать, что деньги пошли в фонд одного из красивейших природных заповедников Англии. Вот умеют англичане из своей истории профит извлекать, снимаю шляпу.
Кстати, таблица эта генеалогическая у нас появилась из-за мужней английской кузины. Анья заказала и исследования, и составление, и привезла нам копию в свое время. Когда я у них была, то поняла, почему она сподвиглась - там повсюду портреты предков ее мужа, какие-то сертификаты из их жизни о степенях и должностях... А она взяла - и забабахала таблицу, за что ей большое спасибо.
В общем, теперь прикалываемся: кто пойдет мусор выносить, твоя милость или моя милость? А посуду мыть?
физическийСегодня нагрузала себя так, что аж перегрузила. После стандартно-скверноватого утра, отправилась в спорзал - впервые с начала октября. Конечно, ноги задействовала только аккуратно на велосипеде, шагая по беговой дорожке, и с распрямлением коленок против тугой резиновой ленты, не более того (физиотерапевт велел пока их не грузить на аппаратах). Остальное было на другие мышцы. Причем бдела, чтобы нагрузка была меньше привычной, перерыв-то большой был. И вытащила себя из спортзала через 1 час 20 минут, хотя много чего ещё хотелось сделать. Мне все эти годы лень в спортзал идти, но проблемно себя оттуда выгнать.
Потом пошла в аптеку, оттуда - в продуктовый, оттуда - в промтоварный, оттуда - в другой продуктовый. Расстояния между ними на машине, конечно. Забавно, но шагая после нагрузки, очень чувствовала, что левое колено, прооперированное - не родное, и вообще не настоящее. Было, кстати, не то что больно, но я явно устала. Потому что специально не стала принимать перед спортзалом трамадол, для чистоты эксперимента. Ну, приехала домой - приняла. Увы, без него мне физнагрузки действительно не потянуть, проверяла с разными. В смысле, упражняться-то мне комфортно (а вот ходить, стоять и готовить или гладить, или убирать квартиру - нет), но потом явно чувствуется, что спина и ноги как чужие, и сейчас кааак заболят! Движения становятся неуверенными, болезненными, с трудом скоординированными.
Поела, потому что получился перерыв в 8 часов после завтрака, и я явно была сильно голодная и злая. Потом раскладывала покупки, немного посидела перед компом, и ещё ужин приготовила. Правда, ужинала уже символически, есть не хотелось. Помыла холодильник, промыла спецраствором кофеварку. Опять села за комп. Сейчас ещё бодрой себя чувствую. В принципе, я озабочена, конечно, тем, смогу ли я в феврале выйти на работу, как планирую. Получается, что при определенных условиях - да. У меня масса вариантов, как жить дальше, и я совсем не знаю, когда и как часто и серьезно меня будут оперировать, но мне очень хочется хотя бы несколько недель пожить в режиме почти нормального человека, а не инвалида. Очень.
В общем, я просто проверила, действительно ли чем больше занят, тем выше общий тонус. Правда. Но правда и то, что без таблеток никакого тонуса не получится. Надо побеседовать на эту тему с Сабиной, когда она будет звонить, чтобы учла в назначениях. Отслеживаю температуру постоянно. Позавчера весь день почему-то была чуть ниже 38, и я уже затосковала, что в понедельник придется идти сдаваться в больницу, но она так же внезапно вернулась к норме. Очень хотелось бы дотянуть до 29.1 и кишкоскопии без катастроф и эксцессов.
В спортзале молодежь, в основном, бабушки сидят по домам, да и дедушки. Супруг говорит, что постоянные возрастные ходят рано утром тренироваться. За время относительного затишья, там перетянули покрытие на полу, поставили новые аппараты и сгруппировали их немного по-другому. Особенно те, где занимаются с сильными нагрузками. Для растяжек вообще отдельную комнату сделали. То есть, она и была уже, но теперь её обновили, приятно заходить. Девушки, как ни удивительно, тренируются в масках. Не все, но большинство. Смысл? Нет его, по-моему. Может, уже привычка, не знаю.
Потихоньку, полегоньку и тихим сапом, Генри VII начал свой путь в политике постепенного оттеснения пэров королевства от власти сразу, как в очередной раз убедился, что ставить свою власть в зависимость от чужих амбиций – это не для него. Тем более, что за всеми происходящими заговорами и конр-заговорами, брожениями и шатаниями сэров и пэров из одной партии в другую, никто не успел заметить, как с 1493 года, после «первого звоночка» с заговором Ламберта Симнелла, во дворце начинает появляться все расширяющаяся с годами территория, доступ на которую имели сущие единицы – территория приватных палат короля.
Самое приватное место в приватных покоях
читать дальшеВнешне это успешно маскировалось всё возрастающим великолепием и обрастанием сложными деталями обрядов королевской жизни. Как и при всех дворах монархов, придворные и администраторы сновали между дворцом и внешним миром. Но никто из них не имел входа в приватные палаты короля, кроме избранной группы придворных. Это они стелили постель королю и убирали её, меняли солому на полу, купали, одевали и раздевали короля, доставляли ему еду, и непристанно бдили, чтобы в приватных палатах не происходило ничего «странного», выбивающегося из рутины.
Вся эта персональная прислуга короля подчинялась одному человеку: Хью Дэнису, «камергеру стула», как говорится. Сам Дэнис был из джентри, был женат на аристократке, но, собственно, о его жизни до появления в придворной роли известно удивительно мало. Известно, что у него был статус гражданина Лондона, и что он состоял в гильдии бакалейщиков. Так что можно предположить, что до начала службы в качестве начальника приватной обслуги Генри VII, с дворцовыми кругами он связан не был, а занимался коммерцией. Удобно для короля, но, тем не менее, камергер стула был человеком, наиболее физически соприкасающимся с персоной короля, так что «с улицы» на такую должность попасть никто не мог. То есть, кто-то этого Хью Дэниса королю порекомендовал. Возможно – леди Маргарет Бьюфорт, матушка Генри VII, которая как раз и обустроила разрыв между внешними палатами дворца и внутренними покоями короля. Во всяком случае, леди Мэри Рос, супруга Хью Дэниса, была связана родством с Бьюфортами.
В наше время преувеличенного понимания интимной приватности, трудно себе представить, чтобы рядом с человеком, отправляющим свои нужды на стульчаке, маячил бы какой-то камергер. Тем не менее, во времена Генри VII процесс усаживания на стульчак был сопряжен со сложной системой раздевания дорогих и не слишком-то функциональных аристократических одеяний. Опять же, обмывание приватных частей королевского тела после отправления, для самого короля было бы делом затруднительным по той же причине наверченности одежд, и было намного практичнее, когда это делал слуга.
Впрочем, Хью Дэнис был близок к королю не только тем, что следил за чистотой королевской попы, но, в основном, потому, что следил за личным кошельком его величества. И это не было просто оплатой счетов и распределением королевской милостыни. В случае именно этого монарха, через Дэниса шли многие приватные финансовые операции короля. Дело в том, что «жадность до денег», над которой зло иронизировал Педро де Айала, была у Генри VII семейной чертой, и именно с жадностью как таковой не имела ничего общего. Леди Маргарет, матушка короля, была ещё молоденькой женщиной, когда приобрела репутацию человека, сидящего на своих сундуках с добром. Она, естественно, не жалела средств на себя, на подобающий её статусу образ жизни, и охотно тратила средства на политику и шпионаж, но да, собственноручно вела финансовые записи уже во время своего брака с Генри Стаффордом. Будучи женщиной, она зачастую не могла сама представлять свои интересы, и действовала через Реджинальда Брэя, управляющего сначала Стаффорда, а потом самой леди Маргарет.
Что касается Генри VII, то он зачастую не мог действовать от собственного имени, потому что был королем. Есть предположения, что покупаемые Хью Дэнни поместья и недвижимость были, на самом деле, собственностью короля. Более того, взяв на себя обязанности казначея королевского хозяйства, Генри VII вывел эту статью из под контроля парламента, ревниво разделявшего частные средства короны и финансы королевства. По сути, отслеживание финансовых операций непосредственно короля стало для посторонних штату внутренних покоев недоступным. Ситуация инстинктивно выбешивала пэров королевства, утверждавших, что подобная деятельность достойна лишь «жалких негодяев низкого рождения», этим оборотом пользовался, в свое время, даже Варбек. Но было за этим брезгливым возмущением и нечто гораздо большее, чем аристократическое высокомерие – страх.
По сути, в курсе финансовых дел короля были единицы – архиепископ Мортон, епископ Фокс, Реджинальд Брэй, Томас Ловелл и Генри Вайатт. О том, какими делами занималась, в обход формальной власти королевского совета, эта тесная группа, которая даже одевалась так же, как сам король, в сдержанной но дорогой манере – никто, кроме них, понятия не имел. А ведь рассчетные книги короля содержали отнюдь не только баланс доходов и расходов. Там же содержались сведения о долгах значимых для королевства персон, о бондах, которыми король связывал сэров и пэров, обеспечивая их примерное поведение, и даже о суммах, тратящихся на шпионаж. В частности, из этих книг становится понятно, почему Генри VII так легко отпустил домой корнуолльских бунтовщиков – очень большое их количество было просто-напросто завербовано в роли платных осведомителей. И это не было мелочной слежкой или сбором сплетен – всё собиралось и анализировалось для составления общего представления о состоянии региона и отношений в нем, на основании чего позднее намечалось, как там должна действовать королевская власть. Более того, король и его доверенные лица никогда и не скрывали, что наводнили страну шпионами. Скорее всего, они даже преувеличивали это фактор, осуществляя такой политикой старый добрый принцип «разделяй и властвуй».
В общем, к 1497 году Генри VII хоть и не мог править открыто на французский манер, когда слово короля было законом, но на практике, уже перестал подчиняться английской системе, в которой, формально, закон был для всех один. И для короля тоже. Во всяком случае, так ситуация выглядела для тех, кто лишился привычных привилегий трактовать закон себе в угоду. Внезапно, они указались на месте тех, чьи лояльность и полезность были вычислены с точностью до пенни. И выпускаемые властью законы внезапно стали тем самым словом короля.
Попробовала посмотреть последние экранизации Агаты Кристи - про виллу "Белый конь", например. Сдюжила минут 7. Это вообще что? Во всяком случае, не Кристи. Ну почему они не хотят понять, что не нужно ничего драматизировать, что у Кристи очень хорошо продумана атмосфера, которая жутка именно своей обыденностью, за которой скрываются черт знает какие бездны. С горя пошла смотреть мисс Марпл образца 80-х. Там именно то, что нужно.
Секретарь герцога Людовико Сфорца, Раймондо да Сончино, впервые увидел Генри VII Английского в Вудстоке, в начале сентября 1497 года. Туда пригласил его и венецианского посла Андреа Тревизано из Лондона сам король, проводящий в Вудстоке лето со своим семейством. Похоже, что король произвел на итальянца неизгладимое впечатление как блестящим великолепием всего, что его окружало, так и аурой спокойной властности. Помимо официальной части, по поводу которой Сончино сделал запись, что принц Артур был высоким для своих лет мальчиком, оживленно говорящим на латыни, а королева – «миловидной женщиной», у миланца состоялся личный разговор с Генри VII, который велся на французском.
читать дальшеРезультатом этого разговора было как минимум глубокое изумление Сончино, приготовившегося сообщить англичанину последние новости с континента. Король ухитрился сразу перехватить инициативу, и умный герцогский секретарь понял, что его величество в курсе дел Милана вообще и самого Сфорца в частности, причем в такой степени, словно король и герцог были ближайшими друзьями, состоящими в интенсивной переписке. Тем не менее, эти два деятеля никогда не встречались, и невозможно было не догадаться, что именно король своими светскими разговорами хочет дать понять послу – отсутствие необходимости приукрашиващей дезинформации. Несомненно, английское золото открыло Генри VII прямые каналы к источникам информации, максимально близким к континентальным правителям.
Не менее сильное впечатление на Сончино и Тревизано произвели события поздней осени, когда Генри VII прикатил в Лондон рука об руку с человеком, который годами интриговал против его власти и хотел занять его трон. И не бросил злоумышленника в темницу, а поселил во дворце, включив в свой двор. Оба посла не скупились на восхваления утонченности королевских советников и полного внутренней уверенности спокойствия короля, а также его невиданного милосердия. Конечно, от их искушенного взора не укрылся характер интереса к Перкину Варбеку придворных и приезжающих ко двору – всем хотелось посмотреть на низвергнутое, несостоявшееся величие. Так что и относительно причины «невероятного милосердия», проявляемого королем, они не сказать чтобы заблуждались.
Впрочем, именно в это время ко двору вернулся человек, который привлекал внимание даже больше, чем Варбек – моряк-авантюрист Джон Кэбот, рожденный в семье генуэзского моряка как Джиованни Кабото. Юный Джиованни был с детства одержим не просто мечтой стать успешным моряком, но и амбициями стать успешным моряком-первооткрывателем. К сожалению, никто в Италии того времени новые земли открывать не собирался, и Джиованни Кабото, успевший уже переехать в Венецию, жениться и нажить троих сыновей, совершил залихвацки-отчаянный шаг: взяв с собой семью, он эмигрировал в Англию, основался в Бристоле, взял имя Джона Кэбота, и сумел добиться аудиенции у Генри VII. То есть, так говорит официальная биография Кэбота.
Тем не менее, было бы невероятно наивно предполагать, что никому не известный моряк-иностранец мог запросто попасть на прием к королю, да ещё и получить от него такую лицензию: «Be it knowen that we have given and granted, and by these presents do give and grant for us and our heiress to our welbeloved John Cabot citizen of Venice, to Lewis, Sebastian, and Santius, sonnes of the sayd John, and to the heires of them, and every of them, and their deputies, full and free authority, leave, and power to saile to all parts, countreys, and seas of the East, of the West, and of the North, under our banners and ensignes, with fine ships of what burthen or quantity soever they be, and as many mariners or men as they will have with them in the sayd ships, upon their owne proper costs and charges, to seeke out, discover, and finde whatsoever isles, countreys, regions or provinces of the heathen and infidels whatsoever they be, and in what part of the world soever they be, which before this time have bene unknowen to all Christians: we have granted to them, and also to every of them, the heires of them, and every of them, and their deputies, and have given them licence to set up our banners and ensignes in every village, towns, castle, isle, or maine land of them newly found».
Нет, что-то было с Кэботом не так просто, потому что ходили слухи о том, что из Венеции он уехал не вполне открыто, а практически бежал. И свой первый рейс, во время которого он нашел то ли Ньюфаунленд, то ли Лабрадор, он, видимо, осуществил за свой счет, на небольшем суденышке «Matthew» с 16 членами команды. То есть, кто-то ему из бристольцев покровительствовал, это понятно. По слухам, покровителями могли быть и вездесущие флорентийские банкиры, через которых на аудиенцию к королю было действительно легко попасть, ведь потому он и привечал, чтобы использовать отлично развитую информационную сеть этой братии . К тому же, есть сведения, датировка которых могла быть впроследствие изменена сыном Кэбота, но если она реальна, то в активе у отважного моряка уже был рейс к берегам Америки, то есть к королю он пришел не с пустыми словами.
В любом случае, ко двору короля он явился осенью 1497 года победителем, получил от его величества пожизненную пенсию в 20 фунтов, и обещание снарядить целый флот для следующей экспедиции. А послы из Италии наблюдали за тем, как толпы почитателей Кэбота бегали за ним, нагруженным картами и планами. Надо сказать, что свое слово король сдержал. Пять небольших судов он действительно снарядил, вот только команда для них была собрана по всем тюрьмам Англии – что, в общем-то, стало в Европе уже почти обычаем для таких рейсов. Особенность планов Кэбота была в том, что он искал морские проходы к богатым землям не на юге, как все остальные, а на севере, но не секрет, что плавание по северным водам было предприятием суровым.
Отплывший в 1498 году Кэбот сумел попасть в Северную Канаду, обогнуть Гренландию, и, через Атлантику, попасть в Ирландию, а оттуда – домой, в Бристоль. Но что случилось с самим Кэботом, и вернулся ли лично он в Англию – не известно. Он вполне мог остаться в английской колонии или «миссии», которую часть его экипажа основала на территории Северной Америки (см. ”Alwyn Ruddock: John Cabot and the Discovery of America” by Evan T. Jones). Основателем миссии мог быть августинский фриар и покровитель Кэбота, Джиованни Антонио Карбонарис. И эта миссия могла потом стать городом Carbonear. Известно, что пенсия Джону Кэботу перестала выплачиваться в 1499 году. Что бы это ни значило. Его сын Себастиан с флотилией вернулся.
В общем, послам было о чем писать своим правителям, и они захлебывались от восторга. Тем не менее, в главном они, в своих хвалебных отзывах, не ошибались: для демонстрации такого поведения, Генри VII должен был быть абсолютно уверен в своей власти и спокоен относительно будущего. Вряд ли итальянцы также преувеличивали впечатление, которое произвела на них жизнь в придворных английских кругах. Да, к тому времени король уже собрал вокруг себя и флорентийских банкиров, и голландских мастеров ремесел, и испанских кожевников, и бретонских и французских служащих, и бургундских модельеров. Разумеется, англичане по поводу «этих дьявольских иностранцев» брюзжали, но, собственно, подобная конкуренция заставляла их из кожи вон лезть, чтобы доказать, что и они не лыком шиты.
Прошло некоторое время, прежде чем Раймондо да Сончино начал видеть детали за тем сверкающим фасадом, который так пленил его изначально. Но он все-таки начал замечать, что хотя король был спокоен и мудр, он не доверял решительно никому. И что хотя Генри VII был действительно богат, богатство это собиралось потому, что не имеющий ни к кому доверия король предпочитал иметь дело с наемниками. Собственно, испанский посланик в Шотландии, Педро де Айала, вернувшийся в Лондон якобы поправлять здоровье, достигнув мира между Шотландией и Англией, обратил внимание Сончино на то, что Генри VII на столько богат, сколько жаден до денег. И что он никак не может быть так велик и могущественен, как любит о себе думать, потому что, опять же, жаден до денег. Он, вроде, и охотится, и совещается с советниками, как все нормальные короли, но чем он занимается в любую свободную минуту? Запирается у себя в палате, и своей рукой ведет счетные книги! И подданные своего короля не любят, а просто-напросто боятся.
Тем не менее, уничижительные реплики об английском короле, нашептываемые де АйалАйалой в уши своим коллегам, не мешали окопаться ему в Англии и проводить в компании короля столько времени, сколько было возможно. Что, в свою очередь, не мешало ему тайно лоббировать брак Джеймса Шотландского с инфантой Марией, а вовсе не с дочерью Генри VII, которую он уничижительно обзывал за глаза «болезненной сопливой пигалицей». Что, опять же, не мешало ему загребать обеими руками любые подарки у «жадного короля», и подарки эти скудными не были. В общем, этот деятель не был сосудом чистоты в своих суждениях, но он совершенно правильно указал на один момент в политике короля, который вряд ли в те годы приходил на ум англичанам: «Он хочет править, как король Франции». И прибавлял «но не может», потому что во Франции вся власть была у короля, тогда как в Англии власть короля ограничивалась парламентом, который к 1500-м уже умел быть очень несговорчивым.
Я его практически проспала. Вот казалось бы, режим вчера сбила не так уж фатально - легла около 2 ночи, хотя привыкла ложиться до полуночи. В результате, как-то странно просыпалась, встала уставшей, кое-что по дому сделала - и спать. Проснулась, поела - снова спать. Только сейчас более или менее в привычном состоянии. Правда, погода у нас к бодрости не предрасполагает. Где-то +2, мокрый снег, туман. Красиво, но сонно. Зато весна уже близко))
С утра сегодня изменила немного украшения на столе. Все-таки, Рождество - это как бы песнь простоте, а вот Новый год приходит в блеске мечтаний и надежд.
про едуСупругу из салатов больше всего понравился нежный олдскульный, который был заправлен теплым. Мне все понравились, и их было три, но оливье по старинному рецепту на фото спрятался за цветком.
Выпечка делается очень легко, и, наверное, вкусная (мужу понравилась), но я ещё не пробовала - просто не могу я есть через 2 часа после еды, вот и все))