Кратко о пользе труда

Жара зависла, и отступать не собирается. Работать очень жарко. Было. Потом выпарилась "лишняя" вода за неделю, и теперь всё вернулось к нормальному для меня состоянию легкой испарины на шее при физической нагрузке. Мордуленция, кстати, тоже заузилась весьма значительно, а я-то думала, что она у меня худая. А вот если бы была возможность беречь себя и валяться под сплитом, так и офонаревала бы от жары. А уж как приятно хорошеть, получая зарплату - не передать!

@темы: красота - страшная сила

---

Генри VII - Эразмус едет в Англию

Поскольку в предыдущей части я упомянула Макиавелли (в связи с его восхищением королем Фердинандом, на котором, в общем-то, клейма негде было поставить, как говорится), будет уместно упомянуть и Эразмуса, который внес свою лепту в золочение имиджа Филиппа Бургундского. Хотя, если верить самому Эразмусу, это абсолютно не было целью заказанного ему Panegyricus ad Philippum Australiae Ducem (1504).



И действительно, панегирик был идеей представителей Брабантских Штатов, справедливо обеспокоенных намерениями Филиппа перехватить власть над Кастилией в частности и Испанией в целом после смерти королевы Изабеллы (секрета он из этого не делал, собственно). Представителей провинций пугала реакция Франции и Англии, но они также понимали нрав Филиппа Бургундского. Вот кого-то и осенило подсказать властолюбивому карьеристу, как должен мыслить и действовать идеальный правитель, чтобы стать великим. Так что Эразмус получил и принял задание, потому что в тех краях считался непревзойденным знатоком античности, этого золотого, по модному в те времена мнению, периода человечества.

На мой взгляд, чтобы понять панегирик Эразмуса, надо понять его как человека. И отказаться от мысли, что умный и талантливый человек является автоматически человеком хорошим. Эразмус был, несомненно, и умен, и талантлив. Он также постоянно работал над расширением своего интеллекта. Но он не был героем или хотя бы приятной личностью. Человеком он был чванливым, вооруженным гигантским ЧСВ, сварливым, академически высокомерным, жадным до денег, в которых постоянно испытывал нужду, весьма трусливым, и довольно легко находящим оправдания поступкам, которые, как он отдавал себе отчет, ученому мужу были как бы и не к лицу. Как этот момент с написанным по заказу панегириком, который он ещё и сам зачитал Филиппу Бургундскому.

Эразмус убаюкивал свою совесть, предпочитая думать, что написал учебное пособие о том, как принц должен был работать над собой, чтобы стать блестящим, идеальным принцем. И от современников требовал, чтобы панегирики уважали, потому что их писали уважаемые люди. Вот так. Он писал, что «те, кто считает, что панегирики являются просто лестью, не понимают, что этот вид сочинений был изобретен людьми великой проницательности, чьей целью было, чтобы имея перед собой подобный пример добродетели, плохой правитель мог стать лучше, хороший получить поощрение, невежественный – инструкции, ошибающийся исправить ошибки, колеблющийся обрести поддержку, и даже распущенный – устыдиться. Неужели возможно подумать, что такой философ как Каллисфен, восхвалявший Александра, или Лисий, Плиний, Исократ и бессчетное количество других, слагавших подобные композиции, имели какую-то другую цель кроме побуждения к добродетели под видом восхваления?»

Как бы там ни было, панегирик, обращенный к Филиппу Бургундскому, не достиг своей цели. Не говоря о том, что герцог и не подумал устыдиться или предпринять вообще какие-то усилия для того, чтобы стать лучшим человеком и правителем, он даже не озолотил Эразмуса.
Поэтому, когда сидевший в Париже, промотавшийся в очередной раз философ узнал, что его английский коллега Джон Колет получил престижный пост старшего священника в соборе св. Павла, он взялся за перо. Эразмус обоснованно считал, что если уж есть такое обетованное королевство, где награждают за интеллектуальные усилия, то он имеет полное право принять участие в разделе пирога. Но зная, как работают коридоры власти, Эразмус понимал, что для допуска к столу ему нужен проводник. Причем он полностью отдавал себе отчет, какое количество интеллектуалов со всей Европы в целом и со всей Англии в частности засыпают сейчас Колета просьбами. Соответственно, чтобы выделиться из этой массы, ему было нужно задеть интерес Колета как личности и ученого. Колет, к слову, не переносил гонки за благами в академической среде, хотя сам в них (вольно или невольно) участвовал.

Поэтому наш философ, по большей части, просто выражал в своем послании восхищение тем, что вот нашелся, наконец, человек, который помог ему, Эразмусу, распознать то жгучее рвение к святой науке, которое уже принесло плоды – и приложил к письму копию своей новой книги Enciridion militis Christiani (Handbook of a Christian Knight), которая была своего рода жизненной инструкцией к тому, как в повседневной жизни отринуть поклонение наносному (реликвиям, культам, пышным ритуалам) и сосредоточиться на истинном (доброте, великодушии, набожности). Мастер-класс этого письма заключается в том, что хоть оно и было обращено непосредственно к Колету, и написано так, чтобы Колету было интересно его читать, на самом деле подталкивало его обратиться к старому знакомому Эразмуса, которому в последние годы было совсем не до писем – к лорду Монтжою.



Дюреровские "Рыцарь, Смерть и Дьявол", как говорят - под влиянием книги Handbook of a Christian Knight

В общем, своего Эразмус добился, и в Англию он был приглашен в 1505 году, чем страшно бахвалился перед своими коллегами. Да, в ученом Париже тех лет быть приглашенным в Англию было словно получить сертификат качества. Вообще, если кому-то весь пассаж про Эразмуса показался вбоквеллом, то напрасно. Мне всегда печально читать, когда попытки Генри VIII провести реформацию церкви в Англии объясняют всего-то амурчиком с предприимчивой Анной Болейн, тогда как на самом деле процесс начался задолго до того, как этот расчетливый живчик появился при королевском дворе. Так вот, у реформационной деятельности Генри VIII «ноги растут» именно от идей его учителей в частности, и от общего направления ученой мысли начала шестнадцатого века в целом.

Да, это была близорукость гуманитариев, изучающих идеи античных философов в отрыве от реалий античной жизни, но, возможно, именно так и создаются идеологии. Колет, Мор, Эразмус, Монтжой, Лили, и, представьте, Волси тех лет – все они хотели очистить церковь от наносного и вернуть ее к первоначальной идее, к гуманизму. Что касается Генри VIII, то Колет станет в будущем его капелланом, и останется в этой должности до самой своей смерти от потовой лихорадки в 1519 году. Да, несмотря на то, что он осуждал милитаризм знати, и даже проповедовал против французских походов, тогда как его король бредил воинской славой.

Но пока мы находимся в Англии, где правит Генри VII, прекрасно понимающий, что иностранные философы ранга Эразмуса, имеющие друзей в английских академических кругах, добавляют его правлению блеска. Этот король действительно искренне ценил классическое образование, и действительно понимал идеи гуманизма, но, в отличие от ученых, он-то жил в реальном мире, и имел дело с реальными людьми, обуреваемыми страстями. Так что для контактов с академической братией он держал епископа Ричарда Фокса, который был и ректором Кембриджа (помимо всего прочего) и хорошо вышеупомянутую братию знал, не будучи ни с кем из них в дружеских отношениях. Что не мешало ему пользоваться талантами пригретых гуманистов – есть мнение, что идея «вилки Мортона» принадлежала, на самом деле, Томасу Мору, которому увлеченность гуманистическими идеями ничуть не мешала быть довольно жестким и прагматичным политиком.

И отчего бы нет? Человек, имевший целью сделать серьезную карьеру, должен был быть в фаворе у короля. А поскольку у самого короля ни при каких обстоятельствах не хватило бы времени лично оценить тех, кто хотел попасть у него в фавор, была построена целая система, включающая королевских секретарей и советников, задачей которых было не упустить полезные таланты, но отфильтровать всяческие посредственности. Но талантов-то было много, а должностей и стипендий для них, все-таки, намного меньше, так что атмосферу вокруг раздачи государственных милостей дружественной назвать было нельзя. Более того, даже бывшие уже в фаворе таланты никогда не могли быть уверенными, что кто-то не протолкнет своего ещё более талантливого кандидата на уже занятое место.

У Эразмуса, впрочем, скоро появилось свое секретное оружие, при помощи которого он надеялся пробиться прямиком в сердцевину власти – в королевское семейство. Оружие звалось Андреа Аммонио, блестящий выходец из Италии, который, к тому же, был молод, хорош собой, и относился к Эразмусу как к полубогу. В Англию его привез Сильвестро Гигли, ставший покровителем Аммонио, и вскоре молодой человек был уже среди учителей принца Гарри.

@темы: Henry VII

---

Кое-что о толерантности

en.wikipedia.org/wiki/Sonnet#Russian

In the XVIII centery after the westernizing reforms of Peter the Great Russian poets (among others Alexander Sumarokov and Mikhail Kheraskov) began to write sonnets. Afro-Russian poet Alexander Pushkin's novel in verse Eugene Onegin ...

@темы: "веселая бредь"

---

Генри VII - подчистка "хвостов"

Принц Гарри находился как раз в том возрасте, чтобы восхититься Филиппом Бургундским до обожания. Не успел тот уехать из Виндзора, как наследник английского престола накатал ему вслед восторженнейшее письмо, суть которого (если исключить пожелания крепчайшего здоровья) сводилась к просьбе писать время от времени и не теряться. Правда, подписано письмо было очень интересно, включив наилучшие пожелания от «моего дражайшего и возлюбленнейшего консорта, моей жены принцессы».



Результат 10 лет брака Хуаны и Филиппа (слева направо): Фердинанд, Карл, Изабелла, Элеанор, Катерина, Мария

Возможно, упоминание Катарины, отвергнутой Гарри по требованию отца на заседании королевского совета всего год назад, было сделано исключительно ради того, чтобы не обрубать все связи с королем Фердинандом, которого списывать со счета была бы преждевременно. Возможно, парень проникся чувствами к втихаря отвергнутой невесте, увидев ее на танцевальном вечере. Но я бы предложила более простое решение: подросток Гарри очень хотел, чтобы его письмо выглядело солидным посланием от одного (будущего) правителя другому, а что может придать мужчине большую солидность, чем наличие жены?!

На письмо это Филипп не ответил. Сначала он увяз на несколько месяцев в склоках с Фердинандом, а потом, к восторгу многих, и к печали многих, взял да и умер, «что-то съев». Вообще, роль Фердинанда в плохом качестве диеты зятя не установлена. Но просто стоит помнить, что Макиавелли считал короля Арагона правителем успешнейшим, ставя его в пример желающим повторить успех. И Фердинанд действительно был успешным! Похоже, он считал своей миссией на этой земле построение обширного государства, в чем и преуспел. Но поскольку все имеет свою цену, ценой карьеры Фердинанда была нелюбовь окружающих и препаршивейшая личная репутация.

Дело в том, что проводя политику беззастенчивого оппортунизма и будучи образцом ненадежности, Фердинанд говорил исключительно о высоких идеалах, верности слову и честности. По мнению Макиавелли, король действовал правильно. Если бы он говорил так, как жил, его бы объявили злодеем. Если бы он жил, как говорил, он бы стал банкротом и потерял бы всё. А так в истории остался человек Фердинандом Католическим, да ещё и сделал Испанию великой, и передал ее в таком виде внуку, хотя и не тому, которому хотел. Это к тому, что Фердинанд мог убрать Филиппа с дороги даже не моргнув, если к тому появилась подходящая возможность. С другой стороны, учитывая моровое поветрие, год опустошавшее Кастилию и после смерти Филиппа, причина могла быть именно в нем.



Фердинанд Католический

Вообще, прибытие Филиппа Бургундского в Кастилию могло бы стать для Фердинанда если и не крахом, то серьезным булыжником на дороге. Во-первых, Филипп был так же беспринципен и циничен, как и сам Фердинанд, но при этом имел лучшую репутацию. Во-вторых, Хуана, королева Кастилии по праву, мужа любила и после того, как тот объявил ее ненормальной, так что на стороне отца она бы играть против супруга не стала. Тем более, что супружеский свой долг Филипп исполнять не забывал, судя по количеству детей у этой интересной пары. Со своей стороны, даже если у Фердинанда в сердце было место для Хуаны (кто ж его знает!), он тоже не мог хотеть видеть ее королевой Кастилии. Филипп был всего лишь человеком, и как таковой был вполне устраняем, но вот передать власть в Кастилии Хуане было никак не возможно, потому что Арагон не признал бы женщину-королеву, да и вообще за ее правами маячили права ее сына Карла, которого Фердинанд никогда не видел, но сильно не любил как Габсбурга. Фердинанд честно попытался обеспечить целостность своих владений испанским наследником, женившись после смерти Изабеллы на молоденькой племяннице французского короля (которая, правда, приходилась и ему самому племянницей – внучатой!), но их сын умер, едва успев родиться, хотя супруги не теряли надежды попытку повторить.

В общем, Фердинанд не стал опротестовывать предполагаемое безумие Хуаны, если уж она сама его не оспаривала, и любезно подписал соглашение с дорогим зятюшкой, чуть ли не размахивая готовым текстом, как флагом, встречая супругов. Только вот тот, какая незадача, что-то съел и помер, если верить рапортам послов. Так что пришлось предполагаемо сокрушенному Фердинанду стать регентом при предполагаемо безумной дочери. Хотя, опять же, на тот момент, когда он перехватил вожжи правления у Хуаны, всем уже было безразлично, насколько та безумна или вообще не безумна – править она ожидаемо не умела, либо ей не дали довольно наглые придворные, либо просто не повезло: на Кастилию разом свалились чума, неурожай и бунты. И Фердинанд ждал год, прежде чем пришел неблагодарной Кастилии на помощь.

Но оставим Испанию, и вернемся в Англию, где Генри VII наконец-то мог разобраться с теми, кого приходилось не трогать из-за отсутствия Саффолка в пределах досягаемости. Правда, младший брат Саффолка, Ричард де ла Поль, остался за границей, но аппетита или глупости бодаться с королем он не имел, и просто забился от проблем подальше аж ко двору венгерского Ладислауса. А его величество развернулся. Во-первых, он убрал из Кента сэра Ричарда Гилфорда, который стал из помощника балластом. Собственно, самому королю делать ничего не пришлось – Гилфорд угодил в долговую тюрьму исключительно благодаря своей уникальной деловой бестолковости. Король даже заплатил его долги, вызволив старого товарища из Флита. Но Гилфорд всё понял правильно, или ему подсказали – и уехал в паломничество в Иерусалим, откуда уже не вернулся.

Далее, нужно было разрубить, наконец, узел сложных отношений в Кале. Да, со времен рапорта Фламанка утекло много воды. Но Томас Пенн утверждает, что Генри VII любил «сидеть на информации», что зачастую делает затруднительной оценку его реакций. Письмо было написано чуть ли не в 1502 году, а разбираться с ситуацией король начал только в 1506-м. Нет, это не означало, что король на полученной информации «сидел», да простит меня Пенн. Генри VII с информацией работал. По письму Фламанка собирались дополнительные данные как сэром Джоном Вилтшером, которому было по должности положено собирать вообще всю циркулирующую информацию и оценивать её, так и сэром Керзоном, двойным агентом, который информацию поставлял и запускал. Томас Ловелл, работающий с казначеями короля, вгрызался в дела с другой стороны, отслеживая передвижение денег.

В данном случае, результат был ожидаемым. Для начала, король уволил всех участников задушевной беседы, чтобы подвести под делом некую черту. Конвея он затем восстановил в прежнем качестве – люди с таким нюхом на измену королю даже в мыслях, в Кале были ценны. Нанфан перевелся в Англию, и спокойно вышел в отставку. Почему-то больше всех пострадал Самсон Нортон, который враз исчезает из Кале в полную неизвестность, чтобы вынырнуть из нее только в 1509 году в немалой должности камергера Северного Уэльса. То есть, к немилости отставка явно не привела, да и не к чему в поведении Нортона было придраться даже при желании. Возможно, сэр Самсон просто-напросто переехал на пару лет во Флинт Кастл, коннетаблем которого он был с 1495 года, потому что он был ещё раз утвержден в этой должности в 1508 году. Но одинаково возможно, что Нортон работал на короля под рукой Вилтшера, разбираясь где-нибудь за границей с контактами Саффолка, которые при его передаче англичанам не пострадали, или наблюдал за младшим де ла Полем, который сам вкуса к заговорщической деятельности не имел, но как представитель семьи был под постоянным прессингом адептов Белой Розы. Фламанк, как я уже писала, никакой выгоды от своей кляузы не получил.

Зато король наказал людей, являвшихся предметом того памятного разговора в Кале. Леди Люси Браун, слишком воинственная в своих речах для своего блага, была оштрафована на 100 марок за то, что на службе и довольствии у ее покойного ныне мужа состояли личности, не приведенные к присяге. Да, именно те, при помощи которых леди намеревалась захватить власть в Кале при необходимости. Причем, если уж по оценке профессиональных военных леди действительно была в силах привести угрозу в исполнение, то можно сказать, что с наказанием она легко отделалась. Видимо, король решил, что за намерения не наказывают.

Лорд Дюбени, поведение которого Конвей, Нанфан и Нортон с таким подозрением обсуждали, был также наказан строго за невыполнение должностных обязанностей. Его, как нашкодившего кота, Генри VII натыкал носом в ведомости о выплате зарплат в Кале за 1506 год. Ведомости подтверждали, что увы, лорд-камергер королевства (и коннетабль Кале по совместительству) щедро черпал из казенных денег для оплаты своих людей, никакого отношения к Кале не имевших. Лорду Дюбени было назначено возмещать урон за счет своей персональной «французской» пенсии, и его связали бондом в 2 100 фунтов выплатами по 100 фунтов в год. Пожалуй, немилостью или выражением недоверия это, все-таки, не было – в конце концов, поручителями Дюбени выступили такие важные для короля и чуткие к его настроениям люди его ближайшего делового круга как Эмпсон и Томас Ловелл. Дюбени наказали за дело, за злоупотребления.

Гораздо более высокую плату за отсутствие лояльности заплатили аристократы. В первую очередь, именно те, кто участвовал в таинственном полусекретном обеде с Саффолком накануне его бегства из Англии. Маркиз Дорсет, Томас Грей, был бесцеремонно заключен в Тауэр, хотя как такового обвинения ему, как понимаю, не предъявили, он как бы находился под следствием. На самом деле, для Генри VII Грей был, положа руку на сердце, опасен только одним – своим происхождением и той королевской кровью, которая текла в его жилах. Ну и отца его, который попытался в свое время вернуться в Англию и повиниться Ричарду III, Генри VII так и не простил. Ничего не поделаешь, этот правитель воспринимал такие финты очень лично, и прощать не умел и не хотел абсолютно. Кстати, молодой Грей очень нравился принцу Гарри, и был немедленно возвращен на свободу и ко двору после смерти Генри VII.

Что касается сэра Томаса Грина, который был другом Тирелла, то ему просто не повезло. Вряд ли он был как-то связан с делом Саффолка более, чем знакомством с Тиреллом. Но он уже был сильно болен к тому моменту, когда его забрали в Тауэр, и стресс вместе с дискомфортом от происходящего сделали свое дело – он умер в ноябре 1506 года. Кстати, Томас Грин был дедом Екатерины Парр, последней королевы Генри VIII. Правда, в деле Грина бросается в глаза, что даже если он попал в поле зрения короля через дело Саффолка, судили его, все-таки, не за знакомство с Тиреллом, а за вполне реальные злоупотребления, связанные с захватом маноров соседей и вступление в права наследства без лицензии короля (вернее, трех королей - Грин не затруднил себя формальностями ни при Эдварде IV, ни при Ричарде III, ни при Генри VII). От подозрений в участии в заговоре он был оправдан, как был оправдан и Джордж Невилл, лорд Бергаванни (двоюродный кузен королевы Анны Невилл).

В чем Бергаванни оправдан не был, так это, опять же, в том фактическом проступке, что он содержал нелегальную приватную армию размером в 471 человек. Так что бонд на сумму 70 650 фунтов и запрет на въезд в Кент, Суррей, Сассекс и Хемпшир, под страхом штрафа в 5 000 марок, он заработал за дело. Ну а заодно в это дело ввязали более 20 друзей и родственников Бергаванни в качестве поручителей.

Но забавнее всего выглядел, с моей точки зрения, бонд на 145 000 фунтов, который Генри VII заботливо навесил на семейство Стэнли – за те же нарушения закона о частных армиях. Надо сказать, что Стэнли всегда умели пользоваться своей многотысячной частной армией с пользой для себя, но не для своих королей, так что Генри VII решил не повторять ошибок Маргарет Анжуйской и Ричарда III. Смысл гигантской суммы в данном и прочих других случаях был не в том, что король хотел этих денег, а в том, что выплатить такие бонды было немыслимо в принципе. Поэтому, логика назначения суммы была проста: чем более влиятельным был провинившийся, тем более крупной была сумма бонда, и тем больше поручителей из числа близких, членов семьи и просто знакомых были вынуждены поручаться самим своим финансовым существованием за эти бонды. Таким образом, вся цепочка зорко приглядывала друг за другом, и обеспечивала примерное поведение друг друга.

В Тауэре обретались и Уильям Кортни, женатый на младшей дочери короля Эдварда IV и королевы Элизабет Вудвилл, который какого-то беса впутался в мутное дело с коронационной авантюрой Саффолка, и Уильям де ла Поль, брат Саффолка – оба сидели уже 4 года, и если Кортни будет помилован следующим королем, то бедолага де ла Поль, чья единственная провинность была в его происхождении, так и умрет пленником Тауэра в далеком 1539 году.

@темы: Henry VII

---

Текущее

У нас "жаре не видно конца", как радостно сообщают газеты. Конечно, отпускникам повезло. Сидеть в воде и лежать под березой - что может быть прекраснее? Вечера именно такие, про которые писали "воздух как парное молоко". Но работать в таких условиях... липко. Саму жару я нормально никак переношу, но вот это ощущение испарины - брр. Хотя есть и плюсы. Во-первых, фигура уплотняется в таком режиме, и морда лица под маской, под подбородком. Опять же, потребление еды процентов на 50 меньше.

Внезапно вспомнила, что у меня ж нет ботинок на нашу зиму. На страшные морозы, меховые - есть, китайские. И кожаные, и кроссовки не скользящие. Они такие милые, что не устояла. Ну, когда-нибудь пригодятся. А вот на типичную нашу зиму, плюс если леди на авто - выкинула по весне предыдущие, которые какое-то неприличное количество лет отслужили. Заказываю всегда через Клингель, у них нормальная колодка, удобная, и обувь хоть и довольно дорогая, но качественная. Я ж ещё разжилась на али набором всяких щеточек-бархоточек для ухода за обувью. Кстати, этим летом юзаю нещадно прелестные кроссовки, которые прошлым летом не могла надеть, потому что не могла изогнуть ногу под нужным углом (их натягивают, как носок). Молодые девы на работе оценили (я им не сказала, где купила - на али, вестимо).

Кстати, вылезла интересная закономерность. Я теперь ем Бисопролол каждое утро, как мне в 2019 году и прописали, собственно. Потому что сердечная недостаточность совершенно явная (теперь полегчало уже). И знаете, ноги почти перестали отекать вдруг. Конечно, там, где вена буквально лежит на щиколотке, что-то слегка может быть, но с тем кошмаром, который был последние годы - не сравнить. Даже в такую жару. Прооперированное колено радует всё больше, китайские силиконовые пластыри рубец на шраме разгладили, как и было обещано. А вот кишки совсем не радуют. Да, все та же сигма или что-то в том районе. Болит, зараза. К врачу идти не хочется почему-то. Может, само пройдет? И спина, спина, сволочь!!! С некоторыми неврологическими паталогиями уже, хоть и не в худшую возможную сторону, а в противоположную. Ну, мне бы до ноября как-то проскрипеть, а там должна быть операция и длиииииинный больничный.

Работать не хочется, вот вдруг совсем. Не знаю, почему, но интерес пропал совершенно. Может, это из-за постоянной боли, может, срок вышел. Никогда не могла быть постоянной в своих привязанностях. Кроме, пожалуй, одной. Кота мне не хватает катастрофически. Даже соседский рыжий не показывается. Как-то он скверно выглядел ранней весной, жив ли? Скорее всего - нет, иначе делал бы обход.

В Избранном 2 страницы, и я не знаю, кто и где мне оставляет комментарии, если не упомянут ник. Если упомянут - видно через Упоминания, хоть и не всегда.

@темы: житие мое

---

Генри VII - невольный гость

Адский шторм, обрушившийся на Англию 15 января 1506 года, не только разрушил трущобы и заставил бронзового орла со шпиля башни св. Павла улететь с церковного двора и врезаться в черного орла, украшавшего соседний книжный магазин, но и принес к берегам Дорсета корабль Филиппа Бургундского, следовавшего в Испанию. Корабль потерпел крушение, и это полностью отдало наследника Габсбургов и человека, претендовавшего на трон Кастилии, в загребущие ручки английского короля. Нет, серьезно, подобный шанс никогда не упустил бы ни один государь, и надо учесть, что Филипп Бургундский был графом человека, в чьей власти находился альтернативный претендент на трон Англии!



Филипп Красивый, герцог Бургундии

Он был своеобразным человеком, этот Филипп, которого тогда было принято считать чуть ли не иконой европейского рыцарства. Скорее, из уважения к титулу его батюшки, императора Священной Римской империи, предполагаю, или просто по традициям бургундского двора, где ни один герцог не носил того прозвища, которое он реально заслуживал. И вряд ли Филипп Красивый был так уж красив – его сын, унаследовавший все черты Габсбургов, не любил есть на людях из-за чудовищно неправильного прикуса (хотя человеком был намного более приличным, чем его папаша). Ещё более своеобразными были человеческие качества герцога Бургундского, благодаря которым история до сих пор помнит его жену как Хуану Безумную.

Безумной Хуана не была. Она была умной и утонченной, очень красивой женщиной, имевшей всего одну слабость – любовь к мужу, но даже ради этой любви она была не готова передать Филиппу свои права на престол Кастилии. Муж подделал её подпись и объявил её безумной, после того как своим поведением и пренебрежением превратил жизнь любящей и страдающей от ревности Хуаны в ад. Ничего личного, ему просто нужно было уничтожить репутацию жены, королевы Кастилии по праву, перед ее подданными и перед другими правителями.

Тем не менее, он не мог оставить Хуану в стороне, отправляясь в Кастилию, как бы ему этого ни хотелось. Так что герцог и герцогиня Бургундские, а также половина бургундского двора отправились на 40 кораблях в плавание 10 января. Погода стояла великолепная. Они минули Кале в атмосфере, и нынче царствующей на бортах круизных кораблей, и приблизились к выходу в Атлантику. И тут их встретил тот самый шторм. Флотилию буквально снесло к английским берегам. Пушки корабля Филиппа и Хуаны сорвало с мест, и они разламывали борта. Главная мачта с несущим парусом сломалась как спичка, и тащила полузатопленный корабль, пока не сорвалась за борт. На борту трижды вспыхивал пожар, который, к счастью, гасился волнами.

Против всех вероятностей, корабль герцога все-таки не затонул, и смог бросить якорь у Мелкомб Регис в Дорсете. Тем не менее, им ещё пришлось как-то дотащиться до Фалмута в Корнуолле, прежде чем они встретили первого королевского офицера, сэра Томаса Тренчарда, который смог их приютить в своем доме и отправить гонца в Лондон.
Герцог Филипп был к тому моменту абсолютно изнурен физически и морально. Тем не менее, когда он отправлял к находящемуся в Ричмонде королю своего секретаря, он прекрасно понимал, в каком положении находится.

Интересно, что сам король, узнав о том, какая птичка залетела на его берега, немедленно вызвал свою маменьку. Ситуация буквально повторяла ту, которая случилась с ним самим после бегства из Уэльса, но о которой у него остались лишь фрагментарные детские воспоминания. Мама должна была помнить лучше, и она, разумеется, помнила. Филипп должен был оставаться гостем Генри V до тех пор, пока Саффолк не будет доставлен в Англию. А пока его будут принимать как самопровозглашенного короля Кастилии и наследника Габсбургов. Резиденцией ему был назначен Виндзор, который, с одной стороны, был гнездом ордена рыцарей Подвязки, но с другой – довольно серьезной крепостью с очень серьезной охраной.

Первый шикарный прием герцогу Бургундии оказал епископ Винчестера, Ричард Фокс. Уж больно хорошим был шанс возродить историю короля Артура в честь «иконы рыцарства». И, кстати, снова слегка пристегнуть эту историю к собственной династии, послав принца Гарри встретить гостя в Винчестере и проводить его в Виндзор. Сейчас это может показаться забавным, но в тех реалиях лучший способ для молодого наследника престола стать вхожим в круг европейских венценосцев было трудно найти.

И принц не подкачал. Ему шел пятнадцатый год, и он уже не был шкодливым мальчишкой-непоседой, способным сбросить свой тяжелый кафтан и пуститься в пляс на свадьбе брата. Теперь это был атлетически сложенный, красивый юноша с манерами человека, привыкшего каждый день приветствовать равных себе – и где он только набрался таких манер?! У окружающих придворных чуть скупая слеза не упала на бороды, когда Гарри по-дружески обнял Филиппа: словно родные братья встретились! Право, в те годы принц явно ещё не оставил живость детских лет, все-таки. Вторая слеза чуть не скатилась у придворных во время обеда, когда болтавший на французском как на родном языке Гарри живо описывал им подвиги рыцарей Круглого стола, и даже показывал тот самый стол. Надо отдать Гарри должное – он не лицедействовал. Филипп Бургундский искренне ему понравился и действительно произвел на него самое глубокое впечатление. То ли свое дело сделала репутация Филиппа, то ли было в этом герцоге что-то, привлекающее к нему сердца.

Шикарно обставленная встреча Филиппа Бургундского и Генри V случилась 31 января 1506 года около Виндзора. Поскольку король Англии никогда не скупился на то, чтобы его двор выглядел роскошно, он выглядел именно так. Золотое шитье переливалось на фоне богатого бархата, драгоценные камни сияли и слепили. И сам король, и его сопровождающие выглядели экзотическими райскими птицами, что, конечно, делало честь не только им, но и тому, ради которого они не поскупились на эффекты. Сопровождение Филиппа, правда, выглядело на этом фоне грустно во всех отношениях. Видимо, его величеству не пришло в голову отправить к потерпевшим кораблекрушение своих портных и купцов. Тем не менее, король не поскупился как минимум на крепкие отцовские объятия и заверения, что он никогда не был так счастлив со дня своей коронации. Мне одной кажется, что это было чрезвычайно двусмысленным заверением?

Но главное испытание для Филиппа было впереди. Король отвел его буквально за руку на танцевальный вечер, устроенный ради дорогого гостя и родственника Катариной Арагонской, при помощи младшей дочери короля. Вот здесь, пожалуй, Филипп был настолько шокирован, столкнувшись с сияющей и блистающей при королевской семье Англии сестрой Хуаны, которую любящий муж просто бросил где-то в районе Хэмпшира, что не смог держать маску блистательного рыцаря, и раздраженно отвергал попытки Катарины увлечь его танцевать. Вообще-то, этот вечер был затеян для показа совершенств Мэри, которая действительно была красавицей и гордостью отца и брата, но и Мэри, продемонстрировав себя и свои таланты, демонстративно уселась рядом с Катариной и отказалась танцевать.

Всю следующую неделю король развлекал невольного гостя то охотой, то дипломатией, хотя к тому времени глаза Генри и превратили охоту для него и его служащих в сущее испытание. Арбалет – довольно смертоносное оружие, и когда стреляющий из него стреляет скорее на звук… В общем, компенсации его величеству платить приходилось не раз. Филипп, со своей стороны, наслаждаться охотой не мог, хорошо представляя себе, что после всех торжеств придет день расплаты, и ему придется делать то, чего он делать не хотел.

Так что Филиппу хотелось, скорее всего, с кем-нибудь подраться, а не разводить политесы. Подраться, впрочем, удалось – или почти подраться. Дело в том, что Генри VII страшно любил играть в теннис, и теннисные корты были построены во всех королевских дворцах, и в Виндзоре тоже. Сам король не играл уже лет шесть, так что вызов Филиппа пришлось принять старшему сыну Томаса Говарда. Невысокий, кряжистый Говард окинул взглядом противника, поджал губы, и удалился на свою половину поля, после чего задал «дорогому гостю» изрядную трепку.

А 9 февраля герцог Филипп стал кавалером ордена Подвязки, после чего ему практически пришлось подписать договор о сотрудничестве с Англией. И если процедура посвящения была полностью скопирована с описаний того, как такие процедуры проходили в глубоком Средневековье, то договор был вполне злободневным, и означал то, что на данный момент его величество, король Англии, предпочел Габсбургов королю Фердинанду. Говорят, что Филипп был настольно не в себе, что епископу Фоксу приходилось под локоток подталкивать руку дорогого гостя к тому месту, где нужна была подпись.

Тем временем, никому не нужная и глубоко несчастная Хуана добралась до Виндзора. И тут уж стало совершенно невозможно скрывать, как мерзко Филипп с ней обходился. Мало того, что он выразил желание обедать с Генри VII, чтобы не обедать с женой, он и его окружение постоянно прохаживались по поводу предполагаемого безумия герцогини. Тем не менее, одно дело – клеветать на отсутствующего человека, и совсем другое – на человека, которого все видят и составляют о них свое мнение. Во всяком случае, Генри VII, свою жену любивший и всегда скорбевший в день ее смерти, довольно сухо отметил, что не заметил в герцогине ничего странного, и не видит никаких признаков безумия в этой женщине.

Разумеется, за Саффолком Филипп послал сразу же, зная, что пока англичане своего не получат, ему, Филиппу, придется сидеть на острове. Теперь, когда граф Саффолк был в пути на историческую родину, можно было и красиво завершить невольный визит герцога Бургундского феноменально блестящим турниром в Ричмонде. Принцу Гарри участвовать в турнире запретили, но разрешили продемонстрировать свое мастерство. Лошадь для турнира, с богатыми украшениями, подарила Гарри его обожающая турниры бабушка – леди Маргарет, которой дорогих гостей представили накануне. А об избиении бургундцев на турнире позаботился молодой Брэндон, причем так, что те ещё долго рефлекторно потирали бока при одном упоминании этого имени.

Саффолк прибыл в Кале 16 марта, Филипп отплыл в Испанию 16 апреля 1506 года.

@темы: Henry VII

---

Довольно обидно

Нас всегда задевают сильнее те несчастья, которые случились с людьми знакомыми. Хотя бы виртуально знакомыми. Лично у меня почему-то сложилось так, что я не знаю в реале никого, кто болел бы ковидом или умер от него. По газетам - да, довольно известные здесь имена мелькают, что вот такой-то тренер вынужден до сих пор ходить с кислородом в рюкзаке после ковида, хотя средних лет и был до болезни в прекрасной форме. Но для меня такие личности абстрактны. Слава Сэ из жж абстрактной личностью не был, я годами читала его блог, где он очень смешно описывал вполне не смешные вещи. Знала, например, что он вовсе не рвался гастролировать, но его менеджер счел это безопасным и уместным. Потом пришло известие, что Слава в реанимации с полным поражением легких. Ему за 50. Было. Теперь уже - было.

Ну вот, под впечатлением рушила проявить заботу о здоровье другого виртуального знакомого человека, которому предстояло публичное выступление перед аудиторией. И, знаете, получила в ответ такую отповедь, что и противно стало, и зло взяло. На себя зло, что, не отличаясь особой эмпатичностью, чего-то расчувствовалась. Но и не только на себя. Вообще-то, уже простые правила вежливости диктуют ответить кратким "обязательно" или "всё будет нормально". Особенно человеку, которого ты знаешь больше 10 лет. Но спасибо, конечно, что хотя бы матом не ответила, хотя пишет, что еле сдержалась.

Дорогая Екатерина. Я прекрасно знаю, что это такое, когда невозможно попасть никуда к врачу, потому что ковид. Я тоже негодую из-за бредовой путанности и непоследовательности информации по ковиду, и меня вообще не радует работать в маске при температуре +32. Но не я это все придумала. И очень странно, что тебе захотелось послать матом именно меня. За проявление заботы о твоем здоровье. Честное слово, я больше не буду. В самом деле, чего это я?

И без всякого сарказма - мне просто чертовки обидно за то, что меня обхамили за столь редкий для меня порыв заботы о ближнем.

@темы: житие мое

---

Беспощадная борьба...

... или очередная бредовая инициатива. В Финляндии какие-то идиоты, то ли министерские, то ли управленческие, последовательно разворачивают войну против чуждых местной природе видов. Сначала были люпины. Против них воевали горячей водой, косьбой до созревания семян и черт их знает чем ещё. К счастью, люпины и в этом году победно цветут на привычных местах. Теперь борьба идет против шиповника. Да-да, тоже, типа, чуждый вид. Не знаю, не знаю...



Вот этот куст супруг выкопал лет 15 назад во дворе дома, где их семья жила в его раннем детстве, а вообще участок, где стоял дом, принадлежал семье его матери. Так что данная роза там точно была уже во второй половине 1800-х, это точно. Но могла быть и раньше. Куст цветет кистями, так что может и не быть совсем дикой розой, но он точно на основе шиповника, как и большинство садовых роз в Финляндии. Потому что только они и выживают в условиях промерзания почвы без танцев с бубнами в плане укрыть-затенить.

А вот тот, что ниже - привет из 1980-х, но не знаю, откуда их старые хозяева взяли. То ли купили, но, скорее всего, выкопали в лесу.



И вот кому подобные красоты помешали? Шмели рады, пчелы рады, только у бюрократов зуд в мозгах. И ведь денег на это ассигнуется безумное количество! Надо сказать, что народ против этой инициативы, так что, скорее всего, деньги потратят, и все заглохнет, как обычно при проектном образе мышления.

@темы: просто бредь

---

Чего-то болею

Как это у меня обычно - хрень неведомая. Поясница болит адски, обезболивающие не помогают. Не знаю, как вчера отработала вечер, чисто на упрямстве. Пришла - упала спать, только душ и приняла (облокотившись о стеночку). С утра, вроде, получше было, но к вечеру опять плохо, да ещё и легкая температура. Звонила на работу, хотела пятницу взять ещё выходной к законным среде и четвергу. Увы, работать некому, не получилось. Один плюс: есть вообще не хочется. Вчера в обед супа хлебнула, сегодня утром йогурт, во второй половине дня бутер кое-как затолкала в организм. Вот бы такого недельки на две, в момент бы красавицей стала! Правда, вчера пациентка которая знает меня лет 5, меня не узнала. Только ахнула, когда я назвалась: как ты изменилась! Хе, и вряд ли похорошела))

@темы: житие мое

---

Генри VII - принцесса своевольничает

За день до того, как принцу Гарри исполнилось 14 лет, у него появилась возможность самостоятельно одобрить или отвергнуть брак с Катариной Арагонской. Для мальчиков их 14-летие означало начало совершеннолетней жизни, для девочек совершеннолетие начиналось в 12 лет. Нет, никто вовсе не ожидал, что в день 12- или 14-летия они вдруг превратились бы во взрослых людей. Просто эти возрастные границы означали усредненный возраст вхождения в пубертатный период.



Герцог Гелдерна, который сторожил Саффолка

Так что 27 июня 1505 года наследник престола провозгласил королевскому совету, что он был обручен с Катариной Арагонской до своего совершеннолетия, и теперь, накануне совершеннолетия, берет это дело в свои руки. И его собственная воля состоит в том, что он отказывается ратифицировать этот брачный договор, и объявляет его аннулированным и утратившим силу. Заявление наследника престола было записано и заверено присутствующими свидетелями: королевским камергером лордом Дюбени, вице-камергером сэром Чарльзом Сомерсетом, королевским секретарем сэром Томасом Разелом, личным камергером принца сэром Генри Марни, и епископом Ричардом Фоксом.

Разумеется, этот документ совершенно не предназначался для объявления на всех перекрестках. Подобные секретные изъявления воли использовались для решения конфликтов между людьми, обличенными более или менее равной властью, и только при определенных обстоятельствах. В частности, когда Анна Бретонская решила в 1501 году выдать за сына Филиппа Красивого и Хуаны Арагонской свою дочь от Луи XII, принцессу Клод, король подписал секретный документ, запрещавший этот брак и повелевавший выдать дочь за ее кузена Франциска. Документ должен был быть объявлен в случае необходимости, при определенных обстоятельствах (например, в случае смерти болезненного короля). В случае с заявлением принца Гарри, его намеревались использовать для давления на короля Фердинанда, всё ещё не желавшего выплатить полностью оставшиеся в его руках 2/3 приданого дочери.

Такова была внешняя картина происходящего. А вот то, что одновременно происходило за политическими кулисами, напоминало театральный фарс, который, тем не менее, фарсом вовсе не был. Во-первых, за несколько дней до торжественного аннулирования принцем своего брачного контракта, Генри VII отправил Фердинанду письмо, что брачное соглашение их детей остается в силе. Во-вторых, он вызвал к себе испанского посла, терпеливого и умного де Пуэблу, и долго и со вкусом орал на него с глазу на глаз (но так, чтобы это слышали придворные) о необязательности и прочих грехах Фердинанда. Дело было в пятницу. А в воскресенье де Пуэбла получил от короля из Ричмонда свежайшую дичь, что было знаком высочайшего благоволения. В понедельник де Пуэбла явился к королю выразить свою благодарность, и нашел его абсолютно спокойным и вежливым.

Но не будем забывать о «бедняжке» Катарине, которая и лето 1505 года коротала в Лондоне. Она, надо сказать, де Пуэблу не любила, причем по семейной склонности винить во всех неприятностях евреев (её покойная сестра Изабель сильно подозревала, что безвременная смерть её любимого супруга была Божьей карой за то, что он дал приют евреям, изгнанным его тёщей из Испании). А «не любить» в те (и не только) времена означало также «не доверять», так что в августе 1505 года дипломат буквально наткнулся на ситуацию, чрезвычайно опасную не только для Катарины в частности, но и для европейской политики в целом. Зайдя навестить принцессу, он совершенно случайно столкнулся там с послом от Филиппа Красивого, который прибыл-то официально к Генри VII, но по пути заскочил к Катарине передать привет и свежие сплетни от герцогини Хуаны. Причем, болтовня между послом и принцессой, а также свободные и оживленные комментарии Катарины относительно портрета Маргариты Савойской, который посол вез королю, но не постеснялся показать и Катарине, открыли опытному послу, что подобная коммуникация между принцессой в Дарем Хаусе и её сестрой была регулярной, и что Катарина, с полного благословения своей дуэньи доны Эльвиры, стала видеть себя полноправным игроком в дипломатической игре между королями Англии и Испании, герцогом Бургундии и императором Священной Римской империи.

Собственно, для самой Катарины Арагонской ситуация пошла только на пользу. Она перестала выглядеть убогой сироткой, и излучала уверенность. Тем не менее, де Пуэбла был скорее напуган, чем счастлив. Он привык видеть дочь Фердинанда нервной малявкой, и не понимал, как теперь вести себя с молодой женщиной на пороге 20-летия, ведущей собственноручную переписку с герцогом Филиппом, и готовящую почву для встречи Филиппа, Генри, Маргариты Савойской и герцогини Хуаны в Кале, причем собираясь участвовать в событиях персонально. В результате, ему пришлось ввести принцессу в курс изнанки англо-австрийской дипломатии, и научить ее быть менее откровенной. «Умейте скрывать свои мысли и чувства!», - заклинал он её. Надо сказать, что урок этот Катарина запомнила, и запомнила хорошо.

Что касается Генри VII, то он пережил несколько веселых минут после того, как к нему прибыл гонец от Катарины, торжественно сообщающей ему, что она подготовила встречу в Кале, и приложившей собственноручное письмо герцога Филиппа с согласием на эту встречу. Разумеется, он не мог не знать о том, что дипломаты Габсбургов заглядывают в Дарем Хаус. Но, возможно, для него стало сюрпризом, что пугливая как мышь невестка внезапно трансформировалась в дочь своих родителей. Ему это скорее понравилось, чем нет – для такой Катарины в его политике была своя роль. Конечно, в данный момент молодая женщина ещё не определилась, чьи интересы её ближе – интересы сестры или отца? Но король знал, что у него есть способ дать ей понять, что ближе всего для нее должны быть интересы Англии.

То, о чем расправившая крылья принцесса не подумала, было именно чисто английским делом, касающимся, не больше и не меньше, того, кто будет сидеть на английском троне в будущем. Многие считали, что Саффолк. Не из-за каких-то исключительных качеств этого персонажа (их, похоже, просто не было), а из-за его родословной. И у Филиппа Бургундского были в этом деле совершенно свои, шкурные интересы. В частности, Саффолк находился в качестве государственного пленника в герцогстве Гелдерн, которое входило в состав Священной Римской империи, но при этом было независимым государством. Хотя своей независимостью и было полностью обязано императору Максимиллиану, который любезно вернул нынешнему герцогу то, что его батюшка продал Бургундии во времена Карла Смелого. В общем-то, из-за такого прошлого, герцог Гелдерна, Карл Эгмонт, был в нормальнейших отношениях с герцогом Бургундии, Филиппом Красивым, хотя формально страны были в состоянии войны с 1502 года. И Филипп абсолютно не намеревался отказываться от такого туза, как пленный Саффолк, ни в чью пользу.

Играя на стороне Хуаны, Катарина Арагонская невольно попала на враждебную интересам английского короля сторону. Расплатилась за это, впрочем, дона Эльвира. Собственно, её ролью было поддерживать политику короля Фердинанда, но она тоже стала жертвой родственных отношений, взяв сторону брата, служившего послом в Нидерландах, и поддерживающего интересы Филиппа Красивого в Испании. Более того, дона Эльвира вовлекла в свои схемы неискушенную в политике Катарину, которую ей надлежало, вообще-то, защищать. В общем, доне Эльвире пришлось оставить свой пост, и уехать к брату в Нидерланды. И чтобы уж ни у кого не осталось никаких сомнений в том, на чьей стороне были симпатии брата и сестры, герцог Филипп наградил дона Мануэля орденом Золотого Руна.

После её отъезда, Генри VII прошелся частым гребнем по приближенным Катарины, уволил всех ее придворных-мужчин, и объединил её хозяйство со своим, как это раньше сделал с хозяйством принца Гарри. Тем не менее, король тоже допускал ошибки, которые обходились ему довольно дорого. В частности, когда Бургундия по сути завоевала Гелдерн, и Филипп стал называть себя герцогом Гелдернским, он отправил доставшегося ему вместе с герцогством Саффолка к Эгмонту, одновременно радостно приняв от Генри VII 30 000 фунтов на вояж в Кастилию. О, в долг, конечно, но этот долг никогда не был возвращен. Излишне говорить, что при бургундском дворе, где никто и никогда Генри VII не симпатизировал, его щедрость к Филиппу рассматривалась слабостью. Впрочем, о Саффолке там тоже ничего хорошего сказать не могли, зато повторяли на все лады, как английский король боится увидеть за фигурой Саффолка бургундскую армию.

Все эти дипломатические кадрили, в которых не было явного лидера, резко остановились 15 января 1506 года, когда английская погода смогла разрубить гордиев узел, который не смог развязать английский король.

@темы: Henry VII

---

Генри VII - дела экономические

Источником почти непомерного богатства Генри VII, из которого он всегда имел возможность отчерпнуть для финансирования своих международных интриг, были, конечно, и разумная бережливость, и эффективная система налогообложения, но совершенно отдельно от всех этих стандартных источников пополнения казны стоит история с сульфатом алюминия-калия, чей кристаллогидрат известен как алюмокалиевые квасцы. Эти квасцы и сейчас активно используются в самых неожиданных отрослях промышленности, как то при изготовлении вакцин и искусственного питания (в странах Юго-Восточной Азии), а в условиях Средневековья их активно использовали не только в медицине (как антисептик и коагулянт), но и очень широко – в текстильной промышленности для закрепления окраски.



Чуть ли не основным экспортом средневековой Англии была шерсть. Разумеется, процессированная шерсть стоила дороже, да и места занимала меньше. Соответственно, англичане быстро стали экспертами в изготовлении шерстяной ткани такого качества, что стоила она дороже шелка. В свою очередь, это подразумевало, что ткань будет богато, ярко и устойчиво окрашена, а это предполагало использование закрепителя краски при прокрашивании. Вообще, все красители тогда были натуральными, разумеется. Красный получали из корня дикой марены; синий – из листьев вайды; оранжевый и краснокоричневый, а также серый – из лишайников ксантории настенной и охролехии; желтый – из луковой кожуры, бархатцев, ромашки, росянки, зверобоя обыкновенного (St. John’s wort ), монастырского ревеня, из яблонь, вяза, и прочих источников; зеленый – из бирючины обыкновенной, борщевика, ракитника обыкновенного, листьев ириса, из вереска; коричневый – из древесной коры и кожуры орехов; фиолетовый – из дикого кресса, чины льнолистной и черники. Только не нужно думать, что изготовление красителя из этих ингредиентов было простым и примитивным. Даже в гильдиях красильщиков их члены не делились рецептами, а уж в условиях деревенской кухни можно было приготовить лишь бледное подобие тех цветов, которыми сверкали наряды богатых купцов и благородного сословия! Довольно подробно деятельность гильдий красильщиков и их отношения с окружающим миром неплохо описано здесь: www.elizabethancostume.net/cibas/ciba1.html, причем материал не только по Англии.



В общем, высшеупомянутые квасцы были абсолютно необходимы и для европейской текстильной промышленности, и для потребителей продукции этой промышленности, в числе которых были именно те, кто решал судьбы королевств в частности и Европы в целом. В Средиземном регионе, квасцы редкостью не были. Но тот регион был под контролем османов. В Западной же Европе залежи высококачественных квасцов были найдены только в Тольфе, где-то в 1460-х. И надо же было случиться так, что шахты Тольфы принадлежали Святейшему престолу! Конечно, официально церковь алчность проявлять не могла, так что считалось, что все доходы от торговли квасцами идут на подготовку крестовых походов против Османской империи и на прочую антимусульманскую освободительную деятельность. Тем не менее, монополия была монополией и в Средние века, то есть цены на квасцы устанавливались по велению и хотению Святейшего престола. Хотя канонический закон монополии официально запрещал, разумеется.

Для соблюдения проформы, церковь подрядила управлять копями банкиров, чтобы самой оставаться в стороне. Очаровательно, что первым таким банкирским семейством стали Медичи. Те самые, которые без устали поставляли и лоббировали членов своего семейства на должности кардиналов и пап. В 1501 году копями завладел клан Агостино Киджи. Да-да, того самого, который проспонсировал выборы папы Юлиуса II, и уже имел монопольные права на добычу соли в Неаполе и на папских территориях в Италии (он и Чезаре Борджиа спонсировал).

Разумеется, Святейший престол имел все возможности поддерживать свою монополию, угрожая ослушникам отлучением от церкви и вечным проклятием – не денег ради, а во имя святого дела войн с неверными. Но столкнувшись с волнениями осатаневших от высоких цен на квасцы торговцами текстилем в Брюгге и Антверпене, император Максимиллиан и его сын Филлипп призадумались. С одной стороны, решение проблемы существовало одно-единственное: наплевать на угрозу отлучения от церкви, и начать импортировать квасцы из других источников и по более либеральным ценам. С другой стороны, Максимиллиан был императором Священной Римской империи, и такая конфронтация с папской властью была ему не к лицу – деньги за папские квасцы как бы шли на святые для каждого христианина цели. Но если бы нелегальные квасцы пошли сначала в Англию, а уже оттуда в Нидерланды, придраться к Максимиллиану было бы уже невозможно.

Что ж, у Генри VII, давным-давно пригревшего итальянские банкирские кланы, оттесненные в Италии от раздела самых жирных кусков финансового пирога, был в распоряжении подходящий для операции человек, Лодовико делла Фава – представитель банка Фрескобальди в Англии. Нет-нет, король Англии вовсе не собирался изобразить непристойный жест в сторону папы Юлиуса. Он, как и все прочие короли, регулярно отправлял в Рим дорогие подарки и не забывал подкармливать многочисленных папских родственников и прихвостней. И он заключил с Агостино Киджи (вернее, с его представителем, Франческо Томази) договор на поставку дорогих папских квасцов. Тем не менее, чуть ли не с начала своего царствования Генри VII был полностью в курсе существования альтернативного источника драгоценного сырья.

Тогда, в 1486 году, красиво сошлись особенности генуэзского и английского культурного наследия: обе нации имели сильную склонность к морскому разбою. Случилось так, что генуэзский торговец Джиованни Амброджио да Негрони, прижившийся в Англии, узнал по своим каналам, что в Нидерланды держит путь испанский корабль, нагруженный нелегальными квасцами. Торговец без труда нанял команду английских пиратов, и они перехватили корабль в Канале, а затем притащили его в порт. Вместе с квасцами, разумеется. Но поскольку Негрони был прекрасно в курсе папской монополии, он собирался избежать возможных последствий своего пиратского налета, сдав квасцы в качестве «апостольского сокровища», как принадлежащие церкви, отчехлив себе изрядную долю до этого, потому что на испанском корабле не осталось в живых никого, кто мог бы сказать, сколько там этих квасцов было изначально.

Но никогда не знаешь, где споткнешься! И вот некий «флорентийский торговец», пожелавший остаться для истории инкогнито, проинформировал о случившемся Генри VII. Дело в том, что именно этот торговец был хозяином груза. Утверждая, что в Англии нет закона, запрещавшего торговать квасцами, он обвинил Негрони в пиратстве. Король, которому в 1486 году была нужна вся поддержка, которую он мог получить от папы, передал дело в Рим. Тем не менее, наглый флорентиец был совершенно прав, и легко выиграл дело и у Негрони, и у папы – английский закон не запрещал торговлю квасцами! Правда, будучи человеком не только осведомленным в законах, но и умным, он отблагодарил короля, через которого шла коммуникация с Римом. Генри VII тогда очень убедительно разводил руками в сторону Святейшего престола, что человек он на троне новый, и никак не может пойти против законов королевства, хотя всё, чего он хочет – это действовать в интересах матери нашей церкви.

Томас Пенн предполагает, что тем флорентийцем был никто иной как Лодовико делла Фава, и что именно в 1486 году дороги короля и делла Фава пересеклись к обоюдной выгоде вовлеченных сторон. Возможно, это и так. Похоже на то, что делла Фава пользовался довольно высоким доверием со стороны Генри VII, ведь лишь бы с кем такую схему, какую предложили ему в 1504 году, осуществлять не полезешь. Риск нарваться на неприятности при таком папе, как Юлиус II, был слишком велик, если бы хоть одна деталь была упущена.

Король, через делла Фаву, занимает деньги банку Фрескобальди, и сдает им в аренду две каракки, Sovereign и Regent, предварительно их модернизировав. Зарегистрированные как корабли Фрескобальди, «Суверен» и «Регент» начинают поставлять в Англию квасцы из Анатолии, с греческих островов, из Фракии, и из богатых копей Фокеи. В Лондоне делла Фава продает квасцы в Нидерланды. Генри VII обогащается за счет таможенных сборов и сборов за импорт. Фрескобальди обогащаются за счет того, что продают квасцы по высокой цене, которая, тем не менее, намного ниже, чем у «папских» квасцов. Английские торговцы и красильщики благославляют своего умного короля. Единственным человеком, который не был в восторге, являлся папа Юлиус II, но что он мог поделать? Англия жила по своим законам, король напрямую в бизнесе с «неверными» завязан не был, а связываться с итальянскими банкирами было не под силу и самому папе.

Излишне говорить, что все детали блестящей операции с квасцами были продуманы не кем иным, как Эдмундом Дадли, знавшим, как нужно делать то, что должно быть сделано.

@темы: Henry VII

---

Можно ли жить с "предателем"

Это у Миумау одна женщина спрашивает: miumau.livejournal.com/3546396.html
Типичная история, когда была идеальная пара, потом жена захворала, несколько изменилась внешне, но продолжала работать, бороться с болезнью, мужа не грузила никаким образом, и, в конечном итоге, выздоровела и даже вернулась в идеальную физическую форму. И вот где-то на этапе, когда проблемы ещё не отступили, она зашла домой днем переодеться, а муж, не зная о том, что она дома, пообедать. И она услышала, как он по телефону жалуется, что жена достала своим состоянием, и вообще ему другая женщина нравится, и он ушел бы к ней, если бы жена была здорова. Тогда она устроила ему допрос с пристрастием, в процессе которого схлопотала инфаркт, но настолько держала лицо, что не подала вида, что ей офигительно больно, и перенесла всё на ногах (но это - ситуация частая, могу сказать, был наверняка просто микроинфаркт). Выяснилось, что изменять муж не изменил, но с женой ему стало скучно, а та женщина была веселой. Но как-то они там остались вместе, и после того разговора муж стал шелковым, и до сих пор шелковый. Но женщина не забыла и не простила, что он ее практически предал в трудный для нее момент, хотя крестом для него она не была и быть не намеревалась. И теперь она в сомнении, стоит ли с предателем жить дальше, ведь он может ее слить в самый трудный момент.

А я что-то вспомнила, пока читала, как мы разговаривали в палате с женщинами, когда приходили на дневную химиотерапию. Я, правда, всего дважды там была (первый сеанс я проходила в одиночной палате), потом бросила нафиг, но разговоры помню. Надо сказать, что были мы все тогда страшилищами, начисто потерявшими пресловутый товарный вид. Лысыми от химикатов, слабыми физически, кто-то похудел до состояния "из-за ручки швабры не видно", кого-то разнесло, у всех начались проблемы с определением запахов и с питанием. Кому-то было страшно и жалко себя до слез, кто-то ржал по каждому поводу. И вот мужья ушли только от двух женщин. И не потому, что те сломались или товарный вид потеряли, а просто испугались самой болезни. Я не знаю, как это объяснить, но от меня, когда я заболела, подруга по тому же поводу стала сливаться. И я ей напоминала, что рак не заразен, и была по-прежнему в состоянии на нашу ежедневную ходьбу приходить, но она говорила, что ей страшно находиться рядом. А вот у тех женщин так повели себя мужья.

Знаете, и они сбежавших супругов не винили, и я снова продолжила дружеские отношения с пугливой подругой, когда выздоровела, пока нас объективно не развела жизнь. Как-то всё это уложилось в понимание, что жизнь - это жизнь, и не всем в ней дано быть героем. А мужья, которые не сбежали, тоже, наверное, справлялись по-своему. Мой гиперсоциальный супруг оповещал всех родных и знакомых о моем состоянии (и продолжает это делать!). Я когда впервые услышала, что он рапортует мне незнакомым и малознакомым людям о моем здоровье, уже было открыла рот, чтобы наорать и запретить, но удержалась. От меня не убудет, а ему надо стресс снимать. Или просто я входила и вхожу в разряд новостей, которыми они обмениваются, так и не знаю. Но все окружающие нас ведут себя так же. Ну, подобное к подобному

Вооот, и по поводу "останешься одна в самый трудный момент". Да. У меня всегда получается так, что в тех редких случаях, когда мне нужна конкретная помощь, я объективно оказываюсь одна, потому что люди, которые могли бы эту помощь оказать, находятся именно в тот момент далеко. Или у них у самих ситуация. Так что мне кажется, что лучше иметь план действий на разные виды трудных моментов, когда ты сможешь оказать себе первую помощь самостоятельно, пока другие подоспеют. А горечь и мысли о том, что рядом с тобой находится потенциальный предатель, это как начинать с молодости бояться старости и смерти - и радость от жизни забирает, и не ведет никуда.

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Генри VII - дела брачные

Суета по поводу предполагаемой девственности Катарины Арагонской после ее первого брака началась задолго до бракоразводного процесса со вторым мужем. Собственно, все окружающие на 1504 год прекрасно знали, что Артур и Катарина отнюдь не молитвы читали в их супружеской постели, поскольку и сами молодые вступили в брачную жизнь с большим и нескрываемым энтузиазмом, и, возможно, неподалеку от спальни новобрачных дежурила несколько ночей опытная акушерка на всякий случай, как это было заведено раньше в домах больших вельмож, когда новобрачные были юны и неопытны, да и приближенные принца дежурили, как полагается, буквально в соседней комнате. Но Артур умер, а политические интересы Англии и Испании по-прежнему требовали родства между королевскими домами, так что было вполне логичным решением выдать вторично замуж уже находившуюся на месте и более или менее ориентирующуюся в английских придворных условиях Катарину, чем искать для принца Гарри другую невесту из того же гнезда.



Испокон веков, Святейший престол хладнокровно благословлял под венец вдов с ближайшими родственниками их почивших супругов, если того требовали политические и региональные интересы. Сестра Катарины, Изабелла Арагонская, которая была выдана за Афонсу Португальского, даже успела вернуться домой после смерти обожаемого супруга, но ее силой родительского давления заставили стать женой дядюшки Афонсу, Мануэля, и никаких проблем и вопросов это не вызвало (см. «The Remarriage of Elite Widows in the Later Middle Ages» by Rhoda L. Friedrichs). Изабелла Ангулемская вышла, в конечном итоге, за сына своего первого мужа (хотя ее брак с первым Лузиньяном и остался теоретическим за младостью лет невесты). Анна Бретонская вообще была передана как переходящий вымпел от одного французского короля (Шарля VIII) другому (Луи XII), причем короли приходились друг другу кузенами, и Анна была кузиной обоих. Ее дочь, Клод, в свою очередь была выдана за своего кузена Франциска I. Джоан Кентская и Черный Принц, родители Ричарда II, были кузенами.

Тем не менее, ни в одном из вышеперечисленных браков не вставал вопрос о девственности невесты. Да что там, у Изабеллы Ангулемской и Джоанны Кентской и дети от предыдущего брака были. То есть, хотя девственная иностранная принцесса и политически выгодный брак были обычно в цене на брачном рынке, на практике женились так, как было выгодно, а то и вовсе по любви (как в случае с Генри IV). Соответственно, весь цирк вокруг девственного/не девственного состояния Катарины Арагонской объяснялся чем-то другим. Зная характеры Фердинанда Арагонского и Генри VII, объяснение следует искать в деньгах, и в деньгах оно было в первую очередь.

Брачный довор дочери Фердинанда и сына Генри VII оговаривал приданое Катарины и ее вдовью часть очень подробно. Если Катарина и Артур жили как супруги до смерти Артура, Фердинанд был обязан отчехлить королю Англии изрядную сумму, которую он, к слову сказать, так никогда полностью и не выплатил. Но и английский король отнюдь не поторопился выделить овдовевшей невестке её вдовью часть, оговоренную в контракте, и Катарина прозябала, честно говоря, в нищете, посреди английского придворного блеска. Если же Катарина осталась девственницей после первого брака, Генри VII не пришлось бы раскошеливаться на вдовью часть, но ему бы пришлось вернуть уже полученную часть приданого. Надо сказать, что в значительной мере в своей бедности Катарина была виновата сама. У нее не хватало ни характера, ни авторитета выпнуть из своего окружения множество людей, которые были там по единственной причине: из-за денег, с которыми вдовая принцесса раставалась слишком легко. Король содержал ее хозяйство, давая 100 фунтов ежемесячно, и это были огромные деньги по тем временам. Но у Катарины они вытекали из рук как вода.

Тем не менее, за всей суматохой был ещё один фактор: религиозность Изабеллы Кастильской, которая стала практически болезненной ещё когда Катарина жила дома, и привела к фактическому разъезду Фердинанда и Изабеллы, и которая стала абсолютно болезненной ближе к смерти испанской королевы. Как человек религиозно возбужденный, она никогда бы не согласилась, чтобы ее дочь вышла за младшего брата покойного мужа – ведь Изабелла и прочие были прекрасно в курсе законов из книги Левита. При этом, сойдя с ума от любви к Богу, Изабелла оставалась в достаточной степени политиком, чтобы понимать выгоды этого брака. Кто знает, какую роль в ее терзаниях сыграло и явное нежелание Катарины уезжать из Англии. Она уже заставила свою старшенькую, Изабеллу, заключить второй брак против желания дочери, и теперь Изабелла была мертва. Вполне возможно, что даже эта королева с железным сердцем не хотела сделать несчастной ещё одну дочь. Она была готова проглотить заведомую ложь о девственности Катарины после брака, что позволило бы той стать женой принца Гарри, но только в случае, если эта девственность будет завизирована печатью Святейшего престола.

В меньшей степени, но терзался и Генри VII. Прагматик до мозга костей, он смотрел в будущее. Династия была слабой, и пока полностью держалась на нем, это он сознавал. Соответственно, браки его детей должны были быть политически безупречны, это он тоже сознавал. Выдав замуж Маргарет в Шотландию, он заключил именно абсолютно политический и совершенно безупречный брак, и даже изрядно раскошелился, хотя его матушка и горько сетовала, что девочка слишком молода для брачной жизни. Брак же Артура был не просто безупречным, он был ещё и блестящим. Но Артур умер, тогда как ценность испанских инфант не только с тех пор не девальвировала, но ещё и выросла, когда Рим пытался замутить очередной крестовый поход против мусульман. То есть, имея в руках такую ценность, как Катарина Арагонская, выпускать ее на брачный рынок свободной вдовой было бы непростительным расточительством. С другой стороны, был бы брак Гарри с ней безупречным? Нет и нет, без подтверждающей девственность невесты папской буллы, даже если эта булла и была бы оскорблением мужской чести Артура. Артур был, в любом случае, мертв, и будущее династии было теперь делом его младшего брата.

Не терзались только Катарина и Гарри. Катарина просто хотела быть счастливой, и быть счастливой в Англии, где женщины были более свободными чем где-либо в Европе. И ради этого она могла поклясться в чем угодно без содрогания и угрызений совести, не смотря на усвоенную ею от матери набожность. Что касается Гарри, то он мог симпатизировать хорошенькой испанской принцессе, но ему было, честно говоря, абсолютно все равно на тот момент, решит отец женить его на ней или на какой-то другой, незнакомой ему девушке. Он уже изъявил желание жениться на Катарине, потому что ему сказали, что так надо. Теперь же отец решил всё переиграть, и Гарри снова со всем согласился. Да-да, Генри VII, в конечном итоге, взбрыкнул.

Для начала, после того, как посланный за буллой в Рим Роберт Шерборн вернулся осенью 1504 года с пустыми руками, его величество написал папе Юлиусу довольно резкое письмо, не зная о том, что буллу-то Юлиус II выслал, но не ему, а умирающей Изабелле. А папа, в свою очередь, не мог предположить всей той путаницы в терминах и датах, которая из этого испанского варианта последовала. И все-таки трудно предположить, что Юлиус, обладающий столь культивированным умом в формулировках (как любой церковный прелат наивысшего ранга), не понимал, что, оставляя для своей совести лазейку словом «возможно», он обрекает пару, заключившую брак на основании такой скользкой формулировки, на будущие неприятности.

Вторым фактором, то ли действительно подхлестнувшим, то ли сыгравшим на руку королю Англии, была смерть Изабеллы в конце ноября 1504 года. Дочь Фердинанда и Изабеллы, Хуана, была старше Катарины, и была замужем за сыном императора Максимиллиана, герцогом Филиппом Красивым. И у них уже был сын, Карл, родившийся в Генте. И вот теперь супруг Хуаны выдвинул от имени жены претензии на Кастилию, королевство покойной Изабеллы. А их сын должен был унаследовать огромную часть восточной и центральной Европы, Нидерланды, плюс вышеупомянутую Кастилию, и в случае, если Фердинанд не успеет жениться и родить сына, всю оставшуюся Испанию и испанскую Италию.

Всё это сильно изменило ситуацию с Катариной Арагонской. В тандеме Фердинанд и Изабелла воином была именно Изабелла, и репутация защитницы христианства была именно у нее. На долю Фердинанда выпали политические интриги, в которых он был не так уж хорош, хотя его промахи и оставались в тени сияющих доспехов супруги. Говоря прямо, репутация у Фердинанда в Европе была так себе. Ненадежным он был человеком и союзником. Поэтому Генри VII отправил в начале 1505 года ко двору Фердинанда двух верных людей с официальной миссией присмотреться к Джиованне Арагонской, вдовой королеве Неаполя, в качестве невесты для короля. Насколько он действительно рассматривал всерьез женитьбу на Джиованне – вопрос не вполне ясный. Во всяком случае, его посланники не получили возможности рассмотреть молодку толком, потому что та была так закутана в мантии, что казалась позолоченным колобком. Но вот к атмосфере при дворе Фердинанда в частности и в испанской политике в целом они принюхаться смогли. Возможно, именно это и было их главной задачей. Атмосфера, надо сказать, была явно не в пользу короля Фердинанда.

Но Генри VII не был бы эффективным королем и политиком, если бы он не проверил возможность альянса и с Габсбургами. В тайне от Фердинанда, разумеется. Король выступил с брачным предложением в сторону Маргарет Савойской, дочери императора Максимиллиана и Мэри Бургундской. Генри VII также предложил свою дочь Мэри в невесты сыну Хуаны и Филиппа Австрийского, то есть, будущему императору Карлу V. Несмотря на долгую историю отношений Максимиллиана и Генри, в которой они чаще были противниками, чем союзниками, в целом предложение английского короля показалось Максимиллиану и его сыну интересным. Интересным это предложение показалось и Маргарите Савойской.

Тем не менее, и в этом случае совершенно невозможно сказать, были ли брачные предложения Генри VII главной целью, с которой его люди сновали между городами Фландрии? Во всяком случае, список вопросов, отправленных королем его представителю при дворе Филиппа Красивого, Энтони Саважу, касался практически исключительно персоны де ла Поля, а не предполагаемой невесты короля. В любом случае, в апреле 1505 года представители герцога Филиппа получили от Генри VII, в обстановке строгой секретности, абсолютно безумную сумму в 108 000 фунтов (приблизительно весь годовой доход королевства), которая должна была покрыть все расходы Филиппа Красивого на установление его власти в Испании.

А что же Катарина Арагонская? Пока ее присутствие в Дарем Хаус Генри VII вполне устраивало. Как минимум потому, что ее главная дуэнья, дона Эльвира Мануэль, была бесценным источником сведений, получаемых ею от бывшего босса, дипломата дона Педро де Айяла. Не говоря о том, что её брат, дон Хуан Мануэль, был послом Фердинанда в Бургундии. Причем, сама дона Эльвира Фердинанда всегда терпеть не могла, так что служила против него вполне чистосердечно. Дон Педро терпеть не мог, кажется, всех вовлеченных в эту историю, кроме короля Шотландии, который вовлечен в нее напрямую не был, но после смерти Изабеллы решительно перешел на сторону Хуаны и Филиппа Красивого. Если точнее, то на сторону Хуаны – Филипп считал, что дон Педро плохо влияет на его жену, читай «не дает ей стать тенью мужа». С Генри VII дон Педро сотрудничал исключительно потому, что хотел отвлечь его от альянса с Фердинандом, который потенциально был опасен для любимой доном Педро Шотландии. Ну а дон Хуан был типичным посланником, знающим всех при австрийском и бургундском дворах, и все самые свежие сплетни, и охотно развлекавшим ими свою строгую сестру. Что касается писем Катарины Арагонской к отцу, то правду она в них растягивала до такой прозрачности, что та становилась практически невидимой, особенно когда писала о своих финансовых проблемах. Несомненно, Генри VII знал о содержании этих писем всё, но не считал нужным вмешиваться, потому что и они играли ему на руку.

@темы: Henry VII

---

Генри VII - дела турнирные

Генри VII никогда не блистал на турнирах. Более того, он не любил турниры. Можно только догадываться, почему. Может быть, он просто-напросто не был обучен этим премудростям. В самом деле, кто рискнул бы обучать сражаться и побеждать государственного пленника? Может быть, его рациональной натуре было противно подвергать себя опасности покалечиться или погибнуть по самому пустому поводу, просто чтобы произвести впечатление на придворных. Могло быть так, что у короля было плохое зрение, как предполагает Томас Пенн, но против этого говорит его аддикция к охоте.



Сильно приукрашенный и вусмерть раскрашенный портрет короля от 1880 года

Я предполагаю, что причиной нелюбви Генри VII к турнирам была комбинация первых двух причин (не был обучен турнирной науке, и считал риск, связанный с турнирами, глупым), плюс ещё один важный момент. Генри VII начал строить государство с прицелом на подавление зависимости короля от знати. Турнирное же искусство было для знати обязательным. Сияющий самомнением и блестящей экипировкой молодой Бэкингем был ярчайшим представителем того, от чего король стремился отделаться. И лучше всего повлиять на вкусы при дворе король мог, приняв роль далекого от пыли турнирных кортов интеллектуала. Благо, эта роль полностью соответствовала его наклонностям.

Но Генри VII был достаточно честен с собой чтобы признать, что его подданные были настроены совершенно по-другому. От герцогов королевских кровей до городских нищих, все они обожали зрелищность турниров ничуть не меньше, чем мы сейчас. К тому же, в те времена несчастные случаи на турнирах случались, как случались и ошеломляющие, неожиданные победы, и это было острой приправой к блеску и лязгу стали, горячивших кровь зрителей. В теннис при дворе играли (и король был в этом спорте хорош), но публика была ещё явно не готова следить, затаив дыхание, за тем, как по корту летает мячик.

Поэтому король строил имидж своего первого принца-наследника согласно легендам о короле Артуре, пытаясь создать своего рода культ. И ему бы это удалось, очевидно, если бы Артур не умер. И вот теперь у него был только Гарри, которого нужно было всеми силами защищать от ненужных опасностей, но который не мог стать популярной фигурой, не умея того, что блестяще умели те же Бэкингем и Нортумберленд. И тем более он не мог стать популярной фигурой без компании аристократической молодежи, которая должна была сменить придворную рать после того, как юный принц стал бы молодым королем.

Задача Генри VII усложнялась тем, что некоторые свойства характера Гарри, которые не остались не замеченными его отцом, могли привести принца к нехорошему. Подросток-живчик был проказлив и самоуверен, что могло завести его к поступкам, недостойным сияющего имиджа принца. Он также слишком долго был лишен компании таких же как он амбициозных сорванцов, в результате чего мог теперь или попытаться использовать свой статус, чтобы обеспечить себе первенство, либо увлечься свойственным возрасту ниспровержением ценностей предыдущих поколений, и поддаться кому-то из новых друзей, усвоив идеи, которые шли бы вразрез с политикой короля. Принц также не имел практики построения отношений со сверстниками, для которых он должен был стать своим, оставаясь на некотором расстоянии, подобающем будущему суверену.

В общем, тут было над чем подумать, но думать слишком долго было некогда, и Генри VII засучил рукава. Вернее, не совсем так – первой рукава засучила леди Маргарет, которая всегда заботилась о том, чтобы рыцарская составляющая присутствовала в окружении и воспитании ее внуков. Политика политикой, но матушка короля считала неуместным отказываться от связей взаимной лояльности и взаимой защиты, связывающих сюзерена и вассала – в теории, как минимум. Сама леди Маргарет была леди-рыцарем ордена Подвязки, разумеется, и не только присутствовала на всех проходящих турнирах, но и обязывала своих наиболее резвых придворных присутствовать тоже. Благодаря ее вмешательству, принца Гарри научили хотя бы в рамках спортивной программы пользоваться мечом, топором и копьем.

Так что не вполне понятно, кому именно принадлежит идея нанять четырех молодых человек на должность, простенько называвшуюся «копьеносец». Формально, их нанимал король. Но поскольку у короля уже было 300 йоменов, и поскольку данные копьеносцы принадлежали к аристократической молодежи и явились ко двору с небольшим отрядом личных слуг, было понятно, что их обязанности будут отличаться от обязанностей йоменов. Тем более, что ко двору они явились за неделю до того, как королевский прогресс отправился по стране.

Двое из четырех юношей пришли прямо от двора леди Маргарет. Один из них, ее внучатый племянник Морис Сент-Джон, ранее служил принцу Артуру, и тоже был туда помещен в качестве одного из группы молодежи, которая должна была составить (и составила) ближний круг принца. Вероятно, одним из копьеносцев стал Генри Стаффорд, младший брат герцога Бэкингема, который и пальцем не пошевелелил, чтобы выделить брату что-то из наследства. По счастью, Генри Стаффорд обладал, похоже, мирным и милым характером, потому что годами управлял землями своего братца, и не похоже, чтобы ему что-то не нравилось в сложившейся ситуации. В 1505 году он стал рыцарем ордена Подвязки.

Ещё одним копьеносцем был, очевидно, Ричард Грей, граф Кент, близкий родственник принца Гарри по материнской линии (его матерью была Анна Вудвилл, сестра бабушки Гарри). Он тоже стал кавалером ордена Подвязки в 1505 году, к вящему отчаянию придворных «старичков» - молодой граф Кент был отчаянным игроком, промотавшим, в конце концов, большую часть своего состояния. Тем не менее, все вышеперечисленные молодые люди, присутствие которых рядом с принцем Гарри явно придало всему королевскому прогрессу необходимые живость и блеск, были прекрасным бойцами турниров, и они, как никто, были правильными людьми для того, чтобы развить таланты будущего короля до стратегически необходимого блеска.

Относительно четвертого копьеносца я сведений не нашла. Тем не менее, когда-то я читала, что в команде друзей принца Гарри по корту был Чарльз Брэндон, попавший туда за выдающиеся турнирные таланты, приятную внешность и хорошо усвоенное умение находить общий язык с теми, с кем он хотел быть в дружеских отношениях, и не отсвечивать там, где это было бы неуместно.

Момент славы наступил для Гарри в Ричмонде, летом 1505 года. Славой покрыли себя не только его новые друзья, но и он сам. Теперь ему исполнилось 14 лет, то есть, по меркам своего времени, он считался теперь совершеннолетним молодым человеком, обязанным участвовать в государственных делах, развивать себя, и брать ответственность за те решения, которые он делал. Принц отнесся к своему совершеннолетию очень серьезно, поэтому столкновение между его жаждой взрослой жизни и желанием отца полностью контролировать жизнь сына (из лучших побуждений, разумеется!) становилось неизбежным.

@темы: Henry VII

---

Перловка

«Феодалы запрещали крестьянам ловить рыбу на пастбищах».

«На ветке сидели снегири, как яблоки на березе».

«На крыльце школы стоял ученик средних лет».

«Арабы вели с Византией ожесточенную торговлю».

«У мамы около рта появилась веселая улыбка».

Прочая прелесть здесь: id77.livejournal.com/3833623.html

@темы: "веселая бредь"

---

Индийский вариант коронавируса

Хорошая новость: двойная прививка действительно защищает на 90%, теперь это проверено на персонале одной больницы. Случайно, конечно, это не было задуманным экспериментом. Плохая новость: помереть можно и с двойной прививкой, если не повезет (сотрудница, которой не повезло заболеть и после двух прививок, умерла). Проверено там же. Вторая плохая новость: хирургические маски, которые носит весь коллектив вышеупомянутой больницы уже второй год, от заражения индийским вариантом не предохраняют. Третья плохая новость: после одной прививки, большинство заболевают так, словно прививки и не было. Возможно, не так тяжело, но кто может сказать, как заболел бы данный человек без прививки?

и немного статистики

В целом, с начала эпидемии у нас умирали от ковида именно люди старше 70, это 86% от всех ковидных смертей. Из тех, кто моложе 60, умерли 0,01% от заболевших, это 6% ковидных смертей. Факторы риска - ожирение, диабет, сердечно-сосудистые заболевания, но хорошо просматривается зависимость от индивидуального иммунитета в целом. То есть, снова как повезет. Считается, что чем старше человек, тем ленивее становится его защитная система. Тем не менее, индивидуальные различия огромны. Выздоравливали без осложнений не слишком здоровые люди за 80 и за 90, а спортивный тренер, бывший до болезни в идеальном состоянии, до сих пор ходит с кислородным баллоном за спиной - не может дышать без добавочного кислорода, через полгода после выписки из больницы.

Так что не болейте! И обязательно прививайтесь. Если что, то хоть себя проклинать не придется.

@темы: истории о медицине

---

Получить свое послание

---

Генри VII - учителя принца

Придворные наблюдали за каждым движением принца Гарри не просто так, хотя обычное человеческое любопытство и играло свою роль. Раньше большинство из них никогда юного Гарри не видели, и не сказать, чтобы персона младшего сына короля их заинтересовала даже после того, как умер Артур. Потому что придворные жили сегодняшним днем, тогда как те изменения в быте единственного оставшегося в живых сына, которые предпринял король, были сделаны необыкновенно тихо и мягко, и очень медленно, если учесть, что сам Генри VII всегда считал, что его собственные суровые испытания времен детства и юности были очень полезными для него как для короля. Тем не менее, младшего сына он всегда держал близко, в семье, и теперь перевел ещё ближе, к собственному двору, хотя традиционно принц Уэльский жил именно поближе к Уэльсу и отдельно от основного хозяйства короля. Так что ситуация была для придворных неожиданной и, чего уж там, в свете жестких регламентов того времени – буквально революционной.



Возможно, портрет молодого Генри VIII. Известен как "Portrait of a Courtier" by Jan Mostaert (ca. 1475-1552/53)

Что касается самого принца Гарри, то он выглядел именно тем, чем являлся – выросшим в счастливых условиях, умненьким парнишкой с прекрасными манерами. Было известно, что в его интеллектуальное развитие было вложено много. Но было также известно, что принц не получил никакой военной тренировки. А в те времена по умолчанию считалось, что принцы и короли воевать умеют, и они умели. Те же Эдвард IV и Ричард III начали свою военную карьеру приблизительно в возрасте принца Гарри, и единственным исключением из правил был Генри VI, да и то… Надо сказать, что точка зрения на этого короля начала изменяться уже при Ричарде III, который, перезахоронив Генри VI как святого, дал понять, что считает его не слабым королем, а королем, имевшим свои принципы. При Генри VII отказ Генри VI браться за оружие уже официально считался идейной силой, а не слабохарактерностью, и так оно и было. В конце концов, этот король всегда был во главе своей армии и не прятался на поле боя – он просто был повсюду без оружия. И он мог быть очень жестким в решениях, если противник задевал его принципы.

Впрочем, вернемся к принцу Гарри. Одновременно с его прибытием ко двору отца, заменявший Монтжоя в качестве тьютора принца Джон Холт неожиданно умер. Холт был человеком в первую очередь благонадежным (он начинал как подопечный архиепископа Мортона), что было совсем не лишним после того, как учивший принца Джон Скелтон, «свет и слава английской литературы» по словам Эразмуса, за что-то загремел в 1502 году в тюрьму – кажется за долги, хотя точная причина лично мне не известна. Впрочем, этот действительно оригинальный поэт и действительно утонченный латинист был завсегдатаем кабаков и дебоширом такого масштаба, что в наше время его даже назвали «Godfather of Rap», так что причина могла быть какой угодно. Теперь, после Холта, все ожидали, что новым тьютором принца Гарри станет Бернар Андрэ, учивший принца Артура – тоже латинист. Тем более, что Андрэ тоже был надежнее некуда – его представили Генри VII ещё тогда, когда тот был пытающимся выжить в чужих политических играх графом Ричмондом. К всеобщему удивлению, пост получил на Андрэ, а прозаичный Уильям Хон, из той же Чичестерской грамматической школы, что и Холт, его предшественник в качестве директора этой школы.

Дело, возможно, было просто в том, что король пожелал, чтобы принц изучал древнегреческий, специалистом в котором был именно Хон. И все же, придворные недаром почуяли в назначении интригу лорда Монтжоя. В отношении Монтжоя выбранная королем политика очень оправдалась: связанный бешеной величины бондами, тот трудился в Кале не за страх, а за совесть, так что ему было не до преподавания. Но и упускать доступ к принцу-наследнику Монтжой не собирался. В свое время, один из его друзей, Томас Линакр – интеллектуал, теолог и физиатр, надеялся получить место в команде преподавателей при принце Артуре, но его кандидатура была торпедирована Бернаром Андрэ, который был более знаменит, но менее образован, и боялся конкурентов. С тех пор, в ученых кругах Бернара Андрэ называли не иначе как Цербером, и хорошо понимали, что к своей сахарной косточке он соперников не подпустит. Стало быть, его самого нельзя подускать к сахарной косточке. К счастью для Монтжоя и Хона, уважая своего старого соратника и почитателя, Генри VII, тем не менее, хотел обеспечить наследника лучшими возможными учителями, и утвердил выбор Монтжоя под предлогом, что хочет дать мастеру Андрэ время для работы над биографией короля.

Со своей стороны, Генри VII озаботился передать сыну свое знание французского, на котором он, разумеется, говорил, как урожденный француз. Надо сказать, что король уважал труды гуманистов и классиков античности, разумеется, но в его жизни всё получилось так, что ему, беглецу и почетному пленнику, пришлось, в основном, самообразовываться, хотя в какой-то период жизни латынь и древнегреческий он все-таки одолел. Но предпочитал знакомиться с классиками в изложении на французском. А ещё он обожал рыцарские и исторические романы, и озаботился тем, чтобы в его библиотеке они были. И тем, чтобы его сын и наследник был не только учен и набожен, но и обладал всеми придворными умениями и манерами.

Отвлекусь немного на библиотеку. Вообще, считается, что королевская библиотека была формализирована как библиотека в полном смысле слова только при Генри VII. До этого короли приобретали, конечно, манускрипты, и обменивались ими на предмет почитать с другими любителями литературы, но эти манускрипты считались более личными, а не публичными книгами. И мы очень мало знаем о количестве книг в этих библиотеках. Только книги, упоминавшиеся в личных письмах, и сохранившиеся подписанные книги можно считать совершенно установленно принадлежавшими определенному лицу. Вот и получилось, что на Ричарда III приходится ровнехонько две книги: De re militari Вегатиуса (www.bl.uk/catalogues/illuminatedmanuscripts/rec...), да Grandes chroniques de France (www.bl.uk/catalogues/illuminatedmanuscripts/rec...).



Royal 18 A XII, f. 1, Royal arms of England



Philip and knights mourning over the body of Queen Isabella. Image taken from f. 6 of Chroniques de France ou de St Denis (from 1270 to 1380)

Что касается Генри VII, то его главная библиотека была в Ричмонде, но он также оборудовал библиотеки в Виндзоре, Гринвиче и Тауэре. Коллекцию бургундских манускриптов Эдварда IV он перевез в Ричмонд, и дополнил ее. Первым зарегистрированным в истории библиотекарем Генри VII был Квентин Пуле, священник из Лилля с талантом каллиграфа и иллюстратора. В 1504 году король нанял второго библиотекаря – Уильяма Фоукса/William Faques, который также был и каллиграфом, и иллюстратором, но вообще обратил свою энергию на набирающий обороты бизнес печатных книг. Фоукс тоже был уроженцем Северной Франции. Генри VII охотно печатные книги покупал и импортировал, хотя некоторые экземпляры специального для него иллюстрировались вручную. И, наконец, специально из Элтема был переведен ещё один библиотекарь, на этот раз – личный библиотекарь принца, Жиль Дюве. Но вообще, Дюве был больше чем библиотекарем или учителем французского (а он ещё будет учить и Мэри, дочь Генри VIII!), он был лютнистом редкого таланта и квалификации. Разумеется, он играл не только на лютне, и не только играл – он ещё и пел, и складывал сонеты. Так что именно он воспитал из принца Гарри настоящего принца, обучив его всем светским талантам, без которых ни один придворный того времени не мог обойтись.

В том, что именно Генри VII как бы заложил основу королевской библиотеки, сделав её по типу известных нам библиотек (хотя и только для узкого круга пользователей), кроется определенная ирония. Дело в том, что и до него короли книги активно покупали, но они их и не менее активно раздаривали и завещали. Один только Генри V, страстный книжник и ценитель литературы, завещал более 100 манускриптов на сторону! И придворным, и университету, и различным религиозным учреждениям. Не менее страстным книжником был и его сын, который тоже продолжал дело отца, покупая и раздаривая манускрипты. То же самое практиковал Эдвард II, но Генри IV, похоже, к книгам был равнодушен. А вот Генри VII оставил книги в своих библиотеках.

@темы: Henry VII

---

Интересная статья

О панических атаках, с кучей дополнительно материала, плюс перечень других тем, по которым данные специалисты высказывались: dpmmax.livejournal.com/988222.html

Жалко людей ужасно, но все равно глаза на лоб лезут. Это же совершенно нормально, испытывать ничем не спровоцированные тревожные состояния (на мгновение), бояться или ничего хорошего не ожидать от теоретических перспектив тяжело заболеть, впадать в стресс от того, что тебя, взрослого человека, кто-то на работе позволяет себе отчитывать, и всё такое прочее.

Это нормально, когда от тебя требуют быть красивой, умной и сильной на каждом повороте, а тебе этого как бы не хочется, потому что ты себя и так вполне нормальной считаешь по всем параметрам, и требования воспринимаются атаками. Это - нормально, это - жизнь. Вспылила, высказала свое кредо требовательщикам, при необходимости - послала подальше. И живешь себе потом сама собой, счастливая и по-своему.

И у всех у нас в анамнезе потери, травмы, собственные демоны или хотя бы тараканы. Но почему некоторые люди не в состоянии со всем этим нормально жить? Ну всплакнуть над этим клятым завявшим цветком, ну шваркнуть надоевшую тарелку о пол, ну пожелать кучу дерьма разлучнице и "уведенному" мужу, ну перетереть неприятность с друзьями или хотя бы в сети - и всё, прошло и забылось прочь из активной памяти.

Этих людей обманули, пообещав им безоблачную жизнь? Вряд ли. Почему они не могут справиться с такими мелочами, пусть и огорчительными? Так и не поняла.

Интерес к теме панических атак у меня не праздный. Есть у нас одна такая пациентка, не старая ещё женщина, которую прикладывает паническими атаками ежедневно. И она берется за телефон, и звонит нам на дежурный телефон много-много раз. "Ты знаешь, что это такое - паническая атака?!", - орала она однажды, когда телефон был у меня (он у нас по очереди, хотя что мы можем-то в таких вопросах?). Я сказала, что знаю, видела (у коллеги-мужчины видела, кстати, его приложило перед выходом по пациентам), но поскольку не переживала ничего подобного, то можно сказать, что и не знаю. И вот я искала хотя бы намек, как тётку успокаивать, когда она обрывает телефон? Похоже, никак. Психотерапевтеческую сессию я ей по телефону устроить не могу, хотя причина-то ее состояний понятна всем, и ей тоже (связана с лекарствами). Ну повезло нам ее недавно отправить в психиатрию на несколько недель, когда она вякнула, что убьет себя (это - единственная практически причина, по которой психиатрическое отделение примет), но ситуацию это совершенно не исправит. Работать с ней психоаналитически никто не будет (слишком дорого, у нас нет муниципальных психотерапевтов, то есть муниципальное здравоохранение платит частникам, и, соответственно, старается тратиться на молодых и работающих), а без этого так и будем гонять по кругу. Сама она уже слишком глубоко, чтобы взять себя в руки - и не слишком умна, и уже с аддикций к психотропным препаратам, от которых ей уже не лучше, а хуже. Соответственно, консультирующий терапевт её доступ к этим лекарствам ограничивает, и мы имеем то, что имеем, то есть человека в состоянии систематических панических атак. Увы.

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Все желтое

Во-первых, одуванчики. Они сейчас в самом красивом виде, желтенькие. Очень оживляют нестриженную траву, например. А не стригли мы ее потому, что сначала стричь было нечего, а потом неделю дожди шпарили. Вчера и сегодня было солнце, так не знали, за что хвататься. Схватились, в конечном итоге, за газонокосилки. То есть, осталась на ходу одна, вторая, корейская, отказалась сотрудничать и намекнула, что ей и на покой пора. Ну, больше 10 лет... Впрочем, шведская не меньше 15 лет бегает, и работать продолжает. Вот так всё это выглядело перед стрижкой травы, которую мы, в результате, 2 дня стригли. Одна машинка и один триммер.



Оставить на улице ничего не возможно, через полчаса на поверхности образовывается слой цветочной пыльцы. Вообще, все цветет, но это, как понимаю, березы выдают в таких количествах. Каждую весну радуюсь, что не аллергик. Не понимаю, как они выживают в такие периоды. Машина грязнее, чем в весеннюю грязюку. Даже асфальт на дороге желто-зеленый от пыльцы.



И спирея цветет безумно бурно. Кстати, у нее ещё и запах очень приятный, благоухают вместе с черемухой (которую мы умненько на границе участка посадили, потому что докуки от нее осенью много).



И не менее бурно цветет миндаль, оказавшийся, как ни странно, абсолютно морозоустойчивым маленьким деревцем. Позже, чем обычно, но густо.



Завтра и послезавтра снова дожди, но в пятницу начну ощипывать так называемые клумбы.

@темы: житие мое