Do or die
Теперь поговорим о репутации королевы Элизабет Вудвилл и о том, как она сложилась.
читать дальшеВторая часть правления Эдварда IV была уже намного более эффективной чем первая, причем в нем выкристаллизовался свойственный ему и раньше талант добиваться своего, стравливая людей и умело провоцируя их на неосторожное поведение. Самой большой проблемой для короля был его брат Джордж, который мало того, что был парнем вспыльчивым и вечно куда-то встревающим (фамильная черта Плантагенетов), но и являлся официальным наследником престола со стороны Ланкастеров – назначенным самими Ланкастерами в момент реставрации Генри VI, к слову сказать.
Более того, это назначение даже было легитимным, будучи подтверждено парламентом, собранным Кингмейкером, и отчего Эдвард его не аннулировал, знал только сам Эдвард.
Причем, братец Джордж вполне мог знать о проблемах с законностью брака его величества, и раздражать его не следовало, потому что комической фигурой этот несдержанный холерик отнюдь не был. Во всяком случае, в 1476 году король Эдвард насторожился, когда отношения между Джорджем Кларенсом и Ричардом Глостером, довольно долго остававшиеся холодными после брака Ричарда и Анны Невилл, внезапно потеплели настолько, что братья, женатые на сестрах Невилл, стали общаться, и Кларенс даже назвал новорожденного сына Ричардом. Скорее в честь отца или тестя, чем в честь брата, но все же – сближение младших братьев между собой в планы короля не входило. Может и напрасно, но Джордж никогда не скрывал, что рассматривает себя более приличной кандидатурой на роль короля чем старший брат, и что-то там бормотал о бастардах. И кого он имел в виду, кто его знает. Лично я всегда полагала, что выродком он именовал братца Эдварда за определенные качества его характера, а не в силу сомнений в законнорожденности, но будучи двоеженцем с кучей детей-бастардов поневоле начнешь реагировать на это слово нервно. В общем, с Кларенсом надо было разделаться, и король провел данную операцию жестко и эффективно, спрятав концы то ли в пресловутую бочку, то ли и вовсе в воду.
Тем не менее, в убийстве Кларенса была обвинена Элизабет Вудвилл. Её вообще во многом обвиняли, и кое в чем не без причины, но если присмотреться, то мы увидим просто не слишком искушенную в государственных делах (она даже никогда не назначалась регентом на время отсутствия мужа!) и не слишком даже умную женщину, которая многих выбешивала тем, что явно оставалась любимой женщиной короля, несмотря на его отвлечения. Впрочем, что касается отвлечений, то так утверждали современники Стрикленд, которая совершенно по-человечески не выносила Элизабет Вудвилл, подозревая её в использовании сексуального шарма для влияния на его величество, что для сестер Стрикленд было, разумеется, признаком недопустимой распущенности и недостойного поведения королевы-выскочки.
Честно говоря, у Элизабет Вудвил было бы вполне человеческое право желать Джорджу Кларенсу провалиться в тартарары – Джордж поносил королеву за недостаточно благородное происхождение на каждом повороте, да ещё и прозрачно намекал, что поведение королевской четы обычным и подобающим христианам назвать нельзя, и что королева «этого ублюдка», его брата, не иначе как околдовала. Прелесть ситуации здесь в том, что Джордж вряд ли видел невестку кроме как на нескольких официальных придворных церемониях – дамы ранга её величества по дворцовым галереям отнюдь не бегали, как это показывают в современных сериалах. Так что именно прямых впечатлений об этой женщине у него быть не могло. Самое близкое, что связывало с королевой Кларенса и Глостера, был обязательный обмен новогодними подарками, да и то он не происходил из рук в руки. Тем не менее, все, конечно, помнили феерический процесс, связанный с обвинениями в колдовстве Жакетты Люксембургской, матери королевы. Конечно, тогда леди камня на камне от обвинения не оставила, и громкий процесс выиграла, потому что, скорее всего, была благодарна возможности отвлечься от мыслей о страшной смерти мужа и сына.
Не то чтобы обвинители и вправду верили, что Жакетта и её дочь были ведьмами – на дворе стоял просвещенный пятнадцатый век, и народ ещё не отупел под апокалиптическими бреднями проповедников Реформации. Все прекрасно знали, что колдовство просто зависло в законодательстве как преступление с каких-то тёмных времен, потому что его было ужасно удобно применять для уничтожения политических противников. Все ещё неплохо помнили, как могущественный дядюшка предыдущего короля, Хэмфри Глостерский, потерял все козыри в своей войне с кардиналом Бьюфортом, потому что его жена, глупая баба, решила поиграть в магические игры.
Против Вудвиллов же накипело… Времена, когда истинное могущество стало проявлять себя любезностью с нижестоящими, ещё не наступили. Высокое положение у трона не только было видно и слышно, окружающие не простили бы, если бы его не было видно! Так что родня королевы вела себя нагло по своему новому статусу, но дело-то в том, что Вудвиллы не принадлежали к старой аристократии, и это портило всё. То, что было позволено, скажем, Плантагенетам и Невиллам, не было позволено свежеиспеченным пэрам. Со своей стороны, Жакетта, естественно, вовсю эксплуатировала миф о фее Мелузине в своей родословной, чтобы компенсировать этот недовес, так что процесс против нее и сплетни о её дочери были частично из-за длинного языка самой леди.
Верил ли Кларенс, что его жену и младенца-сына извели колдовством? Кто знает. Его поведение после смерти Изабель было таким отчаянным, что он, с одинаковым успехом, мог или поехать психикой, или осознанно попытаться поставить брата в невозможное положение, обвинив его в колдовстве. Ведь Кларенс знал, по какой причине брат хочет его уничтожить. Кстати, вообще-то в колдовстве Кларенс обвинял именно брата, а отнюдь не его жену. Вернее, он говорил, что король был повинен в «некромансии и тёмных искусствах, при помощи которых он травил своих подданных, как ему заблагорассудится» — это можно прочесть в обвинительном акте против герцога Кларенса, утвержденном парламентом. Речь идет о вполне реальном знакомстве короля Эдварда IV с алхимиками Джорджем Рипли, Томасом Далтоном и Томасом Нортоном («некромансерами» тогда называли учёных, соединяющих знание богословия, философии, астрономии и астрологии, в соединении с медицинскими знаниями зачастую). Да, этот король всерьез занимался алхимией и поисками философского камня, как и большинство серьезных политиков своего времени.
И ещё одно обвинение против Элизабет Вудвилл выдвигалось в связи с казнью графа Десмонда, Томаса Фиц-Джеральда, случившейся в 1468 году, когда завертелась вся эта катавасия с обострением отношений между Эдвардом IV с одной стороны, и Кларенса с Кингмейкером с другой. Как известно, в результате этого обострения Эдвард лишился трона и угодил в изгнание. То есть, для событий такого масштаба было как-то маловато нескольких грубых замечаний Фиц-Джеральда в адрес родословной королевы, если они вообще прозвучали. Фиц-Джеральд был наместником Кларенса в Ирландии, и они, вместе с Кларенсом, противостояли новой политике Англии в Ирландии, в которой ирландцам, который представляли публике примитивными дикарями, собственно, и места-то не оставалось. К тому же, ирландские лорды относились к своим лордам-лейтенантам из Йорков с большим пиететом, помня о Ричарде Йорке.
Но об отце помнил и король Эдвард, и ему совсем не хотелось, чтобы братец Джордж обрел в Ирландии такую же платформу. Поэтому туда был послан «палач Англии», Типтофт, чтобы сменить Десмонда на должности наместника Кларенса. Оправдывая свое прозвище, Типтофт казнил Десмонда по какому-то наспех сляпанному обвинению, и в результате Ирландия чуть было не стала самостоятельным королевством, потому что «джеральдины», то есть Фиц-Джеральды, были на острове многочисленны и могущественны с незапамятных времен Генри II, и они не стали смотреть со стороны, как убили одного из них. Эдвард спохватился, Типтофта отозвали, но помирились ирландцы с Йорками по-настоящему только при Ричарде III. То есть, невозможно даже помыслить, чтобы такие глобальные события начались бы с «милый, а граф Десмонд меня выскочкой обозвал».
Итак, можно считать установленным, что частично репутация Элизабет Вудвилл сложилась именно при её жизни, и что основана она была на том, что Плантагенеты и прочие аристократы были для англичан, всегда отличавшихся редкостной ксенофобией, «своими», тогда как наполовину иностранные и «не по чину» заедавшиеся Вудвиллы не были. Но откуда взялась историческая традиция представлять эту королеву холодной и расчетливой интриганкой у историков, работающих с документальными материалами? Из книги Лэйнсмит понятно, что и эта традиция тоже отчасти прижизненная, а отчасти создана вскоре после смерти леди в 1492 году. А авторами её являются небезызвестные нам Доменико Манчини и Томас Мор.
Вообще, хочу сказать, что опус Манчини De Occupatione Regni Anglie per Riccardum Tercium имеет интересную судьбу. Его одновременно считают и не считают заслуживающим доверия документом. Описывая приход к власти Ричарда III архипископу Вьенна, который был одним из советников Луи XI Французского и – сюрприз! – астрологом, который, разумеется, не мог не быть знаком с собратьями, окружавшими Эдварда IV, которые, к слову, не одобрили короля Ричарда на троне из-за чисто астрологических тонкостей. Уж не знаю, задавался ли кто-либо вопросом , чего это не знающий английского Манчини, посвятивший себя вере латинист, поэт, писатель и моралист, потащился в Англию незадолго до достаточно неожиданной смерти Эдварда IV, и потом настолько потерял интерес к происходящему, что уехал восвояси ещё до коронации Ричарда III, написав своему покровителю-архиепископу занимательный опус, в котором были собраны все слухи и сплетни того периода, циркулирующие при дворе? (вообще-то не задавался, все уперлись в "не знал английского", почему-то).
Предполагается, что единственный языковый коридор в чужой стране проходил для Манчини через физиатра Джона Арджентайна, говорившего на итальянском. Этот Арджентайн был то ли плохим врачом, к слову, то ли ему фатально не везло. Два его «звездных» пациента, Эдвард V и принц Артур (Тюдор), умерли. Вообще говоря, незнание Манчини английского языка совершенно не являлось препятствием к общению. Он был латинистом, а в придворных кругах того времени латынью владели плюс-минус все – это был международный язык Европы. Арджентайн был, скорее всего, представлен в распоряжение гостя английскими друзьями архиепископа Вьенна. Джон Арджентайн, будучи придворным, астрологом и физиатром, который составлял гороскопы для Эдварда IV и Эдварда V, мог быть интересным собеседником, конечно. И источником бесчисленного количества сплетен, собранием которых De Occupatione Regni Anglie per Riccardum Tercium и является.
В общем, совершенно понятно, что политическим наблюдателем Манчини не был. Более того, он ясно дает понять, что его опус и вовсе не был бы написан, если бы не желание архиепископа, которому надо было показать что-то документальное при дворе, чтобы продвинуть свои политические интересы, в которые не входило присутствие Ричарда III на троне. Входил ли архиепископ Виенна Анжело Като в неформальный, но влиятельный союз «некромансеров» тех времен и всех народов? Кто знает, но почему бы и нет. Во всяком случае, Джордж Невилл, архиепископ Йоркский, входил. Особенно близкий к Эдварду IV Джордж Рипли был канонником-августинцем, как и Доминико Манчини. Если предположить логически возможное, что Манчини прибыл пообщаться с Невиллом и Рипли, и угодил на похороны Эдварда и последующие события, то это делает отчет Манчини куда как более достоверным, не так ли? Да, там перечислены слухи и сплетни, но если учесть, что «некромансеры» были почти в каждом аристократическом семействе (у Ричарда Глостера, кстати, не было), то уровень достоверности у них всяко больше, чем если бы они происходили от малограмотной челяди.
Так что большинство теорий, в которых сейчас копаются историки, пытаясь каждый раз сложить пазл из фактов по-разному, чтобы получить новую картинку, были перечислены именно Манчини, человеком чужим в Англии и не имеющим причин интерпретировать на свой лад то, что ему рассказывали о Вудвиллах.
Что касается Мора, то о нем не зря говорят, что «Мор никогда не давал правде встать на пути хорошей истории». Он родился в 1478 году, так что о драматических событиях 1483 года знал только по рассказам окружающих. В год смерти Элизабет Вудвилл он как раз заканчивал свою службу в качестве пажа у Джона Мортона, который, как раз, не только хорошо знал всех участников драмы, но и был архитектором второй её части, случившейся в 1485 году. Так что вполне может быть, что в его доме много говорилось об умершей королеве, и то, что Мор тогда услышал, добавило капельку правдивости, когда он писал об умении Элизабет Вудвилл разжигать страсть в своем муже. Что, разумеется, в свете официальной морали тех, кто оценивал истории Мора, говорило о том, что такая женщина способна на всё. «Женщины по своей природе, а не по умыслу, ненавидят тех, кого любят их мужья», - написал он, повторяя сплетни, изложенные Манчини, о роли королевы в судьбе герцога Кларенса. И Мору поверили.
В наше время, естественно, репутация Элизабет Вудвилл пересматривается, и отнюдь не только романистами. Ещё в 1937 году Катарин Дэвис горячо писала о том, чего, в общем-то, нельзя в Элизабет отрицать – «она была хорошей женой и матерью, любящей дочерью и сестрой, женщиной бесспорно добродетельной, о которой даже враги не могли сказать ничего порочащего» («The First Queen Elizabeth» by Katharine Davies). К этой точке зрения примыкают и Анн Саттон с Ливией Виссер-Фьющ («A Most Benevolent Queen» by Anne Sutton and Livia Visser-Fuch), и Дэвид Балдуин («Elizabeth Woodville: Mother of the Princes in the Tower» by David Baldwin), и Энтони Джеймс Поллард («Late Medieval England» by A.J. Pollard)
читать дальшеВторая часть правления Эдварда IV была уже намного более эффективной чем первая, причем в нем выкристаллизовался свойственный ему и раньше талант добиваться своего, стравливая людей и умело провоцируя их на неосторожное поведение. Самой большой проблемой для короля был его брат Джордж, который мало того, что был парнем вспыльчивым и вечно куда-то встревающим (фамильная черта Плантагенетов), но и являлся официальным наследником престола со стороны Ланкастеров – назначенным самими Ланкастерами в момент реставрации Генри VI, к слову сказать.
Более того, это назначение даже было легитимным, будучи подтверждено парламентом, собранным Кингмейкером, и отчего Эдвард его не аннулировал, знал только сам Эдвард.
Причем, братец Джордж вполне мог знать о проблемах с законностью брака его величества, и раздражать его не следовало, потому что комической фигурой этот несдержанный холерик отнюдь не был. Во всяком случае, в 1476 году король Эдвард насторожился, когда отношения между Джорджем Кларенсом и Ричардом Глостером, довольно долго остававшиеся холодными после брака Ричарда и Анны Невилл, внезапно потеплели настолько, что братья, женатые на сестрах Невилл, стали общаться, и Кларенс даже назвал новорожденного сына Ричардом. Скорее в честь отца или тестя, чем в честь брата, но все же – сближение младших братьев между собой в планы короля не входило. Может и напрасно, но Джордж никогда не скрывал, что рассматривает себя более приличной кандидатурой на роль короля чем старший брат, и что-то там бормотал о бастардах. И кого он имел в виду, кто его знает. Лично я всегда полагала, что выродком он именовал братца Эдварда за определенные качества его характера, а не в силу сомнений в законнорожденности, но будучи двоеженцем с кучей детей-бастардов поневоле начнешь реагировать на это слово нервно. В общем, с Кларенсом надо было разделаться, и король провел данную операцию жестко и эффективно, спрятав концы то ли в пресловутую бочку, то ли и вовсе в воду.
Тем не менее, в убийстве Кларенса была обвинена Элизабет Вудвилл. Её вообще во многом обвиняли, и кое в чем не без причины, но если присмотреться, то мы увидим просто не слишком искушенную в государственных делах (она даже никогда не назначалась регентом на время отсутствия мужа!) и не слишком даже умную женщину, которая многих выбешивала тем, что явно оставалась любимой женщиной короля, несмотря на его отвлечения. Впрочем, что касается отвлечений, то так утверждали современники Стрикленд, которая совершенно по-человечески не выносила Элизабет Вудвилл, подозревая её в использовании сексуального шарма для влияния на его величество, что для сестер Стрикленд было, разумеется, признаком недопустимой распущенности и недостойного поведения королевы-выскочки.
Честно говоря, у Элизабет Вудвил было бы вполне человеческое право желать Джорджу Кларенсу провалиться в тартарары – Джордж поносил королеву за недостаточно благородное происхождение на каждом повороте, да ещё и прозрачно намекал, что поведение королевской четы обычным и подобающим христианам назвать нельзя, и что королева «этого ублюдка», его брата, не иначе как околдовала. Прелесть ситуации здесь в том, что Джордж вряд ли видел невестку кроме как на нескольких официальных придворных церемониях – дамы ранга её величества по дворцовым галереям отнюдь не бегали, как это показывают в современных сериалах. Так что именно прямых впечатлений об этой женщине у него быть не могло. Самое близкое, что связывало с королевой Кларенса и Глостера, был обязательный обмен новогодними подарками, да и то он не происходил из рук в руки. Тем не менее, все, конечно, помнили феерический процесс, связанный с обвинениями в колдовстве Жакетты Люксембургской, матери королевы. Конечно, тогда леди камня на камне от обвинения не оставила, и громкий процесс выиграла, потому что, скорее всего, была благодарна возможности отвлечься от мыслей о страшной смерти мужа и сына.
Не то чтобы обвинители и вправду верили, что Жакетта и её дочь были ведьмами – на дворе стоял просвещенный пятнадцатый век, и народ ещё не отупел под апокалиптическими бреднями проповедников Реформации. Все прекрасно знали, что колдовство просто зависло в законодательстве как преступление с каких-то тёмных времен, потому что его было ужасно удобно применять для уничтожения политических противников. Все ещё неплохо помнили, как могущественный дядюшка предыдущего короля, Хэмфри Глостерский, потерял все козыри в своей войне с кардиналом Бьюфортом, потому что его жена, глупая баба, решила поиграть в магические игры.
Против Вудвиллов же накипело… Времена, когда истинное могущество стало проявлять себя любезностью с нижестоящими, ещё не наступили. Высокое положение у трона не только было видно и слышно, окружающие не простили бы, если бы его не было видно! Так что родня королевы вела себя нагло по своему новому статусу, но дело-то в том, что Вудвиллы не принадлежали к старой аристократии, и это портило всё. То, что было позволено, скажем, Плантагенетам и Невиллам, не было позволено свежеиспеченным пэрам. Со своей стороны, Жакетта, естественно, вовсю эксплуатировала миф о фее Мелузине в своей родословной, чтобы компенсировать этот недовес, так что процесс против нее и сплетни о её дочери были частично из-за длинного языка самой леди.
Верил ли Кларенс, что его жену и младенца-сына извели колдовством? Кто знает. Его поведение после смерти Изабель было таким отчаянным, что он, с одинаковым успехом, мог или поехать психикой, или осознанно попытаться поставить брата в невозможное положение, обвинив его в колдовстве. Ведь Кларенс знал, по какой причине брат хочет его уничтожить. Кстати, вообще-то в колдовстве Кларенс обвинял именно брата, а отнюдь не его жену. Вернее, он говорил, что король был повинен в «некромансии и тёмных искусствах, при помощи которых он травил своих подданных, как ему заблагорассудится» — это можно прочесть в обвинительном акте против герцога Кларенса, утвержденном парламентом. Речь идет о вполне реальном знакомстве короля Эдварда IV с алхимиками Джорджем Рипли, Томасом Далтоном и Томасом Нортоном («некромансерами» тогда называли учёных, соединяющих знание богословия, философии, астрономии и астрологии, в соединении с медицинскими знаниями зачастую). Да, этот король всерьез занимался алхимией и поисками философского камня, как и большинство серьезных политиков своего времени.
И ещё одно обвинение против Элизабет Вудвилл выдвигалось в связи с казнью графа Десмонда, Томаса Фиц-Джеральда, случившейся в 1468 году, когда завертелась вся эта катавасия с обострением отношений между Эдвардом IV с одной стороны, и Кларенса с Кингмейкером с другой. Как известно, в результате этого обострения Эдвард лишился трона и угодил в изгнание. То есть, для событий такого масштаба было как-то маловато нескольких грубых замечаний Фиц-Джеральда в адрес родословной королевы, если они вообще прозвучали. Фиц-Джеральд был наместником Кларенса в Ирландии, и они, вместе с Кларенсом, противостояли новой политике Англии в Ирландии, в которой ирландцам, который представляли публике примитивными дикарями, собственно, и места-то не оставалось. К тому же, ирландские лорды относились к своим лордам-лейтенантам из Йорков с большим пиететом, помня о Ричарде Йорке.
Но об отце помнил и король Эдвард, и ему совсем не хотелось, чтобы братец Джордж обрел в Ирландии такую же платформу. Поэтому туда был послан «палач Англии», Типтофт, чтобы сменить Десмонда на должности наместника Кларенса. Оправдывая свое прозвище, Типтофт казнил Десмонда по какому-то наспех сляпанному обвинению, и в результате Ирландия чуть было не стала самостоятельным королевством, потому что «джеральдины», то есть Фиц-Джеральды, были на острове многочисленны и могущественны с незапамятных времен Генри II, и они не стали смотреть со стороны, как убили одного из них. Эдвард спохватился, Типтофта отозвали, но помирились ирландцы с Йорками по-настоящему только при Ричарде III. То есть, невозможно даже помыслить, чтобы такие глобальные события начались бы с «милый, а граф Десмонд меня выскочкой обозвал».
Итак, можно считать установленным, что частично репутация Элизабет Вудвилл сложилась именно при её жизни, и что основана она была на том, что Плантагенеты и прочие аристократы были для англичан, всегда отличавшихся редкостной ксенофобией, «своими», тогда как наполовину иностранные и «не по чину» заедавшиеся Вудвиллы не были. Но откуда взялась историческая традиция представлять эту королеву холодной и расчетливой интриганкой у историков, работающих с документальными материалами? Из книги Лэйнсмит понятно, что и эта традиция тоже отчасти прижизненная, а отчасти создана вскоре после смерти леди в 1492 году. А авторами её являются небезызвестные нам Доменико Манчини и Томас Мор.
Вообще, хочу сказать, что опус Манчини De Occupatione Regni Anglie per Riccardum Tercium имеет интересную судьбу. Его одновременно считают и не считают заслуживающим доверия документом. Описывая приход к власти Ричарда III архипископу Вьенна, который был одним из советников Луи XI Французского и – сюрприз! – астрологом, который, разумеется, не мог не быть знаком с собратьями, окружавшими Эдварда IV, которые, к слову, не одобрили короля Ричарда на троне из-за чисто астрологических тонкостей. Уж не знаю, задавался ли кто-либо вопросом , чего это не знающий английского Манчини, посвятивший себя вере латинист, поэт, писатель и моралист, потащился в Англию незадолго до достаточно неожиданной смерти Эдварда IV, и потом настолько потерял интерес к происходящему, что уехал восвояси ещё до коронации Ричарда III, написав своему покровителю-архиепископу занимательный опус, в котором были собраны все слухи и сплетни того периода, циркулирующие при дворе? (вообще-то не задавался, все уперлись в "не знал английского", почему-то).
Предполагается, что единственный языковый коридор в чужой стране проходил для Манчини через физиатра Джона Арджентайна, говорившего на итальянском. Этот Арджентайн был то ли плохим врачом, к слову, то ли ему фатально не везло. Два его «звездных» пациента, Эдвард V и принц Артур (Тюдор), умерли. Вообще говоря, незнание Манчини английского языка совершенно не являлось препятствием к общению. Он был латинистом, а в придворных кругах того времени латынью владели плюс-минус все – это был международный язык Европы. Арджентайн был, скорее всего, представлен в распоряжение гостя английскими друзьями архиепископа Вьенна. Джон Арджентайн, будучи придворным, астрологом и физиатром, который составлял гороскопы для Эдварда IV и Эдварда V, мог быть интересным собеседником, конечно. И источником бесчисленного количества сплетен, собранием которых De Occupatione Regni Anglie per Riccardum Tercium и является.
В общем, совершенно понятно, что политическим наблюдателем Манчини не был. Более того, он ясно дает понять, что его опус и вовсе не был бы написан, если бы не желание архиепископа, которому надо было показать что-то документальное при дворе, чтобы продвинуть свои политические интересы, в которые не входило присутствие Ричарда III на троне. Входил ли архиепископ Виенна Анжело Като в неформальный, но влиятельный союз «некромансеров» тех времен и всех народов? Кто знает, но почему бы и нет. Во всяком случае, Джордж Невилл, архиепископ Йоркский, входил. Особенно близкий к Эдварду IV Джордж Рипли был канонником-августинцем, как и Доминико Манчини. Если предположить логически возможное, что Манчини прибыл пообщаться с Невиллом и Рипли, и угодил на похороны Эдварда и последующие события, то это делает отчет Манчини куда как более достоверным, не так ли? Да, там перечислены слухи и сплетни, но если учесть, что «некромансеры» были почти в каждом аристократическом семействе (у Ричарда Глостера, кстати, не было), то уровень достоверности у них всяко больше, чем если бы они происходили от малограмотной челяди.
Так что большинство теорий, в которых сейчас копаются историки, пытаясь каждый раз сложить пазл из фактов по-разному, чтобы получить новую картинку, были перечислены именно Манчини, человеком чужим в Англии и не имеющим причин интерпретировать на свой лад то, что ему рассказывали о Вудвиллах.
Что касается Мора, то о нем не зря говорят, что «Мор никогда не давал правде встать на пути хорошей истории». Он родился в 1478 году, так что о драматических событиях 1483 года знал только по рассказам окружающих. В год смерти Элизабет Вудвилл он как раз заканчивал свою службу в качестве пажа у Джона Мортона, который, как раз, не только хорошо знал всех участников драмы, но и был архитектором второй её части, случившейся в 1485 году. Так что вполне может быть, что в его доме много говорилось об умершей королеве, и то, что Мор тогда услышал, добавило капельку правдивости, когда он писал об умении Элизабет Вудвилл разжигать страсть в своем муже. Что, разумеется, в свете официальной морали тех, кто оценивал истории Мора, говорило о том, что такая женщина способна на всё. «Женщины по своей природе, а не по умыслу, ненавидят тех, кого любят их мужья», - написал он, повторяя сплетни, изложенные Манчини, о роли королевы в судьбе герцога Кларенса. И Мору поверили.
В наше время, естественно, репутация Элизабет Вудвилл пересматривается, и отнюдь не только романистами. Ещё в 1937 году Катарин Дэвис горячо писала о том, чего, в общем-то, нельзя в Элизабет отрицать – «она была хорошей женой и матерью, любящей дочерью и сестрой, женщиной бесспорно добродетельной, о которой даже враги не могли сказать ничего порочащего» («The First Queen Elizabeth» by Katharine Davies). К этой точке зрения примыкают и Анн Саттон с Ливией Виссер-Фьющ («A Most Benevolent Queen» by Anne Sutton and Livia Visser-Fuch), и Дэвид Балдуин («Elizabeth Woodville: Mother of the Princes in the Tower» by David Baldwin), и Энтони Джеймс Поллард («Late Medieval England» by A.J. Pollard)
@темы: The Last Medieval Queens
