Do or die
Элизабет Йоркская родилась 11 февраля 1466 года. Первый ребенок молодого короля из дома Йорков, женившегося, вопреки обычаю страны и ожиданиям ближайших придворных, на вдовствующей женщине из семьи аристократической только наполовину. Скорее всего именно поэтому Эдвард IV отметил рождение дочери великолепнейшей церемонией крещения и баснословно дорогим подарком жене, стоимостью в £125 (около 60 000 фунтов в переводе на современную стоимость). Ведь любой король хочет и ожидает получить, в первую очередь, наследника, а уж если и женитьба была встречена бурными изъявлениями недоумения подданных и семьи, то желание всем показать и доказать свою правоту было сильнее обычного, так что пришлось позолотить разочарование внешним великолепием. Как нарочно, королева, имевшая от первого брака двух сыновей, рожала второму супругу исключительно девочек: за Элизабет последовали Мэри в 1467 году и Сесилия в 1469.
читать дальшеВоцерковление Элизабет Вудвилл после рождения первой дочери было грандиозным мероприятием. Её сопровождали в церковь около 60 лордов и леди королевства! Вечером по поводу события пировали 400 гостей, тогда как сама королева праздновала более церемонно – сидя в золотом кресле, в своих роскошных апартаментах, в присутствии самых близких и избранных. Что же касается младенца, то принцесса была вверена целой армии нянек и мамок, и вскоре перевезена в Гринвич, под начало и присмотр леди Маргарет Бернерс. Вряд ли она часто видела (если вообще видела) свою мать, до самого лета 1469 года, когда пришедшая в себя после рождения третьей дочери (и пятого ребенка!) королева отправились в точку рандеву со своим мужем, который находился в делах и хлопотах летнего прогресса по северу страны. Встретиться супруги должны были в замке Фозерингей.
Что такое было в 1469 году путешествовать за 86 миль с тремя малыми детьми, да ещё будучи королевой? Во-первых, продвижение со скоростью не более 10 миль в день, либо в носилках, закрепленных между лошадьми, либо в крытой телеге. Никаких удобств. Скверные возможности для соблюдения хоть какой-то гигиены. Определенный уровень опасности. Будь Элизабет женой рыцаря, она могла бы хотя бы часть пути проделать верхом, особо не чинясь относительно одежды и особых седел. Но от кортежа королевы ожидался определенный уровень внешнего блеска, потому как территории, по которым он двигался, отнюдь не были необитаемыми.
В Фозерингей супруги встретились на неделю, а затем Эдвард снова умчался по своим делам (у него как раз шли серьезнейшие осложнения с Уорвиком и не только), а Элизабет с детьми продолжили дело поддержания блестящих кулис королевской власти. Проехав через все большие года по пути от Фозерингей до Норича, королева с принцессами прибыли во второй по величине город королевства 18 июля. Мэр Норича, Джон Обри, расстарался встретить гостей по высшему разряду, согласно достоинству как их, так и города, который должен был показать себя с лучшей стороны. Так что живые статуи невнятной символики и яркие ткани на помостах создавали праздничный антураж, а хор гильдии св. Луки пел беспощадно долго. К счастью для умученных дорогой женщин, через несколько часов церемонии хлынул ливень, и они, наконец, попали в цивилизованные условия приготовленных для высоких гостей помещений, где смогли отмыться с дороги и переодеться.
Именно в Нориче Элизабет Вудвилл нашли вести о беде в семье: война Роз возобновилась, её отец и старший брат были казнены по приказу графа Уорвика, которого поддерживал деверь королевы – герцог Джордж Кларенс. Что касается её мужа-короля, тот был жив и здоров, но в странном статусе то ли гостя поневоле, то ли пленника в замке Кингмейкера.
О причинах такой пертурбации я уже писала не раз, так что напомню только очень кратко. Ситуация с арестом короля, не выполнившего обещаний залечить раны войны в экономике и социуме, стала суммой многих слагаемых.
Не последнее место занимало раздражение высшей аристократии страны против клана «выскочек»-Вудвиллов. Пожалуй, мы никогда не сможем понять глубину этого сословного раздражения против людей, мать которых была европейской принцессой и английской герцогиней, а отец хоть и не аристократом, но дворянином из старинного рода.
Второй проблемой была убежденность Эдварда относительно необходимости альянса с Бургундией, а не с Францией, тогда как здравый смысл и политические реалии, как считал Уорвик, были за союз с Францией. Надо сказать, что Бургундия, со своей стороны, отнюдь не рвалась слиться в родственных объятиях с новой династией на троне Англии, что добавляло отдельного напряжения в раздрай политических мировоззрений. А уж сумма приданого сестры короля, 200 000 золотых марок, и вовсе была дикой, причем королю было трудно набрать даже 50000 на первую выплату.
Ходили также сплетни о том, что король Эдвард не является сыном герцога Йорка, а бастардом от связи герцогини и какого-то складного лучника, и, к сожалению, почти наверняка источником этих слухов стала необдуманная угроза самой герцогини объявить Эдварда бастардом, если тот не выкинет из головы дурь с идеей женитьбы на простой английской вдове, а не принцессе.
Со своей стороны, Эдвард наотрез отказался санкционировать идею брака своего брата Джорджа и дочери Уорвика, Изабель. Уорвик, в результате, был зол на короля, потому что для его дочерей не осталось в Англии подходящих по статусу женихов. Кларенс был зол на брата, потому что он был влюблен в Изабель, и действительно хотел жениться на этой подходящей ему по всем параметрам барышне.
С расстояния в несколько столетий, мы можем рассуждать о событиях того времени с академической холодной отстраненностью, и признавать, что Эдвард был не лучшим королем в первую часть своего царствования, и что если бы он не вылетел из королевства в результате энергичного пинка Уорвика, то не процарствовал бы благополучно и сравнительно плодотворно следующие 10 лет. Мы можем рассуждать, что Вудвиллы своей жадностью и напористостью сами навлекли на себя всенародную ненависть, которая привела, в конечном итоге, к крушению династии. Но в рамках своего времени, Вудвиллы действовали именно так, как действовал бы на их месте любой допущенный к власти клан. Благородные Деспенсеры при Эдварде II тоже не скромничали, и тоже были люто ненавидимы, и тоже поплатились, в результате. Так что если попытаться хотя бы представить, что чувствовала королева, узнавшая о смерти родных и бывшая вне себя от страха и беспокойства за жизнь мужа и свое будущее в то лето, то придется признать обоснованность её будущих действий в отношении как дочерей Уорвика, так и Джорджа Кларенса.
Королева с принцессами вернулась в Лондон 16 августа, и этот въезд отнюдь не был торжественным. Напротив, никто даже не знал, где они, собственно, находятся – в одном из лондонских домов, или в Вестминстерском дворце. Известно было только одно: Жакетта Люксембургская, герцогиня Бедфорд, находилась вместе с дочерью. Потому что летом 1469 года герцогиня, потерявшая мужа и сына, была обвинена в колдовстве.
Вообще, подвергнуться прямому насилию, как это случилось с герцогиней Йоркской после взятия Ладлоу войском Маргарет Анжуйской, для леди-аристократки было практически немыслимо. Жакетту в Лондоне не любили, но никому не пришло бы в голову предъявить ей уголовные или политические обвинения и бросить в тюрьму. Практически единственным способом избавиться от неугодной дамы (или навредить через нее неугодному супругу) было обвинение в непристойном поведении или в колдовстве.
О том, насколько люди того времени действительно верили в магию, можно только предполагать. Моё личное мнение – не больше и не меньше, чем в наши дни. Но вот использование обвинений в колдовстве в политических целях в наше время прошло бы разве что в Африке, да и то вызвало бы и там насмешливые реплики. А вот в Европе пятнадцатого века оно вполне прошло на ура с подачи первого мужа Жакетты, в случае с Жанной д'Арк. На английской территории, совсем не так давно в колдовстве обвинили мачеху Генри V и супругу Хэмфри Глостера, которые были повинны разве что в глупом бабском интересе к сверхъестественному, явно не видя при этом большой разницы между магией и чудесами. Конечно, сам Генри V явно не верил в то, что Жанна Наваррская пытается убить его при помощи магии, но в определенный момент он попытался воздействовать таким образом на детей Жанны от первого брака в процессе борьбы за власть во Франции. И все знали, что Элеанор Кобхэм просто не обременена большим умом, и атаки на нее были, на самом деле, направлены на её мужа.
С Жакеттой Люксембургской, герцогиней Бедфорд, дело обстояло таким образом, что обвиняя её, граф Уорвик пытался обелить Эдварда IV и одновременно покончить с властью клана Вудвиллов. Интересно, что явно с молчаливого согласия короля, который, похоже, ни на секунду не сомневался в талантах тёщи отстоять честь свою и семейства, но прикинул, что сам факт публичного процесса отвлечет подданных от сосредоточенной ненависти к Вудвиллам. Более того, несправедливо обвиненных всё-таки жалели, а тут ещё под обвинение попала женщина, только что самым варварским образом потерявшая мужа и сына.
Обвинение было весьма неуклюжим – то ли невольно (мало кому хотелось выставлять себя публично дураком), то ли специально. Некий Томас Вэйк заявил, что им было найдено свинцовое изображение человеческой фигуры, сломанной посередине и связанной ниткой. Вэйк не детализировал, откуда он данное изображение получил, но как-то дал понять, что его сделала Жакетта Люксембургская, и заявил, что у него есть аналогичные изображения короля и королевы, найденные там же. Очень интересный момент попытки обвинить непопулярную герцогиню в манипуляциях и королевой тоже, в чем явно видна чья-то рука, то ли Уорвика, то ли самого Эдварда. Скорее Эдварда, которому с королевой было ещё жить и править.
Жакетта обратилась к мэру Лондона и олдерменам, с формальной просьбой расследовать заявление Вэйка. Она также написала мэру Лондона письмо с напоминанием о том, что в 1461 именно она уберегла город от разграбления, убедив Маргарет Анжуйскую увести шотландцев из-под стен Лондона. На допросе Вэйк показал, что изображение было им найдено в приорате Свидсли, в Нортхемптоншире, и даже назвала свидетеля, некоего Джона Данжера, который, впрочем, неожиданно для всех предпочел сделать невинные глаза и заявить, что впервые о таком слышит. Надо сказать, что в 1469 у Лондона случился быть именно тот мэр, который был и в 1461 году (Ричард Ли), и он действительно был благодарен герцогине. Собственно, всё дело можно бы было закрыть в октябре 1469 года, когда король неожиданно для многих вернулся в Лондоне, причем пребывая в лучших отношениях с Уорвиком и братцем Джорджем. Но Жакетта не собиралась спускать обвинение против себя на тормозах.
Она явилась 19 января 1470 года на заседание королевского совета, где публично обвинила Томаса Вэйка во враждебных действиях против её персоны, направленных не только против её имени и репутации, но и против её жизни. Поскольку свидетель Вэйка не поддержал обвинение, королевский совет 10 февраля согласился с тем, что заявление Вэйка была оговором. Жакетта же, будучи женщиной не только умной, но чрезвычайно грамотной в репутационных хитросплетениях, настояла на том, чтобы решение совета было записано в официальный документ, и чтобы там же было зафиксировано, что она всегда верила в Бога согласно учению святой Церкви, как и подобает христианской женщине.
Что касается героини рассказа, то в январе 1470 года почти четырёхлетняя Элизабет Йоркская, старшая дочь короля Эдварда IV, была обручена в первый раз – с трёхлетним Джорджем Невиллом, сыном графа Нортумберленда. Это было детским обручением, тем самым, которое требовало подтверждения или отказа со стороны вовлеченных – в 12 лет от девочек, и в 14 от мальчиков. Вряд ли в данном случае обручение было чем-то иным, как попыткой вбить клин между Невиллами, потому что никаких записей о торжестве или церемонии нет. Для сравнения, когда обручали в будущем брата принцессы с Анной де Мовбрей, это было настоящим свадебным торжеством.
Впрочем, недолгим был и мир между королем и Невиллами. Уже в июле 1470 года младшая дочь графа Уорвика стала женой ланкастерианского принца, а осенью королю Эдварду пришлось бежать во Фландрию.
читать дальшеВоцерковление Элизабет Вудвилл после рождения первой дочери было грандиозным мероприятием. Её сопровождали в церковь около 60 лордов и леди королевства! Вечером по поводу события пировали 400 гостей, тогда как сама королева праздновала более церемонно – сидя в золотом кресле, в своих роскошных апартаментах, в присутствии самых близких и избранных. Что же касается младенца, то принцесса была вверена целой армии нянек и мамок, и вскоре перевезена в Гринвич, под начало и присмотр леди Маргарет Бернерс. Вряд ли она часто видела (если вообще видела) свою мать, до самого лета 1469 года, когда пришедшая в себя после рождения третьей дочери (и пятого ребенка!) королева отправились в точку рандеву со своим мужем, который находился в делах и хлопотах летнего прогресса по северу страны. Встретиться супруги должны были в замке Фозерингей.
Что такое было в 1469 году путешествовать за 86 миль с тремя малыми детьми, да ещё будучи королевой? Во-первых, продвижение со скоростью не более 10 миль в день, либо в носилках, закрепленных между лошадьми, либо в крытой телеге. Никаких удобств. Скверные возможности для соблюдения хоть какой-то гигиены. Определенный уровень опасности. Будь Элизабет женой рыцаря, она могла бы хотя бы часть пути проделать верхом, особо не чинясь относительно одежды и особых седел. Но от кортежа королевы ожидался определенный уровень внешнего блеска, потому как территории, по которым он двигался, отнюдь не были необитаемыми.
В Фозерингей супруги встретились на неделю, а затем Эдвард снова умчался по своим делам (у него как раз шли серьезнейшие осложнения с Уорвиком и не только), а Элизабет с детьми продолжили дело поддержания блестящих кулис королевской власти. Проехав через все большие года по пути от Фозерингей до Норича, королева с принцессами прибыли во второй по величине город королевства 18 июля. Мэр Норича, Джон Обри, расстарался встретить гостей по высшему разряду, согласно достоинству как их, так и города, который должен был показать себя с лучшей стороны. Так что живые статуи невнятной символики и яркие ткани на помостах создавали праздничный антураж, а хор гильдии св. Луки пел беспощадно долго. К счастью для умученных дорогой женщин, через несколько часов церемонии хлынул ливень, и они, наконец, попали в цивилизованные условия приготовленных для высоких гостей помещений, где смогли отмыться с дороги и переодеться.
Именно в Нориче Элизабет Вудвилл нашли вести о беде в семье: война Роз возобновилась, её отец и старший брат были казнены по приказу графа Уорвика, которого поддерживал деверь королевы – герцог Джордж Кларенс. Что касается её мужа-короля, тот был жив и здоров, но в странном статусе то ли гостя поневоле, то ли пленника в замке Кингмейкера.
О причинах такой пертурбации я уже писала не раз, так что напомню только очень кратко. Ситуация с арестом короля, не выполнившего обещаний залечить раны войны в экономике и социуме, стала суммой многих слагаемых.
Не последнее место занимало раздражение высшей аристократии страны против клана «выскочек»-Вудвиллов. Пожалуй, мы никогда не сможем понять глубину этого сословного раздражения против людей, мать которых была европейской принцессой и английской герцогиней, а отец хоть и не аристократом, но дворянином из старинного рода.
Второй проблемой была убежденность Эдварда относительно необходимости альянса с Бургундией, а не с Францией, тогда как здравый смысл и политические реалии, как считал Уорвик, были за союз с Францией. Надо сказать, что Бургундия, со своей стороны, отнюдь не рвалась слиться в родственных объятиях с новой династией на троне Англии, что добавляло отдельного напряжения в раздрай политических мировоззрений. А уж сумма приданого сестры короля, 200 000 золотых марок, и вовсе была дикой, причем королю было трудно набрать даже 50000 на первую выплату.
Ходили также сплетни о том, что король Эдвард не является сыном герцога Йорка, а бастардом от связи герцогини и какого-то складного лучника, и, к сожалению, почти наверняка источником этих слухов стала необдуманная угроза самой герцогини объявить Эдварда бастардом, если тот не выкинет из головы дурь с идеей женитьбы на простой английской вдове, а не принцессе.
Со своей стороны, Эдвард наотрез отказался санкционировать идею брака своего брата Джорджа и дочери Уорвика, Изабель. Уорвик, в результате, был зол на короля, потому что для его дочерей не осталось в Англии подходящих по статусу женихов. Кларенс был зол на брата, потому что он был влюблен в Изабель, и действительно хотел жениться на этой подходящей ему по всем параметрам барышне.
С расстояния в несколько столетий, мы можем рассуждать о событиях того времени с академической холодной отстраненностью, и признавать, что Эдвард был не лучшим королем в первую часть своего царствования, и что если бы он не вылетел из королевства в результате энергичного пинка Уорвика, то не процарствовал бы благополучно и сравнительно плодотворно следующие 10 лет. Мы можем рассуждать, что Вудвиллы своей жадностью и напористостью сами навлекли на себя всенародную ненависть, которая привела, в конечном итоге, к крушению династии. Но в рамках своего времени, Вудвиллы действовали именно так, как действовал бы на их месте любой допущенный к власти клан. Благородные Деспенсеры при Эдварде II тоже не скромничали, и тоже были люто ненавидимы, и тоже поплатились, в результате. Так что если попытаться хотя бы представить, что чувствовала королева, узнавшая о смерти родных и бывшая вне себя от страха и беспокойства за жизнь мужа и свое будущее в то лето, то придется признать обоснованность её будущих действий в отношении как дочерей Уорвика, так и Джорджа Кларенса.
Королева с принцессами вернулась в Лондон 16 августа, и этот въезд отнюдь не был торжественным. Напротив, никто даже не знал, где они, собственно, находятся – в одном из лондонских домов, или в Вестминстерском дворце. Известно было только одно: Жакетта Люксембургская, герцогиня Бедфорд, находилась вместе с дочерью. Потому что летом 1469 года герцогиня, потерявшая мужа и сына, была обвинена в колдовстве.
Вообще, подвергнуться прямому насилию, как это случилось с герцогиней Йоркской после взятия Ладлоу войском Маргарет Анжуйской, для леди-аристократки было практически немыслимо. Жакетту в Лондоне не любили, но никому не пришло бы в голову предъявить ей уголовные или политические обвинения и бросить в тюрьму. Практически единственным способом избавиться от неугодной дамы (или навредить через нее неугодному супругу) было обвинение в непристойном поведении или в колдовстве.
О том, насколько люди того времени действительно верили в магию, можно только предполагать. Моё личное мнение – не больше и не меньше, чем в наши дни. Но вот использование обвинений в колдовстве в политических целях в наше время прошло бы разве что в Африке, да и то вызвало бы и там насмешливые реплики. А вот в Европе пятнадцатого века оно вполне прошло на ура с подачи первого мужа Жакетты, в случае с Жанной д'Арк. На английской территории, совсем не так давно в колдовстве обвинили мачеху Генри V и супругу Хэмфри Глостера, которые были повинны разве что в глупом бабском интересе к сверхъестественному, явно не видя при этом большой разницы между магией и чудесами. Конечно, сам Генри V явно не верил в то, что Жанна Наваррская пытается убить его при помощи магии, но в определенный момент он попытался воздействовать таким образом на детей Жанны от первого брака в процессе борьбы за власть во Франции. И все знали, что Элеанор Кобхэм просто не обременена большим умом, и атаки на нее были, на самом деле, направлены на её мужа.
С Жакеттой Люксембургской, герцогиней Бедфорд, дело обстояло таким образом, что обвиняя её, граф Уорвик пытался обелить Эдварда IV и одновременно покончить с властью клана Вудвиллов. Интересно, что явно с молчаливого согласия короля, который, похоже, ни на секунду не сомневался в талантах тёщи отстоять честь свою и семейства, но прикинул, что сам факт публичного процесса отвлечет подданных от сосредоточенной ненависти к Вудвиллам. Более того, несправедливо обвиненных всё-таки жалели, а тут ещё под обвинение попала женщина, только что самым варварским образом потерявшая мужа и сына.
Обвинение было весьма неуклюжим – то ли невольно (мало кому хотелось выставлять себя публично дураком), то ли специально. Некий Томас Вэйк заявил, что им было найдено свинцовое изображение человеческой фигуры, сломанной посередине и связанной ниткой. Вэйк не детализировал, откуда он данное изображение получил, но как-то дал понять, что его сделала Жакетта Люксембургская, и заявил, что у него есть аналогичные изображения короля и королевы, найденные там же. Очень интересный момент попытки обвинить непопулярную герцогиню в манипуляциях и королевой тоже, в чем явно видна чья-то рука, то ли Уорвика, то ли самого Эдварда. Скорее Эдварда, которому с королевой было ещё жить и править.
Жакетта обратилась к мэру Лондона и олдерменам, с формальной просьбой расследовать заявление Вэйка. Она также написала мэру Лондона письмо с напоминанием о том, что в 1461 именно она уберегла город от разграбления, убедив Маргарет Анжуйскую увести шотландцев из-под стен Лондона. На допросе Вэйк показал, что изображение было им найдено в приорате Свидсли, в Нортхемптоншире, и даже назвала свидетеля, некоего Джона Данжера, который, впрочем, неожиданно для всех предпочел сделать невинные глаза и заявить, что впервые о таком слышит. Надо сказать, что в 1469 у Лондона случился быть именно тот мэр, который был и в 1461 году (Ричард Ли), и он действительно был благодарен герцогине. Собственно, всё дело можно бы было закрыть в октябре 1469 года, когда король неожиданно для многих вернулся в Лондоне, причем пребывая в лучших отношениях с Уорвиком и братцем Джорджем. Но Жакетта не собиралась спускать обвинение против себя на тормозах.
Она явилась 19 января 1470 года на заседание королевского совета, где публично обвинила Томаса Вэйка во враждебных действиях против её персоны, направленных не только против её имени и репутации, но и против её жизни. Поскольку свидетель Вэйка не поддержал обвинение, королевский совет 10 февраля согласился с тем, что заявление Вэйка была оговором. Жакетта же, будучи женщиной не только умной, но чрезвычайно грамотной в репутационных хитросплетениях, настояла на том, чтобы решение совета было записано в официальный документ, и чтобы там же было зафиксировано, что она всегда верила в Бога согласно учению святой Церкви, как и подобает христианской женщине.
Что касается героини рассказа, то в январе 1470 года почти четырёхлетняя Элизабет Йоркская, старшая дочь короля Эдварда IV, была обручена в первый раз – с трёхлетним Джорджем Невиллом, сыном графа Нортумберленда. Это было детским обручением, тем самым, которое требовало подтверждения или отказа со стороны вовлеченных – в 12 лет от девочек, и в 14 от мальчиков. Вряд ли в данном случае обручение было чем-то иным, как попыткой вбить клин между Невиллами, потому что никаких записей о торжестве или церемонии нет. Для сравнения, когда обручали в будущем брата принцессы с Анной де Мовбрей, это было настоящим свадебным торжеством.
Впрочем, недолгим был и мир между королем и Невиллами. Уже в июле 1470 года младшая дочь графа Уорвика стала женой ланкастерианского принца, а осенью королю Эдварду пришлось бежать во Фландрию.
@темы: The Last Medieval Queens
