Через 9 дней после повторной коронации Генри III папа Гонориус снова написал легату Пандульфу, обязывая его взяться, наконец, за состояние королевских финансов. «Мы удивляемся, как наш возлюбленный сын во Христе, Генри, славный король Англии, пусть и будучи несовершеннолетним тратит меньше своих предшественников, и говорят, что он редко, если вообще когда-либо, имеет достаточно средств для поддержания своего королевского достоинства. Такое положение дел позорно и для его подданных, и для его королевства. И это положение вещей, прямо говоря, возникло во многом из-за архиепископа, епископов и прелатов Англии… Мы не можем терпеть оскорбление королевского достоинства, потому что он – один из нас: крестоносец, сирота, и опекаемый под специальной защитой апостольского престола».
Замок Рокингем
читать дальшеНадо сказать, что английские историки реагируют по сей день чрезвычайно болезненно на древние попытки папства хоть как-то вмешиваться в дела Англии. Даже в данном случае, когда папа писал своему легату, требуя защитить интересы малолетнего короля, находившегося на их личной ответственности. «Они смотрели на Англию как на сундук с деньгами», - внезапно заявляет Мэттью Льюис, комментируя вышеприведённое письмо. Дэвид Старки, один из самых блестящих английских историков, и вовсе провозгласил что правление малолетнего Генри III было отмечено беспрецедентным вмешательства папской власти в суверенные дела Англии (хотя Старки, строго говоря, специалист по Тюдорам, а не норманнам и Плантагенетам).
Возможно, без малого половина тысячелетия разрыва с Римом наложила свой отпечаток на менталитет нации, но письмо Гонориуса III, по-моему, направлено конкретно против стяжательства духовенства, и довольно плотно следует за мерами, которые предыдущий легат принимал против своеволия духовенства. Плюс, у этого папы уже был хороший опыт в деле опеки несовершеннолетних королей – он был тьютором малолетнего короля Сицилии, будущего Фридриха II, императора Священной Римской империи, которого мать оставила под опекой предшественника Гонориуса, Иннокентия III. Впрочем, грызня английских королей и папской власти за то, кто правит духовными делами в Англии, начались уже при Вильгельме Руфусе, так что в этом смысле традиция подозрительного отношения к Риму живет и процветает.
Что касается самого Генри III, то он, очевидно, был просто-напросто рад, что для него нашлись средства отправиться в сопровождении своего двора на север, где 11 июня он встретился с королем Шотландии, Александром II. Александру было целых 22 года, и, по обычаю своего времени, он уже был опытным королем, поднаторевшим в политике. Его намерение жениться на Джоан Английской, которая была ещё ребенком, на 12 лет моложе своего будущего мужа, было именно политикой: у молодого человека были свои планы относительно управления Шотландией, и враждебные отношения с Англией в них не входили. Более того, сама невеста всё ещё находилась во Франции, в качестве заложницы за вдовью долю собственной матери, которая хотела получить её до того, как хитрый юстициарий Хью де Бург выжмет из этой доли досуха всё возможное.
Александр был полностью в курсе проблемы, и заверил, что готов ждать сколько нужно, если его невесту не успеют привезти в Англию к назначенной дате.
Собственно, история о женитьбе и добросердечности Александра имеет, как обычно, и другую сторону. Его мать Эменгарда была из Англии, и сосватал её за короля Шотландии, Уильяма Льва, ещё Генри II. И брак, как ни странно, оказался очень удачным, даже если учесть, что под конец своей жизни Уильям Лев был весьма сенилен и слаб, так что тащить на себе дела королевства пришлось именно Эменгарде. И именно ей пришлось ехать на поклон к королю Джону, чтобы утвердить на троне своего сына Александра – наследование власти от отца к сыну было тогда в Шотландии ещё явлением не слишком распространенным, и поддержка Александру в этом деле была нужна. Поддержка была дана, но Джон никогда не обманывался насчет дружелюбности шотландцев, и обошелся с Эменгардой довольно жестко, поставив права её сына и дочерей на одну доску с правом «любого другого барона королевства». Да, дочери Эменгарды были и оставались заложницами при английском дворе, хотя Джон и пообещал устроить им хорошие браки.
Так что Александр должен был быть мил и любезен с королем Англии. В свое время за все эти шероховатости придется ответить дочери короля Джона, Джоан, чью жизнь Эменгарда сделает практически невыносимой.
Договорившись с Александром на октябрь, Генри двинулся дальше – Йорк, Ноттингем, Лестер, Нортхемптон. В общем, всё шло плавно, медленно и достойно, пока двор не прибыл к замку Рокингем Кастл, чьи ворота оказались для них закрыты. Стража отговорилась, что подчиняется только распоряжениям хозяина замка, графа Омаль, Уильяма де Форса. А поскольку хозяина в замке не было, то… Все уверения, что хозяином замков в Англии является король Англии, никакого впечатления на стражу не произвели.
В общем, де Форса отправились искать, а Фолкс де Брёте покуда осадил замок - по всем правилам, как враждебный. Граф этот, кстати, был личностью чрезвычайно… яркой, что ли. Про таких говорят «мятежная душа» (ну или «феодальный авантюрист худшего разбора», как припечатал один историк). В свое время, будучи одним из тех, кому было поручено пасти короля Джона в ограничениях, наложенных на короля баронской Магна Карта, он перешел на сторону короля. Потом метнулся к принцу Луи, потом снова к королю, потом к баронам, что не помешало ему воевать на стороне Генри III, и воевать хорошо.
Потом этот живчик угодил под отлучение от церкви за то, что сгоношил в Брэкли рыцарский турнир в 1219 года, хотя турниры в тот момент были строго запрещены во имя национального примирения. Это в романах турниры выглядят куртуазно, а на практике там одни зарабатывали на выкупах и победах, а другие теряли репутацияю, а то и жизнь. После нескольких лет гражданской войны и усилий по возвращению мятежников в стойло королевской власти, риск турниров был очевиден для большинства. Но только не для де Форса, который не переносил никаких ограничений для своей свободной воли. В конце концов, его род вёл линию от брака Аделаиды Нормандской и Одо Шампанского, а Аделаида была сестрой (по крайней мере по отцу) самого Вильгельма Завоевателя. Да, бастарды, конечно, но бастарды благородных кровей и выбившиеся в люди.
Эпизод закончился хорошо для всех сторон. Де Форс, получив сначала гарантию безопасности от короля, появился в Рокингем Кастл, передал его (и ещё один замок) королю 28 июня, и инцидент был исчерпан, хотя и не в пользу графа. Замок символизировал власть, и именно власть, а не камни, граф не хотел сдавать, а королевская администрация – терять. Собственно, в данном случае граф-то был вполне роялистом на тот момент, но он на дух не переносил юстициария Хью де Бурга (и был в этом не одинок), явная сиволапость которого, в сочетании с высшей властью в королевстве, бесила высокородных норманнов до невозможности. Так что де Форс всё-таки успокоиться и смириться просто не смог. Под Рождество он сбежал подальше от королевского двора (в Линкольншир), и попытался поднять бунт, но большого успеха не имел, и уже 2 февраля 1221 года укрылся сначала в церковном убежище, а потом сдался на милость короля.
Головная боль в данной ситуации заключалась в том, что жестко наказать этого невозможного типа было решительно нельзя: мир королевской власти и баронов был, без поддержки авторитетом Маршалла, довольно хлипким и сдобренным взаимным недоверием. Так что пришлось делать хорошую мину при плохой игре, и просто погрозить де Форсу пальцем – благо, то охотно признал свою вину и с готовностью раскаялся. Куда более потенциально опасной была ситуация с молодым Уильямом Маршаллом, который и ухом не повел на запреты де Бурга, и продолжал укреплять свои замки. Маршаллу пообещали в жены младшую сестру короля, Элеанор, но замки мягко отжали.
Вообще-то он должен был жениться на сестре Александра Шотландского, Изабелле, но политические интересы привели к тому, что молодые люди были связаны с детьми, по сути: Элеанор Английской в 1221 году было шесть, а будущий муж Изабеллы Шотландской был моложе её на 13 лет! Такие ситуации, имеющие целью отложить или предотвратить появление законных наследников, потенциально опасных для королевской власти, обычно хорошо компенсировалось приданым или наследством, так что трагедией не рассматривались.
Интересно... Посмотрела сериал про Орлинскую, который милый, но это же - Вера Стэнхоуп, вплоть до голоса. В этой нелепой шляпке, мужского образца ботинках, с этим видом тотальной неухоженности, привычкой смотреть на море. За сюжет не скажу, про Веру я когда-то посмотрела пару серий, и пришла к выводу, что они депрессивнее среднего. Сериал про Орлинскую не депрессивный, конечно, наоборот. Да и характер у героини другой. Просто странно, почему талантливые следователи женского пола зачастую изображаются нескладёхами, словно красивыми сыщицы быть не могут.
Вчера коллега (русская) описывала, как она млеет от сала с бородинским хлебом. Я поинтересовалась, откуда она их берет, ввоз-то никак из-за санкций. Она сказала, в каком магазине, он условно эстонский, но русских товаров там оказалось много. Хотя могли и на складе где-то быть, конечно - банки да чай, и вот этот хлеб бородинский, который, я вижу, замораживался, и был в морозилке некоторое время. Но какой же он вкусный, все-таки. А на сало я глянула, и поняла, что есть его не смогу. Даже вкуса не помню, ела в глубоком детстве в последний раз, и аж передернуло при мысли, а оно там трех сортов было. Но затарилась салатами в стеклотаре. В ближнем эстонском они перешли на польские, а те убойно водянистые. Зато у них больший выбор маринованных помидор!
читать дальшеДа, не зря меня, видно, к красивым вещам и местам тянет. Но вот творчество... Иногда лучше бы нет. Несколько отдалась эхом сериальная ситуация, но в целом сон из другой оперы. И в какой-то момент я посмотрелась там в зеркало. Нормальное зеркало, светлое и чистое, и большое. Но лицо-то не моё. Там отразилась хрупкая блондиночка лет 30, со слезами на глазах серо-голубого цвета (это, по сюжету, из-за переживаний за судьбу героя), бледненькая, и с несколько стершейся помадой на бледных губах. Ждем-с.
Зайти в красивую кухню... Люстра и стол так себе туда вписываются, но сама идея интересная.
Такой холодильник приятнее открывать, чем снежно-белый, и в то же время будет чувство слабой неловкости, что ты вторгаешься в пространство, в котором живут продукты))
И стирку можно превратить в менее скучное занятие, оказывается!
Весна 1220 года началась с шокирующего для английского двора известия: мать короля, Изабелла Ангулемская, которая к тому моменту уже вернулась во Францию, сообщила сыну о своём новом замужестве. В мужья она выбрала себе Юга де Лузиньяна-младшего, жениха своей малолетней дочери Джоан, который был сыном бывшего жениха Изабеллы, недавно погибшего в Святой Земле, что, конечно, стало грандиозным скандалом и поводом для разговоров повсюду, от Лондона до Рима.
Личная печать Изабеллы Ангулемской
читать дальшеТрадиции Средневековья не делали большого различия между обручением и браком, рассматривая первое просто как отложенное второе. Не делали те же традиции и различия между родными и «сводными» детьми супругов от предыдущих браков. В свое время Изабелла шокировала окружающих, предпочтя короля Англии французскому графу, но тогда с последствиями разбирался её муж, король Джон. Собственно, брак его дочери Джоан с сыном Юга IX де Лузиньяна был компенсацией за те земельные владения, которые Лузиньяны не получили через брак с Изабеллой. За Джоанной давали Сент, Сентонж и Олерон.
Теперь же ситуация усложнилась тем, что английский король стал приемным сыном французского графа, который женился, по сути, на своей приемной матери (которая, впрочем, была моложе его). Да-да-да, обручение было официально признано в своё время недействительным, но всё же…
Скандал? Скандал. Хотя никто не потрудился описать реакцию 12-летнего Генри III на эту новость. Если тот, конечно, вообще как-то отреагировал публично, мальчиком он был очень закрытым и сдержанным в проявлении эмоций. Тем более, что обожаемая им мамочка, которую никогда не шокировали приключающиеся с ней скандалы, отписала сыну о радостном событии весьма грамотно, в лучших традициях усвоенного при дворе короля Джона: «…сэр Юг де Лузиньян остался один и без наследника, а его друзья не позволяют ему жениться на нашей дочери в виду её нежного возраста, но сподвигают к браку, который может обеспечить ему наследника как можно скорее; ему предлагали взять жену во Франции, но если он это сделает, то ваши земли в Гаскони и Пуату, а также наше земли, будут потеряны. Поэтому Мы, предвидя великую опасность от такого брака, и не имея никакой помощи от ваших советников, решили сами взять вышеозначенного Юга де Лузиньяна в мужья».
На самом же деле, Юга Х бесил не столько «нежный возраст» Джоан, сколько то, что он не мог наложить лапу на приданое невесты до консуммации их брака. А брак с Изабеллой давал ему не только Ангулем, но и оговоренную при её браке с королем Англии вдовью долю.
Тем не менее, даже папа Гонориус III ограничился в этой ситуации только письмом к Изабелле, уговаривая её не ставить своего сына-короля в унизительное положение. Изабелла и ухом не повела, а папа, готовящийся к сложной политической комбинации на юге Франции, не мог себе позволить наживать там врагов. Так что Изабелла в мае 1220 вышла за своего Лузиньяна, который немедленно начал военную кампанию в Пуату, но вот это совершенно никого не удивило и не шокировало – ничего другого от Лузиньяна и не ожидали. Впрочем, Генри III не поколебался отправить письмо со своим одобрением брака матери Лузиньяну, и письмо с поздравлением самой Изабелле, не забыв напомнить новобрачным о том, чтобы Джоан, которая изначально предназначалась в мужья тому, кто стал ей отчимом, не забыли отправить домой.
Совершенно невозможно сказать, имели ли эти письма дипломатический подтекст. Я бы сказала, что могли и не иметь, если учесть будущую привязанность Генри III к новой семье матери.
Что касается дел придворных, то легат Пандульф, исполняющий обязанности регента королевства, не знал свободной и спокойной минутки. То Изабелла со своим замужеством, то шквал жалоб на поведение Лузиньяна в королевских землях, то известие, что Уильям Маршалл-младший укрепляет свой замок в Мальборо, не испросив ни у кого разрешения, и дела казначейства вдруг потребовали от регента полного внимания, а ведь пора уже было и привлекать короля-подростка к исполнению различных проектов. Дело с Маршаллом Пандульф скинул на руки юстициарию Хью де Бургу, повелев категорически запретить лорду-маршалу несанкционированное укрепление замка. Короля он привлек к проекту строительства собора в Солсбери, первый камень которого и был заложен в конце апреля.
Что касается казначейства, то Пандульф, во-первых, настрого запретил Ральфу Невиллу покидать свой пост даже на день, и распорядился, чтобы все имеющиеся деньги немедленно передавались под управление местных тамплиеров, и чтобы никакие фонды не выдавались никому без специального разрешения регента. Мэттью Льюис предполагает, что передача фондов в руки тамплиеров была частью плана папства, постоянно занятого подготовкой крестовых походов, и постоянно испытывавшего нужду в деньгах. Король Джон в свое время обещал платить папе трибьют в 1000 марок каждый год, но это так и осталось обещанием, и теперь папский легат хотел застолбить за Святейшим Престолом то, что тому обещано. Не имея особого пиетета к храмовникам, я рискну сделать более земное предположение: тамплиеры издавна занимались ростовщичеством, так что под их управлением деньги королевской казны не лежали в сундуках, а оборачивались, и гарантированно приносили деньги.
В мае того же 1220 Пандульф решил, по распоряжению папы, что его подопечный нуждается во второй церемонии коронации, которая будет проведена канонично до мельчайших деталей, и, главное, проведена в Лондоне. Вопрос был, конечно не просто в том, чтобы стереть воспоминание о первой коронации, за которой стояла кучка роялистов. Главное, к чему стремился легат, можно прочесть между строк письма папы Гонориуса от 14 мая, адресованному английским баронам, в котором их призывали сдать все замки в руки короля и делать всё возможное, чтобы помочь королю в его деле, и поспособствовать миру в королевстве. Впрочем, почти одновременно он написал Пандульфу, деловито инструктируя его не позволять абсолютно никому держать более двух королевских замков, как бы предан делу Генри III этот человек ни был. Написал папа Гонориус и двум епископам в Пуату, обязав их расследовать слухи о том, что несколько человек там агитируют против английского короля, и если слухи окажутся правдой – отлучить этих агитаторов от церкви немедленно.
Помимо того, что это письмо иллюстрирует методы Святейшего Престола и его активные методы в деле регулирования равновесия Европы, оно содержит интересную информацию, называя Генри III cruce signatus, крестоносцем. Возможно, конечно, что обозначение короля Англии крестоносцем исходило исключительно от папы, желающего этим статусом оградить опекаемого папским легатом короля от всего возможного. Но с той же вероятностью Гуала и Маршалл в самые тяжелые дни перенесли обет, взятый отцом, на сына, чтобы защитить его хотя бы от плена и смерти, если бы роялисты потерпели поражение. Насколько я знаю, обычно клятва крестоносца не переходила автоматически на сына, если отец не успел её исполнить (хотя и Ричард, второй сын короля Джона, в крестовый поход отправился, и сын Генри III в будущем). Если человек, давший клятву крестоносца, не мог отправиться сам в Святую Землю, он должен был просто компенсировать это деньгами, достаточными для найма кого-то вместо себя, потому что подобные клятвы были не столько индивидуальным актом, сколько частью коллективной цели христианского мира.
Генри III был повторно коронован 17 мая 1220 года – в Вестминстерском аббатстве, архиепископом Кентерберийским, со всеми регалиями, и всей возможной пышностью, в присутствии всех мыслимых сэров и пэров, из которых отсутствовал только Вальтер де Грей, архиепископ Йоркский, да и тот был заядлым роялистом и дипломатом на службе короля, так что скорее всего находился где-то с миссией (он успешно сговаривал оставшуюся без жениха принцессу Джоан королю Шотландии). Интересно, что эта коронация стала для англосаксонского аббатства последней – именно Генри III начнет его перестраивать.
К нам - в 18:00. И сбылась моя давняя мечта увидеть танцы Дракона и Льва "живьем", и вообще потолкаться среди народа в канун китайского Нового Года.
читать дальшеКонечно, это была бледная тень того, что могло бы быть. Место, казалось бы, было идеальным: целая улица между железнодорожным вокзалом и Стокманном. Но она была полностью забита народом так, что проталкиваться пришлось китайским методом. То есть, нужно больше места, намного больше. Да и украсить можно было всю улицу, а не крохотный пятачок.
Удивительно также, что праздник не сопровождался продажей национальных лакомств. Учитывая обычную китайскую предприимчивость, это можно объяснить только драконовской бюрократией, требующих разрешения на каждый шаг, но неужели ничего нельзя сделать? Глядишь, после настоящего праздника и бюджет бы на следующий появился. Ну а сегодня даже скромненькие скульптурки из льда умилили.
Танцы были прекрасны, хотя сочувствую танцорам - им пришлось крутиться на крохотном пятачке свободного пространства, потому что народ лез вперед - ведь не из первого ряда практически ничего увидеть уже не получится.
Как понимаю, устраивали праздник обычные любители китайской культуры, не китайская диаспора. Китайцы присутствовали в некотором количестве, но исключительно среди зрителей. Какая-то странность в этом есть, конечно. Но всё равно я страшно довольна, что мы съездили туда.
Я нашла сериал "Молодой судья Бао" (ремейк которого недавно вышел) от 2001 года. Он хорош, правда. К сожалению, из трёх сезонов ансаб есть только ко второму www1.dramacool.cr/drama-detail/young-justice-ba..., но там 40 серий! Что мне понравилось, помимо того, что смотреть сериал просто интересно, так это совершенно новое прочтение характера. В "Кайфыне" актёр половину сериала таращит глаза и похож на ожившую чурку. В этом сериале мы видим молодого, задорного ученого, знающего себе цену, очень живого и естественного. Не говоря о том, что сериал и снят красиво. Ремейк бюджетен, здесь же костюмы и декорации просто хороши. Играет Бао Lu Yi - как понимаю, достаточно известный актёр. Очень рекомендую, вот просто удовольствие смотреть.
А ведь Зима - это немолодая тётка, часто пребывающая в мерзком расположении духа. Хотя периодически она и функционирует согласно должностным инструкциям:
Как оказалось, у кошек есть свои святые-заступницы: Гертруда Невельская, например, да и не только.
И в наше время, да-да))
А Васька-сан слушает, ест, и напоминает не забывать закрывать на ночь шторы:
В декабре 1218 года в Англии сменился папский легат. Гуала, сделавший для победы роялистов не меньше, чем Маршалл, отослал в Рим прошение о своей отставке сразу, как только ситуация стала выглядеть стабильной. В благодарность за славную службу и практическое руководство английской церковью на протяжение трёх лет (архиепископ Лэнгтон, стоявший у истоков бунта баронов при короле Джоне, по приказу папы был вынужден находиться за пределами Англии, покуда положение там не станет стабильным), ему была пожалована бессрочная рента с аббатства св. Андрея в Честертоне, которую он использовал для основания базилики св. Андрея в родном Верчелли на следующий год. И дожил ровнехонько до момента, когда базилика была через 9 лет готова, так что похоронили его именно там. А в Англию приехал легат Пандульф, сотрудничавший ещё с королём Джоном, который, похоже, его искренне уважал, а уважал он не многих.
Базилика св. Андрея в Верчелли
читать дальшеА 2 февраля 1219 года занемог и Маршалл. Всё это не было неожиданностью, конечно. Маршалл знал ещё в осенью 1216 года, что напряжение в качестве регента королевства, находящегося на грани своего независимого существования, сожжет остаток его физического ресурса. Причем, понимание приближения конца его не остановило и не замедлило – он поспешил в Лондон, обосновался с супругой в Тауэре, и обеспечил не только изготовление королевской печати, но и важного ограничения королевской власти до достижения королем совершеннолетия: никакие дарственные, никакие пожалования кому бы то ни было в период регентства не могли считаться окончательными и постоянными. Маршалл был реалистом, и хорошо понимал, что такое ребёнок на троне. Возможно, у него также было представление о характере короля, и он счел необходимым оградить его от воздействия взрослых советников, обладающих большой силой воли.
Естественно, с королем он переговорил тоже, причем отнюдь не тет-а-тет. В присутствии советников он сказал: «мой прекрасный и благородный сир, в присутствии этих баронов я хочу сказать, что, когда умер твой отец и ты был коронован, было решено, что ты будешь под моей ответственностью, и что я буду защищать твою страну, и это не было лёгким делом. Я служил тебе, уверяю, верно и всеми силами, и буду продолжать служить, если Господь мне дозволит, хотя все видят, что Он не хочет, чтобы я продолжал обретаться в этом мире. Поэтому будет правильно, если наши бароны выберут кого-то, кто будет охранять тебя и твоё королевство так, чтобы ему не было зазорно перед Богом и людьми».
И тут же право регентства затребовал для себя Пьер де Рош, епископ Винчестерский, на основании того, что сам же Маршалл и доверил ему роль тьютора при короле. Маршалл был настолько неприятно поражен несвоевременностью требования, что решил пересмотреть кандидатуру де Роша, которого он, скорее всего, действительно планировал на своё место. Слишком откровенное властолюбие епископа обещало проблемы впереди, и Маршалл пришел к выводу, что нелюбовь между де Рошем и де Бургом будет сдерживать поползновения обоих, поскольку они будет тщательно следить за каждым шагом друг друга. Тем не менее, как сам Маршалл сказал своим домашним, «ни в одной стране люди не имеют столько разных мнений, как в Англии, так что, если я назначу регентом одного, другие тут же начнут кипеть завистью». Единственным дипломатичным способом назначить на ключевую роль в правительстве подходящего человека было обращение к папскому легату, благо Пандульф английских баронов знал не хуже самого Маршалла. Да и Маршалла знал и понимал уже давно, если на то пошло.
И вот на следующий день вокруг кровати Маршалла собрались бароны, легат и король. Взяв легата за руку, старый рыцарь сказал: «сэр, я думал долго и тщательно о предмете нашего вчерашнего разговора. И я решил вручить моего господина в руки Господа, в руки Папы, и в ваши». И прежде, чем бароны совета сообразили, что произошло, он ошеломил их ещё раз, обратившись к королю совершенно беспрецедентным образом: «я молю Господа нашего, чтобы, если я совершил в этой жизни хоть что-то, угодное ему, он сделал вас храбрым и хорошим человеком, и не позволил следовать дурным примерам, и ещё я молю Господа, сына Марии, чтобы если вы такому примеру последуете, он не даровал вам долгую жизнь, но жизнь, которая закончится немедленно». И король просто ответил: «да будет так». После чего все посторонние удалились, оставив умирающего с его семьей.
Впрочем, Маршалл всё-таки послал своего сына сопровождать короля, и снова оказался прав. Не успели советники покинуть покои умирающего регента, как Пьер де Рош, положив руку на голову короля, затребовал регентство для себя. «Не твоё, так не трожь», - буркнул Маршалл-младший (вообще-то Гийом де Маришаль, но как-то на английский это легло как Маршалл, а поскольку он был ещё и лордом-маршалом Англии после отца, то в английском постепенно отпала и вторая «л»), которому явно пошли на пользу семь лет, проведенных при дворе короля Джона, где он рос заложником поведения своего отца. Присутствие папского легата удержало де Роша от комментариев.
Старый Маршалл угас 14 мая 1219 года – дома, в собственной кровати, окруженный любимыми и любящими его людьми, и ставший легендой ещё при жизни. Несомненно, это был прекрасный конец для того, кого в детстве собственный отец не считал существом, достойным защиты и заботы. Незадолго до конца, друг Маршалла, Эмери де Сен-Мар, глава тамплиеров Англии, произвёл Маршалла в тамплиеры, благодаря чему Маршалл удостоился захоронения в Темпле – церкви тамплиеров. Считается, что гробницу Маршалла можно по сей день в этой церкви увидеть, но всё не так просто, конечно. Как и абсолютно во всех старых церквях Англии, захоронения в Темпле были и жертвами народного вандализма, и вандализма государственного, и жертвами многочисленных реконструкций, обновлений и перемещений захороненных, так что сказать с точностью, насколько надгробья, которые мы видим сегодня, соответствуют собственно захоронениям – вопрос большой и проблематичный. Можно также вспомнить, что гербы кто-то намалевал на щитах надгробий только в 1576 году, и никто не знает, по какому принципу, ведь записей о проводимых изменениях и захоронениях с 1200-х по 1600-е просто нет.
Впрочем, факт остается фактом: похороны Уильяма Маршалла 20 мая 1219 года были прочувствованными и славными, и три короля, имевших с ним дело (Ричард Львиное Сердце, король Джон и французский Филипп Август) характеризовали его в своё время как самого лояльного человека из всех, им известных. Учитывая противоположность интересов и разницу в темпераментах этих королей, подобная единогласная характеристика Маршалла говорит о том, что тот действительно хорошо научился понимать людей за время своих турнирных скитаний. И не просто понимать, но и уметь производить на них определенное впечатление и добиваться своего. Что не удивительно для турнирного бойца его класса, собственно. Умение стать любимцем публики, приобрести репутацию лучшего из лучших, и не стать врагом побежденных – это великое умение, требующее недюжинных способностей.
К сожалению, одарённые вышеупомянутым умением оставляют после себя слишком большое пространство, оказавшееся вдруг пустым, и никого, способного это освободившееся пространство заполнить. Хотя бы потому, что однотипные с ними люди непроизвольно создают вокруг себя свои пространства где-то в другом месте. Тот же де Блондевиль, который был с Маршаллом приблизительно на равных позициях в 1216 году, ушел в крестовый поход сразу, как только войны против мятежных баронов и принца Луи были выиграны.
Так что оставался только легат Пандульф, который, к счастью, был хорошим игроком хотя бы в политике внешней, хотя тратить силы на сглаживание углов в политике внутренней нужным не считал. Например, он прекрасно учел заинтересованность папы Гонориуса в мире между Англией и Францией, и важность этого мира для Англии, но юстициария Хью де Бурга он уведомил о подписании четырёхлетнего мирного договора между королевствами только практически непосредственно перед подписанием, поставив де Бурга перед фактом. И кто его знает, были ли в Англии в курсе вообще, что папа предотвратил, после смерти Маршалла, аннексию Гаскони и Пуату принцем Луи всего одним письмом легату Бертранду во Франции.
Впрочем, Пандульф, возможно, работал на будущее, прекрасно понимая, что разбалованных чувством собственной важности и отвыкших от авторитарности высшей власти де Бурга и де Роша надо потихоньку приводить в чувства до совершеннолетия короля, который в любом случае будет именно авторитарен, как ему по должности и положено. Это было не так легко, как можно подумать: высшие лорды королевства понимали, что чем стабильнее положение в Англии, тем меньше интерес папы к Англии, и, соответственно, значимость папского легата. Возможно, поэтому Пандульф иногда пересылал де Бургу и де Рошу важную информацию, и интересовался их мнением. Тон же посланий, тем не менее, оставался буквально королевским: «мы считаем», «мы строго приказываем». Также уже в июле 1219 года Пандульф начал копать под установившую к тому времени в Англии политику терпимости к еврейской диаспоре: «мы не можем более переносить постоянные жалобы наших подданных о ростовщической деятельности евреев». В целом, коллекция писем Пандульфа дожила до наших дней (как и коллекция писем Гуалы), и продолжает поражать историков своим тоном.
Хотя прямолинейность в письмах того времени свойственна не только Пандульфу. Джеффри де Невилл, посланный на континент с миссией прекратить нападения Лузиньянов на английские владения в Пуату и Гаскони, писал, что пока Лузиньяны видят, насколько скудны там английские денежные и человеческие ресурсы, их вендетта против английского королевского дома не закончится, а что касается его самого, то ему надоела роль мальчика на побегушках, а любые обвинения в его адрес триумвирату лучше бы обратить на себя, и вообще ему настолько всё и все надоели, что он либо вернется в Англию, либо вообще отправится в Святую Землю и примкнет к крестоносцам. Невилл вернулся в Англию, хотя, возможно, если бы он уехал подальше, ему не пришлось бы возвращаться в осточертевшие Гасконь и Пуату снова и снова. Потому что всё те же Лузиньяны упорно отказывались иметь дело с кем-либо, кроме него. Собственно, уже тогда Англия столкнулась с проблемой невозможности сохранить за собой наследство Ангевинов в силу ограниченности своих ресурсов, но будет продолжать биться лбом об эту проблему ещё столетия.
За что не люблю подобное, так это за непонятную для меня многозначительность. Вот о чем здесь? То ли о том, что всё в тумане, то ли о том, что всё решиться само по себе, то ли и вовсе о том, что наступил вечер жизни, который надо бы провести в покое.
Туман над травами. Без шума и плеска воды бегут - Вечерняя тишина…
С картиной краще, да и понятнее:
читать дальшеБлагоприятные возможности открываются перед вами. Солнце светит вам, и даже если какие-то тревоги одолевают вас, оно дарит надежду на светлое будущее. Внимательно присмотритесь к расположению камней на картине - камни вам подскажут, где и какие препятствия ждут вас. Далеко, близко камни, много ли их? Для вас будет очень важно общение с людьми. Постарайтесь избегать конфликтов. Спокойное море обещает вам спокойствие на душе. Корабли и лодки означают перемены в вашей жизни. Близко перемены, далеко? Значительные или не очень? Вам об этом расскажет картина. Берег - достижение намеченной цели, успех и радость. Посмотрите, какой берег изображен на картине - крутой или пологий, много ли на нем камней? Это подскажет вам, насколько сложно будет выполнить задуманное.
Мне "Бейрут" Поленова достался.
Камни... Голова быка и большая ложка. Моё непрошибаемое упрямство и консервативность, плюс нежелание довольствоваться меньшим, чем сейчас, доходом? Общение с людьми... Вообще-то я - ярчайший интраверт, для которого НовыйГод мечты - это я вся такая красивая, и ёлка. Мне с собой не скучно, и никогда не было скучно. Но с детства осознанно живу жизнью не менее яркого экстраверта, и даже изображаю его настолько достоверно, что однажды меня обругали "гиперсоциальной язвой", что я приняла как самый прекрасный комлимент. Так что вообще-то я хочу на необитаемый остров со всеми удобствами и интернетом. Но, в принципе, не чувствую себя остро несчастной даже на работе, где, пожалуй, больше половины зависит именно от умения живо и естественно общаться с любым человеком на любую тему. Ну, на картине всего два человека, так что это вообще люкс. В конфликтах уже некоторое время совсем не участвую, просто смысла не вижу. Море - да, спокойное. Тихая заводь, собственно. Видавшая виды лодка сохнет, то есть в употреблении. На горизонте маячит маленький парус последнего путешествия. Но как-то он даже не развернут в мою сторону, так что, наверное, делать договор с похоронным бюро ещё не актуально. Вообще, общее впечатление от картины - уютная ветхость заднего двора (весь передний план). А вот публичный фасад хоть и не новый, но белый и крепкий.
Интересным исключением из примиряющей королевскую власть и бунтовавших баронов новой государственной политики стали лица духовные, которые тесно сотрудничали с принцем Луи и баронами-бунтовщиками, и которые попали из-за этого на отлучение их папским легатом от церкви. Вот они прощения не получили, об этом легат Гуала позаботился. Вся церковная атрибутика, которой они пользовались во время незаконных богослужений, была уничтожена, все их ризы сожжены, и всё это было заменено на новое. Провинившиеся также были сняты со всех постов и лишены всех имеющихся доходов. Очень многих из них также выслали из королевства, назначив 22 марта 1218 года крайним сроком для этого.
Шкатулка кардинала Гуалы Биккьери
читать дальшеМагна Карта была перевыпущена тоже. Собственно, очень важных отличий от предыдущих версий в ней было немного, кроме одного: все замки, построенные без надлежащих разрешений властей, будут разрушены. Из наиболее важных было продление срока компенсации реквизиций с 21 дня до 40, и исключение духовных лиц, рыцарей и леди из числа тех, у кого (в случае надобности) власти могут реквизировать зерно и скот. Очень важным моментом было подтверждение за короной права налогообложения в границах «как это было во времена Нашего деда Генриха».
И критически важным для всего населения королевства был закон о лесах, потому что королевские леса располагались во всех углах королевства. С одной стороны, чтобы услаждать королей династии и их гостей охотой на непуганую дичь, но с другой стороны создавая, по сути, и поныне популярные заповедники, предохраняющие лес от неконтролируемой вырубки, и обитателей леса от истребления. Проблема была лишь в том, что вокруг лесов были поселения людей, которые испокон веков с леса жили, и теперь лишились возможности охотиться, собирать топливо и пасти в лесах скот. Разумеется, это порождало браконьерство и бессчетное количество конфликтов между властью и подданными королевства.
Поскольку время уже позолотило память о Генри II и его временах, в новой Хартии о Лесах обращались к его временам, и даже ко временам до него. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что она возвращала людям права кормиться с леса в разумных пределах, и заменяла такие наказания за браконьерство как смерть и легальное нанесение браконьеру увечья, крупным штрафом или тюремным заключением на год и день, после которого провинившийся должен был или выразить раскаяние и быть освобожден, либо не выразить раскаяния и покинуть королевство. Как водится, речь и в этой хартии шла только о свободных людях, которые составляли всего около половины населения Англии на то время.
Печать кардинала Гуалы под Магна Карта 1217 года. Вторая печать, Маршалла, была за прошедшие столетия утеряна
Собственно, ценность Лесной хартии была не только и, возможно, не столько в материальной её составляющей, какой бы ценной для повседневной жизни нации та ни была. Хартия изящно вытолкнула баронов королевства, которые и были за большинством ужесточений неприкосновенности лесов для всех, кроме себя, из общения короля с его народом напрямую: все права, прошения, нарушения – всё отныне шло напрямую в королевскую администрацию. Что ещё уникальнее, прошения дворян и «простого народа» ставились на одну черту перед королевской властью. Во всяком случае, на бумаге. Но и этого было достаточно для того, чтобы Лесная хартия от 1217 оставалась действующим законом в Англии до самого 1971 года. Уж не знаю, говорит ли это о том, что с 1217 года закон действительно аннигилировал сословные различия перед собой, или о том, что сословные различия оставались в Англии беспрецедентно сильными до самого 1971 года.
Генри III вступил в свою столицу 29 октября 1217 года, почти ровно через год после своей первой коронации. Лондонцы встретили его с должным энтузиазмом, и почему бы нет – пока что советники нового короля показали себя людьми, обладающими здравым смыслом, и действительно заботившимися о преодолении последствий хаоса последних лет. Естественно, критически важной для функционирования королевства была нормальная циркуляция доходов и расходов королевской казны, которой на данный момент просто не существовало (принц Луи напоследок ограбил даже аббатство Сент-Эдмундс, так что после него не осталось решительно ничего), да и вообще сокровищница королевства, которую возил за собой король Джон, где-то сгинула, и так и не выплыла, а сбор налогов пробуксовывал в условиях гражданской войны, когда часть шерифов, ответственных за сбор, оставалась верной королю Джону, а другая часть перешла на сторону принца Луи. Надо отдать Маршаллу должное: щедро согласовав с Луи Французским компенсацию, дабы поддержать королевское достоинство нового государя, он заплатил её из своих сундуков, потому что не заплатить, или заплатить когда-нибудь попозже, было бы не по понятиям, принятым в высших кругах рыцарства. Понятно, что Маршаллу потом должны были деньги вернуть, но это уже другая сторона вопроса о королевском достоинстве.
Казначейство решило начать казначейский реестр нового правления с чистого листа, чем сберегло время и нервы всех вовлеченных, потому что никаких бумаг о движении денег в период, когда оно просто-напросто было закрыто, не существовало в принципе. Первым казначейским годом Генри III стал период с 29.09.1217 по 29.09.1218. На том же заседание были приняты решения о реанимации юридической системы, и решения о размерах скутажа, потому что всем без разъяснений было понятно, что хотя гражданская война закончилась, проблемы, с нею связанные, остались. Например, проблема отношений с пограничными государствами.
Александр Шотландский перешел границу, пока английские бароны колошматили друг друга, и захватил Карлайл, причем решительно отказался убраться назад в Шотландию, когда Маршалл в сентябре 1217 года официально посоветовал ему это сделать. За Александром послали в ноябре специальный эскорт, чтобы проводить его на встречу с Генри III в Нортхэмптоне, и только тогда он, после встречи, не только сдал Карлайл, но и принес Генри III оммаж за графство Хантингдон, на которое у короля Шотландии были наследственные права. Рагнвальд Гудрёдссон, король Оркнейских островов и острова Мэн, должен был явиться принести оммаж в январе 1218 года, но тянул до самого сентября 1219 – благо, добираться до него было далеко, и, по большому счету, бессмысленно. Вообще, тот период истории о-ва Мэн настолько плавает в тумане, что совершенно непонятно, что побудило именно Рангвальда в принципе принести оммаж именно двум английским королям – Джону и его сыну, и какой у него был в этом интерес, но факт остается фактом. Возможно, именно в 1218-1219 годах причина была в юстициарии Ирландии, Жоффруа де Марше (де Мариско), с которым у Рангвальда могли возникнуть проблемы, касаемые его интересов в Ирландии (его сестра была замужем за Джоном де Курси, у которого была своя сложная история отношений с английской короной).
Этот Жоффруа был ещё достаточно молодым, но уже чрезвычайно властным чиновником, хотя в юстициарии он попал исключительно благодаря тому, что приходился племянником архиепископу Дублина, Джону Комину. Трудно сказать, каковы были его планы, но как только король Джон умер, де Марше затаился в Ирландии, вообще никак не реагируя на вызовы в Англию, где он должен был и оммаж принести новому королю, и собранные за всё прошедшее время деньги доставить. Дошло до того, что аж в 1220 году он всё ещё вежливо отказывался от визита в Англию по причине болезни своей матушки. В то же время, как известно, он активно хлопотал, чтобы в Ирландию переехала на жительство королева Изабелла, вдова короля Джона, со вторым своим сыном, Ричардом, или хотя бы прислала только Ричарда. Похоже, предприимчивый молодой человек был не прочь попробовать себя в роли кингмейкера, отделив Ирландию от Англии, и посадив на трон принца Ричарда, который был ещё моложе короля Генри III, или совершенно честно не верил в то, что Генри III справится с доставшимся ему беспокойным наследством.
В любом случае, в Ирландию просто послали архиепископа, Генри Лондонского (де Лондреса), который и был, собственно, юстициарием Ирландии, а де Марше просто его заменял на время отсутствия. Оставшись не у дел, Жоффруа принял крест, выразив желание отправиться в паломничество в Святую Землю, и, под защитой статуса крестоносца, отправился договариваться с Генри III и его советом. И договорился. И даже в будущем стал сам юстициарием Ирландии, потому что, похоже, ни в какой «прихватизации» королевских денег повинен не был. А епископ де Лондрес был тем, кто, судя по всему, первым из англичан озаботился понять двоякость огня св. Бриджит (или первым решил вмешаться в служение языческой богине под видом христианской святой), который хранился в Килдэрском Аббатстве – и погасил его. Огонь, впрочем, позднее снова зажег один из епископов Аббатства, и он горел вплоть до самого анти-ирландского террора Элизабет I, которая почти угробила всю Ирландию, и погасила все огни древней земли. Да, у неё были на то причины (безопасность Англии), но отнюдь не все цели оправдывают средства.
Что касается Уэльса, то там молодому королю сильно помогла победа при Линкольне. Самый непримиримый противник короля Джона, Реджинальд де Браоз, был вынужден в 1217 году выразить покорность Генри III взамен на подтверждение прав на свои же земли. Де Браоз не был валлийцем, как и многие норманны, которые участвовали в гражданской войне на стороне валлийцев – дело в том, что они имели в Уэльсе земельные владения и свои отношения с многочисленными валлийскими правителями. Приграничье Англии и Уэльса было исключительно взрывоопасным котлом, в котором кипели несовместимые друг с другом ингредиенты, и в который лезли со своими ложками люди, которые в принципе не могли мирно возле него усидеть. И Лливелин Великий был, собственно, только одним из многих, кто старался усилить свои позиции за счет соседей. Великим его назвали, пожалуй, потому, что он мутил приграничье лет 40, не меньше.
Тем не менее, сразу после битвы при Линкольне в Уэльс отправились епископы Херефорда и Ковентри, потому что предприимчивый легат Гуала наложил, в свое время, на весь Уэльс интердикт, и теперь они снимали его с одного владения за другим, в обмен на присягу верности Генри III. Вообще, была идея привезти всех поклявшихся правителей в Нортхэмптон тогда, когда туда приехал на встречу с королём Александр Шотландский, но не сложилось. Правда, Маршалл отлично разбирался в характере этих людей и знал их (а помогал ему Мортимер, не последняя величина в Приграничье), так что они не зря отсидели в Глостере Рождество 1217 года – в феврале туда таки явился сам Лливелин, который, к слову, был женат на дочери короля Джона и приходился, таким образом, близким родственником королю Генри III, что последний и подчеркнул, вверяя замки Кардигана и Кармартена заботе своего «возлюбленного брата, правителю Северного Уэльса». До конца мая, оммаж принесли все валлийские вожди, кто мог это сделать, не влазя в войну с соседями в Уэльсе.
Ну и был, разумеется, ещё и извечный «еврейский вопрос». Некоторые бароны, в особенности те, кто участвовал в крестовых походах, устраивали в сферах своего влияния такие гонения на евреев, что в марте 1218 года Глостер, Лестер, Оксфорд и Бристоль учредили специальные комиссии из 24 горожан защищать свои еврейские общины. То, что евреев при этом идентифицировали через обязанность носить две белые полосы, нашитые спереди на одежду, некоторые историки считают просто мерой, направленной на облегчение задачи. Учитывая то, что евреи предпочитали жить своими кварталами, и идентифицировать среди прочего населения их было достаточно легко, такой аргумент звучит жидковато, но специально я вопрос не изучала, и ничего по поводу убедительности аргументации сказать не могу. Кроме того, что общеизвестно: отбытие Ранульфа де Блондевиля, Роберта Фиц-Уолтера и Сэйра де Квинси с их роднёй в Пятый крестовый в 1219 году, значительно успокоило ситуацию.
Невозможно также не отметить определенную иронию в том, что Уильяму Маршаллу пришлось, от лица короля, запретить в октябре 1217 года проведение турниров. Старый солдат не стал искать куртуазные выражения, а объяснил доходчиво, что турниры могут быть использованы для сведения счетов и разжигания вражды, что не только не допустимо в условиях с трудом законченной войны, но и далеко от идеалов рыцарства.
Мы 6.01 убрали уже ёлку - у нас был день окончания сезона, эпифания. Скотик ознаменовал событие тем, что в клочья разодрал одну из нарядных, белых с золотом, салфеток на столе. Напрактиковался, гад, с фетровыми за праздники. Пришлось спрятать, и положить плотные, которые фиг откусишь.
Ракурс кормы - наше всё, кот на мой хохот обиделся, и пригрозил отомстить. И мстит, паразит.
читать дальшеМы успели съездить на новогоднюю мессу - народа было много, церковь украшена симпатично.
Почему-то за главным вертепчиком был второй...
Народ массово приезжал и просто побродить и полюбоваться на всякие подсветки.
Скромненько, но "живьем" всё было масштабнее и красивее, да и вообще, с учетом того, что Хельсинки снова "отличился" в новогоднюю ночь, отменив салют (типа, слишком сильный ветер дул, что вообще неправда) - прихожане церкви Эспоо справились с созданием праздничного настроения отлично.
У нас, правда, собственно "световое шоу" на балконе красивее, по-моему.
А вот такой у меня был венок на двери:
Всё, теперь ещё китайский Новый Год 22.01 - и можно успокоиться с украшательством.
Но вот так когда-то могла выглядеть открытка, в которой соединены все или многие символы удачи и благоденствия. Да, и у мухоморов в этом тоже есть своя важная, таинственная роль:
Ну и совсем уж крипи, которые в наше суровое время и в печать-то не пустили бы! Но викторианцы справлялись...