Jerwinel, прошу располагаться))

---

Первый Крестовый: свидетельства очевидцев о прибытии крестоносцев в Византию

Столкновения между византийцами и крестоносцами начались еще до начала крестового похода. Здесь выдержки из «Алексиады» Анны Комнины, дочери императора и византийки до мозга костей. Я не намереваюсь оспаривать то, что она пишет. Об этом достаточно точно написано во вчерашней публикации. Мне гораздо интереснее, как выглядели крестоносцы в глазах византийцев – да и весь Первый крестовый. А ниже я покажу, как описывал эти же события хронист похода (но эти записи - на английском).

Прибытие крестоносцев.

«Некто Гуго, брат короля Франкии, кичившийся, как Новат, своей знатностью, богатством и силой, собираясь у себя на родине в путь к гробу господню и стремясь заранее обеспечить себе блестящую встречу, велел передать императору такие безумные слова: «Знай, — сказал он, — император, что я — царь царей и самый великий из живущих под небом. Поэтому, когда я прибуду, ты должен встретить меня с подобающей торжественностью и оказать прием, достойный моего происхождения».

«Не прошло и пятнадцати дней, как Боэмунд, о котором часто упоминалось выше, высадился на берег у Кавалиона с многочисленными графами и с войском, ни с чем не сравнимым по величине. Местность эта находится вблизи Виусы (таковы названия мест в тех краях). Пусть не упрекают меня в том, что я пользуюсь варварскими именами, которыми приходится пятнать ткань исторического повествования, — ведь и Гомер не считал зазорным приводить ради исторической точности имена беотийцев и названия разных варварских островов»

«По пятам Боэмунда прибыл к берегам Лонгивардии граф Брабанта. Он тоже решил переплыть пролив и нанял за шесть тысяч золотых статиров пиратский корабль, очень большой, трехмачтовый, с двумястами гребцов и с тремя лодками на буксире. Опасаясь ромейского флота, он отплыл не к Авлону, как все остальные латиняне, а, отчалив, слегка отклонился в сторону, воспользовался попутным ветром и направился прямо к Химаре.

Но, боясь дыма, он попал в огонь, ибо столкнулся не с теми моряками, что непрерывно сторожили в проливе Лонгивардии, а с самим дукой всего ромейского флота Николаем Маврокатакалоном. Дука, уже извещенный об этом пиратском корабле, вышел в море со всеми диерами, триерами своего флота и несколькими дромонами и бросил якорь у Кавалиона, напротив Асона, из которого он отправился и где оставил крупный флот. Так называемого «второго комита» он выслал в море на его собственном корабле, который называется у моряков «экскуссат» и приказал ему зажечь сигнальный огонь, как только гребцы уже упомянутого пиратского корабля отчалят и поплывут по волнам. Комит отплыл и тотчас же выполнил приказ.

Дука Николай, заметив данный ему знак, часть кораблей немедленно окрылил парусами, часть снабдил веслами на манер сороконожек и устремился навстречу переправлявшемуся графу. Он встретил спешившего к Эпидамну графа, когда тот отдалился от суши не больше чем на три стадии; с ним было полторы тысячи вооруженных воинов и восемьдесят отборных коней. Заметив дуку, кормчий корабля сказал графу Брабанта: «Этот флот, что плывет на нас, из Сирии, и нам грозит стать жертвой мечей и сабель». Граф велел тотчас же всем надеть латы и упорно сражаться.

Повествуя об этом, мне хотелось бы сказать несколько слов о подвигах Мариана. Он сразу же попросил у дуки флота, своего отца, самые легкие суда, помчался прямо к пиратскому кораблю и попытался захватить его, ворвавшись на него с носа. Видя Мариана в полном вооружении, к нему тотчас же сбежались люди с оружием в руках. Мариан стал уговаривать латинян на их языке ничего не опасаться и не сражаться с единоверцами. Кто-то из латинян прострелил ему шлем из цангры (имеется в виду арбалет).

И вот стрела, пущенная из цангры, попала в верхушку шлема и пробила его на лету, не задев даже волоска Мариана; провидение не допустило этого. Мариан быстро метнул в графа другую стрелу и ранил его в руку; стрела пробила щит, прошла сквозь чешуйчатый панцирь и задела бок графа. Это увидел один латинский священник, тринадцатый по счету из тех, кто сражался вместе с графом. Стоя на корме, он стал метать в Мариана стрелы. Но Мариан не пал духом и продолжал яростно сражаться, побуждая к тому же и своих воинов, так что раненным и изнуренным соратникам латинского священника пришлось трижды сменяться. Но сам священник, хотя и получил много ран и был весь залит кровью, бестрепетно продолжал битву.

Представление о священнослужителях у нас совсем иное, чем у латинян. Мы руководствуемся канонами, законами и евангельской догмой: «не прикасайся, не кричи, не дотрагивайся, ибо ты священнослужитель». Но варвар-латинянин совершает службу, держа щит в левой руке и потрясая копьем в правой, он причащает телу и крови господней, взирая на убийство, и сам становится «мужем крови», как в псалме Давида. Таковы эти варвары, одинаково преданные и богу и войне. Так и этот, скорее воин, чем священнослужитель, надел священное облачение и, взяв в руки весло, устремился в морской бой, начав битву сразу и с морем и с людьми»

«В это же время граф Готфрид с другими графами и с войском, состоявшим из десяти тысяч всадников и семидесяти тысяч пехотинцев, тоже совершил переправу и, дойдя до столицы, расположил свое войско на берегу Пропонтиды; оно растянулось от моста, находящегося вблизи Космидия, до самого Святого Фоки. Император настаивал на том, чтобы Готфрид переправился через Пропонтиду, тот же откладывал со дня на день и, приводя причину за причиной, оттягивал время. На самом деле он дожидался прибытия Боэмунда и остальных графов. Ибо если Петр (Отшельник) с самого начала предпринял весь этот огромный путь для поклонения гробу господню, то все остальные графы, и особенно Боэмунд, питая старинную вражду к самодержцу, искали только удобного случая отомстить ему за ту блестящую победу, которую он одержал над Боэмундом, сразившись с ним под Лариссой; их объединяла одна цель, и им во сне снилось, как они захватывают столицу (об этом я часто вспоминала выше); лишь для вида они все отправились к Иерусалиму, на деле же хотели лишить самодержца власти и овладеть столицей.»

«Между тем произошло следующее. Император призвал к себе нескольких графов, спутников Готфрида, и посоветовал им убедить Готфрида принести клятву. Этот разговор занял много времени из-за природной болтливости латинян и их любви к долгим речам; по их лагерю пронесся ложный слух, что император велел задержать графов. Тотчас же на Византии двинулись густые фаланги; они сразу же разрушили до основания дворцы у Серебряного озера и начали штурмовать стены Византия без гелепол (их не было у латинян). Полагаясь на свою многочисленность, они настолько обнаглели, что дерзнули поджечь ворота, находящиеся под императорским дворцом, недалеко от храма, сооруженного некогда одним из императоров в честь великого святителя Николая»

В общем, началась самая настоящая битва. Анна много противоречит в ее описании: «Он (император) велел подвергнуть латинян сильному обстрелу, но не целиться, а метить главным образом мимо, чтобы не убивать, а только устрашить латинян множеством стрел. Как я уже сказала выше, он боялся нарушить святость дня и не желал братоубийственной бойни.» И после этого: «Воины с готовностью выполнили приказ императора, открыли ворота и, то устремляясь на латинян во весь опор, то сдерживая коней уздой, убили многих; в тот день были ранены и несколько наших воинов.»

«На другой день Гуго, придя к Готфриду, посоветовал ему подчиниться воле императора и дать клятву хранить незапятнанную верность, если он не хочет вновь испытать на собственном опыте военный опыт самодержца. Но Готфрид сказал ему с порицанием: «Ты вышел из своей страны, как царь, с большими богатствами и войском, и сам низвел себя с такой высоты на положение раба, а теперь, будто совершив великий подвиг, ты приходишь советовать то же самое и мне». Гуго ответил; «Нам надо было оставаться в своей стране и не зариться на чужую; но мы дошли до этих мест и очень нуждаемся в покровительстве императора, нас не ждет ничего хорошего, если мы не подчинимся ему».

Почему Гуго стал таким кротким – понятно: потеряв всё в кораблекрушении, он был обласкан императором, но среди лордов-крестоносцев авторитет потерял. И снова была битва. Годфрид, в конце концов, поклялся Алексису в дружбе, но Анна пишет так: «он дал ту клятву, которую от него требовали: все города и земли, а также крепости, которыми он овладеет и которые прежде принадлежали Ромейской империи, он передаст под начало того, кто будет назначен с этой целью императором».

«Вслед за Готфридом прибыл граф по имени Рауль с пятнадцатью тысячами всадников и пехотинцев; со своими графами он расположился лагерем у Пропонтиды, возле так называемого Патриаршего монастыря, а остальные войска растянул вплоть до самого Сосфения. На уме у Рауля было то же, что и у Готфрида, и он откладывал переправу с намерением дождаться идущих позади графов. Император же, предвидя будущее и опасаясь их прихода, всеми средствами побуждал Рауля к переправе.

Он позвал к себе Опоса (это был человек благородного ума, никому не уступавший в воинском искусстве) и, когда тот явился, велел ему по суше отправиться с другими доблестными воинами к Раулю и заставить его переправиться через пролив. Когда Опос увидел, что Рауль вовсе не подчиняется предписаниям императора, говорит о нем с дерзостью и держит себя надменно, он выстроил своих воинов в боевом порядке, с оружием в руках, чтобы испугать варвара. Он думал, что этим он убедит его переправиться на другой берег. Но Рауль быстрей, чем слово сказывается, выстроил в боевом порядке своих кельтов и, «радостью вспыхнув, как лев, на добычу нежданно набредший», тотчас же завязал с Опосом большое сражение.

В это время с моря подъехал Пигасий, чтобы переправить отряды Рауля на ту сторону. Видя, что на суше идет бой и кельты с яростью нападают на войско ромеев, он высадился на берег и напал на кельтов с тыла. Много кельтов было убито, еще больше было ранено, а оставшиеся стали просить о переправе. Император, человек весьма предусмотрительный, не хотел, чтобы они соединились с Готфридом и настроили его против самодержца, рассказав о случившемся. Поэтому он с радостью согласился на просьбу кельтов и, погрузив их на корабли, отправил морем к гробу спасителя, к чему они и стремились».

«Я охотно привела бы имена их предводителей, но лучше, полагаю, этого не делать. Язык мой немеет, я не в силах произносить нечленораздельные варварские звуки, и меня пугает масса варварских имен. И к чему мне стараться перечислить такое множество имен людей, один вид которых наполняет отвращением окружающих?»
В общем, с отношением византийцев к франкам все понятно.

А вот как описывает те же события хронист Раймунда Тулузского, Raymond d'Aguiliers

«We came to Durazzo. We believed we were in our own country, thinking that the Emperor and his satellites were our brothers and helpmates. They, indeed, raging in the manner of lions, attacked a peaceful people who thought of nothing less than arms. They, butchered them in secret places; they stole what they could by night, in the woods, and in villages remote from the camp. Although they raged thus, their leader promised peace.

But during the intervals of peace, they killed Pontius Reinald and mortally wounded his brother, Peter, and these were most noble princes. However, when an opportunity was presented to us for revenge, we chose to continue the journey, not to avenge our wrongs.

On the way, we had letters from the Emperor about peace, brotherhood, and, as I may also say, about alliance; this, however, was a snare in words. For in front and behind, to right and to left, Turks and Cumans, Uzi, Tanaces, Patzinaks, and Bulgarians were lying in ambush for us.»

«On a certain day, moreover, when we were in the valley of Pelagonia, the Bishop of Puy, who, in order to find a comfortable resting place, had withdrawn a little distance from the camp, was captured by the Patzinaks. They knocked him down from his mule, robbed him, and beat him severely on the head. But since so great a pontiff was still necessary to the people of God, through God's mercy he was saved to life. For one of the Patzinaks, in order to obtain gold from him, protected him from the others. Meanwhile, the noise was heard in the camp; and so, between the delay of the enemy and the attack of his friends, he was rescued.

When we had come amidst treachery of this fashion to a certain fortress called Bucinat, the Count learned that the Patzinaks intended to attack our army in the passes of a certain mountain. Staying in hiding with some of his knights, he came upon the Patzinaks, and, after killing several of them, he turned the rest to flight. Meanwhile, pacifying letters from the Emperor reached us, (and yet) by his evil design the enemy surrounded us on all sides. When we came to Thessalonica, the Bishop was ill and remained in the city with a few men.

After this, we came to a certain city, Rusa by name, where, since its citizens were plainly disposed to do us evil, our usual patience was somewhat disturbed. So, taking up arms, we destroyed the outer walls, seized great plunder, and forced the city to surrender; then, having taken our standards into the city and shouted "Toulouse!" which was the battle cry of the Count, we departed.»

«We came to another city, called Rodosto. When knights in the pay of the Emperor there sought to carry out his vengeance upon us, many of them were killed and a quantity of plunder taken. There, also, the envoys whom we had sent ahead to the Emperor came to us and, having received money from him, promised that everything boded well for us with the Emperor.

What more? The message (brought) by our envoys and those of the Emperor was that the Count, leaving his army behind, should hasten unarmed and with a few men to the Emperor. For they said that Bohemund, the Duke of Lorraine, the Count of Flanders, and other princes made this prayer: that the Count should hasten to agree with the Emperor about the march to Jerusalem; that the Emperor, having taken the cross, should also become leader in the army of God. In addition to this, they reported that the Emperor had said that he would make all arrangements with the Count, both about themselves and whatever else should be necessary for the journey.

They announced, furthermore, that a battle was imminent, and that without the support of so great a man it would probably be unfavorable; that the Count should therefore go ahead with a few men, so that when his army should arrive, everything would have been arranged with the Emperor, and there would be no delay for anyone. At length, the Count was persuaded to go ahead of his army, in this instance, alone, leaving his guard behind him in the camp. And thus he went unarmed to Constantinople.»

«Although events have lightly accompanied the writer so far with happy and favorable step, they now follow with so great a weight of bitterness and sorrow that it grieves me to have begun what I have vowed to finish. What, indeed; is the most important and first matter that I shall proceed to mention? The most false and detestable deceit of the Emperor's admonition? Or the most base flight and unthinkable desperation of our army? Or shall I leave a monument of perpetual sorrow by enumerating the deaths of such great princes? Let any one who desires to know this, however, seek it rather from others than from me.

This one very memorable event I consider to merit excuse from silence. When our men thought of abandoning the camp, taking flight, deserting their fellows, and leaving everything that they had brought along from such distant regions, they were brought back by the saving deeds of penance and fast to such staunch fortitude that only shame at their former desperate condition and flight most deeply affected them. So much may be said about this.»

«Accordingly, when the Count had been received most honorably by the Emperor and his princes, the Emperor demanded of the Count homage and the oath which the other princes had made to him. The Count replied that he had not come hither to make another his lord or to fight for any other than the One for whom be bad left his country and his possessions. Nevertheless, if the Emperor would go to Jerusalem with the army, he would commit himself and his men and all his goods to him.

But the Emperor excused himself from the journey by saying that he greatly feared lest the Germans, Hungarians, Cumans, and other wild peoples would devastate his empire, if he made the journey with the pilgrims. Meanwhile the Count, upon bearing of the flight and death of his men, believed that he had been betrayed, and through certain of our princes he vehemently charged the Emperor with having committed treason.

But Alexius said that he did not know that our men had devastated his kingdom, and that be and his men had suffered many injuries; that there was nothing of which the Count could complain, except that while the army of the Count in its usual manner was devastating the villages and towns, it took to flight upon seeing his (the Emperor's) army. Nevertheless, he promised that he would give satisfaction to the Count and offered Bohemund as a hostage for the satisfaction. They went to trial; the Count, according to law, was compelled to give up his hostage.»

«Meanwhile, our army came to Constantinople; and after this the Bishop, whom the army had left ill at Durazzo, followed us with his brother. Alexius asked (homage) again and again and promised that he would give much to the Count if he would do him the desired homage as the other princes had done.

The Count, however, was constantly meditating how he might avenge the injury to his men, and drive away from himself and his followers the disgrace of such great infamy. But the Duke of Lorraine, the Count of Flanders, and the other princes deprecated such action , saying that it would be very foolish to fight with Christians when the Turks were threatening. Bohemund, indeed, promised that he would aid the Emperor, if the Count made any attempt against the Emperor, or if he no longer refused homage and oath. Thereupon, the Count took counsel with his men and swore that neither in person nor through another would be sully the life or honor of Alexius. And when asked about homage, he replied that he would not do it at the risk of his head, wherefore the Emperor gave him few gifts.»

Похоже, если бы Алексис с войском присоединился в Первому крестовому, до Никеи не дошел бы никто, византийцы и франки просто истребили бы друг друга.

@темы: Крестоносцы

---

Ну очень старые фотографии

Первая в мире гифка, оказывается, датируется 1878 годом!

www.smashinglists.com/top-25-most-ancient-histo...

Отсюда: pay.diary.ru/~oldpostcards/p103248977.htm

@темы: "старые плакаты, старые открытки"

---

С праздником!

The choir of the holy monastery of Vatopaidi mount Athos Greece singing the byzantine hymn of the holy easter
The Christ is risen from the dead.The icon of Christ in the video is one of the oldest of the orthodox church 6th century AD,and it depicts Christ Pantokrator.

His left eye is the eye of judgemend that brings fear to the angels, and reminds of the judgement day, that is to come, while his right eye is the eye of mercy and his love for man.

The icon is in the monastery of Sinai. It was a gift to the monastery from Emperor Justinian.

А дальше всяческая информация о символике и обычаях Пасхи. Из сети собранная, конечно.

"В любой национальной традиционной культуре есть мифы, объясняющие происхождение Вселенной и человека.

Один из наиболее древних мировых космогонических мифов повествует о том, что мир или отдельные его части возникли из космического яйца.
Он распространен в древнегреческой, индоиранской, китайской и других традициях.

В древней мифологии яйцо - это и небо, и земля, и подземное царство.

По представлению Иоанна Дамаскина “Небо и земля по своему подобны яйцу - скорлупа аки небо, плево аки облацы, белок аки земля”.

У восточных славян собственные мифы о Вселенной почти не сохранились.
Отдельные русские космогонические представления тесно связаны с доиндоевропейской мифологической традицией, где творцом Вселенной является водоплавающая птица и яйцо.
Большинство же мифов и легенд о происхождении Земли и всего живого на ней в том виде, в каком их помнят в народе, сформировалось достаточно поздно — после того, как с христианской культурной традицией на Русь попало много книг, содержавших не каноническое вероучение, а различные теории, отвергнутые христианством.

Сведения о мировом яйце некоторые исследователи реконструируют на основе русской сказки о трех царствах. Герой, отправляясь на поиски трех царевен в подземный мир, последовательно попадает в медное, серебряное и золотое царства. Каждая царевна дает герою по яйцу, в которые он по очереди сворачивает царства. Выбравшись на свет, он бросает яйца на землю и разворачивает все три царства.
Мотив яйца также звучит в сказках о курочке рябе, Кощее Бессмертном и Змее - Горыныче.
Основой жизни и смерти Кощея Бессмертного является яйцо, находящееся в утке, а утка – в зайце, заяц – в сундуке.

В древней мифологии разных народов, в том числе и европейских, змей - устойчивый образ представителя земли, земной толщи, в недрах которой находится воображаемый подземный мир - преисподняя.
В связи с этим одним из атрибутов старого языческого весеннего празднества, посвященного воскрешению духа произрастания, является змей, обвивающий яйцо.
Он, совместно с богиней плодородия, считается родителем растительности и вообще всего живого в мире.

Христианская Церковь была вынуждена примириться с этим языческим обычаем, тем более что одним из символов воскресения Христа, является яйцо – и с 4 в. она ввела ритуал освящения пасхальных яиц.

Космогонические представления Месопотамии, Индии, Греции, Карелии, Китая, Полинезии говорят о яйце, снесенном змеем, который обитал в первозданном океане. Яйцо раскололось пополам, одна его половина стала землей, другая - небом.

На острове Ниаса, расположенном юго-западнее Суматры, верховный бог "праотец людей" Луо Захо согласно преданиям вылупился из яйца.

В древних вариантах первой руны "Калевалы" говорится о том, как "небесный орел" приносит шесть золотых и одно железное яйцо, из которых выходят предки финнов.

О "железном яйце", которое приносит "небесный орел", рассказывает миф о происхождении якутов.

У древних шаманов Мексики Вселенная состоит из бесконечного количества светящихся нитей с яйцеподобными коконами, испускаемых могучим "Орлом".

Согласно древним иранским преданиям, бог света, праотец людей и учитель добра Ахурамазда также родился из "небесного яйца". Поэтому древние иранцы прославляли яйцо в священных гимнах, держали в храмах металлические изображения яйца.

Племена Новой Зеландии связывают свое происхождение с "небесным яйцом", которое "снесла морская птица".

В Океании на острове Самоа сохранились легенды о Таагароа, который "плавал в начале мироздания в яйцеобразной раковине в темном пространстве"...

Согласно древнекитайскому мифу первопредок людей Паньгу в незапамятные времена заснул в огромном "небесном яйце".

Башкордское представление о Вселенной как о мировом яйце - Кук-ай совпадает с мифологическими представлениями, которые древние арии - корды и белуджи во II тысячелетии до н.э. перенесли с собой в Северную Индию, где это представление трансформировалось в умозрение о Вселенной, возникшей из космического яйца Бь - Рох - Ман (кордск.)

Действительно, в древнесанскритском источнике "Сатапатха Брахмана", повествуя об индийском аналоге Адама, связывает с его появлением небесное "золотое яйцо... из него возник... человек. Это был Праджапати". Равно как и персонаж древнейшего памятника индийской культуры "Ригведы" Висвакарман, который появляется из яйца, "плававшего в мироздании...".

Яйцо в большинстве древних религий и в представлении многих народов также символизировало первозданный Хаос, некий зародыш Вселенной, саму Вселенную, Солнце, Землю (эллипс с представляемым внутри крестом).

Одна из древнеегипетских космогоний во многом совпадает с идеями других древних цивилизаций и культур. По её версии, в начале начал также был Хаос. В нем происходила вселенская борьба созидательных и разрушительных сил, в которой участвовали Боги, олицетворявшие Бесконечность, Ничто, Небытие, Тьму, Воду, Воздух и т.д. Из земли и воды был создан Изначальный Холм - вселенская Мировая гора. На ней космотворящая птица Белый Гусь - Великий Гоготун снес Космическое яйцо, которое, согласно древнеегипетским текстам, было разбито и пробуждено к космической жизни криком Гуся. Сначала из него вылупился Бог Солнца Хепри, и это послужило толчком для появления всего остального мира Богов, стихий, людей и вещей.

Согласно мифологии догонов, Вселенная первоначально представляла собой яйцо, из него вышли все первоэлементы, космические миры, существа и стихии. В догоновской космогонии все структурировано и движется по спирали, в том числе развитие жизни, человека, Космоса.

В Англии Пасху празднуют почти 2 тысячи лет. Считается, что первым апостолом, приехавшим проповедовать евангельскую весть на Британские острова, был святой Аристовул, один из 70 учеников Христа. Приехал он в Британию приблизительно в 35-60 годы.

Начиная со II столетия, в разных городах Англии и Ирландии возникают первые христианские общины, в 209 году пострадал 1-й мученик за веру Св. Алван, в IV столетии открывается 1-й монастырь в Шотландии, а в VI столетии расцветает кельтское монашество. После 1056 года, когда произошло разделение восточной и западной церквей, Англия попала в подчинение к Папе и Риму, а потом королем Генрихом там была основана своя англиканская церковь.

С тех давних пор начали складываться свои традиции празднования Пасхи. Обязательным было дарение яиц, которыми обменивались все, невзирая на сословия. К примеру, по приказу короля Англии Эдуарда I Плантагенета (1239–1307) к Пасхе готовили около 450 вареных яиц, завернутых в золотую фольгу или раскрашенных золотом, которые он вручал членам своего двора.

В Ирландии существовал обычай регламентации количества подаренных яиц, что отразилось в старой поговорке: «Одно яйцо – настоящему землевладельцу, 2 яйца – землевладельцу, 3 яйца – бедняку, 4 яйца – бродяге» ( «One egg for the true gentleman; two eggs for the gentleman; three eggs for the churl; four eggs for the lowest churl»)

Пасхальные яйца были обязательным подарком детям от крестных родителей. До сего времени существуют народные детские песенки, в которых дети выпрашивают в подарок яйцо. Существовали особые детские пасхальные игры. В Великобритании было широко распространено катание яиц ( «egg-pacing»), в которой выигрывал тот, чье яйцо окажется более прочным. В некоторых областях Ирландии была популярна еще одна детская игра: дети делали небольшие гнезда из камешков, в которые собирали гусиные и утиные яйца. Обычно закладывали гнезда в Пальмовое Воскресенье, а на Пасху доставали их и все вместе съедали накопленные яйца.

Но не только дети играли в пасхальные игры. У взрослых была популярна пасхальная игра в мяч, который символизировал солнце, выпрыгивающее пасхальным утром на небо. Перекидывали мяч не только миряне, но и епископы, монахи и священники. Увлекательными были игры в Пасхальную неделю между мужчинами и женщинами. Пасхальный Понедельник считался женским днем, Вторник – мужским. В Великобритании в понедельник женщины имели право бить своих мужей. А на следующий день они менялись местами.

В северных областях Англии был принят такой обычай – мужчины толпой выходили на улицы и, встретив женщину, три раза поднимали ее над землей. Откупиться можно было либо поцелуем, либо серебряным шестипенсовиком. На следующий день подобное обращение ждало уже мужчин. Помимо того, в Ланкашире, Чешире, Стаффордшире, Уорвикшире носили друг друга на руках по улицам, устроив сиденье из скрещенных рук. В Пасхальный Понедельник мужчины носили женщин, а в Пасхальный Вторник женщины – мужчин.

В Пасхальный Понедельник в некоторых местах мужчины требовали себе привилегию снять с женщин туфли, на следующий день женщины проделывали то же самое с мужчинами.

Многие игры уже забыты, а вот традиции праздничного стола живут. На столе обязательным блюдом был и остается (пусть не целый) запеченный фаршированный ягненок, пекут специальные пасхальные кексы, делают пудинги. Еще принято подавать на стол мясные медово-чесночные фрикадельки, запеченную копченую ветчину, весенний салат, сосиски или бекон, глазированные яблоками, картофелем в розмариново-чесночном масле.

Стол украшают пасхальной корзиной с белыми лилиями – символом чистоты, материнства и возвращения Иисуса к жизни, цветными яйцами и фигурками пасхальных зайцев, которые ставят еще и в спальне. Существует поверье, что однажды при выпекании фигурок ягненка (именно ягненок как жертвенное священное животное был символом пасхального стола) уши у одного из них немного заплыли и стали длинными. Так из пасхального ягненка получился пасхальный заяц или кролик. Торжественно украшают церкви и алтари, самые известные цветы для данного – опять же белые лилии. На Пасху принято играть свадьбы. "

Вот знаменитое распятие из лилий

Medieval Byzantine Paschal (Easter) chant

@темы: "праздники"

---

Первый Крестовый - 3

Если крестоносцы ожидали, что император Византии Алексис возьмет на себя руководство военными действиями в Малой Азии, они ошиблись. Алексис ограничился тем, что дал им пару своих генералов в качестве консультантов, и рассказал о стратегии и тактике сельджуков. С этим первая партия крестоносцев и отправилась воевать: Годфрид, Боэмунд, Танкред, Роберт Фландрский и Раймунд Тулузский. В Малой Азии армию встретил не кто иной, как Пётр Отшельник с небольшим числом уцелевших участников «народного крестового».

Первым городом, который они осадили, была Никея. Бывший византийский город стал столицей Румского султаната. По какой-то причине, султан Кылыч-Арслан не совсем понял, кого именно он разгромил год назад. Он знал, что крестоносцев, но не понимал, что те люди, которые кинулись грабить пригороды его столицы, не были воинами. Поэтому он был совершенно уверен, что и вторую армию крестоносцев он разгромит без одышки. В тот момент он воевал в другом месте, под Мелитеной, спокойно оставив в Никее и казну, и семью.

Когда началась осада Никеи, у осаждавших с продуктами было хуже, чем у осажденных, пока Боэмунд не организовал поставку фуража морем и сушей. Годфрид расположился у восточных стен, Боэмунд – у северных, а Раймунд с епископом Адемаром – у южных. Осада началась 14 мая 1097 года. А уже 16 мая защитники устроили вылазку, которая стоила им двухсот человек, зато они успели послать гонца к султана. 20 мая авангард армии султана был у Никеи, где его разбили Роберт Фландрский и Раймунд, а на следующий день друг против друга стояли уже армии. Битва у Никеи была долгой, до поздней ночи, но султан был разбит, и остатки его войск бежали.

Что касается сил армий и понесенных ими потерь, то их все оценивают, опять же, по разному. Русскоязычная вики утверждает, что у крестоносцев было около 60 000, а у сельджуков около 80 000, и что потери составили 5 000 и 25 000 убитыми соответственно. Англоязычная вики более сдержана, давая крестоносцам за всё про всё тысяч 35, а сельджукам и вовсе 10 000 плюс гарнизон Никеи. Потери сторон обозначены как «неизвестно». Французы и силы, и потери обеих сторон обозначили, как неизвестные, финны повторили то, что написано в англоязычной вики, то же самое сделали немцы и испанцы. Так что не знаю, с чего такие сильные расхождения.

Затем стали прибывать остальные силы крестоносцев: Куртгёз со своими норманнами и... византийцы. Как оказалось, византийцы, с небольшими силами в 2000 человек и несколькими судами, которые они перевезли и спустили на озеро, прибыли в Никею не просто так: хитроумный император Алексис проинструктировал генерала Мануила Вутумита договориться с жителями города так, чтобы те открыли во время штурма ворота именно византийцам, дав императору тем самым право заявить, что Никею взяли византийцы. Так и было сделано 19 июня.

Крестоносцы узнали об интриге довольно быстро. Разумеется, с их точки зрения византийская дипломатия выглядела прямым предательством союзников: гибли франки, а плоды победы получили византийцы. Крестоносцы, изнуренные штурмом, оказались в ситуации, когда у них вдруг не было ни поставок, ни денег, ни возможности хотя бы войти в город группой больше, чем 10 человек. Отправиться дальше они не могли без фуража. А фураж им не дали, пока все они, включая и Танкреда на этот раз, не поклялись в верности императору Алексису. Только после этого с ними поделились кое-какой добычей и отпустили восвояси.
Как показали дальнейшие события, Алексис поступил довольно глупо. Если раньше, после отказа возглавить поход, ему просто не доверяли, то после рокировки у стен Никеи византийцев франки люто возненавидели.

От Никеи крестоносцы отправились к Антиохии, и император Алексис отправил с ними своего человека, Татикия, который должен был за ними присматривать: поклялись в верности императору – отдавайте ему взятые вами города. Франки на византийцев косились, но терпели, потому что Татикий убедительно утверждал, что вот прямо скоро к франкам присоединится большая армия византийцев, и вместе он победят всех неверных.

Очевидно, из соображений того, что отдельным группам крестоносцев будет легче добывать пропитание, и двигаться они будут быстрее, крестоносцы разделились на две группы, норманнов и франков, и двинулись к Антиохии разными путями, договорившись встретиться в Дорилеуме.

1 июля группа норманнов была атакована недобитым у Никеи султаном Кылыч-Арсланом. Тот уже собрал себе новое войско, и расчитывал разделатся с норманнами при помощи лучников. Но этому султану явно не сопутствовала удача: норманны просто сформировали «сжатый кулак», отправив гонцов к французам, и приготовились ждать. Турки, кружащие вокруг сгруппировавшихся в глухой защите норманнов, просто не предусмотрели, что очень скоро Годфрид Бульонский ударит им в тыл, а епископ Адемар – с фланга. Не испытывая желания сражаться против всей армии крестоносцев, турки бежали, и путь на Антиохию был открыт.

И все же, крестоносцы потеряли на этом переходе одного из своих лидеров: брат Годфрида, Балдуин Бульонский, решил потратить силы и энергию на постройку своего собственного будущего. В Европу ему возвращаться было некуда и незачем, и он убедился, что его товарищи по походу времени зря не теряют: они высылали небольшие группы своих войск для занятия городов, мимо которых проходили крестоносцы, а чей флаг над городом, того и город. Дело доходило до вооруженных конфликтов между разными группами.

Балдуину повезло: его помощь понадобилась правителю Эдессы Торосу. Балдуин за помощь много не запросил, всего лишь потребовал, чтобы Торос его усыновил и назначил своим преемником. Через несколько месяцев в городе вдруг поднялось восстание против Тороса, и осенью 1098 года Балдуин уже был полноправным правителем Эдессы. Через год он уже завоевал себе земли по обоим берегам Евфрата, и из безземельного нобля сталь силой, с которой надо было считаться.

Балдуин не был исключением. Его силы состояли именно из рыцарей, свернувших с дороги на Иерусалим.

20 октября 1097 года крестоносцы осадили Антиохию. Хотя осада это была более или менее частичная: город был просто слишком велик для того, чтобы осадить его имеющимися силами. Как писал Стефан Блуасский "a city great beyond belief, very strong and unassailable". Застряли они под Антиохией на 8 месяцев, дважды отбивая помощь, приходившую осажденным, страдая от холода, голода и начавшихся внутренних распрей. В мае 1098 положение стало критическим: на помощь Антиохии шел Кербога с армией. Боэмунду удалось подкупить одного из стражников города, армянина, и крестоносцы ворвались, наконец, в Антиохию.

Тем не менее, они теперь сами оказались в положении осажденных: армия Кербоги обложила город. И тут случилось одно из многочисленных чудес (или «чудес», если угодно), оказывавших в те времена решающее влияние на ход событий. Один из монахов, Питер Бартоломью, еще в феврале начал видеть во сне св. Андрея (Первозванного), который говорил ему, что в Антиохии находится копье Лонгина – то самое, которым римлянин Лонгин вонзил в Христа, распятого на кресте. Св. Андрей требовал, чтобы монах сказал об этом Раймунду Тулузскому, но тот медлил. Тогда монах стал терять зрение, что отнес на счет гнева святого, но что, скорее всего, было явлением чисто психосоматическим, если вообще не следствием голода. Судя по дальнейшей судьбе этого монаха, личностью он был крайне экзольтированной.

Монах так и не сказал ничего, но, когда крестоносцы вошли в Антиохию, начал энергичные раскопки под полом одной из церквей, и – чудо! - нашел там копье. Надо сказать, что ни епископ Адемар, ни лорды-крестоносцы ему не поверили. Но... ничего не сказали взбудораженным от счастья простакам, которые поверили, потому что вреда от такой находки, пусть и ложной, не было никакого, зато польза была явной.

Воодушевленные крестоносцы сошлись в битве с армией Кербоги – и победили. Легенды о Первом крестовом говорят, что в этом была заслуга святых, которые пошли в битву в одном ряду с воинами, но на самом деле Кербогу погубило то, что фатимиды, часть его армии, покинули его в самый критический момент, не желая усиления Кербоги в качестве лидера.

Теперь, когда враги были побеждены, начались сложности более горькие: что делать с добычей? Отдавать Антиохию Алексису никто из западных ноблей не собирался: от императора не то, что помощи они не увидели, но даже его надзиратель за крестоносцами, Татикус, внезапно бежал из-под осажденного города еще в феврале, то ли устав от испытаний осады, то ли действительно опасаясь, что раздраженные крестоносцы его просто-напросто прикончат. По справедливости, несомненные права на Антиохию были у Боэмунда. Ведь благодаря ему город был взят. Раймунд Тулузский был другого мнения. Пока нобли ругались между собой, в городе началась чума, от которой в августе умер единственный человек, чей авторитет безусловно признавался всеми лордами крестового похода: епископ Адемар.

Лорды могли бы спорить еще долго, если бы ситуация в городе не стала слишком взрывоопасной: болезни, нетерпение попасть в Иерусалим, и продолжающийся голод, от которого нет спасения. Пришлось оставить Антиохию Боэмунду, и отправиться на марш в Иерусалим.

Почти полгода занял путь крестоносцев до Иерусалима, хотя сопротивления на пути они не встретили. К Иерусалиму 7 июня 1099 года дошли всего около 12 000 человек, из которых всего 1500 кавалерии, и это была уже не армия, а отдельные формирования, настроенные друг к другу враждебно. Раймунд практически не общался с Годфридом и Танкредом, и воины Прованса даже не участвовали 13 июня в попытке взять город. 17 июня пришла практически нежданная, и от того более радостная помощь: флот генуэзцев во главе с Guglielmo Embriaco привез и продовольствие, и, что еще важнее, материал для постройки осадных машин.

Кое-чему научившись у епископа Адемара, лорды не стали отмахиваться, когда один из монахов увидел очередное видение: ему явился во сне покойный епископ, и велел крестоносцам обойти Иерусалим босиком. На это ушло три дня, а потом начался штурм. Иерусалим защищало около 40 000 человек. Крестоносцы ударили с севера и юга одновременно, и постепенно защита была сломана в нескольких местах, что породило панику. Иерусалим пал.

То, что последовало потом, описывает Раймунд Агилерский, хронист Первого крестового:
«Some of our men cut off the heads of their enemies; others shot them with arrows, so that they fell from the towers; others tortured them longer by casting them into the flames. Piles of heads, hands and feet were to be seen in the streets of the city. It was necessary to pick one's way over the bodies of men and horses. But these were small matters compared to what happened at the temple of Solomon, a place where religious services ware ordinarily chanted. What happened there? If I tell the truth, it will exceed your powers of belief. So let it suffice to say this much at least, that in the temple and portico of Solomon, men rode in blood up to their knees and bridle reins».
Резня была страшной, истреблялись без разбора все и вся. Наверняка под горячую руку были бы истреблены и иерусалимские христиане, если бы их не выслали в свое время прочь из города, как неблагонадежных.

22 июля в Храме Гроба Господня состоялись выборы иерусалимского короля. Раймунд Тулузский от чести отказался сразу, не ожидая что ему корону предложат. Корону предложили Годфриду Бульонскому, и он отказываться не стал. Правда, королем он себя не называл, предпочитая титул princeps, или просто свой западный титул, dux. Говорят, что он отказывался носить золотую корону там, где Иисус носил терновый венец, но эта легенда была сложена уже в 13-м веке, когда сам Годфрид Иерусалимский стал легендой. 12 августа Годфрид разгромил армию фатимидов, прибывших из Каира, и, очевидно, не ожидавших увидеть крестоносцев так быстро в своем собственном лагере.

После этого армии крестового похода отправились домой, в Европу. Выжившие разбогатели, как им и обещали: в покореных городах каждый имел право добычи. Те, кто погиб, оказались, если верить папе, в раю, какие бы грехи ни отягощали их души в земной жизни. Многим возвращаться было некуда и незачем. Они остались в новых государствах лордов-крестоносцев.

О том, как события Первого Крестового описывала византийка Анна Комнина, я напишу позже.

@темы: Крестоносцы

---

Слов нет, только набор бессмысленного лепета...

03.04.2010 в 19:21

Пишет  *Пересмешник*:

@темы: "зверята"

---

"Любовь бела, как снег"

@темы: "музыка"

---

Murmellini, Марри Кейт - привет!

---

Инопланетный тестик

Ваша планета – Меркурий

Меркуриане передвигаются очень быстро, словно бы оправдывая свое "ртутное" имя. И поэтому все успевают. Так и вы – расторопны, предприимчивы и сообразительны.

На Меркурии очень благоприятная атмосфера для развития интеллекта. И меркурийские младенцы знают таблицу умножения уже в утробе матери. Обитатели Меркурия – хорошие ораторы, они умеют донести свои мысли до другого. С легкостью они выпутываются из любых сложных жизненных обстоятельств.

Каждый порядочный меркурианин легко находит общий язык с кем бы то ни было. И любая, самая скучная компания оживится, если там появится инопланетянин с Меркурия.

Не правда ли, вы весьма компанейский человек?

Некоторые, возможно, завидуют этой вашей расторопности и сообразительности. Но вам все не почем – вы же знаете себе цену и редко сомневаетесь в себе!

Пройти тест "С какой планеты вы свалились?"

@темы: "нетягостная бредь"

---

Византия и крестоносцы

О состоянии Византийской империи к началу крестовых походов хорошо говорится в «Алексиаде» Анны Комнины, и там есть хорошее вступление Я. Н. Любарского, из которого я и надергаю цитат. Ссыль на англоязычный вариант «Алексиады» я давала, а вот где есть русский: www.krotov.info/acts/11/komnina/aleks_00.html

«В 1081 г. в результате переворота на троне утвердился Алексей I Комнин. Он был не первым и не последним претендентом на власть, которую, казалось, так нетрудно добыть, стоит лишь собрать достаточное войско, задобрить и подкупить побольше высших сановников. Мятежи в 70-х годах происходили непрерывно, сам Алексей активно участвовал в подавлении бунтов Руселя, Вриенния, Василаки; царствовавший тогда император Никифор Вотаниат тоже был узурпатором, а одновременно с Алексеем притязал на власть Никифор Мелиссин. Но Алексей был более удачлив, нежели другие «тираны». Он не только прочно утвердился на престоле, но владел им в течение тридцати семи лет до самой своей кончины, и если не вернул империи былое могущество, то во всяком случае значительно укрепил внутреннее и внешнее положение страны.»

Укреплять было что: «...в середине XI столетия старые враги Византии — арабы и русские — уже не представляли для нее серьезной опасности. Но против новых врагов, появившихся во второй половине века, империя оказалась беззащитной. Незначительные поселения норманнов, утвердившихся в Южной Италии в начале XI в., за несколько десятилетий превратились в могущественное государство, которое вытеснило византийцев из страны. Разделение церквей в 1054 г. и союз норманнов с папой на соборе 1059 г. в Мельфи лишили греков сколько-нибудь серьезной надежды вернуть свои позиции в Италии.

Бывший предводитель норманнских разбойников Роберт Гвискар, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, с тех пор на долгое время стал опаснейшим врагом Византийской империи.

Но еще более страшная угроза надвигалась на Византию с востока. Столкновения греков с турками-сельджуками, начавшиеся в конце 40-х годов, привели к трагической для империи битве Романа Диогена с Алп-Арсланом в августе 1071 г. при Манцикерте. Одержавшим победу сельджукам был открыт почти беспрепятственный путь в Малую Азию, и вскоре турки основали султанат с центром в Никее, который носил выразительное название Румский (т. е. ромейский, или византийский). Как любят повторять многие исследователи, с тех пор император из окон дворца мог наблюдать за территорией, занятой его злейшими врагами.

Положение на севере было не лучше. В конце 40-х годов печенеги переправились через Дунай, и с тех пор империя подвергается непрекращающимся набегам печенегов, половцев, узов и других «варварских» племен. К началу правления Алексея от некогда огромной территории под контролем Византии оставались лишь балканские земли. Но они находились в железных тисках недругов, к тому же там постоянно вспыхивали восстания и еретические движения».

«Наиболее полно освещена в «Алексиаде» внешняя политика Византии 1081—1118 гг., история взаимоотношений и войн Алексея I Комнина с Западом, с турками-сельджуками, с кочевыми народами, с южными славянами. Главным врагом Византии на Западе были южноиталийские норманны, им, естественно, уделяется большое внимание. Если Анна, рассказывая историю возвышения Роберта Гвискара (I, 10—11, стр. 75 и сл.), неточна, а сведения ее носят полулегендарный характер, то перипетии войны Алексея с Робертом и Боэмундом описаны очень подробно. Особенно последовательно и обстоятельно повествует Анна о войнах 1081—1085 и 1107—1108 гг. Иногда события можно проследить по месяцам, а то и по числам»

Исключительное значение имеют Х и XI книги «Алексиады», где повествуется о таком важнейшем событии средневековой истории, как Первый крестовый поход. Правда, об этом периоде имеются полноценные сведения у западных хронистов, многие из которых сами были участниками похода, и история крестоносного движения нам известна и без Анны.

Но «Алексиада» в ряду других многочисленных источников занимает особое место. Во-первых, византийский автор хорошо осведомлен о событиях, связанных с движением крестоносцев по Малой Азии в 1096—1097 гг., и «Алексиада» часто содержит фактические сведения, отсутствующие в других источниках. Во-вторых, западные хронисты, как правило, двигавшиеся вместе с каким-то определенным отрядом крестоносцев, умеют описать события, очевидцами которых они были, но подчас оказываются не в состоянии дать общей картины. Анне же иногда удается это сделать. Но это еще не главное.

Все западные хронисты излагают историю Первого крестового похода с ярко выраженных апологетических позиций. С их точки зрения крестоносное движение — угодное богу дело, а его единственная цель — освобождение гроба господня. Анна же в оценке движения крестоносцев проявляет удивительную проницательность и разделяет массы двинувшихся на восток людей на простых воинов, введенных в заблуждение, и откровенных хищников типа Боэмунда, цель у которых одна — нажива.»

«Все западные хронисты единодушно обвиняют Алексея в предательстве, считают его действия одной из главных причин бедствий крестоносцев. Анна же дает прямо противоположную оценку событий: коварные латиняне нарушили клятвы и сами навлекли беды на себя и на Византию. Лишь сопоставив данные Анны и западных историков, можно представить себе истинную картину взаимоотношений Алексея и крестоносцев, понять, как обе стороны старались перехитрить друг друга и обеспечить себе наибольшие выгоды.»

«Алексиада» ни в коем случае не может служить надежным источником в тех частях, где Анна касается внутренней истории западных и восточных стран. Как уже отмечалось выше, легендарный характер носит повествование о возвышении и карьере Роберта Гвискара, много ошибок в сообщениях историка о взаимоотношениях Роберта с папой и о знаменитой борьбе Генриха IV с Григорием VII по вопросу об инвеституре. Фантастичны подчас сведения Анны и о Востоке.

Это в первую очередь относится к повествованию о византийско-норманнской войне 1081—1085 гг., о византийско-печенежской войне 1086—1092 гг., о взаимоотношениях Византии с сельджуками тех же лет и, наконец, о действиях крестоносцев в Сирии и Палестине в 1099— 1104 гг»

Признаюсь честно: я тоже считаю действия византийцев мерзкими. Не из каких-то высоких соображений правого дела, нет. Просто чисто психологически мне ближе прямолинейность, или такого типа дипломатия, как описана в рассказе Конан Дойля.

А византийцы в своей дипломатии просто не задумывались о моральности или аморальности получения желаемого чужой кровью, чужими усилиями. Они просто пугающе современны в своей политке. Я всегда злорадствовала, что позднее их сполна накормили их собственным лекарством.

@темы: Крестоносцы

---

Первый Крестовый - 2

Пока графы и герцоги собирали войска и финансы, крестьяне хлынули через Германию и Венгрию в Святую Землю пешком. Уходили семьями, кланами, оставляя за спиной всё, что имели, не заботясь о том, чем будут жить в дороге: ведь им обещали, что Бог позаботится о своих защитниках. И они мерли в дороге сотнями. Поскольку масса людей числом в 80 000 была подобна саранче, оставляющей за собой пустоту, зачастую их встречали с оружием владельцы земель. И снова погибали сотни.

Алексис Комнин пришел в ужас, увидев в Константинополе голодную, оборванную, полубезумную многотысячную толпу. Разумеется, он постарался отделаться от них чем быстрее, тем лучше, организовав их переправу в Святую Землю. Тех кто туда добрался, встретили сельджуки. Практически никто не выжил из этих 80 000 человек, хотя у кого-то, наверное, хватило здравого смысла осесть где-то по дороге. Петр Отшельник, кстати, выжил, и участвовал потом в осаде Иерусалима.

А настоящая армия франков начала собираться в Константинополе. Франками их прозвали потому, что французов в этом войске было больше, чем представителей других наций. Каждый лорд шел своим путем, и вел своих людей. Огромные силы вел Годфрид Бульонский. Это была дорогая экспедиция, и Годфрид не поколебался продать свои земли и взять взаймы значительные суммы. Кто был покупателем? Епископ Льежский и епископ Верденский. Комментарии излишни, как говорится.



По пути к Годфриду присоединились его братья, Юстас (Эсташ, Евстахий) и Балдуин. Очень похоже, что из всех троих только Годфрид воспринимал идею крестового похода, как таковую: Юстас довольно скоро вернулся в Европу, а Балдуин своих владений пока не имел, но очень хотел получить – неплохая мотивация.

Алексис Комнин приветствует Годфри и его братьев

Раймунд Тулузский к моменту крестового похода был уже хорошо на шестом десятке. Вот он относился к возможности умереть в Святой земле, со всеми бенефитами, обещаными папой Урбаном, очень серьезно. Грехов у него к 55 годам накопилось немало, например, то, что он оттер от законной власти в Тулузе свою собственную племянницу Филиппу. Но воином он был закаленным, сражался с маврами в Испании, да и самым богатым из участников похода он был.



В Святую Землю с ним вместе отправилась и жена, Эльвира Кастильская (родная сестра Терезы Португальской). Кое-где упоминается, что с ними был их маленький ребенок, который умер во время похода, но большинство текстов не содержит об этом никакого упоминания. Сын Раймунда и Эльвиры, Альфонсо Иорданский, родился только в 1103 году. Вместе с экспедицией Раймунда отправился в Святую Землю и духовный вождь похода, епископ Адемар.

Боэмунд Тарентский имел с Византией непростые отношения. Будучи сыном Роберта Гвискара, он успел с Византией повоевать. Боэмунд привоединился к походу почти случайно: пока европейские нобли говорили о крестовом походе, Боэмунд со своим дядюшкой, Роджером Сицилийским, был занят, подавляя бунт против Роджера в Амальфи. То ли Боэмунд внезапно преисполнился энтузиазмом, то ли, как утверждал норманн-историк Гоффредо Малатера, увидел в крестовом походе логическое продолжение своих предыдущих войн с Византией.



Анна Комнина так описывает Боэмунда: «Let me describe the barbarian's appearance more particularly -- he was so tall in stature that he overtopped the tallest by nearly one cubit, narrow in the waist and loins, with broad shoulders and a deep chest and powerful arms. And in the whole build of the body he was neither too slender nor overweighted with flesh, but perfectly proportioned and, one might say, built in conformity with the canon of Polycleitus...

His skin all over his body was very white, and in his face the white was tempered with red. His hair was yellowish, but did not hang down to his waist like that of the other barbarians; for the man was not inordinately vain of his hair, but had it cut short to the ears. Whether his beard was reddish, or any other colour I cannot say, for the razor had passed over it very closely and left a surface smoother than chalk...

His blue eyes indicated both a high spirit and dignity; and his nose and nostrils breathed in the air freely; his chest corresponded to his nostrils and by his nostrils...the breadth of his chest. For by his nostrils nature had given free passage for the high spirit which bubbled up from his heart. A certain charm hung about this man but was partly marred by a general air of the horrible... He was so made in mind and body that both courage and passion reared their crests within him and both inclined to war.

His wit was manifold and crafty and able to find a way of escape in every emergency. In conversation he was well informed, and the answers he gave were quite irrefutable.»

Анну понять можно: хотя у Боэмунда и была своя агенда, в Константинополе этот старый враг и новый друг не забыл принести клятву верности императору Алексису. Собственно, Раймунд Тулузский остался одним из двоих лидеров крестового похода, кто этой клятвы не принес, просто поклявшись в дружбе. Вторым был Танкред, племянник Боэмунда, который знал точно, что завоеванного он никакому византийскому императору не отдаст, а клятвопреступником становиться не желал.



Прибыл в Константинополь и Роберт Куртгёз из своей Нормандии, заложив ее брату, чтобы собрать войско, с ним были его родичи Стивен Блуасский и Роберт Фландрский, чей отец в свое время уже имел дело с императором Алексисом во время пилгримажа. Привел войска и сын Анны Ярославны, Гуго Вермандуанский. Вот его поход чуть не закончился, не начавшись: его кораблю попал в бурю, и Гуго выбросило на берег у Дирахиума, откуда его и отправили в Константинополь.



По поводу того, какие силы вцелом были у крестоносцев, я встречала разные на порядок сведения. Кто-то утверждает, что в армии было 700 000 человек, из которых 100 000 были конными рыцарями в полной броне. Кто-то – что было 25 000 пехотинцев и 4 000 конных рыцарей.

К весне 1097 года крестоносцы были полностью готовы к отправке через Босфор. Уже тогда было понятно, что противоречия между участниками достаточно глубоки. Алексис просто хотел отобрать у сельджуков своё. Крестоносцы... Часть хотела изгнать «неверных» из Святой Земли, часть надеялась разбогатеть. Среди них изначально не было единства цели.

@темы: Крестоносцы

---

Thibaut de Champagne : Seigneurs, sachiez qui or ne s'en ira

@темы: "музыка"

---

Первый Крестовый - 1

Пишу это чисто для того, чтобы как-то систематизировать эти походы, поэтому ничего глубокомысленного или нового здесь нет.

"The noble race of Franks must come to the aid their fellow Christians in the East. The infidel Turks are advancing into the heart of Eastern Christendom; Christians are being oppressed and attacked; churches and holy places are being defiled. Jerusalem is groaning under the Saracen yoke. The Holy Sepulchre is in Moslem hands and has been turned into a mosque. Pilgrims are harassed and even prevented from access to the Holy Land.
"The West must march to the defense of the East. All should go, rich and poor alike. The Franks must stop their internal wars and squabbles. Let them go instead against the infidel and fight a righteous war.
"God himself will lead them, for they will be doing His work. There will be absolution and remission of sins for all who die in the service of Christ. Here they are poor and miserable sinners; there they will be rich and happy. Let none hesitate; they must march next summer. God wills it!"

Вот с этого пылкого текста папы Урбана II и запылали сердца европейцев любовью к Святой Земле. Произнес он свою речь 27 ноября 1095 года в Клермоне. Через день Совет подтвердил все привилегии и даровал ту защиту, которые обещал папа. Красный крест был выбран символом крестового похода, и епископ Адемар Монтейльский был выбран папским легатом и духовным вождем похода. Это был идеальный выбор, надо признать, потому что Первый крестовый оказался самым удачным из всех крестовых походов практически благодаря этому епископу.



Конечно, красноречие папы вовсе не было единственной причиной Первого крестового, хотя было, несомненно, одной из них.

Поводом предпринять крестовый поход на восток стал вопиющий случай, когда турки-сельджуки вырезали более 3000 христиан-пилигримов в Иерусалиме, да еще и разрушили христианские церкви и превратили оставшиеся в конюшни. Это стало шоком для европейцев, которые сотни лет вполне спокойно предпринимали пилгримаж в Святую землю. А причиной такой резкой перемены стала перемена власти: палестинские сарацинские халифаты были подчинены сельджуками, которые представляли воинственную ветвь ислама.

Поэтому нельзя отрицать, что ответным движением европейских христиан была месть и жажда освободить святое место вообще от таких варваров. Да еще в условиях, когда люди (во всяком случае, значительная часть людей) искренне верили, что их страдания и неудачи являются следствием их грехов – а папа ясно пообещал освобождение участников от грехов.

Очень веская причина воевать с «неверными» обозначена буквально в первых фразах речи папы Урбана: The Franks must stop their internal wars and squabbles. Let them go instead against the infidel and fight a righteous war Потому что война для ноблей действительно была стилем жизни. Для войны их растили, учили, войной они жили. И не будем закрывать глаза: для рядового нобля, не говоря о солдатах, военная добыча и выкупы были даже не роскошью, а жесткой необходимостью. Эту энергию было необходимо направить из Европы прочь. Ей было необходимо придать некий блеск идеи, потому что иначе был большой шанс, что постоянная война сделает воюющих варварами.

Если папа Урбан обращался со своим призывом к королям, герцогам, графам, то Петр Отшельник магнетизировал толпы простонародья, колеся по Италии и Франции, живописуя страдания христиан и их святынь в руках неверных так, что присутствующие буквально могли эти страдания почувствовать на себе. Невероятно харизматическая личность. И он обещал этим людям что-то лучшее, чем они имели. Положение крестьян во Франции, например, было настолько безнадежным, что они были готовы идти хоть на край света за лучшей долей. Дома они были почти рабами своих баронов. В крестовом походе они были такими же крестоносцами, как их бароны. Перед Богом вся армия его спасения была равна между собой, и для людей это значило много.



Опять же, был Константинополь. Алексис Комнин молил папу о помощи, потому что один он сдерживать сельджуков просто не мог. Они уже отхватили у Византии изрядные части владений империи, и останавливаться не собирались. В опасности была сама столица. А потом – и Европа.

Папа Урбан уже пытался в 1095 году организовать помощь Византии административно-политически, но отклика практически не получил. А вот такое обращение отклик просто не могло не найти: "When Jesus Christ summons you to his defence, let no base affection detain you in your homes; whoever will abandon his house, or his father, or his mother, or his wife, or his children, or his inheritance, for the sake of my name, shall be recompensed a hundred-fold, and possess life eternal."
Ответом на речь была своего рода массовая истерия: тысячи нашили кресты на свои одежды немедленно.

Руководили походом:

От Прованса Раймунд IV Тулузский (1041 – 1105). Французов и немцев с Рейна привели Годфруа Бульонский (1060 – 1100) и его брат Болдуин (1058 – 1118). Нормандию представлял сын Вильгельма Завоевателя, Роберт Куртгёз (1054 – 1134). Норманнов Италии и Сицилии привели Боэмунд Тарентский (1057—1111) и его племянник Танкред. Было там еще немало титулов и ноблей, но эти были главными. Подробнее о них потом.

@темы: Крестоносцы

---

Про 1 апреля

А вы знаете, с чего всё началось? Я не знала. Вот такая у этого дня история, оказывается:

"День 1 апреля получил начало во Франции 1500-х годов. До определенного момента в этот день люди праздновали смену года. Король приказал праздновать смену года в тот день, в который мы празднуем его и сегодня, но народ упорно продолжал праздновать Новый год 1 апреля. Поэтому король объявил 1 апреля Днем Дураков, справедливо решив, что смех повлияет на упрямых подданых лучше, чем приказ."

Примеры первоапрельских шуток медии:

В начале 1990-х годов в Германии серьезно объявили, что в собачью еду необходимо подмешивать специальные флюоресцирующие вещества, чтобы собачьи следы светились в темноте, и прохожие могли бы держаться от собак подальше.

В 1975 ВВС объявило, что Плутон огибает Юпитер, что на мгновение повлияет на земное притяжение. Слушателям порекомендовали подпрыгивать в 9:47, чтобы ощутить парение в воздухе.

В 2004 году норвежская ITAvisen объявила о том, что при помощи новой мультимедийной системы DMS (Dental Messaging System) можно посылать дээмэски от одной зубной щетки другой, что сделает мобильники ненужными.

В 1996 году Itar-Tass прорекламировало элегантные гранаты, украшенные бриллиантами - для тех, кто хочет убирать конкурентов с блеском и элегантностью.

Московский Комсомолец в 1993 году утверждал, что Франция посылает в Россию в качестве гуманитарной помощи лягушачье мясо.

Daily Mail в 1981 году призвал граждан приглядываться, не пробегал ли мимо японский марафонец Кимо Накаями: он неправильно понял англоязычные инструкции, и решил, что Лондонский марафон длится не 26 миль, а 26 дней.

В 1993 году кёльнская Westdeutsche Rundfunk объявила, что бегунам в парке Кёльна ограничена скорость бега, чтобы они не беспокоили брачный сезон белок.

ВВС в 1980 напугало граждан заявлением, что циферблат Биг Бена будет заменен на дигитальный.

В 2004 в Believenet утверждалось, что начинаются съемки нового real-TV сериала: America's Next Top Monk

Шведы объявляли, что Евросоюз в целях нармонизации переписки запретил использование букв å, ö и ä

Газета в центральной Финляндии заявляет, что город Ювяскюля назначил игрока в покер ответственным за городской бюджет.

Радио Рок призывает граждан бежать за пивом на заправочные станции ECCO, где его будут давать по цене тары.

@темы: "веселая бредь"

---

Юлия (Ортанс), приветствую!

---

Heruer, приветствую!

Бобры?

---

Конан Дойл Артур, "Успехи дипломатии"

Очень изящный рассказ! Мне нравится. Именно такой дипломатия и должна быть

читать и учиться!

Министра иностранных дел свалила подагра. Целую неделю он провел дома и не присутствовал на двух совещаниях кабинета, причем как раз тогда, когда по его ведомству возникла масса неотложных дел. Правда, у него был отличный заместитель и великолепный аппарат, но никто не обладал таким широким опытом и такой мудрой проницательностью, и дела в его отсутствие застопорились. Когда его твердая рука сжимала руль, огромный государственный корабль спокойно плыл по бурным водам политики, но стоило ему отнять руку, началась болтанка, корабль сбился с пути, и редакторы двенадцати британских газет, выказывая всеведение, предложили двенадцать различных курсов, каждый из которых объявлялся единственно верным и безопасным. Одновременно возвысила голос оппозиция, так что растерявшийся премьер-министр молился во здравие своего отсутствующего коллеги.

Министр находился в своей комнате в просторном особняке на Кавендиш-сквер. Был май, газон перед его окном уже зазеленел, но, несмотря на теплое солнце, здесь, в комнате больного, весело потрескивал огонь в камине. Государственный муж сидел в глубоком кресле темно-красного плюша, откинув голову на шелковую подушку и положив вытянутую ногу на мягкую скамеечку. Его точеное, с глубокими складками лицо было обращено к лепному, расписанному потолку, и застывшие глаза глядели с тем характерным непроницаемым выражением, которое привело в отчаяние восхищенных коллег с континента на памятном международном конгрессе, когда он впервые появился на арене европейской дипломатии. И все-таки сейчас способность скрывать свои чувства изменила ему: и по линиям прямого волевого рта и по морщинам на широком выпуклом лбу видно было, что он не в духе и чем-то сильно озабочен.

Было от чего прийти в дурное расположение; министру предстояло многое обдумать, а он не мог собраться с мыслями. Взять хотя бы вопрос о Добрудже и навигации в устье Дуная - пора улаживать это дело. Русский посол прислал мастерски составленный меморандум, и министр мечтал ответить достойнейшим образом. Или блокада Крита. Британский флот стоит на рейде у мыса Матапан, ожидая распоряжений, которые могли бы повернуть ход европейской истории. Потом эти трое несчастных туристов, которые забрались в Македонию, - знакомые с ужасом ожидали, что почта принесет их отрезанные уши или пальцы, поскольку похитители потребовали баснословный выкуп. Нужно срочно вызволять их из рук горцев хоть силой, хоть дипломатической хитростью, иначе гнев возмущенного общественного мнения выплеснется на Даунинг-стрит. Все эти вещи требовали безотлагательного решения, а министр иностранных дел Великобритании не мог подняться с кресла, и его мысли целиком сосредоточились на больном пальце правой ноги! В этом было что-то крайне унизительное! Весь его разум восставал против такой нелепости. Министр был волевым человеком и гордился этим, но чего стоит человеческий механизм, если он может выйти из строя из-за воспаленного сустава? Он застонал и заерзал среди подушек.

Неужели он все-таки не может съездить в парламент? Доктор, наверное, преувеличивает. А сегодня как раз заседание кабинета. Он посмотрел на часы. Сейчас оно, должно быть, уже кончается. По крайней мере он мог съездить хотя бы в Вестминстер. Он отодвинул круглый столик, уставленный рядами пузырьков, поднялся, опираясь руками на подлокотники кресла, и, взяв толстую дубовую палку, неловко заковылял по комнате.

Когда он двигался, физические и духовные силы, казалось, возвращались к нему. Британский флот должен покинуть Матапан. На этих турков надо немного нажать. Надо показать грекам, что... Ох! В единое мгновенье Средиземноморье заволокло туманом, и не оставалось ничего, кроме пронзительной, нестерпимой боли в воспаленном пальце. Он кое-как добрался до окна и, держась за подоконник левой рукой, правой тяжело оперся на палку. Снаружи раскинулся залитый солнцем и свежестью сквер, прошло несколько хорошо одетых прохожих, катилась щегольская одноконная карета, только что отъехавшая от его дома. Он успел увидеть герб на дверце и на секунду стиснул зубы, а густые брови сердито сошлись, образовав складку на переносице. Он заковылял к своему креслу и позвонил в колокольчик, который стоял на столике.

- Попросите госпожу прийти сюда, - сказал он вошедшему слуге.

Ясно, что о поездке в парламент нечего было и думать. Стреляющая боль в ноге сигнализировала, что доктор не преувеличивает. Но сейчас его беспокоило нечто совсем другое, и на время он забыл о недомогании. Он нетерпеливо постукивал палкой по полу, но вот наконец дверь распахнулась, и в комнату вошла высокая, элегантная, но уже пожилая дама. Волосы ее были тронуты сединой, но спокойное милое лицо сохранило молодую свежесть, а зеленое бархатное платье с отливом, отделанное на груди и плечах золотым бисером, выгодно подчеркивало ее стройную фигуру.

- Ты меня звал, Чарльз?

- Чья это карета только что отъехала от нашего дома?

- Ты вставал? - воскликнула она, погрозив пальцем. - Ну что поделаешь с этим негодником! Разве можно быть таким неосмотрительным? Что я скажу, когда придет сэр Уильям? Ты же знаешь, что он отказывается лечить, если больной не следует его предписаниям.

- На этот раз сам больной готов отказаться от него, - раздраженно возразил министр. - Но я жду, Клара, что ты ответишь на мой вопрос.

- Карета? Должно быть, лорда Артура Сибторна.

- Я видел герб на дверце, - проворчал больной.

Его супруга выпрямилась и посмотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.

- Зачем тогда спрашивать, Чарльз? Можно подумать, что ты ставишь мне ловушку. Неужели ты думаешь, что я стала бы обманывать тебя? Ты не принял свои порошки!

- Ради бога, оставь порошки в покое! Я удивлен визитом сэра Артура, потому и спросил. Мне казалось, Клара, что я достаточно ясно выразил свое к этому отношение. Кто его принимал?

- Я. То есть мы с Идой.

- Я не хочу, чтобы он встречался с Идой. Мне это не нравится. Дело и так зашло далеко.

Леди Чарльз присела на скамеечку с бархатным верхом, изящно нагнувшись, взяла руку мужа и ласково похлопала по ней.

- Ну, раз уж ты заговорил об этом, Чарльз... - начала она. - Да, дело зашло далеко, так далеко, что назад не воротишь, хотя я - даю слово - ни о чем не подозревала. Наверное, тут я виновата, да, конечно, прежде всего виновата я... Но все произошло так внезапно. Самый конец сезона да еще неделя в гостях у семьи лорда Донниторна - вот и все! Право же, Чарльз, она так любит его! Подумай, она ведь наша единственная дочь - не надо мешать ее счастью!

- Ну-ну! - нетерпеливо прервал министр, стукнув по ручке кресла. - Это уж слишком! Честное слово, Клара, Ида доставляет мне больше хлопот, чем все мои служебные обязанности, чем все дела нашей великой империи.

- Но она у нас единственная.

- Тем более незачем мезальянс.

- Мезальянс? Что ты говоришь, Чарльз? Лорд Артур Сибторн - сын герцога Тавистокского, его предки правили в Союзе семи. А Дебрет ведет его родословную от самого Моркара, графа Нортумберлендского.

Министр пожал плечами.

- Лорд Артур - четвертый сын самого что ни на есть захудалого герцога в Англии. У него нет ни профессии, ни перспектив.

- Ты мог бы обеспечить ему и то и другое.

- Мне он не нравится. Кроме того, я не признаю связей.

- Но подумай об Иде. Ты же знаешь, какое слабенькое у нее здоровье. Она всей душой привязалась к нему. Ты не настолько жесток, чтобы разлучить их, Чарльз, правда ведь?

В дверь постучали. Леди Чарльз встала и распахнула дверь.

- Что случилось, Томас?

- Прошу прощения, госпожа, приехал премьер-министр.

- Попроси его подняться сюда, Томас... Чарльз, не вздумай волноваться из-за служебных дел. Держи себя спокойно и рассудительно, будь умницей. Я вполне полагаюсь на тебя.

Она накинула на плечи больному легкую шаль и выскользнула в спальню как раз в тот момент, когда в дверях, сопровождаемый слугой, показался премьер-министр.

- Дорогой Чарльз, я надеюсь, вам уже лучше, - произнес он сердечным тоном, входя в комнату с той юношеской порывистостью, какой он славился. - Почти готов снова в упряжку, а? Вас очень не хватает и в парламенте, и в кабинете. Знаете, из-за этого греческого вопроса разыгралась целая буря. Видели, "Таймс" сегодня разразилась?

- Да, я прочитал, - сказал министр, улыбаясь своему патрону. - Что ж, пора показать, что страна пока еще не целиком управляется с Принтинг-Хаус-сквер. Мы должны твердо держаться своего курса.

- Конечно, Чарльз, именно так, - подтвердил премьер-министр, не вынимая рук из карманов.

- Хорошо, что вы зашли. Мне не терпится узнать, что делается в кабинете.

- Ничего особенного, рутина. Между прочим, наконец вызволили туристов, которые застряли в Македонии.

- Слава богу!

- Мы отложили прочие дела до вашего прихода на следующей неделе. Правда, пора уже думать о роспуске парламента. Отчеты с мест спокойные.

Министр иностранных дел нетерпеливо заерзал и тяжело вздохнул.

- Нам давно пора навести порядок в области наших внешнеполитических дел, - сказал он. - Нужно вот ответить Новикову на его ноту. Умно составлена, но есть шаткие аргументы. Затем я хочу определить наконец границу с Афганистаном. Эта болезнь действует мне на нервы. Столько нужно делать, а голова как в тумане. Не знаю, то ли от подагры, то ли от этого снадобья из безвременника.

- А что говорит наш медицинский самодержец? - улыбнулся премьер-министр. - У вас, Чарльз, нет к нему должного почтения. Впрочем, даже с епископом легче разговаривать. Он хоть выслушает тебя. Врач же со своими стетоскопами и термометрами - существо особенное. Твои познания для него не существуют. Он выше всех и спокоен, как олимпиец. Кроме того, у него всегда перед тобой преимущество. Он здоров, а ты болен. Так что тягаться с ним невозможно... Между прочим, вы прочитали Ханеманна? Что вы о нем думаете?

Больной слишком хорошо знал своего высокопоставленного коллегу и потому не хотел следовать за ним по окольным тропкам тех областей знания, где тот любил побродить время от времени. Его острый и практический ум не мог примириться с тем, сколько энергии тратится на бесплодные споры о раннем христианстве или о двадцати семи принципах месмеризма. Поэтому, едва тот затевал разговор на эти темы, он старался, ускорив шаг и отвернув лицо, прошмыгнуть мимо.

- Я успел только мельком посмотреть, - ответил он. - А в министерстве какие новости?

- Ах, да, чуть было не забыл! Я, собственно, и за этим тоже решил зайти. Сэр Олджернон Джоунз в Танжере подал в отставку. Открылась вакансия.

- Нужно сразу же кого-нибудь назначить. Чем дольше откладывать, тем больше желающих.

- Ох уж эти покровители и протеже! - вздохнул премьер-министр. - В каждом таком случае приобретаешь одного сомнительного друга и дюжину рьяных врагов. Никто так не помнит зла, как претендент, которому отказали в должности. Но вы правы, Чарльз, надо срочно кого-нибудь назначить, особенно в связи с осложнениями в Марокко. Насколько я понимаю, герцог Тавистокский хотел бы определить на это место своего четвертого сына, лорда Артура Сибторна. Мы кое-чем обязаны герцогу.

Министр иностранных дел выпрямился в кресле.

- Дорогой друг, я хотел предложить то же самое. Лорду Артуру сейчас в Танжере будет лучше, чем...

- Чем на Кавендиш-сквер? - не без лукавства спросил шеф, чуть приподняв брови.

- Чем в Лондоне, скажем так. У него достаточно такта, он умеет себя вести. Он был в Константинополе у Нортона.

- Значит, он говорит по-арабски?

- Кое-как, зато по-французски отлично.

- Кстати, раз уж заговорили об арабах. Вы читали Аверроэса?

- Нет, не читал. Я думаю, что лорд Артур - отличная кандидатура во всех отношениях. Пожалуйста, распорядитесь насчет этого без меня.

- Конечно, Чарльз, о чем речь. Еще что-нибудь сделать?

- Да нет, как будто все. Я в понедельник буду.

- Надеюсь. За что ни возьмись, вы необходимы. "Таймс" опять поднимет шум из-за истории с Грецией. Эти авторы передовых статей - вполне безответственные люди. Пишут чудовищные вещи, и нет никаких возможностей опровергнуть их. До свидания, Чарльз! Почитайте Порсона!

Он пожал больному руку, щегольски помахал широкополой шляпой и вышел из комнаты тем же упругим, энергичным шагом, каким и вошел.

Лакей уже распахнул огромную двустворчатую дверь, чтобы проводить высокого посетителя до экипажа, когда из гостиной вышла леди Чарльз и дотронулась до его рукава. Из-за полузадернутой бархатной портьеры выглядывало бледное личико, встревоженное и любопытное.

- Можно вас на два слова?

- Конечно, леди Чарльз!

- Надеюсь, я не буду слишком навязчивой. Я ни в коем случае не преступила бы рамки...

- Ну что вы, дорогая леди Чарльз! - прервал ее премьер-министр, галантно поклонившись.

- Вы можете не отвечать, если это секрет. Я знаю, что лорд Артур Сибторн подал прошение на должность в Танжере. Могу ли узнать: есть у него какая-нибудь надежда?

- Должность уже занята.

- Вот как?!

Оба женских личика - и то, что было перед премьером, и то, что скрывалось за портьерой, - выразили крайнее огорчение.

- Занята лордом Артуром.

Премьер-министр засмеялся собственной шутке и продолжал:

- Мы только что решили это. Лорд Артур едет через неделю. Я рад, что вы, леди Чарльз, одобряете это назначение. Танжер - интересное место. На память сразу приходят Екатерина из Брагансы и полковник Кирк. Бэртон неплохо писал о Северной Африке. Надеюсь, вы извините меня за то, что покидаю вас так скоро: я сегодня обедаю в Виндзоре. Думаю, что у лорда Чарльза дело идет на поправку. Иначе и быть не могло с такой сиделкой.

Он поклонился, сделал прощальный жест и спустился по ступенькам к своему экипажу. Леди Чарльз заметила, как, едва отъехав от подъезда, он погрузился в какой-то роман в бумажном переплете.

Она раздвинула бархатные портьеры и вернулась в гостиную. Дочь стояла у окна, залитая солнечным светом, высокая, хрупкая, прелестная; черты ее лица и фигура чем-то напоминали материнские, но были тоньше и легче. Золотой луч освещал ее нежное аристократическое лицо, играл на льняных локонах, а желто-коричневое, плотно облегающее платье с кокетливыми бежевыми рюшами отливало розовым. Узкая шифоновая оборка обвивалась вокруг белой точеной шеи, на которой, как лилия на стебле, покоилась красивая голова. Леди Ида сжала тонкие руки и с мольбой устремила свои голубые глаза на мать.

- Ну что ты, глупышка! - проговорила почтенная дама, отвечая на молящий взгляд дочери. Она обняла ее хрупкие покатые плечики и привлекла к себе. - Совсем неплохое место, если ненадолго. Это первый шаг в его дипломатической карьере.

- Но это ужасно, мама, через неделю! Бедный Артур!

- Нет, он счастливый.

- Счастливый? Но мы ведь с ним расстаемся.

- Не расстаетесь. Ты тоже едешь.

- Правда, мамочка?!

- Да, правда, раз я сказала.

- Через неделю?

- Да. За неделю можно многое сделать. Я уже распорядилась насчет trousseau*.

______________

* Приданое (франц.).

- Мамочка, дорогая, ты ангел! А папа что скажет? Я так боюсь его.

- Твой отец - дипломат.

- Ну и что?

- А то, что его жена не менее дипломат, но это между нами. Он успешно справляется с делами Британской империи, а я успешно справляюсь с ним. Вы давно помолвлены, Ида?

- Десять недель, мама.

- Ну вот видишь, пора венчаться. Лорд Артур не может уехать из Англии один. Ты поедешь в Танжер как жена посланника. Посиди-ка здесь на козетке, дай мне подумать... Смотри, экипаж сэра Уильяма. А у меня и к нему есть ключ. Джеймс, попроси доктора зайти к нам!

Тяжелый парный экипаж подкатил к подъезду, уверенно звякнул колокольчик. Мгновенье спустя двери распахнулись, и лакей впустил в гостиную знаменитого доктора. Это был невысокий, гладко выбритый человек в старомодном черном сюртуке, с белым галстуком под стоячим воротничком. Ходил он, подав плечи вперед, в правой руке держал золотое пенсне, которым на ходу размахивал, вся его фигура, острый прищуренный взгляд невольно заставляли подумать о том, сколько же всевозможных недугов исцелил он на своем веку.

- А, моя юная пациентка! - сказал сэр Уильям, входя. - Рад случаю осмотреть вас.

- Да, мне хотелось бы посоветоваться с вами относительно дочери, сэр Уильям. Садитесь, прошу вас, в это кресло.

- Благодарю вас, я лучше сяду здесь, - ответил он, опускаясь на козетку рядом с леди Идой. - Вид у нас сегодня гораздо лучше, не такой анемичный, и пульс полнее. На лице румянец, но не от лихорадки.

- Я себя лучше чувствую, сэр Уильям.

- Но в боку у нее еще побаливает.

- В боку? Гм... - Он постучал пальцем под ключицей, поднес к уху трубку стетоскопа и, наклонившись к девушке, пробормотал: - Да, пока еще вяловато дыхание... и легкие хрипы.

- Вы говорили, что хорошо бы переменить обстановку, доктор.

- Конечно, конечно, разумная перемена может быть полезной.

- Вы говорили, что желателен сухой климат. Я хочу в точности исполнить ваши предписания.

- Вы всегда были образцовыми пациентами.

- Мы стараемся ими быть, доктор. Так вы говорили о сухом климате.

- Правда? Я, видимо, запамятовал подробности нашего разговора. Однако сухой климат вполне показан.

- И куда именно поехать?

- Видите ли, я лично считаю, что больному должна быть предоставлена известная свобода. Я обычно не настаиваю на очень строгом режиме. Всегда есть возможность выбрать: Энгадин, Центральная Европа, Египет, Алжир - куда угодно.

- Я слышала, что и Танжер рекомендуют.

- Конечно, климат там очень сухой.

- Ида, ты слышишь? Сэр Уильям считает, что ты должна ехать в Танжер.

- Или в любое другое...

- Нет, нет, сэр Уильям! Мы чувствуем себя спокойно, только когда подчиняемся вашим предписаниям. Вы сказали Танжер? Ну, что же, попробуем Танжер.

- Право же, леди Чарльз, ваше безграничное доверие мне весьма льстит. Не знаю, кто бы еще с такой готовностью пожертвовал своими желаниями и планами.

- Сэр Уильям, вы опытный врач. Это нам хорошо известно. Ида поедет в Танжер. Я уверена, это принесет ей пользу.

- Не сомневаюсь.

- Но вы знаете лорда Чарльза. Он подчас берется судить о болезнях с такой же легкостью, как если бы речь шла о решении государственного дела. Я рассчитываю на то, что вы проявите с ним твердость.

- Пока лорд Чарльз оказывает мне честь и считается с моими советами, я убежден, он не поставит меня в ложное положение, отвергнув это предписание.

Баронет поиграл цепочкой от пенсне и сделал рукой протестующий жест.

- Нет, нет, но вам следует быть особенно настойчивым в отношении Танжера.

- Если я пришел к убеждению, что для нашей молодой пациентки наилучшее место - Танжер, я, разумеется, не намерен его менять.

- Конечно.

- Я поговорю с лордом Чарльзом сейчас же, как только поднимусь наверх.

- Умоляю вас.

- А пока пусть она продолжает назначенный курс лечения. Я уверен, что жаркий воздух Африки через несколько месяцев полностью восстановит ее энергию и здоровье.

С этими словами он отвесил учтивый, несколько старомодный поклон, который играл немаловажную роль в его усилиях сколачивать десятитысячный годовой доход" и мягкой походкой человека, привыкшего проводить большую часть времени у постели больных, пошел за лакеем наверх.

Как только над дверью задернулись красные бархатные портьеры, леди Ида обвила руками шею матери и нежно прильнула головой к ее груди.

- Ах, мамочка, ты настоящий дипломат!

Но выражение лица леди Чарльз напоминало выражение лица генерала, только что завидевшего первый дымок пушечной пальбы, а не человека, одержавшего победу.

- Все образуется, дорогая, - сказала она, с нежностью глядя на пышные желтые пряди волос и маленькое ушко дочери. - Впереди еще много хлопот, но я думаю, что уже можно рискнуть заказать tousseau.

- Ты у меня такая бесстрашная!

- Свадьба, конечно, будет тихой и скромной. Артур должен сейчас же получить разрешение на брак. Вообще-то я не одобряю поспешные браки, но, когда джентльмен отправляется на выполнение дипломатической миссии, это объяснимо. Мы можем пригласить леди Хильду Иджкоум и Треверсов, а также супругов Гревилл. Я убеждена, что премьер-министр не откажется быть шафером.

- А папа?

- Ну, конечно, он тоже будет, если почувствует себя лучше. Дождемся, пока уедет сэр Уильям. А пока я напишу записку лорду Артуру.

Через полчаса, когда стол был уже усеян письмами, написанными мелким смелым почерком леди Чарльз, хлопнула входная дверь, и с улицы донесся скрип колес отъезжающего экипажа доктора. Леди Чарльз отложила в сторону перо, поцеловала дочь и направилась в комнату больного. Министр иностранных дел лежал, откинувшись на спинку кресла, лоб его был повязан красным шелковым шарфом, а ступня, похожая на огромную луковицу - она была обмотана ватой и забинтована, - покоилась на подставке.

- Мне кажется, пора растереть ногу, - сказала леди Чарльз, взбалтывая содержимое синего флакона замысловатой формы. - Положить немного мази?

- Несносный палец! - простонал больной. - Сэр Уильям и слышать не желает о том, чтобы разрешить мне встать. Упрямый осел! Он явно ошибся в выборе профессии, я мог бы предложить ему отличный пост в Константинополе. Там как раз ослов не хватает.

- Бедный сэр Уильям! - рассмеялась леди Чарльз. - Чем это он умудрился так рассердить тебя?

- Такое упорство, такая категоричность!

- По поводу чего?

- Представь, он категорически утверждает, что Ида должна ехать в Танжер. Декрет подписан и обсуждению не подлежит.

- Да, он говорил что-то в этом роде перед тем, как подняться к тебе.

- Вот как?

Он медленно окинул жену любопытным взглядом. Лицо леди Чарльз выражало полнейшую невинность, восхитительное простодушие, какое появляется у женщины всякий раз, когда она пускается на обман.

- Он послушал ее, Чарльз. Ничего не сказал, но лицо его стало мрачно.

- Совсем как у совы, - вставил министр.

- Ах, Чарльз, тут уж не до смеха. Он сказал, что нашей дочери необходима перемена. И я убеждена, что сказал он далеко не все, что думает. Он толковал еще что-то о вялости тонов, о хрипах, о пользе африканского воздуха. Потом мы заговорили о курортах, где преобладает сухой климат, и он сказал, что лучше Танжера ничего нет. По его мнению, несколько месяцев, проведенных там, принесут Иде большую пользу.

- И это все?

- Все.

Лорд Чарльз пожал плечами с видом человека, которого еще не вполне убедили.

- Но, конечно, - кротко продолжала леди Чарльз, - если ты считаешь, что Иде незачем туда ехать, она не поедет. Я только одного боюсь, если ей станет хуже, трудно будет сразу что-нибудь предпринять. В такого рода заболеваниях перемены происходят мгновенно. Очевидно, сэр Уильям считает, что именно сейчас наступил критический момент. Но слепо подчиняться сэру Уильяму все-таки нет резона. Правда, таким образом ты берешь всю ответственность на себя. Я умываю руки. Так что потом...

- Моя дорогая Клара, зачем пророчить дурное?

- Ах, Чарльз, я не пророчу. Но вспомни, что случилось с единственной дочерью лорда Беллами. Ей было столько же лет, сколько Иде. Как раз тот случай, когда пренебрегли советом сэра Уильяма.

- Я и не думаю пренебрегать.

- Нет, нет, конечно, нет, я слишком хорошо знаю твой здравый смысл и твое доброе сердце. Ты очень мудро взвесил все "за" и "против". Мы, бедные женщины, лишены этой способности. У нас чувства преобладают над разумом. Я это не раз слышала от тебя. Нас увлекает то одно, то другое, но и вы, мужчины, упрямы и потому всегда берете над нами верх. Я так рада, что ты согласился на Танжер.

- Согласился?

- Но ты же сказал, что не думаешь пренебрегать советом сэра Уильяма.

- Допустим, Клара, что Ида должна ехать в Танжер, но, надеюсь, ты понимаешь, что я-то не в состоянии ее сопровождать.

- Решительно не в состоянии.

- А ты?

- Пока ты болен, мое место подле тебя.

- Тогда, может быть, твоя сестра?

- Она едет во Флориду.

- Что ты думаешь о леди Дамбарт?

- Она ухаживает за своим отцом. О ней не может быть и речи.

- В таком случае кто поедет с Идой? Ведь сейчас начинается летний сезон. Вот видишь, сама судьба против сэра Уильяма.

Его жена облокотилась о спинку большого красного кресла и, нагнувшись так, что губы ее почти касались уха государственного мужа, погладила пальцами его седеющие локоны.

- Остается лорд Артур Сибторн, - вкрадчиво произнесла она.

Лорд Чарльз подскочил в кресле. С губ его сорвались слова, которые нередко были в обиходе министров кабинета лорда Мелбурна. В наше время их уже не услышишь.

- Клара, ты сошла с ума! Кто мог тебя надоумить?

- Премьер-министр.

- Премьер-министр?

- Именно, дорогой. Ну-ну, будь умницей. Может быть, мне лучше не продолжать?

- Нет уж, говори. Ты зашла слишком далеко, чтобы отступать.

- Премьер-министр сказал мне, что лорд Артур едет в Танжер.

- Да, это так. Я как-то упустил это из виду.

- А потом пришел сэр Уильям и стал Иде советовать Танжер. Ах, Чарльз, это нечто большее, чем простое совпадение!

- Не сомневаюсь, что это нечто большее, чем простое совпадение, - произнес лорд Чарльз, окинув ее подозрительным взглядом. - Ты очень умная женщина, Клара. Прирожденный организатор и дипломат.

Леди Чарльз пропустила комплимент мимо ушей.

- Подумай о нашей молодости, Чарли, - прошептала она, продолжая играть прядями его волос. - Чем ты был сам в те времена? Ты и послом в Танжере не был. И состояния никакого. Но я любила тебя и верила в тебя, и разве я об этом пожалела? Ида любит лорда Артура и верит в него, возможно, и она об этом никогда не пожалеет?

Лорд Чарльз молчал. Взгляд его был устремлен за окно, где качались зеленые ветви деревьев. Но мысли его унеслись на тридцать лет назад. Он видел загородный домик в графстве Девоншир: вот он шагает мимо старых изгородей из тиса рядом с тоненькой девушкой и с волнением рассказывает ей о своих надеждах, опасениях, о своих честолюбивых планах. Он взял белую, изящную руку жены и прижал ее к губам.

- Ты всегда была прекрасной женой, Клара, - сказал он.

Она не ответила. Не сделала никакой попытки еще более укрепить свои позиции. Менее опытный генерал, возможно, попытался бы и, разумеется, все бы погубил. Она стояла молчаливая и покорная, следя за игрой мысли, которая отражалась в его глазах и на губах. Когда он взглянул на нее, в глазах его сверкнул огонек, а губы тронула усмешка.

- Клара, - сказал он, - можешь не признаваться, но я убежден, что ты уже заказала trousseau.

Она ущипнула его за ухо.

- Оно ждет твоего одобрения.

- И написала письмо архиепископу.

- Еще не отправила.

- Послала записку лорду Артуру.

- Как ты догадался?

- Он уже внизу.

- Нет еще, но мне кажется, это его карета подъезжает к дому.

Лорд Чарльз откинулся в кресле и бросил на нее взгляд, выражающий комическое отчаяние.

- Кто может бороться с такой женщиной? Ах, если бы я только мог послать тебя к Новикову! Ни один из моих сотрудников не годится для этого. Но, Клара, я не в состоянии их принять.

- Даже для благословения?

- Нет, нет.

- А они так были бы счастливы!

- Я не люблю семейных сцен.

- Тогда я передам им твое благословение.

- И умоляю, не говори со мной обо всем этом по крайней мере сегодня. Эта история выбила меня из колеи.

- Ах, Чарли, ты такой сильный!

- Ты обошла меня с флангов, Клара. Великолепно сделано. Поздравляю тебя.

- Ты ведь знаешь, - прошептала она, целуя его, - вот уже тридцать лет я учусь у такого умного дипломата.

@темы: "Чтиво"

---

Гы....

biorhythm/" title="Расчет биоритмов онлайн - женский журнал Femmina.ru">

@темы: "нетягостная бредь"

---

Beatritz de Dia: A chantar m'er de so qu'ieu non volria

Я про нее писала здесь: mirrinminttu.diary.ru/p90233459.htm#more1

@темы: "музыка"

---

Резолюция от anarchia_ru

Резолюция по теракту в московском метрополитене

В сокращении

tushkin_as пишет в anarchia_ru

30 марта, 2:05 Мы хотим выразить свою глубокую скорбь родственникам погибших 29 марта в московском метрополитене. В этот день два взрыва унесли жизни 39 человек. Как сообщают официальные лица, бомбы были закреплены на телах так называемых шахидок.
....

Мы хотим предупредить рост ксенофобских настроений в обществе. Примитивные лозунги, вроде «Чурки, вон из России!», не являются решением проблемы. Это попытка перевести внимание разозленной общественности в контролируемое русло тупого национализма. Акты насилия над выходцами из Кавказа и мусульманами, которые участились после теракта в метро, - доказательство беспомощности и идейной дезориентации наиболее активной части российского населения. Мы хотим обратить внимание на то, что принцип коллективной ответственности практиковался только в тоталитарных государствах. Например, в нацистской Германии. Обращая свой гнев на выходцев с Кавказа, арабов и африканцев, граждане уподобляются террористам, которые взвалили вину на мирных жителей. Эта трагедия показывает истинную сущность бессмысленного и трусливого террора. ... Националистический популизм - это пир на крови.

Мы опасаемся повторения сценария 11 сентября 2001, когда после террористической атаки, потрясшей весь мир, правительство США приняло ряд законов, существенно ограничивающих конституционные права американцев и расширяющих полномочия государства, а точнее его силовых структур. ...

Мы против террора, неважно, откуда он исходит, со стороны государства или фанатичных фундаменталистских религиозных групп. Результатом «борьбы» за политическое влияние всегда оказываются страдания мирного населения. И мы призываем вас к хладнокровному анализу сложившейся ситуации в России, а также к взаимопомощи и солидарности с окружающими вас людьми. Только проявление заботы друг о друге поможет нам сплотиться перед лицом общего несчастья. Только мы сами поможем себе.

Группа анархистов и антифашистов России

piter.indymedia.ru/node/9289

Полный текст community.livejournal.com/anarchia_ru/786385.ht...

@темы: "анархия"