История одного убийства и понятие официального нарратива - 4

Как теперь сказали бы - времена "токсичной маскулинности", когда силовое решение конфликтов всё ещё было было в чести, хотя уже запрещалось законом. Приходилось изворачиваться...

Давайте присмотримся к манипуляциям вокруг основных двух фаз, последовавших непосредственно за убийством сэра Пеннингтона - к вопросу церковного убежища, полученного Саутвеллами, и к нарративу жюри присяжных. Вернее, к тому, что их два.

В том, что Саутвеллы запросили церковного убежища, ничего странного не было. Признав себя перед представителем аббата виновными в непредумышленном убийстве, они оказались полностью недоступными для юрисдикции любой светской организации, включая королевскую судебную систему, да и самого короля, если на то пошло. Для этого было достаточно оставаться в стенах аббатства, что совершенно точно было намного более комфортно, чем альтернатива - пребывание на время следствия в тюрьме или в бегах.

Существует неправильное мнение, что к концу первого десятилетия царствования Генри VIII институт церковного убежища был подорван энергичными светскими судьями, и базируется это неправильное мнение на непонимании того, насколько глубоко институт церковного убежища врастал в саму систему гражданского права при ранних Тюдорах. Причем продолжалось это буквально до самого периода роспуска монастырей, который положил конец и институту церковного убежища. Конечно, нарушения были, и иногда, по приказу судей или короля, виновных в каком-либо преступлении вытаскивали и из убежища, но в целом это считалось поступком бесчестным, в связи с чем такими методами не злоупотребляли, а если и приходилось, то судьи отдавали распоряжения шерифам, предоставляя именно им выглядеть святотатцами и остаться в истории "героями" неприглядного поступка.

Что было в предоставлении убежища Саутвеллам необычно - это то, что убийство Пеннингтона случилось на территории аббатства, в котором это убежище было представлено. Конечно, дуэли и стычки со смертельным исходом на территории аббатств случались и раньше, но вообще существовал запрет на церковную защиту в том приходе, в котором было совершено преступление. То есть, в законном смысле Саутвеллы не могли получить убежище в Вестминстере. Тем не менее, оно не только было им дано, но и впоследствии не оспаривалось ни в одной инстанции. А это было возможно только в случае, если аббат получил прямой приказ от человека, с которым ссориться из-за формальностей было себе дороже - от Кромвеля. Учитывая же, что команда Саутвелла кинулась запрашивать убежище сразу, как тело Пеннингтона коснулось земли, приказ аббату был дан до того, как случилась дуэль, то есть Кромвель был должен знать, что она раньше или позже случится, и его друг Саутвелл заранее получил инструкции, как действовать.

Второй интересный момент связан с тем, что дело Саутвеллов слушалось на троицкой сесии суда, то есть заседающей в июне-июле, и они на нем присутствовали лично. Возникает вопрос, были ли они под церковной защитой? В списке привилегированных обвиняемых от 15 июня 1532 года, находящихся в Вестминстерском убежище, их имен нет. По странному совпадению (?) этот лист вышел ровнехонько в тот день, которым датируется первый пардон короля Саутвеллам по этому делу. Где же обитали обвиняемые до окончательного решения дела, которое случилось только на Пасху 1533 года? В Маршалси, где обычно содержались обвиняемые в убийстве до вынесения вердикта, их не переводили - там они в списках не значатся. Значит, вся компания жила под защитой герцога Норфолка, где-то в его владениях.

Перейдем к заключению жюри присяжных. Оно датируется днем убийства Пеннингтона - 20 апреля 1532 года, но было передано Суду Королевской скамьи только... 10 июля 1532 года. Даже если учесть, что вряд ли решение суда коронера было оформлено вот прямо 20 апреля, не могло же оно где-то заваляться на два с половиной месяца уже в силу своей резонансности? Вообще-то, замечу справедливости ради, что обычно все дела, представляемые судье на выездных сессиях суда, именно так и разбирались. Местными властями разбирался нарратив суда коронера, иногда ещё раз опрашивались свидетели и обвиняемые, и выездному судье уже представляли практически готовый кейс с предварительным приговором, который тот обычно и одобрял - только так и могли эффективно работать эти суды, заседающие несколько раз в году, где приговор не только выносился, но и приводился в исполнение практически на месте. Существовала ли более ранняя версия, которая и была включена в список дел на контроле Суда Королевской скамьи? Как выяснилось - да, существовала, и она приложена к делу Саутвеллов, вот только главным обвиняемым там числится Энтони Саутвелл, а вовсе не Ричард.

В принципе, это полностью совпадает с ходом событий, потому что Пеннингтона действительно и бесспорно убил Энтони Саутвелл. И если бы этот документ следовал стандартной для таких документов форме, в нем должны были дословно приводиться и точные оскорбительные слова в адрес Болейн, и-за которых всё и началось. Но нет, суть ссоры не раскрыта и там. Кто же составлял эту первую версию, сам коронер или члены жюри? Учитывая политическую ситуацию и статус вовлеченных - вряд ли. Судя по живости стиля и умелому созданию впечатления, что информация изложена полно даже там, где отсутствует, локумент составлял сам Кромвель, а члены жюри присяжных его просто подписали.

Разумеется, от перемены мест слагаемых сумма не меняется - Пеннингтон был убит, и пал от руки Саутвеллов, что они сами и признали. А уж кто там был зачинщиком, Ричард или Энтони, для покойного не имело никакого значения. Для суда, тем не менее, имел значение как минимум ход событи: как произошло то, что произошло, и было ли это убийством или зашедшей слишком далеко самозащитой? Сами языковые обороты документов для вынесения вердикта могут дать подсказку, потому что убийство и самозащита описывались по-разному. Именно в этом и заключался подвох или подсказка судье - форма, в которую был уложен нарратив суда присяжных. В случае убийства, жертва всегода была в ладу с Богом и королем, а обвиняемый всегда нападал злоумышленно, используя силу и оружие, и оскорблял законы Божьи и королевские. Вот так:

"They [the jurors] say on their oath that the aforesaid Henry Hawes on 16 February of the said twentieth year of the aforesaid king’s reign was in the dwelling house of a certain Helen Harper, widow, in the aforesaid parish of St. Botulph without Aldersgate in Aldersgate ward in London, in God’s peace and the lord king’s, when around seven p.m. of that day along came a certain Richard Robbesley, late of London, yeoman, otherwise called Richard Robbesley, merchant of the Staple of Calais, who feloniously as a felon of the lord king, with force and arms, that is, with knives and a dagger, against the lord king’s peace, as a result of the assault and premeditated malice, attacked the aforesaid Henry. With a dagger worth 12d held in his right hand, Richard Robbesley feloniously struck Henry on his back under his left shoulder, giving him with the dagger a mortal wound on his body three inches deep and more. Henry immediately died from that wound on the day and year and in the parish and ward abovesaid. And thus the jurors say on their oath that the aforesaid Richard Robbesley in the manner and form abovesaid feloniously slew and murdered the aforesaid Henry Hawes, against the peace of the lord king and his crown and dignity".

Ну тут всё ясно - негодяй попрал законы Бога, короля и чести, и преднамеренно убил ударом ножа в спину хорошего и честного человека. Двух мнений быть не может.

Сравниваем:

"The jurors [. . .] say on their oath that the said Christopher Trapmell on Monday, 24 February, in the seventh year of the reign of King Henry VIII around nine o’clock at night at St. Martin le Grand in London, with force and arms, that is, with swords and daggers, attacked James a Horton, recently of London, yeoman, and beat him and would have killed him. James fled from the aforesaid Christopher up to a certain stall of a shop there and backed up as far as he could until there was no further he could flee. And Christopher furiously followed James up to the said stall so that James could only escape with his life from the said Christopher by taking a sword, worth 20d, for the salvation of his life, to defend himself, and striking Christopher on his head, and in this manner and form, as the only way to save his own life, he killed him, and not violently or with malice forethought".

Здесь у нас один персонаж нападает на другого, тот пытается убежать, и только будучи загнанным в ситуацию "сопротивление или смерть" начинает обороняться, и при этом убивает напавшего на него преследователя, не намереваясь убить, а просто защищаясь. Форма изложения тоже не допускает никаких сомнений: невольный убийца был, по сути, жертвой, и в убийстве не виноват.

Если помните, в описании жюри случая сражения Пеннингтона с Саутвеллом, постоянно подчеркивалось, что это Пеннингтон разжигал конфликт и действовал злобно и недоброжелательно, и что хотя удар мечом, нанесенный Энтони Саутвеллом был умышленным, он не был нанесен с целью убить, а только с целью предотвратить убийство Ричарда Саутвелла: "William Pennington, with a flushed countenance and great malice...", "At these words William Pennington, in a great fury and passion, felt around his midriff for his dagger to stab Richard Southwell...", "with great anger he advanced on Richard Southwell", "...as William Pennington prepared himself to strike Richard Southwell, lying on the ground, Anthony Southwell, seeing the danger in which Richard Southwell, his brother, seemed to be, then and there feloniously struck William Pennington on the left side of his head with a sword worth four shillings".

Особенность этого рапорта в том, что он нигде прямо не говорит о самозащите, а просто использует нарратив обвинения для Уильяма Пеннингтона и самозащиты в случае Энтони Саутвелла в одном документе, хоть и не отрицает, что удар Саутвелла был нанесен сознательно: "feloniously struck". Документ интересен как раз тем, что не является изложенным с железной логикой обвинительным актом. Он является оправдательным документом для Саутвеллов, которых, по тексту, Пеннингтон буквально вынудил защищаться или погибнуть. Более того, его описательность без уточняющих деталей допускает не только изменение показаний при необходимости, но даже появление в роли ответчика не того человека, против которого изначально было выдвинуто обвинение - в нем упоминаются и Ричард, и Энтони Саутвеллы, активно защищаются против пытающегося их убить Пеннингтона.

Поражает также полное отсутствие объяснения причины конфликта. Причем необычайно цветастое и захватывающее изложение стадий развития конфликта это маскирует. Это необычно, потому что, к примеру, текст помилования, выданного королем именно Ричарду Саутвеллу, является идеальным примером зубодробительной тюдоровской въедливости, приводя восемь (!!!) транскрипций имени Ричарда Саутвелла ("Ricardo Southwell nuper de London armigero, alias dicto Ricardo Southwell de London gentylman, alias dicto Ricardo Southwell de Rysynge in comitatu Norf’ armigero, alias dicto Ricardo Southwell de Craneworthe in comitatu Norf’ amigero, alias dicto Ricardo Southwell nuper de Rysynge in comitatu Norf’ armigero, alias dicto Ricardo Southwell nuper de Craneworthe in comitatu Norf’ armigero, alias dicto Ricardo Southwell de Norf’, alias dicto Ricardo Southwell armigero consanguinio et heredi Roberti Southwell militis")

Таким образом, мы имеем группу джентльменов, вовлеченных в дуэль со смертельным исходом как бы действиями убитого, которым было любезно предоставлена защита церкви прямо на месте действия. Затем мы имеем своеобразно написанный нарратив, который не соответствует нормам составления официальных документов, и появление перед судом не того человека, против которого было выдвинуто обвинение, а того, у которого уже был в кармане королевский пардон. Уж не было ли судебное заседание простой формальностью, не имеющей ничего общего с установлением истины? Несомненно. Нарратив позаботился о том, чтобы именно Ричард Саутвелл вышел из этой истории героем, а Пеннингтон негодяем.

Всё прошло по плану, инцидент, благодаря королевскому пардону, действительно исчез, словно его и не было, только вот это разбирательство всплыло ещё раз, аж на парламентской сессии 1534 года, утвердившей вердикт о невиновности Ричарда Саутвелла в убийстве, и подтвердившей легитимность помилования Саутвелла. Это было необычно и применялось редко. Кстати, парламентская же сессия 1536 года одобрила королевское распоряжение об освобождении Брэндона от "определенных долгов". В этом свете письмо венецианского посла Капелло дает понять, почему невиновность Саутвелла должна была быть утверждена высшей законодательной инстанцией королевства. Капелло утверждал, что это Саутвелл напал на Пеннингтона, а не наоборот, и что с Саутвеллом было не шесть человек, а около двадцати. Если бы эти детали были внесены в нарратив, попытка провести через суд нарратив о Саутвелле как о жертве просто провалилась бы. Но наверняка разговоров после закрытия дела в 1533 году было столько, что Саутвелла оправдали ещё раз, специальным решением парламента. После этого любые пересуды потеряли смысл.

И, наконец, ответ на то, почему перед судом появился именно Ричард Саутвелл, а не его брат Энтони, названный ответчиком изначально. Ответ этот дает портрет Гольбейна, на котором, как и на эскизе, отчетливо виден шрам на шее Ричарда Саутвелла, находящийся в чрезвычайно опасном месте. Появившись перед судом с таким ранением, Ричард Саутвелл был легко признан защищающим свою жизнь, и убийство сэра Пеннингтона перестало выглядеть убийством.



У сэра Пеннингтона некстати дрогнула рука, и перед судом предстал не он, а Саутвелл

@темы: Англия Тюдоров

---

История одного убийства и понятие официального нарратива - 3

Итак, официальный нарратив в деле Пеннингтона-Саутвелла на первый взгляд выглядит убедительно: вспыльчивый человек нарывается на драку с более многочисленным противником, причем намного моложе себя; противник действует, конечно, неправильно, отвечая на вызов, но на самом деле не может от ответа воздержаться, ну и получилось то, что получилось. В самом убийстве никто не виноват, да и не было убийства - смерть наступила в спровоцированной жертвой драке, причем Пеннингтон был вооружен, и Саутвелла самого чуть не убили. Так что помилование вместо повешания выглядело справедливо. А за нарушение закона на виновных наложен более чем чувствительный штраф. То есть, всё разрешилось по закону, вопрос исчерпан.

Но документ может показаться убедительным только если его не сравнивать с другими документами о ссорах, приведших как минимум к драке. Тюдоровская юриспруденция известна буквоедством. Если две рыночные торговки вцепились друг другу в чепцы, то можете быть уверены, что найдете в отчете, в нарративах свидетелей, каждое оскорбление, которыми дамы при драке обменивались. А тут смертоубийство и сэры, придворные круги - и ни единого словечка о том, с чего такие страсти-то?



Судья Звездной палаты за работой

Само по себе отсутствие описания обстоятельств ссоры в вердикте не удивительно - вердикт говорит о последствиях случившегося, не о его причинах. Но в официальном нарративе, приложенном к "файлу" Пеннингтон-Саутвелл тоже не говорится ни слова об очень важных обстоятельствах. Например, о том, что Ричард Саутвелл служил у Томаса Говарда, герцога Норфолка, и был воспитан вместе с сыном герцога, Генри Говардом. И о том, что сэр Уильям Пеннингтон был родственником герцога Саффолка через брак. С нашей точки зрения, эти сведения могут показаться не относящимися к делу, но в 1500-х подобные связи составляли основу повседневной жизни, политики, общих интересов, круговой поруки. Они цементировали обществов целом и фракции этого общества в частности. Именно поэтому, с учетом связей вовлеченных, и то, что финал ссоры случился близ дворца, то есть не мог не иметь отношения к дворцовым делам, дело Пеннингтона-Саутвелла произвело такой фурор при дворе.



Ричард Саутвелл на портрете Гольбейна-младшего!

Через три дня после случившегося венецианский дипломат Карло Капелло отписал в дипломатической почте, что вообще-то инициатором ссоры был отнюдь не Пеннингтон, а Саутвелл, и потому, что герцогиня Саффолк, при дворе которой служил Пеннингтон, презрительно отозвалась о градусе добродетели в нраве Анны Болейн, на фокусы которой она насмотрелась ещё при французском дворе. Мэри Роуз действительно была бы смертельно опасна для Анны, если бы ее кавалера, короля, на тот момент вообще интересовала ее нравственность. Но как покажет будущее, он отлично умел закрывать глаза на прошлое своих женщин ради настоящего, или оно действительно было ему безразлично.



Гарри никогда не сомневался в том, что он - несравненный

Проблема была в другом. Опять же, как в будущем покажет случай с Катрин Говард, вопрос нравственности королевы мог стать страшным оружием в руках враждебной фракции, и даже всей власти короля не хватит на то, чтобы скандал замять. Поэтому любое сомнение в нравственности (будущей) королевы должно было быть смыто кровью обидчика решительно и сразу. Поскольку в косы Мэри Роуз никто вцепиться не мог, а ругаться с Брэндоном было себе дороже (размазал бы чисто физически по мостовой), Саутвелл мог обрушиться с защитой нравственности родственницы своего лорда только на Пеннингтона, равного ему по статусу. В конце концов, с Брэндоном связываться побаивались даже ядовитый и отчаянный Норфолк, и даже хладнокровный и опасный как змея Томас Болейн. Интриговать интриговали, но вмеру, и именно потому, что Брэндон мог реально ответить чисто физически, а потом посмотреть на короля честными глазами, и сказать, что этого потребовала его честь - и тот привычно простил бы.

Конечно, непредвзятым источником венецианского дипломата назвать нельзя - Анна ему не нравилась. В конце окрября 1532 года он писал о ней так: "Мадам Анна не является прекраснейшей женщиной на свете; она среднего телосложения, смуглая, с длинной шеей и широким ртом, практически плоскозадая, и ничего за ней нет, кроме вожделения короля Англии, да глаз, черных, и действительно красивых". Поэтому его пассаж о том, что причиной стычки между Саутвеллом и Пеннингтоном является замечание сестры короля относительно нравственности будущей супруги короля, нуждается в подкреплении.

Шеннон МакШеффри использует в качестве подтверждающих доказательств поведение супруга Мэри Роуз, Чарльза Брэндона. Чарльзу всегда были свойственны спонтанные и очень сильные реакции. Соответственно, именно так он и отреагировал на смерть Пеннингтона - яростью, и стремлением немедленно расправиться с Саутвеллом. Прошло всего недель шесть или восемь, и тот же Брэндон пишет Кромвелю, уверяя его, что слухи относительно его желания отомстить Саутвеллу, даже если он найдет его распростертым перед алтарем, сильно преувеличены. И просит доложить об этом королю. Причина такого поведения, по мнению МакШеффи, кроется в понимании Брэндоном причины конфликта - в словах его собственной жены. Более того, и Саффолк, и Норфолк оба были в королевском совете, и эскалация конфликта ещё и туда могла привести к враждебному противостоянию по всем вопросам.

Тут, мне кажется, МакШеффри несколько переоценивает Чарльза Брэндона, тот не был стратегом, не отличался повышенной ответственностью, и никогда не имел ничего против решений вопросов силой. Он был всего лишь хитроватым и чувствительным к выгоде человеком, которого природа наделила выигрышной внешностью, большой физической силой, и обаянием, несколько превышающим среднюю норму. И категорическим нежеланием плевать против ветра.

В 1532 году стало предельно ясно, что король не перебесится, и Анна Болейн вот-вот действительно станет королевой. А то, что Анна по характеру мстительная стерва, к тому моменту знали уже все. В общем, было выгоднее спустить дело на тормозах и забыть, тем более что леди Фрэнсис, вдова Пеннингтона, приходящаяся ему кузиной через бабушку по материнской линии, решила не предъявлять Саутвеллу обвинения, аналогичного современному гражданскому иску. Брэндон просто взял ее и их с сэром Уильямом сына на полное содержание, в свое хозяйство. В таких обстоятельствах вендетта Болейнам была неуместной.

Ах да, и не будем забывать ещё одно обстоятельство: в 1532 году власть Кромвеля была в зените, их отношения с королем были наисердечнейшими, а с Саутвеллом Кромвель дружил ещё с 1520-х, в такой степени, что Саутвелл был тьютором сына Кромвеля. Поскольку именно Кромвелю король велел решить это дело, с Кромвелем следовало обращаться как с представителем короля.

@темы: Англия Тюдоров

---

История одного убийства и понятие официального нарратива - 2

Сообразила, что некорректно использовала слово "легальный" в заголовке, англицизмом. По-русски так не говорят. Имеется в виду "официальный", конечно. Я исправлю заголовок, не удивляйтесь.

Теперь можно переходить и к сути. А суть заключается в том, что 20 апреля 1532 года Ричард Саутвелл, эсквайр, напал с мечом на сэра Уильяма Пеннингтона, и убил его в завязавшейся недалеко от королевского дворца в Вестминстере схватке. Причиной нападения предположительно являлось то, что сэр Уильям пренебрежительно отозвался о чести Анны Болейн. Поскольку именно в это время его величество Генрих VIII пытался, с грацией разъяренного носорога, официально развестись со своей супругой Каталиной Арагонской, чтобы жениться на Анне Болейн и сделать ее королевой, любое упоминание имени Анны в скандальном контексте было нежелательно. Учитывая же всё то, что на самом деле стояло за происходящим, выглядевшим как тривиальное желание короля сменить старую жену на новую, инцидент имел подоплеку политическую.



Осовремененный портрет Болейн www.deviantart.com/mashamaklaut/art

Помимо прочего, история этой ссоры двух придворных, записанная в свитках Высшего Королевского суда, демонстрирует, как именно комплектовались в то время официальные судебные документы по деликатным вопросам.

Записи по этому делу содержат сведения полученные в результате как официальных, так и неофициальных, перекрывающих друг друга процессов. Сами по себе официальные судебные документы содержат исчерпывающую информацию о сути дела, но когда оно касается государственных интересов и высокопоставленных персон, они довольно бесполезны без дополнительных сведений о сопутствующих происходившему репликах и побудительных интригах. С другой стороны, очень важно сформулировать и подать результаты вышеупомянутых разговоров и комбинаций так, чтобы в целом у читающего официальный документ не возникло бы и сомнения относительно правдивности изложенного в этих документах фактического материала, и чтобы форма изложения исключала возможность другого толкования изложенного.

И тут мы подходим к сущности официального юридического нарратива: это устный рассказ свидетеля, по умолчанию правдивый в контексте, потому что целью суда является раскрытие правды. Нарратив, тем не менее, не записывался в той форме, в которой он рассказывался - судебные документы имели жесткий формат, и запись нарратива в рамках данного формата подразумевала, что нарратив будет переформулирован и сконструирован в соотсетствии с принятой формой. Таким образом запись нарратива, то есть рассказа о случившемся, как свидетель его видит, допускает интерпретацию в части причин и следствий в ходе событий (что из чего проистекает). Добавим в ситуацию ещё один градус сложности: свидетель может искуссно лгать в этом пункте, и его будет практически невозможно уличить, потому что "он так видел", и имеет при этом положительную репутацию. Соответственно, в конечный судебный документ пойдет именно та версия, которая и должна стать официальной.

В деле об убийстве Пеннингтона почему-то сохранились все нарративы, помимо официального. Сами по себе фактические обстоятельства убийства сэра Уильяма в общем-то одинаково описаны во всех: Пеннингтон и Саутвелл, оба со своим сопровождением, столкнулись друг с другом и напали друг на друга, в результате чего Пеннингтон был убит то ли самим Саутвеллом, то ли его братом. В любом случае, оба тут же кинулись в аббатство и запросили убежища у церкви, которое им было предоставлено, хотя технически не должно было быть предоставлено - убийство было совершено на землях аббатства.

Реакция на происшедшее была следующей: королю доложили немедленно, и он был в ярости, потому что все знали, что Пеннингтон - человек Саффолков (и даже родственник), а Саутвелл - человек из орбиты Болейнов, причем раздрай между Чарльзом Брэндоном и Томасом Болейном тоже был известен всем. Его величество спихнул дело Кромвелю с кратким требованием, что оно должно исчезнуть - и умыл руки. Поскольку относительно фактической части, наличия трупа Пеннингтона, двух мнений быть не могло, простор для договоров и переговоров был только относительно деталей происшествия, причем обе косвенно вовлеченные дамы, сестра короля и Анна Болейн, вообще не должны были упоминаться.

Первым официальным нарративом, подшивающимся в в судебный рапорт, всегда был нарратив суда коронера. Итак, 20 апреля 1532 года королевский коронер осмотрел тело сэра Уильяма Пеннингтона, перенесенное в здание аббатского убежища. В процессе 16 членов жюри коронера рассказали, что ранее этим вечером Ричард Саутвелл, эсквайр, проживающий в Лондоне, ходил взад-вперед по холлу Вестминстера с эсквайром Джоном Перриентом, обсуждая с ним, как Пеннингтон подал на него в суд, и что по этому поводу можно предпринять. Внезапно к ним подошел чрезвычайно раздраженный Пеннингтон, обрушившийся на Саутвелла по поводу чего-то, что Сайтвелл якобы сказал Джону Грею, и что выставляет его, Пеннингтона, в невыгодном свете, лжецом. Саутвелл ответил, что ничего подобного он Грею не говорил, но если бы он хотел назвать Пеннингтона лжецом, то мог бы сделать это здесь и сейчас, причем ни у кого из присутствующих не возникнет сомнения в его правоте.

Пеннингтон, естественно, побагровел и начал кричать, что-де если не заткнешься, то я тебя в фарш покрошу, на что Саутвелл не менее экспрессивно ответил, что можешь, конечно, попробовать, но всё равно ты лживый негодяй. После чего сэры перешли на извечное "пойдем выйдем", и Пеннингтон велел Саутвеллу придти на Тотхилл Стрит, а если тот не придет, то он объявит Саутвелла самым жалким трусливым негодяем из всех живущих. Итак, оба джентльмена отправились собирать свое сопровождение, и с Саутвеллом пошли два его брата, Энтони и Роберт, и четверо других. На Тотхилл Стрит члены обоих сопровождений пытались отговорить Пеннингтона и Саутвелла от драки, но те уже были в состоянии, когда голос здравого смысла был для них недоступен. Своего служащего, умоляющего не гоношиться, а дать страстям улечься и встретиться в другой день, Саутвелл обозвал трусом, а схватившему его за локоть Джону Перриенту, вопрошающему, понимает ли он, что делает себе и своему сопровождению, Саутвелл рявкнул, уж не собирается ли тот держать его на месте, чтобы Пеннингтону было удобнее его убить?! И понеслось...



Пеннингтону было 45, а Саутвеллам чуть больше 20, тем не менее сэр Уильям, дав Саутвеллу ударить первым, успешно сбил его с ног, и готовился нанести последний удар, когда Энтони Саутвелл ударил его сбоку в голову мечом "стоимостью в четыре шиллинга", и убил на месте, после чего Саутвеллы взяли ноги в руки и спрятались в убежище. Меня немного удивило, что историк Шэннон МакШеффри удивляется, почему, собственно, в этой истории виноватыми оказались Саутвеллы - ведь это Пеннингтон начал ссору. Ну мало ли кто ссору начинает, значение имеет, кто в ней участвует с оружием в руках, против запрета короля на подобные стычки. То, что смерть Пеннингтона отчасти была вызвана его действиями, было принято во внимании в приговоре - Саутвеллов осудили не за убийство, а за непредумышленные действия, повлекшие за собой смерть Пеннингтона.

Аббат позволил Саутвеллам отсидеться в убежище по просьбе/приказу Кромвеля, конечно. И это было мудрым решением, которое было публично обосновано как действие против разрастания феодальной вендетты, потому что Чарльз Брэндон был достаточно зол, чтобы вздернуть всю компанию на месте. Но нарушить право церковной защиты он не посмел, а за пять-шесть недель он успокоился, и услышал предложение Кромвеля. Что если Саутвеллов осудян за непредумышленное убийство, но все-таки не повесят, а они получат помилование короля после того, как признают свою вину? Помилование действительно как бы стирало происшедшее, словно его и не было. На том и порешили. Позже те заплатили его величеству немалый штраф в 1000 фунтов за нарушение его запрета на феодальные стычки с применением оружия. Как видите, имя Анны Болейн в этой истории не упоминается, и по поводу чего сэры так разгорячились тоже не уточняется.

В итоге, как мы знаем, после смерти Мэри Роуз Саффолк вновь подружился с королем, король женился на своей Анне, а Саутвеллы прожили успешную жизнь: Ричард стал тайным советником, Роберт - Мастером Свитков, а Энтони предпочел жить помещиком. Все они в разное время были шерифами и парламентариями.

Но история с нарративами отнюдь не закончена! Дальнейшее их изучение покажет не только то, что важная часть информации осталась в официальном документе скрыта, но и то, что часть записанной в нем информации является фиктивной.

@темы: Англия Тюдоров

---

История одного убийства и понятие легального нарратива - 1

Обычно младшую сестру Генри VIII называют Мэри Роуз, как корабль, названный братом в ее честь, чтобы не путать с дочерью короля, Мэри Тюдор (тоже названной в честь любимой сестры), королевой Англии. В марте исполнилось 528 лет с ее рождения. История Мэри отлично изложена в Википедии, поэтому я только вкратце напомню основные моменты. Что меня заинтересовало, так это беглое упоминание о причине конфликта Мэри и Анны Болейн, сделанное в апрельском номере Historic UK. Принято думать, что откровенная и искренняя неприязнь к Болейн, которую Мэри не боялась демонстрировать открыто, связана с расторжением брака короля и его первой жены, Каталины Арагонской. Возможно, Мэри действительно считала, что братец зашел слишком далеко, потому что Анну-то она знала от и до, лучше, чем кто бы то ни было, но всё-таки главный раздрай, разделивший даже симпатии двора, состоял в том, что старший джентльмен хозяйства дяди Анны, Герцога Норфолка, убил старшего джентльмена хозяйства мужа Мэри, герцога Саффолка.



Все Тюдоры были повышенно эмоциональны, причем, похоже, именно по линии Генри VII. Да-да, это он на портретах выглядит непроницаемым типом, но если вспомнить, как его подкосила история с Варбеком, и практически добила смерть жены, сомнения в его эмоциональности исчезнут. А уж французская там линия через отца сказалась, или особенность в функционировании щитовидки - это пусть каждый сам для себя решает. Эдмунд умер слишком молодым, и о нем известно слишком мало, чтобы говорить о проявлениях у него эмоциональности в принципе. Матушка же его эмоциональной несомненно и доказуемо была. С другой стороны, леди Маргарет Бофорт была супер-эмоциональной особой, которой всю жизнь приходилось держать себя в определенной роли, проявляя эмоциональность лишь в религии, но уж там она выбирала самые яркие, самые эмоциональные культы. Так что да, Генри VII обладал огненным темпераментом, который и передал своей линии. Другое дело что он, как и его матушка, неплохо держал себя в руках, пока его внутренний огонь не сжег его.

Особенностью же Мэри Роуз была ее непосредственность. Эта женщина не только умела любить и ненавидеть, но и не скрывала своих эмоций. Говорят, впервые увидев Брэндона, своего будущего мужа, она в порыве восхищения чмокнула того в щеку. И не стала скрывать свое желание видеть его своим вторым мужем. Поскольку в непосредственности родителей Мэри "обвинить" сложно Нам остается только бегло познакомиться с человеком, который ее воспитал - с Леди Гувернанткой Джоан Во, или "матушкой Гилфорд", как ее звала Мэри.



Здесь изображен визит Эразмуса к детям короля, так что на первом плане стоит будущий Большой Гарри, за ним прячется Маргарет, а малышка Мэри как раз на руках у "матушки Гилфорд"

Леди Джоан, сопровождающая свою воспитанницу и во Францию, ко двору при французском дворе не пришлась. Тут, полагаю, причина была в ее возрасте, и в возрасте новобрачного. Король Луи XII был старше Мэри на 36 лет, то есть ему было 54 годика, а "матушке Гилфорд" - 51. Не поймите неправильно - никто из них не видел ничего чудовищного в том, что мужем 18-летней девушки стал человек, годившийся ей даже не в отцы, а в деды. Мэри документированно была в восторге от перспективы стать королевой Франции, а леди Джоан прекрасно понимала, что долг ее воспитанницы в этом браке состоит в том, чтобы дать Франции наследника престола.



Но Луи... Как и все прочие, кто знал Мэри, он в нее влюбился. В конце концов, первую жену ему навязали, но он ее терпеть не мог. Вторую он унаследовал от предыдущего короля, что попирало все признанные законы церковные и человеческие, принятые в те времена, но Анна была для французской короны Бретанью, и снова пришлось терпеть рядом с собой женщину, с которой его связывала только государственная необходимость. А на Мэри он женился по собственному почину. И, будучи мужчиной опытным, хотел не просто наследника, а семью. И любящую жену, что совсем не было невозможным.

Но леди Джоан не давала им и минуты неуставной вместе провести, поэтому леди Джоан пришлось уехать в Англию. Она реально не могла позволить своему сверстнику очаровывать свою воспитанницу, которая была моложе ее собственного сына! Дело делом, но все "эти глупости" от старого хрыча к ее розочке разбывались о жесткий корсаж леди Джейн как о броню. Луи выходок старой перечницы терпеть не стал, и бесцеремонно ее спровадил с большинством сопровождающих (как и было в обычае). А вот сестры Болейн, которые были для Мэри никем, остались. Не из этого ли момента берет свое начало неприязнь Мэри к Анне Болейн?

В любом случае, вскоре Луи умер от тяжелейшего приступа подагры - видимо, не выдержали почки, ведь вряд ли он придерживался строжайшей диеты, исключающей при подагре очень многие базовые продукты. Так что Мэри оказалась внезапно свободной для нового замужества. Новый король, Франциск I, был бы непрочь сплавить свою супругу в монастырь и жениться на прекрасной вдове, но Мэри не могла не видеть, что быть женой, какой угодно любимой, при этом короле невозможно. Также она не испытывала никакого желания выходить замуж исходя из политических интересов Франции. К Брэндону она прикипела с первого взгляда, и теперь совершенно свободный для нового брака Брэндон был перед ней. И она вышла за него в полутайной церемонии - если церемонию, на которой присутствует король Франции вообще можно назвать тайной.



В принципе, когда Генри VIII послал во Францию, за овдовевшей Мэри, именно Чарльза Брэндона, в которого Мэри была влюблена, он должен был знать, что делает. Взятие с Чарльза клятвы не жениться тайно на Мэри выглядело в существующих реалиях скорее приказом к действию, а не запретом. Потому что и сестру он знал, и друга своей юности. Генри должен был точно знать, что Мэри никогда не отступится, а Чарльз в плане выгоды своего не упустит. Стать мужем любимой сестры короля - это не кот чихнул, знаете ли. Ради этого и головой рискнуть можно. Риска, впрочем, не было. Французы Мэри любили, и она везла с собой астрономическую сумму в 200 000 фунтов как вдовью долю, плюс драгоценную золотую посуду, подаренную покойным мужем-королем. Как бы ни любил король Англии свою сестру, не наложить на эту кучу денег лапу он не мог. А Чарльз дал ему возможность сделать это с достоинством - забрать наследство вдовы как штраф за несанкционированный брак. На Брэндона тоже, впрочем, навесили штраф, но выплатил ли он из него хоть пенни?

Собственно, Брэндон был, возможно, действительно лучшим из того, что Мэри, как принцесса, могла получить. Ведь принцессы, как и короли и принцы - всего лишь собственность государства, и личная жизнь их подчинена интересам государства. Так что Мэри действительно повезло. Беда только, что она знала, что везение это не будет продолжаться долго - Мэри отличалась плохим здоровьем с детства. У нее, как и у отца, были слабые лёгкие и слабое сердце. Она делала что могла, будучи женщиной подвижной, но... Так что получив свое невероятное счастье, она практически с головой ушла в семейные будни и материнство.

Брэндон был вдовцом с прицепом, как бы сегодня сказали - от брака с Анной Браун у него было две дочери. Энн было 8 лет, а Мэри всего 5. Когда-то, в молодости, жаждущий денег Чарльз Брэндон обошелся с Анной Браун скверно, да и не только с ней. Вот тут я собрала сведения о тех лихих приключениях:

mirrinminttu.livejournal.com/396277.html
mirrinminttu.livejournal.com/396277.html
mirrinminttu.livejournal.com/396371.html

Но к 36 годам он перебесился. И обрел достаточно политеческого и финансового веса, чтобы не бежать, сломя голову, на любой звон монет. В общем, Мэри воспитывала приемных дочерей, причем связь их должна была быть очень сильной, потому что на похораз Анны они буквально протолкались к первому ряду скорбящих у гроба, к немалому недовольству родных детей Мэри. Особенно леди Франсис Грей - старшей дочери, которую мать учпела выдать замуж за маркиза Дорсета в год своей смерти. Это Франсис станет матерью леди Джейн Грей, которая будет королевой Англии на 9 дней.

@темы: Англия Тюдоров

---

Рождество всех времен: тюдоровское Рождество

Во многом тюдоровское Рождество повторяло Рождество прошлых веков, потому что время идет, но смысл праздника не меняется. Тем не менее, стиль праздников за стенами церквей явно изменился. С самого кануна Рождества до конца Двенадцатой ночи в королевстве теперь разве что за животными ухаживали по-прежнему регулярно, но вся остальная работа была практически остановлена - люди начали понимать важность возможности выпустить пар полностью. Даже в колеса прялок в каждом доме втыкались вечнозеленые ветки в знак того, что никакой работы, всем есть, пить и веселиться (тем более, что весь Адвент все постились). В Германии елки стали украшать с 1510 года, но в тюдоровской Англии этого обычая ещё не было, обходились своими остролистом, плющом, лавром. Дома украшались строго в канун Рождества, украшать их раньше считалось плохой приметой (ещё бы, помним про прялки!), и разбирали украшения после Двенадцатой Ночи сразу, ведь в первый же понедельник после праздников официально начинались снова рабочие будни. Правда, этот понедельник тоже был праздником, но всё же.



Король с придворными следовал в церковь на рождественскую мессу в коронационных одеждах и с короной на голове, то есть благолепию службы придавалось очень большое значение. Но сама церковь, тем не менее, вступала в сезонное легкомыслие даже раньше, чем прихожане, выбирая из числа хористов мальчика-епископа на весь период с 6 декабря (день св. Николая, покровителя детей) по 28 декабря (день Невинных младенцев). Обычай это был средневековый, строго говоря, и символизировал понятным образом идею "возвеличь малого", но при Тюдорах оброс определенной шутливой церемониальностью. Иронично, но Тюдоры его и прекратили. После марша католиков в конце 1530-х наступила реформаторская реакция, и Генри VIII в начале 1540-х мальчиков-епископов запретил, обоснованно опасаясь, что те, обходя город и благословляя горожан, будут разносить и католическую пропаганду. Королева Мэри, его дочь, церкви не боялась и обычай возродила, но ее сестра, Элизабет I, запретила его снова.



Вассайлинги и каролинги продолжались, хотя содержание песен, которые пели ходящие от дома к дому исполнители, изменилось, теперь это были не колядки, а мелодичные религиозные гимны, например этот:



Но рождественское полено добывали и украшали, и жгли его все двенадцать дней (если было где, в городских квартирках очага вообще зачастую не было), как и раньше, и вокруг яблонь в садах плясали, как и раньше. Народ активно общался, ездил в гости, друзья и родственники имели время встретиться и провести время друг с другом. Для формальных визитом одобряемым подарком были упомянутые ранее mince pie из тринадцати ингредиентов, или пудинг, который в те времена делали из мяса же, с добавлением овса и, конечно же, специй. Рождество вообще было всё о специях, которых в те времена было уже доступно и разнообразно, но всё же достаточно дорого, чтобы простой люд пользовался ими повседневно.



Но в тюдоровские времена произошли и изменения в празничных блюдах в сторону их сложности, а также в моду вошли фрукты и ягоды, до которых Генри VIII был большим охотником. Что касается сложности, то вообразите мясной пирог на одну порцию, начиненный индюшкой, которая начинена гусем, который начинен, в свою очередь, цыпленком, который мог быть тоже начинен, перепелкой. Да-да, в 1523 году в Англии появились индюшки, и Большой Гарри получил на то Рождество запеченную индюшку первым в королевстве. Индюшки заняли свое место на Рождественском столе где-то к концу царствования Элизабет I, но в целом простой народ и в диккенсовские времена считал за счастье заполучить на праздничный стол именно целого жирненького рождественского гуся. Получали или нет, но уж какой-нибудь мясной пирог получали.



При Тюдорах уже был прообраз Деда Мороза, распоряжающегося праздником и принимающего в нем участие. Называли его Father Christmas, или Old Christmas, или Old Man Winter. Да был этот прообраз уже при викингах - бога Одина называли Yule-Father. Только в Старике Зиме не было ни грозного величия божества его предшественника, ни тёплого благожелательства Деда Мороза или Санты наших дней. Скорее это был шутовской, но довольно строгий образ в зеленом кафтане, парике и маске, с большой дубиной, который бегал среди празднующих и охаживал их более или менее серьезно дубинкой с требованиями вести себя в традициях истинного Йоля. Суть веселья состояла в том, чтобы от старикана с визгом бегать и уворачиваться, или просто напоить его, чтобы он отбросил дубинку и пустился в пляс со всеми.



А вот Lord of Misrule, он же Captain Christmas, выбирался в каждой отдельно взятой компании, и выполнял роль распорядителя торжеств - народ должен был веселиться, играть, шкодничать, петь и танцевать, без программы праздник закончился бы после шестой чаши эля. Как правило, на эту роль выбирали человека, известного своими способностями проводить время в свое удовольствие, и власть его на время праздников была абсолютной.



Королевский двор любил рождественские развлечения не меньше, а больше, чем простонародье. Праздник длился весь период, и чего только в него не вмещали! Надо сказать, что не так просто было было принять всех тех, кто считал себя фигурой крупного значения, даже если значимость этого значения ограничивалась крайне узким кругом. Прибывали ко двору с подарками, и подарки получали в ответ, причем и на то, и на другое аккуратно велись списки учета. Подарки при Тюдорах дарились именно на Новый Год, кстати. Генри VIII большую часть рождественских праздников провел в дворце Гринвича, и только под конец царствования осел в Хэмптон Корт. И, надо сказать, к тому времени веселья в Англии под Рождество сильно поубавилось по мере того, как протестанты начали брать верх при дворе.



Что бы ни говорили о Большом Гарри, в Рождество он был в своем элементе, давая себе свободу проявлять лучшие черты своего характера. Будучи искренне верующим человеком, он исправно посещал все праздничные мессы сезона, не забывал одаривать всех служащих дворца, и, говорят, его дворец был тогда открыт для всех порядочных людей ("where was such abundance of viandes [meats] served, to all comers of any honest behaviour, as hath been few times seen"). Было много маскарадов, причем король не забывал приятно поудивляться по поводу особо элегантных масок после того, как наступал момент их снять. А когда все они были молоды, были игры в снежки на улице. Потом осталась музыка, до конца.



A musical composition by Henry VIII with the lyrics 'Green groweth the holly, So doth the ivy'.
('Henry VIII Book’, BL Add. 31922, f. 37v)

@темы: "праздники", Англия Тюдоров