Для переговоров со строптивой невестой в Англию был отправлен герцог Монморанси, имевший репутацию англофила. Елизавета должна была ратифицировать договор с Францией, и, желательно, признать, что союз двух стран через брак с французским принцем – это путь к спасению истинной веры и всего христианского мира. В принципе, со стороны короля Франции и его многомудрой матушки это был действительно открытый жест, попытка удержать обе страны в состоянии религиозной толерантности, не давая привилегий ни гугенотам, ни католикам, как во Франции, так и в Англии. Не зря же Рим этого союза так боялся.
читать дальшеФранцузы учли даже то, что в лице графа Лейчестера они могли найти врага своим замыслам, и Монморанси отрядили пообещать сэру Роберту руку принцессы из дома Бурбонов. Трудно сказать, понимали ли послы до конца, как именно в Англии принимаются решения. Посольство Монморанси угодило в Лондон как раз под открытие новой сессии, 8 мая 1572 года.
Известно, что Елизавета терпеть не могла собирать свои парламенты, которые неизменно требовали, чтобы она вышла замуж. Но без парламентов она просто не могла править. Поэтому королева научила подгонять сессии парламентов к очередному сватовству. Например, парламент 1572 года прошел под знаком сватовства Алансона, и собрался для того, чтобы провести билль об опале Марии Стюарт и герцога Норфолка. Без этого корона не могла наложить руки на имущество опального. Одно дело, когда злоумышленник на королевскую власть находился за границей. Закон об экспроприации имущества таких противников уже существовал. Другое дело, когда осужденный находился в стране.
Что касается Марии, то для нее билль об опале означал конец всем надеждам легально унаследовать английскую корону, и, кстати, реальную опасность казни. Она угрожала Елизавете, что натравит через католиков-парламентариев одну палату на другую. Но именно перед сессий, в связи с процессом Норфолка, были опубликованы детали, проливающие свет на то, как был убит лорд Дарнли. То есть, в самом процессе имя Марии даже не упоминалось, но все грязное белье бывшей королевы Шотландии было разложено на всеобщее рассмотрение. Несмотря на то, что с убийства Дарнли прошли годы, многие католики в Англии понятия не имели о том, какую роль играла Мария между Дарнли и Босуэллом. Узнав, они от нее отвернулись.
Единственным человеком, стоящим между Марией Стюарт и плахой, оказалась Елизавета. Ее убеждали. Ей говорили, что защищать мужеубийцу – грех перед Богом и насмешка нал правосудием. Ей приводили доводы политические и теологические. Но королева уперлась намертво. Более того, чем больше ее убеждали, тем более раздраженно она на убеждения реагировала. Сесил получил нервный срыв, палата общин требовала хотя бы наказания для Норфолка. Королева не реагировала.
Она аргументировала свою позицию довольно поэтически: она не может убить птичку, залетевшую к ней, спасаясь от ястреба. Скорее всего, дело было в проклятом вопросе о наследовании. Согласись Елизавета на казнь Марии – и ей придется либо действительно выходить замуж (и делиться властью), либо назначать себе официального наследника (и попасть в опасность стать «политическим трупом», как она выражалась).
Представители палат пришли на прием к королеве 29 мая. Они выразили искреннее удивление тем, что королева защищает такое чудовище, как Мария, и отвечает на постоянные враждебные интриги проявлениями дружбы. В конце концов, королева играет с огнем. Если Мария сбежит, королева будет выглядеть слабовольной мямлей. Если ей не удастся сбежать, она будет автоматически притягивать к своей персоне опасные политические авантюры. При любом раскладе, живая Мария Стюарт является источником опасности и для королевы, и для королевства.
Елизавете удалось ответить вежливо, но смысл ее обтекаемого ответа от этого ничего не потерял: Марию она своим подданным не отдаст. Но ей пришлось подписать патент на казнь Норфолка. Ирония судьбы: как раз Норфолку смерти не желал никто из правящей группы. Ни сама Елизавета, ни Лейчестер, ни Сесил, ни Уолсингем. Герцога казнили просто потому, что от королевы потребовали подтвердить действенность английского правосудия.
Герцог жил странно, но умер хорошо. Как водится, он с эшафота заверил всех, что ни в чем не виноват, что всегда был и остается протестантом, прочел псалом, пожал руки сопровождающим, отдал мешочек с соверенами палачу, отказался от повязки на глаза – и через мгновение его не стало. Это случилось 2 июня 1572 года на Тауэр Хилл.