Елизавета I - подготовка к суду Марии Стюарт

[MirrinMinttu]

В 1586 году Марии Стюарт было 43 года. Она не была стара, она чувствовала себя старой. Ее печалило многое, в том числе и то, что у нее больше никогда не будет мужа, что волосы ее поседели, а тело потеряло гибкость, выправку и стройность, появился второй подбородок, ноги начали опухать от артрита. Все это Мария прекрасно умела скрывать, ведь искусство очаровывать в ней воспитывали буквально с колыбели, но она знала, что финал близок. Трагедия этой женщины была в том, что для нее не было места в мире 1586 года. Впрочем, этого места давно уже не было, с того момента, как она предприняла неудачную попытку подчинить короне лордов Шотландии, используя для этой цели Босуэлла, амбиций и способностей которого для подобной задачи просто не хватало.



Не стоит так уж безоговорочно осуждать Елизавету за то, что она держала Марию в золотой клетке. У нее не было выхода. Мария была естественным центром для политических интриг против самой Елизаветы и умеренно протестантской Англии, ее просто невозможно было оставить на вольном выпасе, как, например, отец Елизаветы оставил Анну Клевскую. Что касается неумных интриг самой Марии, то нельзя сбросить со счета факт, что она 20 лет прожила в изрядной изоляции от реального мира. Даже когда она была под опекой Шрюсбери, она получала информацию неизбежно однобокую, не имея возможности составить свое, независимое мнение. Под опекой сэра Полетта, бедняга и вовсе попала в информационную изоляцию.



Маловероятно, что Мария действовала бы мудрее, даже сидя на троне. Она всегда была склонна поддаваться порывам момента (как в случае с гербом), думала только о своем собственном комфорте (как в случае с Риччио), никогда и никого не любила (даже о сыне она сначала благополучно забыла, а потом относилась к нему, как к политическому сопернику), и совершенно не разбиралась в людях (здесь примером может быть всё, начиная с Дарнли и заканчивая Фелиппесом). Подозреваю, что именно отсутствие нужных в работе правителя способностей у Марии и привело к тому, что иностранные правители относились к ней амбивалентно, не решаясь как-то облегчить ее жизнь. Выпустить на вольную волю непредсказуемого человека, имеющего права на два трона и ближайшее родство с семейством, претендующим на третий трон, было бы политической авантюрой не из умных.

И все же… Совершенно неизвестно, как бы сложилась судьба Марии, если бы сэр Фрэнсис Уолсингем не предпринял персональный квест ради ее уничтожения. Скорее всего, всё решило бы то, кто кого переживет: Елизавета Марию или Мария Елизавету. Но Уолсингем видел ситуацию с точки зрения службы безопасности. Он ежедневно получал сведения о готовящихся заговорах против королевы. Большинство из них были смешными, абсурдными выплесками домотканых «политиков», разглагольствованиями за рюмкой. Но ведь и они были потенциальной силой. Случись заварушка, кто знает, какие силы ударили бы изнутри. Тем более, что совсем рядом находилась и подходящая фигура, вокруг которой могли бы сгруппироваться недовольные – Мария Стюарт, Тюдор по крови. Католичка, неустойчивая, непредсказуемая, не слишком умная – «дьяволица» для Уолсингема.

Но главной проблемой Уолсингема и Сесиля была даже не Мария, а Елизавета. Именно для Елизаветы юристы составляли подробные дебаты на тему, можно ли судить Марию в принципе. Судить в Англии.
Главным вопросом было, можно ли проводить суд над некогда коронованной королевой и принцессой крови? Аргументами «за» был факт ее низложения и то, что она добровольно бросила свое королевство. Низложенный король – не король. ”Every prince without his own territory is no more than a private person”. Был и прецедент: Федериго Неаполитанский.

Вопрос второй: если Марию все-таки будут судить, то как быть с ситуацией delictum consummatum, завершенностью преступления? Она не совершила по факту ничего, караемого смертной казнью. И, кстати, по законам какого государства ее, низложенную королеву без королевства, вообще надо судить?
Здесь ответом было следующее: из уважения к принадлежности Марии к королевскому дому Англии, судить ее следует по законам королевства, а не по международному закону. Но по любым законам ее поведение классифицируется, как государственная измена. Чужестранцы вообще судятся по законам той страны, в которой они совершили преступление. И королевская персона, совершившая преступление на территории чужого королевства, рассматривается законом просто частным лицом.

То есть, Уолсингем получил заключение юристов, что Марию можно вполне законно судить за государственную измену, и отправился с этими аргументами к Елизавете. Судить Марию должны были не менее 24 членов королевского совета и аристократии, на основании Акта о Безопасности Королевской Персоны, проведенного через парламент годом раньше.

Сэр Фрэнсис надеялся на успех. После заговора Бабингтона, которой из исторического далека смотрится глупой возней богатых и праздных юнцов, но который был воспринят гораздо серьезнее предыдущих в свое время, Елизавета воспылала к Марии откровенной ненавистью. Возможно, подсознательно перекладывая вину за исключительно жестокую казнь заговорщиков на ту, ради которой они погибли.

”Let your wicked murderess, - писала она Полетту, - know how with hearty sorrow her vile desserts compel these orders and bid her from me to ask God forgiveness for her treacherous dealings towards the saver of her life many a year to the intolerable peril of her own”. Пусть у Марии отберут деньги, на которые она подкупает подданных Елизаветы, пусть уволят всех ее слуг, через которых «wicked murderess» влияет на жизни англичан.

Сам Уолсингем сомневался, что такие приказы Полетту стоит так уж немедленно и буквально исполнять. Собственно, низведи Марию до жизни обычной заключенной – и она может просто умереть. Что было бы потом довольно неловко для самой Елизаветы. Уж лучше судить и казнить. Насчет «судить» у королевы возражений в тот момент не было, уж очень она была зла. Насчет «казнить» все оказалось не так просто, как показал ход событий.

Уолсингем предпочел бы устроить суд в Тауэре, что было бы более символично, да и удобнее, честно говоря. У сэра Фрэнсиса уже были серьезные проблемы со здоровьем, и тащиться в Нортхемптоншир, в замок Фотерингей, ему не хотелось. Но Елизавета просто не могла перенести мысли о том, что такой нервирующее действо, как суд другой королевы, будет проходить чуть ли не под ее окнами, и приняла решение в пользу Фотерингея.