Marie de France

[MirrinMinttu]

Совершенно точно известно имя одной поэтессы, Marie de France, которая писала свои лэ около середины двенадцатого столетия в Англии. Неизвестно только, кем она была. На данный момент ее отождествляют с внебрачной дочерью отца Генриха Второго Английского, которая была абатиссой в Шафтсбери.

Кем бы она ни была, Мария Французская в эпилоге к Fables пишет о том, какой может быль дальнейшая судьба ее лэ:

I am from France, my name’s Marie
And it may hap that many a clerk
Will claim as his what is my work
But such pronouncements I want not!
It’s folly to become forgot.

В какой-то степени, так и вышло. Ее Chevrefoil («Жимолость») была практически первой версией Тристана и Изольды, но как часто вспоминают поэтессу в связи с этим романом? Ее Le Fresne («Ясень») стал сюжетом романа Жана Ренара «Галеран Бретонский». Lanval («Ланваль») превратился в поэму «Сэр Лонфал». Eliduc («Элидюк») был пересказан Джоном Фаулзом. И все-таки ее не забыли, и не забыли те старинные легенды и рассказы, которые она так хотела сберечь.

Матильда Брюкнер в ”Shaping Romance” подчеркивает, что поэзия Марии обращена именно к женщинам, потому что опирается на фольклорные сказания, на живые истории, а не на латинские ученые тексты. Да и сама Мария, изменяя название Eliduc на Guildeluec and Guilliadun , пишет, что делает это потому, что «история, на которой это базируется, касается леди». Дейсвительно, это история о том, как законная жена добровольно уходит в монастырь, чтобы освободить дорогу любовнице своего мужа. К старости любовница присоединяется к героине, а потом и сам герой - Элидюк становится монахом, и все они живут счастливо. Женской выглядит и история Le Fresne («Ясень»): подкинутая под ясень девочка воспитывается, как сирота, в монастыре, и становится со временем любовницей лорда. Она тоже решает уступить дорогу – благородной новобрачной, которая оказывается ее родной сестрой. И правда выясняется в критический момент, когда любовница благородно готовит брачную постель для жены. Всё заканчивается, разумеется, счастливо (и никто не уходит в монастырь).

С другой стороны, Генриетта Лейзер пишет, что лэ Guigemar («Гигемар») несомненно обращено к читателю-мужчине. Это легенда о прекрасном рыцаре с незавершенной натурой, который, в следствие этого, никогда не проявлял ни малейшего интереса к любви. В один день рыцарь был ранен на охоте самкой оленя, которая также явно не могла решить, к какому полу она, все-таки, принадлежит (она носит рога оленя-самца). Это чудо вещает пациенту, что он может быть исцелен только женщиной, которая полюбит его и пострадает за него, и на любовь которой он ответит. Он находит эту женщину, потом теряет, потом снова находит, и счастливый конец зависит от развязывании узелков на память, обмен которыми когда-то был сделан: на его кольчуге и ее поясе.

Я бы еще прибавила, что также не воспринимала даже в раннем детстве Тристана и Изольду девчачьей историей.

Джон Фаулз так пишет о Марии Французской в предисловию к «Элидюку»:

«Трудно представить себе, что «Лэ» были написаны не прекрасно образованной (следовательно, для того времени, высокого происхождения) молодой женщиной, а кем-то иным; легко определить, что она была натурой романтической и возвышенной; о том, что ее сочинения имели огромный и быстрый литературный успех, свидетельствует изобилие современных манускриптов и переводов... кто-то даже может разглядеть в ней одну из ранних жертв мужского шовинизма, сосланную в Шафтсбери для «исправления». Имеется надежное свидетельство, что эти рыцарские истории не были одобрены церковью. Вскоре после того, как «Лэ» увидели свет, джентльмен по имени Дени Пирамус - монах в действительности, но очевидный рецензент по своему характеру - написал едко сардонический трактат о популярности. Он знал причину сомнительного удовольствия, которое получила аристократическая аудитория от этих историй: им хотелось, чтобы то, что они слышали, происходило с ними.

В «Лэ» очевидно желание Марии спасти некоторые кельтские легенды от забвения; эти народные предания ученые называют «бретонскими повестями», из которых сегодня лучше всего помнят цикл о короле Артуре и историю Тристана и Изольды. Узнала ли она их впервые из французских или английских источников - неизвестно, так как ее собственное наименование их происхождения, bretun, использовалось в то время не географически, а для обозначения бриттских кельтов и включало обитателей как Уэльса и Корнуэлла, так и Бретани. Существуют свидетельства того, как далеко добирались кельские менестрели задолго до времени Марии, и она могла слышать их выступления при любом крупном дворе.

Но гораздо более важнее этих квази-археологических изысканий было превращение, которое произошло когда Мари привила старому материалу свое знание мира. Она успешно привнесла в европейскую литературу совершенно новый элемент. Ни в малейшей степени он не состоял в сексуальной честности и очень женской осведомленности о поведении людей - и о том, как поведение и моральные проблемы можно выразить через такие вещи, как диалог и действие. Она сделала для своих потомков то, что Джейн Остин сделала для своих, а именно - она установила новый стандарт точности передачи человеческих эмоций и их нелепости. Можно даже провести между этими двумя женщинами еще более близкие параллели, поскольку обычная почва для историй Марии (то, что она сама назвала бы desmesure, излишняя страстность), примечательно схожа с представлением о разуме и чувствах более поздней романистки. Другое подобие сегодня обнаружить гораздо труднее, это - юмор. Так как ее истории настолько отдалены от нас, мы склонны забывать, что многое из их материала было в равной степени отдалено от ее собственного двенадцатого столетия; и мы весьма недооцениваем и ее, и искушенность ее тогдашних читателей, если воображаем их слушающих с открытыми доверчивыми лицами. На это расчета не было - так же, как сегодня не следует потреблять триллеры, Дикий Запад и научно-фантастические эпопеи без щепотки перца.

Иронию Марии обнаружить сегодня гораздо труднее по другой исторической причине. Ее «Лэ» не расчитаны на чтение в тишине - или в прозе. В оригинале они написаны рифмованными восьмисложными куплетами и должны были исполняться, петься и изображаться мимически - возможно, на произвольную мелодию, и, возможно, местами произноситься в разговорном стиле под аккомпанемент музыкальных аккордов и арпеджио. Музыкальным инструментом должна была быть скрипка, несомненно - ее бретонский вариант, rote. Романтики превратили менестрельство в безнадежно глупое слово; но то маленькое свидетельство, которое у нас есть, предполагает великое искусство, потерянное сегодня безвозвратно.

В случае таких сочинительниц, как Мария Французская, видеть только лишь напечатанный текст - это все равно что оценивать фильм лишь по сценарию. Развитие беллетристики было очень долго связано с поиском средств выражения «голоса» писателя - его юмора, его личных взглядов, его натуры - лишь посредством манипуляции словами и их написанием; но что было до Гутенберга - для нас потемки. Приведу один маленький пример из истории, которую вы собираетесь прочесть. Дважды Мария очень строга относительно церемоний, с какими ее герой посещает своенравную принцессу, которую любит; он не врывается в ее комнаты, он должным образом объявляет о своем появлении. Можно счесть это славословием, обычной демонстрацией изысканного этикета. Но более вероятно, что это была скрытая ирония, направленная на ее первых слушателей; действительно, если то, что мы знаем о Генрихе Втором, - правда, и Мари была его родственницей, я осмелюсь предположить, кто был объектом этой небольшой насмешки.»

Полностью история лежит здесь www.class.uidaho.edu/eng257jp/ELIDUC.htm, но... Это действительно все равно, что читать субтитры, не видя самого фильма