История графа-поэта - 3

[MirrinMinttu]

Поздней осенью 1546 года свидетелей по делу графа Суррея собрали в Лондоне. Это была настолько блестящая возможность свести счеты с семейством Говардов, что показания, зачастую, были просто невнятными грязевыми фонтанами. Конечно, люди были Говардами действительно обижены. Представьте, что почувствовал кузен графа, Эдмунд Новитт, когда заявил, что собирается вообще покинуть королевство из-за того, что поссорился с герцогом и с ним, потому что не желает нести здесь бремя недоброжелательности, которое они к нему испытывают. Граф Суррей сладко ответил: «Что ты, дорогой кузен. Моя недоброжелательность не падает так низко. Моя недоброжелательность парит выше, гораздо выше!»



Обидно? Конечно. Ну как не использовать случай придать неопределенным словам графа зловещее звучание? Ведь все, включая графа, знали, чем закончится объявленная на него охота. И каждый хотел оставить на законной добыче следы своих зубов.

Сэр Новитт, например, помимо тревоги по поводу того, где именно парит недоброжелательность его кузена, беспокоился и о том, что в штате графа есть итальянцы. Один определенно раньше служил Реджинальду Полю, врагу отечества и слуге богомерзкого «римского епископа», а другой, акробат Паскуаль – ну вот наверняка шпион.

Сэр Эдвард Ворнер, позиционированный судом, как «друг графа Суррея» показал, что ему говорил сэр Ричард Деверос, что «гордость и жажда славы вышеупомянутого графа может в один день значительно уменьшиться. Я спросил, что он имеет в виду, и он ответил: «Что, если в один день король обвинит его в том, что он говорил, что когда Господь призовет короля, кто еще будет управлять принцем, если не милорд его отец». Бред, конечно, который ни один суд не должен бы был принимать во внимание, потому как Ворнер пересказал пересказанный ему разговор.

Другой «друг» графа, Эдвард Роджерс, тоже припомнил разговор со служащим короля, эсквайром Джорджем Благом, который рассказывал ему, что граф еще месяцев девять назад говорил, что король должен назначить регента для управления принцем, и что его отец, герцог Норфолк, подходит на эту роль и по заслугам, и по статусу. Ярый реформист, Благ ответил, что если такое случится, он лично всадит кинжал графу в грудь, но не допустит, чтобы принца учили ложной религии. На что принц, с присущим ему тактом, хмыкнул: «Бодливой корове Бог рогов не дал», да еще потом и явился к дому Блага с мечом в руках мерять длину рогов.

Роджерс в возрасте 70 лет

Сэр Гавен Кэри, помимо разговора Суррея с сестрой, припомнил еще один разговор. Граф выражал недовольство политикой короля, возвышающего на самые верхние ступеньки власти «шваль типа Волси и Кромвеля». Сэру Гавену тоже рассказывал Эдвард Роджерс о мнении графа, кто должен стать регентом при принце. То ли Роджерс был несносным сплетником, то ли просто искренне возмущался амбициями Суррея, и рассказывал о них всем, готовым слушать.
Глупости? Конечно. Только вот, согласно акту Кромвеля от 1534 года, говорить о смерти короля стало государственной изменой.

Привезли давать показания и сестру графа, и любовницу герцога. Мэри рассказала еще раз, что отец сговаривал ее за Томаса Сеймура, и все уже было хорошо, но тут вмешался брат со своим мнением, что «эти выскочки ненавистны всем истинным аристократам, и, когда Бог призовет короля, их просто размажут».

Томас

Бетти Холланд смогла вспомнить, как герцог говорил ей, что все эти выскочки при дворе его ненавидят за то, что они не родились джентльменами, и за то, что он верит в Сакрамент. И что король его тоже не любит, потому что он, Норфолк, слишком популярен в народе. И что король разжирел и одряхлел так, что его поднимают с этажа на другой при помощи какого-то механического приспособления. И что король долго не протянет.

Очевидно, понимая, как она выглядит, давая показания против человека, от которого видела в жизни только хорошее, причем в больших, щедрых количествах, Бетти утверждала, что ни герцог ее не любит, ни она герцога, и вообще она сочувствует герцогине.

Но именно Мэри Говард подвела базу под обвинения в государственной измене против графа. Она рассказала (говорят, что рассказала еще раньше, королю, которому жаловалась на притеснения брата), что ему сделали герб, где, вместо обычного герцогского коронета, было изображено нечто, похожее на шапку, которую несут перед королями во время коронации, с опушкой, и короной, напоминающей королевскую. И с инициалами HR (Henricus Rex), которые принадлежали королю.

К сожалению для графа Суррея, его сестра рассказала чистую правду. Он использовал герб своего деда по матери, герцога Бэкингема, в котором совершенно законно использовались детали королевского герба и лилии – через Томаса Вудстока, младшего сына короля Эдварда III. Невинный и законный жест? Увы, нет. Бэкингем был лишен имущества и гражданских прав по обвинению в измене. Взяв детали герба деда на свой герб, граф Суррей, по сути, предъявлял претензии на трон. Наверняка только в виде домашней фантазии, мечты. Тем не менее, его действия согласно букве закона были государственной изменой.

Бетти Холланд подтвердила, что герб видела, и что герцог запретил женщинам этот герб где бы то ни было вышивать. Но не потому, что сын покусился на запретное, а потому, что герб был, по мнению герцога, скомпанован неправильно в отношении знаков Говардов.

Разумеется, графу тут же припомнили историю с трактирщицей, которая считала его принцем. Друзей герцога Говарда в совете больше не было, а враги и к ним примкнувшие искали всё и повсюду, лишь бы соорудить что-то, напоминающее настоящий государственный заговор и попытку переворота, а не просто игру с параграфами закона.

Перед самым Рождеством в Лондон вернулся король, только-только пришедший в себя от приступа общего воспаления, вызванного незаживающей раной в ноге. Королева с ее насквозь протестантским двором была отправлена прочь, в Гринвич. Но от Сеймуров и той реальности, что именно они сейчас имеют власть при дворе, королю было никуда не деться. Да и хотел ли он? Как бы старый Гарри ни относился к Эдварду и Томасу Сеймурам, он знал, что ради племянника они костьми лягут – потому что без племянника они ничто и никто. То есть, с врагами Сеймуров надо было разбираться.

Эдвард Сеймур

Король, как обычно, персонально занялся той частью дела против Норфолков, которая была ему интересна, и в которой он был экспертом – геральдикой. Он обложился литературой, списками прецедентов и обычаев использования и компиляции гербов, и персонально, очень профессионально разобрал то, что сделал своим тайным гербом граф Суррей. Его письменный анализ сохранился, но он слишком специфичен для человека, от геральдики далекого, и я его опущу. Вывод короля был однозначен: герб был сделан с ошибками и серьезными допущениями.

Король оставил на документе и другие пометки, к гербу не относящиеся:
- «Если человек сказал следующие слова: «Когда король умрет, кто может лучше править принцем, чем мой отец или я» - это важно?»
- «извращение Королевского совета»
- «Если человек сказал о пожалованном дворянине: «Когда король умрет, я прикончу его немедленно» - это важно?»

Из заметок понятен если не ход мыслей короля, то хотя бы то, что обвинения ему были представлены в несколько более драматизированном виде, нежели прозвучавшие на суде.

Тем временем, граф Суррей, находившийся в башне св. Томаса в Тауэре, утворил неслыханное: он попытался из Тауэра бежать. Терять ему было, в общем-то, нечего. А возможность он углядел во время приватного заседания в сортире, который, в этой башне, удобно располагался всего в двух футах над рекой. Надо было только убить двоих человек, которые за ним присматривали. Граф приказал своему человеку, Мартину, пронести в Тауэр кинжал, спрятав его в бриджах. Потом Мартин должен был отправиться в док, нанять за любые деньги бот, и быть в определенном месте на реке около полуночи. К сожалению, Суррей и здесь был жестче на словах, чем на деле. Охранников он не убил, и они заметили, что кровать графа пуста, и успели его поймать за руки в тот критический момент, когда он уже почти просочился в клозетную дыру.

После этого графа заковали в кандалы, стоимость которых была скрупулезно добавлена к расходам на содержание Суррея в Тауэре. Кандалы, похоже, не были совсем уж массового производства, потому что обошлись казне в симпатичную сумму 13 фунтов 6 шиллингов и 8 пенсов. Из записей лейтенанта Тауэра также понятно, что апартаменты графа были не лишены удобств. Там даже гобелены на стены повесили, хорошую посуду обеспечили, и спроворили узнику накидку из черного сатина на меху. Граф ждал свой судный день в относительном комфорте.

башня св. Томаса

Там же находились и приватные королевские апартаменты