Коридоры власти при Тюдорах - 2

[MirrinMinttu]

С принцем Гарри, который стал Генрихом VIII, все было ясно с самого начала. Он будет заниматься только тем, что ему интересно, и ничем больше. Его интересовала, например, инженерия, механика, картография и геральдика. Его интересовала большая политика, дипломатия. Но он никогда не желал вникать в то, как именно его планы будут осуществляться на практике. Рядом с ним всегда был кто-то, координирующий усилия разных департаментов королевства.

by Mark Satchwill

Потому что этого короля интересовал только конечный результат. И награждал или карал он только за конечный результат, не за усилия, без всякого учета объективных причин неудачи. Отсюда постоянное присутствие около его трона «второго лица» в королевстве: сначала Волси, потом Кромвеля, и, в конце царствования, Эдварда Сеймура. Последний, впрочем, был недостаточно одарен для сольной роли, поэтому делил обязанности с Дэнни и еще несколькими особо доверенными.



Собственно, роль нового короля была определена еще до того, как он короновался: его царствование должно было стать новой эрой освобождения аристократии из того подчиненного состояния, в которое ее загнал Генрих VII. Не сказать, что это было простой задачей. К 1509 году число наследственных аристократов сократилось максимум до 60. И эта элита имела свои довольно жесткие внутренние границы: герцоги, маркизы и графы на верхних ступеньках иерархии, виконты и бароны – на нижних. Любые попытки слепого фаворитизма по прихоти короля (как это было при Генрихе VI) приводили к неизбежному хаосу и вражде.

Но еще хуже, чем вражда, было состояние нейтрального отупения, в которое впала знать к моменту битвы при Босуорте. На стороне Ричарда выступили всего шесть пэров, на стороне Тюдора – двое, да и те были изгоями, примкнувшими к нему во Франции. Учитывая, что в те времена король не имел королевского войска и практически полностью зависел от военной силы, которую приводили к нему по зову магнаты, ситуация выглядела мрачно – для короля.

Тюдор никогда не простил английской знати этого нейтралитета при Босуорте. Его действия были достаточно прямолинейными. Выжившие Плантагенеты были казнены. Де ла Поли, отпрыски сестры Эдуарда IV, были сначала разжалованы из герцогов в графы, а потом и вовсе вытеснены в эмиграцию. Потомки Греев (маркизы Дорсета) и Кортни (графы Девона) были лишены состояния и имущества и заперты по тюрьмам.

Что касается остальных, на них было навешено ярмо бондов. Как на тех, кто служил верно, так и на тех, в чьей верности этот параноидально подозрительный монарх сомневался. Чем были эти бонды? Просто-напросто соглашением с королем, но соглашением, невыполнение которого каралось астрономическим штрафом. Поскольку любое соглашение можно было составить так, что нарушение было неизбежно (сам король решал, нарушено оно или нет), к концу правления Скряги 2/3 знати были опутаны висящими на них долгами, которые король мог востребовать (и разорить навсегда весь род), а мог и не востребовать. Надзирали за процессом Ричард Эмпсон и Эдмунд Дадли, и надзирали, используя вполне грубую силу, которой никто не смел сопротивляться.

Стоит ли удивляться, что по поводу смерти Генри VII никто не уронил ни слезинки, даже его матушка, у которой он под занавес отобрал любимый дворец?

Зато на таком фоне любой следующий король мог выглядеть сияющей звездой. И звездой его приняли. За красотой торжественных церемоний и восторженных речей как-то позабылось, что Эмпсон и Дадли были, конечно, казнены, но вот из всей массы бондов отменены были всего несколько. Остальные пообещали рассмотреть осенью. Потом как-то все отложилось до сессии парламента в январе 1510 года, что было событием самим по себе: Скряга не созывал парламент 10 лет!

Церемония открытия была блестящей, вся знать присутствовала, каждый на своем месте, и Лорд-Канцлер произнес прочувствованную речь о важности парламентаризма, этой защиты против несправедливостей и произвола. Кортни и Греи были восстановлены в правах, дочь герцога Кларенса была сделана графиней, а ее сын стал лордом.

Дальнейшие же политические акции уперлись в непроходимый барьер: нежелание короля взять на себя тяжелую работу. Он хотел блеска и славы, он практически молился на своего героя Генри V, но заниматься скучной, монотонной государственной работой он не хотел. Или не умел. Он не хотел видеть, что слава его героя была построена на потрясающей внимательности к мелочам и умении притягивать сердца этой внимательностью.



Проще говоря, Генри V был гением, причем обладал работоспособностью гения. А Гарри был многообещающим, но менталитетом вечно, почти до конца слишком молод, Гарри был, опять же, избалован - в отличие от своего кумира.

«Веселиться средь друзей
Я буду до скончанья дней.
Мне никто не запретит,
И Богу это не претит»

Действительно, запрещать стало некому. Правительство не могло запретить королю ничего, а в его ближнем кругу никто не собирался возражать против приятного времяпровождения. Для знати королевства это дало лазейку прямого воздействия на настроение короля: его окружили достойными для королевских забав компаньонами.

Граф Вильтшир – младший брат герцога Бэкингема, Эдвард Говард – второй сын графа Суррея (будущего герцога Норфолка), Томас Книветт – зять графа Суррея, Томас Болейн – еще один зять того же графа, Томас Грей – маркиз Дорсет, Генри Бурчиер – граф Эссэкс, Эдвард Невилл – младший брат лорда Абергаванни… Аристократы, связанные друг с другом и прочими семействами Англии нитями дружбы, союзов, обязанностей.

представьте себе, это - Томас Болейн

На этом фоне Чарльз Брэндон и Генри Гилфорд выглядели дворняжками, потому что их семьи получили рыцарство только при предыдущем Тюдоре.

Совсем темной лошадкой был Уилл Комптон, который наверняка был сыном или йомена, или мелкопоместного дворянина, но в этой компании был действительно «человеком из ниоткуда». И единственным, имевшим должность в дворцовом штате, кстати говоря. И - самым близким к королю человеком. Если бы у королей могли быть друзья, Комптон был настолько близок к этой роли, насколько вообще возможно для господина и слуги.