Разумеется, обе партии, канцлера и принца, немедленно отрядили делегации к королю, одни – с оправданиями, другие – с обвинениями. К королю направлялся и разжалованный Англией Лонгчамп.
читать дальшеПомимо того, что ему впервые в жизни пришлось обходиться без прислуги и неограниченных ресурсов, его жизнь действительно была в опасности: де Контесиз отправил в Нормандию гонцов со словом, что к де Лонгчампу на континенте следует относиться, как к отлученному от церкви. А правительственные гонцы передвигались, разумеется, гораздо быстрее, чем безденежный и довольно беспомощный в жизненных реалиях высший государственный чиновник. Впрочем, де Контесиз совершенно не сомневался в том, что ежели канцлер доберется до короля живым, Ричард его пригреет. А де Лонгчамп, добравшись до Фландрии, тоже не остался бессловесным, и предал анафеме коллективно всех, кто чинил ему обиды.
Вообще, в те годы, похоже, отлучением от церкви пользовались по любому поводу, щедро, не стесняясь. В то же время, когда Англия ругалась со своим канцлером, в Нормандию приехали два легата, которые ошибочно посчитали Нормандию частью Франции. За это легатов не впустили в Жизор, и коннетабль Нормандии посоветовал им убраться восвояси во Францию, если уж они туда собирались, а Нормандия – это практически Англия, потому что принадлежит английскому королю. Ладно, легаты, конечно, с таким неуважением не смирились, и отлучили от церкви коменданта Жизора в частности и сенешаля Нормандии со всей Нормандией вообще. На три недели. На практике это означало, что церкви закрыли двери. Никого не крестили, не венчали, не поминали, не хоронили, не отпевали. Ни за кого не молились. Такая вот своего рода забастовка.
Жизор
Папа Римский, когда узнал о действиях легатов, схватился за голову. Вот меньше всего ему было нужно в тот момент, чтобы его люди нагадили раздражительному королю Ричарду, который все никак не мог собраться отплыть в Святую землю. То он с Сицилией возился, то Кипр завоевывал. Такой человек мог принять отлучение части своей территории от церкви очень всерьез. Отлучение было отменено, а легаты срочно откомандированы из Нормандии прочь. Ричард отплыл, наконец, туда, куда собирался столько лет, и в начале июня 1191 года объявился у Акры. Поскольку прибыл он с большими силами и основательной материальной базой, Акра была взята уже в июле. Но с точки зрения Ричарда это было только началом. Он основательно увяз в местных политических интригах и, по-видимому, позволил себе увлечься, потому что сначала поддался на провокацию Филиппа Французского и смертельно оскорбил Леопольда Австрийского, а потом равнодушно позволил Филиппу ретироваться домой, во Францию.
У Филиппа, тем не менее, была совершенно четкая агенда: пока его английский сосед тратит деньги и силы в далеких землях, он, король Франции, будет тратить свои силы и деньги на укрепление крепостей и замков на границах с Нормандией, Анжу, Пуату, Гасконью, да и у самого пролива. Потому что Филипп был твердо намерен выкинуть англичан с континента. Вспомните этот момент, когда будете встречать обвинения в адрес Джона за то, что тот профукал французские владения: проблемы начались задолго до того, как он стал королем.
Впрочем, вполне может быть что Джон, в отличие от Ричарда, внимание на маневры Филиппа обратил, потому что он собирался отправиться зачем-то в Нормандию на рандеву с Филиппом, но вмешалась его матушка, прибывшая в Англию в феврале, и всполошившаяся, что нелюбимый Джон сможет найти общий язык с Филиппом против любимого Ричарда. Неудивительно, что Алиенора Аквитанская была уверена в том, что Филипп Джона одурачит. В конце концов, Филипп легко манипулировал и куда как более искушенными людьми, чем английский принц. Неприятный осадок оставляет то, что Алиенора не постеснялась выставить младшего сына кретином и потенциальным предателем перед всей Англией.
Она сзывала сэров и пэров страны четырежды: в Виндзоре, Оксфорде, Лондоне и Винчестере, с требованием, чтобы ее неразумного сыночка во Францию не отпускали, потому что плохой Филипп восстановит там его против брата, законного короля. И Джона из Англии не выпустили. Ведь условием Ричарда изначально было: или брат не появляется в Англии, или ее не покидает.
Чтобы подсластить пилюлю, Джону вручили замки Виндзор и Валлингфорд.
Валлингфорд
Тогда старая интриганка снова начала публично заламывать руки: ее младший сын одержим вопросом крепостей, и кто его знает, с какой целью? Уж не с целью ли взбунтоваться против брата, законного короля?!
О целях этих маневров Алиеноры можно только догадываться. К тому моменту она не могла не знать, что ее сыну-королю плевать на Англию. Она не могла не понимать, что время начало безжалостно работать против Ричарда: ее попытка женить любимого сына и обеспечить его наследником провалилась с треском, а жизнь воина в те годы редко была долгой. Не наталкивала ли она Джона на мысль о бунте? В конце концов, он тоже был достаточно Ангевином, чтобы не быть пушистым няшечкой. Против этой за уши притянутой версии говорит то, что она сделала все зависящее от нее, чтобы связать Джону руки и испортить ему репутацию.
Почему она всю жизнь последовательно и неотступно ненавидела собственного сына – тоже загадка. Ведь она с ним практически не сталкивалась, мальчик покинул ее вскоре после рождения, отправившись к мамкам-нянькам, так что она никак не могла получить какое-либо представление о характере и достоинствах/недостатках Джона.
В хронике есть одна странность: говоря о Джоне, хронист всегда называет его «единоутробным братом короля», а не просто братом. Обычно такое уточнение всегда делается в том случае, если братья сводные: единоутробные, если мать общая, а отцы разные, или единокровные, если отец один, а матери разные. Хронист также никогда не называет Джона принцем, всегда именуя его просто «граф Мортен».
Вот позвольте мне сделать одно странное предположение: а был ли Джон сыном Алиеноры? Да-да, именно Алиеноры, хотя эта «единоутробность» так и пестрит в хрониках. Потому что в тот период, когда королева была беременна последним сыном, король практически открыто жил со своей Розамундой, а не с женой. И ходили упорные слухи, что от Розамунды у короля был ребенок, хотя его личность нигде не зафиксирована. Алиеноре было на момент рождения Джона 44 года, и у нее было позади как минимум 9 родов и бурная жизнь. Ее последний ребенок мог умереть, и Джон мог быть взят вместо него у Розамунды.
Против говорит многое. Во-первых, полная бессмысленность такого поступка. У четы было много сыновей, им не нужен был еще один наследник. Во-вторых, у короля Генри была тенденция признавать своих бастардов. С другой стороны, признав, он вовсе не преподносил им будущее на блюдечке с золотой каемочкой. Он обеспечивал уровень жизни и давал возможность продвигаться. Джеффри, ставший архиепископом Йоркским, получил от отца отправную точку и поддержку, но не более. Уильям, самый младший, получил баронство, но это и все.
Джон получил от отца звание лорда Ирландии для статуса и три города во владениях брата для доходов. И всё. Если не считать обидную кличку «Безземельный». Как-то странно, не так ли? Потому что, если отвлечься от привычной мантры «слишком много сыновей», то вспоминается, что именно в тот период была создана «империя Ангевинов», где чего-чего, а земель хватило бы и на более многодетное семейство.
Мог ли Джон быть сыном Алиеноры, но не сыном короля Генри? Мог. И в этом случае Генри поступил бы именно так, как с собственными бастардами – дал бы свое имя и отправную точку. И не стал бы делать из происхождения ребенка секрета. Во всяком случае, если хронист употребляет титул «граф» и «единоутробный брат» в прямом смысле, а не для того, чтобы выразить свою явно просматривающуюся неприязнь к Джону, происхождение парня в приближенных ко двору кругах секретом не было. Графом Джона сделал, кстати, Ричард, и Ричард же сделал графом младшего бастарда своего отца, графом Салсбери. И обоих женил на богатых наследницах.
Это, разумеется, чистые спекуляции, но они предлагают хоть какое-то объяснение тому, почему Алиенора так себя вела по отношению к Джону, и почему Ричард так старался предотвратить появление у Джона, официально считавшегося сыном своих родителей, наследников.