Королева Мэри въезжает в Лондон

[MirrinMinttu]

Мэри неспешно ехала по направлению к Лондону и думала. Посол Ренар в ее глазах оказался не на высоте. В самый тяжелый момент он дал ей совет, который был бы для нее летален, если бы она ему последовала. Потом он только отсиживался в Лондоне, пока она боролась. Но ее глубоко задела мысль о том, что ее брат действительно ненавидел католицизм всеми фибрами души. Будет ли правильным хоронить его по католическому обряду? Или по англиканскому? Англиканский обряд тоже включал мессу, не слишком отличавшуюся от католической... Для себя-то она знала точно, в чем состоит ее задача и обязанность, как королевы: она обязана спасти королевство, вернуть свою страну в лоно истинной религии и под защиту Великого Престола, но могла ли она оставить без внимания убеждения брата?



А ведь, кроме этого, ей надо было думать о том, из кого она сформирует свое правительство. И что делать с бедной девочкой, ждущей ее прибытия в Тауэре. И с другими.

Дерби, Сассекс, Бат, Оксфорд дожны быть в правительстве – они первыми ее поддержали. Пемброк и Винчестер, Арундел, Шрюсбери, Бедфорд, Кобхем, Чейн, Петри... Им она не доверяла, у них среди народа была грязная репутация, но они были слишком могущественны, чтобы оставить их в оппозиции. Она обязательно выпустит из Тауэра старого интригана Норфолка. Он безбожный и бессовестный человек, но и политик, каких мало. Гардинер займет свой старый пост епископа Винчестерского, это понятно. Пожалуй, из него получится неплохой канцлер. Пейджет – профессионал, и, кажется, наиболее честен из всей этой банды. Но Гардинер и Пейджет старые враги, а Норфолк стар...

Мэри еще не знала, как чудит в Лондоне Гардинер. Совет, разумеется, продолжал править почти в прежнем составе в отсутствие королевы, но стараясь выслужиться. Эдвард Кортни был, наконец, выпущен на свободу. А вот Гардинер предпочел оставаться номинально пленником, хотя его включили в члены совета. Он хотел получить свою свободу из рук королевы, и никак иначе. На заседания он приходил, и возвращался после них обратно в тюрьму. На первом же заседании он заметил Нортхемптону, что тот живет в его доме, а Пемброку – что тот наложил лапу на его, Гардинера, законные владения. В общем, Гардинера и Тауэр не укротил.

25 июля в Лондон привезли Нортумберленда и Амбруаза Дадли. Их эскортировали Арунделл и Грей с четырьмя сотнями солдат. Не потому, что опасались их бегства, а потому, что хотели защитить их от ярости толпы, которая уже знала, что англичан чуть было не сделали, по их милости, французами. Толпа не могла растерзать герцога, но могла скандировать «смерть предателю!», что и делала. А вокруг самой Мэри, остановившейся в своей старой резиденции Ньюхолл, разыгралась неловкая сцена: джентри и лорды Норфолка разбили лагерь вокруг Ньюхолла, отказываясь верить, что их королева в безопасности, если ее окружают те же люди, которые узурпировали власть несколько недель назад. Герцогиню Нортумберленд, явившуюся просить за мужа и сыновей, к королеве не пустили.

Ньюхолл

Мэри не была намерена никого наказывать строго. Во-первых, жестокость не была ей свойственна. Во-вторых, виновных в государственной измене по букве закона было столько, что казнить всех было просто немыслимо, а казнить только кое-кого несправедливо. Другое дело те некоторые, которые были повинны в государственной измене высшей степени. С их наказанием надо было что-то решать, просто так выпустить их было нельзя.

Но это были дневные проблемы, а по вечерам и ночью Мэри посылала за Ренаром, продолжая переговоры о том, что считала главным, о похоронах брата. Она утверждала, что не может «зарыть его в землю, как собаку», она уже успела объявить своим лордам, что не признает ни одного закона, который был принят правительством Эдварда, потому что они были не законами короля, а законами тех лордов, которые сейчас обвиняют перед ней друг друга, лгут и ссорятся.

Ренар предложил компромисс. Поскольку ее брат был еретиком, пусть его хоронят в Вестминстере по еретическому обряду, а она в это время может в Тауэре служить по его душе мессу. И его останки должны быть обследованы на предмет того, не был ли он отравлен. Ведь в мае он явно чувствовал себя хорошо, и вдруг умер в начале июня. Это было подозрительно, и нельзя было давать слухам крылья. Если выяснится, что король был отравлен, виновные должны быть найдены и наказаны.

В одной из этих бесед был поднят вопрос о замужестве 37-летней Мэри. Она призналась Ренару, что никогда не хотела замуж, ни тогда, когда была принцессой, ни теперь. Но в этом вопросе у нее так мало опыта, и она, по сути, первая королева на троне Англии, чтобы обратиться к прецеденту. Поэтому здесь она полностью полагается на опыт своего кузена, императора. Ренар знал к тому времени о планах императора на Мэри совершенно точно, но решил королеву пока не грузить: пусть разберется с текущими делами.

Не то, чтобы Ренар не пытался на эти решения повлиять. Он пытался убедить Мэри, что Джейн Грей должна быть казнена. Как он писал в отчете, «мы привели ей в пример Максимуса и его сына Виктора, которые были казнены императором Теодосиусом; Максимус за то, что узурпировал пурпур, Виктор потому, что, являясь наследником своего отца, он предствавлял угрозу, покуда был жив».

Занимала Ренара также персона принцессы Элизабет, которая была ничуть не менее популярна, чем ее сестра. И явно вскоре стала бы более популярна: правитель всегда вынужден принимать решения, оставляющие часть подданных недовольными, и сердца недовольных обязательно обратились бы к юной принцессе. С этой потенциальной угрозой интересам императора Ренар был решительно настроен что-то сделать.

А пока, 3 августа 1553 года королева Мэри торжественно въезжала в Лондон. Во главе кавалькады рыцарей и лордов, встречаемая приветственными криками подданных, она сияла и казалась той красавицей, которой когда-то была. Лисичка Элизабет уже спросила ее в вежливом письме, может ли она присоединиться к королеве в ее печали? Подозревалась печаль по брату, разумеется, но Мэри решительно ответила, что печаль печалью, а вот мрачные одеяния протестантов из придворной жизни изгоняются. И кавалькада Мэри блистала яркими красками, не менее блестящей была свита Элизабет, которая с 2000 всадников и придворными дамами выехала встречать Мэри за ворота. Обе сестры рука об руку въехали в столицу через Олдгейт, и всем казалось, что мрачные времена остались позади.

Мэри и Элизабет

В воротах Тауэра стояли старый Норфолк, Гардинер, Кортни, герцогиня Сомерсет (Анна Стенхоуп, вдова Эдварда Сеймура). «Мои дорогие узники!» Мэри соскочила с коня и расцеловалась с каждым. На одном дыхании она заявила, что Нортумберленд будет разбираться в своих грехах с исповедником, и будет непременно помилован, если исповедник сочтет, что он раскаялся в своих действиях. Саффолк был и так свободен. Относительно леди Джейн Мэри сказала, что «бедная девочка не должна страдать за чужие грехи». Это был день искренней радости для всех.