Томас Кромвель - 24

[MirrinMinttu]

12 июня 1540 года Кромвель был занят составление письма королю. Это было более сложной работой, чем можно себе представить. В частности, Кромвель не мог написать того, что ему больше всего хотелось написать – что он не повинен в измене. Ведь в измене его обвинил король, и высказывать королю, что тот сильно неправ, было бы довольно глупо.



Поэтому Кромвель сосредоточился на перечислении своих заслуг. Он напоминал королю, что делал все для того, чтобы «защитить и улучшить вашу честь, особу, жизнь, процветание, здоровье, богатство, радость и комфорт». Он делал комплименты «самому щедрому принцу, который был скорее отцом своему подданному, нежели хозяином». Он сулил, что поможет королю получить еще больше денег.

Кромвель, Кромвель, неужели он забыл, что его хозяин не считал заслугами что-либо, что делалось для него. Это же было так естественно, служить своему королю, который не оставался неблагодарным в плане наград.

Параллельно Кромвель должен был отвечать членам королевского совета, своим бывшим коллегам, на список вопросов, составленный самим королем.

В частности, его обвиняли в том, что он собрал вокруг себя слишком много служащих – беспроигрышное обвинение еще со времен короля Скряги, который установил очень жесткие лимиты, какой эскорт может иметь джентльмен определенного ранга. Скряга, кстати, мудро поступил, потому что в наследство от времен Войны Роз он получил ситуацию, в которой у каждого захудалого барона была своя армия. Или банда. Но в данном случае, Кромвель попал в затруднительную ситуацию, потому что очень многие стремились пристроить к нему на службу своих сыновей, кузенов, братьев и свояков. И он их пристраивал, будучи в состоянии оплачивать им проживание.

Как на странно, Гарри, который жаловался на свои затруднения с нынешней королевой, обвинил Кромвеля в том, что тот предал доверие своего суверена, разболтав «сведения чрезвычайной секретности». «Я помню эти сведения, - оправдывался Кромвель, - но я никогда их не разбалтывал». Действительно. Зачем их нужно было разбалтывать Кромвелю, если это делал сам король?

Что было, так это многочисленные попытки Анны Клевской побеседовать с Кромвелем по душам, от которых он увиливал – что он мог ей сказать, кроме плохого? А плохое дамам Кромвель говорить был не приучен, и он побеседовал с главным камердинером Анны, чтобы тот побеседовал с ней, и попытался ее склонить к правильному выводу. Нет, не к разводу, а к тому, чтобы обучиться быть хоть немного соблазнительной, а не отмахиваться от этих советов воплями «грех! грех! Бог запрещает!».

Проблема была в том, что Генри Анна была не нужна – ни в своем естественном, ни в соблазнительном состоянии. Так что он был очень недоволен тем, как Кромвель понял его поручение «сделать с этим что-нибудь!».

Верил ли он в измену Кромвеля? Нет, конечно. К 1540 году его величество был уже опытным и искушенным во всякого рода заговорщической возне, чтобы не видеть насквозь обвинения Норфолка и Гардинера. Мог ли он поверить словам сэра Джона Вэллопа, что Кромвель намеревался сделать себя королем, женившись на принцессе Мэри? Нет, конечно. Но на тот момент, проводя практически каждый вечер во дворце Гардинера, он позволил убедить себя, что пора сбросить балласт паршивой репутации, накопившейся за последние годы, и что сделать это эффективно и быстро можно только одним способом: громко наказав исполнителя своих жестких приказов.

Не сказать, чтобы Гардинер и Норфолк не имели для такого совета оснований. Ликование Лондона по поводу ареста Кромвеля тому доказательство. И одно уже это говорило за то, что король не стал бы миловать опального министра. Так что Кромвель мог бы и не писать своего письма королю. Наверное, он даже знал, что это бессмысленно. Просто так уж устроен человек, что он не может получить душевного покоя, не высказав все, что накипело на душе.

Обвинительное заключение по делу Кромвеля было предсказуемо. Ему припомнили всё – и низкое происхождение, и посягательство на персон высокого ранга, и подарки, которые он получал, и деньги, которые он на своей деятельности делал для себя. Не было забыто и «распространение ереси», конечно, и заступничество за Барнса, и высокомерие. Билль был проведен через парламент, и представлен королю. С предложением наказать изменника смертью, а всё его состояние передать в казну. Почему-то не всё состояние, а только полученное с 31 марта 1539 года.

Кромвель отреагировал на обвинительное заключение предсказуемо: «мой милостивый суверен, когда я услышал об этом, я сказал (и повторяю теперь), что я – ваш подданный, и рожден для того, чтобы подчиняться законам и знать, что суд состоит из честных и непредвзятых свидетелей… Закон – это закон».

Он совершенно точно знал, что помилования не будет, и забота короля о том, чтобы заключение его опального министра было достаточно комфортабельным (он оплатил дополнительный комфорт для Кромвеля из своего кармана), его не ввела в заблуждение. Для Генри это был совершенно типичный выверт. Таким же типичным вывертом для него была твердая уверенность в том, что даже приговоренный к смерти министр будет продолжать ему служить из Тауэра. И он в этом даже не ошибся.

Дело с Анной Клевской нужно было довести до конца. Как по заказу, в Лондоне снова обнаружилась чума, и королеву услали в Ричмонд «для свежего воздуха, здоровья и удовольствия». Король даже пообещал сам туда приехать через пару дней, что никого, знающего фобию Гарри относительно болезней, не обмануло. Это была ссылка, предпоследний шаг к разводу.

Тем не менее, король не сбежал в сельскую местность, как он всегда поступал, когда в Лондоне начиналась какая-либо эпидемия. Он взял дело о разводе в собственные руки, зная, что лучше чем он сам, с этой задачей не справится никто. В конце концов, во время развода с первой женой он приобрел буквально энциклопедические знания по вопросу, а увязка постулатов в стройную, логичную систему всегда была его сильной стороной.

Гарри послал Одли, Норфолка и Джона Рассела в Тауэр к Кромвелю с листом, в котором кропотливо были перечислены все вопросы, на которые тот должен был дать ответы. Чтобы министр себя не утруждал и не отвлекался от дум о вечном и спасении души, на вопросы были уже написаны и ответы. Заключала вопросник милая приписка короля, что «несомненно, Кромвель помнит, как часто король говорил о том, что чувствует к ней (Анне) инстинктивную неприязнь».

Что ж, 30 июня Кромвель засучил рукава и принялся писать, предварительно скопировав все вопросы и ответы себе в шпаргалку. Он написал о том, как Гарри помчался встречать невесту в Рочестер, о том, как был разочарован, о том, что никогда не хотел этого брака после того, как увидел Анну. Он написал, как пытался использовать предыдущее обручение Анны с герцогом Лотарингским для того, чтобы помешать браку короля свершиться, но что клевская партия единодушно присягнула, что помолвка была расторгнута со всеми необходимыми формальностями. Кромвель описал реакцию короля после первой брачной ночи, не забыв упомянуть о важном факте: физическая близость свежеиспеченных супругов оказалась невозможной, и что последующие вместе проведенные ночи ничего не изменили.

Кромвель описывал, как к Великому Посту 1540 года Анна начала нервничать и злиться по поводу того, что так и не была близка с королем ни разу, а король жаловался в открытую, что у него «никогда больше не будет детей для утешения подданных», и клялся, что не считает Анну Клевскую своей законной женой.

Зачем королю была нужна такая откровенность? Не было упущено ни единой мелочи, ни единого слова – разумеется. Дело, очевидно, было в том, что король не должен был выглядеть жестоким самодуром. Все знали, что он отделается от Анны любой ценой. Но все также должны были знать, от каких именно отношений он пытается отделаться. Более того, из бумаги должно было быть понятным, что в этом браке страдал не только король, но и сама королева, и всё королевство, которое действительно хотело бы «запасного» наследника.

На самом нижнем краю письма Кромвеля, после официального обращения к королю и заверений в полной верносте, дрожащей рукой нацарапано: «Most gracious prince, I cry for mercy, mercy,mercy».

Письмо зачитывал королю его секретарь, Ральф Седлер. Поэтому мы знаем, что Гарри плакал, когда ему прочли мольбу Кромвеля. Но помилования сэру Томасу он не даровал. Более того, очередной билль о всеобщей амнистии от 5 июля не коснулся Кромвеля, который стал как бы впитавшей в себя всю грязь и кровь реформационных лет правления своего короля тенью. И этой тенью король должен был пожертвовать, чтобы предстать перед подданными и своей аристократической знатью блестящим, непогрешимым и сияющим – наместником Бога в Англии.