Эдвард IV - реакция на королеву

[MirrinMinttu]

Осенью 1464 года Эдвард хладнокровно объявил вернувшемуся из Франции Варвику (а затем и прочим), что он – женатый человек. Естественно, новость потрясла всю аристократию Англии. В конце концов, многие могли понять нежелание короля жениться на французской принцессе. Но каждый пэр, имевший дома дочь в подходящем для брака возрасте, воспринял выбор короля, как личное оскорбление. Хочешь посадить рядом с собой королеву-англичанку – прекрасно. Но бери ровню!

неравный брак

Да что там, даже реакция бургундцев была однозначной: «как бы красива и хороша она ни была, она не была ему ровней, и он прекрасно знал, что она ему неподходящая жена; она не была дочерью герцога или графа, и её мать, герцогиня Бедфорд, взяла в мужья простого рыцаря, так что хотя она была дочерью герцогини и племянницей графа Сен-Поля, она не подходила ему в жены», - писал Жан де Вайврин, бургундский хронист.

Но сэры и пэры Англии кое-как перенесли бы «выскочку» на троне, если бы не два добавочных обстоятельства, связанных с этим браком. Во-первых, у Элизабет Вудвилл была огромная родня: два сына от первого брака (что само по себе обещало проблемы в будущем), пять братьев, семь незамужних сестёр, и родители. Все понимали, что Элизабет будет делать то, что полагается делать приличной дочери, матери и сестре: продвигать свою родню. Что означало, что расходы будут значительнее, нежели обычно.

Принцессы приносили с собой приданое, как денежное, так и политическое. Дочь английского пэра имела бы уже влиятельных и занимающих посты родичей, обручённых и женатых в своём кругу сестёр и братьев. То есть, тот кусок общего пирога, который пришлось бы выделить королеве и её родне, никого бы не обделил.

Другое дело – орда не пристроенных ещё Вудвиллов. Впрочем, у самого Риверса кое-какое положение при дворе уже было, у его жены была её богатая вдовья доля от предыдущего замужества. У его старшего сына тоже была уже и устроенность, и репутация. Но остальные!

Во-вторых, английские сэры и пэры обладали нюхом на неприятности. Тайные браки в семействе Плантагенетов редкостью не были, и всегда приводили к осложнениям. Тем более, в случае, если паре объективно ничто не мешает жениться публично и по всем королевским канонам. Потому что если король заявил бы в мае, что «женюсь на Лиз!», никто не смог бы ему помешать это сделать. Значит, для тайного брака была какая-то причина, и это всех настораживало.

Особенно мило вышло, что в дурацком положении оказался король Франции, союза с которым довольно интенсивно добивался Варвик. В принципе, целью хлопот Варвика относительно женитьбы Эдварда на Боне Савойской был именно союз с Францией. Бона Боной, но сам Луи Французский сидел в Пикардии, ожидая английское посольство, которое так и не прибыло.

Как ни странно, Луи XI хоть и пожал плечами относительно выбора Эдварда, но в качестве личного оскорбления этот выбор не воспринял. Во всяком случае, на политику этого короля личная приязнь или неприязнь не влияла. Сам Варвик, оказавшийся тоже в глупом положении, явившись с готовым договором о браке к женатому королю, больше был раздосадован расхождениями в политических взглядах, нежели самим фактом женитьбы Эдварда. Несомненно, он не мог не обеспокоиться и тем, что его «подопечный» не соизволил ни словом обмолвиться о таком важном поступке не только ему, но и ближайшему кругу. Это говорило о молодом короле многое, и необязательно было свидетельством неумения контролировать свои страсти.

А в основном, женитьба Эдварда вызвала, скорее, удивление, приправленное ароматом скандала, но не враждебность. В конце концов, король поставил нацию перед фактом. «Не будем судить сгоряча», - подытожил Джон, лорд Венлок, и Варвик, очевидно с приятелем согласился, потому что именно он сопровождал вместе с Кларенсом новую королеву в часовню аббатства Рединга на Михайлов день 1464 года, когда Лиз Вудвилл впервые появилась при дворе.

С другой стороны, ведь известно же, что Кларенс вполне публично поносил на каждом повороте семейство новой королевы, так что сам по себе факт, что Кларенс и Варвик были сопровождающими Лиз Вудвилл, еще не говорит о том, что они королеву приняли. Смирились – да, и, возможно, в дальнейшем всё бы ограничилось холодноватым игнорированием неподходящей королевы, но Элизабет Вудвилл вовсе не собиралась сливаться с гобеленами и делать себя невидимой.

То, что случилось потом, не так уж однозначно. С одной стороны, все были морально готовы к тому, что королева начнёт устраивать дела своей родни. Её бы осудили, если бы она этого не сделала. Более того, «простым людям» было абсолютно всё равно, как звали местного лорда, и какой длины родословная у него была. Был бы в силе при дворе, и мог бы проталкивать местные интересы, да не драл бы налоги на каждом повороте, да держал бы свою свиту в ежовых рукавицах - это главное. Трудно также сомневаться, что для джентри, и именно для джентри с ланкастерианским прошлым, брак Эдварда был событием приятным и одобряемым. В конце концов, Вудвиллы были одними из них.

С другой стороны, слишком энергичные и агрессивные действия Лиз Вудвилл на довольно узком брачном рынке английской аристократии наделали много бед и оскорбили интересы многих. Похоже, королевская чета решила окружить себя роднёй королевы одним махом. Сразу после того, как Эдвард объявил о своём браке с Элизабет Вудвилл, старшая после неё сестра, Маргарет, была выдана за Томаса, лорда Мальтраверса – наследника графа Арунделла и племянника Варвика. В январе 1465 года, двадцатилетний Джон Вудвилл был навязан в мужья 65-летней вдовой герцогине Норфолк (и тётушке Норфолка), леди Катерине Невилл. Именно этот брак дико возмутил общественность, хотя и здесь не всё так черно-бело.

Леди Катерина могла отказаться. Во-первых, вдовы старше 60 лет имели право проигнорировать распоряжение короля о новом замужестве ещё со времён Вильгельма Завоевателя. Во-вторых, леди Катерине не нужно было благоволение короля. Её сын, Джон Мовбрей, был герцогом Норфолком, а это не кот чихнул. Особенно в свете странной нерешительности Эдварда в отношении севера. Её дочери были благополучно пристроены, и теперь карьеры их мужей давным-давно от дел свекрови не зависели. В-третьих, этот брак изначально заклеймили «дьявольским», и никто бы не осудил леди Катерину, если бы она сказала «нет» даже у алтаря, как говорится. Возможно ли, что леди находила ситуацию забавной? Конечно, может быть и так, что у леди Катерины было не всё благополучно с головой, и именно это вызвало такое возмущение ей браком. Но дама присутствовала в 1483 году на коронации Ричарда III, то есть, и через 18 с лишним лет явно не была сенильной развалиной.

Следующая серия браков случилась в 1466 году, после крещения первой дочери королевской четы. Катерину Вудвилл навязали в жёны Генри Стаффорду, наследнику титула герцога Бэкингема, чем тот был всю жизнь глубоко оскорблён. Но, опять же, здесь оскорбление было вызвано разностью статусов Вудвиллов и Стаффордов, а не тем, что королева выдала свою сестру за аристократа, чьё опекунство было передано ей королём в виде кормушки. Редко кто из опекунов был готов выпустить из рук имущество опекаемого, и подобные браки были скорее правилом, нежели исключением. Да и молодая пара, в общем-то, имела редкую по тем временам возможность поухаживать друг за другом до замужества, а не после него. В данном случае, пара имела возможность вырасти вместе. Кстати говоря, Бэкингем, клявший неравный брак на всех поворотах, нажил со своей Катериной четырёх детей и каким-то скандальным отношением к жене не отличался. Могло ли быть так, что против леди Катерины он ничего имел, его неудовольствие было направлено на родню супруги?

Анну Вудвилл выдали за виконта Бурше, наследника графа Эссекса, и Элеанор – за Энтони Грея, наследника графа Кента. Осенью того же 1466 года Мэри Вудвилл обручили с наследником Гербертов, уведя этим в недосягаемость титул лорда Данстера, который хотел для себя Варвик. А в октябре цепкая королева перекупила у сестры своего супруга, герцогини Экзетер, руку Анны Холланд, дочери и наследницы. Перекупила за 4000 марок, и перекупила в ущерб племяннику Варвика, с которым наследница уже была обручена.

Поэтому и говорят, что три из серии вудвилловских браков 1464 – 1466 годов нанесли прямое оскорбление Ричарду Варвику. Ему не мог понравиться скандальный брак его тётушки, потому там цель завладеть имуществом немолодой вдовы было абсолютно очевидной. Он не мог не взбеситься, что его племянник не породнился с племянницей короля, тем более, что девушка была богатой наследницей. Но главной проблемой для Варвика оказалось то, что королева увела у него из-под носа Генри Стаффорда. Потому что Варвик, первый пэр и магнат нового режима, мог выдать свою старшую дочь и наследницу только за наследника одной из первых семей королевства. Генри Стаффорд идеально подходил для Изабель. Теперь же единственным, подходящим для Изабель мужем, оставался только герцог Кларенс, а второй из братьев Йорков, до рождения у короля наследника, считался наследником престола за братом и чётко осознавал свою важность, приказав, чтобы на публичных церемониях его меч несли перед ним.

И Варвик, совершенно обоснованно, имел дурные предчувствия по поводу перспектив замужеств своих девочек. Честно говоря, выходило так, что теперь никто, кроме братьев короля, не подходил, всех подходящих раздали Вудвиллам. Причём, на тот момент и менее чуткий, чем у Варвика, к политическим переменам нос мог бы уловить ветер перемен. Вряд ли король хотел связывать своего следующего в линии престолонаследия брата с кем-то, вроде Варвика, который обладал как глубоким кошельком, так и личной харизмой вкупе с огромным политическим капиталом. Не исключено, что Эдвард лучше всех знал, что Варвик не столько поддерживал его, сколько не собирался переносить губительное правление Маргарет Анжуйской.

Что касается семьи Эдварда, то реакция герцогини Йоркской хорошо известна. Мансини в своём рапорте пишет, что «гордячка Сис» не пожалела пороха: «она предложила провести публичное дознание с целью доказать, что Эдвард не является отпрыском её мужа, герцога Йорка, но зачат в адюльтере, и, соответственно, не достоин титула короля». Проблема в том, что Мансини не был свидетелем событий 1464 года, он появился в Англии около 1482 или 1483 года, то есть все его свидетельства о событиях более ранних – сплетни, мягко говоря, а не документальные ресурсы.

Та же проблема и со свидетельством Томаса Мора, который приводит диалог сына с матерью, в котором Эдвард так оправдывает свою женитьбу: «да, она – вдова, и имеет уже детей… и я не мальчишка, и имею тоже, и это доказывает, что никто из нас не бесплоден». Но Мор в глаза не видел тех, кто мог быть свидетелем данного разговора, потому что писал свой пасквиль о Ричарде III через полвека после описываемых им событий.