Вильгельм Руфус - король и церковь

[MirrinMinttu]

Вильгельму Руфусу было достаточно легко отмахнуться от условий договора с королем Малькольмом. Не говоря о том, что речь шла о его городах и о его границах, сам договор был заключен в чрезвычайных обстоятельствах и практически под принуждением расправы с ослабевшим в результате природных катаклизмов английским контингентом. Вот если бы случилась честная битва... Да, это была логика двойных стандартов, чего там. Когда тот же Руфус, вместо войны с братом, устроил с Робертом совместную прогулку и договорился по-хорошему – это было для него правильным. В конце концов, не чужие. Но договор с Малькольмом? Да с какой стати?!





Со своей стороны, Роберт Нормандский видел ситуацию по-другому. Переговоры вёл он, договор, спасший англичан, был заключен исключительно благодаря его отношениям с Малькольмом, и нарушение условий этого договора было ударом по репутации именно Роберта. Поэтому он объявил брату, что если тот не выполнит условий договора с Малькольмом, их договор тоже теряет силу.

Посланцы из Нормандии прибыли приблизительно перед Рождеством 1093 года, когда в Глостер, для праздников, стали стягиваться лорды светские и духовные. То ли предчувствуя, что 1094 год будет годом сражений, то ли вспылив, получив от брата такое своеобразное «поздравление», Руфус, на третий день праздников, объявил сбор средств на военные нужды. Что ж, для всех присутствующих это было дело обычным, и каждый знал, сколько надо платить (добровольно-принудительные платежи были частью условий, на которых лордам давались земли, и были пропорциональны доходам). Но с Ансельмом, архиепископом Кентерберийским, всё пошло наперекосяк, потому что он-то понятия не имел, какова его доля. Кто-то, помнивший времена Ланфранка, подсказал, что 500 фунтов будет достаточно. Король то ли не хотел портить праздники, то ли и сам не знал, какой должна быть доля архиепископата, и никак эту сумму не прокомментировал.

Каково же было удивление Ансельма, когда Руфус его вызвал и сказал, что правильной суммой будут 2000 фунтов, или, как минимум, 1000. Когда архиепископ стал спорить, король просто приказал ему удалиться. И это не было безобидным проявлением темперамента в обычной склоке. Приказ убираться с глаз долой означал, что провинившийся терял королевское расположение, benevolencia. Вместо этого, вступала в силу немилость короля, malevolencia. Тот, кто находился в немилости, не мог ожидать, что его петиции и судебные процессы будут приняты доброжелательно (нормальная практика в отношениях между королевской властью и интересами крупных налогоплательщиков).

Вместо того, чтобы покаяться и заплатить, Ансельм разозлился, и потратил возвращенные ему 500 фунтов на бедных. Нашла коса на камень. Конечно же, для Кентерберийского архиепископата и 2000 фунтов не были крупной суммой. Но Ансельм предпочел рассмотреть требование крупного взноса проявлением симонии, платы за назначение на духовные должности. Собственно, симония была тогда делом обычным. Например, епископ Тетфорда, Герберт де Лузиньи, в 1090 или 1091 заплатил королю 1900 фунтов за своё назначение, включив в условие сделки назначение своего отца аббатом в Винчестер. Но потом со стороны папской курии задули сильные ветры против симонии, и де Лузиньи пришлось ехать в Рим, чтобы получить прощение за свой поступок лично от папы. Так что Ансельма вполне можно понять. Он не настолько уверенно чувствовал себя на престоле архиепископа, чтобы сражать с курией, и доказывать, что данные ему королю деньги не были платой за назначение, а просто своего рода налогом на богатство.

Де Лузиньи ( от итальянского lusingare, льстить) метнулся в Рим - к слову сказать, прямиком из Глостера. То есть, несомненно, под давлением Ансельма. За что Руфус, с точки зрения которого епископ провинился сразу в двух проступках, лишил его епископского посоха. Во-первых, де Лузиньи обратился к Урбану II, одному из конкурирующих пап, хотя сам король Вильгельм ещё не объявил, кого собирается поддерживать. Во-вторых, своим поступком епископ дал понять, что сам не считает свой выбор легальным, поскольку должность была куплена. Урбан принял епископа с распростертыми объятиями поскольку выбор де Лузиньи в его пользу дорогого стоил, и утвердил епископа на его посту. Уж насколько можно верить Уильяму из Малсмсбери, который намекнул, что в этом случае освобождение от обвинения в симонии стоило де Лузиньи энной суммы денег – неведомо. Скорее всего, хронист не преувеличивает, потому что и в наше время очень распространенная форма поборов в церкви – это совершенно добровольные частные пожертвования, которые собираются всегда совершенно публично, и попробуй не заплати ати – сразу станешь парией. В случае, когда епископу позарез было нужно одобрение папы, это добровольное пожертвование могло быть довольно крупным. Надо сказать, что де Лузиньи выжал из этой покаянной поездки даже больше, чем утверждение своего статуса.

Не то чтобы Руфус на епископа Тетфорда всерьез гневался. Посох он ему вернул сразу, как тот прибыл из Рима. Кстати, именно этот епископ перенес свой престол в Норич, и стал строить там изумительный Норичский Кафедрал. И объявил, что кафедрал – это его акт публичного покаяния за грех симонии. Умно. Это сразу сделало его невероятно популярным и в церковных кругах, и среди прихожан. Менее счастлив этим «выходом из шкафа» был Николас Фламбард, который получал от де Лузиньи ту выплату, потому что хитрый епископ приказал запечатлеть данный факт на фресках. Также де Лузиньи основал бенедиктинский приорат, посвятив его св. Маргарет Антиохской (сейчас известен как St Margaret's Church, King's Lynn), церковь св. Николая (известна как Great Yarmouth Minster), а также школу в Нориче (тоже действует и по сей день, под именем King Edward VI Grammar School). Так что не ради неполных 2000 фунтов Руфус дал де Лузиньи епископский посох, а согласно своей тенденции назначать на крупные административные должности административно одаренных людей.

Эта практика симонии может показаться несправедливой в отношении искренне верующих бедных священников, и именно поэтому папская курия взяла курс против неё, но, на самом деле, оперировать масштабными проектами и огромными суммами денег может только тот, для кого большие деньги – данность, часть нормы.

Вообще, для понимания того, какие страсти кипели в церковных кругах, есть смысл остановиться на примере, который, с одной стороны, касается самого горячего аспекта того времени – святых мощей, а с другой стороны, хорошо иллюстрирует атмосферу беспощадной борьбы за власть и влияние.

Когда де Лузиньи сорвался в Рим, Балдуин (или Бодуэн, как угодно), физиатр Руфуса, который, кажется, не добрался к болящему королю в марте, но прибыл на рождественские праздники, решил, что для аббатства Бери-Сент-Эдмундс, аббатом которого он являлся, пробил звездный час. По какой причине этот Балдуин, монах из Сен-Дени, оказался в качестве личного физиатра при Эдварде Исповеднике, никто уже не помнил, но в этом качестве он переходил от одного короля к другому, и продолжал числиться на посту и при Руфусе. Действительно он кого-то лечил в таком возрасте или нет – сказать невозможно, но доступ к королевской персоне имел.

Так вот, Бери-Сент-Эдмундс профилировало себя аббатством, имеющим в своем распоряжении мощи св. Эдмунда, короля Восточной Англии, предположительно убитого викингами Ивара Бескостного (Рагнарссона) и Уббы Рагнарссона около 870 года. Предположительно – потому что ни о каком короле Эдмунде из Восточной Англии нет никаких записей. Вполне может быть и так, что Эдмунд Великомученик – это просто персонаж, придуманный в 986 году Аббо Флёрийским, написавшим и биографию Эдмунда, и историю его смерти (подозрительно похожую на историю св. Себастиана). Хотя есть, конечно, запись от 890-го года в Англосаксонских Хрониках, которая упоминает этого Эдмунда в событиях 870-го года, но запись, сделанная с двадцатилетним опозданием тоже, строго говоря, бесспорным историческим источником считаться не может.

Был такой король или нет, и умер ли он руки викингов или нет, но в 1094 году уже считалось фактом, что был и умер, и является нынче мощами. А если есть мощи – значит, надо их постоянно устраивать и переустраивать с возрастающей пышностью. Более того, считалось хорошим тоном, при визитах прелатов друг к другу по поводу посещения церквей, имеющих какие-нибудь знаменитые мощи, привозить крохотный кусочек своих. Так что материал, как говорится, был востребован, и именно при переносах он, по понятной причине, появлялся.

Аббат Балдуин затеял под этот проект постройку целой каменной церкви, и как раз в 1094 году был закочен восточный конец постройки, который очень подходил для перезахоронения мощей св. Эдмунда. Балдуин попросил у короля лицензию на освящение церкви и, как только церемония будет проведена, на перенос мощей. Руфус, поглощенный подготовкой отплытия в Нормандию, отмахнулся от вопроса о мощах с тем же легкомыслием, с которым отмахнулся и от Ансельма с его просьбой о переводе Эдит Шотландской из Солсбери. Получил аббат Балдуин лицинзию или нет – история умалчивает, но устное разрешение, похоже, получил. Епископом диосиза, в котором находилось Бери-Сент-Эдмундс, был как раз отсутствующий епископ де Лузиньи. Но ещё в 1071 году Балдуин озаботился получить от папы разрешение самостоятельно выбирать епископа для проведения ритуалов в своем аббатстве. А простой аббат, выбирающий, кому из епископов он решит доверить такую церемонию как освящение церкви и перенос мощей – это, знаете ли, сила.

Каково же было изумление и разочарование Балдуина, когда Руфус, вернувшийся из Нормандии 29 декабря 1094 года, изменил свои распоряжения, и сказал, что переносить мощи они могут, не вопрос, но вот освящение церкви... Над тем, кто его будет проводить, он сам подумает.

Балдуин стал расспрашивать придворных, и выяснил, что за решением короля стоит заявление канонников из св. Мартина в Лукке, что у них есть голова св. Эдмунда. То есть, Бери-Сент-Эдмундс не может претендовать на особые привилегии, базирующиеся на факте единоличного обладания полных и нетронутых мощей почитаемого святого. Тем более, что с головой св. Эдмунда была связана отдельная история – её викинги закинули куда-то в заросли, и когда подданные погибшего короля стали её искать, на место нахождения головы их навел какой-то мистический волк, прокричавший (или провывший?) «здесь! здесь! здесь!».

Балдуин сам отвозил в Лукку какой-то кусочек мощей, когда ездил поклониться тому самому Лику Лукки, и точно знал, что уж целую голову святого он им точно не отдавал. И Балдуин заподозрил, что за слухом стоит де Лузиньи, который чрезвычайно ревниво относился и привилегиям Бери-Сент-Эдмундс, и к тому, что этот особый статус аббата Балдуина мешал ему перенести епископский престол Восточной Англии в город Бери, который был местом стечения большого количества паломников высокого ранга.

К слову сказать, Балдуин таки отстоял свой право, сначала тряхнув разрешением папы от 1071 года, а затем – главный козырь! – разрешением совета Вильгельма Завоевателя от 1081 года, подтверждающим решение папы. В итоге, церемонию проводили Валкелин, епископ Винчестера, и Ранульф Фламбард, тогда ещё не принц-епископ Дарема. Их Балдуин буквально выцепил из соседнего городка, где они были по каким-то делам. Де Лузиньи попытался впоследствии всё это опротестовать, но документы, которыми впрок запасся Балдуин, несомненно заслуживающий своего высокого статуса уже благодаря проявленной им фантастической осмотрительности, снова сработали должным образом.

Мэйсон замечает, имеющий репутацию атеиста Руфус чрезвычайно часто вовлекался, на самом деле, в серьезные церковные дела. Именно во время его правления, были перенесены многие останки и в аббатстве св. Августина в Кентербери. Это было бы невозможно без активного одобрения короля. Да и собор в Нориче был построен при активной помощи Руфуса. Он также продолжал проводить политику Завоевателя по переведению епископских престолов в крупнейшие города епископских диосизов. Что, разумеется, вызывало горькие чувства в тех монашеских сообществах, которые этих престолов лишались, ведь вместе с администрацией епископа от них уходило и влияние, и конкретные деньги, получаемые от прибывающих ко двору епископа людей.

И к одному моменту в разговоре с Ансельмом, накануне отплытия в Нормандию, Руфус не отнесся безразлично. Ансельм, легко получивший разрешение на перевод Эдит Шотландской в Вильтон, запросил разрешение собрать синод, который не проводился с времен Ланфранка. На вопрос короля, что Ансельм собирается обсуждать на этом синоде, и к чему такая спешка, архиепископ ответил, что немеревается укрепить среди монашеской братии и прихожан дисциплину, заклеймив грехи вроде содомии и заключения браков между людьми, находящимися в запрещаемой церковью степени родства, без получения папской диспенсации. «Достаточно. Нет.», - прервал его король, добавивший этим отказом вес груза своей сомнительной репутации в веках.

На самом же деле, отношения Вильгельма Руфуса с церковью никак не выходили за рамки нормы. Все приличные короли и герцоги строили великолепные соборы, а лорды – локальные церкви и аббатства. Несомненно также, что вера была для Руфуса отдельно, а церковь – отдельно. Именно поэтому он с большим интересом и уважением относился к мощам святых (проявление уважения именно к Богу), но был очень строг в отношении административной деятельности церкви (держал в узде амбиции людей). Публичное унижение императора Генриха IV не прошло незамеченным при королевских дворах, и умные правители стали относиться к церковникам настороженно. Кажется, именно тогда до них ясно дошло, что церковь – это не только посредник отношений между человеком и Богом, но и организация, не менее жадная до власти и земных благ и привилегий, чем любая другая политическая фракция. Даже более, потому что желание папы стать королем над королями было уже озвучено.

Так что доверить враждебно настроенному архиепископу проведение синода, при условиях, что большое количество лордов духовных, наиболее близких и верных престолу, отправлялись в Нормандию вместе с королем, было бы не просто наивно, но абсолютно глупо. А глупцом Руфус не был. И действительно, ссора с Ансельмом началась не из-за синода, а из-за продолжения разговора, когда не умевший вовремя замолчать Ансельм начал требовать заполнения аббатских вакансий – до этого Вильгельм старался организовать дело так, чтобы один аббат управлял несколькими аббатствами, получал за это согласованную долю с доходов, а остальное шло прямиком в королевскую казну.

По мнению Ансельма, постоянное отсутствие аббата означало падение дисциплины среди монахов, и если король свою политику не изменит, то навлечет на себя вечное проклятие за захирение аббатств и монастырских сообществ, и общее падение нравов.

- Это МОИ аббатства, - рявкнул Руфус, который не любил угроз. – Тебя эти дела не касаются. В твоё управление ТВОИМИ манорами я не лезу, не лезь и ты ко мне со своими наставлениями.

- Значит, аббатства для тебя – это просто маноры?! – взвыл Ансельм. – Долг короля – защищать аббатства, как добрый их патрон, а не использовать доходы от них на свои военные походы. У тебя для этого королевские маноры есть, а деньги аббатств должны идти на церковные нужды.

- В общем, так. Ни одна церковная крыса не посмела бы говорить в таком тоне с Завоевателем. И я не намерен позволять тебе говорить в таком тоне со мной. Пошел вон!

Примерно так, если и не в словах то по смыслу, переговорили в Гастингсе Вильгельм Руфус и архиепископ Ансельм. К слову, прав был именно Руфус. Технически, маноры, доходами от которых король наделял аббата, не имели никакого отношения именно к аббатствам. Они были личными доходами, что ставило аббата на одну ступеньку с бароном, и обязывало его оказывать королю службу за эти доходы. Собственно, именно поэтому король был в своем праве, ожидая взносов от вступивших в права владения епископов – точно так же делали взносы наследники баронских владений. Аналог нынешнего налога на переход состояния от одного лица к другому.

В чем Ансельм был прав, так это в том, что король был патроном аббатств не только формально. Именно король должен был заботиться, чтобы доходы с земель, конкретно принадлежавших именно аббатству как организации, не уплывали на сторону. Как раз в 1092 году был скандал с Рамсейским аббатством, одним из старейших и наиболее уважаемых. Там аббат, сменивший де Лузиньи на посту, обнаружил, что земли аббатства... заложены, и долги значительны. Похоже, что явно потративший деньги аббатства на свою выборную кампанию де Лузиньи подорвался в Рим не столько из-за раскаяния в грехе симонии, сколько из страха перед показавшим себя скандальным архиепископом, который явно бы до этого случая докопался. Тем более что когда король узнал о случившемся, он просто запретил аббатам закладывать имущество аббатств без его ведома, но никак не наказал де Лузиньи.

В любом случае, по модели, разработанной в новом королевстве Завоевателем и Ланфранком, король владел ресурсами, являющимися источником благосостояния аббатств и епископатов, и поэтому относился к аббатам и епископам именно как к своим администраторам, которые получают плату за работу. Ансельм же хотел безусловных пожертвований со стороны светских властей. И безусловного благорасположения короля. Он даже приказал епископам, присутствующим в Гастингсе, коллективно отправиться к королю и потребовать для архиепископа безусловную беневоленцию. А если он откажет, то потребовать обоснования для отказа.

Вильгельм Руфус сформулировал свой ответ так: «I have no fault to find with him, but even so, I will not grant him my goodwill, because I do not hear why I should» («Он ни в чем передо мной не провинился, но, при этом, я не собираюсь даровать ему своё расположение, потому что не услышал, почему я должен это сделать»). Кто из епископов посоветовал озадаченному ответом Ансельму, как сделать так, чтобы король его услышал – немедленно вернуть королю возвращенные им 500 фунтов, и добавить обещание заплатить ещё 500 чуть позже. Но Ансельм только взъярился, и заявил, что и сам платить не будет, и епископам скоро запретит, потому что симония. Неужели они все не понимают, что своими выплатами они прямо-таки развращают короля? Духовная власть ничего не должна власти светской!

И Ансельм гордо удалился прочь из Гастингса, оставив Вильгельма Руфкса в твердом убеждении, что власть этого человека нужно ограничить максимально возможно.

Ансельм не был плохим человеком. Даже его отсутствие дипломатичности и склочный характер был бы, в других обстоятельствах, просто приняты как особенность, не более того. Но прецедент в Германии показал, что недовольные королем бароны, которых всегда хватало при любом правлении, имели тенденцию группироваться вокруг враждебных к королю прелатов, потому что это освобождало их от ответственности по обвинению в государственной измене. Они всегда могли заявить, что только защищают церковь, выполняют свой духовный долг. Именно поэтому Руфус блокировал все попытки Ансельма провести церковные реформы.