Роберт Куртгёз - домой, домой!

[MirrinMinttu]

Первый, пробный наскок на стены Иерусалима, который крестоносцы предприняли уже 13 июня, показал, что – увы, опять придется строить осадные башни и прочую машинерию. Одну из башен взялся сольно построить Раймунд Тулузский (подозреваю, друзей к тому моменту у него просто не осталось), а другую стали сооружать совместно Роберт Нормандский, Готфрид Буйонский и Роберт Фландрский. Проблема была в том, что материалов для строительства башен в окрестностях Иерусалима не наблюдалось, место было голым как тонзура аккуратного монаха.



И тут случился очередной забавный виток судьбы. Помните Роберта дю Беллема, врага-союзника Роберта Нормандского дома? А его маменьку, прелестную Мабель, которую трое обездоленных ею молодцев прикончили в её же собственной спальне за исключительную изворотливость в умении оттягать чужое просто по праву сильного? Так вот, один из них, Хью де Бунель, здраво прикинул, что семейство убиенной слишком могущественно, чтобы он смог от него спрятаться в Нормандии или во Франции, и слишком важно в качестве союзника, чтобы английский Вильгельм Руфус принял его приветливо у себя.

Конечно, христианский мир был велик, но Хью предпочел отправиться к «неверным», среди которых и проскитался с самого 1082 года. Нигде не оседал, ни к кому себя не привязал, и, кормился, очевидно, ремеслом наемника. То есть, он очень хорошо знал местность, языки, и расстановку сил в регионе. И он пришел к Роберту Куртгёзу с предложением своих услуг. Роберт его, конечно, принял. И даже не потому, что Хью был незаменимо полезен, среди местных христиан у крестоносцев союзники были. И не потому, что дю Беллем у Роберта в печенках сидел со своим высокомерием. А просто потому, что покойная Мабель была изрядной стервой, которая упорно искала неприятностей, и, в конце концов, нашла. Она действительно ограбила Бунелей, и стоит ли удивляться, что за произвол они решили отомстить. Соответственно, с точки зрения не политика, а человека, Хью Бунель был прав, а дю Беллемы – нет.

В общем, де Бунель быстро свел Роберта с местными сирийцами, и вскоре с «холмов со стороны Аравии» караван верблюдов дерево привез. Башню и катапульты стали строить, а потом, в ночь на 10 июля, контингент трио двух Робертов и Готфрида внезапно снялся с того места, где они были, и переместился на целую милю в сторону долины Иосафата, где местность для продвижения башни и катапульт была более удобна, а стена – чуть более уязвима, потому что укрепить её не успели.

Вообще, искусство штурма и защиты крепостей того времени – это нечто, заслуживающее внимания любителей средневековых баталий, и тема это достаточно серьезна и интересна. Я упомяну только, что когда 14 июля начался штурм, Танкред и Роберт Куртгёз как раз командовали продвижением бомбард, и были очень раздосадованы, что обороняющиеся вдруг скинули со стен систему тюков, набитых соломой, которые уменьшали эффект сотрясения стен от попадения ядер.

Но солома горит, и когда крестоносцам удалось эти мешки поджечь, то защитникам пришлось со стен отступить. Затем прицельной бомбардировкой удалось перебить цепи поднятого моста, и начался настоящий штурм, закончившийся прорывом в город. Христиан из Иерусалима, как говорили, изгнали ещё до подхода крестоносцев, так что когда те ворвались в город, убивали они всех без разбора. Говорят, что Танкред пытался защитить какую-то часть еврейской общины, дав им свое знамя, но это несчастным не помогло, что вызвало страшную ярость Танкреда. Но для большинства крестоносцев местные евреи не выглядели заслуживающими особой защиты, так что за пару дней население города было истреблено практически подчистую.

Теперь можно было начинать в Иерусалиме новую жизнь, а это требовало избрания правителя. Естественно, главными кандидатами оказались Раймунд Тулузский и Готфрид Буйонский. Через поколение уже говорили, что работу правителя предложили сначала именно Роберту Нормандскому, как компромиссному варианту, который не мог вызвать сильных протестов, но Роберт, разумеется, отказался. Очевидно, если у него и были какие-то заблуждения относительно своих правительственных талантов к моменту отъезда в крестовый поход, за время марша от Никеи до Иерусалима они выветрились полностью.

Да что там, даже уважаемый всеми Готфрид Буйонский открещивался от чести обеими руками, но ему-то согласиться просто пришлось, потому что кому-то надо было.

Как и ожидалось, Раймунд Тулузский встал на дыбы против такого решения, но тут в спор вступили уже его сторонники, которым очень хотелось домой, и которые требовали, чтобы граф это возвращение возглавил. А Раймунд, не смотря на свой склочный и амбициозный характер, всё-таки всегда помнил, что сила лидера - в людях, которые за этим лидером следуют, так что отступил он от своих притязаний довольно быстро. Правда, перед отправкой домой, крестоносцам пришлось ещё разбить армию эмира Малика ал-Афдала, и оба Роберта, вместе с Танкредом и Юсташем Булонским, вели центр. Причем, Роберт Нормандский в этой битве стал самым ярким победителем, захватив штандарт эмира, золотую сферу на серебряном копье.

Что-то об этом человеке говорит то, что он свой трофей не забрал, а выкупил за 20 серебряных марок. Очевидно, считая, что один он штандарт захватить бы не смог, и участвующие в лихом наскоке заслуживают свою долю. Он также не забрал свидетельство своей храбрости с собой, а подарил его Арнульфу, нынче патриарху Иерусалима, с тем, чтобы штандарт был помещен в Храм Гроба Господня. Для него это было логичным действием – ведь они, крестоносцы, прибыли сюда именно для того, чтобы Гроб Господень освободить, не так ли? Значит, все победы надо было посвятить именно храму, в котором этот гроб находился.

К побережью Роберты (Нормандский и Фландрский) пошли вместе с Раймундом Тулузским. И когда они приблизились к дружественной Лаодикее, где Роберт Куртгез не так давно провел вполне сносно время во время осады Антиохии, то узнали, что оставшийся в Антиохии Боэмунд решил заполучить в свои загребущие и Лаодикею тоже. Впрочем, Боэмунд немедленно снял осаду и вернулся в Антиохию, как только услышал о приближении большого контингента крестоносцев, и Раймунд немедленно объявил от имени императора Алексея, что отныне в Лаодикее будет стоять имперский гарнизон. У присутствующих крестоносцев такое решение возражений не вызвало, соглашение с императором ведь действительно существовало.

В Константинополь Роберт Нормандский, в компании с Робертом Фландрским, отправился из Лаодикеи с удобствами, то есть по морю. Несомненно, с английскими моряками, которых год назад послал ему в помощь брат. Как и следовало ожидать, император принял их как героев, осыпал подарками, и почти всплакнул от облегчения, что своенравные крестоносцы начали, наконец, покидать его владения. Впрочем, он, на всякий случай, даровал обоим право на свободное перемещение по всем землям империи – к тому моменту Алексей Комнин, кажется, понял, что основание крестоносцами независимых от него христианских государств не только ничего ему не стоит, а очень даже наоборот, ведь воевали новые государства именно с его врагами, и за свой счет.

А потом была Сицилия, встреча с друзьями и родственними, и для Роберта Куртгёза – поворотный момент в его жизни. На Сицилии его ждала невеста, и ни один жених не мог появиться перед своей будущей женой в таком блеске славы, как Роберт после успешного крестового похода. Это был самый счастливый момент его жизни. В кои-то годы, он был любим товарищами по походу за храбрость и широту души, обласкан императором Византии за верность слову и честность, и стал в собственных глазах кем-то большим, чем зажатым между чужими амбициями лузером.

Историки ставят Роберту в упрек некоторую леность, отсутствие сметающей всё на своем пути энергии тех же Танкреда или Боэмунда, но, честно говоря, у него за спиной не было ни необходимости завоевать себе земли, как у Танкреда, ни свести счеты с извечными врагами своего дома, как у Боэмунда. Ну а что касается отсутствия административных талантов, то Роберт увозил с собой самый драгоценный приз этого похода – жену, которая, не смотря на молодость, была внучатой племянницей самого Робера Гвискара, великого воина и хитрого правителя, и дочерью не менее великого воина, но, возможно, даже более хитрого правителя.

Сдается мне, что именно таланты этого семейства южных норманнов и привлекли Роберта Нормандского в первую очередь. А во-вторую – то дружелюбие и разговоры о естественном сюзерене, с которыми южные норманны в принципе его приняли. Богатое приданое Сибиллы было приятным бонусом, конечно, но, опять же, не в глазах Роберта, который мог бы получить и более богатую невесту, если бы объявил в Нормандии или Франции о своем желании жениться. Только вот сребролюбцем Роберт Куртгез никогда не был. Да и знаменитая семейная практичность нормандской династии проявилась, в его случае, только умением не лезть на рожон просто из любви к искусству.

Собственно, именно отсутствие амбиций и заточенность на общую цель и послужили причиной тому, что репутация Роберта Нормандского была после Первого крестового выше, чем репутация прочих лидеров, кроме, разве что, Роберта Фландрского, который, как и его тезка, не запятнал себя ни изменой слову, ни агрессивностью в адрес товарищей по походу. Тем не менее, теперь он возвращался в постылую песочницу мелких, но смертельно опасных игрищ домашней политики, где все его хорошие качества не имели ни малейшего применения, и где его называли за спиной «спящим герцогом».

Невольно приходит в голову, что его отец, Завоеватель, так медлил дать своему старшенькому реальную власть именно потому, что хорошо понимал его характер. Там, где нужно было установить гармоничные и дружеские отношения, Роберт Куртгез не то чтобы не имел равных, но был в своем элементе. «Золотой мальчик». Но вот реально властвовать, не чураясь коварства и жестокости, агрессивности и эгоцентризма, он способен не был. Наверное, Роберт и сам это знал, потому что оттягивал возвращение в Нормандию, и это промедление стало для него, в конечном итоге, фатальным. Его заботливый брат, Вильгельм Руфус, был убит 2 августа 1100-го года. А Генри, самый молодой и самый жестокий из братьев, был не склонен ни к отсутствию амбиций, ни к установлению гармоничных отношений с тем, кто должен был, по действующему завещанию, стать королем Англии.