Король Стефан - на краю

[MirrinMinttu]

Любой король, попавший на трон благодаря тому, что его кто-то туда посадил, или просто столкнувшийся с сильной и могущественной кликой в своем окружении, будет стараться создать свою собственную группу поддержки, зависящую только от него и его расположения. Классическим примером может быть Эдвард IV, которому повезло иметь под рукой многочисленный клан Вудвиллов, или Эдвард II, давший Деспенсерам отмашку проредить ряды сишком много о себе понимающих пэров. Даже Генри VII, которого на трон посадила мама, в конце концов маму сильно прищучил.



Стефан тоже поступил вполне классически. Милашкой он позиционировал себя ещё при жизни дяди-короля, и впоследствии, сам став королем, продолжал быть милым к тем, у кого хватало ума проявить себя горячими сторонниками Стефана, и наглости просить у него за эту горячность подарки. К моменту скандала с епископами, у Стефана уже была своя клика, с которой теперь нужно было расплачиваться за поддержку, и расплачиваться за чей-то счет. Правда, у Стефана ситуация была достаточно серьезной для того, чтобы подумывать о более радикальных мерах, чем просто поместье одному, замок другому и лесок третьему.

На "старых" пэров стопроцентно положиться он не мог. Они предали свою двойную клятву Матильде, они могли предать и свои клятвы Стефану. Собственно, уже начали предавать. Значит, нужны были новые пэры. И только за период с 1138 года по 1140-й, число графов в Англии удвоилось. В Англии, графское достоинство получалось от короля вместе с графством. В Нормандии, где было гораздо теснее, графское достоинство наследовалось. Перед английским законом, и те и другие были равны, и именовались в латинскоязычных документах одинаково - comes. Новоиспеченными графами стали Симон де Сенлис (Нортхемптон), Роберт де Феррерс (Ноттингем), Гилберт Фиц-Гилберт де Клер (Пемброк), Гийом д'Обиньи (Линкольн), Гилберт Фиц-Ричард де Клер (Хертфорд), Жоффруа де Мандевилль (Эссекс), Гуго Бигод (Норфолк). При этом, Стефан раздавал и старые графские титулы новым людям. Тот же д'Обиньи стал графом Йорка, Валеран де Мёлан стал графом Вустера, графский титул Нортумберленда получил принц Генри Шотландский, графство Кембридж перешло к Гийому де Ромару, Корнуол был пожалован Алану Бретонскому, Вилтшир - Эрве Бретонцу (будущему виконту Леона), и Херефорд - Роберту Лестерскому.

Тут, правда, имеется одна тонкость. Графы были равны перед законом, но вовсе не равны в правах, и права, получаемые каждым из них вместе с графским достоинством, были тщательно оговорены в дарственных хартиях. Некоторые новые титулы разрешали, собственно, только использование титула и антуража, не более того. Другие же подразумевали использование свобод, достоинств и право сбора подати. Третьим могли быть даже переданы некоторые права и обязанности короны. Стефан почему-то очень старался уменьшить власть шерифов на местах, и передать многие их функции свежеиспеченным графам. Возможно, дело было всё в тех же замках. Шерифы располагались в замках, и никто из окружения Стефана не мог бы поклясться, что на уме шерифа какого-нибудь Ноттингема, и на чьей он, собственно, стороне. Не говоря о том, что шериф - это одна из инстанций, в которой частично оседали собранные подати и налоги.

Какой смысл в происходящем был для тех, на кого вешали дополнительные обязанности к уже имеющимся? Например, Валеран уже был графом де Мёлан, когда на него повесили графство в неспокойном Вилтшире. Его брат-близнец Роберт был графом Лестера, и так далее. Смысл был в увеличении власти: Стефан передавал им права короны в пределах графства, освобождая от подчинения графу только крупнейших земельных арендаторов и важных для государства личностей. Звучит как превеликая награда за верную службу, если бы не наперсток дегтя в этой медовой бочке: прибавка гласила, "если граф сможет свои права осуществить". А это вовсе не был гарантировано. Впрочем, особо хитроумные благодетели издавна практиковали дарение монастырям земельных участков, незаконно кем-то захваченных или находящихся под угрозой захвата, так что ничего нового Стефан не изобрел.

Матильда и Роберт Глостерский были сильны в четырех графствах: Корнуолл, Девон, Сомерсет и Дорсет. Стефан попытался выбить из Данстерского замка Вильгельма де Мойона, крупнейшего местного (сомерсетского) землевладельца, но потерпел поражение. Балдуин/Бодуэн де Редверс, высадившийся в Англии даже до прибытия Матильды с Робертом, прочно укрепился в Дорсете, и Стефан ничего не смог сделать, чтобы этому воспрепятствовать. В Девоне, правда, у него был свой человек, барон Генри де Трэси. Но в Корнуолле безраздельно властвовал союзник Матильды и Роберта, их брат Реджинальд, ещё один незаконный отпрыск Генри I. Графом Корнуолла его сделал Роберт Глостерский, хотя, честно говоря, это не было в обычае, чтобы граф производил кого-то в графы. Но поскольку под рукой другого короля, кроме Стефана, не было, Роберту пришлось нарушить протокол. Единственным человеком, который мог Стефану в Корнуолле помочь, был Алан Бретонский, граф Ричмонд, который откопал свои права на графство, припомнив дядюшку Брайана Бретонского, которого мало кто видел и никто не помнил (тот умер ещё в 1086 году, и, видимо, никогда своих графских прав на Корнуолл не заявлял, удалившись к себе в Бретань через пару лет после битвы при Гастингсе).

Духовенство, со своей стороны, решилось на бойкот празднования королем Троицы 26 мая 1140 года. Из всех епископов королевства, на службе присутствовал только один, а остальные дали понять, что поведение короля по отношению к Роберту Солсберийскому и его племянникам заставляет их находить компанию его величества опасной. С Генри Винчестерским, братом, король был далеко не в сердечных отношениях, и даже попытался продвинуть, по совету Валерана де Мёлана, своего человека, Филиппа де Аркура, в епископы Солсбери с перспективой дальнейшего выдвижения в легаты. Но братец Генри, как нынешний папский легат, блокировал инициацию де Аркура, и Ватикан не принял протестов проигравшей стороны. Конечно, ни у кого не было ничего против самого де Аркура, человека вполне приличного и епископской митры заслуживающего (его потом и сделали епископом Байё, буквально на следующий год), просто английское духовенство не собиралось прощать королю аннексию крепостей, принадлежащих семейству покойного епископа Роджера. И то, что Стефан упрямо продолжал слушать де Мёлана, и гнуть линию замены неугодных угодными, никому по вкусу не пришлось.

А вот на июньское закрытие сезона заседаний, которое в 1140 году было проведено в Нориче, народ собрался охотно. Как ни странно, был даже Александр Линкольнский, который давно уже даже не поминал короля в молитвах. Уж кто его знает, по какому случаю и с какой целью. Скорее всего, с практической - его проектам в Линкольне нужны были и государственные дотации. А лорды собрались потому, что из Норича они могли проехать с летней инспекцией по своем поместьям в Восточной Англии. Не говоря о том, что Стефан надарил там ближнему и дальнему круга немало угодий. И неизбежному Валерану, и даже братику-сопернику Тео Блуасскому, а также нужным чужеземцам типа Вильгельма Ипрского, Ральфа Вермандуа и пр. Единственным придворным, совершенно явно выпавшим из круга получающих королевские милости, был Хью Бигод, чье клятвопреступление по поводу последней воли Генри I стало явным после появления доказательств, что Бигод в то время находился совсем в другом месте, откуда услышать волю умирающего никак не мог.

В общем и целом, за полгода до битвы при Линкольне, Англия разделилась на два лагеря с довольно четкими (на тот момент) границами: Матильда с Робертом в Западной Англии, и Стефан с приспешниками - в Восточной. Проблем у Стефана было тогда две: слишком узкий круг фаворитов, получавших наибольшую выгоду от нахождения Стефана на троне, и ссора с такой мощной организацией как церковь, да ещё и имея в роли папского легата родного братца, не лишенного амбиций. Проблема Матильды с Робертом состояла в том, что их партия интересовала, в основном, тех, кто либо был недоволен мерой благ, получаемых от Стефана, оставшись в стороне от главной кормушки, либо вообще не имел ничего, кроме перспектив. При такой расстановке, перетягивать канат можно было до бесконечности, что понимали все стороны. С точки зрения Генри де Блуа, епископа Винчестерского, пора было договариваться.