"Тихий берег" Ярнефельтов

[MirrinMinttu]

Пожалуй, это был самый необычный за последнее время визит. Во-первых, на посещение этого дома-музея надо записываться предварительно. Во-вторых, прибывших (группы по 20 человек, но было на 5 больше) держат у калитки до 11 часов, и в 12 выпроваживают с участка. Говорят, что это из-за необычных условий: дом жилой, в нём до сих пор живет внук художника с женой (им должно быть уже под 90), которые продали дом с участком городу Ярвенпяя с правом пожизненного пользования для себя. То есть, формально дом-музей до сих пор является частной собственностью. Группы только проводят вокруг дома, и по трём комнатам на первом этаже в доме. Причем, в доме фотографировать категорически запрещено - частная собственность (поэтому все фото внутреннего убранства, да и часть внешних видов - сетевые). Хотя позвольте усомниться, что старики на самом деле там живут, скорее всего, просто приезжают иногда из Хельсинки.



Дом красив - и снаружи, и внутри. И таким он был задуман, что было в 1900-м году довольно революционно, представьте. Поскольку вся компания людей искусства, собиравшаяся в салоне Элизабет Ярнефельт (урожденная Клодт фон Юргенсбург), были представителями дворянства и интеллигенции, они все выросли в домах, которые выглядели домами дворян, и были обставлены, как дома дворян - в лучшем и худшем смысле этого слова. На пороге же XX века молодежь мечтала о другом жилье - персональном, практичном... и уютном. "Arts and Crafts" стало их идеологией, хотя именно в случае Ярнефельтов это иногда принимало забавные формы.



Обратите внимание на шахматный столик - они выписали его из Италии, а вот низенькие столик и стулья, а также лавка-диван у дальней стены вытесаны самим хозяином, который столярной работой успокаивал нервы

Дом для молодой пары спланировал знакомый Ярнефельта, с которым они учились в Париже. Ну, про Ярнефельтов я упоминала, кого только среди них не было, от композитора до писателя, а вот молодая супруга художника была из Сванов - семейства, представленного девятью (!) сёстрами, известными в свете как "девять черных лебедей" за чёрные волосы и фамилию (сван = лебедь). Все сёстры связали свою жизнь с искусством в той или иной форме, хотя одна стала управляющей в знаменитой больнице Лапинлахти, где лечили всё, связанное с психикой. Сайми, хозяйка "Тихого берега", была актрисой финского театра. В этом тоже была революционность - в салоне, где собирались молодые из финских шведов, говорили по-фински, создавали и читали финскую литературу, и, главное, расширяли словарь финского языка, который так долго был языком простонародья, что в нем практически отсутствовали понятия, связанные с творческой и научной жизнью. Элизабет Ярнефельт была человеком, который порекомендовал Юхани Ахо писать по-фински, и который не дал своему сыну Ээро (вообще он был Эрик Николай) растратить талант в народной школе. "Учить можно и живописью", - отрезала она.



Ээро и Сайми в Венеции

Кстати, веселые братцы Ээро дали ему домашнюю кличку "Лягушонок", и бедолага до конца жизни не избавился от неприятий своего изображения. Он не любил ни своих портретов, ни автопортретов, которых у него, кажется, ровно один. Но... Он всё-таки был художником, и для того, чтобы написать портрет себя и жены у него были другие возможности. По какой-то причине Ярнефельт любил такой цветок, как калужница болотная, рентукка по-фински, и именно так в домашнем обиходе называли его жену. Поэтому свою семейную жизнь он нарисовал так:



Обратите внимение на золотой цвет лягушки! Та же гамма в его автопортрете. За этим явно что-то есть, какая-то шутка "в своем кругу"...

Но вернемся к дому. Строил его тот же архитектор, который строил дом Сибелиусу, но сам Ярнефельт вмешивался в процесс ровно настолько, чтобы получить именно вместительный дом (400 кв.м) для растущей семьи. И семья переехала в свой дом (до этого они снимали одно поместье) за пару лет до того, как была сделана внешняя обшивка! Цвета, в которые окрашен дом, выбрал сам Ээро - он верил, что цветовая гамма окружения влияет на людей, и именно комбинация желтого, красного и зеленого в определенных пропорциях создает ощущение гармонии дома и природы вокруг (и был совершенно прав). Красивые посадки перед домом были заложены в то же время, самим Ярнефельтом.



Было...



Деревья растут медленно, сейчас там такие дубы! Вообще, с дубами в наших широтах напряженно, но кое-где, как оказалось, выросли

Самая большая комната из доступных для обозрения - это ателье, где большое окно выходит на север. Там с самого первого Рождества стали ставить шестиметровую ёлку. Разумеется, украшения были самодельными, потому что Arts and Crafts продолжало быть духом эпохи. Лично меня безумно восхитил там вот этот коврик на стене, над пианино:



Вот недооценил его фотографирующий. А коврик, к слову, рарит с 1600-х. Но вообще пианино тоже знаменито. Обычно на нем в четыре руки играли Айно Сибелиус и Майя Халонен, обе пианистки концертного уровня. Очень часто мебель отодвигалась прочь, и остальные начинали танцевать. Но не тогда, когда аккомпанировать брался Ян Сибелиус. Тогда танцы сами по себе затихали, и собравшиеся просто слушали. Сибелиус на это, кстати, обижался: почему никто не танцует, когда он играет?! На самом деле, как мне кажется, дело было не только в гениальности игры Сибелиуса, но и в том, что у них в Айноле детям было с детства строго запрещено вообще издавать малейший шум, когда отец был дома и работал. Поскольку собирающиеся у Ярнефельтов все были связаны и родством, и многолетней дружбой, это негласное правило могло работать и тогда, когда собирались у кого-то дома.



Правый от двери угол ателье выглядит очень нарядно благодаря наброску, который Ярнефельт делал для алтарной картины в церковь св. Йоханнеса. Там язычник Савл узрел Господа, и превратился в праведного Павла. Тут у Христа величественно поднята правая рука, но в финальной версии, которая и сейчас украшает алтарь церкви, Христос протягивает руку грешнику, в котором просыпается праведник. Миленькая деталь: красная одежина на Павле - это красиво задрапированный халат жены Ярнефельта.



Где-то в 1917 году Ярнефельтам пришлось переехать в Хельсинки - получившая независимость страна нуждалась в тяжелой работе тех, кто был идеологами её независимости. Для Сайми Ярнефельт это возвращение случилось, конечно, слишком поздно. Она всю жизнь была вынуждена как-то находить выход для рвущейся из нее страсти созидания образов - ведь пятеро детей и жизнь актрисы были абсолютно несовместимы. Тем более, что тогда театры гастролировали по провинции большую часть года. К счастью, в значительной степени она нашла отдушину в создании своего сада по английскому типу. Сейчас-то, осенью, можно только оценить чистоту замысла и предположить, как там красиво летом. Вот нашелся снимок окна ателье в пору цветения рододендронов:



Ну и, наконец, гостиная. Тоже красивая, с "помещичьей" мебелью. Мебель была приобретена специально - Ярнефельт стал не только знаменитым художником, но и важным чиновником, которому приходилось теперь принимать у себя всевозможных важных гостей. Заметьте, что печка - явно работа того же мастера, который делал печь и для Сибелиусов (местный мастер Линдстрём), но кафель здесь вышел потемнее.



Я также не знаю, почему дом отошел к дочери Ярнефельтов, к Лауре Колехмайнен. Может, потому, что она тоже была художником. Я также не знаю, отчего её сын принял, в результате, решение передать всё городу - у него есть внуки, хотя его дочь умерла рано. Нашла я сведения о судьбе ещё одной дочери - Леены, которая вышла замуж за друга детства. Они жили в Хельсинки. Сын Ярнефельтов, Хейкки, стал биологом, начав изучать живность в озере рядом с домом ещё в детстве.



Задняя часть дома с открытой терассой как раз выходит на огромное озеро Туусуланярви:



В целом, лично меня удивило, до какой степени скупо и сдержанно дана биография Ярнефельта на официальных ресурсах. Большую часть сведений о жизни семейства дал через несколько интервью сын Лауры, жизнь остальных членов клана не освещается вообще никак. По известному, можно только сказать, что те члены семьи, о которых сведения существуют, устроили свою жизнь чрезвычайно удачно, но остальные, видимо, не имеют ни малейшего желания, чтобы их дела и дела их предков стали общим информационным достоянием.