Год 1221 стал довольно важным в жизни Генри III, хотя можно поразмышлять, все ли перемены были к добру. То, что в мае во Францию были отправлены представители на коронацию Луи Французского, несостоявшегося короля Англии, младшим соправителем своего отца, Филиппа Августа, было добрым знаком: Англия вернулась в ряды нормально функционирующих государств. Дело в том, что вся история отлучения принца от церкви и вынужденного публичного порицания действий Луи его отцом оставила в обоих королевствах дурное послевкусие. Пусть каждый римский папа и мнил себя королем над королями, каждый король стремился править автономно, не давая церкви реальной власти над собой и своим королевством. Гуала, а затем Пандульф и папы над ними применили в Англии и Франции экклезиастическую власть, вмешавшись в секулярные дела внутренней и внешней политики.
читать дальшеТак что вряд ли случайно в том же мае архиепископ Кентерберийский Стефан Лэнгтон явился в Рим с требованием отозвать легата Пандульфа из Англии. Но было ли это требование к добру – вопрос спорный.
Для англичан самым нестерпимым в ситуации было то, что ими правил иностранец – Пандульф был регентом при малолетнем короле. Персонально для Лэнгтона был нестерпим сам Пандульф, который был главнее архиепископа Кентерберийского, хотя сам не был даже рукоположен в епископы. Для Пандульфа же, искренне привязанного к королю Джону, был нестерпим Лэнгтон, сплотивший английских баронов в их попытке ограничить власть короля. Папа Гонориус оказался перед сложным выбором, но зная скандальность Лэнгтона, обросшего влиятельными покровителями за года жизни в эмиграции, просто не стал рисковать, и дал всё, что потребовал англичанин: главенство архиепископа Кентерберийского над архиепископом Йоркским, отзыв легата Пандульфа, и, самое главное, клятвенное обещание не посылать в Англию легатов, покуда Лэнгтон занимает свой пост.
Впрочем, сладость победы Лэнгтона над своим врагом была у него, по сути, отобрана: вернувшись в Англию в августе, он узнал, что Пандульф заявил об увольнении с должности регента на Михайлов день ещё 19 июля. Кстати, не похоже, чтобы Пандульф озлился на Гонориуса или хотя бы на Лэнгтона. Он стал епископом Норича 29 мая 1222 года, и до конца своей жизни живо интересовался английскими делами. Его даже захоронят в Нориче, когда он умрет в 1226 году в Риме.
Разумеется, легат без работы не остался, отправившись утрясать сложные вопросы имущественных и вассальных обязанностей между английской короной и Лузиньянами, в чем преуспел весной следующего года. На этом плюсы от увольнения Пандульфа с должности регента и закончились. Уже к Рождеству 1221 года Ранульф де Блондевиль и сводный дядя короля Уильям Лонгспи с одной стороны, и юстициарий Хью де Бург с другой, вцепились друг в друга по неизвестной нам причине, и только угроза Лэнгтона «обратить меч веры против нарушителей мира в королевстве» эту свару прекратила. Но только внешне – именно тогда Ранульф, уже построивший мощные замки Бистон (о котором шла речь в истории о сокровище Ричарда II), Болингброк и Чартли, заключил брачный альянс между дочерью Ллевелина Великого и своим племянником и наследников, Джоном Шотландцем, что могло быть как хорошей, так и плохой новостью для мира в Англии – в зависимости от того, насколько бережно власти будут относиться к Ранульфу (и они, надо отдать должное, относились бережно).
Не слишком доброй новостью были и письмо папы Гонориуса от 13 апреля 1222 года, адресованное Ральфу Невиллу (канцлеру короля), относительно того, что его величество достиг в свои 14 лет возраста совершеннолетия. Да, юридически король действительно мог считаться совершеннолетним, но обычно всё, касающееся управления и самостоятельных решений, откладывались на возраст от 18 до 23 лет, хотя иногда и на более поздний (известным максимумом был возраст в 28 лет). Всё зависело от зрелости молодого человека, от сложности управления, и, не в последнюю очередь, от воли опекунов.
В случае короля, тревогу Гонориуса III вызвало внезапное желание властолюбивого и воинственного епископа Винчестерского, Пьера де Роша, принять крест в предыдущее Рождество. После того, как легат Пандульф был выжит из Англии архиепископом Лэнгтоном, папа не имел своевременной информации обо всем, что происходит при дворе, но он не мог не понимать, что если тьютор короля, который был готов вырвать регентство из рук умирающего Маршалла, и за которым были многие роялисты, внезапно бросает всё и уезжает за тридевять земель, то это не от повышенной набожности, а потому, что кто-то ещё более опасный и жадный до власти внезапно взял над ним верх. Гадать, кем был этот хищник, не приходилось – Хью де Бург, юстициарий королевства, был и в Риме личностью известной.
Собственно, всеобщая ненависть английской аристократии к да Бургу объяснялась, в первую очередь, его скромным происхождением (сын мелкого землевладельца), а во-вторых – своего рода укорами совести, пожалуй. Де Бург, которого где-то откопал король Джон, ещё в свою бытность графом в 1198 году, мало того, что был отмечен явным административным талантом, но был ещё и непоколебимо верен своему патрону. В истории Генри III он появился комендантом осажденного Луи Французским Дувра, о стены которого разбивались все попытки взять эту важную крепость. Но это была не первая крепость, которую де Бург держал вопреки всем военным вероятностям – в 1202 году он был послан в Пуату комендантом Шинона, и в 1205 всё ещё держал его, хотя к тому времени почти весь Пуату уже был в руках Филиппа Августа. Только тяжелое ранение де Бурга помогло французам. Тогда он также попал в плен, в котором оставался два года.
Каким-то образом Хью де Бург был замешан в историю исчезновения принца Артура Бретонского, который стал, вероятно, жертвой схемы Ричарда I сделать его королем всей империи Ангевинов в обход братца Джона, которого Ричард ненавидел смертельно. Никто не знает, что сталось с Артуром, и де Бург даже не был его последним то ли охранником, то ли тюремщиком (последним был де Браоз, чья глупая жена в какой-то момент публично заявила, что Артур был уморен голодом, и тут же угодила вместе со старшим сыном в темницу, где, говорят, была уморена голодом). Тем не менее, мрачные истории бросают на участников мрачные тени.
Следующим бесючим, с точки зрения английских аристократов, моментом было то, что де Бург всегда феерически удачно женился. Первая жена – единственная наследница феодального барона де Варренна, а феодальный барон – это высший ранг среди королевских баронов. К тому же Беатрис уже успела дважды овдоветь, что принесло ей, кроме вдовьей доли, ещё и опекунство над землями и имуществом как минимум первого мужа, с которым у Беатрис был сын. Излишне говорить, что это опекунство оставалось в цепких руках де Бурга до самой его смерти, что даже не было незаконным (женившись на Беатрис, он стал приемным отцом её сына). Вторая жена – Изабелла Глостерская, первым мужем и пожизненным другом которой был сам король Джон. Изабелла, правда, умерла буквально через месяц после свадьбы, и титул графа Глостера вернулся в руки де Клеров, но Изабелла имела и свои земли, и была, к тому же, бездетна. А третьей женой Хью стала полноценная принцесса, сестра короля Шотландии Александра II, и случился этот брак в июне 1221 года, после чего «сиволапость» юстициария перестала быть веским аргументом.
Как видите, чудовищем де Бург не был, хотя вряд ли был ангелом. К тому же он был действительно крепким профессионалом на посту юстициария, получив выучку ещё у Хьюберта Валтера, известного как своей непоколебимой принципиальностью, так и одаренностью во всем, за что бы он ни брался, а брался он за самые сложные вопросы. Очень полезная личность при сильном короле, но Генри III ещё не был сильным королем, и те, кто его окружали, невольно воспитывали в мальчике скорее христианское смирение, нежели готовность к порой весьма брутальным феодальным реалиям. К тому же королевский совет при несовершеннолетнем короле, не имеющем ни своего авторитетного мнения, ни даже права изложить имеющееся мнение, не говоря уже о возможности провести его в жизнь – это группа более или менее авторитарных лидеров, больше всего озабоченных персональной властью. Довлеющая над прочими личность Хью де Бурга симпатии у такого правительства вызвать просто не могла.
Если бы короля удалось провозгласить совершеннолетним, то он смог бы взять в свои руки финансы королевства и замки страны. Но – увы планам папы, на тот момент в королевстве противостоять де Бургу не мог никто. Гонориус III даже постарался выцепить Генри III из Англии, поместив его в свиту своего бывшего воспитанника, Фредерика II, императора Священной Римской империи, но у него не было никого, кто мог бы предпринять решительные шаги к осуществлению этого плана. Кто знает, как сложилась бы дальнейшая история Англии, если бы мальчик-король вернулся туда из крестового похода закаленным воином, как это сделает его сын в будущем…
В принципе, 1222 год прошел для англичан без особых потрясений. Вернее, прошел бы, если бы в дело не вмешался тот же де Бург. Всё началось 25 июля в Тауэре, где проходил дружественный турнир двух команд – сборной горожан и служащих аббата Вестминстера. Горожане в тот день выиграли, что раздосадовало, конечно, команду Вестминстера, которая предложила матч-реванш 1 августа, посулив победителям барана. Только вот в процессе они вытащили заготовленное оружие, так что горожане разбежались, оставив бесславную победу за вестминстерцами. Тем не менее, поскольку лондонцы – это лондонцы, обиду они не проглотили, а разнесли на следующий день служебное помещение своих обидчиков на территории аббатства, и заодно славно ограбили всё аббатство, если уж оно не смогло привить своим людям высокие моральные ценности.
Аббат, в панике, воззвал к только что вернувшемуся в столицу Филиппу Дюбени, потому что Хью де Бург был в отъезде. Дюбени утихомирил толпу, пристыдил, и инцидент был исчерпан, хотя не ясно, было ли возвращено пограбленное, да и что, собственно, было пограблено. Но через 10 дней вернулся юстициарий, который был не склонен прощать толпе спонтанные массовые беспорядки, и потребовал список зачинщиков. К удивлению де Бурга, зачинщики назвали себя добровольно – некий Константин Олавсон с племянником. Поскольку дело было серьезным, оба были приговорены к виселице, но дело оказалось ещё более серьезным, чем мог предположить изначально де Бург. Потому что Олавсон гордо добавил, что, идя по улицам грабить, он кричал: «Монтжой! Монтжой! Господь и наш лорд Луи нам в помощь!» (здесь Montjoie в смысле французского боевого штандарта, орифламмы).
Воистину был мудр Маршалл, запретив турниры, но о черни и её мнении даже он не подумал.