Эдвард I, Великий и Ужасный - 6: катарсис

[MirrinMinttu]

Иногда очень умные люди оказываются в ситуации, в которой они долго и мучительно ломают свои натренированные на тонких интригах мозги над какой-то проблемой, не имеющей, с их точки зрения, никакого логического объяснения. Именно это случилось с королевой, Элеанорой Прованской, и ее савоярами в попытке понять, с чего это принц Эдвард так неожиданно взъелся на родителей. Совсем недавно они, любящая семья, прощались в Бордо, а через несколько месяцев в Англию ввалился не их золотой мальчик, а какой-то нахальный подменыш, который, к тому же, становился всё агрессивнее и враждебнее. Как и большинство родителей, Элеанор с мужем и советниками не смогли понять, что курс, взятый принцем Эдвардом, является прямым следствием их уверенности в том, что они смогут держать паренька на коротком поводке, управляя его личной жизнью и финансами. Что касается личной жизни, Эдвард взял ее под контроль уже через полгода. С финансами было сложнее, конечно.



Кармартен, замок и город. Эдвард послал туда Клиффорда ещё в ноябре 1257 года, экипировать замок для состояния войны с Лливелином

Весной 1258 года Элеанор с ужасом узнала, что ее сын заложил несколько своих английских поместий Уильяму де Валенсу, то бишь Жилю де Лузиньяну. Имея земли в Южном Уэльсе, де Валенс был одним из богатейших лордов Уэльской марки, потому что Генри III для братьев денег не жалел. Как лорд Пемброка, де Валенс был в страшных контрах с Симоном де Монфором, с которым они исправно гадили друг другу при каждом удобном случае. Вторым кредитором принца стал другой его дядюшка-Лузиньян, Эмер де Валенс, выборный епископ Винчестера. Поскольку Лузиньяны были первыми врагами партии королевы, Элеанор запаниковала. Надо сказать, что духовный сан не мешал и ему прибирать у ближних не только всё то, что плохо лежит, но и многое другое. Лузиньяны совершенно явно выиграли на свою сторону короля, а теперь королева теряла и контроль над принцем. В довершение ко всему, Эмер де Валенс продемонстрировал полное неуважение к королеве, и 1 апреля 1258 года послал банду своих людей атаковать собственность одного из советников Элеанор, причем при этом среди подвергнувшихся нападению были жертвы. А до этого он же изводил своими вылазками дядю королевы, Бонифаса.

Элеанора Прованская была не тем человеком, чтобы сдаться без боя, и этот бой савояры запланировали дать на парламентском заседании. Для успешного нападения партия королевы решила укрепить свои ряды и другими лордами, недовольными Лузиньянами. Долго таких искать, как понимаете, не пришлось - наглые, задиристые и крикливые французы имели среди английской знати очень мало друзей. К тому же они были настолько уверены в расположении своего брата-короля, что даже не пытались наладить хотя бы нейтральные отношения с окружающими, они вечно лезли на рожон. Например, на этом заседании Жиль де Лузиньян публично обозвал окружающих растяпами, неспособными найти достаточно энергии, чтобы загнать валлийцев в их болота, и обвинил достойных сэров и пэров в содействии врагу. Врагу участвовашие в уэльской кампании не содействовали, конечно, да и неудача в Уэльсе не была следствием их робости, но тайный союз среди них действительно существовал - альянс, поставивший целью выпнуть Лузиньянов из страны.

Но всё упиралось в короля. Его привязанность к братьям была совершенно непоколебима, что бы те ни делали, и даже апелляцию по поводу убийства он отложил в сторону, отшутившись в своем едком стиле, что собрал парламент всего лишь с целью обсудить случившееся в Уэльсе и вытянуть побольше денег для сицилийского проекта. Обсуждать в очередной раз действия своих братьев Генри III не собирался. Как король мог игнорировать те беспорядки и напряжение в стране, которые он вызывал своими действиями - загадка. Всю свою сознательную жизнь он был погружен в различные проекты, видя перед глазами лишь конечный величественный результат. Мелочи вроде того, откуда на такой результат возьмутся деньги, его совершенно искренне не беспокоили. Он ставил задачи своим подчиненным, и это их делом было использовать любые доступные методы, чтобы поставленные задачи выполнить.

Как я неоднократно подчеркивала, все эти фавориты королевской семьи, будь то савояры или Лузиньяны, вполне получаемые милости заслуживали. В свой час сыграют свою роль и Лузиньяны. Но пока что практичные савояры королевы (во главе с ней самой) решили осадить короля, стиль правления которого просто напрашивался на серьезные неприятности не только с сэрами и пэрами парламента, но и с теми шерифами, судьями и лесничими, на плечи которых, в конечном итоге, легла задача обобрать людей, которыми они должны были управлять.

В общем, результатом стал именно тот парламентский бунт, который описывался в истории царствования Генри III. Тот самый, где лорды, собирающиеся помогать своему королю править, не были в состоянии придти к конценсусу в самых простейших вопросах. Чтобы добавить оскорбление к поражению, его величество включил в число своих представителей братьев, которых все остальные хотели бы видеть по ту сторону пролива.

Марк Моррис, ссылаясь на Мэтью Парижского, подчеркивает, что активность принца в Эдварда в тот период вообще нигде не отмечена, но именно его неудовольствие по поводу идеи ограничить королевскую власть по сути сорвало весь замысел. Роджер Бигод, граф Норфолкский, Ричард де Клер, граф Глостерский, и Симон де Монфор, граф Лестерский, были, конечно, огромной силой с их финансовыми возможностями и военной репутацией, но раскола с савоярами и они позволить себе не могли. А савояры решили отступить. Гражданская война в их планы не входила, и Эдвард, в конце концов, был ИХ принцем. Тем не менее, ни королева Элеанор, ни ее мудрые дядюшки не подумали о том, что любая комбинация в реальной жизни имеет свое продолжение, и не заканчивается чистой шахматной доской, с которой фигуры убраны до следующей игры.

Пересмотр королевского режима, запущенный партией королевы, уже вышел из-под контроля их родственной фракции и спровоцировал чуть ли не всеобщую мобилизацию по всей стране. Благо, собирались войска как бы для войны в Уэльсе. Что ж, аншлаг на том парламенте был полный, явились и вызванные, и те, кого не звали, и все с вооруженными отрядами. В результате заседания родились те Оксфордские Уложения, которые ещё называют Провизиями, вокруг которых будет ещё поломано немало копий - в буквальном смысле. Уложения предполагали гигантский скачок общества от махровейшего феодализма прямиком в относительно ограниченную монархию парламентарного толка, и это само по себе делало ситуацию взрывоопасной своей фантастичностью. Но ещё опаснее было то, что они открыли путь самопровозглашенным вождям, которых не связывало с государственными обязанностями вообще ничто.

Когда де Монфор заявил Жилю де Лузиньяну, что "или ты сдашь мне свои замки, или я заберу твою голову", он абсолютно точно определил ситуацию: вся так называемая парламентарная революция сведется к анархии под лозунгом "грабь награбленное", в водовороте которой исчезнет и парламентаризм, и сама государственность как таковая. И тогда Эдвард решился на провокацию, сделав в сторону баронов неприличный жест - назначил дядюшек на ответственные должности в своих французских владениях. Ги де Лузиньяна он назначил хранителем о-ва Олерон у берегов Гаскони, а Жоффрей де Лузиньян стал хранителем всей Гаскони. Более чем очевидно, что вместе с назначениями к Лузиньянам ушло подробное описание того, что творилось в Англии, а уж у тех была полная возможность оповестить об Оксфордских Уложениях короля Франции.

Когда бароны об этом узнали, Эдвард с английскими Лузиньянами были уже далеко от Оксфорда. Разумеется, они могли бежать на континент, но у наследного принца были свои планы. Они заперлись в епископальной резиденции Винчестера, и вслед за ними ожидаемо помчались все графы со своими отрядами - просто из страха, что принц и Лузиньяны приведут из-за моря наемников. Начались переговоры, в результате которых Жиль и Эмер Лузиньяны милостиво согласились покинуть Англию. Водоворота на случилось, вся муть ненависти, властолюбия и жадности организованно вытекла в ходе переговоров. Ну а Эдвард начал с интересом изучать тонкости ситуации, в которую их ввергло беспокойство его матушки относительно благополучия ее родственников - изнутри, так сказать, потому в данный момент он мало что мог предпринять. Во всяком случае, открыто. В том, что очень скоро бароны перегрызутся между собой, сомнений у него не было. Ну а чтобы ожидание не стало слишком скучным, он решил кое-что предпринять.

Пока Генри III оттягивал на себя внимание, отправившись в долгий и благочестивый тур по святыням севера, его наследник направился к графу Глостеру. Де Клеры отличались, конечно, чувством собственного величия, но близость к Уэльсу отточила у семейства чувство реализма. А реалии состояли в том, что заключенный с Лливелином по весне мир обернулся осенью очередным обострением отношений. Учитывая дружбу принца Эдварда с варлордами Уэльской марки, которые вольно или невольно были заслоном между Англией и Уэльсом, а также тот неоспоримый факт, что по психотипу и менталитету Ричард де Клер был английским слепком французов Лузиньянов, он был именно тем, с кем Эдварду было возможно договориться о том, что он сможет получить назад свои замки и владения при первой же необходимости.

И после этого началось самое интересное. Под лозунгом "иду на Уэльс" Эдвард начинает мотаться от одного турнира к другому, причем один из них проходил во Франции. На это ушли весна и лето 1259 года. Официальной целью было знакомство со свободной и воинственной молодежью, которая обычно на подобные турниры и собиралась, чтобы выбрать себе подходящего лидера на будущее. Ну а по факту турнирная активность давала Эдварду свободу встречаться и вести переговоры с самыми разными людьми, не привлекая к этому ненужного внимания. Во время турнира в Уорвике, в августе 1259 года, он уже писал своему управляющему в Честере о вещих, от фанфар далеких - о принципах справедливого управления, которых отныне надо было придерживаться, "чтобы не восстановить против себя Бога и людей", и не потерять в их глазах своей кредибильности как лорд и лидер.

Можно сказать, что за весну и лето 1259 года Эдвард понял причины прошлогодней парламентарной революции, услышал, чего от него ожидают, и стал усердно работать над исправлением своего имиджа. Оскорбленное самолюбие не помешало ему понять, что кроме военной силы за теми событиями была искренняя воля подданных иметь достаточно справедливое, а не деспотическое правление. Лузиньяны были повержены не потому, что их враги были более высокоморальны и менее жадны, а просто потому, что посчитали себя выше закона страны. К счастью для Эдварда, его очень лузиньянское поведение окружающие справедливо списали на свойственное юности бездумное подражание самому дерзкому, а не самому разумному.

К осени 1259 года принц Эдвард был вполне готов участвовать в дальнейших событиях, не позволяя им управлять его целями.