Оливер Кромвель-6

[MirrinMinttu]

О том, насколько Кромвель был предан делу продвижения пуританских ценностей говорит то, что он, в отличие от большинства парламентариев, вполне конкретно отреагировал на призыв организовать фонд для кампании в Ирландии, который должен был стать условным государственным займом. Предполагалось конфисковать у ирландцев ещё больше земли, и эти земли должны были послужить гарантией данному займу. Кромвель вложился годовым доходом, 500 фунтами. Богачом он не был, но всё его имущество можно было реализовать очень быстро даже в такие тревожные дни.



"Пуританин", статуя в Спрингфилде, Массачусетс

Ну а Джон Пим поторопился вернуть себе симпатии толпы, распространив через своих людей в Лондоне текст документа, именующегося Великой Ремонстрацией, то есть списка претензий к королевской власти, которых у него накопилось аж 204. Все они были изложены художественным, высокопарным языком, содержали преувеличения, и были, по своей сути скучны, потому что укладывались в одну-единственную фразу: вся власть парламенту! Тем не менее, на народ, любящий прочувствованное перечисление кривд вельмож, такой стиль изложения подействовал должным образом: "It is far from our purpose or desire to let loose the golden reins of discipline and government in the Church… for we hold it requisite that there should be throughout the whole realm a conformity to that order which the laws enjoin according to the Word of God." Да-да, пассаж про слово Божие тут не случаен, ко всему прочему Пим требовал и +новой Реформации: палата лордов без епископов, церковь без "бессмысленных церемоний", и университеты без умников и католиков. И ирландские земли уже пора бы начать продавать, английские буржуа в нетерпении.

Строго говоря, Пим не имел никакого права публично распространять находящийся в работе парламентский документ. Он просто хотел надавить на короля, не торопящегося с ответом. А ведь и в самом парламенте эта Ремонстрация прошла с минимальным большинством в 159 голосов против 148.

Не то чтобы так уж все парламентарии последовали за жесткими требованиями Пима изначально. Фолкленд, например, считал, что замена присутствия епископов в парламенте синодом, куда будут созывать только одобренных парламентом священников - дело, требующее времени для более глубоких дебатов. Фолкленд был жестко высмеян за это Кромвелем, который, возможно, понимал и разделял цель Пима. А целью Пима как раз был острый конфликт, но никак не всеобщее согласие. Можно сказать, что своего он добился, хоть и не без риска. Фолкленд, после горячего, склочного и долгого обсуждения Ремонстрации, заметил Кромвелю, что если бы тот не заткнул его предложение всё обсудить спокойно, им бы не пришлось сейчас находиться в полубессознательном от усталости состоянии. Кромвель криво усмехнулся, и тихо ответил: "Если бы сегодня Ремонстрация была отвергнута, мне, как и многим другим честным людям, пришлось бы завтра продать всё, что мы имеем, и покинуть Англию навсегда".

Чарльз I, тем не менее, получив Ремонстрацию в ноябре, дал свой ответ только 23 декабря - он не знает за епископами вины, за которую их надо исключать из парламента, и ирландские земли поступят в продажу только после окончания войны, потому что конфискацию должно проводить только у легально признанных виновными, а не по праву захватчика. Его величество обладал особенностью резинового мяча - давить на него было бесполезно. К тому же, лондонцы внезапно устали от Пима и от его верного парламента. С восставшими ирландцами тоже надо было воевать, и кто же лучше всех для этого подходил, если не король? Опять же, "выстрелили" уступки пресвитерианцам, сделанные в Шотландии.

На мгновение король показался вечно недовольным жителям своей столицы вполне приемлемым королем. Возможно, толпу слегка отрезвили события, предшествующие возвращению короля: по отмашке парламента в стране началась охота на католических священников, и первой жертвой стал Уильям Вард 81 года от роду, а ещё семеро ожидали исполнения приговора. Собственно, католическим священникам велели покинуть страну ещё в апреле, но некоторые поставили долг выше жизни. Вард в 1608 году был заброшен неверной морской погодой в Шотландию, где его, католического священника, да ещё дьякона, тут же посадили в тюрьму, в которой он провел три года. И когда вернулся в Англию, большую часть своей церковной работы лет 30 вел именно в тюрьмах, среди заключенных. Так что репутация у него в Лондоне была своеобразная. С одной стороны, с точки зрения обывателя, он был злобным псом папского престола, но с другой... С другой стороны все знали, что этот суровый старик не утешал грешников, а вытаскивал в их душах совесть и раскаяние из-под груд дурных привычек, злобности, жадности и грехов. Позднее историки удивлялись, какую опасность мог представлять для парламента ветхий старик, но именно такие священники и были опасны для Пима и его сторонников, развернувших знамя пуританства. Потому что Вард делал именно то, что Пим делать призывал.

Так что Пиму осталось одно - спровоцировать беспорядки при помощи обитателей лондонских трущоб и записных столичных бузотеров. Они буквально осадили Вестминстер, и с криками "свободы, свободы!" насели на пэров и епископов. Что касается парламентариев палаты общин, то Пим высокопарно заявил, что Господь не простит их, если они вмешаются в попытки народа обрести свои права, и те в ситуацию никак не вмешались. Впрочем, ни пэры, ни епископы беспомощными овечками не были, и именно в тех беспорядках родились прозвища "круглоголовые" для подмастерьев, которые всегда, из века в век, были в первых рядах любых городских беспорядков, и "кавалеры" для людей короля.

Джон Бьюкан, политик и историк, уверен, что если бы в конце 1641 года король начал назначать министрами лидеров палаты общин, войны можно было бы избежать, хотя и признает, что для того времени это было бы беспрецедентным шагом. Тем не менее, ещё в начале года лорды-оппозиционеры (Эссекс, Сэй, Бедфорд и Кимболтон) были включены в королевский совет, хотя они отнюдь не принадлежали к ближнему кругу короля и не имели влияния, а в январе 1642 года Пиму был предложен пост канцлера финансового департамента, но тот то ли не счел нужным отреагировать на вызов короля, то ли все-таки отказался. Пост был отдан Колпеперу, а Фолкленд именно тогда стал государственным секретарем.

После декабрьских беспорядков палата общин в целом находилась в состоянии тихой истерики, опасаясь всего и ожидая худшего. Циркулировали слух о заговорах в пользу короля, тем более что 1641 год был отмечен целыми двумя армейскими заговорами, которые то ли были реальностью, то ли просто застольной болтовней. Так или иначе, армия продолжала стоять в Йорке, пока события происходили в Лондоне. Но все знали, что энергичная королева, не сдавшаяся и своими офицерами не оставленная, в стороне от дел государства, правительницей которого она, вместе с мужем, являлась, держаться не будет. Персона Марии Медичи вообще внушала почтенным и не очень буржуа трепет. Слухи носились, что она ищет помощи в Дании, в Риме, в Шотландии, во Франции, в Голландии... В общем, когда 3 января в палату лордов явился генеральный прокурор с обвинением в государственной измене против лорда Кимболтона (Эдварда Монтегю, 2. графа Манчестера) и пяти членов палаты общин (включая Пима), все члены парламента, включая роялистов и сторонников конституционной монархии, обомлели.



Второй граф Манчестер, Эдвард Монтегю

Всем было понятно, что терпение короля лопнуло под напором мук совести и стыда за свое поведение в деле Страффорда. Все обвиненные действительно были вовлечены в шотландские беспорядки, и уж конечно из-за этого попадали в одну когорту со Страффордом. И поскольку Страффорда даже ухитрились казнить просто по обвинению и без каких-либо доказательств его вины, судьба, ожидающая обвиненных, была всем понятна. Тем не менее короля все-таки подвела его порядочность. Он предупредил врага объявлением прокурора, а леди Карлайл, через своего кузена Эссекса, предупредила обвиненных о времени, когда за ними явятся - король ведь хотел сделать это самым громким способом, персонально, с многочисленной гвардией.



Люси Хэй, графиня Карлайл

Роль леди Карлайл в этой истории кажется, на первый взгляд, удивительной. На второй за легкомысленным фасадом дочери Нортумберленда, известного как "граф-волшебник", скрывалась абсолютно железная воля, причем уже с юности. Когда признанной красавице исполнилось 18, она изъявила решимость стать женой Джеймса Хэя, натурализованного в Англии шотландца, пожалованного титулами и считавшегося политиком, хотя по сути он был просто придворным, отличавшимся нетипично славным характером. Проведя всю жизнь при дворе, он не нажил врагов, и никогда не упускал случая оказать кому-нибудь услугу, если мог. Хэй жил светло и легко, следуя девизу семьи «Ничего не жалеть». Деньги у него в кармане не задерживались, и прожил он, по скромным подсчетам, около 400 000 фунтов за свою не такую уж короткую жизнь, не оставив сыну от первого брака ничего, кроме титулов.



Джеймс Хэй - "ни о чем не жалею"

Кто знает, была ли это любовь. Леди Карлайл была официальной любовницей Бэкингема, после его смерти переключилась на Страффорда, а после казни Страффорда вдруг стала любовницей Джона Пима. Учитывая, что в будущем она собирала деньги для роялистов и организовала передачу корреспонденции между королевой и роялистами, и не дрогнула даже перед угрозой пыток в Тауэре, вряд ли она когда-либо чувствовала симпатию к одержимости Пима идеей полной парламентской власти. Так же сложно поверить, что она была покорена этим почти шестидесятилетним обрюзгшим, растолстевшим и неопрятным интриганом.

Так что остается две возможности. Первая - что она была шпионкой, хотя историки так и не смогли понять, в пользу кого же она шпионила. Или леди Карлайл всегда была верна королеве, в качестве фрейлины которой она и начала свою карьеру при дворе. И предупреждение парламентариям исчезнуть в решающий час исходило от королевы, считающей, что ее супруг совершает огромную ошибку, поддавшись эмоциям. Или она настолько любила Страффорда, что решила таким образом отомстить королю за предательство. Можно также присоединиться к мнению, что леди Карлайл просто развлекалась.

В любом случай, хотя король и запачкал свои руки кровью, если именно этого боялась королева, в глазах общества он стал фигурой весьма сомнительной. Право, если бы ему удалось установление террора, его бы судили милосерднее. Теперь же он был человеком, который попытался прибегнуть к силе и не преуспел. Попросту говоря, его величество получил клеймо неудачника, что в политике всегда чревато большими проблемами.