Do or die
читать дальше"Почему в академической науке так мало анархистов?
Анархистские или движения инспирированные анархизмом появляются повсюду; традиционные анархистские принципы – автономия, добровольное объединение, самоорганизация, взаимная помощь, непосредственная/прямая демократия – все эти принципы произошли из основ движения глобализации, чтобы играть ту же самую роль в самых различных радикальных движениях по всему миру. Революционеры в Мексике, Аргентине, Индии и вообще где бы то ни было все более и более стремились избегать даже разговоров о захвате власти, и стали формулировать идеи, радикальным образом отличающиеся от тех, что обыкновенно ассоциировались с понятием «революция». Большинство, вероятно, стесняются использовать понятие «анархист».
Но, как указывает Барбара Эпштайн (Barbara Epstein, Anarchism and the Anti-Globalization Movement, Monthly Review, September 2001), к настоящему моменту анархизм занял то место, которое марксизм занимал в социальных движениях шестидесятых: даже те, кто не рассматривает самих себя как анархистов, понимают, что они должны определиться каким-то образом в отношении анархизма и усвоить его идеи.
И до сих пор все это не находило почти никакого отклика в академической науке. Большинство академических ученых имеют лишь некоторые смутные представления об анархизме; или отвергают его, руководствуясь грубыми стереотипами. («Анархистская организация! Но не является ли это противоречием в определении?») В США существуют тысячи академических ученых – марксистов, того или другого толка, но едва ли наберется дюжина ученых, которые открыто заявят, что являются анархистами.
Выходит, что академических ученых анархизм не затронул? Возможно, что и так. Возможно, через несколько лет анархизм распространится и в академии. Однако, не будем загадывать. Очевидно, что марксизм достаточно привлекателен для академической традиции, и что анархизм вряд ли когда-либо станет столь же привлекательным.
Марксизм был единственным великим социальным движением, которое было организовано человеком, имевшим профессорскую степень, хотя в дальнейшем марксизм и превратился в движение, направленное на объединение рабочего класса.
Большинство фактов истории анархизма показывают, что он в целом очень схож с марксизмом: анархизм представлен как ментальный продукт определенных мыслителей девятнадцатого века – Прудона, Бакунина, Кропоткина и т.д. – тогда он вдохновлял организации рабочих, стал участвовать в политических битвах, разделился на направления/секты… В стандартных представлениях анархизм обычно выступает в качестве бедного родственника марксизма, немного незамысловатого, но выдуманного для умов искренних и сострадательных. Но, в действительности, такая аналогия есть не что иное как натяжка.
«Отцы-основатели» девятнадцатого века не думали о самих себе как об изобретателях чего-то принципиально нового. Они предполагали, что базовые принципы анархизма: самоорганизация, добровольное участие, взаимопомощь — присущи человечеству с самого начала истории. И то же самое касается отказа от государства и всех форм структурного насилия, неравенства и господства (анархизм буквально означает «без правителей»), и даже предположения о том, что все эти формы поддерживают и усиливают друг друга. Ни одно из этих положений не преподносилось как основание некой новой доктрины.
И это действительно не так: могут быть обнаружены записи, делавшиеся разными людьми, которые в разные исторические эпохи приходили к тем же выводам, и это не смотря на тот факт, что имеются все причины полагать, что на всех широтах и во все времена такого рода мысли имели наименьшую вероятность быть записанными. Мы говорим не столько о некоторой целостной теории, сколько о попытке, или, скорее, даже вере в то, что некоторые типы социальных взаимоотношений могут быть избегнуты, и что определенные другие взаимоотношения были бы много лучше, и что на основе этих других взаимоотношений можно построить жизнеспособное общество, и вера в то, что такое общество действительно может существовать.
Даже если сравнивать исторические школы марксизма и анархизма, то можно заметить, что мы имеем дело с принципиально разными проектами. Марксистские школы имеют авторов – основателей. Хотя бы, например, сам марксизм, который есть не что иное, как идеи Маркса; так, мы имеем: ленинистов, троцкистов, маоистов, грамшистов, альтуссерианцев… (Обратите внимание как список начинается именами правителей государств и резко переходит к французским профессорам.) Пьер Бурдьё однажды отметил, что, если рассматривать академическую науку как игру, где ученые борются за превосходство, то вы можете понять, что вы выиграли, когда другие ученые начинают интересоваться как образовать от вашего имени прилагательное.
Цель интеллектуалов, добровольно поддерживающих перемешивание и путаницу истории «Великих теоретиков», состоит в том, чтобы в любых условиях, в любом контексте иметь возможность выиграть в такого рода игре. Так, например, идеи Фуко, как и идеи Троцкого, никогда не рассматриваются как продукт определенного интеллектуального круга, интеллектуальной среды, как что-то, что появилось из бесконечных разговоров и споров сотен людей; эти идеи всегда преподносятся так как будто они продукт гения одного мужчины (или, в исключительных случаях, — женщины).
Дело даже не в том, что марксистская политика организована как академическая дисциплина, или что она стала моделью того как радикальные интеллектуалы, или, в сущности, все интеллектуалы рассматривали друг друга; а, скорее, в том, что и академия и марксизм развивались как своего рода тандем. В случае академии это приводит к многим благотворным результатам — чувству, что должен быть некий моральный центр, что академические предприятия должны каким-то образом соотносится с интересами людей, однако, имеется также и много, очень много ужасающе нелепых, катастрофически неправильных вещей, так, например: превращение интеллектуальных дебатов в некий вид пародии на сектантскую политику, где каждый стремится представить аргументы другого как смешную карикатуру, и объявить их не только неверными, но еще и вредными и опасными — даже если дебаты ведутся на таком птичьем языке, что ни один из тех, кто не смог позволить себе провести семь лет в аспирантуре, вряд-ли сможет понять чему, вообще, посвящено обсуждение.
читать дальшеТеперь рассмотрим различные направления/школы анархизма. Есть анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты, инсуррекционисты, кооперативисты, индивидуалисты, платформисты... Ни одно течение не названо по имени Великого Мыслителя; наоборот, они неизменно называются по виду практики, или, чаще, по организационному принципу. (Примечательно, что те течения марксизма, которые не названы по чьему-то имени, как автономизм или совещательный коммунизм — Council Communism, являются также и наиболее близкими к анархизму.)
Анархисты любят отделять себя от других по принципу: что они делают, и как они организуют самих себя, чтобы сделать, то, что они намерены сделать. И действительно, анархисты тратят больше всего времени размышляя над подобными вопросами.
Однако, анархисты никогда особо не интересуются широкими стратегическими или философскими вопросами, которыми интересуются исторически озабоченные марксисты — вопросами, вроде: являются ли крестьяне потенциально революционным классом? (Анархисты считают, что этот вопрос могут решить сами крестьяне.) Или, например: в чем сущность товарной формы? Вместо этого анархисты имеют тенденцию рассуждать, например, на тему: как организовать по-настоящему демократическую встречу? в каком пункте организация перестает быть уполномоченной и начинает подавлять индивидуальную свободу? Или, с другой стороны, рассуждать об этике оппозиционной силы: Что есть прямое действие? Публично осудить того, кто уничтожил главу некоего государства — это необходимо (или это правильно)? Или может ли такое политическое убийство, особенно, если оно предотвратило что-то ужасное, например — войну, быть моральным действием? Когда разбить окно — нормально?
Суммируя все вышесказанное, имеем:
1. Марксизм стремится быть теоретическим или аналитическим дискурсом о революционной стратегии.
2. Анархизм стремится быть этическим дискурсом о революционной практике.
Естественно, все, что я сейчас сказал — это, в некотором роде карикатура/гротеск (имеются дико сектантские анархистские группы, и вполне либертарные, ориентированные на практику марксистские, включая, с некоторыми оговорками и меня). Во всяком случае, предполагается, что марксизм и анархизм могут находится во взаимно-дополнительных отношениях. И оно действительно так и был: Михаил Бакунин, несмотря на его бесконечные и жестокие дискуссии с Марксом по практическим вопросам, лично перевел на русский язык «Капитал». Но этот факт также помогает нам понять почему так мало анархистов в академии. И дело даже не столько в том, что анархизм не стремится использовать высокие теории в своей практике.
Дело в том, что имеют значение формы практики.
Анархизм особенно настаивает на том, что средства не должны входить в противоречие с целями. Невозможно достичь свободы, используя авторитарные механизмы, авторитарные средства. Каждый должен сам, в сотрудничестве со своими друзьями и единомышленниками создавать то общество, которое желает. Все это мало согласуется с той «квадратной» поведенческой парадигмой, которая принята в университете.
Университет, возможно, единственный социальный институт, не считая католической церкви и Британской монархии, который сохранил свою форму без изменений, практически, со Средних Веков, университет, который озабочен только конференциями в дорогих отелях, университет, который притворяется; все это так или иначе способствует революции. По крайней мере, кто-то задумается, что быть открытым анархистом и профессором — означает бросать вызов всему привычному университетскому устройству; и я не имею в виду, например, требовать кафедру для анархистских исследований, и, конечно, создание такой кафедры будет сопряжено с куда большими трудностями, чем можно представить.
Это не означает, что анархистская теория невозможна
Однако, все вышесказанное не означает, что анархисты должны быть против теории. Хотя бы потому, что анархизм сам по себе также есть идея, хотя бы и очень старая. Анархизм — это также проект, который приступает к созданию институтов нового общества «внутри ракушки старого» — чтобы разоблачить, ниспровергнуть и подорвать структуры подавления, но всегда продолжающийся в демократическом образе действий, в том образе действий, который и сам уже показывает ненужность механизмов подавления.
Проще говоря, любому проекту такого рода нужны инструменты для интеллектуального анализа и понимания. Скорее всего, нет необходимости в «Великой Теории» в том смысле как это понимается в настоящее время. «Великая Анархистская Теория», определенно, не требуется. Это было бы против самого духа анархизма. Намного лучше, я полагаю, что-то в духе анархистского процесса принятия решений, нечто, что используется как маленькими родственными группами, так и гигантскими собраниями, где участвуют тысячи людей.
Большинство анархистских групп управляются при помощи процесса выработки определенного решения, которое устраивало бы всех участников группы, и этот процесс развивается разными путями и является полной противоположностью директивному и разделяющему сектантскому стилю столь популярному среди других радикальных групп. В приложении к теории это означало бы принятие необходимости разнообразия высоких теоретических перспектив, объединенные только определенными принятыми обязательствами и пониманиями. В процессе выработки соглашения все с самого начала принимают определенные широкие принципа единства а также цели с тем, чтобы быть группой, но кроме того также признают как само собой разумеющееся, что никто не пытается навязать другим свою точку зрения, и, вероятно, не должен попробовать; и поэтому обсуждение должно сосредотачиваться на конкретных вопросах из действия, и таким образом вырабатывает план действия, которому может следовать каждый, не поступаясь при этом своими фундаментальными принципами.
Здесь можно увидеть некую параллель анархисткой практики с теорией: ряд разнообразных перспектив, соединенных вместе их общим желанием понять человеческое бытие и двигаться его это в направлении большей свободы. Вместо того, чтобы быть основываться на необходимости доказать несостоятельность других фундаментальных положений она стремится найти специфические проекты, которые усиливали бы друг друга. Тот факт, что теории могут быть несоизмеримы в некоторых аспектах никак не отменяет того, что они могут сосуществовать и усиливать друг друга, подобно тому как люди обладающие разными взглядами вполне могут быть друзьями, любовниками или работать совместно над каким-то проектом.
Анархизм куда больше нуждается в том, что можно назвать Низкой Теорией, чем в Высокой Теории. Низкая Теория — это способ борьбы с теми реальными непосредственными вопросами, которые возникают в изменяющемся проекте. Мэйнстримная социологическая наука мало помогает здесь, потому что в мэйнстримной социологической науке вещи такого рода, в основном, классифицируются как «политические вопросы», и ни один уважающий себя анархист не смог бы хоть как-то применить такие теории.
Против политического курса (маленький манифест):
Понятие «политического курса» предполагает государство или правящий
аппарат, который навязывает свою волю другим. «Политический курс»
есть отрицание политики; политический курс по своему определению есть нечто
состряпанное некой формой элиты, которая предполагает, что знает
лучше других что делать и как делать. Единственное, чего можно
добиться посредством участия в дебатах о политическом курсе — это
уменьшение вреда, коль скоро, само основание враждебно по
отношению к идее, что люди могут сами решать что им делать.
Таким образом, в данном случае появляется вопрос: Какого рода социальная теория могла бы быть предметом интереса тех, кто пытается принести такой мир, в котором люди были бы вольны сами управлять своими делами?
Это то, чему в целом посвящен данный памфлет.
Для начинающих я бы сказал, что любая теория такого рода должна была бы начинаться с некоторых начальных положений. Начальных положений не обязательно должно быть много. Их может быть всего два.
Прежде всего, данная теория должна была бы исходить из положения, которое сформулировано в одной популярной бразильской песне, а именно из положения, что «другой мир возможен». Что такие институты как государство, капитализм, расизм и мужское доминирование не являются неизбежными; что возможен другой мир, в котором такого рода вещи не будут существовать, и что мы все в результате станем лучше.
Прийти к такому принципу — это, по большей части, акт веры, поскольку непонятно как возможно получить какие-то позитивные знания о подобных материях. Ведь может оказаться, что такой мир невозможен. Но может быть также приведен тот аргумент, что сама недоступность абсолютного знания о данных материях обязывает к оптимизму как к некоторому моральному долгу: так как нельзя с уверенностью утверждать, что радикально другой мир невозможен, то не предаем ли мы всех, настаивая на том, чтобы продолжать оправдывать и воспроизводить тот беспорядок, ту грязь, тот бардак который мы имеем сегодня? И в любом случае, даже если мы ошибаемся, мы сможем подойти намного ближе.
Против анти-утопизма (другой маленький манифест):
Здесь, конечно, приходится иметь дело с неизбежным возражением:
что утопизм привел к совершенно ужасным последствиям, к
сталинистам, маоистам и другим идеалистам, которые пытались
создавать общества невозможных форм, убивая в процессе миллионы
людей.
Этот аргумент противоречит фундаментальному заблуждению: что представление лучших миров — само по себе уже есть проблема. Сталинисты и их последователи убивали не потому, что они мечтали великие мечты, в действительности сталинисты известны как раз свои коротким воображением, а потому что они принимали свои мечты за научные факты. Такое заблуждение позволяло им чувствовать, что они имеют право навязывать свои точки зрения посредством машины насилия.
Анархисты не предлагают ничего подобного. Они не полагают никакого бесповоротного курса истории, и никто не может продвигать курс свободы, создавая новые формы принуждения. Фактически, все формы системного насилия (среди прочих вещей) являются противниками воображения как политического принципа, и единственный способ начать думать об устранении системного насилия — это признать его наличие.
И, конечно, можно было бы написать очень длинную книгу о зверствах, которые совершались на протяжении истории циниками и прочими пессимистами...
Таково первое положение. В качестве второго я бы предложил, что анархистская социальная теория должна была бы скромно отказаться от каких бы то ни было проявлений авангардизма. Если говорить совсем определенно, то роль интеллектуалов совсем не в том, чтобы формировать элиту, которая сможет совершить корректный стратегический анализ и потом повести за собой массы. Но если не в этом, то в чем?
Это одна из причин почему я назвал данное сочинение «Фрагметами анархистской антропологии», потому что антропология может помочь в данном вопросе. И не только потому, что большинство актуально существующих самоуправляющихся обществ и актуально существующих нерыночных экономик в мире изучались более антропологами, чем социологами и историками. А потому, что этнографическая практика предоставляет по крайней мере что-то вроде модели, пусть даже и достаточно грубой и приближенной, модели того как может работать, как в реальности может функционировать не-авангардная революционная интеллектуальная практика.
Когда кто-то занимается этнографическими исследованиями, то он наблюдает что люди делают, а потом пытается выявить скрытую символическую, моральную или прагматическую логику, которая стоит за их действиями; он пытается постичь каким образом обычаи и действия людей обретают смысл, но пытается постичь такими способами, о которых сами эти люди ничего не знают.
Одна очевидная роль для радикального интеллектуала — это хорошенько выполнять вот что: смотреть на тех, кто создает жизнеспособные альтернативы, и пытаться выявить то, что может стать более пространной импликацией того, что (уже) делается. И затем предложить эти идеи обратно, не как некое предписание, но как посильный вклад, как подарок. Это более или менее то, что я пытался сделать несколькими параграфами ранее, когда я предлагал, что социальная теория могла бы изменять саму себя в духе процесса прямой демократии. И, как показывает тот пример, такого рода проект должен был бы в действительности иметь два аспекта, или момента — это кому как больше нравится: один — этнографический, один — утопический, находящиеся в постоянном диалоге.
Ничто из этого не имеет отношения к тому на что была похожа антропология, даже радикальная антропология, последние сто лет или около того. И тем не менее, на протяжении многих лет, имело место странное сходство между антропологией и анархизмом, которое и само по себе примечательно."
Отсюда: community.livejournal.com/anarchia_ru/778801.ht...
Анархистские или движения инспирированные анархизмом появляются повсюду; традиционные анархистские принципы – автономия, добровольное объединение, самоорганизация, взаимная помощь, непосредственная/прямая демократия – все эти принципы произошли из основ движения глобализации, чтобы играть ту же самую роль в самых различных радикальных движениях по всему миру. Революционеры в Мексике, Аргентине, Индии и вообще где бы то ни было все более и более стремились избегать даже разговоров о захвате власти, и стали формулировать идеи, радикальным образом отличающиеся от тех, что обыкновенно ассоциировались с понятием «революция». Большинство, вероятно, стесняются использовать понятие «анархист».
Но, как указывает Барбара Эпштайн (Barbara Epstein, Anarchism and the Anti-Globalization Movement, Monthly Review, September 2001), к настоящему моменту анархизм занял то место, которое марксизм занимал в социальных движениях шестидесятых: даже те, кто не рассматривает самих себя как анархистов, понимают, что они должны определиться каким-то образом в отношении анархизма и усвоить его идеи.
И до сих пор все это не находило почти никакого отклика в академической науке. Большинство академических ученых имеют лишь некоторые смутные представления об анархизме; или отвергают его, руководствуясь грубыми стереотипами. («Анархистская организация! Но не является ли это противоречием в определении?») В США существуют тысячи академических ученых – марксистов, того или другого толка, но едва ли наберется дюжина ученых, которые открыто заявят, что являются анархистами.
Выходит, что академических ученых анархизм не затронул? Возможно, что и так. Возможно, через несколько лет анархизм распространится и в академии. Однако, не будем загадывать. Очевидно, что марксизм достаточно привлекателен для академической традиции, и что анархизм вряд ли когда-либо станет столь же привлекательным.
Марксизм был единственным великим социальным движением, которое было организовано человеком, имевшим профессорскую степень, хотя в дальнейшем марксизм и превратился в движение, направленное на объединение рабочего класса.
Большинство фактов истории анархизма показывают, что он в целом очень схож с марксизмом: анархизм представлен как ментальный продукт определенных мыслителей девятнадцатого века – Прудона, Бакунина, Кропоткина и т.д. – тогда он вдохновлял организации рабочих, стал участвовать в политических битвах, разделился на направления/секты… В стандартных представлениях анархизм обычно выступает в качестве бедного родственника марксизма, немного незамысловатого, но выдуманного для умов искренних и сострадательных. Но, в действительности, такая аналогия есть не что иное как натяжка.
«Отцы-основатели» девятнадцатого века не думали о самих себе как об изобретателях чего-то принципиально нового. Они предполагали, что базовые принципы анархизма: самоорганизация, добровольное участие, взаимопомощь — присущи человечеству с самого начала истории. И то же самое касается отказа от государства и всех форм структурного насилия, неравенства и господства (анархизм буквально означает «без правителей»), и даже предположения о том, что все эти формы поддерживают и усиливают друг друга. Ни одно из этих положений не преподносилось как основание некой новой доктрины.
И это действительно не так: могут быть обнаружены записи, делавшиеся разными людьми, которые в разные исторические эпохи приходили к тем же выводам, и это не смотря на тот факт, что имеются все причины полагать, что на всех широтах и во все времена такого рода мысли имели наименьшую вероятность быть записанными. Мы говорим не столько о некоторой целостной теории, сколько о попытке, или, скорее, даже вере в то, что некоторые типы социальных взаимоотношений могут быть избегнуты, и что определенные другие взаимоотношения были бы много лучше, и что на основе этих других взаимоотношений можно построить жизнеспособное общество, и вера в то, что такое общество действительно может существовать.
Даже если сравнивать исторические школы марксизма и анархизма, то можно заметить, что мы имеем дело с принципиально разными проектами. Марксистские школы имеют авторов – основателей. Хотя бы, например, сам марксизм, который есть не что иное, как идеи Маркса; так, мы имеем: ленинистов, троцкистов, маоистов, грамшистов, альтуссерианцев… (Обратите внимание как список начинается именами правителей государств и резко переходит к французским профессорам.) Пьер Бурдьё однажды отметил, что, если рассматривать академическую науку как игру, где ученые борются за превосходство, то вы можете понять, что вы выиграли, когда другие ученые начинают интересоваться как образовать от вашего имени прилагательное.
Цель интеллектуалов, добровольно поддерживающих перемешивание и путаницу истории «Великих теоретиков», состоит в том, чтобы в любых условиях, в любом контексте иметь возможность выиграть в такого рода игре. Так, например, идеи Фуко, как и идеи Троцкого, никогда не рассматриваются как продукт определенного интеллектуального круга, интеллектуальной среды, как что-то, что появилось из бесконечных разговоров и споров сотен людей; эти идеи всегда преподносятся так как будто они продукт гения одного мужчины (или, в исключительных случаях, — женщины).
Дело даже не в том, что марксистская политика организована как академическая дисциплина, или что она стала моделью того как радикальные интеллектуалы, или, в сущности, все интеллектуалы рассматривали друг друга; а, скорее, в том, что и академия и марксизм развивались как своего рода тандем. В случае академии это приводит к многим благотворным результатам — чувству, что должен быть некий моральный центр, что академические предприятия должны каким-то образом соотносится с интересами людей, однако, имеется также и много, очень много ужасающе нелепых, катастрофически неправильных вещей, так, например: превращение интеллектуальных дебатов в некий вид пародии на сектантскую политику, где каждый стремится представить аргументы другого как смешную карикатуру, и объявить их не только неверными, но еще и вредными и опасными — даже если дебаты ведутся на таком птичьем языке, что ни один из тех, кто не смог позволить себе провести семь лет в аспирантуре, вряд-ли сможет понять чему, вообще, посвящено обсуждение.
читать дальшеТеперь рассмотрим различные направления/школы анархизма. Есть анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты, инсуррекционисты, кооперативисты, индивидуалисты, платформисты... Ни одно течение не названо по имени Великого Мыслителя; наоборот, они неизменно называются по виду практики, или, чаще, по организационному принципу. (Примечательно, что те течения марксизма, которые не названы по чьему-то имени, как автономизм или совещательный коммунизм — Council Communism, являются также и наиболее близкими к анархизму.)
Анархисты любят отделять себя от других по принципу: что они делают, и как они организуют самих себя, чтобы сделать, то, что они намерены сделать. И действительно, анархисты тратят больше всего времени размышляя над подобными вопросами.
Однако, анархисты никогда особо не интересуются широкими стратегическими или философскими вопросами, которыми интересуются исторически озабоченные марксисты — вопросами, вроде: являются ли крестьяне потенциально революционным классом? (Анархисты считают, что этот вопрос могут решить сами крестьяне.) Или, например: в чем сущность товарной формы? Вместо этого анархисты имеют тенденцию рассуждать, например, на тему: как организовать по-настоящему демократическую встречу? в каком пункте организация перестает быть уполномоченной и начинает подавлять индивидуальную свободу? Или, с другой стороны, рассуждать об этике оппозиционной силы: Что есть прямое действие? Публично осудить того, кто уничтожил главу некоего государства — это необходимо (или это правильно)? Или может ли такое политическое убийство, особенно, если оно предотвратило что-то ужасное, например — войну, быть моральным действием? Когда разбить окно — нормально?
Суммируя все вышесказанное, имеем:
1. Марксизм стремится быть теоретическим или аналитическим дискурсом о революционной стратегии.
2. Анархизм стремится быть этическим дискурсом о революционной практике.
Естественно, все, что я сейчас сказал — это, в некотором роде карикатура/гротеск (имеются дико сектантские анархистские группы, и вполне либертарные, ориентированные на практику марксистские, включая, с некоторыми оговорками и меня). Во всяком случае, предполагается, что марксизм и анархизм могут находится во взаимно-дополнительных отношениях. И оно действительно так и был: Михаил Бакунин, несмотря на его бесконечные и жестокие дискуссии с Марксом по практическим вопросам, лично перевел на русский язык «Капитал». Но этот факт также помогает нам понять почему так мало анархистов в академии. И дело даже не столько в том, что анархизм не стремится использовать высокие теории в своей практике.
Дело в том, что имеют значение формы практики.
Анархизм особенно настаивает на том, что средства не должны входить в противоречие с целями. Невозможно достичь свободы, используя авторитарные механизмы, авторитарные средства. Каждый должен сам, в сотрудничестве со своими друзьями и единомышленниками создавать то общество, которое желает. Все это мало согласуется с той «квадратной» поведенческой парадигмой, которая принята в университете.
Университет, возможно, единственный социальный институт, не считая католической церкви и Британской монархии, который сохранил свою форму без изменений, практически, со Средних Веков, университет, который озабочен только конференциями в дорогих отелях, университет, который притворяется; все это так или иначе способствует революции. По крайней мере, кто-то задумается, что быть открытым анархистом и профессором — означает бросать вызов всему привычному университетскому устройству; и я не имею в виду, например, требовать кафедру для анархистских исследований, и, конечно, создание такой кафедры будет сопряжено с куда большими трудностями, чем можно представить.
Это не означает, что анархистская теория невозможна
Однако, все вышесказанное не означает, что анархисты должны быть против теории. Хотя бы потому, что анархизм сам по себе также есть идея, хотя бы и очень старая. Анархизм — это также проект, который приступает к созданию институтов нового общества «внутри ракушки старого» — чтобы разоблачить, ниспровергнуть и подорвать структуры подавления, но всегда продолжающийся в демократическом образе действий, в том образе действий, который и сам уже показывает ненужность механизмов подавления.
Проще говоря, любому проекту такого рода нужны инструменты для интеллектуального анализа и понимания. Скорее всего, нет необходимости в «Великой Теории» в том смысле как это понимается в настоящее время. «Великая Анархистская Теория», определенно, не требуется. Это было бы против самого духа анархизма. Намного лучше, я полагаю, что-то в духе анархистского процесса принятия решений, нечто, что используется как маленькими родственными группами, так и гигантскими собраниями, где участвуют тысячи людей.
Большинство анархистских групп управляются при помощи процесса выработки определенного решения, которое устраивало бы всех участников группы, и этот процесс развивается разными путями и является полной противоположностью директивному и разделяющему сектантскому стилю столь популярному среди других радикальных групп. В приложении к теории это означало бы принятие необходимости разнообразия высоких теоретических перспектив, объединенные только определенными принятыми обязательствами и пониманиями. В процессе выработки соглашения все с самого начала принимают определенные широкие принципа единства а также цели с тем, чтобы быть группой, но кроме того также признают как само собой разумеющееся, что никто не пытается навязать другим свою точку зрения, и, вероятно, не должен попробовать; и поэтому обсуждение должно сосредотачиваться на конкретных вопросах из действия, и таким образом вырабатывает план действия, которому может следовать каждый, не поступаясь при этом своими фундаментальными принципами.
Здесь можно увидеть некую параллель анархисткой практики с теорией: ряд разнообразных перспектив, соединенных вместе их общим желанием понять человеческое бытие и двигаться его это в направлении большей свободы. Вместо того, чтобы быть основываться на необходимости доказать несостоятельность других фундаментальных положений она стремится найти специфические проекты, которые усиливали бы друг друга. Тот факт, что теории могут быть несоизмеримы в некоторых аспектах никак не отменяет того, что они могут сосуществовать и усиливать друг друга, подобно тому как люди обладающие разными взглядами вполне могут быть друзьями, любовниками или работать совместно над каким-то проектом.
Анархизм куда больше нуждается в том, что можно назвать Низкой Теорией, чем в Высокой Теории. Низкая Теория — это способ борьбы с теми реальными непосредственными вопросами, которые возникают в изменяющемся проекте. Мэйнстримная социологическая наука мало помогает здесь, потому что в мэйнстримной социологической науке вещи такого рода, в основном, классифицируются как «политические вопросы», и ни один уважающий себя анархист не смог бы хоть как-то применить такие теории.
Против политического курса (маленький манифест):
Понятие «политического курса» предполагает государство или правящий
аппарат, который навязывает свою волю другим. «Политический курс»
есть отрицание политики; политический курс по своему определению есть нечто
состряпанное некой формой элиты, которая предполагает, что знает
лучше других что делать и как делать. Единственное, чего можно
добиться посредством участия в дебатах о политическом курсе — это
уменьшение вреда, коль скоро, само основание враждебно по
отношению к идее, что люди могут сами решать что им делать.
Таким образом, в данном случае появляется вопрос: Какого рода социальная теория могла бы быть предметом интереса тех, кто пытается принести такой мир, в котором люди были бы вольны сами управлять своими делами?
Это то, чему в целом посвящен данный памфлет.
Для начинающих я бы сказал, что любая теория такого рода должна была бы начинаться с некоторых начальных положений. Начальных положений не обязательно должно быть много. Их может быть всего два.
Прежде всего, данная теория должна была бы исходить из положения, которое сформулировано в одной популярной бразильской песне, а именно из положения, что «другой мир возможен». Что такие институты как государство, капитализм, расизм и мужское доминирование не являются неизбежными; что возможен другой мир, в котором такого рода вещи не будут существовать, и что мы все в результате станем лучше.
Прийти к такому принципу — это, по большей части, акт веры, поскольку непонятно как возможно получить какие-то позитивные знания о подобных материях. Ведь может оказаться, что такой мир невозможен. Но может быть также приведен тот аргумент, что сама недоступность абсолютного знания о данных материях обязывает к оптимизму как к некоторому моральному долгу: так как нельзя с уверенностью утверждать, что радикально другой мир невозможен, то не предаем ли мы всех, настаивая на том, чтобы продолжать оправдывать и воспроизводить тот беспорядок, ту грязь, тот бардак который мы имеем сегодня? И в любом случае, даже если мы ошибаемся, мы сможем подойти намного ближе.
Против анти-утопизма (другой маленький манифест):
Здесь, конечно, приходится иметь дело с неизбежным возражением:
что утопизм привел к совершенно ужасным последствиям, к
сталинистам, маоистам и другим идеалистам, которые пытались
создавать общества невозможных форм, убивая в процессе миллионы
людей.
Этот аргумент противоречит фундаментальному заблуждению: что представление лучших миров — само по себе уже есть проблема. Сталинисты и их последователи убивали не потому, что они мечтали великие мечты, в действительности сталинисты известны как раз свои коротким воображением, а потому что они принимали свои мечты за научные факты. Такое заблуждение позволяло им чувствовать, что они имеют право навязывать свои точки зрения посредством машины насилия.
Анархисты не предлагают ничего подобного. Они не полагают никакого бесповоротного курса истории, и никто не может продвигать курс свободы, создавая новые формы принуждения. Фактически, все формы системного насилия (среди прочих вещей) являются противниками воображения как политического принципа, и единственный способ начать думать об устранении системного насилия — это признать его наличие.
И, конечно, можно было бы написать очень длинную книгу о зверствах, которые совершались на протяжении истории циниками и прочими пессимистами...
Таково первое положение. В качестве второго я бы предложил, что анархистская социальная теория должна была бы скромно отказаться от каких бы то ни было проявлений авангардизма. Если говорить совсем определенно, то роль интеллектуалов совсем не в том, чтобы формировать элиту, которая сможет совершить корректный стратегический анализ и потом повести за собой массы. Но если не в этом, то в чем?
Это одна из причин почему я назвал данное сочинение «Фрагметами анархистской антропологии», потому что антропология может помочь в данном вопросе. И не только потому, что большинство актуально существующих самоуправляющихся обществ и актуально существующих нерыночных экономик в мире изучались более антропологами, чем социологами и историками. А потому, что этнографическая практика предоставляет по крайней мере что-то вроде модели, пусть даже и достаточно грубой и приближенной, модели того как может работать, как в реальности может функционировать не-авангардная революционная интеллектуальная практика.
Когда кто-то занимается этнографическими исследованиями, то он наблюдает что люди делают, а потом пытается выявить скрытую символическую, моральную или прагматическую логику, которая стоит за их действиями; он пытается постичь каким образом обычаи и действия людей обретают смысл, но пытается постичь такими способами, о которых сами эти люди ничего не знают.
Одна очевидная роль для радикального интеллектуала — это хорошенько выполнять вот что: смотреть на тех, кто создает жизнеспособные альтернативы, и пытаться выявить то, что может стать более пространной импликацией того, что (уже) делается. И затем предложить эти идеи обратно, не как некое предписание, но как посильный вклад, как подарок. Это более или менее то, что я пытался сделать несколькими параграфами ранее, когда я предлагал, что социальная теория могла бы изменять саму себя в духе процесса прямой демократии. И, как показывает тот пример, такого рода проект должен был бы в действительности иметь два аспекта, или момента — это кому как больше нравится: один — этнографический, один — утопический, находящиеся в постоянном диалоге.
Ничто из этого не имеет отношения к тому на что была похожа антропология, даже радикальная антропология, последние сто лет или около того. И тем не менее, на протяжении многих лет, имело место странное сходство между антропологией и анархизмом, которое и само по себе примечательно."
Отсюда: community.livejournal.com/anarchia_ru/778801.ht...
@темы: "анархия"
-
-
18.03.2010 в 21:31Предварительно:
Бакунин, переводивший ,,Капитал" - это что-то новенькое. Вообще, это Плеханов делал.
2. Разбирал я идеи ,,отцов-основателей". Осуществимо только в одном случае:
а) все государства на планете должны исчезнуть, равно как и крупные религиозные организации. Люди должны между собой порешить никогда их более не создавать и следовать этому принципу неукоснительно
б) должно произойти тотальное ядерное разоружение
в) Должно исчезнуть всякое производство, крупнее и сложнее того, что можно организовать в рамках одной свободной общины
г) община при том - не больше 200-250 чел.
и, наконец, д) Всякое сообщение между общинами должно быть максимально затруднено
-
-
18.03.2010 в 21:36-
-
18.03.2010 в 21:53-
-
03.04.2010 в 15:59Они же структуры защиты людей друг от друга и много от чего еще ;/
сталинисты... принимали свои мечты за научные факты.
Анархисты тоже ;(
такие институты как государство, капитализм, расизм и мужское доминирование не являются неизбежными; что возможен другой мир, в котором такого рода вещи не будут существовать, и что мы все в результате станем лучше.
Чтобы построить такой мир, сначала надо серьезно изменить людей. А с таким челоевчеством, как сейчас, анархистская утопия обернется страшными злоупотреблениями
Освит
в) Должно исчезнуть всякое производство, крупнее и сложнее того, что можно организовать в рамках одной свободной общины
При нынешнем-то техническом уровне?
-
-
03.04.2010 в 16:03Так то-то и оно! Сейчас это неисполнимо без пункта а. Потому как потребовалась бы консервация всех крупных производств на предмет защиты от экологического коллапса, ликвидация всего ОМП, а то и городов. Так что, пусть не надеются, мама-анархия нам не светит.
-
-
03.04.2010 в 16:12-
-
03.04.2010 в 16:23Для стран второго эшелона это нереально, ибо у них нет ни неоколоний, куда это можно вывести, чтобы они теоретически это угробили (опять же, не верю, что в серьёзных странах оборонку куда-то выведут), ни возможности заморозить это на своих громадных территориях.
-
-
03.04.2010 в 16:36-
-
03.04.2010 в 17:08Аналогично. Куда вы мiровые религии денете)) Точнее, куда их они денут.
ребята не в курсе, до какой степени невозможно договориться ко всеобщему удовольствию даже по поводу субботника
А Прудона полистайте. Очаровательный идеализм в духе идей ,,торжества разума" эпохи ,,просвещения".))
-
-
03.04.2010 в 17:22-
-
03.04.2010 в 17:29Ну так) А по им ходить!
-
-
03.04.2010 в 17:57Хм... а лес и полезные ископаемые?
-
-
03.04.2010 в 19:50-
-
03.04.2010 в 22:53А поплицию и армию так вообще заменить было бы нечем ;(
-
-
04.04.2010 в 01:45Почему? При полном устранении государств и тотальной демилитаризации по общему согласию, эти институты не нужны.
-
-
04.04.2010 в 10:23-
-
04.04.2010 в 10:26Снчала надо изменить людей. Сильно. И на всей Земле. Иначе даже отсталые государства со своими армиями будут иметь громадное преимущество перед анархистскими общинами
-
-
04.04.2010 в 10:32Естественно)) Я отразил это в своём 1м пункте: ВСЕОБЩЕЕ согласие. Причём, постоянное, иначе вновь стихийное образованные государства опять же подомнут общины. Массой. Отсюда, кстати, вытекает максимально примитивизованная экономика
-
-
04.04.2010 в 10:33-
-
04.04.2010 в 10:36Один способ есть))... но он псевдо-анархический.
-
-
04.04.2010 в 11:02-
-
04.04.2010 в 11:06Все - общинами, а над общинами сидит добрый дядя
с большой дубинойи мудрым советоми своевременной затрещинойнаправляет на истинный путь анархизмаа сбившихся мочит.-
-
04.04.2010 в 11:16-
-
04.04.2010 в 11:19А в него не надо верить, он должен быть, если кто-то анархию хочет)) Власть как таковую не уничтожить, максимум - свети её количество к цифре 1. Но тогда у меня возникают апокалиптические ассоциации
-
-
04.04.2010 в 11:39