Do or die
Существует мнение, что сплетни и публичные оскорбления – это не что иное, как средство регулирования общественных норм и тенденция общества усвоить базовые моральные ценности, разделяемые в определенной степени всеми или подавляющим большинством членов данного общества. Возможно. Это вполне объяснило бы, почему именно по обе стороны 1600-го года лондонцев вдруг обуяла страсть к судебным разбирательствам каждого бранного слова в свой адрес. Новая религия, новая мораль, новые способы регулирования спорных вопросов дали инструмент для защиты своей чести всем подданным королевства, от прачки до герцогини.
"никуда ты в столице не скроешься"
читать дальшеСуды того времени проводили очень четкую границу между моральным регулированием (helpful moral regulation)и оскорблением со злобными намерениями (malicious slander). Первое делалось в духе христианской любви к ближнему, подтверждалось аргументами, и имело целью не унизить оппонента, а указать ему путь к исправлению. В таких разговорах приветствовались цитаты из Библии, в виде высшего авторитета, и обязательно присутствовал оборот «я желаю тебе добра».
Вторая категория хорошо описана Чарльзом Гиббоном в его ”The Praise of a Good Name” (Лондон, 1594): «когда один оговаривает другого с красивыми вступлениями и преамбулами, объясняя, как досадно, что такой-то его сосед сделал то и это, и что он говорит не со зла, а с самыми добрыми намерениями, что он просто вынужден рассказать, и то, что он рассказал – это далеко не все, что он мог бы сказать».
Разумеется, публичные нападки с использованием бранных слов рассматривать в качестве морального регулирования было затруднительно, поэтому зачастую виновные в таких проступках наказывались. Например, в 1637 году жительница Лондон Катрин Барнаби была привлечена к суду за то, что устроила скандал, обозвав другую женщину привычной идиомой «шлюха моего мужа»: «… эта пьяная кляча, которая здесь сидит, заставила моего мужа потратить на нее 500 фунтов, разорила его, а те, кто водит с ней компанию – никчемные негодяи и воры». Стоит ли удивляться, что «компания» обруганной в полном составе обратилась в суд.
Впрочем, лондонцы того времени прекрасно знали, что им, с большой долей вероятности, придется держать ответ за нанесенные оскорбления в суде, и старались оставить себе лазейку «доброго намерения». Например, «я не утверждаю, что ты – шлюха и спишь со своим хозяином, но…». Обвиняемые утверждали, что говорили шутливо или дружески, а свидетели обвинителя – что оскорбление было нанесено по злобе и с ненавистью.
Суды очень внимательно рассматривали обстоятельства, при которых оскорбление наносилось, приравнивая словесное поношение к физической атаке. Действительно, то, что агрессивно выкрикивалось в местах скопления народа, всегда имело намерение нанести ущерб и вред. Уничтожить репутацию оскорбляемого. Особенно в том случае, если оскорбления наносились мужчине, прямо или косвенно. В этом, кстати, не было шовинизма. Как мы уже видели из статистики, женщины очень активно защищали свое доброе имя в суде, но словесно униженный мужчина терял, вместе с добрым именем, возможности быть уважаемым и принимаемым всерьез там, где делались карьера и деньги.
Что касается женщин, то, в большинстве случаев, карьера женщины ограничивалась удачным замужеством. Поэтому можно признать справедливость слов Уильяма Вогана: «Да будут прокляты те сикофанты, которые своими сплетнями и слухами мешают честной женщине преуспеть в честном замужестве!». Когда Эллен Бриттани обвинила Джона Тавернера и Элизабет Мэттьюз в том, что они состоят в сексуальных отношениях, все свидетели были едины в мнении, что сплетни сильно повредили девичьей репутации Элизабет и ее брачным перспективам. А Ричард и Агнес Найтингейлы дошли со своим делом аж до Звездной палаты. Еще до их брака, кто-то написал по поводу Агнес неприличный стишок, в котором трое (!) любовников Агнес сравнивали между собой ее знаки предпочтения. Это дело любопытно тем, что на клеветников подали в суд только после того, как Агнес вышла замуж. Возможно, только после замужества она смогла позволить себе обращение в инстанции, но вероятнее то, что ее мужу нужно было получить легальное свидетельство того, что он не является рогоносцем.
Действительно, большинство судебных дел о диффамации поднимались замужними женщинами, а не девицами. Казалось бы, чем можно повредить «продвижению» женщины, которая уже достигла максимум возможного? Оказывается, многим. Достаточно радикальные протестантские реформаторы видели женскую неверность достаточной причиной для расторжения брака. Ничего нового, собственно. И в Средние века супружеская неверность была уважительной причиной для развода (вернее, аннулирования брака), но тогда линия церкви была настроена на примирение супругов, раскаяние и прощение. Реформация принесла новые веяния, где за раскаянием должно было следовать наказание.
Например, в 1610 году Звездная палата рассматривала обвинение Маргарет Смит в том, что она своей бранью расстроила семейную жизнь Анны Фанн. Маргарет заявила Анне, что та обесчестила дом, потому что она видела ее и Хопкинса «his breeches downe and bothe your bare bellies together”. После чего муж Анны был настолько оскорблен, что перестал пускать жену в супружескую кровать, и та была вынуждена уехать к своей матери в деревню. Известны случаи, когда слухи распускались и обвинения выкрикивались именно с целью развести супругов.
Интересная деталь: Звездная палата в своих слушаниях концентрировала внимание на практических результатах диффамации, на том, как сплетни, слухи или прямые оскорбления повлияли на жизнь жертвы, тогда как церковные суды ограничивались просто констатированием факта и свидетельских показаний.
Честь, репутация, старые дружеские связи могли пострадать из-за одной фразы. Например, в 1591 году Мэри Вартон ехидно осведомилась на публике у Анны Холстед, кто разодрал ей кожу на коленях и бедрах. После этого старинная подруга Анны, по ее собственным показаниям, «стала думать не так хорошо об Анне и решила ее избегать, пока та не очистит свое имя». А сосед счел нужным рассказать об инциденте мужу Анны, прибавив, что дело это «весьма подозрительное, и он не может думать хорошо о них, пока она не очистит свое имя».
Дело было в социальном кредите, разумеется. Для мужчины социальный кредит складывался из его самостоятельности, возможности содержать семью и поддерживать в этой семье порядок. Для женщины – из благонравия (что чаще всего понималось именно сексуальной моралью), умения строить соседские отношения, трудолюбия и тихой жизни. Нарушение только одной составляющей репутации одного из супругов нарушало социальный кредит всей семьи.
Насколько всерьез рассматривалось самое пристрастное обвинение, видно из дела Маргарет Дюрран от 1593 года. Маргарет, замужняя повариха, уволила одну из своих прислуг за воровство. Та направилась прямиком к конкуренту Маргарет, Роджеру Пепперу, который взял ее на работу, чтобы выведать все возможное о Маргарет. Очень скоро Роджер пошел по соседям с новостью, что Маргарет сожительствует с пивоваром. Оповестив соседей, он обратился к церковным властям. Приходской констебль прямо сказал, что обвинению не верит, потому что оно не сходится с репутацией Маргарет. Поскольку констебли были обязаны рапортовать обо всех обвинениях в адрес морали прихожан, в архивах суда появилась запись, взвешивающая социальный кредит всех сторон. Репутация Маргарет базировалась на том, что ее знали, как добросовестную и трудолюбивую, материально независимую женщину. А вот ее прислуга поставила своим утверждением под сомнение собственную сексуальную мораль. Если она знала, что происходит в доме поварихи и молчала, пока ее не уволили, то она – не что иное, как сводня. Пеппер, вовремя понявший, откуда ветер дует, подтвердил, что с рассуждениями констебля согласен.
"никуда ты в столице не скроешься"читать дальшеСуды того времени проводили очень четкую границу между моральным регулированием (helpful moral regulation)и оскорблением со злобными намерениями (malicious slander). Первое делалось в духе христианской любви к ближнему, подтверждалось аргументами, и имело целью не унизить оппонента, а указать ему путь к исправлению. В таких разговорах приветствовались цитаты из Библии, в виде высшего авторитета, и обязательно присутствовал оборот «я желаю тебе добра».
Вторая категория хорошо описана Чарльзом Гиббоном в его ”The Praise of a Good Name” (Лондон, 1594): «когда один оговаривает другого с красивыми вступлениями и преамбулами, объясняя, как досадно, что такой-то его сосед сделал то и это, и что он говорит не со зла, а с самыми добрыми намерениями, что он просто вынужден рассказать, и то, что он рассказал – это далеко не все, что он мог бы сказать».
Разумеется, публичные нападки с использованием бранных слов рассматривать в качестве морального регулирования было затруднительно, поэтому зачастую виновные в таких проступках наказывались. Например, в 1637 году жительница Лондон Катрин Барнаби была привлечена к суду за то, что устроила скандал, обозвав другую женщину привычной идиомой «шлюха моего мужа»: «… эта пьяная кляча, которая здесь сидит, заставила моего мужа потратить на нее 500 фунтов, разорила его, а те, кто водит с ней компанию – никчемные негодяи и воры». Стоит ли удивляться, что «компания» обруганной в полном составе обратилась в суд.
Впрочем, лондонцы того времени прекрасно знали, что им, с большой долей вероятности, придется держать ответ за нанесенные оскорбления в суде, и старались оставить себе лазейку «доброго намерения». Например, «я не утверждаю, что ты – шлюха и спишь со своим хозяином, но…». Обвиняемые утверждали, что говорили шутливо или дружески, а свидетели обвинителя – что оскорбление было нанесено по злобе и с ненавистью.
Суды очень внимательно рассматривали обстоятельства, при которых оскорбление наносилось, приравнивая словесное поношение к физической атаке. Действительно, то, что агрессивно выкрикивалось в местах скопления народа, всегда имело намерение нанести ущерб и вред. Уничтожить репутацию оскорбляемого. Особенно в том случае, если оскорбления наносились мужчине, прямо или косвенно. В этом, кстати, не было шовинизма. Как мы уже видели из статистики, женщины очень активно защищали свое доброе имя в суде, но словесно униженный мужчина терял, вместе с добрым именем, возможности быть уважаемым и принимаемым всерьез там, где делались карьера и деньги.
Что касается женщин, то, в большинстве случаев, карьера женщины ограничивалась удачным замужеством. Поэтому можно признать справедливость слов Уильяма Вогана: «Да будут прокляты те сикофанты, которые своими сплетнями и слухами мешают честной женщине преуспеть в честном замужестве!». Когда Эллен Бриттани обвинила Джона Тавернера и Элизабет Мэттьюз в том, что они состоят в сексуальных отношениях, все свидетели были едины в мнении, что сплетни сильно повредили девичьей репутации Элизабет и ее брачным перспективам. А Ричард и Агнес Найтингейлы дошли со своим делом аж до Звездной палаты. Еще до их брака, кто-то написал по поводу Агнес неприличный стишок, в котором трое (!) любовников Агнес сравнивали между собой ее знаки предпочтения. Это дело любопытно тем, что на клеветников подали в суд только после того, как Агнес вышла замуж. Возможно, только после замужества она смогла позволить себе обращение в инстанции, но вероятнее то, что ее мужу нужно было получить легальное свидетельство того, что он не является рогоносцем.
Действительно, большинство судебных дел о диффамации поднимались замужними женщинами, а не девицами. Казалось бы, чем можно повредить «продвижению» женщины, которая уже достигла максимум возможного? Оказывается, многим. Достаточно радикальные протестантские реформаторы видели женскую неверность достаточной причиной для расторжения брака. Ничего нового, собственно. И в Средние века супружеская неверность была уважительной причиной для развода (вернее, аннулирования брака), но тогда линия церкви была настроена на примирение супругов, раскаяние и прощение. Реформация принесла новые веяния, где за раскаянием должно было следовать наказание.
Например, в 1610 году Звездная палата рассматривала обвинение Маргарет Смит в том, что она своей бранью расстроила семейную жизнь Анны Фанн. Маргарет заявила Анне, что та обесчестила дом, потому что она видела ее и Хопкинса «his breeches downe and bothe your bare bellies together”. После чего муж Анны был настолько оскорблен, что перестал пускать жену в супружескую кровать, и та была вынуждена уехать к своей матери в деревню. Известны случаи, когда слухи распускались и обвинения выкрикивались именно с целью развести супругов.
Интересная деталь: Звездная палата в своих слушаниях концентрировала внимание на практических результатах диффамации, на том, как сплетни, слухи или прямые оскорбления повлияли на жизнь жертвы, тогда как церковные суды ограничивались просто констатированием факта и свидетельских показаний.
Честь, репутация, старые дружеские связи могли пострадать из-за одной фразы. Например, в 1591 году Мэри Вартон ехидно осведомилась на публике у Анны Холстед, кто разодрал ей кожу на коленях и бедрах. После этого старинная подруга Анны, по ее собственным показаниям, «стала думать не так хорошо об Анне и решила ее избегать, пока та не очистит свое имя». А сосед счел нужным рассказать об инциденте мужу Анны, прибавив, что дело это «весьма подозрительное, и он не может думать хорошо о них, пока она не очистит свое имя».
Дело было в социальном кредите, разумеется. Для мужчины социальный кредит складывался из его самостоятельности, возможности содержать семью и поддерживать в этой семье порядок. Для женщины – из благонравия (что чаще всего понималось именно сексуальной моралью), умения строить соседские отношения, трудолюбия и тихой жизни. Нарушение только одной составляющей репутации одного из супругов нарушало социальный кредит всей семьи.
Насколько всерьез рассматривалось самое пристрастное обвинение, видно из дела Маргарет Дюрран от 1593 года. Маргарет, замужняя повариха, уволила одну из своих прислуг за воровство. Та направилась прямиком к конкуренту Маргарет, Роджеру Пепперу, который взял ее на работу, чтобы выведать все возможное о Маргарет. Очень скоро Роджер пошел по соседям с новостью, что Маргарет сожительствует с пивоваром. Оповестив соседей, он обратился к церковным властям. Приходской констебль прямо сказал, что обвинению не верит, потому что оно не сходится с репутацией Маргарет. Поскольку констебли были обязаны рапортовать обо всех обвинениях в адрес морали прихожан, в архивах суда появилась запись, взвешивающая социальный кредит всех сторон. Репутация Маргарет базировалась на том, что ее знали, как добросовестную и трудолюбивую, материально независимую женщину. А вот ее прислуга поставила своим утверждением под сомнение собственную сексуальную мораль. Если она знала, что происходит в доме поварихи и молчала, пока ее не уволили, то она – не что иное, как сводня. Пеппер, вовремя понявший, откуда ветер дует, подтвердил, что с рассуждениями констебля согласен.
@темы: "1600-е"
-
-
25.03.2012 в 15:10-
-
25.03.2012 в 16:19-
-
25.03.2012 в 19:07Конечно, знаю! Я уже время Луары посмотрела и рисуночки себе сохранила. Правда, надо бы посмотреть, какая там норма. Но если уровень осадков не намного выше, чем в Сахаре, то можно предположить, что засушливо, то есть солнечно, то есть сразу куча описаний вылезает.
-
-
25.03.2012 в 19:38-
-
25.03.2012 в 20:12Меня удивила Испания, там абсолютно такой же уровень, как в Сахаре. Как там могло что-то расти? Пора перечитывать Броделя.