«Кто рожден для неги счастья, кто – для мрачной тьмы ненастья», - это словно про Мэри Тюдор написано. Она так рано стала несчастной, так долго была притесняема, столько лет на нее просто никто не обращал внимания, что стоит ли удивляться ее внезапно пробудившимся надеждам на любовь и защиту? По крайней мере, теперь она, коронованная королева Англии, могла сражаться за свое право быть счастливой. И пусть всё закончилось "как всегда", она хотя бы последние годы своей жизни по-настоящему жила. К сожалению, для подданных попытки их правителей быть по-человечески счастливыми обходятся обычно дорого.
читать дальшеМэри не была готова к выпаду Ренара. И, как всегда в моменты неожиданно острые, среагировала спонтанно и своеобразно, словно по наитию. Она встала со своего места, и сказала, что должна посоветоваться со своими лордами. И просто покинула комнату, а лорды, очумевшие от происходящего, потянулись за ней.
Надо иметь в виду, что Ренар четко знал, какова позиция каждого члена королевского совета по поводу испанского брака. Но вот сами лорды понятия не имели, кто из них что думает по этому поводу. Они настолько друг другу не доверяли, между ними было столько обид и амбиций, что вообразить какое-то подобие внятного обмена мнениями по вопросу с этими сэрами было невозможно. Во всяком случае, Мэри предпочла истолковать их возгласы так, как ей хотелось, и вернулась в тронную комнату сияющей. Предложение Филиппа было принято. У Мэри были недостатки, но медлительность в их число не входила.
С той же скоростью Мэри назначила открытие суда над братьями Дадли, арихиепископом Кранмером и леди Джейн Грей. Ее намерением была амнистия для леди Джейн, тюремное заключение для Дадли, и казнь для Кранмера. Архиепископ, в обычной своей манере, написал ей длинное и серьезное письмо, суть которого сводилась к тому, что он был рукоположен в архиепископы самим папой Римским, поэтому он, по католическим законом, был гражданскому суду не подсуден. Но в данном случае Мэри была вполне готова оказаться плохой католичкой. «Кранмер будет казнен», - писал Ренар императору уже 18 ноября 1553 года. В том же письме он отмечает, что эти дни дались ей нелегко: она держалась по-боевому, не давала воли своим нервам, но физически просто таяла на глазах. Посол объясняет, почему.
Во-первых, Мэри пришлось 16 ноября померяться волей со всей палатой общин. Ее туда пригласил спикер палаты, и ее ролью была роль человека, принимающего решение своего народа, а не отдающего приказы. В противном случае, парламент бы просто распустил сам себя, следствием чего были бы массовые беспорядки в народе и перебои в деятельности государственной машины. Парламент, собственно, потребовал от королевы, чтобы она взяла себе мужа. Ее обязанностью было обеспечить стране наследника престола, потому что Мария Стюарт уже высказала свою претензию на этот трон. Но парламент выразил пожелание, чтобы кандидат в женихи не был бы иностранцем.
Формально, ответ королевы должен был зачитать парламенту канцлер королевства, но Мэри встала немедленно после того, как спикер палаты сел, и ответила сама:
«За ваше желание видеть нас замужем, мы благодарим вас. Ваше же стремление диктовать нам, какого консорта мы должны себе выбрать, мы отметаем как чрезмерное. Нам не хотелось бы, чтобы английский парламент использовал подобный тон, обращаясь к своему суверену. И, поскольку в личных делах каждый следует своему собственному вкусу, суверен имеет право требовать аналогичной свободы.
Если вы, наша палата общин, навяжете нам мужа, который нам не нравится, это может вызвать неудобные для вас обстоятельства в виде нашей смерти. Если мы выйдем замуж за того, кого не любим, мы будем в могиле в течение трех месяцев, и наследник, о котором вы говорите, никогда не появится на свет. Мы много слышали от вас, чего вы ожидаете от нашего брака, но мы не услышали о том, что имеет некоторое значение для нас – нашей личной склонности.
Мы не забыли нашу коронационую клятву. Вы выйдем замуж так, как Бог направит наш выбор, к Его чести и к пользе для нашей страны.»
После такой речи спикеру палаты стало так нехорошо, что ему помогли выбраться из зала. Гардинер, присутствующий, как Лорд Канцлер, ехидно заметил Арунделлу, что спикер палаты общин «только что лишился места – его узурпировала королева». Но зря он потешался над спикером – следующим горолева взялась за него, и немедленно. Она обвинила его в том, что всё произошедшее случилось благодоря его хорошо известному мнению, что она должна идти замуж за Кортни.
Гардинер, застигнутый врасплох, брякнул, что он действительно хорошо относится к Кортни, они ведь познакомились в Тауэре. «И то, что ты знаешь его по Тауэру, должно сделать его подходящим для меня мужем?!» Королева то ли получила реакцию на напряжение в парламенте, то ли совершенно намеренно «дожимала» Гардинера. «Я никогда не выйду за него замуж, никогда. И вы знаете, что я – хозяйка своего слова». Гардинеру ничего не оставалось, как только сказать, что королева вольна выбрать себе мужа сама. Было бы удивительно, если бы в тот момент он не вспомнил рык Большого Гарри.
Вторым моментом, который определенным образом опустошил эмоции Мэри, было определение Кранмера под суд, с твердым намерением приговорить его к казни. Если верить Ренару, это было чистой и незамутненной местью. Королева говорила ему, что у нее такое чувство, словно с ее души, наконец, сняли тяжесть, которая угнетала ее всю сознательную жизнь. В самые мрачные минуты она утешала себя ненавистью к этому человеку, и этой ненависти было столько, что для любви в душе не осталось места. И теперь ей странно. Одно главное чувство ушло, другое не пришло. Может, она еще научится жить по-новому. У нее будет муж, у нее будет ребенок. «В моей жизни было мало места для любви», - говорила она. Ренар смотрел на сильно постаревшую за несколько месяцев женщину, держащую себя в боевой форме только усилием воли, и ее мечты казались ему совершенно нереальными.
Было ли ему стыдно? Ведь он знал Филиппа, хотя бы по репутации. Нет, скорее всего, и Чарльз, и Ренар, и сам Филипп относились к браку по-деловому: императору всего-то нужно было железно обезопасить торговые пути между Англией и Фландрией. Он вовсе не мечтал оккупировать Англию. Устроить брак своего сына и своей кузины казалось ему самым естественным способом достичь желаемого. А у англичан были свои страхи: война с Францией, попадение в административную зависимость от чужеземцев, возможные расходы. Единственным человеком, который думал о ситуации с точки зрения просто человека, имеющего свою жизнь и свои мечты, была королева Мэри.
Не зря, ох не зря Большой Гарри не хотел видеть на троне своей страны женщину. Он-то знал, как по-настоящему одинок человек, сидящий выше всех. Особенно, если этим человеком окажется женщина. Даже его легендарная испанская теща, которая вела своих подданных рукой в латной перчатке на бой во славу Христовой Веры, оказалась, отвоевав свои войны, очень одинокой и печальной женщиной. Задумывалась ли об этом когда-нибудь Мэри? Видела ли она сходство между собой и Изабеллой, отстаивая право взять в мужья того, кого она сама захочет, а не того, кого ей попытаются навязать? Скорее всего, видела. Возможно, бабка даже была для нее примером, это было бы естественно.
