Do or die
В октябре 1555 года император сделал своего сына королем Арагона и Кастилии. Чарльз поздравил Мэри с новыми титулами, потому что, по условиям брачного договора, она стала королевой Арагона и Кастилии. А Филипп выдвинул требования, причем довольно прямолинейно связал их со своим возможным возвращением в Англию: он должен стать коронованным королем страны. Неопределенная должность консорта при женщине-королеве, без прав, но с обязанностями, его больше не устраивала.
читать дальшеНеизвестно, насколько искренне Мэри желала удовлетворить требования мужа. Ему она писала письма с извинениями, что консерватизм парламента не дает никакой возможности даже вынести вопрос на голосование, но мы уже видели, что, при желании, Мэри делала с парламентом, что хотела, обеспечивая необходимый для своих целей состав. И будет делать в дальнейшем. Она старалась обеспечить Филиппу максимально уважительное к нему отношение, когда он был в Англии. В документах «Король» упорно ставился перед «Королевой», хотя право первой подписи было у королевы. На изображениях Филипп стоял впереди Мэри. Но давать мужу реальную власть в своем королевстве она не собиралась.
В конце 1555 года Мэри практически смирилась с мыслью, что Филипп не вернется, потому что перед Новым годом, в разговоре со своими придворными дамами, она сказала, что сделала все возможное для его возвращения, но, поскольку он оставался за границей, она вернется к той жизни, которую вела до него, и никогда больше не взглянет ни на одного мужчину. Возможно, причиной такого заявления стали слухи о распутном поведении Филиппа за границей, обоснованные или нет. Честно говоря, скупого на эмоции трудоголика сложно представить в роли прожигателя жизни.
Конечно, она хотела, чтобы ее муж был при ней. Такой степени близости она и вообразить себе не могла до замужества! Он действительно оказал ей огромную помощь с ее лордами, действительно помог в переговорах с папой, которые сделали возможным воссоединение Англии и Рима. И вел он себя в Англии безупречно и адекватно. Его собственный секретарь только высказывает предположения о том, что Филипп не был по уши влюблен в свою жену, но признает, что на ее ласковое поведение он отвечал такой же лаской и вниманием.
А на Новый год Мэри осталась совсем одна – насколько королева вообще могла оставаться в одиночестве. Элизабет была при ней до глубокой осени, но вернулась к себе в середине октября. Гардинер, на котором лежала основная тяжесть практических действий по католизации страны, умер в ноябре. Филипп из надежной опоры и друга превратился в политического противника. Посол Ренар был отозван.
От одиночества, Мэри стала очень близка с Реджинальдом Полем, и это был чрезвычайно неудачный тандем. Несомненно, «блестящая» идея Мэри выплачивать Риму часть доходов с королевских земель была идеей Поля, но худшее было сложно придумать. Но даже это было бы еще терпимо, если бы к проекту не пристегнули экспроприацию земель эмигрировавших протестантов в пользу католической церкви. Мэри, кстати, протолкнула бы этот закон, если бы сэр Энтони Кингстон просто не запер бы парламентариев в комнете заседаний, за что потом, после роспуска парламента, отсидел 10 дней в Тауэре.
Год 1556 принес новые неприятности. В январе королевский совет вынес решение, что осужденным еретикам больше не будет предоставляться возможность избежать смерти, перейдя в католичество. Мэри тянула с простым и эффективным способом добиться своего, просто издав закон о единой религии, и заставив всё население его подписать – именно так действовал ее отец и так поступит ее сестра. Таким образом, у нее появилась бы возможность преследовать своих идеологических врагов, как врагов государственных. Но она избрала другой путь, очень неудачный, называя вещи своими именами, а людям страшно не нравится, когда им диктуют, как именно им полагается думать и верить. Закон в этом плане был бы лучшим методом, потому что закон ограничивает поступки, оставляя иллюзию свободы мысли.
В феврале 1556 года удар Англии был нанесен не кем иным, как ее собственным королем: Филипп заключил мирный договор с Францией от имени Испании, но не включив в него Англию.
5 марта на небе появилась комета, а подобные явления всегда пугают одних и подталкивают на злые дела других. Шли проливные дожди, люди и скот гибли в наводнениях. Разумеется, протестантская оппозиция просто не могла упустить такой шанс, не попытавшись устроить очередную попытку переворота. К реальным несчастьям были добавлены слухи о том, что Мэри готовит коронацию Филиппа, и по Лондону начали циркулировать памфлеты и тирании Габсбургов в Милане и Неаполе.
На этом фоне и произошел заговор, которым руководили Генри Дадли, кузен покойного Нортумберленда, и французский посол Антуан де Ноэль. Активную роль в заговоре играл сэр Энтони Кингстон, которого к тому времени благополучно отпустили из Тауэра, и Кристофер Эштон, тесть Дадли. Они собирались ограбить королевскую казну на 50 000 фунтов серебром, и бежать на одном из королевских кораблей на о-в Вайтс. На эти деньги должны были быть наняты наемники и оплачено возвращение простентов-эмигрантов из Франции. Потом они собирались поднять восстание, убить Мэри, и посадить на ее место Элизабет, предварительно выдав ее замуж за Кортни.
Один из конспираторов, работавший в казначействе, Томас Вайт, проговорился о плане Реджинальду Полю (возможно, на исповеди). Тот, разумеется, доложил обо всем королеве и совету. Заговорщиков взяли с поличным, тайно перенеся слитки из казначейства в другое место. Началось расследование, продолжавшееся весь конец марта и апрель. Размах заговора впечатлял: в нем были замешены и работники казначейства, и пэры, и джентельмены. Ареста избежал только Дадли, находившийся во Франции.
Мэри была оскорблена до глубины души: большинство благородных заговорщиков были помилованными соратниками Нортумберленда, и вторично помилованными участниками бунта Вайатта. Не то, чтобы она чувствовала себя одураченной, она была потрясена. Заговорщики были ей лично хорошо знакомы, происходили из лучших семейств королевства, имели даже родственников в совете. Все они бывали при дворе, кланялись королеве, и замышляли при этом ее убийство.
Мэри чувствовала космическое одиночество. Она не могла и не хотела никого видеть, но дела королевства не давали ей возможности просто запереться в своих покоях. Поэтому она хотя бы не отпускала от себя Реджинальда Поля. Его даже короновали епископом Кентерберийским в Лондоне. Королева почти не спала, она страшно осунулась. Ее первым движением было срочно вызвать в Лондон мужа. Но здесь ее ожидал сокрушающий удар: король лаконично передал через посла, что условием его возвращения в Англию является коронация. На смену отчаянию пришла ярость, благодаря которой Мэри выживала в труднейшие периоды своей жизни. Но даже проявление этой ярости не коснулось ее мужа, оно было выплеснуто на кузена, императора:
«Мне было бы приятнее благодарить ваше Величество за то, что вы отослали ко мне Короля, милорда мужа, нежели отправлять послов во Фландрию. Тем не менее, поскольку вашему Величеству пожелалось нарушить свои обещания, касающиеся возвращения Короля, моего мужа, я должна удовлетвориться выражением сожаления и разочарования».
Что ж, от кузена она могла расчитывать на сочувствие и понимание в любом случае, в горе и радости, даже если его действия противоречили его чувствам. В данном случае, император понимал, что Мэри и Англия в настоящей опасности, но интересы Габсбургов были ему важнее, чем истекающее кровью сердце кузины. Испытания Мэри еще не были закончены. По странной иронии судьбы, эта позиция императора между чувством родственного долга и государственным интересом в будущем обеспечит Англии доминанту над Испанией, но в 1556 году участники драмы ничего об этом знать еще не могли.
читать дальшеНеизвестно, насколько искренне Мэри желала удовлетворить требования мужа. Ему она писала письма с извинениями, что консерватизм парламента не дает никакой возможности даже вынести вопрос на голосование, но мы уже видели, что, при желании, Мэри делала с парламентом, что хотела, обеспечивая необходимый для своих целей состав. И будет делать в дальнейшем. Она старалась обеспечить Филиппу максимально уважительное к нему отношение, когда он был в Англии. В документах «Король» упорно ставился перед «Королевой», хотя право первой подписи было у королевы. На изображениях Филипп стоял впереди Мэри. Но давать мужу реальную власть в своем королевстве она не собиралась.
В конце 1555 года Мэри практически смирилась с мыслью, что Филипп не вернется, потому что перед Новым годом, в разговоре со своими придворными дамами, она сказала, что сделала все возможное для его возвращения, но, поскольку он оставался за границей, она вернется к той жизни, которую вела до него, и никогда больше не взглянет ни на одного мужчину. Возможно, причиной такого заявления стали слухи о распутном поведении Филиппа за границей, обоснованные или нет. Честно говоря, скупого на эмоции трудоголика сложно представить в роли прожигателя жизни.
Конечно, она хотела, чтобы ее муж был при ней. Такой степени близости она и вообразить себе не могла до замужества! Он действительно оказал ей огромную помощь с ее лордами, действительно помог в переговорах с папой, которые сделали возможным воссоединение Англии и Рима. И вел он себя в Англии безупречно и адекватно. Его собственный секретарь только высказывает предположения о том, что Филипп не был по уши влюблен в свою жену, но признает, что на ее ласковое поведение он отвечал такой же лаской и вниманием.
А на Новый год Мэри осталась совсем одна – насколько королева вообще могла оставаться в одиночестве. Элизабет была при ней до глубокой осени, но вернулась к себе в середине октября. Гардинер, на котором лежала основная тяжесть практических действий по католизации страны, умер в ноябре. Филипп из надежной опоры и друга превратился в политического противника. Посол Ренар был отозван.
От одиночества, Мэри стала очень близка с Реджинальдом Полем, и это был чрезвычайно неудачный тандем. Несомненно, «блестящая» идея Мэри выплачивать Риму часть доходов с королевских земель была идеей Поля, но худшее было сложно придумать. Но даже это было бы еще терпимо, если бы к проекту не пристегнули экспроприацию земель эмигрировавших протестантов в пользу католической церкви. Мэри, кстати, протолкнула бы этот закон, если бы сэр Энтони Кингстон просто не запер бы парламентариев в комнете заседаний, за что потом, после роспуска парламента, отсидел 10 дней в Тауэре.
Год 1556 принес новые неприятности. В январе королевский совет вынес решение, что осужденным еретикам больше не будет предоставляться возможность избежать смерти, перейдя в католичество. Мэри тянула с простым и эффективным способом добиться своего, просто издав закон о единой религии, и заставив всё население его подписать – именно так действовал ее отец и так поступит ее сестра. Таким образом, у нее появилась бы возможность преследовать своих идеологических врагов, как врагов государственных. Но она избрала другой путь, очень неудачный, называя вещи своими именами, а людям страшно не нравится, когда им диктуют, как именно им полагается думать и верить. Закон в этом плане был бы лучшим методом, потому что закон ограничивает поступки, оставляя иллюзию свободы мысли.
В феврале 1556 года удар Англии был нанесен не кем иным, как ее собственным королем: Филипп заключил мирный договор с Францией от имени Испании, но не включив в него Англию.
5 марта на небе появилась комета, а подобные явления всегда пугают одних и подталкивают на злые дела других. Шли проливные дожди, люди и скот гибли в наводнениях. Разумеется, протестантская оппозиция просто не могла упустить такой шанс, не попытавшись устроить очередную попытку переворота. К реальным несчастьям были добавлены слухи о том, что Мэри готовит коронацию Филиппа, и по Лондону начали циркулировать памфлеты и тирании Габсбургов в Милане и Неаполе.
На этом фоне и произошел заговор, которым руководили Генри Дадли, кузен покойного Нортумберленда, и французский посол Антуан де Ноэль. Активную роль в заговоре играл сэр Энтони Кингстон, которого к тому времени благополучно отпустили из Тауэра, и Кристофер Эштон, тесть Дадли. Они собирались ограбить королевскую казну на 50 000 фунтов серебром, и бежать на одном из королевских кораблей на о-в Вайтс. На эти деньги должны были быть наняты наемники и оплачено возвращение простентов-эмигрантов из Франции. Потом они собирались поднять восстание, убить Мэри, и посадить на ее место Элизабет, предварительно выдав ее замуж за Кортни.
Один из конспираторов, работавший в казначействе, Томас Вайт, проговорился о плане Реджинальду Полю (возможно, на исповеди). Тот, разумеется, доложил обо всем королеве и совету. Заговорщиков взяли с поличным, тайно перенеся слитки из казначейства в другое место. Началось расследование, продолжавшееся весь конец марта и апрель. Размах заговора впечатлял: в нем были замешены и работники казначейства, и пэры, и джентельмены. Ареста избежал только Дадли, находившийся во Франции.
Мэри была оскорблена до глубины души: большинство благородных заговорщиков были помилованными соратниками Нортумберленда, и вторично помилованными участниками бунта Вайатта. Не то, чтобы она чувствовала себя одураченной, она была потрясена. Заговорщики были ей лично хорошо знакомы, происходили из лучших семейств королевства, имели даже родственников в совете. Все они бывали при дворе, кланялись королеве, и замышляли при этом ее убийство.
Мэри чувствовала космическое одиночество. Она не могла и не хотела никого видеть, но дела королевства не давали ей возможности просто запереться в своих покоях. Поэтому она хотя бы не отпускала от себя Реджинальда Поля. Его даже короновали епископом Кентерберийским в Лондоне. Королева почти не спала, она страшно осунулась. Ее первым движением было срочно вызвать в Лондон мужа. Но здесь ее ожидал сокрушающий удар: король лаконично передал через посла, что условием его возвращения в Англию является коронация. На смену отчаянию пришла ярость, благодаря которой Мэри выживала в труднейшие периоды своей жизни. Но даже проявление этой ярости не коснулось ее мужа, оно было выплеснуто на кузена, императора:
«Мне было бы приятнее благодарить ваше Величество за то, что вы отослали ко мне Короля, милорда мужа, нежели отправлять послов во Фландрию. Тем не менее, поскольку вашему Величеству пожелалось нарушить свои обещания, касающиеся возвращения Короля, моего мужа, я должна удовлетвориться выражением сожаления и разочарования».
Что ж, от кузена она могла расчитывать на сочувствие и понимание в любом случае, в горе и радости, даже если его действия противоречили его чувствам. В данном случае, император понимал, что Мэри и Англия в настоящей опасности, но интересы Габсбургов были ему важнее, чем истекающее кровью сердце кузины. Испытания Мэри еще не были закончены. По странной иронии судьбы, эта позиция императора между чувством родственного долга и государственным интересом в будущем обеспечит Англии доминанту над Испанией, но в 1556 году участники драмы ничего об этом знать еще не могли.
@темы: Mary I
-
-
30.05.2013 в 15:27-
-
30.05.2013 в 16:05-
-
30.05.2013 в 19:33Зато правили они обе плодотворно. Хоть и по-разному
-
-
30.05.2013 в 19:40