Do or die
Доктор Ирина Мецлер – прекрасный рассказчик. Она умеет строить идеальные презентации, умеет сделать их интересными и информативными, не перегружая деталями. Человек она чрезвычайно эрудированный, хорошо разбирающийся во всех аспектах средневековой жизни, и, надо сказать, избранная ею тема, Disability in Medieval Europe c. 1100 – 1400, требует именно особой эрудиции. Работа охватывает историографию инвалидности, современные и средневековые теории об ограниченно дееспособном/ущербном теле, о том, как эту ущербность рассматривали средневековая медицина и философия, она анализирует чудеса и исцеления.
читать дальшеТо есть, Мецлер сводит историю, экономику, теологию, медицину и социологию в одну точку, в которой находится потерпевшее ущерб человеческое тело. Ну, у подобной супер-эрудиции есть обратная сторона – очень, очень своеобразная манера изложения материала в письменном виде. Поскольку тема инвалидности в средневековом обществе была темой докторской диссертации Ирины Мецлер, свой отпечаток наложили и требования к структуре и манере изложения материала. В общем, увлекательным чтивом эту книгу назвать невозможно, хотя сам предмет более чем увлекательный. Я попытаюсь познакомить вас с работой доктора Мецлер, не заблудившись в совсем уж дремучих зарослях. Поехали! Но дорога, предупреждаю, будет ухабистой.
Инвалидность довольно долго не исследовалась историками в принципе, являясь чем-то, что присутствует в жизни общества всегда, и, соответственно, не заслуживает отдельного внимания. Что, в свою очередь, приводит к рождению определённых стереотипов представлений. «A key defect of most accounts of handicap is their blind disregard for the accretions of history. Insofar as such elements do enter into accounts of handicap, they generally consist of ragbag of examples from Leviticus via Richard III to Frankenstein, all serving to indicate the supposed perennial, “natural” character of discrimination against the handicapped”.
Историю инвалидности начали изучать систематизированно где-то в 80-х, и выводы проделанных исследований во многом зависят от того, как видит прогресс или регресс сам историк. Прогрессионисты ищут и находят доказательства, что судьбы инвалидов от века к веку становится лучше, они легче интегрируются в общество, для них появляется больше и больше облегчающих жизнь вспомогательных приспособлений. Пессимисты ищут и находят доказательства, что человечество всегда относилось к инвалидам скверно, и в этом плане ничего не улучшается, если не становится даже хуже.
Первые попытки составить историографию инвалидности были предприняты в 20-х и 30-х годах XX века. Интерес к тому, как жила и адаптировалась экономически и социально эта группа населения сквозь века, проснулся по вполне очевидной причине, а именно – из-за великого множества искалеченных ветеранов Первой мировой войны. Именно поэтому интерес был сосредоточен в основном на повреждениях конечностей. Появилось множество статей, и, в 30-х, одна очень важная работа, «Цивилизация и калеки» Фредерика Ватсона («Civilisation and the Cripple», by Frederick Watson). К сожалению, в этой книге, отдающей должное медицине, Средневековью уделены ровно полтора параграфа, которые можно сократить до идеи «выживают сильнейшие, а слабые умирают быстро, и туда им дорога». Ватсон видел инвалидов проблемой, социальной проблемой, решить которую могли медицина и система закрытых заведений для тех, «починить» кого было невозможно.
В 1932 году была опубликована книга Хаггарда «Хромые, слепые, калечные: жизненно важная роль медицины в истории цивилизации» («The Lame, the Halt and the Blind: The Vital Role of Medicine in the History of Civilization», by H. W. Haggard). Эта книга – одна из самых значительных для составления представления о проблемах с историческими исследованиями в этом направлении, потому что она была написана «для широкой аудитории» читателей, и проделала титаническую работу по внедрению абсолютного непонимания и ложных стереотипов в умы этой самой широкой публики. Вкратце: Средневековье было могилой для цивилизации, и калеки всегда были проблемой для общества. При этом, Хаггард был прогрессионистом, он создавал контраст между «грязными, насыщенными болезнями Тёмными Веками» и победным шествием медицины с времён Просвещения и до его дней. Доктор Мецлер проследила рождение стереотипа о Тёмных Веках именно к этой работе, причём Хаггард щедро отнёс к этому периоду всё, что было до XVIII века.
Самое интересное, что авторы, обработанные хаггардовскими стереотипами, зачастую имеют тенденцию рассматривать отношение к инвалидам в Средние века негативным в виду того, что те не могли вносить свой вклад в жизнь коммуны наравне со здоровыми. А эта точка зрения, между прочим, берёт исток уже в протестантской рабочей этике, но отнюдь не в Средневековье. Уже в 1984 году, Джордж Хендерсон и Вилли Брайан в «Психосоциальных аспектах инвалидности» («Psychosocial Aspects of Disability», by George Henderson and Willie V. Bryan) совершенно серьёзно делают вывод, что «mental illness and physical afflictions were generally viewed as the work of evil mana, or spirits. If, after considerable coaxing, the spirits did not leave a possessed body, this was believed to be indisputable evidence that the individual was being punished».
С тех пор изменилось не многое. В 1999 году Дебора Маркс посвящает Средневековью одно предложение, умещая в него вообще все возможные стереотипы. Например, то, что в Средние века инвалиды подвергались юридическим преследованиям, что церковь инициировала эти преследования, и что инвалидность тогда ассоциировалась с колдовством («Disability: Controversial Debats and Psychosocial Perspectives» by Deborah Marks).
Впрочем, в 1932 году появилась любопытная книга в Германии, где автор собрал всех известных ему деятелей, начиная с XIX века, с физическими дефектами, представив их людьми, во многом превосходящими так называемых «нормальных» («Zerbrecht die Krücken», by Hans Würtz). Но эта книга отнюдь не имела своей целью показать народу, что физические деформации и/или инвалидность не делают человека «иным». Во вступлении к книге, Вюрц пишет о том, что инвалидность может быть побеждена железной сверх-волей. То есть, и он не видел инвалидов равными «нормальным» людям, собственно. Скорее он прославлял волю тех, кто смог превзойти свои ограничения, и стать лучше.
А что же медицинская литература? А историческая медицинская литература не считала инвалидов больными людьми, и не выделяла их в какую-то особую категорию. Или, иногда, просто выделяла инвалидность в категорию «неисцелимое», и больше этим вопросом не занималась. И когда Михлер, заглянувший в пару текстов (действительно, в два!) неизбежного Гиппократа, и обнаружил там вполне практические руководства по работе с проблемами ортопедического плана, он удивился, умилился, и вделал вывод, что ценность данной работы – в рациональном объяснении источника проблем («Die Krüppelleiden» by M. Michler)
После 1980-х стали появляться более узкие исследования по истории инвалидности. Начали, как водится, с античности. Люка Джилиани (Luca Giuliani) попытался проанализировать эллинистические статуэтки, изображающие деформированных людей, частично с точки зрения исторической перспективы, и, частично, с точки зрения истории культуры («Die seligen Krüppel. Zur deutung von Mishgestalten in der hellenistischen Kleinkunst»). Дазен изучал карликов в античном мире, пытаясь понять, были ли они маргинализированы как нечто пугающее, либо как нечто, обладающее особыми силами в религиозном контексте («Dwarfs in Ancient Egypt and Greece»).
Роберт Гарланд изучал социальный символизм и физические условия, в которых находились инвалиды и деформированные люди в Римско-Греческом мире («The Eye of the Beholder»). Он приходит к выводу, что всё, отличающееся от общепризнанных стандартов, воспринималось тогда, как и сейчас, либо с брезгливостью, ужасом и подозрением, либо с болезненным любопытством и неловкостью.
Бет Кохен анализировала отклонения от классического стандарта в греческих изображениях, классифицируя девиации простым словом «уродство», свалив в одну кучу и тех, кто был деформирован, и стариков, и просто людей с «монструозным поведением» («Not the Classical Ideal»).
Даниэль Огден изучал ортопедические отклонения в описаниях мифологических и легендарных царей античной Греции («The Crooked Kings of Ancient Greece»).
Наиболее адекватна в смысле исторического контекста работа Николаса Влахогианниса, рассматривающего различные примеры инвалидности именно в их родные периоды («Disabling Bodies»). Работа Эванса рассматривает жизнь глухонемых в античной Греции с точки зрения социальной конструкции инвалидности («Deaf and dumb in Ancient Greece»). Собственно, только эти две работы и рассматривают античных инвалидов как часть общества. Остальные, вольно или невольно, помещают их на линейку «иных».
Явным исключением в общей массе является работа Йоханнеса Рейнджера об инвалидности в Вавилоне и Месопотамии, в которой, после исследования клинописных текстов, он склоняется к мнению, что инвалидность сама по себе не являлась причиной маргинализации. Скорее, потеря семьи и/или состояния вытесняла этих людей в другие маргинальные группы – нищих, одряхлевших, овдовевших (Kranke, Krüppel, Debile – eine Randgruppe im Alten Orient).
Анри-Жак Стикер написал в 1982 году книгу «Corps infirmes et sociétés», в которой он посвятил вопросу инвалидности в Средние века целую главу. Кстати, по утверждению доктора Мецлер, это был первый текст, в котором вопросу было уделено больше, чем несколько предложений. В этой главе он отталкивается от замечания Филиппа Ариеса, что в Средние века инвалидность была «нормальной ненормальностью» - то есть, не было ни ужаса, ни отвращения, а была обычная констатация факта, изменить который не представлялось возможным. Стикер отказывается принять постулат, согласно которому во Франции до XVII века не существовало определённой точки зрения на инвалидов. Он предполагает, что в Средние века инвалиды как группа просто растворялись в бедноте, и находит отсутствие выделения инвалидов в особую группу «чрезвычайно многозначительным».
Опираясь на исследования Жаном Делюмо о природе страхов с эпоху позднего Средневековья и ренессанса («Грех и страх, формирование чувства вины в цивилизации Запада»), Стикер утверждает, что инвалиды порождали в средневековом социуме страх, который и привёл к тому, что их как бы не замечали, изолировали от общества. Он заходит довольно далеко, предполагая, что сам по себе инвалид был источником беспокойства в умах окружающей нормы, так как, с одной стороны, его существование порождало ужас, когда, с другой стороны, инвалидность и беспомощность традиционно являлись объектом благотворительности. По его мнению, инвалидам оказывали благотворительность просто потому, что не знали, что ещё с ними делать.
Доктор Мецлер отдаёт должное желанию Стикера понять феномен, но отмечает, что он для своей работы использовал исключительно вторичные источники – то есть, мнение других исследователей, а не документы того времени, которое он исследовал. Далее, он относил проказу к инвалидности, хотя средневековые источники совершенно однозначно указывают, что проказа всегда классифицировалась как болезнь. И, наконец, очень любопытный момент. Мецлер утверждает, что Стикер смешал два понятия, которые смешивать нельзя: impairment, то есть паталогия (физиологический феномен) и disability, то есть инвалидность (культурологическая конструкция), и что говорить об инвалидности в контексте Средних веков – это анахронизм.
Любопытно, что подавляющее большинство исследований по инвалидности в разных аспектах (от искусства до культурной антропологии) было сделано в немецкой академической среде. Тем не менее, ни одно из них не затрагивало Средние века, отмахиваясь от них понятием «Dark Age», Тёмные Века.
Возникает вопрос – почему? Ответ частично в том, что исследователи сами ограничивали круг своих исследований. Они исследовали прошлое с точки зрения современных им, чисто западных понятий о том, каким должно быть тело. И от стереотипов, что те, чьё тело отличалось от этого среднего образца нормальности, были либо шутами при дворах знати, либо нищими попрошайками. А стереотипы возникали от того, что исследователи просто не понимали, куда именно надо отнести эту группу населения, не отвечающую стандартам, которое изначально установил тот же исследователь.
Во-вторых, сами Средние века до недавнего времени рассматривались историками как досадный перерыв в победном шествии науки и прогресса от классических времён до Ренессанса. Во многом в формировании этого мнения поспособствовали работы Мишеля Фуко, который был хорошим философом, но плохим историком. Проблема Средневековья в том, что оно не укладывалось ни в одну теорию. Оно совершенно чётко не было «классическим».
Более того, тексты, дошедшие до нашего времени, имеют тенденцию сосредотачиваться на жизни высших классов. И здесь кроется ещё один феномен, а именно разделение жизни на «трагедию» и «комедию». История трагична. И мы рассматривает, наблюдаем эту трагедию именно по отношению к сильным и знаменитым. Остальное попадает в раздел комедий – все эти бесчисленные «простые люди», бедняки, инвалиды. Те, кто не формирует историю, а живёт в том историческом периоде, в котором их угораздило родиться. Как выразился один современный историк (Иоахим Кнапе), «историограф собирает сведения о людях и группах людей, способных действовать». То есть, те, кто НЕ действовал, с точки зрения историков-постмодернистов, не имеют и права на историю.
Мецлер отмечает, что если исследовать не анахронистическое для Средних веков понятие «инвалидности», а патологии, то картина получится совершено другой. Причём, гораздо более сложной, чем картина в более «классические» времена.
____________________
Хочу объяснить, почему я полезла в сложное исследование простого вопроса. Казалось бы – приведи интересные примеры, расскажи истории о реальных людях, и не лезь в дебри. Понимаете, меня летом на конференции по Столетней войне поразило не то, что рассказывали докладчики, а то, как они занимаются своей научной работой. Потому что их подход очень точно угодил в мою собственную убеждённость, что для понимания людей, живших более половины тысячелетия назад, их поступков и мотивов за этими поступками, надо понимать период, иметь широкую картину происходившего.
Вопрос в том, что влияет на наше понимание происходившего сотни лет назад. И тут начинается «заумь» - в лучшем случае. С чего мы начинаем? С тех самых «вторичных источников». Нормальный среднестатистический человек не начинает знакомство с вопросом с изучения зубодробительных средневековых и классических текстов. Хотя бы в силу отсутствия языковых знаний.
То есть, в первую очередь мы читаем то, что пишут по предмету профессионалы – историки, исследователи. И в зависимости от того, вызывает ли текст внутренне согласие, базирующееся на складе характера читающего, на его личном опыте, на типе его логики, он вырабатывает собственный стереотип. Но, в свою очередь, мнение историков не свободно от стереотипов, которые они когда-то получили. Особенно, если эти стереотипы задают координаты для будущих исследований.
Проще говоря, если ты веришь, что в Средние века не было ничего, кроме чумы, дерьма на улицах и уродства, ты будешь непроизвольно выбирать чтиво, подтверждающее твою правоту. Если же ты веришь, что в двенадцатом веке на зелёных лужайках скакали розовые пони, а в лесах бродили единороги, какающие радугой, ты будешь искать подтверждение именно этому.
Плюс, как совершенно очевидно из приведённой историографии, человеку свойственно упрощать. Он выбирает понятное. Если какой-то исторический период не укладывается в выбранную систему координат, от него отмахиваются. Средние века явно оказались слишком сложными для человека, вооружённого логикой и системой ценностей постмодернизма. Плюс пресловутый прогрессивизм. Я не могла не обратить на это внимание и сама, когда занималась вопросом о судьбах женщин в средневековой Англии. Особенно увлечённо раскрашивали Средневековье мрачными красками именно те, кто жил в достаточно мрачные для гуманиста времена XIX века. Им было важно доказать себе и читателю, что «жить стало лучше, жить стало веселее», и для контраста была написана жуткая картина «Тёмных веков».
Впрочем, чтобы пронаблюдать явление с более близкого расстояния, достаточно проследить за яростными дебатами фанатов СССР и фанатов послеперестроечной России. Но пока ещё живы те, кто сам застал СССР, полностью фиктивную картину того времени получить невозможно. Вот лет через сто…
читать дальшеТо есть, Мецлер сводит историю, экономику, теологию, медицину и социологию в одну точку, в которой находится потерпевшее ущерб человеческое тело. Ну, у подобной супер-эрудиции есть обратная сторона – очень, очень своеобразная манера изложения материала в письменном виде. Поскольку тема инвалидности в средневековом обществе была темой докторской диссертации Ирины Мецлер, свой отпечаток наложили и требования к структуре и манере изложения материала. В общем, увлекательным чтивом эту книгу назвать невозможно, хотя сам предмет более чем увлекательный. Я попытаюсь познакомить вас с работой доктора Мецлер, не заблудившись в совсем уж дремучих зарослях. Поехали! Но дорога, предупреждаю, будет ухабистой.
Инвалидность довольно долго не исследовалась историками в принципе, являясь чем-то, что присутствует в жизни общества всегда, и, соответственно, не заслуживает отдельного внимания. Что, в свою очередь, приводит к рождению определённых стереотипов представлений. «A key defect of most accounts of handicap is their blind disregard for the accretions of history. Insofar as such elements do enter into accounts of handicap, they generally consist of ragbag of examples from Leviticus via Richard III to Frankenstein, all serving to indicate the supposed perennial, “natural” character of discrimination against the handicapped”.
Историю инвалидности начали изучать систематизированно где-то в 80-х, и выводы проделанных исследований во многом зависят от того, как видит прогресс или регресс сам историк. Прогрессионисты ищут и находят доказательства, что судьбы инвалидов от века к веку становится лучше, они легче интегрируются в общество, для них появляется больше и больше облегчающих жизнь вспомогательных приспособлений. Пессимисты ищут и находят доказательства, что человечество всегда относилось к инвалидам скверно, и в этом плане ничего не улучшается, если не становится даже хуже.
Первые попытки составить историографию инвалидности были предприняты в 20-х и 30-х годах XX века. Интерес к тому, как жила и адаптировалась экономически и социально эта группа населения сквозь века, проснулся по вполне очевидной причине, а именно – из-за великого множества искалеченных ветеранов Первой мировой войны. Именно поэтому интерес был сосредоточен в основном на повреждениях конечностей. Появилось множество статей, и, в 30-х, одна очень важная работа, «Цивилизация и калеки» Фредерика Ватсона («Civilisation and the Cripple», by Frederick Watson). К сожалению, в этой книге, отдающей должное медицине, Средневековью уделены ровно полтора параграфа, которые можно сократить до идеи «выживают сильнейшие, а слабые умирают быстро, и туда им дорога». Ватсон видел инвалидов проблемой, социальной проблемой, решить которую могли медицина и система закрытых заведений для тех, «починить» кого было невозможно.
В 1932 году была опубликована книга Хаггарда «Хромые, слепые, калечные: жизненно важная роль медицины в истории цивилизации» («The Lame, the Halt and the Blind: The Vital Role of Medicine in the History of Civilization», by H. W. Haggard). Эта книга – одна из самых значительных для составления представления о проблемах с историческими исследованиями в этом направлении, потому что она была написана «для широкой аудитории» читателей, и проделала титаническую работу по внедрению абсолютного непонимания и ложных стереотипов в умы этой самой широкой публики. Вкратце: Средневековье было могилой для цивилизации, и калеки всегда были проблемой для общества. При этом, Хаггард был прогрессионистом, он создавал контраст между «грязными, насыщенными болезнями Тёмными Веками» и победным шествием медицины с времён Просвещения и до его дней. Доктор Мецлер проследила рождение стереотипа о Тёмных Веках именно к этой работе, причём Хаггард щедро отнёс к этому периоду всё, что было до XVIII века.
Самое интересное, что авторы, обработанные хаггардовскими стереотипами, зачастую имеют тенденцию рассматривать отношение к инвалидам в Средние века негативным в виду того, что те не могли вносить свой вклад в жизнь коммуны наравне со здоровыми. А эта точка зрения, между прочим, берёт исток уже в протестантской рабочей этике, но отнюдь не в Средневековье. Уже в 1984 году, Джордж Хендерсон и Вилли Брайан в «Психосоциальных аспектах инвалидности» («Psychosocial Aspects of Disability», by George Henderson and Willie V. Bryan) совершенно серьёзно делают вывод, что «mental illness and physical afflictions were generally viewed as the work of evil mana, or spirits. If, after considerable coaxing, the spirits did not leave a possessed body, this was believed to be indisputable evidence that the individual was being punished».
С тех пор изменилось не многое. В 1999 году Дебора Маркс посвящает Средневековью одно предложение, умещая в него вообще все возможные стереотипы. Например, то, что в Средние века инвалиды подвергались юридическим преследованиям, что церковь инициировала эти преследования, и что инвалидность тогда ассоциировалась с колдовством («Disability: Controversial Debats and Psychosocial Perspectives» by Deborah Marks).
Впрочем, в 1932 году появилась любопытная книга в Германии, где автор собрал всех известных ему деятелей, начиная с XIX века, с физическими дефектами, представив их людьми, во многом превосходящими так называемых «нормальных» («Zerbrecht die Krücken», by Hans Würtz). Но эта книга отнюдь не имела своей целью показать народу, что физические деформации и/или инвалидность не делают человека «иным». Во вступлении к книге, Вюрц пишет о том, что инвалидность может быть побеждена железной сверх-волей. То есть, и он не видел инвалидов равными «нормальным» людям, собственно. Скорее он прославлял волю тех, кто смог превзойти свои ограничения, и стать лучше.
А что же медицинская литература? А историческая медицинская литература не считала инвалидов больными людьми, и не выделяла их в какую-то особую категорию. Или, иногда, просто выделяла инвалидность в категорию «неисцелимое», и больше этим вопросом не занималась. И когда Михлер, заглянувший в пару текстов (действительно, в два!) неизбежного Гиппократа, и обнаружил там вполне практические руководства по работе с проблемами ортопедического плана, он удивился, умилился, и вделал вывод, что ценность данной работы – в рациональном объяснении источника проблем («Die Krüppelleiden» by M. Michler)
После 1980-х стали появляться более узкие исследования по истории инвалидности. Начали, как водится, с античности. Люка Джилиани (Luca Giuliani) попытался проанализировать эллинистические статуэтки, изображающие деформированных людей, частично с точки зрения исторической перспективы, и, частично, с точки зрения истории культуры («Die seligen Krüppel. Zur deutung von Mishgestalten in der hellenistischen Kleinkunst»). Дазен изучал карликов в античном мире, пытаясь понять, были ли они маргинализированы как нечто пугающее, либо как нечто, обладающее особыми силами в религиозном контексте («Dwarfs in Ancient Egypt and Greece»).
Роберт Гарланд изучал социальный символизм и физические условия, в которых находились инвалиды и деформированные люди в Римско-Греческом мире («The Eye of the Beholder»). Он приходит к выводу, что всё, отличающееся от общепризнанных стандартов, воспринималось тогда, как и сейчас, либо с брезгливостью, ужасом и подозрением, либо с болезненным любопытством и неловкостью.
Бет Кохен анализировала отклонения от классического стандарта в греческих изображениях, классифицируя девиации простым словом «уродство», свалив в одну кучу и тех, кто был деформирован, и стариков, и просто людей с «монструозным поведением» («Not the Classical Ideal»).
Даниэль Огден изучал ортопедические отклонения в описаниях мифологических и легендарных царей античной Греции («The Crooked Kings of Ancient Greece»).
Наиболее адекватна в смысле исторического контекста работа Николаса Влахогианниса, рассматривающего различные примеры инвалидности именно в их родные периоды («Disabling Bodies»). Работа Эванса рассматривает жизнь глухонемых в античной Греции с точки зрения социальной конструкции инвалидности («Deaf and dumb in Ancient Greece»). Собственно, только эти две работы и рассматривают античных инвалидов как часть общества. Остальные, вольно или невольно, помещают их на линейку «иных».
Явным исключением в общей массе является работа Йоханнеса Рейнджера об инвалидности в Вавилоне и Месопотамии, в которой, после исследования клинописных текстов, он склоняется к мнению, что инвалидность сама по себе не являлась причиной маргинализации. Скорее, потеря семьи и/или состояния вытесняла этих людей в другие маргинальные группы – нищих, одряхлевших, овдовевших (Kranke, Krüppel, Debile – eine Randgruppe im Alten Orient).
Анри-Жак Стикер написал в 1982 году книгу «Corps infirmes et sociétés», в которой он посвятил вопросу инвалидности в Средние века целую главу. Кстати, по утверждению доктора Мецлер, это был первый текст, в котором вопросу было уделено больше, чем несколько предложений. В этой главе он отталкивается от замечания Филиппа Ариеса, что в Средние века инвалидность была «нормальной ненормальностью» - то есть, не было ни ужаса, ни отвращения, а была обычная констатация факта, изменить который не представлялось возможным. Стикер отказывается принять постулат, согласно которому во Франции до XVII века не существовало определённой точки зрения на инвалидов. Он предполагает, что в Средние века инвалиды как группа просто растворялись в бедноте, и находит отсутствие выделения инвалидов в особую группу «чрезвычайно многозначительным».
Опираясь на исследования Жаном Делюмо о природе страхов с эпоху позднего Средневековья и ренессанса («Грех и страх, формирование чувства вины в цивилизации Запада»), Стикер утверждает, что инвалиды порождали в средневековом социуме страх, который и привёл к тому, что их как бы не замечали, изолировали от общества. Он заходит довольно далеко, предполагая, что сам по себе инвалид был источником беспокойства в умах окружающей нормы, так как, с одной стороны, его существование порождало ужас, когда, с другой стороны, инвалидность и беспомощность традиционно являлись объектом благотворительности. По его мнению, инвалидам оказывали благотворительность просто потому, что не знали, что ещё с ними делать.
Доктор Мецлер отдаёт должное желанию Стикера понять феномен, но отмечает, что он для своей работы использовал исключительно вторичные источники – то есть, мнение других исследователей, а не документы того времени, которое он исследовал. Далее, он относил проказу к инвалидности, хотя средневековые источники совершенно однозначно указывают, что проказа всегда классифицировалась как болезнь. И, наконец, очень любопытный момент. Мецлер утверждает, что Стикер смешал два понятия, которые смешивать нельзя: impairment, то есть паталогия (физиологический феномен) и disability, то есть инвалидность (культурологическая конструкция), и что говорить об инвалидности в контексте Средних веков – это анахронизм.
Любопытно, что подавляющее большинство исследований по инвалидности в разных аспектах (от искусства до культурной антропологии) было сделано в немецкой академической среде. Тем не менее, ни одно из них не затрагивало Средние века, отмахиваясь от них понятием «Dark Age», Тёмные Века.
Возникает вопрос – почему? Ответ частично в том, что исследователи сами ограничивали круг своих исследований. Они исследовали прошлое с точки зрения современных им, чисто западных понятий о том, каким должно быть тело. И от стереотипов, что те, чьё тело отличалось от этого среднего образца нормальности, были либо шутами при дворах знати, либо нищими попрошайками. А стереотипы возникали от того, что исследователи просто не понимали, куда именно надо отнести эту группу населения, не отвечающую стандартам, которое изначально установил тот же исследователь.
Во-вторых, сами Средние века до недавнего времени рассматривались историками как досадный перерыв в победном шествии науки и прогресса от классических времён до Ренессанса. Во многом в формировании этого мнения поспособствовали работы Мишеля Фуко, который был хорошим философом, но плохим историком. Проблема Средневековья в том, что оно не укладывалось ни в одну теорию. Оно совершенно чётко не было «классическим».
Более того, тексты, дошедшие до нашего времени, имеют тенденцию сосредотачиваться на жизни высших классов. И здесь кроется ещё один феномен, а именно разделение жизни на «трагедию» и «комедию». История трагична. И мы рассматривает, наблюдаем эту трагедию именно по отношению к сильным и знаменитым. Остальное попадает в раздел комедий – все эти бесчисленные «простые люди», бедняки, инвалиды. Те, кто не формирует историю, а живёт в том историческом периоде, в котором их угораздило родиться. Как выразился один современный историк (Иоахим Кнапе), «историограф собирает сведения о людях и группах людей, способных действовать». То есть, те, кто НЕ действовал, с точки зрения историков-постмодернистов, не имеют и права на историю.
Мецлер отмечает, что если исследовать не анахронистическое для Средних веков понятие «инвалидности», а патологии, то картина получится совершено другой. Причём, гораздо более сложной, чем картина в более «классические» времена.
____________________
Хочу объяснить, почему я полезла в сложное исследование простого вопроса. Казалось бы – приведи интересные примеры, расскажи истории о реальных людях, и не лезь в дебри. Понимаете, меня летом на конференции по Столетней войне поразило не то, что рассказывали докладчики, а то, как они занимаются своей научной работой. Потому что их подход очень точно угодил в мою собственную убеждённость, что для понимания людей, живших более половины тысячелетия назад, их поступков и мотивов за этими поступками, надо понимать период, иметь широкую картину происходившего.
Вопрос в том, что влияет на наше понимание происходившего сотни лет назад. И тут начинается «заумь» - в лучшем случае. С чего мы начинаем? С тех самых «вторичных источников». Нормальный среднестатистический человек не начинает знакомство с вопросом с изучения зубодробительных средневековых и классических текстов. Хотя бы в силу отсутствия языковых знаний.
То есть, в первую очередь мы читаем то, что пишут по предмету профессионалы – историки, исследователи. И в зависимости от того, вызывает ли текст внутренне согласие, базирующееся на складе характера читающего, на его личном опыте, на типе его логики, он вырабатывает собственный стереотип. Но, в свою очередь, мнение историков не свободно от стереотипов, которые они когда-то получили. Особенно, если эти стереотипы задают координаты для будущих исследований.
Проще говоря, если ты веришь, что в Средние века не было ничего, кроме чумы, дерьма на улицах и уродства, ты будешь непроизвольно выбирать чтиво, подтверждающее твою правоту. Если же ты веришь, что в двенадцатом веке на зелёных лужайках скакали розовые пони, а в лесах бродили единороги, какающие радугой, ты будешь искать подтверждение именно этому.
Плюс, как совершенно очевидно из приведённой историографии, человеку свойственно упрощать. Он выбирает понятное. Если какой-то исторический период не укладывается в выбранную систему координат, от него отмахиваются. Средние века явно оказались слишком сложными для человека, вооружённого логикой и системой ценностей постмодернизма. Плюс пресловутый прогрессивизм. Я не могла не обратить на это внимание и сама, когда занималась вопросом о судьбах женщин в средневековой Англии. Особенно увлечённо раскрашивали Средневековье мрачными красками именно те, кто жил в достаточно мрачные для гуманиста времена XIX века. Им было важно доказать себе и читателю, что «жить стало лучше, жить стало веселее», и для контраста была написана жуткая картина «Тёмных веков».
Впрочем, чтобы пронаблюдать явление с более близкого расстояния, достаточно проследить за яростными дебатами фанатов СССР и фанатов послеперестроечной России. Но пока ещё живы те, кто сам застал СССР, полностью фиктивную картину того времени получить невозможно. Вот лет через сто…
-
-
01.02.2016 в 13:38-
-
01.02.2016 в 13:57-
-
01.02.2016 в 14:33-
-
01.02.2016 в 16:41-
-
02.02.2016 в 01:02Виви О., о, славно. Вдруг дальше что-то новенькое выплывет!
-
-
02.02.2016 в 02:30-
-
02.02.2016 в 11:26-
-
02.02.2016 в 13:48А с Ричардом - да, именно сознательное "монстр от рождения". И если Ройс был первым, то можно даже сказать, что к 1487 году это понятие монструозности уже появилось.
-
-
02.02.2016 в 17:28Тема очень интересная. Я даже удивился, почему раньше не обращал внимания на этот вопрос.
-
-
02.02.2016 в 18:28-
-
02.02.2016 в 22:25А то что-то я давно ничего серьёзного читал. Не хорошо.
Что касается отношения к инвалидам, то пока всё, что я знаю — пример из жизни моей бабушки. Бабушка родилась и выросла в деревне, и у них после воины травмы и увечья считались показателем «хорошего жениха». Логика была очень простая: лучше иметь мужа без руки, ноги или глаза, зато солдата (то есть изначальное более смелого и сильного), чем такого, который по какой-либо причине не воевал (так как ещё не понятно, почему). В общем, контекст играл свою роль))
-
-
02.02.2016 в 23:40Интересно про бабушку. Но там был ещё и социальный контекст, уверена. Не знаю за Россию, а в Англии, во время обеих мировых, мужчина в штатском мог стать предметом публичного оскорбления от женщины только потому, что не воюет. И никого не интересовала, что не пригоден для строевой, была масса вспомогательных организаций.
-
-
03.02.2016 в 00:57Социальный контекст был, скорее всего. Правда, этим вопросом я тоже специально не интересовался (как же многим я не интересовался, оказывается), и в рассказах родственников эта тема не затрагивалась. В общем, надо узнавать))
-
-
07.02.2016 в 14:43-
-
08.02.2016 в 01:12