Do or die
Перед Пасхой 1105 года, король Англии Генри I, со своим флотом, пересек пролив, и высадился в Барфлёре. Ставка короля расположилась в деревне Карантан, куда немедленно прибыл епископ Се Серло д’Oржер, чтобы отслужить пасхальную мессу.
Барфлёр
читать дальше
Епископ (скорее всего, ожидаемо) нашел деревенскую церковь в состоянии склада скарба окрестных крестьян, куда они свезли всё самое ценное, что у них имелось, чтобы наиболее эффективно защитить своё имущество от всех, на него покушающихся. Это стало для епископа явным поводом обратиться к королю Англии от лица населения Нормандии, с просьбой свергнуть погрязшее в беззаконии и коррупции правительство герцога Роберта Нормандского, и вернуть людям возможность мирно жить и нормально работать.
Епископ и лукавил, и нет. На самом деле, он уже давно обращился, вместе с прочими прелатами Нормандии, к королю Англии. И, как я писала, церковь Нормандии в целом была недовольна герцогом из-за недостаточных пожертвований в свою пользу и сопротивления грегорианским реформам, которые отняли бы у мирских правителей право назначать епископов без оглядки на Рим. То есть, у церкви была своя цель продвигать в Нормандии именно Генри, с которым у папства было больше шансов придти к определенному компромиссу.
С другой стороны, именно епархия Се наиболее пострадала от деятельности дю Беллема, который совсем недавно сжег там церковь со всеми в ней находящимися, а их было 45 человек. И пусть сундуки и тюки крестьяне Карантена принесли в церковь, в данном случае, чтобы защитить их от людей из армии короля, жизнь населения Се в те годы действительно была невыносимой.
Так что король и его лорды живописно расположились в церкви среди крестьянского скарба, а Серло, дабы увековечить в людской памяти этот момент, от описания страданий населения Нормандии перешел к описанию безбожного образа жизни герцога, которого он обрисовал опустившимся пьяницей, которого грабили поселившиеся при дворе шлюхи и уголовники, и который был марионеткой своих придворных (последовал перечень имен тех лордов, которые не примкнули к Генри и сохранили верность Роберту), и, наконец, обрушился на присутствующих.
По мнению епископа Серло, внешний вид свиты короля был в возмутительном диссонансе со скорбными временами. Особенно его возмущали длинные волосы и причудливые туфли. Какое они имели отношение к страданиям народа – вопрос интересный, но, по словам Ордерика, все придворные короля Генри, начиная с Роберта де Мёлана, кинулись обрезать друг другу волосы и топтать свои украшения.
Ордерик, скорее всего, последний эпизод сильно приукрасил, но вряд ли он придумал слова короля Генри, которыми тот ответил на проповедь епископа Серло: «Клянусь Богом, что не пожалею никаких усилий ради мира, и, с вашей помощью, принесу мир и покой в Церковь». И ещё один важный момент присутствует в описании Ордериком знаменитой пасхальной проповеди епископа – короля Англии призвали защитить от брата свою solum natale, родную землю. И снова епископ слукавил лишь наполовину. Разумеется, Нормандия была родной землей и для Генри тоже – ведь он был сыном герцога Вильгельма. Тем не менее, он обычно профилировал себя в Англии как единственного из сыновей Вильгельма, кто родился в Англии и тогда, когда его родители были королем и королевой. А в контексте проповеди получалось, что Генри брал на себя защиту Родины (Нормандии) и церкви.
Историки видят в этом пассаже епископа ещё один важный момент. Из истории бастарда де Бретейла, признанным наследником отца против более законных наследников из Бургундии и Бретани, был сделан вывод, что в Нормандии не признавались наследственные права иноземцев. Завоеватель в 1087 году четко разделил Англию и Нормандию на независимые государства, одним из которых управлял король, а другим – герцог, так что от Серло потребовалась известная словесная акробатика, чтобы обойти тот факт, что в Нормандию король Англии пришел как захватчик. Со своей стороны, король Генри выбрал причиной своей экспедиции освобождение Роберта Фиц-Хамона, который, формально, был человеком короля, имевшим владения в Нормандии, а права лордов Англии и Нормандии, владевших землями в обоих государствах, были признаны договором между Генри и Робертом. Ну а уж то, что Фиц-Хамона арестовали за разбойнические действия во владениях нормандских лордов, как-то осталось вне контекста.
Более сложной для Серло задачей было замарать славу герцога-крестоносца, который вернулся из крестового похода настолько более религиозным человеком, чем был до него, что, согласно Уильяму из Малмсбери, Генри даже призывал его вести себя как герцог, а не как монах. Но Серло не зря был выбран епископом. Помимо атаки на длинные волосы (женоподобие) и замыслованые туфли, носки которых, по его мнению, напоминали змей и, таким образом, змея-искусителя, Серло атаковал бородки придворных. Святой отец громыхнул, что борода делает из человека подобие козла, известного своей похотливостью животного, и что молодые люди, бывшие с герцогом Робертом в крестовом походе, оказались этой похотливостью настолько заражены, что не хотели брить бороды из опасения, что щетина будет колоть нежные щечки их любовниц. «Они напоминают более сарацинов, нежели христиан!» - громыхал Серло.
Была ли логика в том, что «женоподобных» по причине длинноволосости придворных одновременно объявили похотливыми козлами, никого не интересовало. Слушатели стали кромсать случайно оказавшимися под рукой ножницами кудри и бороды друг друга, и только короля прихорашивал королевский брадобрей, который тоже, несомненно по случайности, вовремя оказался под рукой. Фарс? Несомненно. Но фарс, разыгранный с настроением, и включающий сочные детали, которые несомненно были разнесены по городам и весям Нормандии и Англии. Народ любит разоблачителей и призывы к свержению тиранов и его, народа, освобождению всегда милы ушам большинства, потому что чрезвычайно редко у народа есть причины любить своих правителей. И Роберт Куртгёз исключением не был.
Честно говоря, уже сам факт, что иностранная армия смогла преспокойно высадиться в Барфлёре, и её предводитель смог преспокойно устроить прекрасно срежессированное пропагандистское шоу из пасхальной мессы, говорит о том, как мало Роберт контролировал ситуацию в своем герцогстве. Впрочем, положа руку на сердце, о каком нормальном контроле над слугами двух господ вообще может идти речь? Ситуация с Англией и Нормандией была уникальна тем, что для англо-норманнов, живущих в Англии, Нормандия была домом. И эта идея не встречала непонимания у их родственников и свойственников в Нормандии.
И ещё со времен Руфуса, живущие в Нормандии мелкие и крупные землевладельцы выработали рефлекс воспринимать высадку англичан как некий карнавал, на котором деньги раздавались бушелями (по словам поэта Васа), а не отдельными монетами. Народ, как можно легко предположить, от этой чехарды страдал, но можно даже не сомневаться, что стратегии выживания и даже получения некоторых бенефитов от царящей ситуации, были выработаны нормандскими крестьянами, горожанами и купцами уже тогда.
Что там было в 1105 году с военной точки зрения, сказать сложно, документы отсутствуют. Известно, что что-то там было в Мароме, где погиб какой-то рыцарь из числа служащих Роберта де Стютевилля, и известно, благодаря Васу, что была осада Байё. Генри осадил город под предлогом освобождения Роберта Фиц-Хамона. Готье д’Онэ Фиц-Хамона королю передал, но Генри снять осаду отказался. Сам д’Онэ был взят в плен, а Байё сожжен и отдан на разграбление союзникам Генри из Анжу и Мэна.
Кан, где все быстро узнали о судьбе Байё, сдался без сопротивления. Причем буржуа города, никогда не питавшие никакой симпатии к герцогу Роберту, просто выгнали гарнизон Ангеррана де Лэси из города, и стали заниматься тем, что любили больше всего – торговаться. Дело в том, что Роберт де Сен-Реми-де-Ланд захватил несколько буржуа Кана, возвращавшихся из Авранша, и продал их Фиц-Хамону. А Фиц-Хамон предложил королю Генри, что передаст ему эту добычу, если Генри отдаст ему в пожизненное управление, с наследственно передачей, Кан.
Генри был в восторге, и, со своей стороны, предложил (и действительно, впоследствии, выполнил обещание) пленным деньги и земли, если они устроят сдачу Кана и пленение находившегося в нем герцога Роберта. Стороны ударили по рукам, и герцог Роберт чуть не влип уже тогда. О заговоре он узнал настолько поздно, что при его бегстве из Кана, в воротах пришлось оставить на разграбление преследователям весь багаж герцога. Это действительно задержало преследователей, и Роберт благополучно добрался до Эксма.
Генри очень хотелось бы заодно завоевать Фалез, где родился его отец, но по дороге своенравный Эли де Божанси решил, что с него довольно, а без союзников английский король крепость осаждать не решился. Особенно после того, как арбалетная стрела, выпущенная со стены Фалеза, прикончила Роджера Глостерского. В конце мая, к Фалезу приехал герцог Роберт, и попытался договориться с братом о мире, но ему не предложили тех условий, какие он мог бы одобрить. В конце концов, Генри решил вернуться в Англию. Но перед отъездом ему ещё престояло как-то решить ситуацию со старой занозой по имени Ансельм, который снова жил в 1103 года в изгнании, и теперь угрожал ему отлучением от церкви.
Барфлёр
читать дальше
Епископ (скорее всего, ожидаемо) нашел деревенскую церковь в состоянии склада скарба окрестных крестьян, куда они свезли всё самое ценное, что у них имелось, чтобы наиболее эффективно защитить своё имущество от всех, на него покушающихся. Это стало для епископа явным поводом обратиться к королю Англии от лица населения Нормандии, с просьбой свергнуть погрязшее в беззаконии и коррупции правительство герцога Роберта Нормандского, и вернуть людям возможность мирно жить и нормально работать.
Епископ и лукавил, и нет. На самом деле, он уже давно обращился, вместе с прочими прелатами Нормандии, к королю Англии. И, как я писала, церковь Нормандии в целом была недовольна герцогом из-за недостаточных пожертвований в свою пользу и сопротивления грегорианским реформам, которые отняли бы у мирских правителей право назначать епископов без оглядки на Рим. То есть, у церкви была своя цель продвигать в Нормандии именно Генри, с которым у папства было больше шансов придти к определенному компромиссу.
С другой стороны, именно епархия Се наиболее пострадала от деятельности дю Беллема, который совсем недавно сжег там церковь со всеми в ней находящимися, а их было 45 человек. И пусть сундуки и тюки крестьяне Карантена принесли в церковь, в данном случае, чтобы защитить их от людей из армии короля, жизнь населения Се в те годы действительно была невыносимой.
Так что король и его лорды живописно расположились в церкви среди крестьянского скарба, а Серло, дабы увековечить в людской памяти этот момент, от описания страданий населения Нормандии перешел к описанию безбожного образа жизни герцога, которого он обрисовал опустившимся пьяницей, которого грабили поселившиеся при дворе шлюхи и уголовники, и который был марионеткой своих придворных (последовал перечень имен тех лордов, которые не примкнули к Генри и сохранили верность Роберту), и, наконец, обрушился на присутствующих.
По мнению епископа Серло, внешний вид свиты короля был в возмутительном диссонансе со скорбными временами. Особенно его возмущали длинные волосы и причудливые туфли. Какое они имели отношение к страданиям народа – вопрос интересный, но, по словам Ордерика, все придворные короля Генри, начиная с Роберта де Мёлана, кинулись обрезать друг другу волосы и топтать свои украшения.
Ордерик, скорее всего, последний эпизод сильно приукрасил, но вряд ли он придумал слова короля Генри, которыми тот ответил на проповедь епископа Серло: «Клянусь Богом, что не пожалею никаких усилий ради мира, и, с вашей помощью, принесу мир и покой в Церковь». И ещё один важный момент присутствует в описании Ордериком знаменитой пасхальной проповеди епископа – короля Англии призвали защитить от брата свою solum natale, родную землю. И снова епископ слукавил лишь наполовину. Разумеется, Нормандия была родной землей и для Генри тоже – ведь он был сыном герцога Вильгельма. Тем не менее, он обычно профилировал себя в Англии как единственного из сыновей Вильгельма, кто родился в Англии и тогда, когда его родители были королем и королевой. А в контексте проповеди получалось, что Генри брал на себя защиту Родины (Нормандии) и церкви.
Историки видят в этом пассаже епископа ещё один важный момент. Из истории бастарда де Бретейла, признанным наследником отца против более законных наследников из Бургундии и Бретани, был сделан вывод, что в Нормандии не признавались наследственные права иноземцев. Завоеватель в 1087 году четко разделил Англию и Нормандию на независимые государства, одним из которых управлял король, а другим – герцог, так что от Серло потребовалась известная словесная акробатика, чтобы обойти тот факт, что в Нормандию король Англии пришел как захватчик. Со своей стороны, король Генри выбрал причиной своей экспедиции освобождение Роберта Фиц-Хамона, который, формально, был человеком короля, имевшим владения в Нормандии, а права лордов Англии и Нормандии, владевших землями в обоих государствах, были признаны договором между Генри и Робертом. Ну а уж то, что Фиц-Хамона арестовали за разбойнические действия во владениях нормандских лордов, как-то осталось вне контекста.
Более сложной для Серло задачей было замарать славу герцога-крестоносца, который вернулся из крестового похода настолько более религиозным человеком, чем был до него, что, согласно Уильяму из Малмсбери, Генри даже призывал его вести себя как герцог, а не как монах. Но Серло не зря был выбран епископом. Помимо атаки на длинные волосы (женоподобие) и замыслованые туфли, носки которых, по его мнению, напоминали змей и, таким образом, змея-искусителя, Серло атаковал бородки придворных. Святой отец громыхнул, что борода делает из человека подобие козла, известного своей похотливостью животного, и что молодые люди, бывшие с герцогом Робертом в крестовом походе, оказались этой похотливостью настолько заражены, что не хотели брить бороды из опасения, что щетина будет колоть нежные щечки их любовниц. «Они напоминают более сарацинов, нежели христиан!» - громыхал Серло.
Была ли логика в том, что «женоподобных» по причине длинноволосости придворных одновременно объявили похотливыми козлами, никого не интересовало. Слушатели стали кромсать случайно оказавшимися под рукой ножницами кудри и бороды друг друга, и только короля прихорашивал королевский брадобрей, который тоже, несомненно по случайности, вовремя оказался под рукой. Фарс? Несомненно. Но фарс, разыгранный с настроением, и включающий сочные детали, которые несомненно были разнесены по городам и весям Нормандии и Англии. Народ любит разоблачителей и призывы к свержению тиранов и его, народа, освобождению всегда милы ушам большинства, потому что чрезвычайно редко у народа есть причины любить своих правителей. И Роберт Куртгёз исключением не был.
Честно говоря, уже сам факт, что иностранная армия смогла преспокойно высадиться в Барфлёре, и её предводитель смог преспокойно устроить прекрасно срежессированное пропагандистское шоу из пасхальной мессы, говорит о том, как мало Роберт контролировал ситуацию в своем герцогстве. Впрочем, положа руку на сердце, о каком нормальном контроле над слугами двух господ вообще может идти речь? Ситуация с Англией и Нормандией была уникальна тем, что для англо-норманнов, живущих в Англии, Нормандия была домом. И эта идея не встречала непонимания у их родственников и свойственников в Нормандии.
И ещё со времен Руфуса, живущие в Нормандии мелкие и крупные землевладельцы выработали рефлекс воспринимать высадку англичан как некий карнавал, на котором деньги раздавались бушелями (по словам поэта Васа), а не отдельными монетами. Народ, как можно легко предположить, от этой чехарды страдал, но можно даже не сомневаться, что стратегии выживания и даже получения некоторых бенефитов от царящей ситуации, были выработаны нормандскими крестьянами, горожанами и купцами уже тогда.
Что там было в 1105 году с военной точки зрения, сказать сложно, документы отсутствуют. Известно, что что-то там было в Мароме, где погиб какой-то рыцарь из числа служащих Роберта де Стютевилля, и известно, благодаря Васу, что была осада Байё. Генри осадил город под предлогом освобождения Роберта Фиц-Хамона. Готье д’Онэ Фиц-Хамона королю передал, но Генри снять осаду отказался. Сам д’Онэ был взят в плен, а Байё сожжен и отдан на разграбление союзникам Генри из Анжу и Мэна.
Кан, где все быстро узнали о судьбе Байё, сдался без сопротивления. Причем буржуа города, никогда не питавшие никакой симпатии к герцогу Роберту, просто выгнали гарнизон Ангеррана де Лэси из города, и стали заниматься тем, что любили больше всего – торговаться. Дело в том, что Роберт де Сен-Реми-де-Ланд захватил несколько буржуа Кана, возвращавшихся из Авранша, и продал их Фиц-Хамону. А Фиц-Хамон предложил королю Генри, что передаст ему эту добычу, если Генри отдаст ему в пожизненное управление, с наследственно передачей, Кан.
Генри был в восторге, и, со своей стороны, предложил (и действительно, впоследствии, выполнил обещание) пленным деньги и земли, если они устроят сдачу Кана и пленение находившегося в нем герцога Роберта. Стороны ударили по рукам, и герцог Роберт чуть не влип уже тогда. О заговоре он узнал настолько поздно, что при его бегстве из Кана, в воротах пришлось оставить на разграбление преследователям весь багаж герцога. Это действительно задержало преследователей, и Роберт благополучно добрался до Эксма.
Генри очень хотелось бы заодно завоевать Фалез, где родился его отец, но по дороге своенравный Эли де Божанси решил, что с него довольно, а без союзников английский король крепость осаждать не решился. Особенно после того, как арбалетная стрела, выпущенная со стены Фалеза, прикончила Роджера Глостерского. В конце мая, к Фалезу приехал герцог Роберт, и попытался договориться с братом о мире, но ему не предложили тех условий, какие он мог бы одобрить. В конце концов, Генри решил вернуться в Англию. Но перед отъездом ему ещё престояло как-то решить ситуацию со старой занозой по имени Ансельм, который снова жил в 1103 года в изгнании, и теперь угрожал ему отлучением от церкви.
@темы: Robert Curthose