Do or die
События после победы Генри I при Таншбре, о главных из которых я уже писала в истории о Роберте Куртгёзе, неплохо иллюстрируют не столько нравы той эпохи (там, как раз, без сюрпризов), а проблемы с документами, по которым мы о тех событиях составляем мнение. Например, некоторой загадкой для меня оставалось то, что Генри, человек безжалостный и внимательный, пустил на самотек дело с наследником своего брата, и впоследствии много лет разбирался с угрозой, которую представлял для него Вильгельм Клито. Но существует один документ, который говорит, что ничего английский король не проглядел, просто документы, свидетельствующие о его верности своим привычкам, не признались биографом короля и после того, как стали известны.
Receiving and weighing coins at the Exchequer, after a 12th century illustration
читать дальше
Холлистер утверждает, что у Генри I были наилучшие отношения с Эли де Сен-Сансом, графом Артуа, под защитой которого сын герцога Нормандского находился. И промелькивает версия, ведущая только к утверждению самого же Холлистера, что король Англии сам отдал племянника графу Артуа из благородства и сочувствия к сиротке, которого он только что обездолил, заграбастав себе законные владения его батюшки.
Конечно, пишущий в 1990-х, одновременно с Холлистером, медиэвалист Джон Гиллингем в «1066 and the Introduction of Chivalry into England» тоже упоминает о благородстве Генри, но данные он, похоже, получил от Холлистера. Решительно ничего в биографии графа Артуа, который был последовательно верен своему герцогу и его сыну, не подтверждает этой версии. Кроме возможной оговорки американца же Дэвида о том, что граф Артуа был, со своим воспитанником, в Фалезе, когда перед воротами крепости появился пленный герцог Роберт и приказал открыть ворота.
Версия о дружеских отношениях Сен-Санса и Генри I совершенно не укладывается ни в известный ход событий, ни в характеры вовлеченных. А вот данные о том, что английский король отправился осаждать Артуа после Таншбре, которые зафиксированы аж двумя королевскими хартиями, выпущенными in obsidione ante Archas, и засвидетельствованными Хью д’Анверме, в логику событий укладываются более чем. Холлистер,конечно, пытается передвинуть дату издания хартий на много лет вперед, но, знаете ли, мне проще предположить, что уважаемый профессор, в пассаже о дружеских отношениях, перепутал двух графов Эли – де Сен-Санса и де Божанси, чем в то, что Генри мог проявить к кому-то милосердие.
Тут всё зыбко, вообще-то: Холлистер признает наличие хартий, но не пишет ничего об их содержании. А в исследовании An outline itinerary of King Henry the First, которое написал Уильям Фаррер в самом начале двадцатого века, об этих хартиях вообще ничего. Что скорее всего означает, что у Фаррера было под рукой меньше документов, чем их есть сейчас, ведь писавший в одно с ним время Дэвис утверждает, что сын Роберта был в Фалезе, причем утверждает оскользом и совершенно в другом месте, явно не считая это чем-то важным (мог, кстати, и быть до определенного времени – Сен-Санс был опекуном ребенка, а не кормилицей). Но Дэвис, в отличие от Холлистера, не утверждает, что Вильгельма Клито передал своему другу Сен-Сансу сам Генри. Напротив, собственно, он напирает на то, что у Куртгёза осталось мало друзей в решающий момент, но Сен-Санс никогда не предавал своего тестя.
В том, как Генри решил презапутаннейшие вопросы с земельными дарственными времен Куртгёза, есть практичность и здравый смысл. Он просто отменил их все, не влезая в подробности. Всё, что было подарено, отжато, захвачено или продано, добровольно или принудительно, после смерти Завоевателя, возвращалось к прежним владельцам. А уж они сами были вольны потом решать все спорные вопросы с новой администрацией. И все замки-бастарды, возведенные без ведома и разрешения оверлорда владельцев этих замков, он велел разрушить.
В Англию Генри I вернулся в конце февраля 1107 года, и занялся окончательным решением вопроса об инвеститурах. После не слишком сильного выворачивания рук, церковь и корона пришли к следующему соглашению: ни один английский прелат не получит инвеституру из рук короля или другого мирянина, но ни один прелат не может быть отстранен от получения инвеституры потому, что принес оммаж королю. Казалось бы, какая разница, стрижено или голено, если король получал то, что было реально важно – оммаж духовных лордов? Но разница была, хотя она никогда не оговаривалась на словах и нигде не была записана.
Дело в том, что короне были нужны талантливые администраторы на уровне епископов. А талантливые администраторы далеко не всегда находятся среди аскетов, выросших в монастыре. Скорее, это были деятели типа Фламбарда и, во времена Генри I, Роджера Солсберийского или Ричарда Лондонского, которые знали и любили мир, и у которых сутана была, скорее, знаком професионального выбора, но не аскезы. О первых двух я писала уже достаточно, а третий, Ричард де Боме, и вовсе сначала сделал очень неплохую карьеру в качестве рыцаря при доме де Монтгомери, затем стал шерифом Шропшира, затем – чем-то вроде губернатора Шропшира, и, с 1108 года, епископом Лондона. Все эти прелаты имели семьи и детей, и, по негласному договору с Ансельмом, никто и никогда не пытался поднимать вопрос о том, как подобные назначения соответствуют распоряжению папы и духу всей грегорианской реформы. Так оно и продолжалось практически до Реформации, хотя и тогда вопрос о семейном положении прелатов был далек от единообразия.
Но вот аббатства и монастыри стали, в результате этого соглашения, абсолютно монашеской епархией, и нравы там отныне должны были царить сугубо монашеские. Что было, конечно, не всегда и не везде, да и выборы аббатов и абатисс были далеко не всегда свободными. Абсолютно все аббаты, назначенные Ансельмом, были норманнами – из Бека и Кана. Отныне, грегорианская реформа накрыла всю Англию. Папа в далеком Риме мог удовлетворенно вздохнуть и поставить галочку «сделано» в реестре своих достижений.
После того как конфликт между светской и духовной властью королевства был решен без потери лица обеими сторонами, Генри I занялся законодательством. При нем, кража, грабеж и разбой стали преступлением, каравшимся в том числе и смертной казнью, а любые махинации с королевскими монетами (изготовление фальшивых или «облегчение» официальных) стали караться ослеплением и кастрацией виновных. Но здесь, впрочем, не было ничего революционного. Всегда и повсеместно этот промысел приравнивался к государственной измене, и калечили за него виновных ещё англосаксы. Просто теперь виновного могли ещё и казнить.
Как показали время и практика, система предварительного осуждения бандитов и разбойников оказалась очень хорошей идеей. Подкрепленная оживившейся работой местных судов, эта система привела к повышению активности среди населения, которое больше всех страдало от банд, устанавливающих свой порядок на достаточно внушительных территориях. Бандитов стали выслеживать, сведения об их передвижениях отправлять шерифам, и поддерживать прибывших стражников численно. И когда разбойники попадали в руки правосудия, можно было уже не рисковать с их содержанием под стражей и перевозкой к месту суда. Можно было приводить приговор в исполнение немедленно. В свою очередь, многие члены банд почувствовали, что времена безнаказанности остались в прошлом, стали потихоньку от банд откалываться.
А вот с монетным контролем угрозы не сработали. Сначало-то качество монет действительно резко улучшилось. Но потом, когда король всё больше и больше увязал в Нормандии и отсутствовал в королевстве, всё не только вернулось на круги своя, но и стало намного хуже. Когда, в 1124 году, наемники короля в Нормандии категорически отказались получать жалование в английских пенни, Генри I отправил в Англию приказ своему юстициарию Роджеру Солсберийскому «сделать что-нибудь». Тот сделал. Потратив некоторое время на тайное расследование, он вызвал на Рождество 1125 года всех чеканщиков монет, и действительно велел всех их кастрировать и отрубить, вдобавок, каждому правую руку. Эта мера была встречена населением королевства с большим энтузиазмом – все, от лордов до крестьян, были за полноценные деньги в обращении.
Король в 1108 году счел разумным вернуться к англосаксонским практикам локальных судов, повелев им собираться в те сроки и в тех местах, как это было «при короле Эдварде, и никак иначе». Королевский указ был разослан по всем графствам. Опять же, ничего нового. Но Генри I отверг практику отца и брата, по которой крупные конфликты иногда решались специальными эмиссарами короля, в обход локальных органов власти и шерифов. И целью эмиссаров была не справедливость, а прямолинейная продажа решения в пользу того, кто готов заплатить больше в казну. Такая вот своеобразная форма коррупции.
Ещё одним решением короля была реорганизация своего двора. Действительно, при обоих Вильгельмах передвижения короля с придворными были сродни стихийному бедствию для тех подданных, по территории которых эти передвижения происходили. Даже если речь не шла об именно карательной экспедиции. Так что решение короля строго ограничить реквизиции и начать платить за продукты, фураж и снаряжение, под страхом наказания за грабеж, вымогательство и насилие теми же ослеплением и кастрацией, было принято населением хоть и со здоровым скепсисом, но с несомненным облегчением.
А поскольку король, всё-таки, принадлежал к роду прагматиков, то одним наказанием он не ограничился, а назначил придворным денежное и продуктовое содержание на то время, когда они находились при дворе или выполняли административные поручения. В конце концов, никто не мог требовать, чтобы его служащие работали только ради чести служить, и питались воздухом или припасами из дома. Далее, Генри I упорядочил передвижения своего двора, сведя всё в журнал передвижений. Причем, все узнавали заблаговременно, куда и когда король собирается, где он остановится, и с каким количеством человек. Это автоматически повысило степень комфорта (или, вернее, снизило степень некомфортности) пересечений короля и его подданных. Да и поставки, за которые теперь платили, волшебным способом стали разнообразнее и обильнее. Придворным, похоже, новый порядок очень понравился.
И, разумеется, никак нельзя оставить в стороне тот факт, что к 1110-му году в королевстве организованно заработало казначейство. Создал его, как организацию, Роджер Солсберийский. И именно организацией Exchequer, казначейство, было. Там никто не имел дела именно с монетами физически, там проводили дважды в год (на Михайлов день 29 сентября и на Пасху) аудит и составляли баланс. Физически с монетами дело имели те же шерифы, которые были подотчетны казначейству. Причем, это была вечная игра в поддавки, где шерифы всячески занижали доходы с подответственных территорий, а вся мощь казначейства доказывала упрямцам, что или ты платишь, или ты плачешь и платишь.
Receiving and weighing coins at the Exchequer, after a 12th century illustration
читать дальше
Холлистер утверждает, что у Генри I были наилучшие отношения с Эли де Сен-Сансом, графом Артуа, под защитой которого сын герцога Нормандского находился. И промелькивает версия, ведущая только к утверждению самого же Холлистера, что король Англии сам отдал племянника графу Артуа из благородства и сочувствия к сиротке, которого он только что обездолил, заграбастав себе законные владения его батюшки.
Конечно, пишущий в 1990-х, одновременно с Холлистером, медиэвалист Джон Гиллингем в «1066 and the Introduction of Chivalry into England» тоже упоминает о благородстве Генри, но данные он, похоже, получил от Холлистера. Решительно ничего в биографии графа Артуа, который был последовательно верен своему герцогу и его сыну, не подтверждает этой версии. Кроме возможной оговорки американца же Дэвида о том, что граф Артуа был, со своим воспитанником, в Фалезе, когда перед воротами крепости появился пленный герцог Роберт и приказал открыть ворота.
Версия о дружеских отношениях Сен-Санса и Генри I совершенно не укладывается ни в известный ход событий, ни в характеры вовлеченных. А вот данные о том, что английский король отправился осаждать Артуа после Таншбре, которые зафиксированы аж двумя королевскими хартиями, выпущенными in obsidione ante Archas, и засвидетельствованными Хью д’Анверме, в логику событий укладываются более чем. Холлистер,конечно, пытается передвинуть дату издания хартий на много лет вперед, но, знаете ли, мне проще предположить, что уважаемый профессор, в пассаже о дружеских отношениях, перепутал двух графов Эли – де Сен-Санса и де Божанси, чем в то, что Генри мог проявить к кому-то милосердие.
Тут всё зыбко, вообще-то: Холлистер признает наличие хартий, но не пишет ничего об их содержании. А в исследовании An outline itinerary of King Henry the First, которое написал Уильям Фаррер в самом начале двадцатого века, об этих хартиях вообще ничего. Что скорее всего означает, что у Фаррера было под рукой меньше документов, чем их есть сейчас, ведь писавший в одно с ним время Дэвис утверждает, что сын Роберта был в Фалезе, причем утверждает оскользом и совершенно в другом месте, явно не считая это чем-то важным (мог, кстати, и быть до определенного времени – Сен-Санс был опекуном ребенка, а не кормилицей). Но Дэвис, в отличие от Холлистера, не утверждает, что Вильгельма Клито передал своему другу Сен-Сансу сам Генри. Напротив, собственно, он напирает на то, что у Куртгёза осталось мало друзей в решающий момент, но Сен-Санс никогда не предавал своего тестя.
В том, как Генри решил презапутаннейшие вопросы с земельными дарственными времен Куртгёза, есть практичность и здравый смысл. Он просто отменил их все, не влезая в подробности. Всё, что было подарено, отжато, захвачено или продано, добровольно или принудительно, после смерти Завоевателя, возвращалось к прежним владельцам. А уж они сами были вольны потом решать все спорные вопросы с новой администрацией. И все замки-бастарды, возведенные без ведома и разрешения оверлорда владельцев этих замков, он велел разрушить.
В Англию Генри I вернулся в конце февраля 1107 года, и занялся окончательным решением вопроса об инвеститурах. После не слишком сильного выворачивания рук, церковь и корона пришли к следующему соглашению: ни один английский прелат не получит инвеституру из рук короля или другого мирянина, но ни один прелат не может быть отстранен от получения инвеституры потому, что принес оммаж королю. Казалось бы, какая разница, стрижено или голено, если король получал то, что было реально важно – оммаж духовных лордов? Но разница была, хотя она никогда не оговаривалась на словах и нигде не была записана.
Дело в том, что короне были нужны талантливые администраторы на уровне епископов. А талантливые администраторы далеко не всегда находятся среди аскетов, выросших в монастыре. Скорее, это были деятели типа Фламбарда и, во времена Генри I, Роджера Солсберийского или Ричарда Лондонского, которые знали и любили мир, и у которых сутана была, скорее, знаком професионального выбора, но не аскезы. О первых двух я писала уже достаточно, а третий, Ричард де Боме, и вовсе сначала сделал очень неплохую карьеру в качестве рыцаря при доме де Монтгомери, затем стал шерифом Шропшира, затем – чем-то вроде губернатора Шропшира, и, с 1108 года, епископом Лондона. Все эти прелаты имели семьи и детей, и, по негласному договору с Ансельмом, никто и никогда не пытался поднимать вопрос о том, как подобные назначения соответствуют распоряжению папы и духу всей грегорианской реформы. Так оно и продолжалось практически до Реформации, хотя и тогда вопрос о семейном положении прелатов был далек от единообразия.
Но вот аббатства и монастыри стали, в результате этого соглашения, абсолютно монашеской епархией, и нравы там отныне должны были царить сугубо монашеские. Что было, конечно, не всегда и не везде, да и выборы аббатов и абатисс были далеко не всегда свободными. Абсолютно все аббаты, назначенные Ансельмом, были норманнами – из Бека и Кана. Отныне, грегорианская реформа накрыла всю Англию. Папа в далеком Риме мог удовлетворенно вздохнуть и поставить галочку «сделано» в реестре своих достижений.
После того как конфликт между светской и духовной властью королевства был решен без потери лица обеими сторонами, Генри I занялся законодательством. При нем, кража, грабеж и разбой стали преступлением, каравшимся в том числе и смертной казнью, а любые махинации с королевскими монетами (изготовление фальшивых или «облегчение» официальных) стали караться ослеплением и кастрацией виновных. Но здесь, впрочем, не было ничего революционного. Всегда и повсеместно этот промысел приравнивался к государственной измене, и калечили за него виновных ещё англосаксы. Просто теперь виновного могли ещё и казнить.
Как показали время и практика, система предварительного осуждения бандитов и разбойников оказалась очень хорошей идеей. Подкрепленная оживившейся работой местных судов, эта система привела к повышению активности среди населения, которое больше всех страдало от банд, устанавливающих свой порядок на достаточно внушительных территориях. Бандитов стали выслеживать, сведения об их передвижениях отправлять шерифам, и поддерживать прибывших стражников численно. И когда разбойники попадали в руки правосудия, можно было уже не рисковать с их содержанием под стражей и перевозкой к месту суда. Можно было приводить приговор в исполнение немедленно. В свою очередь, многие члены банд почувствовали, что времена безнаказанности остались в прошлом, стали потихоньку от банд откалываться.
А вот с монетным контролем угрозы не сработали. Сначало-то качество монет действительно резко улучшилось. Но потом, когда король всё больше и больше увязал в Нормандии и отсутствовал в королевстве, всё не только вернулось на круги своя, но и стало намного хуже. Когда, в 1124 году, наемники короля в Нормандии категорически отказались получать жалование в английских пенни, Генри I отправил в Англию приказ своему юстициарию Роджеру Солсберийскому «сделать что-нибудь». Тот сделал. Потратив некоторое время на тайное расследование, он вызвал на Рождество 1125 года всех чеканщиков монет, и действительно велел всех их кастрировать и отрубить, вдобавок, каждому правую руку. Эта мера была встречена населением королевства с большим энтузиазмом – все, от лордов до крестьян, были за полноценные деньги в обращении.
Король в 1108 году счел разумным вернуться к англосаксонским практикам локальных судов, повелев им собираться в те сроки и в тех местах, как это было «при короле Эдварде, и никак иначе». Королевский указ был разослан по всем графствам. Опять же, ничего нового. Но Генри I отверг практику отца и брата, по которой крупные конфликты иногда решались специальными эмиссарами короля, в обход локальных органов власти и шерифов. И целью эмиссаров была не справедливость, а прямолинейная продажа решения в пользу того, кто готов заплатить больше в казну. Такая вот своеобразная форма коррупции.
Ещё одним решением короля была реорганизация своего двора. Действительно, при обоих Вильгельмах передвижения короля с придворными были сродни стихийному бедствию для тех подданных, по территории которых эти передвижения происходили. Даже если речь не шла об именно карательной экспедиции. Так что решение короля строго ограничить реквизиции и начать платить за продукты, фураж и снаряжение, под страхом наказания за грабеж, вымогательство и насилие теми же ослеплением и кастрацией, было принято населением хоть и со здоровым скепсисом, но с несомненным облегчением.
А поскольку король, всё-таки, принадлежал к роду прагматиков, то одним наказанием он не ограничился, а назначил придворным денежное и продуктовое содержание на то время, когда они находились при дворе или выполняли административные поручения. В конце концов, никто не мог требовать, чтобы его служащие работали только ради чести служить, и питались воздухом или припасами из дома. Далее, Генри I упорядочил передвижения своего двора, сведя всё в журнал передвижений. Причем, все узнавали заблаговременно, куда и когда король собирается, где он остановится, и с каким количеством человек. Это автоматически повысило степень комфорта (или, вернее, снизило степень некомфортности) пересечений короля и его подданных. Да и поставки, за которые теперь платили, волшебным способом стали разнообразнее и обильнее. Придворным, похоже, новый порядок очень понравился.
И, разумеется, никак нельзя оставить в стороне тот факт, что к 1110-му году в королевстве организованно заработало казначейство. Создал его, как организацию, Роджер Солсберийский. И именно организацией Exchequer, казначейство, было. Там никто не имел дела именно с монетами физически, там проводили дважды в год (на Михайлов день 29 сентября и на Пасху) аудит и составляли баланс. Физически с монетами дело имели те же шерифы, которые были подотчетны казначейству. Причем, это была вечная игра в поддавки, где шерифы всячески занижали доходы с подответственных территорий, а вся мощь казначейства доказывала упрямцам, что или ты платишь, или ты плачешь и платишь.
@темы: Henry I
-
-
13.11.2018 в 00:57-
-
13.11.2018 в 01:28-
-
13.11.2018 в 02:09-
-
13.11.2018 в 10:01-
-
13.11.2018 в 10:14Вот чем больше про эту семейку читаю, тем меньше понимаю, почему Роберт так сильно отличается от прочих. Вилли, Генри, Адела, папаша-Вилли и мамаша-Матильда все были людьми более чем хорошо организованными и очень деятельными. Допустим, в воспитании Роберта с самого начала был сделан перекос в сторону "мальчик-праздник". Но можно ли только этим объяснить его тотальную административную беспомощность и заявленную историками лень? Причем, черты лица на его надгробье как-то признаки ленивой расслабленности не показывают совсем. Что там на самом-то деле было в Нормандии в те годы? Не сделал ли Генри I там то же, что Генри VII в Англии?
-
-
13.11.2018 в 10:21-
-
13.11.2018 в 10:57-
-
13.11.2018 в 12:28...но не прижился
-
-
13.11.2018 в 16:09-
-
13.11.2018 в 17:23-
-
13.11.2018 в 18:06-
-
13.11.2018 в 20:02