Do or die
Для Матильды, 1136 год был выматывающим. Её бесило замалчивание окружающим миром самого факта её существования как наследницы английского престола, причем замалчивание, ханжески обоснованное её статусом беременной женщины. К счастью, Жоффруа, личные амбиции которого не выходили за пределы Нормандии, полностью понимал важность того, что именно Матильда скажет этому окружающему миру через свой титул. Именно поэтому оба никогда не называли её графиней Анжу. Но она не могла называть себя и королевой Англии – в Англии уже была королева Матильда, Матильда Булонская, обеспечившая будущее своей династии через трех сыновей.
West front of Malton Priory church, Founder Eustace fitz John
читать дальше
Именно поэтому дочь короля Генри I Английского называла себя «Матильда, императрица, дочь короля Англии», а Жоффруа упоминал о ней так: «Матильда, моя жена, дочь короля Англии Генри, законно отданная мне в супруги после смерти Римского императора Генриха». Оба не использовали слов «законная наследница короля Англии Генри», тем не менее, и на это была своя причина – Стефана можно, несомненно, назвать узурпатором по методу перехвата власти у Матильды. Но никто не мог не признать факта, что Стефан занял престол как выбранный король. С этим смирились даже Тео Блуасский и Роберт Глостерский.
Впоследствии история даст титулу Матильды насмешливую интерпретацию. О ней будут говорить как о нестерпимо высокомерной и тщеславной женщине, которая не могла втиснуть свое самомнение в титул «всего лишь» графини. Но имеет смысл помнить, что императрицей её начал называть ещё отец, который никогда ничего не говорил просто так. И что Жоффруа тоже считал важным, чтобы люди помнили о первом браке его супруги.Так что, скорее всего, Матильда была ничуть не более надменна чем её окружение, просто эта демонстративная надменность плохо укладывалось в кодекс требований к публичному имиджу жены, матери и дочери как к сглаживающей углы мужской политики силе.
Что касается летописцев, то для них вопрос коронации Стефана в ущерб прав Матильды явно представлял сложность. Бенуа де Сент-Мор, современник Робера Васа и Генри II, писал в своих «Хрониках герцогов Нормандских», что Стефан стал королем через «через обман и чудовищную несправедливость в адрес законной наследницы, императрицы», но его хроники на этом и заканчиваются. Джон Вустерский, умерший около 1140 года, пишет в своих «Chronicon ex chronicis», что все признавшие Стефана стали клятвопреступниками, и то, что Стефан был избранным королем, но не пускается в рассуждения по вопросу. Генри Хантингдонский, писавший свою хронику по заказу епископа Александра Линкольнского, в Historia Anglorum пишет удивительно прямо, что Стефан «испытывал терпение Божье, узурпировав корону Англии». Но тут следует помнить, что у епископа была хорошая причина ненавидеть Стефана как чуму. Ну а любитель исторических сплетен Уильям Малмсберийский и вовсе ограничивается описанием плохих предзнаменований, связанных с высадкой и короноцей Стефана, никак не задевая щепетильную проблему перехвата короны.
Катерина Хэнли, автор последней биографии Матильды, решила использовать эти факты в качестве доказательства, что Стефан был выбран по единственной причине: он не был женщиной. Но я бы, все-таки, не стала забывать один несомненный и важный момент: Матильда действительно долго не заявляла своих прав на отцовскую корону, и ничто в её биографии не подтверждает наивности этой дамы, проявлением которой было бы ожидание, что «сами придут и сами предложат». Ну а хронисты просто-напросто потверждают своей осторожностью, что ситуация была непростой не столько с точки зрения прав Матильды, сколько с точки зрения ситуации самого Стефана: несомненный узурпатор, который, тем не менее, был легально выбран королем, и утвержден на этом посту Святейшим престолом, то есть законно носил незаконно захваченную корону. Если бы ситуация была однозначной в ту или другую строну, Англия не увязла бы в гражданской войне и анархии на долгие годы, и Генри II, сын Матильды, никогда не признал бы Стефана «прижизненным» королем Англии.
Несомненно, всю деликатность ситуации понимали и сами вовлеченные в неё наиболее глубоко - Матильда и Стефан. Да, получать известия о холодном отношении к королю Стефану Роберта Глостерского было, возможно, и приятно, но вряд ли Матильда могла не отметить тот факт, что к ней брат проявил ещё большую холодность, проигнорировав её и её права, которые он дважды признавал клятвой, целиком и полностью, и затеяв переговоры с Тео Блуасским. Тем более приятным для неё было поведение Редверса, который прямолинейно и недвусмысленно напомнил на всю Англию, кто был законным наследником короны, и ему за это ничего не было.
Странную кротость Стефана, просадившего под Экзетером тысячи фунтов на бесплодную осаду, отметили не только современники. Современники пожали плечами и кулуарно выразили опасение, не посадили ли они себе на шею второго Роберта Куртгеза, слишком любящего удобства, чтобы быть эффективным и авторитетным правителем, но явно видели большую угрозу в атаках валлийцев на построенные в Уэльсе крепости англо-норманнов. А вот современные нам историки хмурят лбы и рассуждают, что демонстрация Редверса была настолько серьезна, что требовала, в государственных интересах, самого строжайшего и ужаснейшего наказания. К счастью, сам Стефан и его современники понимали, что Редверс не выступил против своего короля, а просто не признал Стефана королем, на что имел право, принеся клятву Матильде.
Вообще к концу второго года царствования, подданные и служащие короля обычно составляли о нем мнение. В случае Стефана, публичная сторона его личности осталась прежней – любезной и приятной, хотя он, естественно, в качестве короля был формальнее, чем в качестве племянника короля. Это нравилось людям, которые имели с ним дело. Особенно людям нравилась одна интересная черта характера Стефана, которую он разделял со своим братом Тео: его было невозможно спровоцировать. Завоеватель позволял своему гневу прорываться, Руфус в гневе становился едко ироничным, Генри был злопамятен, а вот Тео и Стефан оставались милашками с любыми оппонентами, даже если оппоненет, с малиновой от бешенства рожей, топает ногами и трясет кулаками прямо перед августейшим носом. С другой стороны, никто не знал, что они о своих оппонентах думали, так что, скорее всего, такая концентрация непоколебимой милоты наиболее умных придворных изрядно нервировала. Как показало развитие событий, не напрасно.
Стефан также был щедр. От предыдущих королей он унаследовал, по словам летописцев, около 100 000 фунтов стерлингов в Англии, и около 60 000 в Нормандии (тоже английские деньги, переданные королем Генри Роберту Глостерскому для управления нормандскими делами). Деньги были в звонкой монете высокого качества, в драгоценных камнях, золотой и серебряной посуде, а также в брусках драгоценных металлов, который могли быть поделены на две или четыре части. Правда, современные историки считают, что судя по стоимости найденных кладов того времени, казна Стефана была в начале его царствования вдвое больше того, что писали летописцы – как минимум вдвое. Но деньги не любят неумелого обращения. А Стефан, по словам Уильяма Малмсберийского, всегда ухитрялся заключить сделки так, чтобы остаться внакладе.
Что касается функциональной стороны деятельности Стефана, то и Ордерик, и автор Gesta Stephani отметили, что король предпочитал делать мелкие уступки, чтобы сохранить большие дела своего королевства в мире и гармонии. Вместе с историком Эдмундом Кингом можно спросить, была ли передача Карлайла Дэвиду Шотландскому мелкой уступкой, но критически настроенный к Стефану Уильям Малмсберийский коротко высказался, что «король получил то, что он хотел» в результате этой сделки. А именно, признание себя королем Англии со стороны Дэвида Шотландского, мгновенно слившего права племянницы ради интересов сына.
Другое дело, насколько в гармонии остались большие вопросы между Англией и Шотландией. Договор с королем Дэвидом был перемирием, истекавшим в конце 1137 года. И стоило королю Стефану вернуться к Рождеству домой, как к нему явились шотландские послы с тем же вопросом, который он отклонил два года назад: как насчет прав сына короля Дэвида на Нортумбрию? Получив через послов ответ, что никак, Дэвид перешел английскую границу. Как известно, в Средние века предвочитали воевать летом. Не то чтобы английская зима была такой уж суровой (хотя гораздо суровее, чем нынешние зимы), но добывание продуктов и фуража было зимой гораздо более сложной задачей.
Чтобы зимняя кампания не показалась Стефану уж слишком легкой, по пути он застрял под замком Бедфорд. Хозяин замка, Майло де Бьючамп (или Бошан/Бошам/Бичем – как угодно) объявил свою территорию принадлежащей императрице Матильде, и Стефану замок предоставить отказался. Вообще, я столкнулась с той проблемой, что о существовании оппозиции в пользу Матильды почему-то не пишут, если только эта оппозиция как-то не беспокоила планы Стефана. Поэтому может сложиться впечатление, что вся страна в едином порыве проголосовала за Стефана. И что все ненавидели ангевинов, с которыми стали ассоциировать и Матильду. Но это не так.
Стефану пришлось откупиться от Жоффруа и заключить с ним перемирие в Нормандии именно потому, что он остался без войска. Своего не было, наемников было размером с эскорт, а местные бароны испарились из его ставки в тот момент, когда он был готов атаковать ангевинов. Но нигде не описывается, что именно произошло. То же самое и в Англии. То Экзетер Стефану пришлось осаждать, то вот Бедфорд. Причем совсем непонятно, то ли Майло действительно был за Матильду, то ли взбесился из-за чисто семейных дел, когда старший брат Саймон, служивший ещё королю Генри, решил устроить свою дочку получше в этой жизни, но за счет других членов семейства. Майло сдал замок епископу Генри, который явился заменить брата, чтобы тот мог попасть туда, куда и направлялся – на север. Но немедленно после заявки Матильды на трон, снова захватил замок в её пользу.
Стефан добрался до Нортумбрии в феврале 1138 года, и на севере началась странная игра в кошки-мышки, в которой, в конечном итоге, победила проигравшая сторона – бывает и такое. Интересен в этой игре один момент. Ходили слухи, что одна важная персона местного значения, Юстас Фитц-Джон, имел договор с Дэвидом Шотландским заманить Стефана в ловушку в Роксбурге. При предыдущем короле, Фитц-Джон был одной из главных сил на севере, вместе с Дэвидом Шотландским и Вальтером Эспе, и исполнял обязанности юстициария, но при Стефане ему только позволили сохранить владения, но не значимость.
Проблема в том, что на начало 1138 года не существовало ни одного доказательства того, что Фитц-Джон что-то затевает против короля, которому он присягал. Но были слухи и было недоверие, так что Стефан решил удержать Фиц-Джона при дворе волевым решением, в ответ на что Фиц-Джон оскорбился, и вот после этого выступил на стороне короля Дэвида, когда тот снова перешел Твид в апреле 1138 года. Возможно, что снова Стефан поторопился записать слишком могущественного подданного (а владения Фитц-Джона были второе больше обычных владений магната его ранга) во враги, и сделал этим из него врага.
West front of Malton Priory church, Founder Eustace fitz John
читать дальше
Именно поэтому дочь короля Генри I Английского называла себя «Матильда, императрица, дочь короля Англии», а Жоффруа упоминал о ней так: «Матильда, моя жена, дочь короля Англии Генри, законно отданная мне в супруги после смерти Римского императора Генриха». Оба не использовали слов «законная наследница короля Англии Генри», тем не менее, и на это была своя причина – Стефана можно, несомненно, назвать узурпатором по методу перехвата власти у Матильды. Но никто не мог не признать факта, что Стефан занял престол как выбранный король. С этим смирились даже Тео Блуасский и Роберт Глостерский.
Впоследствии история даст титулу Матильды насмешливую интерпретацию. О ней будут говорить как о нестерпимо высокомерной и тщеславной женщине, которая не могла втиснуть свое самомнение в титул «всего лишь» графини. Но имеет смысл помнить, что императрицей её начал называть ещё отец, который никогда ничего не говорил просто так. И что Жоффруа тоже считал важным, чтобы люди помнили о первом браке его супруги.Так что, скорее всего, Матильда была ничуть не более надменна чем её окружение, просто эта демонстративная надменность плохо укладывалось в кодекс требований к публичному имиджу жены, матери и дочери как к сглаживающей углы мужской политики силе.
Что касается летописцев, то для них вопрос коронации Стефана в ущерб прав Матильды явно представлял сложность. Бенуа де Сент-Мор, современник Робера Васа и Генри II, писал в своих «Хрониках герцогов Нормандских», что Стефан стал королем через «через обман и чудовищную несправедливость в адрес законной наследницы, императрицы», но его хроники на этом и заканчиваются. Джон Вустерский, умерший около 1140 года, пишет в своих «Chronicon ex chronicis», что все признавшие Стефана стали клятвопреступниками, и то, что Стефан был избранным королем, но не пускается в рассуждения по вопросу. Генри Хантингдонский, писавший свою хронику по заказу епископа Александра Линкольнского, в Historia Anglorum пишет удивительно прямо, что Стефан «испытывал терпение Божье, узурпировав корону Англии». Но тут следует помнить, что у епископа была хорошая причина ненавидеть Стефана как чуму. Ну а любитель исторических сплетен Уильям Малмсберийский и вовсе ограничивается описанием плохих предзнаменований, связанных с высадкой и короноцей Стефана, никак не задевая щепетильную проблему перехвата короны.
Катерина Хэнли, автор последней биографии Матильды, решила использовать эти факты в качестве доказательства, что Стефан был выбран по единственной причине: он не был женщиной. Но я бы, все-таки, не стала забывать один несомненный и важный момент: Матильда действительно долго не заявляла своих прав на отцовскую корону, и ничто в её биографии не подтверждает наивности этой дамы, проявлением которой было бы ожидание, что «сами придут и сами предложат». Ну а хронисты просто-напросто потверждают своей осторожностью, что ситуация была непростой не столько с точки зрения прав Матильды, сколько с точки зрения ситуации самого Стефана: несомненный узурпатор, который, тем не менее, был легально выбран королем, и утвержден на этом посту Святейшим престолом, то есть законно носил незаконно захваченную корону. Если бы ситуация была однозначной в ту или другую строну, Англия не увязла бы в гражданской войне и анархии на долгие годы, и Генри II, сын Матильды, никогда не признал бы Стефана «прижизненным» королем Англии.
Несомненно, всю деликатность ситуации понимали и сами вовлеченные в неё наиболее глубоко - Матильда и Стефан. Да, получать известия о холодном отношении к королю Стефану Роберта Глостерского было, возможно, и приятно, но вряд ли Матильда могла не отметить тот факт, что к ней брат проявил ещё большую холодность, проигнорировав её и её права, которые он дважды признавал клятвой, целиком и полностью, и затеяв переговоры с Тео Блуасским. Тем более приятным для неё было поведение Редверса, который прямолинейно и недвусмысленно напомнил на всю Англию, кто был законным наследником короны, и ему за это ничего не было.
Странную кротость Стефана, просадившего под Экзетером тысячи фунтов на бесплодную осаду, отметили не только современники. Современники пожали плечами и кулуарно выразили опасение, не посадили ли они себе на шею второго Роберта Куртгеза, слишком любящего удобства, чтобы быть эффективным и авторитетным правителем, но явно видели большую угрозу в атаках валлийцев на построенные в Уэльсе крепости англо-норманнов. А вот современные нам историки хмурят лбы и рассуждают, что демонстрация Редверса была настолько серьезна, что требовала, в государственных интересах, самого строжайшего и ужаснейшего наказания. К счастью, сам Стефан и его современники понимали, что Редверс не выступил против своего короля, а просто не признал Стефана королем, на что имел право, принеся клятву Матильде.
Вообще к концу второго года царствования, подданные и служащие короля обычно составляли о нем мнение. В случае Стефана, публичная сторона его личности осталась прежней – любезной и приятной, хотя он, естественно, в качестве короля был формальнее, чем в качестве племянника короля. Это нравилось людям, которые имели с ним дело. Особенно людям нравилась одна интересная черта характера Стефана, которую он разделял со своим братом Тео: его было невозможно спровоцировать. Завоеватель позволял своему гневу прорываться, Руфус в гневе становился едко ироничным, Генри был злопамятен, а вот Тео и Стефан оставались милашками с любыми оппонентами, даже если оппоненет, с малиновой от бешенства рожей, топает ногами и трясет кулаками прямо перед августейшим носом. С другой стороны, никто не знал, что они о своих оппонентах думали, так что, скорее всего, такая концентрация непоколебимой милоты наиболее умных придворных изрядно нервировала. Как показало развитие событий, не напрасно.
Стефан также был щедр. От предыдущих королей он унаследовал, по словам летописцев, около 100 000 фунтов стерлингов в Англии, и около 60 000 в Нормандии (тоже английские деньги, переданные королем Генри Роберту Глостерскому для управления нормандскими делами). Деньги были в звонкой монете высокого качества, в драгоценных камнях, золотой и серебряной посуде, а также в брусках драгоценных металлов, который могли быть поделены на две или четыре части. Правда, современные историки считают, что судя по стоимости найденных кладов того времени, казна Стефана была в начале его царствования вдвое больше того, что писали летописцы – как минимум вдвое. Но деньги не любят неумелого обращения. А Стефан, по словам Уильяма Малмсберийского, всегда ухитрялся заключить сделки так, чтобы остаться внакладе.
Что касается функциональной стороны деятельности Стефана, то и Ордерик, и автор Gesta Stephani отметили, что король предпочитал делать мелкие уступки, чтобы сохранить большие дела своего королевства в мире и гармонии. Вместе с историком Эдмундом Кингом можно спросить, была ли передача Карлайла Дэвиду Шотландскому мелкой уступкой, но критически настроенный к Стефану Уильям Малмсберийский коротко высказался, что «король получил то, что он хотел» в результате этой сделки. А именно, признание себя королем Англии со стороны Дэвида Шотландского, мгновенно слившего права племянницы ради интересов сына.
Другое дело, насколько в гармонии остались большие вопросы между Англией и Шотландией. Договор с королем Дэвидом был перемирием, истекавшим в конце 1137 года. И стоило королю Стефану вернуться к Рождеству домой, как к нему явились шотландские послы с тем же вопросом, который он отклонил два года назад: как насчет прав сына короля Дэвида на Нортумбрию? Получив через послов ответ, что никак, Дэвид перешел английскую границу. Как известно, в Средние века предвочитали воевать летом. Не то чтобы английская зима была такой уж суровой (хотя гораздо суровее, чем нынешние зимы), но добывание продуктов и фуража было зимой гораздо более сложной задачей.
Чтобы зимняя кампания не показалась Стефану уж слишком легкой, по пути он застрял под замком Бедфорд. Хозяин замка, Майло де Бьючамп (или Бошан/Бошам/Бичем – как угодно) объявил свою территорию принадлежащей императрице Матильде, и Стефану замок предоставить отказался. Вообще, я столкнулась с той проблемой, что о существовании оппозиции в пользу Матильды почему-то не пишут, если только эта оппозиция как-то не беспокоила планы Стефана. Поэтому может сложиться впечатление, что вся страна в едином порыве проголосовала за Стефана. И что все ненавидели ангевинов, с которыми стали ассоциировать и Матильду. Но это не так.
Стефану пришлось откупиться от Жоффруа и заключить с ним перемирие в Нормандии именно потому, что он остался без войска. Своего не было, наемников было размером с эскорт, а местные бароны испарились из его ставки в тот момент, когда он был готов атаковать ангевинов. Но нигде не описывается, что именно произошло. То же самое и в Англии. То Экзетер Стефану пришлось осаждать, то вот Бедфорд. Причем совсем непонятно, то ли Майло действительно был за Матильду, то ли взбесился из-за чисто семейных дел, когда старший брат Саймон, служивший ещё королю Генри, решил устроить свою дочку получше в этой жизни, но за счет других членов семейства. Майло сдал замок епископу Генри, который явился заменить брата, чтобы тот мог попасть туда, куда и направлялся – на север. Но немедленно после заявки Матильды на трон, снова захватил замок в её пользу.
Стефан добрался до Нортумбрии в феврале 1138 года, и на севере началась странная игра в кошки-мышки, в которой, в конечном итоге, победила проигравшая сторона – бывает и такое. Интересен в этой игре один момент. Ходили слухи, что одна важная персона местного значения, Юстас Фитц-Джон, имел договор с Дэвидом Шотландским заманить Стефана в ловушку в Роксбурге. При предыдущем короле, Фитц-Джон был одной из главных сил на севере, вместе с Дэвидом Шотландским и Вальтером Эспе, и исполнял обязанности юстициария, но при Стефане ему только позволили сохранить владения, но не значимость.
Проблема в том, что на начало 1138 года не существовало ни одного доказательства того, что Фитц-Джон что-то затевает против короля, которому он присягал. Но были слухи и было недоверие, так что Стефан решил удержать Фиц-Джона при дворе волевым решением, в ответ на что Фиц-Джон оскорбился, и вот после этого выступил на стороне короля Дэвида, когда тот снова перешел Твид в апреле 1138 года. Возможно, что снова Стефан поторопился записать слишком могущественного подданного (а владения Фитц-Джона были второе больше обычных владений магната его ранга) во враги, и сделал этим из него врага.
@темы: Empress Matilda, King Stephen
-
-
27.04.2019 в 16:06Синдром самоисполняющегося пророчества?)
концентрация непоколебимой милоты
потрясающе звучит
-
-
27.04.2019 в 16:53Ну правда там непоколебимая милота была
-
-
27.04.2019 в 19:10Представляю себе этот анекдот)
-
-
27.04.2019 в 20:16-
-
27.04.2019 в 21:05-
-
28.04.2019 в 16:03-
-
28.04.2019 в 16:31