вторник, 29 сентября 2020
Сдержанное отношение Генри VII к собственной свадьбе могло объясняться и тем обстоятельством, что север Англии снова потребовал всего его внимания. Он действительно постарался не ожесточать северян после Босуорта. Оба лорда Скропа, из Болтона и из Мэшэма, сражавшиеся за короля Ричарда, не просто были отпущены с миром, но и остались на своих постах. Как не пострадал и сэр Джон Конниерс из Хорнби, член герцогского совета при Ричарде Глостере, который стал личный сквайром при новом короле. Сэр Томас Маркфилд, главный шериф Йоркшира с ноября 1484 года, тоже сражавшийся за короля Ричарда, был оставлен на посту.
Почему Мармадьюк Констабл был временно лишен своих должностей в графстве Ланкастер – не вполне ясно. Считается, что из-за того, что сражался за короля Ричарда при Босуорте. Но Констабл всегда был человеком Нортумберленда, так что мог попасть под удар скорее из-за своего патрона, чья деятельность (вернее, бездеятельность) при Босуорте настолько озадачила Генри VII, что тот предпочел закрыть его на время в Тауэр. Но к 18 ноября 1485 года и Констабл был помилован, а в мае следующего года был восстановлен в должности личного сквайра короля – именно этот пост он занимал и при Ричарде III. Вскоре Контабл стал шерифом Йоркшира. Причем, Генри VII не был бы самим собой, если бы не выдернул этого сэра из южных регионов, где тот был своим среди своих, и не поместил его на север, где он всем был чужим. Впрочем, за сказочно хорошее жалование в 340 фунтов. Не могу не добавить, что умер этот джентльмен в 1518 году самым странным образом – подавившись лягушкой, которая оказалась в той емкости, из которой он решил испить воды.
Надгробье сэра Мармадьюкачитать дальше
Королю также пришлось сделать довольно значительную перестановку, вернув графу Нортумберленду должность хранителя Восточного и Центрального приграничья, которую занимал лорд Фиц-Хью, пока Нортумберленд отдыхал в Тауэре. Западную, впрочем, повесили на лорда Дакра. Дело было в том, что эти должности хотя и были почетными и важными, они подразумевали наличие широчайших региональных связей и того авторитета, который невозможно завоевать даже на протяжении одного поколения. Перси – это Перси, и с признанием этой реальности Тюдорам пришлось строить с представителями этого рода свои непростые отношения и сейчас, и в будущем.
Тем не менее, у Генри VII было отчетливое понимание, что как бы ни пугал его север страны, ехать туда придется. Ничего позорного в этом страхе перед севером, впрочем, не было – редко кто из английских королей чувствовал там себя в своем элементе. В общем, разбираться с местной обстановкой персонально он решил ещё в середине февраля, и в апреле, как только позволила погода, выдвинулся в путь. Впрочем, к его сожалению (и, чего там, к ужасу) в пути выяснилось, что действовать начал не только он, но и Ловелл и Хэмфри Стаффорд, улизнувшие из своего убежища в Колчестере, и сколотившие не такую уж незначительную армию, базируясь в Миддлхеме. Король, тем не менее, продолжил свой путь в Йорк, и был (неожиданно?) вознагражден там результатами своей примиряющей политики – Ловелл и Стаффорд не получили на севере той поддержки, на которую рассчитывали. Вероятно, огромную роль в этом сыграло то, что встречал короля в Йорке граф Нортумберленд, бросивший теперь всё свое влияние на сторону Генри VII.
К Миддлхему был послан дядюшка Джаспер, озаботившийся послать впереди себя гонца с объявлением общего пардона всем, кто не поднимет оружие против королевских сил. Поскольку таких оказалось большинство, Ловелл из Миддлхема бежал, с группой самых упертых сторонников покойного короля Ричарда, в Фёрнесс Феллс, горную область Кумбрии. Там беглецов немедленно стали обрабатывать шерифы сэр Джон Хаддлстоун и сэр Томас Браутон – убедительно предлагая помилование одумавшимся. Политика оказалась настолько успешной, что лагерь Ловелла растаял довольно быстро до размеров, которые яснее ясного дали виконту понять, что пора бежать, чтобы сохранить голову. И он бежал ко двору сестры Ричарда III, Маргарет Бургундской.
Учитывая будущие события, можно, конечно, предположить, что всё время, начиная с высадки графа Ричмонда, разрабатывался и осуществлялся некий заранее составленный королем Ричардом план на тот случай, если авантюра Ричмонда будет успешной. Ричарда III просто-напросто был слишком опытным человеком-практиком, видевшим в жизни слишком многое с самого детства, чтобы самоуверенно считать себя бессмертным и неуязвимым. Вряд ли он забыл, как дорого обошлась семье самоуверенность его отца. Возможно, этот план, если он существовал, подразумевал, что Ловелл покинет Англию немедленно, если Ричард проиграет сражение, и выступление весной 1486 года было сольной попыткой Ловелла попытать счастья. Потому что Ловелл, по моему глубокому убеждению, никогда не имел авторитета лидера кроме того, которым его наделил Ричард. Поднять успешное восстание было ему не по плечу.
Хэмфри Стаффорду повезло меньше. По какой-то причине, он не присоединился к бегству Ловелла (или его «забыли» пригласить в Бургундию), он просто бежал. На этот раз – в убежище при Абингдонском аббатстве, откуда его бесцеремонно вытащили, и держали потом в заключении до июля 1486 года, когда был издан специальный закон о том, что лица, обвиняемые в государственной измене, права на церковное убежище не имеют. Воистину, наблюдая за действиями Генри VII довольно часто хочется съязвить: «а что, так можно было?!». Так или иначе, хотя Стаффорд был изъят из убежища до того, как закон вступил в силу, его всё равно казнили по нему без проволочек.
Абингдонское аббатство
В Йорке, не смотря на старания Нортумберленда обеспечить мир во время визита короля, Генри VII пытались убить на день св. Георгия. Впрочем, именно благодаря этим стараниям, покушение не удалось. Из Йорка же попытался бежать, прямо через стену, граф Линкольн. Но драгоценного для нового режима де ла Поля стерегли слишком хорошо, и побег не удался. Тогда не удался. Но удался в конечном итоге, причем аж в начале 1487 года, и через Брабант. Но я не знаю деталей. Чего ему не сиделось спокойно при дворе Генри VII? Мало ли... Трудно назвать «спокойным» положение практически пленника, каждое движение которого сторожат. Опять же, Джон де ла Поль, с высоты своей родословной, не мог не считать нового короля чем-то вроде беспородной дворняги. Сейчас это может вызвать усмешку, но в пятнадцатом веке за права своей крови люди были зачастую готовы умирать, и всегда готовы убивать. Вряд ли он считал брак Элизабет Йоркской слиянием двух роз, хотя очень многие йоркисты так думали – или им просто было удобно так думать, чтобы спокойно жить при новом режиме. Но для де ла Поля ситуация выглядела так, словно белую розу привили на куст красной (да, я знаю, что термины придумал Вальтер Скотт, но он хорошо придумал). Проще говоря, с его точки зрения ситуация могла выглядеть так, что только они, де ла Поли, да сын герцога Кларенса представляли белую дом Йорков в чистом виде.
В общем и целом, Генри VII, оценив увиденное и услышанное, был вполне готов понять и принять, что покончить с йоркистами на севере только политикой постепенной их адаптации в новые условия просто не получится. Сама по себе, политика оказалась вполне удачной с большинством, но она мало поколебала тех, кто сам привык делать политику, а не следовать ей. Не нужно было быть гением, чтобы понять - грядет вооруженное столкновение при помощи ещё одной белой розы из цветника Йорков - Маргарет Бургундской, которая даже не скрывала, что собирается обеспечить новому королю Англии постоянно высокий уровень адреналина в правлении.
И тут мне снова придется перейти из области фактов, в область умозаключений. Причем, даже если мне эти умозаключения кажутся логичными, они не обязательно справедливы. Как говаривал профессор Джон Эшдаун-Хилл, было бы "большим высокомерием" утверждать обратное. Потому что даже современникам событий всё совершенно не было ясно. Даже самому заинтересованному современнику, Генри VII. Мы постоянно говорим, как важна была для нового короля со слабым правом на трон ясность с «принцами из башни» - сыновьями Эдварда IV. При этом, зачастую совершенно забывая, что сын Джорджа Плантегенета, брата королей Эдварда и Ричарда, шел в правах наследования перед обоими королями и их потомством.
Потому что Джордж унаследовал право на престол от ланкастерианцев в обход Эдварда IV. Изначально это право было за Джорджем признано Маргарет Анжуйской, королевой в изгнании, которая, строго говоря, не имела права назначать преемника престола. Но затем, во времена реставрации Генриха VI, это право было подтверждено королём и собранным 23-м парламентом этого короля, заседавшим с 15 октября по 26 ноября 1470 года. Естественно, для ланкастерианцев документы этого парламента остались последними, имеющими (для них) юридическую силу. Никакие решения йоркистского правительства Эдварда IV легитимными для них не были, ведь они исходили от узурпатора. А Генри VII позиционировал себя наследником именно линии Ланкастеров.
Вот Эдвард IV опасность осознавал очень даже хорошо, решив раз и навсегда покончить и с Джорджем, и с его линией. Дети государственного изменника, лишенного прав и имущества, не наследуют. Потому что его всерьез напугало, что герцог Кларенс в 1477 году пытался вывезти своего сына и наследника, Эдварда, из страны – так читается в обвинении. Пытался или вывез? Не известно. Известно только то, что Джордж, совершенно уверенный в том, что его жену и младшего сына, Ричарда, отравили по приказу королевы или короля, откладывает наказание непосредственно виновных, и срывается в Ирландию, управителем которой он является. И есть стоящие отдельно два свидетельства, что Джордж просил доставить ему мальчика одного с сыном возраста. Чего, по словам свидетельствовавших, они не сделали, но сами понимаете, что никто не стал бы добровольно пристёгивать себя к делу о государственной измене. В 1477 году сыну Джорджа было чуть больше двух лет. Племянника король Эдвард немедленно прибрал к рукам, но был ли это тот мальчик, которого он видел на крестинах? Это абсолютно никто не мог сказать с уверенностью.
Официальная версия говорит о том, что опеку над сыном Джорджа, 17-м графом Уорвиком, отдали маркизу Дорсету (Томасу Грею, сыну королевы от первого брака). Затем опека перешла, соответственно, к Ричарду III, после него - к Маргарет Бьюфорт, а потом молодой человек был изолирован в Тауэр и, в конце концов, казнён в ноябре 1499 года. Тело его было захоронено в Бишемском приорате. Оплатил похороны Генри VII, не пожалев 12 фунтов 18 шиллингов и 2 пенни - денег, на которые зажиточный горожанин мог построить пару немаленьких домов.
Теперь переходим от официальной версии к логической. В неё всё главное завязано на том, как граф Линкольн (Джон де ла Поль, племянник Ричарда III по сестре Элизабет) отреагировал на человека, которого в официальной истории зовут Ламбертом Симнеллом. А именно – встал на его сторону. Как будет дальше видно, в этой головоломной истории даже не с одним, а с несколькими двойниками, которую начал в 1477 году герцог Кларенс и продолжил, после него, Ричард III, после чего настала очередь и самого Генри VII, есть несколько моментов истины. Во-первых – то, что с 1484 года Эдвард граф Уорвик постоянно находится рядом с королем Ричардам, где бы тот ни появился. И поправите меня, если я ошибаюсь: посторонний человек может не отличить одного 2-х и даже 5-летнего ребенка от другого, но видя, достаточно часто, 10-летнего, узнает его и в 12-летнем возрасте. Особенно если тот унаследовал внешность отца.
Количество придворных, принявших участие в восстании Симнелла, говорит о том, что у них не было сомнения в личности мальчика – ведь им было, что терять. Во-вторых – то, что, после поражения, «Ламберт Симнелл» был не просто оставлен в живых, но и постоянно находился при дворе Генри VII, а «Эдвард Уорвик» - в Тауэре. Это была, несомненно, личная страховка Генри VII против нового появления на горизонте настоящего/следующего Эдварда Уорвика. Как будет далее видно, попытка была шита белыми нитками, и даже без попытки спрятать шов. Зачем, если вот они, формально, два разных человека, а закон Тюдоров оперировал именно формальностями, как абсурдно они ни выглядели бы на практике. И третий момент – то, что сестра Эдварда Уорвика, Маргарет Плантагенет, была спешно выдана за надежного человека – за сводного кузена короля с материнской стороны, Ричарда Поля, после чего оба были убраны с глаз долой при первой возможности. Причем, создается впечатление, что после смерти Ричарда Поля его величество был бы совсем не против, если бы Маргарет с детьми (как нарочно, она стала матерью четырех сыновей!) просто сгинула бы с голода.
@темы:
Henry VII
-
-
29.09.2020 в 20:46-
-
29.09.2020 в 21:49-
-
29.09.2020 в 21:56-
-
30.09.2020 в 03:43Жабалягушка давит.-
-
30.09.2020 в 11:15