Do or die
Принц Гарри находился как раз в том возрасте, чтобы восхититься Филиппом Бургундским до обожания. Не успел тот уехать из Виндзора, как наследник английского престола накатал ему вслед восторженнейшее письмо, суть которого (если исключить пожелания крепчайшего здоровья) сводилась к просьбе писать время от времени и не теряться. Правда, подписано письмо было очень интересно, включив наилучшие пожелания от «моего дражайшего и возлюбленнейшего консорта, моей жены принцессы».
Результат 10 лет брака Хуаны и Филиппа (слева направо): Фердинанд, Карл, Изабелла, Элеанор, Катерина, Мария
читать дальшеВозможно, упоминание Катарины, отвергнутой Гарри по требованию отца на заседании королевского совета всего год назад, было сделано исключительно ради того, чтобы не обрубать все связи с королем Фердинандом, которого списывать со счета была бы преждевременно. Возможно, парень проникся чувствами к втихаря отвергнутой невесте, увидев ее на танцевальном вечере. Но я бы предложила более простое решение: подросток Гарри очень хотел, чтобы его письмо выглядело солидным посланием от одного (будущего) правителя другому, а что может придать мужчине большую солидность, чем наличие жены?!
На письмо это Филипп не ответил. Сначала он увяз на несколько месяцев в склоках с Фердинандом, а потом, к восторгу многих, и к печали многих, взял да и умер, «что-то съев». Вообще, роль Фердинанда в плохом качестве диеты зятя не установлена. Но просто стоит помнить, что Макиавелли считал короля Арагона правителем успешнейшим, ставя его в пример желающим повторить успех. И Фердинанд действительно был успешным! Похоже, он считал своей миссией на этой земле построение обширного государства, в чем и преуспел. Но поскольку все имеет свою цену, ценой карьеры Фердинанда была нелюбовь окружающих и препаршивейшая личная репутация.
Дело в том, что проводя политику беззастенчивого оппортунизма и будучи образцом ненадежности, Фердинанд говорил исключительно о высоких идеалах, верности слову и честности. По мнению Макиавелли, король действовал правильно. Если бы он говорил так, как жил, его бы объявили злодеем. Если бы он жил, как говорил, он бы стал банкротом и потерял бы всё. А так в истории остался человек Фердинандом Католическим, да ещё и сделал Испанию великой, и передал ее в таком виде внуку, хотя и не тому, которому хотел. Это к тому, что Фердинанд мог убрать Филиппа с дороги даже не моргнув, если к тому появилась подходящая возможность. С другой стороны, учитывая моровое поветрие, год опустошавшее Кастилию и после смерти Филиппа, причина могла быть именно в нем.
Фердинанд Католический
Вообще, прибытие Филиппа Бургундского в Кастилию могло бы стать для Фердинанда если и не крахом, то серьезным булыжником на дороге. Во-первых, Филипп был так же беспринципен и циничен, как и сам Фердинанд, но при этом имел лучшую репутацию. Во-вторых, Хуана, королева Кастилии по праву, мужа любила и после того, как тот объявил ее ненормальной, так что на стороне отца она бы играть против супруга не стала. Тем более, что супружеский свой долг Филипп исполнять не забывал, судя по количеству детей у этой интересной пары. Со своей стороны, даже если у Фердинанда в сердце было место для Хуаны (кто ж его знает!), он тоже не мог хотеть видеть ее королевой Кастилии. Филипп был всего лишь человеком, и как таковой был вполне устраняем, но вот передать власть в Кастилии Хуане было никак не возможно, потому что Арагон не признал бы женщину-королеву, да и вообще за ее правами маячили права ее сына Карла, которого Фердинанд никогда не видел, но сильно не любил как Габсбурга. Фердинанд честно попытался обеспечить целостность своих владений испанским наследником, женившись после смерти Изабеллы на молоденькой племяннице французского короля (которая, правда, приходилась и ему самому племянницей – внучатой!), но их сын умер, едва успев родиться, хотя супруги не теряли надежды попытку повторить.
В общем, Фердинанд не стал опротестовывать предполагаемое безумие Хуаны, если уж она сама его не оспаривала, и любезно подписал соглашение с дорогим зятюшкой, чуть ли не размахивая готовым текстом, как флагом, встречая супругов. Только вот тот, какая незадача, что-то съел и помер, если верить рапортам послов. Так что пришлось предполагаемо сокрушенному Фердинанду стать регентом при предполагаемо безумной дочери. Хотя, опять же, на тот момент, когда он перехватил вожжи правления у Хуаны, всем уже было безразлично, насколько та безумна или вообще не безумна – править она ожидаемо не умела, либо ей не дали довольно наглые придворные, либо просто не повезло: на Кастилию разом свалились чума, неурожай и бунты. И Фердинанд ждал год, прежде чем пришел неблагодарной Кастилии на помощь.
Но оставим Испанию, и вернемся в Англию, где Генри VII наконец-то мог разобраться с теми, кого приходилось не трогать из-за отсутствия Саффолка в пределах досягаемости. Правда, младший брат Саффолка, Ричард де ла Поль, остался за границей, но аппетита или глупости бодаться с королем он не имел, и просто забился от проблем подальше аж ко двору венгерского Ладислауса. А его величество развернулся. Во-первых, он убрал из Кента сэра Ричарда Гилфорда, который стал из помощника балластом. Собственно, самому королю делать ничего не пришлось – Гилфорд угодил в долговую тюрьму исключительно благодаря своей уникальной деловой бестолковости. Король даже заплатил его долги, вызволив старого товарища из Флита. Но Гилфорд всё понял правильно, или ему подсказали – и уехал в паломничество в Иерусалим, откуда уже не вернулся.
Далее, нужно было разрубить, наконец, узел сложных отношений в Кале. Да, со времен рапорта Фламанка утекло много воды. Но Томас Пенн утверждает, что Генри VII любил «сидеть на информации», что зачастую делает затруднительной оценку его реакций. Письмо было написано чуть ли не в 1502 году, а разбираться с ситуацией король начал только в 1506-м. Нет, это не означало, что король на полученной информации «сидел», да простит меня Пенн. Генри VII с информацией работал. По письму Фламанка собирались дополнительные данные как сэром Джоном Вилтшером, которому было по должности положено собирать вообще всю циркулирующую информацию и оценивать её, так и сэром Керзоном, двойным агентом, который информацию поставлял и запускал. Томас Ловелл, работающий с казначеями короля, вгрызался в дела с другой стороны, отслеживая передвижение денег.
В данном случае, результат был ожидаемым. Для начала, король уволил всех участников задушевной беседы, чтобы подвести под делом некую черту. Конвея он затем восстановил в прежнем качестве – люди с таким нюхом на измену королю даже в мыслях, в Кале были ценны. Нанфан перевелся в Англию, и спокойно вышел в отставку. Почему-то больше всех пострадал Самсон Нортон, который враз исчезает из Кале в полную неизвестность, чтобы вынырнуть из нее только в 1509 году в немалой должности камергера Северного Уэльса. То есть, к немилости отставка явно не привела, да и не к чему в поведении Нортона было придраться даже при желании. Возможно, сэр Самсон просто-напросто переехал на пару лет во Флинт Кастл, коннетаблем которого он был с 1495 года, потому что он был ещё раз утвержден в этой должности в 1508 году. Но одинаково возможно, что Нортон работал на короля под рукой Вилтшера, разбираясь где-нибудь за границей с контактами Саффолка, которые при его передаче англичанам не пострадали, или наблюдал за младшим де ла Полем, который сам вкуса к заговорщической деятельности не имел, но как представитель семьи был под постоянным прессингом адептов Белой Розы. Фламанк, как я уже писала, никакой выгоды от своей кляузы не получил.
Зато король наказал людей, являвшихся предметом того памятного разговора в Кале. Леди Люси Браун, слишком воинственная в своих речах для своего блага, была оштрафована на 100 марок за то, что на службе и довольствии у ее покойного ныне мужа состояли личности, не приведенные к присяге. Да, именно те, при помощи которых леди намеревалась захватить власть в Кале при необходимости. Причем, если уж по оценке профессиональных военных леди действительно была в силах привести угрозу в исполнение, то можно сказать, что с наказанием она легко отделалась. Видимо, король решил, что за намерения не наказывают.
Лорд Дюбени, поведение которого Конвей, Нанфан и Нортон с таким подозрением обсуждали, был также наказан строго за невыполнение должностных обязанностей. Его, как нашкодившего кота, Генри VII натыкал носом в ведомости о выплате зарплат в Кале за 1506 год. Ведомости подтверждали, что увы, лорд-камергер королевства (и коннетабль Кале по совместительству) щедро черпал из казенных денег для оплаты своих людей, никакого отношения к Кале не имевших. Лорду Дюбени было назначено возмещать урон за счет своей персональной «французской» пенсии, и его связали бондом в 2 100 фунтов выплатами по 100 фунтов в год. Пожалуй, немилостью или выражением недоверия это, все-таки, не было – в конце концов, поручителями Дюбени выступили такие важные для короля и чуткие к его настроениям люди его ближайшего делового круга как Эмпсон и Томас Ловелл. Дюбени наказали за дело, за злоупотребления.
Гораздо более высокую плату за отсутствие лояльности заплатили аристократы. В первую очередь, именно те, кто участвовал в таинственном полусекретном обеде с Саффолком накануне его бегства из Англии. Маркиз Дорсет, Томас Грей, был бесцеремонно заключен в Тауэр, хотя как такового обвинения ему, как понимаю, не предъявили, он как бы находился под следствием. На самом деле, для Генри VII Грей был, положа руку на сердце, опасен только одним – своим происхождением и той королевской кровью, которая текла в его жилах. Ну и отца его, который попытался в свое время вернуться в Англию и повиниться Ричарду III, Генри VII так и не простил. Ничего не поделаешь, этот правитель воспринимал такие финты очень лично, и прощать не умел и не хотел абсолютно. Кстати, молодой Грей очень нравился принцу Гарри, и был немедленно возвращен на свободу и ко двору после смерти Генри VII.
Что касается сэра Томаса Грина, который был другом Тирелла, то ему просто не повезло. Вряд ли он был как-то связан с делом Саффолка более, чем знакомством с Тиреллом. Но он уже был сильно болен к тому моменту, когда его забрали в Тауэр, и стресс вместе с дискомфортом от происходящего сделали свое дело – он умер в ноябре 1506 года. Кстати, Томас Грин был дедом Екатерины Парр, последней королевы Генри VIII. Правда, в деле Грина бросается в глаза, что даже если он попал в поле зрения короля через дело Саффолка, судили его, все-таки, не за знакомство с Тиреллом, а за вполне реальные злоупотребления, связанные с захватом маноров соседей и вступление в права наследства без лицензии короля (вернее, трех королей - Грин не затруднил себя формальностями ни при Эдварде IV, ни при Ричарде III, ни при Генри VII). От подозрений в участии в заговоре он был оправдан, как был оправдан и Джордж Невилл, лорд Бергаванни (двоюродный кузен королевы Анны Невилл).
В чем Бергаванни оправдан не был, так это, опять же, в том фактическом проступке, что он содержал нелегальную приватную армию размером в 471 человек. Так что бонд на сумму 70 650 фунтов и запрет на въезд в Кент, Суррей, Сассекс и Хемпшир, под страхом штрафа в 5 000 марок, он заработал за дело. Ну а заодно в это дело ввязали более 20 друзей и родственников Бергаванни в качестве поручителей.
Но забавнее всего выглядел, с моей точки зрения, бонд на 145 000 фунтов, который Генри VII заботливо навесил на семейство Стэнли – за те же нарушения закона о частных армиях. Надо сказать, что Стэнли всегда умели пользоваться своей многотысячной частной армией с пользой для себя, но не для своих королей, так что Генри VII решил не повторять ошибок Маргарет Анжуйской и Ричарда III. Смысл гигантской суммы в данном и прочих других случаях был не в том, что король хотел этих денег, а в том, что выплатить такие бонды было немыслимо в принципе. Поэтому, логика назначения суммы была проста: чем более влиятельным был провинившийся, тем более крупной была сумма бонда, и тем больше поручителей из числа близких, членов семьи и просто знакомых были вынуждены поручаться самим своим финансовым существованием за эти бонды. Таким образом, вся цепочка зорко приглядывала друг за другом, и обеспечивала примерное поведение друг друга.
В Тауэре обретались и Уильям Кортни, женатый на младшей дочери короля Эдварда IV и королевы Элизабет Вудвилл, который какого-то беса впутался в мутное дело с коронационной авантюрой Саффолка, и Уильям де ла Поль, брат Саффолка – оба сидели уже 4 года, и если Кортни будет помилован следующим королем, то бедолага де ла Поль, чья единственная провинность была в его происхождении, так и умрет пленником Тауэра в далеком 1539 году.
Результат 10 лет брака Хуаны и Филиппа (слева направо): Фердинанд, Карл, Изабелла, Элеанор, Катерина, Мария
читать дальшеВозможно, упоминание Катарины, отвергнутой Гарри по требованию отца на заседании королевского совета всего год назад, было сделано исключительно ради того, чтобы не обрубать все связи с королем Фердинандом, которого списывать со счета была бы преждевременно. Возможно, парень проникся чувствами к втихаря отвергнутой невесте, увидев ее на танцевальном вечере. Но я бы предложила более простое решение: подросток Гарри очень хотел, чтобы его письмо выглядело солидным посланием от одного (будущего) правителя другому, а что может придать мужчине большую солидность, чем наличие жены?!
На письмо это Филипп не ответил. Сначала он увяз на несколько месяцев в склоках с Фердинандом, а потом, к восторгу многих, и к печали многих, взял да и умер, «что-то съев». Вообще, роль Фердинанда в плохом качестве диеты зятя не установлена. Но просто стоит помнить, что Макиавелли считал короля Арагона правителем успешнейшим, ставя его в пример желающим повторить успех. И Фердинанд действительно был успешным! Похоже, он считал своей миссией на этой земле построение обширного государства, в чем и преуспел. Но поскольку все имеет свою цену, ценой карьеры Фердинанда была нелюбовь окружающих и препаршивейшая личная репутация.
Дело в том, что проводя политику беззастенчивого оппортунизма и будучи образцом ненадежности, Фердинанд говорил исключительно о высоких идеалах, верности слову и честности. По мнению Макиавелли, король действовал правильно. Если бы он говорил так, как жил, его бы объявили злодеем. Если бы он жил, как говорил, он бы стал банкротом и потерял бы всё. А так в истории остался человек Фердинандом Католическим, да ещё и сделал Испанию великой, и передал ее в таком виде внуку, хотя и не тому, которому хотел. Это к тому, что Фердинанд мог убрать Филиппа с дороги даже не моргнув, если к тому появилась подходящая возможность. С другой стороны, учитывая моровое поветрие, год опустошавшее Кастилию и после смерти Филиппа, причина могла быть именно в нем.
Фердинанд Католический
Вообще, прибытие Филиппа Бургундского в Кастилию могло бы стать для Фердинанда если и не крахом, то серьезным булыжником на дороге. Во-первых, Филипп был так же беспринципен и циничен, как и сам Фердинанд, но при этом имел лучшую репутацию. Во-вторых, Хуана, королева Кастилии по праву, мужа любила и после того, как тот объявил ее ненормальной, так что на стороне отца она бы играть против супруга не стала. Тем более, что супружеский свой долг Филипп исполнять не забывал, судя по количеству детей у этой интересной пары. Со своей стороны, даже если у Фердинанда в сердце было место для Хуаны (кто ж его знает!), он тоже не мог хотеть видеть ее королевой Кастилии. Филипп был всего лишь человеком, и как таковой был вполне устраняем, но вот передать власть в Кастилии Хуане было никак не возможно, потому что Арагон не признал бы женщину-королеву, да и вообще за ее правами маячили права ее сына Карла, которого Фердинанд никогда не видел, но сильно не любил как Габсбурга. Фердинанд честно попытался обеспечить целостность своих владений испанским наследником, женившись после смерти Изабеллы на молоденькой племяннице французского короля (которая, правда, приходилась и ему самому племянницей – внучатой!), но их сын умер, едва успев родиться, хотя супруги не теряли надежды попытку повторить.
В общем, Фердинанд не стал опротестовывать предполагаемое безумие Хуаны, если уж она сама его не оспаривала, и любезно подписал соглашение с дорогим зятюшкой, чуть ли не размахивая готовым текстом, как флагом, встречая супругов. Только вот тот, какая незадача, что-то съел и помер, если верить рапортам послов. Так что пришлось предполагаемо сокрушенному Фердинанду стать регентом при предполагаемо безумной дочери. Хотя, опять же, на тот момент, когда он перехватил вожжи правления у Хуаны, всем уже было безразлично, насколько та безумна или вообще не безумна – править она ожидаемо не умела, либо ей не дали довольно наглые придворные, либо просто не повезло: на Кастилию разом свалились чума, неурожай и бунты. И Фердинанд ждал год, прежде чем пришел неблагодарной Кастилии на помощь.
Но оставим Испанию, и вернемся в Англию, где Генри VII наконец-то мог разобраться с теми, кого приходилось не трогать из-за отсутствия Саффолка в пределах досягаемости. Правда, младший брат Саффолка, Ричард де ла Поль, остался за границей, но аппетита или глупости бодаться с королем он не имел, и просто забился от проблем подальше аж ко двору венгерского Ладислауса. А его величество развернулся. Во-первых, он убрал из Кента сэра Ричарда Гилфорда, который стал из помощника балластом. Собственно, самому королю делать ничего не пришлось – Гилфорд угодил в долговую тюрьму исключительно благодаря своей уникальной деловой бестолковости. Король даже заплатил его долги, вызволив старого товарища из Флита. Но Гилфорд всё понял правильно, или ему подсказали – и уехал в паломничество в Иерусалим, откуда уже не вернулся.
Далее, нужно было разрубить, наконец, узел сложных отношений в Кале. Да, со времен рапорта Фламанка утекло много воды. Но Томас Пенн утверждает, что Генри VII любил «сидеть на информации», что зачастую делает затруднительной оценку его реакций. Письмо было написано чуть ли не в 1502 году, а разбираться с ситуацией король начал только в 1506-м. Нет, это не означало, что король на полученной информации «сидел», да простит меня Пенн. Генри VII с информацией работал. По письму Фламанка собирались дополнительные данные как сэром Джоном Вилтшером, которому было по должности положено собирать вообще всю циркулирующую информацию и оценивать её, так и сэром Керзоном, двойным агентом, который информацию поставлял и запускал. Томас Ловелл, работающий с казначеями короля, вгрызался в дела с другой стороны, отслеживая передвижение денег.
В данном случае, результат был ожидаемым. Для начала, король уволил всех участников задушевной беседы, чтобы подвести под делом некую черту. Конвея он затем восстановил в прежнем качестве – люди с таким нюхом на измену королю даже в мыслях, в Кале были ценны. Нанфан перевелся в Англию, и спокойно вышел в отставку. Почему-то больше всех пострадал Самсон Нортон, который враз исчезает из Кале в полную неизвестность, чтобы вынырнуть из нее только в 1509 году в немалой должности камергера Северного Уэльса. То есть, к немилости отставка явно не привела, да и не к чему в поведении Нортона было придраться даже при желании. Возможно, сэр Самсон просто-напросто переехал на пару лет во Флинт Кастл, коннетаблем которого он был с 1495 года, потому что он был ещё раз утвержден в этой должности в 1508 году. Но одинаково возможно, что Нортон работал на короля под рукой Вилтшера, разбираясь где-нибудь за границей с контактами Саффолка, которые при его передаче англичанам не пострадали, или наблюдал за младшим де ла Полем, который сам вкуса к заговорщической деятельности не имел, но как представитель семьи был под постоянным прессингом адептов Белой Розы. Фламанк, как я уже писала, никакой выгоды от своей кляузы не получил.
Зато король наказал людей, являвшихся предметом того памятного разговора в Кале. Леди Люси Браун, слишком воинственная в своих речах для своего блага, была оштрафована на 100 марок за то, что на службе и довольствии у ее покойного ныне мужа состояли личности, не приведенные к присяге. Да, именно те, при помощи которых леди намеревалась захватить власть в Кале при необходимости. Причем, если уж по оценке профессиональных военных леди действительно была в силах привести угрозу в исполнение, то можно сказать, что с наказанием она легко отделалась. Видимо, король решил, что за намерения не наказывают.
Лорд Дюбени, поведение которого Конвей, Нанфан и Нортон с таким подозрением обсуждали, был также наказан строго за невыполнение должностных обязанностей. Его, как нашкодившего кота, Генри VII натыкал носом в ведомости о выплате зарплат в Кале за 1506 год. Ведомости подтверждали, что увы, лорд-камергер королевства (и коннетабль Кале по совместительству) щедро черпал из казенных денег для оплаты своих людей, никакого отношения к Кале не имевших. Лорду Дюбени было назначено возмещать урон за счет своей персональной «французской» пенсии, и его связали бондом в 2 100 фунтов выплатами по 100 фунтов в год. Пожалуй, немилостью или выражением недоверия это, все-таки, не было – в конце концов, поручителями Дюбени выступили такие важные для короля и чуткие к его настроениям люди его ближайшего делового круга как Эмпсон и Томас Ловелл. Дюбени наказали за дело, за злоупотребления.
Гораздо более высокую плату за отсутствие лояльности заплатили аристократы. В первую очередь, именно те, кто участвовал в таинственном полусекретном обеде с Саффолком накануне его бегства из Англии. Маркиз Дорсет, Томас Грей, был бесцеремонно заключен в Тауэр, хотя как такового обвинения ему, как понимаю, не предъявили, он как бы находился под следствием. На самом деле, для Генри VII Грей был, положа руку на сердце, опасен только одним – своим происхождением и той королевской кровью, которая текла в его жилах. Ну и отца его, который попытался в свое время вернуться в Англию и повиниться Ричарду III, Генри VII так и не простил. Ничего не поделаешь, этот правитель воспринимал такие финты очень лично, и прощать не умел и не хотел абсолютно. Кстати, молодой Грей очень нравился принцу Гарри, и был немедленно возвращен на свободу и ко двору после смерти Генри VII.
Что касается сэра Томаса Грина, который был другом Тирелла, то ему просто не повезло. Вряд ли он был как-то связан с делом Саффолка более, чем знакомством с Тиреллом. Но он уже был сильно болен к тому моменту, когда его забрали в Тауэр, и стресс вместе с дискомфортом от происходящего сделали свое дело – он умер в ноябре 1506 года. Кстати, Томас Грин был дедом Екатерины Парр, последней королевы Генри VIII. Правда, в деле Грина бросается в глаза, что даже если он попал в поле зрения короля через дело Саффолка, судили его, все-таки, не за знакомство с Тиреллом, а за вполне реальные злоупотребления, связанные с захватом маноров соседей и вступление в права наследства без лицензии короля (вернее, трех королей - Грин не затруднил себя формальностями ни при Эдварде IV, ни при Ричарде III, ни при Генри VII). От подозрений в участии в заговоре он был оправдан, как был оправдан и Джордж Невилл, лорд Бергаванни (двоюродный кузен королевы Анны Невилл).
В чем Бергаванни оправдан не был, так это, опять же, в том фактическом проступке, что он содержал нелегальную приватную армию размером в 471 человек. Так что бонд на сумму 70 650 фунтов и запрет на въезд в Кент, Суррей, Сассекс и Хемпшир, под страхом штрафа в 5 000 марок, он заработал за дело. Ну а заодно в это дело ввязали более 20 друзей и родственников Бергаванни в качестве поручителей.
Но забавнее всего выглядел, с моей точки зрения, бонд на 145 000 фунтов, который Генри VII заботливо навесил на семейство Стэнли – за те же нарушения закона о частных армиях. Надо сказать, что Стэнли всегда умели пользоваться своей многотысячной частной армией с пользой для себя, но не для своих королей, так что Генри VII решил не повторять ошибок Маргарет Анжуйской и Ричарда III. Смысл гигантской суммы в данном и прочих других случаях был не в том, что король хотел этих денег, а в том, что выплатить такие бонды было немыслимо в принципе. Поэтому, логика назначения суммы была проста: чем более влиятельным был провинившийся, тем более крупной была сумма бонда, и тем больше поручителей из числа близких, членов семьи и просто знакомых были вынуждены поручаться самим своим финансовым существованием за эти бонды. Таким образом, вся цепочка зорко приглядывала друг за другом, и обеспечивала примерное поведение друг друга.
В Тауэре обретались и Уильям Кортни, женатый на младшей дочери короля Эдварда IV и королевы Элизабет Вудвилл, который какого-то беса впутался в мутное дело с коронационной авантюрой Саффолка, и Уильям де ла Поль, брат Саффолка – оба сидели уже 4 года, и если Кортни будет помилован следующим королем, то бедолага де ла Поль, чья единственная провинность была в его происхождении, так и умрет пленником Тауэра в далеком 1539 году.
@темы: Henry VII
-
-
01.07.2021 в 18:46И таки да. Плохой человек и отличный государь.
А бонд Стэнли повеселил)
-
-
01.07.2021 в 19:23-
-
01.07.2021 в 21:16Какая пррррелесть. )))
Какая занимательная вещь эти "бонды".
-
-
01.07.2021 в 22:03Макиавелли как раз и пытался, по-моему, доказать, что хорошим человеком в этом мире быть накладно. А волком в овечьей шкуре - в самый раз. Поэтому, надо полагать, его поучениям и ужасаются столько столетий. Хотя почему? Быть плохим или хорошим - это, в конце концов, сугубо личный выбор, имеющий свою цену. Каждый выбирает свое, хотя вот у правителей с выбором уже туговато будет.
Merelena, да они бы перебесились от скуки, если бы не эти проблемы. Методично и изо дня в день пахать ради блага народа без интриг, впрочем, все равно не получилось бы.
Olyanka, в общем-то, весьма занимательные. На меня произвело впечатление, тем не менее, как Скряга работал с информацией.
-
-
01.07.2021 в 22:11дык ирония именно в том, кто.
Поэтому, надо полагать, его поучениям и ужасаются столько столетий.
Но при этом исправно переиздают и читают)
-
-
01.07.2021 в 22:29MirrinMinttu, можно быть рикардианцем, ненавидеть "тюдоров", но надо отдать должное Скряге - умный он был.
-
-
02.07.2021 в 16:54Olyanka, согласна. Кстати, ненависть к тюдорианству может сильно поуменьшиться в свете фактов.