Через 9 дней после повторной коронации Генри III папа Гонориус снова написал легату Пандульфу, обязывая его взяться, наконец, за состояние королевских финансов. «Мы удивляемся, как наш возлюбленный сын во Христе, Генри, славный король Англии, пусть и будучи несовершеннолетним тратит меньше своих предшественников, и говорят, что он редко, если вообще когда-либо, имеет достаточно средств для поддержания своего королевского достоинства. Такое положение дел позорно и для его подданных, и для его королевства. И это положение вещей, прямо говоря, возникло во многом из-за архиепископа, епископов и прелатов Англии… Мы не можем терпеть оскорбление королевского достоинства, потому что он – один из нас: крестоносец, сирота, и опекаемый под специальной защитой апостольского престола».
Замок Рокингемчитать дальшеНадо сказать, что английские историки реагируют по сей день чрезвычайно болезненно на древние попытки папства хоть как-то вмешиваться в дела Англии. Даже в данном случае, когда папа писал своему легату, требуя защитить интересы малолетнего короля, находившегося на их личной ответственности. «Они смотрели на Англию как на сундук с деньгами», - внезапно заявляет Мэттью Льюис, комментируя вышеприведённое письмо. Дэвид Старки, один из самых блестящих английских историков, и вовсе провозгласил что правление малолетнего Генри III было отмечено беспрецедентным вмешательства папской власти в суверенные дела Англии (хотя Старки, строго говоря, специалист по Тюдорам, а не норманнам и Плантагенетам).
Возможно, без малого половина тысячелетия разрыва с Римом наложила свой отпечаток на менталитет нации, но письмо Гонориуса III, по-моему, направлено конкретно против стяжательства духовенства, и довольно плотно следует за мерами, которые предыдущий легат принимал против своеволия духовенства. Плюс, у этого папы уже был хороший опыт в деле опеки несовершеннолетних королей – он был тьютором малолетнего короля Сицилии, будущего Фридриха II, императора Священной Римской империи, которого мать оставила под опекой предшественника Гонориуса, Иннокентия III. Впрочем, грызня английских королей и папской власти за то, кто правит духовными делами в Англии, начались уже при Вильгельме Руфусе, так что в этом смысле традиция подозрительного отношения к Риму живет и процветает.
Что касается самого Генри III, то он, очевидно, был просто-напросто рад, что для него нашлись средства отправиться в сопровождении своего двора на север, где 11 июня он встретился с королем Шотландии, Александром II. Александру было целых 22 года, и, по обычаю своего времени, он уже был опытным королем, поднаторевшим в политике. Его намерение жениться на Джоан Английской, которая была ещё ребенком, на 12 лет моложе своего будущего мужа, было именно политикой: у молодого человека были свои планы относительно управления Шотландией, и враждебные отношения с Англией в них не входили. Более того, сама невеста всё ещё находилась во Франции, в качестве заложницы за вдовью долю собственной матери, которая хотела получить её до того, как хитрый юстициарий Хью де Бург выжмет из этой доли досуха всё возможное.
Александр был полностью в курсе проблемы, и заверил, что готов ждать сколько нужно, если его невесту не успеют привезти в Англию к назначенной дате.
Собственно, история о женитьбе и добросердечности Александра имеет, как обычно, и другую сторону. Его мать Эменгарда была из Англии, и сосватал её за короля Шотландии, Уильяма Льва, ещё Генри II. И брак, как ни странно, оказался очень удачным, даже если учесть, что под конец своей жизни Уильям Лев был весьма сенилен и слаб, так что тащить на себе дела королевства пришлось именно Эменгарде. И именно ей пришлось ехать на поклон к королю Джону, чтобы утвердить на троне своего сына Александра – наследование власти от отца к сыну было тогда в Шотландии ещё явлением не слишком распространенным, и поддержка Александру в этом деле была нужна. Поддержка была дана, но Джон никогда не обманывался насчет дружелюбности шотландцев, и обошелся с Эменгардой довольно жестко, поставив права её сына и дочерей на одну доску с правом «любого другого барона королевства». Да, дочери Эменгарды были и оставались заложницами при английском дворе, хотя Джон и пообещал устроить им хорошие браки.
Так что Александр должен был быть мил и любезен с королем Англии. В свое время за все эти шероховатости придется ответить дочери короля Джона, Джоан, чью жизнь Эменгарда сделает практически невыносимой.
Договорившись с Александром на октябрь, Генри двинулся дальше – Йорк, Ноттингем, Лестер, Нортхемптон. В общем, всё шло плавно, медленно и достойно, пока двор не прибыл к замку Рокингем Кастл, чьи ворота оказались для них закрыты. Стража отговорилась, что подчиняется только распоряжениям хозяина замка, графа Омаль, Уильяма де Форса. А поскольку хозяина в замке не было, то… Все уверения, что хозяином замков в Англии является король Англии, никакого впечатления на стражу не произвели.
В общем, де Форса отправились искать, а Фолкс де Брёте покуда осадил замок - по всем правилам, как враждебный. Граф этот, кстати, был личностью чрезвычайно… яркой, что ли. Про таких говорят «мятежная душа» (ну или «феодальный авантюрист худшего разбора», как припечатал один историк). В свое время, будучи одним из тех, кому было поручено пасти короля Джона в ограничениях, наложенных на короля баронской Магна Карта, он перешел на сторону короля. Потом метнулся к принцу Луи, потом снова к королю, потом к баронам, что не помешало ему воевать на стороне Генри III, и воевать хорошо.
Потом этот живчик угодил под отлучение от церкви за то, что сгоношил в Брэкли рыцарский турнир в 1219 года, хотя турниры в тот момент были строго запрещены во имя национального примирения. Это в романах турниры выглядят куртуазно, а на практике там одни зарабатывали на выкупах и победах, а другие теряли репутацияю, а то и жизнь. После нескольких лет гражданской войны и усилий по возвращению мятежников в стойло королевской власти, риск турниров был очевиден для большинства. Но только не для де Форса, который не переносил никаких ограничений для своей свободной воли. В конце концов, его род вёл линию от брака Аделаиды Нормандской и Одо Шампанского, а Аделаида была сестрой (по крайней мере по отцу) самого Вильгельма Завоевателя. Да, бастарды, конечно, но бастарды благородных кровей и выбившиеся в люди.
Эпизод закончился хорошо для всех сторон. Де Форс, получив сначала гарантию безопасности от короля, появился в Рокингем Кастл, передал его (и ещё один замок) королю 28 июня, и инцидент был исчерпан, хотя и не в пользу графа. Замок символизировал власть, и именно власть, а не камни, граф не хотел сдавать, а королевская администрация – терять. Собственно, в данном случае граф-то был вполне роялистом на тот момент, но он на дух не переносил юстициария Хью де Бурга (и был в этом не одинок), явная сиволапость которого, в сочетании с высшей властью в королевстве, бесила высокородных норманнов до невозможности. Так что де Форс всё-таки успокоиться и смириться просто не смог. Под Рождество он сбежал подальше от королевского двора (в Линкольншир), и попытался поднять бунт, но большого успеха не имел, и уже 2 февраля 1221 года укрылся сначала в церковном убежище, а потом сдался на милость короля.
Головная боль в данной ситуации заключалась в том, что жестко наказать этого невозможного типа было решительно нельзя: мир королевской власти и баронов был, без поддержки авторитетом Маршалла, довольно хлипким и сдобренным взаимным недоверием. Так что пришлось делать хорошую мину при плохой игре, и просто погрозить де Форсу пальцем – благо, то охотно признал свою вину и с готовностью раскаялся. Куда более потенциально опасной была ситуация с молодым Уильямом Маршаллом, который и ухом не повел на запреты де Бурга, и продолжал укреплять свои замки. Маршаллу пообещали в жены младшую сестру короля, Элеанор, но замки мягко отжали.
Вообще-то он должен был жениться на сестре Александра Шотландского, Изабелле, но политические интересы привели к тому, что молодые люди были связаны с детьми, по сути: Элеанор Английской в 1221 году было шесть, а будущий муж Изабеллы Шотландской был моложе её на 13 лет! Такие ситуации, имеющие целью отложить или предотвратить появление законных наследников, потенциально опасных для королевской власти, обычно хорошо компенсировалось приданым или наследством, так что трагедией не рассматривались.